/Гусиное перо
Верста за верстою - ни облака, ни пера,
ни птице прикрыться, ни перину наполнить,
ни у конторки, которой пользовались вчера,
за Музой - пером гусиным...
что не мешает вспомнить
поэта, чинившего перья, как карандаш,
как все в ту пору...
бывало, пользовался зубами...
скверные перья! гусей, что ли, город наш
больше не держит?.. ушли, улетели, пропали.
Мальчик курчавый к кипящему солнцем июлю
относился не очень - всё комары, мол, да мухи.
Солнце восьмерку огненным пальцем рисует,
рыба ушла на дно и зевает от скуки.
В беспамятстве дня, бесписьменности небес
поэзии столько же, сколько в дороге долгой...
вёрсты, шлагбаумы, лица и редкий крест -
пометка гусиным пером - колокольни церковной.
/Квартира
…И мнится, что портной, пиджак перешивавший,
был не портной совсем.
Мы вместе пили чай
и ели хлеб - под лампой, освещавшей
мой стол и на стене улыбку Ильича.
А в целом комната освещена не очень
была, и темнота кустилась по углам,
и мы смеялись даже, между прочим,
над чем-то, что прошло, что улыбалось нам.
Улыбок было больше, чем соседей,
они затихли в этот поздний час,
и тот, кто не боялся привидений,
и кто молился на ночь при свечах.
Такая редкость - тишина в квартире.
Замолкший коммунальный коридор
был входом в мир и выходом надмирным -
дорогой странствий в промежутке том,
которым Ной со чадами когда-то,
потоп минуя, дни считая, плыл.
Иные тоже шли, но без ковчега, правда,
в потоках слов и слёз.
Зелёный дым
и пальмовая ветвь - а кто принёс, не знаю,
быть может, птица или мой портной -
бывает весть, и смех, и чай - из края,
где помнят о тебе в пустынный час ночной.
1
То ли деревья затеяли ветры гонять по земле -
из конца-то в конец, от востока до самого запада,
то ли стылые айсберги, плачущие по зиме,
пробиваются к югу, как к дому, выходят затемно.
Слышишь: это земля совершает нечаянный вздох,
перестав опасаться людей как случайных свидетелей,
и на небе вечернем не встретиться со звездой,
слишком тесно в толпе облаков, суетливо и ветрено.
Синий воздух раздвинет грудную окружность земли,
отпуская на волю пространства сердечных печалей,
и толкнёт, как часы, моё сердце.
Время вползает в зенит -
как по самому первому слову,
которое было вначале.
2
И дорога проляжет розовой - не от розовых лепестков -
розовеет земля,
каменистая и сухая,
истекает с востока к западу небесное молоко,
перистых кобылиц заката не приласкать руками.
Обжигают ладони жалостью - приподними на просвет,
солнце и кровь - ты же видишь, очевидно одно и то же.
розовеет дорога домой, расходясь на две,
и какую ни выберу - я ничего никому не должен
ни на небе, ни на земле, ни в этом просвете меж ними,
только кому от этого легче, и меньше всех мне,
это так просто - глазами смотреть голубыми
и верить в лучшее на любой из увиденных стороне.
Всё держится - невероятно! - на капле нежности,
на бирюзовом, сопливом, оплёванном и так далее,
восторженном и оплаканном - Боже, какого лешего! -
сожалении всем живущим,
сочувствии, сострадании.
/Как ветка
Жизнь вырастет, как ветка, в тишине
давным-давно заброшенного сада,
в глуши безбожной, непролазной тьме,
но, может быть, так надо.
И дом забытый чист, как пустота,
фланель листвы, сорочья рыхлость твида,
и столько вишен, что не видно дна,
куда упасть, не видно.
Бог бережёного и дальше бережёт
и укрывает небом, чащей, дымом,
ладонями - всё будет хорошо
в рассказе длинном.