Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(59)
Сергей Новосёлов
 Кошара

В семь часов я встал с кровати - люди ходили и гремели рядом, спать было невозможно.

- Спи ещё, - посоветовал Василий Сергеевич.

- Я выспался, - говорю. - Куда идти, что делать?

- Оксан, покорми, - сказал Василий Сергеевич.

- Будешь яичницу? - обратилась ко мне мулатка с крашенными в тёмно-рыжий цвет волосами.

Я перекусил и подошёл к хозяину.

- Дуй к Ивану, - сказал Василий Сергеевич. - Он тебя определит.

Ночью прошёл дождь, в степи похолодало.

Иван в шапке стоял у трактора.

- Меня, - говорю, - Василий Сергеевич к тебе направил.

- Ага, - отвечает Иван. - Иди смени Серёгу, - он махнул в направлении горизонта.

Я присмотрелся: необъятное поле расходилось волнами во все стороны. На далёком пригорке заметил закутанную фигурку.

- Ну да, - подтвердил фермер. - Это Серёга. Иди, не стесняйся.

Я пошёл. Прошёл полкилометра, а Серёга, вместо того чтобы приблизиться, пропал. Донёсся свирепый лай собак. Я обернулся: сооружения фермы как на ладони, Иван продолжает копаться в моторе, Серёги нигде нет. Невидимые собаки с каждым шагом заливаются ожесточённее. Я запутался и потерял направление. Делать нечего - вернулся.

- Не вижу, - говорю, подойдя к Ивану, - Серёгу.

- Да вон же он, - отсюда одинокая фигурка казалась невдалеке.

- Собаки, - говорю, - какие-то лают. Вдруг кинутся?

- Да это собаки с другой кошары. Километра четыре отсюда. Ветер доносит.

- Один раз, - говорю, - меня отведи, а то я пока специфики не знаю. Дальше буду сам.

- Иди к Сергеичу, он тебя на машине отвезёт.

Тут как раз Сергеич подъехал на серебристой «девятке». Я сел на переднее сиденье, и мы покатили - по уходящей плавно вниз, а потом вверх - утрамбованной постоянным использованием колее. Поехали не к Серёге, а в противоположную сторону. Любая дорога здесь шла округло и вроде бы удалялась от какого-нибудь объекта, но потом оказывалось, что она вывернула в его направлении.

- Вот, Коля, так мы и живём. Воля! Не то что в городе - гарь, шум, приткнуться негде. Я когда в Ростове бываю - стараюсь из хаты без надобности не выходить. У меня там квартира есть. И в Таганроге есть. Но мне они не нужны. Хочешь, тебе продам?

- Рано, - говорю, - о таких вещах говорить. А куда мы едем?

По бокам машины изумрудились филигранными оттенками посевы. Вчера, когда Ваня встречал меня в Раздольном на этой же «девятке», поля казались выжженными, и было странно глядеть на жёлтую траву в конце мая.

- Ко мне домой едем.

Мы въехали из поля прямо в огород. Ограда стояла, как последние зубы во рту.

- Да мы тут и не живём, - сказал хозяин, отпирая дом из красного кирпича. - Я быстро, - и он занырнул внутрь.

Во дворе валялись осколки стен, стоял сарай с оторванной крышей. За щербатым забором высились соседские дома - белые, красные, с кокетливыми ромбиками или звёздочками во лбах.

- От он, наш Раздольный. Не знаю, шо случилось, только не хочет народ на земле жить. В город тянутся. Изнеженные стали. Дома за бесценок продаются. Хочешь, покупай мой, за сто тысяч отдам. Мы с Олей на кошару перебрались окончательно. Доски, кирпичи - всё туда перевожу.

- Что такое кошара? - спрашиваю.

Хозяин улыбнулся.

- Кошара… Да ферма же наша.

Я хотел спросить, откуда такое название, как пишется - через «о» или через «а», но подумал, что не стоит пока.

Василий Сергеевич запер дверь, и мы поехали обратно.

- Так что оставайся, работай. Год проработаешь - дом помогу поставить, поголовье дам, пойдёшь в рост - бабу тебе найдём, а то непонятно - взрослый мужик и без жены! Не мне тебя учить, но я к чему клоню-то? Оставайся! Скоро тыква пойдёт, кавун. Любишь кавун?

- А кто его не любит!

- Скоро уборка начнётся, люцерку тюковать будем. Узнаешь, что есть крестьянский труд. Много у нас интересного. Вона - сады.

Я посмотрел в указанном направлении, но ничего, кроме нескольких раскидистых ив, не заметил.

Мы миновали ложбину с ивами и подъехали к Сергею, стоящему на утёсе балки, в которой паслись овцы.

Балки - это пологие овраги со своим микроклиматом. Впадина, где сейчас бродили овцы, в длину имела километр, в ширину - сто метров, извивалась и выворачивала в следующую балку. В сгибе поблескивал пруд. Дальше его берега заросли камышом - туда слетались аисты, утки, чайки, бакланы.

После дождя пруд становился больше. Фрол, Ванин сын, мне потом расскажет, что вот, например, в прошлом году дождей вообще не было, и пруд исчез.

- Поэтому, - посуровел Василий Сергеевич, видя, что я курю, - будь осторожен. В сухой день чинарик выбросил - степь полыхнула.

На гребне балки дул промозглый ветер. Сергей по горлышко запахнулся в плащ, на котором вместо недостающих пуговиц накручены кусочки проволоки. На голову, под развесистым капюшоном, Сергей надел бейсболку, козырёк её не давал капюшону сползать на глаза. В руке держал заваренный в кольцо железный прут, на нём колыхались вдетые крышки, используемые для закруток.

- Овцы боятся этой погремушки, - объяснил Сергей. - Главное, не давай им сильно расходиться, а то потом не соберёшь.

- Но в куче их тоже держать нельзя, - добавил Сергеич. - Они тогда не пасутся. По науке каждой овце нужно три квадратных метра, а у нас четыреста пятьдесят голов. Для того и погремушка, чтобы в дальних овец кидать. Научишься, сложного ничего нет. Не было ещё человека, чтобы с овцами не справился.

Тут на противоположном гребне балки, вдалеке, показалось чужое стадо - будто на поле высыпали белых и чёрных ягод.

- Самое главное, - продолжает Василий Сергеевич, - не допустить слияния с тем стадом. Это сосед наш, Курбан, на водопой ведёт. У него вся овца вшивая.

Слышался треск мотоцикла и дикие выкрики погонщика, хотя ни того, ни другого в поле видимости не обнаруживалось. Стадо соседа рассеянно, казалось, неуправляемо, скатывалось к пруду. Между нами лежало полкилометра балки.

- А как сделать, чтобы наши с ихними не слились? - спрашиваю.

- А ты на что поставлен? - с внезапным раздражением сказал хозяин. - Всё, действуй! Сергея я забираю. Смотри, чтобы они у тебя в посадки не заходили, их потом оттуда не выгонишь. - Сзади нас колосилось бесконечное пшеничное поле.

Сергей посоветовал держать овец на дне балки и видя, что я легко одет, отдал мне дерматиновый плащ. Они сели в машину и укатили, пока я соображал, о чём ещё спросить.

Я наметил демаркационную линию, за которую решил не выпускать овец, и побежал вниз, видя, что они начинают сдвигаться к пруду.

На дне балки ветра не было - уступы разбивали его.

Овцы, завидев меня, с неожиданным проворством кинулись врассыпную.

Основа стада находилась в пределах намеченных мною границ, и только несколько диссидентов упрямо шли к пруду. Вопль сам вырвался из груди, а ноги понесли по склону. Я догнал несогласных и, взяв обруч двумя руками, принялся им потрясать. Шум погремушки заставил беглецов прижаться к стаду.

Один только ягнёнок застрял в зарослях крапивы и от страха не мог сдвинуться с места. Мне даже стало неловко за произведённый эффект. Ягнёнок тоненько блеял, звал матку. Ему отвечали многие: тихие голоса, наглые, с хрипотцой, назидательствующие, а он не мог выбрать.

Я подошёл к нему и хотел перенести к остальным, но он рванулся из-под рук, тоненькие, словно палочки для японской еды, ножки подломились, и он беспомощно завалился на бок.

Во мне проснулся инстинкт охотника. Я кинулся на баранёнка - он в последний момент снова вывернулся и, проявив внезапное проворство, отскочил на пару метров и встал как вкопанный, глазёнками показывая внутреннюю работу ума.

Я прыгнул снова и в этот раз красиво, в полёте, словил грудничка. Пока нёс к стаду, внимательно его разглядывал. Шёрстка у него - как у старых профессоров лохматятся вспотевшие остатки волос. Лицо - вполне себе симпатичное, в маленьком, но крепком черепе прорезаются рожки, как растения по весне пробивают почву. Под покатым лобиком голубые глаза с прямоугольными горизонтальными зрачками, в которых, как в прорезях танка, ничего не различить.

Ягнёнок затих, будто потерял желание жить, и только изредка дёргал ножкой. Я в припадке нежности принялся елозить своим длинным носом по лысой коже брюшка с малюсенькими розовыми сосками.

У кромки отары я выпустил его, и он, подбрасывая зад­ние ноги, поскакал в гущу.

И тут я увидел, что в отаре наряду с овцами имеется несколько козлов. Позже я узнал, что козлы есть в любой отаре. Пока я возился с кучерявым отпрыском, несколько козлов полезли на уступ, за которым начинались посадки, потянув за собой вереницу овец.

Бородатые красавцы - каждый с неповторимым изгибом метровых рогов: у одного - параллельные, как лыжи, у другого - перекрещенные, у третьего - сходящиеся куполом, - успели, пока я бежал к ним, потрясая шумным устройством, с сухим треском врезаться друг в друга лбами и после секундного катарсиса броситься наутёк.

Не успел согнать этих, как на противоположный склон полезли другие. Сил во мне было много, и я бросился сквозь объеденные заросли к ним.

Так я и бегал туда-сюда, сгоняя отару, как капли росы в единую лужицу на листе кувшинки.

Сергей предупреждал, что здесь полно змей и следует внимательно смотреть под ноги, но я давно забыл про преду­преждение, иначе не успевал бы бегать кругами вокруг овец, то и дело норовящих уйти из-под контроля.

Стадо соседа давно ушло, я не знал, чего ещё ожидать, поэтому придерживался изначальных границ.

Дорога, идущая с фермы в сторону хутора, перпендикулярно разрезала балку. По дороге проезжали машины - то трактор, ведомый Иваном, то приехавшие к Сергеичу племянники, которым он выделил под подсолнухи несколько гектаров полей, то грузовик, набитый кубиками прессованного сена. Некоторых овец дорога эта притягивала, они что-то выгрызали из пыльной обочины.

Овцы хоть и производили впечатление тупой, на все лады бормочущей массы, действовали хитро и слаженно. Они рассчитывали расстояние между мной и собой, и пока я руководил ближними, дальние внаглую уходили туда, куда им было нельзя - кто в сторону посадок, кто к скирде, громоздящейся на гребне балки. Я догонял, прогонял, сгонял, посылая проклятия, потрясая кимвалом.

В очередной раз очутившись у дороги, я внимательнее присмотрелся к обгрызенным хвостикам, торчавшим из высыхающей придорожной пыли. Это были ростки конопли.

Четыре часа пролетели одной минутой. Коленные чашечки саднили. Постепенно я стал меньше реагировать на телодвижения подопечных. Я находил такую точку на склоне, чтобы неистовый ветер бил в спину и чтобы при этом видеть отару целиком.

Перепад высот составлял от десяти до двадцати метров. Местами склон оголялся: в кирпично-красных обвалах глины торчали глубокие норы. Молодые барашки любили залезать в них мордами. В других местах склон порос сочной травой, и, прячась за ней, овцы всходили всё выше.

Я подбирал палки, осколки камней и швырял в партизанов. Одни сбегали обратно, другие ждали, пока я не громыхну обручем у них над головой.

Выглянуло солнце, небо поголубело, облака парусами переплывали его. Участки голой почвы посветлели, остатки влаги сошли с зелёного покрова. Ворс трав волнами ходил под ветром, плотные и бесплотные облака гнали по земле полосы светотени. Степь раздалась и раскрылась: казалось, мы в открытом океане и нас раскачивает из стороны в сторону.

Отара, наевшись, улеглась на дне впадины, и если с утра она блеяла, мычала, всхлипывала, плакала, переругивалась и ворчала, то теперь затихла.

Мне показалось, что балка - это колокол, самая нижняя юбка его, а пимпочка, за которую колокол подвешивают, где-то высоко в небе, рядом с солнцем.

Ощущение колокола, в котором каждый из присутствующих мог почувствовать себя языком, усилилось, когда ветер резко стих и стало жарко в глухом плаще.

Пространство стремительно нагревалось, будто под землёй включились электроплиты, будто вся земля из плит одних и состояла. Воздух на глазах расширялся.

Я свернул плащ в подушку и уселся на неё. Умолкший ветер просыпался клочками и внезапно подхлёстывал с неожиданной стороны. Перед закрытыми глазами пробегала рябь, сгущалась синева, становилось прохладно, но я знал, что это ненадолго, пока очередные Гималаи облаков не отойдут от солнца.

В глазах зеленело, потом светлело до восторженного жёлтого. Овцы лежали, накрытые голубоватым свече­нием.

Мне было хорошо, но немного скучно. При всём обилии форм и конфигураций я, по городской привычке, должен был что-то предпринять. Нас учили, что всегда нужно чем-нибудь заниматься, иначе ничего в жизни не добьёшься. А тут - монументальные белоснежные массивы переплывают бездонное небо, овцы спят, а солнце незаметно закатывается на вершину колокольни.

«Чего ты хочешь? - говорю я себе. - Чтобы овцы продолжали двигаться? У тебя ноги такими темпами через неделю отвалятся. Не гони лошадей, успеешь ещё ухайдакаться».

Интересно, я так и буду тут целый день сидеть?

Балка звенела как рельса. В голове развернулись вчерашние события. Как ехал от Ростова до Раздольного восемь часов; как после Сальска пропали деревья, а зелёные поля сменились выжженной травой.

Люди - чем дальше автобус углублялся в степь - заходили один другого чернее. Я разговорился с одним из пассажиров, у которого футболка задралась на плече, и я убедился, что это русский человек, а не бразильский мулат, как мне показалось сначала. Шоколадными у него были только открытые части тела.

В Раздольном меня встречал Иван на серебристой «девятке».

- Нас бояться не надо, - сразу сказал он, почувствовав мою настороженность. - Мы обычные работяги. Никто тебя не обидит. Работай честно - и всё будет хорошо.

Мы ехали по округлой дороге между посадками и ко­вылём.

- Я у Василия Сергеевича год работаю. До этого долго не мог работу найти. Думал было к вам на севера дальнобоем идти. Кстати, мы с тобой одногодки. Дом у меня в Курганском, двое детей. Эх, Коля! Хорошо, что приехал. Людей не хватает. Василий Сергеевич-то уже в возрасте человек, так что на нас всё ложится. Есть у нас ещё два пастуха. Жена одного еду готовит. Так что не беспокойся, будем работать.

И потом, сидя в избе, окна которой были заклеены бумагой изнутри, я не мог отделаться от ощущения инопланетности этих спокойных, в чёрное загоревших людей.

Василий Сергеевич улыбался и рассказывал, что живут они просто, работают тяжко, ложатся поздно, встают рано, его жена - тётя Оля - принесла мне борща и жареных кабачков со сметаной. Между собой они разговаривали на диалекте, в котором мелькало больше украинских, чем русских, слов.

Вскоре появился Сергей - голубоглазый негр, его кормила хриплая смешливая жена Оксана, выходившая курить в прихожую чаще мужа.

Мне нагрели ведро воды, и я ополоснулся в бане, перепутав дыру для слива с люком, назначение которого сейчас и не припомню.

Под ночь появился второй пастух - Валера. Оксана пожурила его, что приходится опять подогревать еду. В небольшой комнате с телевизором спали работники, в соседней - хозяева...

...Кто-то свистел и рыдал в вышине. Я присмотрелся. Пара небольших птиц кружила над водой, резко взмывала вверх, затем, слепившись в одно, отвесно падала, рассыпалась в порознь, задевая крыльями поверхность пруда.

- Колян! - послышалось с гребня балки. - Вставай, погнали на баз. - Сергей сбежал по склону. - Гони их вверх! Ты с того края, я - с этого. Они сами знают.

Мы, зажав отару с боков, погнали овец по склону в направлении скирды, за которой тянулось длинное помещение, к нему примыкали два загона для крупного рогатого и для рогатого помельче.

Сергей подгонял овец:

- Давай быстрее! Чего опять тупишь? Куда пошла вбок?! А ну стоять! - он кричал с ненавистью, подбирал валяющиеся пластиковые бутылки и, вставив в них для весу палки, швырял в небеса. - Коз-злы! Кому говорят!

Земля высохла окончательно. Стадо поднимало тучи пыли, которые я старался обходить.

Овцы, колыхая брылями, шли иноходью. Овцы белые, вернее серые, чёрные, чёрные с белыми пятнами, словно коты; жирные бараны с крепкими затылками, напоминающие русских бандитов или чиновников; альфа-самцы с нещадно болтающимися и бьющими по ногам мошонками в два кулака; овцы, пригибающие в беге головы, будто легавые псы; овцы с завитушками рогов, без рогов, я видел овцу с одним рогом; овцы разной степени старости и юности, одинаковой степени куцести. Накануне моего приезда их обрили приглашённые дагестанцы. Просто срезали как попало шерсть, поранив многих животных, и теперь местами проглядывала плешь, где-то запеклась кровь, и вид у них в целом был жалким.

Ничего, сказал Сергей, через месяц зарастёт, и дорожки от машинок округлятся.

Овцы возбуждённо кричали - так, наверно, могут вести перекличку солдаты в батальоне, идущем в наступление.

Сергей неистовствовал. Тех, кто уходил вбок, догонял и запинывал обратно в кучу.

Отара растянулась в две очереди. Впереди маячили лихие рога козлов.

Ещё про козлов: когда я их заметил в составе отары, спросить уже было некого - что за страшные штуки торчат у некоторых из задниц? Какая беда с ними приключилась? Будто они обожрались стекловатой или рулонами чёрного полиэтилена, и эта непища выходила из них и волочилась сзади шлейфом.

Сергей ответил на мой вопрос:

- Зимняя шуба сходит. Не только сзади, ещё и с боков облазят, запинаются об неё.

- Разве это не шерсть? - спрашиваю.

- Шерсть.

- Почему тогда её не используют?

- Потому что козья шерсть никому не нужна. Тут с овечьей-то убыток. Белое тонкое руно принимают по двадцать рублей за килограмм. А чёрное, грубое - и вовсе по пяти рублей. С каждой головы за год нарастает по три кило. А дагестанцы за стрижку берут пятьдесят рублей за голову. Вот и считай.

- Почему так? Это ведь ценный матерьял?

- Правильно. Сергеич говорит: «Педераст заказал педерасту форму для военных шить на синтепоне». Я вот служил на флоте. Там у нас бушлаты на шерсти были. Тебя снаружи волной обдаёт, бушлат заледенел, а внутри сухо и тепло. И пот высыхает. А сейчас - мёрзнут, воспаления подхватывают. А мы тут не знаем, куда её девать, эту шерсть.

Стадо ускорилось само - все стремились напиться из желобов, стоящих напротив загона. Сергей сказал мне стоять у калитки, ведущей в загородок, а сам пинками и матом отгонял овец от пустых желобов, куда те недоумённо заглядывали и недоумённо мекали. Убедившись, что воды нет, они организованно, пропуская вперёд ретивых, дожидаясь, когда освободится, чтобы не толкаться, проходили внутрь загона. Когда зашла последняя, Сергей закрыл калитку, обмотал её верёвкой вместо замка и повесил кольцо-погремушку на гвоздь.

- Пошли, обед стынет.

Сергей долго мыл руки в прихожей.

Я почтительно курил на скамейке.

- Со Стёпой познакомишься. На культиваторе работает, - сказал Сергей. - Он маленький у нас. Метр с кепкой. Злится, когда ему так говорят. Руки мыть будешь?

Я обсмотрел ладони.

- Да вроде чистые.

- Ну да, в принципе, тебе-то что. Ты в поле был. Это мы с Ванькой в карбюраторе изгваздались.

В комнате было жарко, будто топилась печь. Стёпа, дожидаясь нас, смотрел видеокассету. Начало войны. Комиссар разговаривает с бандитами: «Могу вас всех под расстрел отдать! Но партия даёт вам шанс помочь Родине. Штрафные батальоны. Гарантии нет, что кто-нибудь доживёт до Победы. Так что решайте - или сразу расстрел, или искупать свои преступления кровью».

Стёпа - мужичок за сорок, крепкий, маленький, кургузый, - открыв рот, следил за развитием событий.

- Хорош глазные яблоки напрягать, - говорит Оксана прокуренным баритоном.

Она поставила на стол три тарелки с борщом. Золотистые капли жира сверкали на поверхности.

Чинно, установив стулья вокруг раздвижного стола, мы садимся.

- Откуда ж ты такой взялся? - говорит Стёпа.

- Какой такой? - говорю.

- Белый, как сметана.

- С Урала. Там я считался загорелым.

Оксана смеётся. Сергей сливается с сумраком занавешенной комнаты, только голубые угли сияют из-под век.

Я вкратце рассказываю о себе.

- Приехал-то зачем? - жуя капусту, говорит Стёпа.

- Сельским хозяйством заниматься.

- Ну да, - соглашается Стёпа. - Есть в нём свои преимущества. У вас там все продукты натыканные. Оксан, шо на второе у тебя?

- Макароны с мясом. Накладать?

- Не, - Стёпа отодвигает недоетую тарелку подальше. - Зато у нас ветер. Дует постоянно. Деться от него некуда, сплошное голое поле.

- К ветру, - говорю, - я привычен. Я сам, можно сказать, ветер. Главное, что у вас солнце.

Оксана смеётся. Не язвительно, а потому как парень весёлый. Нашёл где солнце искать.

Из хозяйской комнаты вышел Иван. Он обедал принесённым из дому, тётя Оля добавила салатик из огурков, творожок собственного кипячения, молочко.

- Ну шо, Коля, как дела?

- Всё в поряде.

- В поряде - это хорошо. Ты про солнце-от много не говори, шоб не сглазив, а то были у нас тут, тоже из Сибири, помнишь, Стёп, зимой в прошлом годе?

- Из Абакана, - поправляет Стёпа.

- Ну да, я и говорю. Парочка такая развесёлая. Муж с женою. Добирались в Сочи, там у девчонки родственники, чи шо, тоже всё солнцем удивлялись. Степь в снегу стоит, а она в купальнике ходит, загорает.

- Неужели у вас снег бывает? - говорю.

- Ещё какой. По пояс. Без лыж никуда. Морозы начались, муж ейный и сбежав. Видать, привыкший. Ночью через поля ушёл. Утром позвонил из Ростова. Так мы и не поняли, как он добрался. Прям в метель, по сугробам ушёл. Сергеич им комнату свою отдал, сам на хутор уехал. А они тут пьянки устраивали. С тех пор он и не пускает в свою комнату.

- А мне по телефону обещал, что будет отдельная комната, - говорю.

- Може и будэ. Надо же к тебе присмотреться, а то тоже пойдёшь в загул. Ему-то это зачем нужно?

- А с женой, - спрашиваю, - как дальше было?

- А шо с женой? Поплакала, да делать нечего. Муженёк все деньги с собой прихватил. Поработала ещё месяц, зарплату получила и уехала на Сочи. Ты, чай, тоже через пару месяцев свистанёшь?

- Кто? - говорю. - Я? Да я как минимум на полгода.

- Ну-ну, посмотрим. Шо-то душно у вас. Окно бы открыли, чи шо…

- Ага, - ворчит Сергей, - откроешь его. Там наглухо заколочено.

- От мух и так спасенья нет, - поддерживает мужа Оксана. - А если окно открыть… Сергеич сетки не привёз, как я заказывала.

- Ну смотрите, - добродушно вздыхает Иван. - Пойду вздремну в гараже.

- Хозяин, - запускаю интересующую меня тему, - вроде нормальный мужик…

- На каждого не угодишь… - отвечает Сергей. - Мне подходит. Зарплату день в день выдаёт.

- Это самое главное, - говорю и пытаюсь заснуть.

Обеденный перерыв не лимитирован, как мне объяснили. Всё зависит от погоды. Пекло овцы пережидают, сбившись в кучи, прячут головы друг под друга и напряжённо дышат. В такое время выгонять их в поле бессмысленно - им не до пастьбы. Хозяин советует выводить отару после пяти, когда солнце начинает потихоньку уменьшать жар.

- Спи, - говорит Сергей и делает звук в телевизоре громче. - А я вот днём спать не могу. Спи, я тебя разбужу, когда надо.

- Жара разошлась, - подсознательно оправдываюсь. - Делать и вправду нечего.

- Не волнуйся, - советует Стёпа, развалившийся на Валериной кровати. - Они тебе найдут, чем заниматься.

Уснуть у меня не получилось. Перед глазами раскачивался раскалённый колокол неба.

- Ведь что такое овца, - говорил Василий Сергеевич, открывая калитку загона и ласково выманивая первых овец, за которыми потянутся остальные. - Маш-маш-маш. Маш-маш-маш…

Козлы перепрыгнули перегородки загона и разгуливали по кошаре, присматриваясь к нам с тем, чтобы, поняв направление движения отары, забежать ей в голову.

- Почему, - спрашиваю, - вы поминаете Машу?

- Не знаю, - говорит Сергеич, - у нас так принято. Везде по-разному. Например, дагестанцы сзывают криками «вань-вань-вань», а у нас так, да. Вообще-то, неважно, как ты её кличешь, главное, чтоб она к твоему голосу привыкла. Да, привыкла к твоему голосу. Ведь что такое овца? Овца - это стратегический запас страны. Как и коровы. При советской-от власти нельзя было корову просто так убить. Посадили бы. Да. А сейчас я могу всё стадо в балку спустить и спалить, чтоб гадам ростовским не досталось. - Интонация его взвинтилась, темперамент, словно термометр, попёр вверх. - Это ж надо чего придумать! - На всякий случай я отступил от фермера на пару шагов. - Коровы у меня якобы больные! Бруцеллёзом! Да они у меня на самой лучшей траве пасутся! Я сам поеду в Ростов с анализами и пройду независимое освидетельствование! Вот ведь гнида такая! Не может человек жить, чтоб гадость другому не сделать.

- Вы про кого? - говорю я, когда Сергеич сбавляет надрыв, захожу в загон и выгоняю оставшихся.

Овцы устремляются к желобам, разбредаются по двору, среди домиков птицы, выискивая в их корытцах сечку, кто-то уходит в сторону огорода, где, по слухам, Оксана выращивает петрушку, на верхнее поле, размеченное линией электропередачи. Я нервничаю и суечусь в присутствии хозяина.

А он любовно смотрит на выбритые, словно затылки у призывников, овечьи спины и бока.

- Про областного ветврача, - говорит он.

- Овца - это жизнь, - продолжает он задумчиво. - Она растёт, плодится, шерсть наедает, ты знай только ухаживай, копыта подстригай, червей смотри, а она тебе будет из года в год увеличивать богатство. Стар ведь я, мне помощники нужны. Оставайся.

- Какой же вы старый! - говорю и, решив, что момент подходящий: - Вы же говорили, что комната есть для меня отдельная.

- Пожалуйста! Хочешь, живи в нашей комнате, а мы с Олей на хутор переберёмся. А потом я тебе дом помогу поставить…

Так я и не понял, как мне перебраться в хозяйскую комнату. Фермер лукавил. Ну ладно, разберёмся.

- Овцы, - говорю, - по всей кошаре разошлись. Как быть?

- Присматривай, вот и всё. Овца, она сама знает, где трава лучше.

- Они же в разные стороны уходят!

- Ты гляди, где большая часть, и к ней направляй остальных. Ладно, пойдём, ты сегодня первый день, я тебя до балки проведу, в балке-то оно проще. Овцы внизу, а ты между ими и посадками. И бегать никуда не надо. Раз в час обошёл, подровнял и сиди себе дальше, книжку читай. У тебя ведь книжка в сумке. Ты, я смотрю, учёный, чи шо?

- Журналист, - отвечаю, - я. - По образованию.

- О! Журналист - это хорошо. Вот ты и напиши, как происходит убийство земли русской! Хочешь, я тебя в газету нашу, киевскую, устрою?

- Нет, - говорю, - спасибо.

- Почему?

- Потому что я по специальности не работаю.

- А, ну тогда понятно, - Сергеич выпятил губу. - Ты давай-ка, заходи от бочки.

- От какой?

- Ну вон же ж, бочка на колёсах стоит, бидон. Бачишь?

На пустыре, поросшем сорняками в пояс, между тянущейся вдоль загонов скирдой, сложенной из кубов прессованного сена, и птичьим двором стояла цистерна, из которой раньше в городах продавали молоко.

- Ага, - понял я и побежал к цистерне.

Мы развернули отару на дорогу, идущую вдоль балки. Овцы, поняв, чего от них хотят, дружно попылили по рассохшейся колее.

- Ты бы их свёл с дороги. Пускай по травке идут. На дороге только менты пасутся.

- Я не очень понимаю, как ими управлять.

- Как машиной. Смотри, я слева захожу - они вправо уходят, и наоборот.

- То есть они видят, что у них за спиной происходит?

- Бачат, а как же, чувствуют чабана. Они же умные, умней некоторых людей. Информацию друг другу передают. Ты бы специальность свою вспомнил да и написал про то. Или вот, - Василий Сергеевич наклонился и сорвал кустик, облепленный сиреневой крошкой. - Чабрец. Он сейчас цветёт. До Иванова дня будет цвесть. Чистое лекарство. Чуешь, степь благоухает?

Да, я чуял. Пахло полынью в меду. Аромат этот исцелял с каждым вдохом. Он прочищал и утоньшал.

- Есть, есть о чём написать, - дышал ароматом хозяин.

Козлы вышли в лидеры и бойко потрясали рогами в направлении балки, в которой паслись с утра.

- Тут уже непонятно, кто кого пасёт, - заметил Сергеич. - От овцы живём и сами овцой становимся.

На склоне балки, невдалеке от скирды, стоял каплевидный чёрный вертолёт. Сергеич объяснил, что заказал его опрыскивать посевы, которых в этом году у него было более ста гектаров. Попросил овец к вертолёту не подпускать, в целом же не ущемлять их желание бесцельно бродить по полю.

- Овца в бесцельности реализуется. Как в Библии невинные овечки. Но ты следи. Голову сниму, если с Курбановыми перемешаются.

С возвышения мы оглядели пустые пространства балок и долгие пологие холмы.

- Нужно обязательно напоить, - показал Сергеич на поблескивающий выверт пруда. - А то у нас воды нету. Вышка-то у Курбана, а он цены вдруг поднял. Вот запрещу ему овец на моё озеро пригонять, враз одумается! - Сергеич вновь заклокотал. - Его быки кажный день в посадки мои заходят, все поля потоптали, а он цены выжимает. Говорит, налог на башню увеличили.

- На какую башню?

- На водонапорную. Ну ладно, нехай, разберёмся. Смотри в оба. - И уходит обратно на кошару.

- За мной придут? - кричу ему, переваливающему за гребень.

- В смысле? С вещами на выход? - говорит он, не останавливаясь.

- Нет. Обратно во сколько пригонять?

- Солнце сядет - и гони. Серёга тебе поможет.

Степь сначала стала розовой, потом сиреневой. Солнце, заваливаясь на бок, преломляло её всё новыми красками.

Я сел читать книжку аргентинского автора. Увлечённость текстом стоила трёх овец, скромно пристроившихся в спелой ржи. Остальные, увидев прорыв обороны, медленно затекали на склон. Они действовали настолько слаженно, что, глядя на них неотрывно, казалось, что никто не двигается, но стоило на минутку углубиться в чтение, и они передвигались на два-три метра вверх к посадке, переговариваясь по овечьей рации.

- Ау, - тоненько запускала одна.

- Н-н-не, н-н-не-е! - хрипло отвечал кто-то из баранов.

- Мяу-у! - плакалась девочка-подросток.

- У-ух! - долетал крик сойки из-за пруда.

- Н-н-не! - вопил самец, один из тех, наверно, с болтающимися до колен колоколами.

- Бь-бь-бр-бр-бр, - тарахтел другой губами.

- Буль-буль, буль-буль, - поспешно соглашалась какая-нибудь старушка.

Заплакал ягнёнок. Матка, недовольно бибикнув, вылезла из кучи спин и, подняв морду к солнцу, протрубила:

- Ту-ду-ту-дут-ту-ту, - и ягнёнок, выбрасывая задние ноги выше головы, кинулся к ней.

Видя, что ситуация угрожающая, а мне бежать и бежать, я со всей злости метнул в направлении экстремистов обруч с крышками. Он зашуршал и опустился неподалёку от наглецов, которые, услышав звук и заметив моё резкое движение, стартанули в общую массу с грациозностью ланей, виденных по телевизору в передаче про саванну.

Мне повезло, я быстро нашёл обруч в чапарале.

Перспектива степи аппликативна: панорама взгляда включает в себя все попадающиеся предметы, они будто наклеены на одну плоскость - плоскость бесконечного неба.

Когда стоишь на возвышенности, кажется, что ты уцепился подошвами за выступ земли, чтобы не провалиться в это небо.

После таких впечатлений разгребать инсинуации аргентинского остроумца стало скучно, и я читал по абзацу в час исключительно из желания довести начатое до конца.

Тренируясь с погремушкой, я нашел себе игрушку. Овцы оценивают траекторию по отношению к себе и либо шарахаются в центр толпы, либо сторонятся, либо, если кольцо летит не в их сторону, не поводят и бровью.

Сиреневый воздух загустел. В балку наползают тени. Отброшенные грядой склона, они вытягиваются и постепенно поглощают низину. Овцы отходят от их кромки, словно боятся замочить ноги. Наконец осталась только узкая полоска света на вершине противоположного склона, по которой наперегонки носится шайка молодёжи, втягивая в себя с каждым новым пробегом новых участников. Козлы улеглись у самой вершины, храня прямую осанку, делающую их похожими на гордых длинношеих сфинксов.

Исчезла и эта полоска. Со дна балки я не мог определить, зашло солнце или нет.

Овцы сами подсказали, деловито направясь к дальнему склону, увенчанному каплевидным вертолётом. Наработанными тропами они друг за другом взбирались по склону и скрывались за перевалом.

Мне ничего не оставалось, как подгонять отстающих.

Выйдя на равнину, овцы позабыли о желании идти домой и принялись смачно жевать траву. Разговоры их стихли; не поднимая головы, они расходились по равнине. Мягкий топот и хрумканье наполнили тишину.

Солнце опускалось за горизонт, по которому, словно фигурки в тире, передвигались пасомые Валерой коровы. Самого его не видно, слышен ласковый свист и равномерные окрики:

- Ай-пошла… ай-пошла… у-у-у… беломор! Ай-пошла, ай-пошла… ай-беломор…

Серебристая «девятка» оторвалась от двора и полетела по полю, оставляя шлейф пыли.

Сергеич разогнался и врезался в отару, которая, сплотившись, отхлынула от дороги к столбам электропередачи. Сергеич, выскочив из машины, закричал на овец, замахал руками, будто решил взлететь. Затем обратился ко мне:

- Куда ж ты их гонишь? Они исти хотят! Самый пас!

- Они пошли, я решил, что пора.

- Я же сказал - после захода солнца! Ты с Сергея моду не бери, мне такого не надо! Валера вон в темноте загоняет, и ничего.

- Я понял. Ноги просто устали.

- Сидай здесь! - хозяин рубанул рукой возле одного из столбов. - Жди. Я приеду, вместе загоним, - и уехал.

Откуда-то появился Серёга.

- Шо сидишь? Погнали на баз. Валерка тебя ждёт.

- Сергеич сказал его дожидаться.

- Жди его, как же. Вон он, на тракторе покатил с Курбаном разбираться.

- Может, это не он.

- А хто?

Это был не он. Это Иван поехал тюковать люцерну, потому что ночью трава сочнее, чем днём.

А Сергеич, голый по пояс, в шортах до колен и шлёпанцах на босу ногу, пришёл и погнал отару на баз, и в сумерках красным баком светилась его широкая спина с татуировкой в виде трёх парашютов, спускающих буквы ВДВ.

Заснуть мне долго не удавалось. Давила духота, колокола перед глазами стукались друг об друга, высекая искры.

В короткий промежуток сна я видел задыхающихся в бурных оргиях туземцев, бросающих в огонь охапки конопли. Обнажённые тела хороводили вокруг костра, танцевали и подпрыгивали. Женщины и мужчины в набедренных повязках, взявшиеся за руки...

Утром меня разбудили в пять. Сергей уже ушёл с отарой, а меня оставили вместе с Валерой помогать брать анализ крови у коров.

Если овец у Василия Сергеевича насчитывалось триста пятьдесят, то коров и быков было сто сорок. По одному быку на девять тёлок.

Вчера в сумерках я видел Валериных подопечных: взявши для храбрости дубину, я помогал загонять стадо в загон. Они мощно трубили и норовили выскочить на пустырь за скирдой, но мы с Оксаной стояли стеной.

- Куда пошёл, падла! - наскакивала Оксана на однолетка. - Дуй на баз, мразюка!

Я даже удивился. Ничего себе, сколько у человека накопилось ненависти.

- Я их повадки ссученные наизусть знаю, - отвечала на мой вопросительный взгляд женщина. - Он буром попрёт, если на него не рявкнуть.

Сергей закрыл загон, и мы втроём, не дожидаясь тягомотного Валеру, пошли ужинать.

- Валерку бесполезно ждать. Всё время где-нибудь ошивается.

- Он, Оксан, не ошивается, - добавил Сергеич, услышав с порога. - Он за птицей присматривает, за поросёнком, за кроликами, понимаешь? А это, между прочим, твоя работа.

- Дак я же ж в обед им всё разнесла.

- В обед! В обед мало… - продолжил было фермер, но на него накинулась жена и повела в комнату:

- Сколько можно повторять, Вася! У тебя язык, что ли, казённый молоть по нескольку раз одно и то же. Оксане хоть заговорись - лодырь она, и ничего не поделаешь.

Я посмотрел на Оксану. Она мне шепнула:

- Ай, не обращай внимания, тут своя политика.

...Это было вчера. А сегодня четверо мужчин в сапогах и галошах, натянув перчатки, отправились к коровнику, куда только что подъехала посверкивающая в восходящем солнце машина.

- Вот, Николай, смотри, потом напишешь, что есть крестьянский труд, - напутствовал Сергеич.

Делали мы вот как: заходили в загон и, вытянувшись в шеренгу, обступали группу рогачей и гнали их - подстёгивая криками, размахивая и бия их палками - в тесный проём, называемый барьером. Это длинная клетка, в которую скот может входить только поодиночке, а войдя, двигается либо вперёд, либо пятясь назад. С одного конца в барьер входят, в другом конце находится дверь, выпускающая коров на волю после того, как у них возьмут кровь в последнем отсеке барьера.

К клетям, составляющим стены барьера, через равные промежутки приварены кольца, в которые просовываются металлические трубы, не давая прошедшему вперёд скоту пятиться назад.

Я всовываю в кольца трубы, блокируя отступление; Валера, просунув руку через клеть, выкручивает хвост подходящему к последнему отсеку животному; Иван, набросив удавку на рога, затягивает морду в проём двери и просовывает под шею железяку - чтоб тот не смог втянуть голову обратно. Василий Сергеевич хватает рога и приклоняет их к земле, а приехавший ветеринар колет иглой в щёку и набирает в пробирку кровь.

Животные при этом ведут себя по-разному.

Одни, умудрённые, покорно опускаются на передние колени и ждут, пока ветеринар нащупает жилу под прочной кожей. Другие сопротивляются, стараются выпрыгнуть через всунутые трубы назад - один бык даже разорвал толстую верёвку.

- Валера, да что с тобой сегодня! - зло кричит Иван. - Не выспался, чи шо? Врежь ты ему по хребтине!

- На хрена ты ему хвост крутишь? - подхватывает хозяин.

Валера мычит в ответ невразумительное. Понятие «гундёж» как никакое другое подходит его манере изъясняться. Если Валера начинает говорить - присутствующие отворачиваются либо начинают параллельный разговор. А Валера, понял я позже, просто говорил с той скоростью, на которую оставались силы. Ходил он, волоча ноги, спотыкаясь, казалось, он рухнет, но он не падал, а плёлся туда, куда было нужно, и в конце концов доходил. Каждый день, за редкими исключениями, он пас коров, поведение которых отличается от овечьего. Коровы нигде не останавливаются надолго. Их не загоняют на обед в коровник. Они индивидуалисты, меньше оглядываются на большинство. Валера проводил на ногах до пятнадцати часов в сутки. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год - всю жизнь он занимался скотиной. Когда он не мог идти - жаловался и просил дать ему выходной. Слыша его голос, хозяин в первую очередь думал: «Опять гундит», а потом уже вникал в суть просьбы. Да и чего там вникать, и так понятно - устал человек. По какому-то там сельскохозяйственному закону, или закону, придуманному самолично Василием Сергеевичем, Валере полагалось в месяц четыре выходных. Он их получал, но ехать ему было некуда, и он занимал их уходом за птицей, кроликами, поросятами.

- Хороший, - спросил я Валеру, - у нас хозяин?

- Отличный, - прогнусавил Валера, обгоревший череп которого скрывал возраст, хотя было видно, что это далеко не молодой человек. А в гнусавости его слышался некогда мощный голос, сорванный тяжкой работой. - Он раньше председателем колхоза был. Строгий, но справедливый.

Загоняемых в последний отсек барьера фермеры встречали приветствиями:

- Ну шо, кучерявая лахудра? Всё мамку подсасываешь? Второй год уж пошёл, а она всё к сиське тянется.

Или:

- Гой да, Русланчик! Смотри-ка, какие бока наел! Валера, посмотри, как там у него гнойник.

Шкафоподобный Русланчик обгадил Валерину руку, засунутую с проверкой под хвост, и смачно протрубил. Костистый хребет его, казалось, вот-вот прорвёт кожу.

- А ты шо, Пеструха? Умница, хорошая девочка, - приговаривал хозяин и гладил по холке присевшую в книксене корову.

Рыжий с белой бородкой бычара так взметнул рогами после укола, что сбросил удерживающих его вдвоём Сергеича с Иваном и срезал бейсболку с головы ветеринара.

- Аккуратней, Михалыч, это же Васька.

- Васька, тот самый? - обрадовался невозмутимый Михалыч.

Дожидавшиеся в тесном барьере своей очереди неизменно испражнялись. Баклажановы бомбочки неэстетично шлёпались на подсовываемые нами трубы, брызги летели на штаны и руки.

Сергеич устал, вспотел, злился:

- Вот ирод! Чего ему неймётся! Квартиры у него и в Москве, и в Ростове - так нет, ещё хапает. Шоб он лопнул со своим бруцеллёзом!

Филиппика относилась к легендарному областному ветврачу.

- Я его, коррупционера проклятого, на место-то поставлю! Вот скажи, Михалыч, чего ему надо?

Михалыч помечал пробирки и составлял их в специальные коробочки. Дабы не растравлять обиду фермера, он отмалчивался и многозначительно хмыкал.

Иван краснел, надуваясь жилами на шее. Он злился, что никто не помогает. Но Валера не обладал нужной скоростью, а я необходимой силой, чтобы подавлять беспокойство парнокопытных.

Я видел, как коровы корчат гримасы: недовольно жуют губами, скалят зубы, напрягают щёки.

- Это ещё что, - сказал Валера. - Ты видел, как корова плачет? Слёзы по белым ресницам долго катятся, ресницы у них длиннющие.

Освобождённые коровы и быки разбредались по двору, Иван периодически просил, чтоб я проверил, не жуёт ли кто скирду.

На дальнем её конце сидела собака на цепи. Закрытая сеновалом от остального мира, она восторженно встречала любого к ней подходившего. На пустыре за курятником сторожил свою будку круглый, кудрявый, как овца, белый пёс Барон. Он страшно скалил зубы и заливался злобою, когда я обходил скирду.

Валера переодел штаны и отправился собирать разошедшееся по кошаре стадо. Панама цвета хаки скрывала лицо, в тени её полей Валера казался вьетнамцем в галошах, с бутылкой на шее бредущим через рисовое поле.

Пообедав, Иван позвал меня с собой. Мы соединили трактор с прицепом, набрали воды из колонки - Курбан наконец-то дал воду - и поехали влево от столбов электролинии.

Во дворе в это время племянники Сергеича - Витя и Саша - перебирали телефоны знакомых комбайнёров. Рядом ржавел зелёный комбайн «Ростов». Сергеич в своё время сам комбайнил, даже в Шри-Ланку летал как ударник социалистического труда, но эта техника требовала конкретного специалиста. Нашлись было двое - из Курганского - ползали вчера, сказали, завтра будет понятно, а сегодня их след простыл.

Наконец, Витя дозвонился до курганских:

- Хлопцы, шо у вас случилось?

- Дай-ка я с ими поговорю, - Сергеич вырвал у племянника трубку. - Как его? Ваня?.. Ваня, здравствуй, в чём дело? Почему вас нет?

- Так же ж дождь, - лепил Ваня на том конце, - у нас прошёл, на вас идёт.

- Ваня, кому ты зубы заговариваешь? Я вижу эти тучи, они мимо нас проходят. До уборочной неделя осталась. У вас и конь не валялся! Запчасти нужны! Какие тут могут быть облака? Ваня, приезжайте, и чтоб такого больше не было, либо давайте разойдёмся. Всё. Жду.

А мы с Иваном пылили по холмам вдоль кормовых полей. Люцерка, суданка, кукуруза. Кукурузу Сергеич посеял в виде эксперимента, и уже сейчас было видно, что ей не хватает влаги. Едва достигнув полуметра, ростки высыхали и обгорали.

За холмами с электролинией открывался новый горизонт, на расстоянии к которому, кроме трёх кормовых полей и сотен километров ковыля, ничего не попадалось.

Я ехал в прицепе и первым делом провалился по пах, ступив ногой на изъеденный ветхий лист, служащий полом. Иван потом посоветует наступать туда, где меньше дырок.

Трактор въехал в среднее поле, где ночью Ваня натюковал четыре линии, по обочинам которых через равные промежутки теперь лежали аккуратные кубики сена. В нос шибанул настоянный запах сухофруктов.

- Вдвоём-то это, конечно, не дело. Ну ничего, главное, начать, - объяснял Ваня. - Я буду ехать по линии и останавливаться так, чтобы окружние тюки собрать. Затем ты залезаешь в кузов и составляешь их как можно плотнее, чтобы больше влезло.

- Ладно, - говорю и иду к ближнему тюку и дёргаю за две верёвки, связывающие его. Верёвки рвутся, тюк падает, рассыпается, из-под него выползает змея и, увидев мою галошу, меняет направление, струйкой ртути утекает за границу посадки.

Ваня научил переносить тюки, поддерживая снизу.

В прицепе я составлял четыре тюка в ширину, три в высоту, отходил, выстраивал следующий ряд. Тюки оказались разной формы и массы - Ваня никак не мог настроить тюковалку. Некоторые ряды разъезжались, в другие тюки приходилось запинывать. Я барахтался в обнимку с сусальной соломой, перетиравшейся в пыль, насыщавшей воздух аллергическим туманом. Безвесные частицы налипали на пот, порошили глаза. Я чихал, из носа беспрерывно текло.

Несмотря на подобные неудобства, мы сделали три рейса и привезли в каждом примерно по сто десять тюков. Третий рейс и вовсе вышел разудалым - на место водителя сел Василий Сергеевич, он на минимальной скорости ехал по последней неубранной линии не останавливаясь, мы с Иваном подносили принявшие стандартные форму и вес тюки, а подключившийся Сергей в прицепе складывал их рядами.

- А я, - говорю, - змею видел.

- Хде? - крикнул из кабины Сергеич.

- Под тюком.

- Исть шо-нить острое? - крикнул хозяин.

- Зачем? - говорю.

Трактор едет, я иду.

- Чтобы убить её.

- А убивать зачем? - я отстаю, чтобы захватить очередной сноп.

- Чтобы не кусала, - кричит Сергеич.

И мы, что называется, проехали.

Вечером Оксана разогрела то, что осталось с обеда, и нарезала хлеб толстыми кусками. Ужинать пока не стали - ждали Валеру.

Хлеб Оксана пекла в электропечи, стоявшей на отдельном столике в прихожей. Получался плоский подгоревший кирпич. Оксана оправдывалась тем, что ещё не освоила печку, да и хлеб ей раньше печь не доводилось. Тётя Оля, у которой хлеб из этой же печи выходил огромным, как ведро, и белым, как сугроб, не упускала случая сослаться на Оксанову лень.

Я особой лени за Оксаной не замечал. Она просыпалась в четыре, будила мужа, готовила завтрак - яичницу или омлет, мыла посуду, прибиралась в комнате, где, легши на мою кровать, Сергеич просматривал утренние новости. Она находилась в постоянном контакте с хозяевами, и не думаю, что они позволяли ей отлынивать. Оксана готовила обед, кормила животных, поила коня, стирала одежду мужа, топила баню, следила за огородом и многое другое.

Оксана не была ленивой, скорее болтливой. Она начинала говорить, если рядом подворачивался человек, и заканчивала только тогда, когда оставалась одна. Начинала она с комментариев данного момента, отыскивала в памяти похожие ситуации, через них выходила на людей, бывших тогда рядом с ней, вспоминала забавные случаи, происходившие с этими людьми.

В тот вечер, дожидаясь Валеру, чтоб помочь загнать коров, Оксана рассказала, что у Сергеича нормальные условия. Хуже всего у корейцев на плантарях. По семь часов - с пяти до двенадцати - враскоряку под палящим восходящим солнцем. Хотя ей всегда с хозяевами везло. Поле хозяина, на которого она корячилась в бригаде своих, с Волгодонска, девчат, соседствовало с полем другого корейца. Так тот подавал работникам сигналы, стуча молотком в рельсу. Замешкавшихся работниц штрафовал. Положенные пять минут перекура в час кореец тот отслеживал по секундомеру. Подружки Оксаны вместе со своим хозяином посмеивались и жалели незадачливых коллег. Хозяин Оксаны позволял своим работницам спокойно докуривать сигареты, а если кто-то отставал, прорежая межу с луком, он подходил и помогал.

Тут показались первые возвращающиеся коровы, и мы растянулись вдоль база, преграждая путь к скирде. Мы стояли в двадцати метрах друг от друга, но это не мешало Оксане продолжать:

- А мы же ж в шортах работали. Решили на выходные к Марусе съездить. У неё дача невдалеке стояла. Ну, мы, естественно, водки набрали, закуски. Я мяса под шашлыки нарезала. И погода испортилась. Мы водки выпили и решили - надо искупаться. Водохранилище Цимлянское рядом. Дошли до берега, а там охранники. Стратегический объект. Подошли мы, попросили. Они стоят в полушубках с автоматами и смотрят на нас, как на идиоток. Валера! - вдруг заорала она. - Шо ты там телепаешься! Подгоняй их, а то всю ночь вылавливать будем… Да. У меня такой характер - если чего решила, иду до конца. Девки мои забздели, а я разделась и как была в трусах и лифчике, так в воду и сиганула. У охранника челюсть так и отпала. Он мне кричит: «Чулки-то сыми!» А я ржу - это ж не чулки, это ноги по шорты загорели. Мы там чёрные были, как Чернобыль.

Оксана продолжила было, но появилось стадо и, сотрясая землю, степенно - казалось, тонкие лодыжки вот-вот подломятся под колыхающимися тушами - направилось в загон. На запугивания людей коровы с загибающимися в сердечко рогами и хрящеватыми зобами, свисающими на грудь, внимания не обращали. Плыли по-царски.

Пастухи используют кнут, потому что им издалека можно контролировать животное, в отличие от палок, которыми мы безрезультатно размахивали, ибо быки и коровы успевали отпрянуть. Валера мастырил кнуты из подручных верёвок и проволок, но такие самоделки быстро ломались о бока крупного рогатого.

Загнав коров, Валера пошёл в овчарню проверить, как поживают купленные им лично поросята, отгороженные от овец в закутке. Сергею надоело соблюдать условности общежития, и он сказал, чтоб Оксана подавала на стол.

Сергеич уступил мне кровать и перелёг на диван, накрылся армейским бушлатом. Он разнообразил свою жизнь, ночуя иногда в нашей комнате. Он мог заснуть, смотря телевизор. Телевизор продолжал работать. Он никому не мешал - все спали после очередного тяжёлого дня. Я затрудняюсь назвать что-либо, что могло помешать этим людям. Я, городской невротик, вставал и выключал рябое изображение.

Сегодня телевизор показывал особенно плохо. В этих местах слабо ловились радиоволны. Позвонить по мобильнику можно было от вышки, на которой хлобыстали по ветру два вздёрнутых флага: России и Ростовской области. Вышка стояла невдалеке от скирды. В самом доме сигнал ловился прерывистый, да и то только с моей кровати, поэтому ленящийся пройти сто метров до флагштока запрыгивал на кровать и, прижавшись лбом к окну, вылавливал волну, как рыбак дрейфующие косяки.

В полной мере здесь мы чувствовали себя свободными от внешнего мира. Казалось, эта лунная поверхность, поросшая ковылём, никогда не закончится, не изменится. Каждый предмет, в силу своей единственности, приобретал характер и наливался смыслом, как яблоко пунцом.

Оксана принесла раздевшемуся по пояс Сергею тарелку супа, а мне второе - макароны с бараниной. Блюдо неплохое, но за два дня оно повторилось не менее трёх раз. Я начинал догадываться, что имели в виду хозяева, называя Оксану лодырем.

- Зря ты Валерке налила, - сказал Сергей, - он в баню пошёл.

- Шо, серьёзно? - подал из-под бушлата голос хозяин. - А я собирался сполоснуться перед поездкой. Пойду-ка его потороплю.

- Куда это он заторопился? - спросил Сергей жену.

- Дак целый день валялся на кровати, отходил после вчерашнего. Они ж с Ванькой спирту ночью накатили. Ванька утром ко мне прибежал: «Есть компот в морозилке?» Красный, как рак, перегаром за километр несёт. Тётя Оля хочет в Таганрог съездить.

Сергей не успел отреагировать - влетел Сергеич:

- Закрылся! - и звонко рассмеялся. - Заперси и всё! Хошь стучи, хошь кричи - не откроет. Стеснительный, язви его!

- Может, и к лучшему, - сказала Оксана. - Шею, наконец, отмоет.

Валера вскоре появляется. Оксана шипит на него, наливает остывший суп, кидает последнюю сгоревшую корку, но Валера невозмутим. Не отрывая глаз от тарелки, он рассказывает в пространство, а собирающийся в дорогу свежесполоснувшийся Сергеич по мере рассказа прислушивается всё внимательней.

- Сегодня подъезжает ко мне один. Сколько, говорит, у тебя голов?

- А ты шо? - волнуется в сенях Сергеич.

- Я ему говорю: «Знаете, сколько ни на есть, а все мои».

- На чёрной «девятке»? - вспыхивает хозяин.

- Да.

- Это Барташов. Вот ведь гнида, подключился. Со всех сторон меня обложили.

- Он мне: «Сосчитай», - продолжал Валера.

- А ты?

- А я говорю: «Щас всё брошу и буду считать! У стада, знаете ли, хозяин есть, и я без его распоряжения ничего не делаю».

- Правильно, - как-то опасно радовался Сергеич. - Скажи - на баз загоним, там и посчитаем. Будут подкатывать - ты с ими не разговаривай, направляй ко мне… - он хотел что-то объяснить, но тётя Оля под руку вывела его из комнаты.

Валера неторопливо макал чёрную корку в холод­ный суп.

- Как, - говорю, - ты можешь уголь есть?

- Это не уголь, а хлеб. От рака желудка помогает, - гундосил Валера.

- У тебя рак? - не унялся я.

Оксана с Сергеем ушли к себе за занавеску, а Валера обстоятельно отвечал на ехидные вопросы, спокойствием своим и серьёзностью обезоруживая мою хамовитость. Он доел ужин и сказал в занавеску: «Спасибо». Оксана ответила: «На здоровье». Валера вымыл за собой посуду, вытер крошки со стола и сел на кровать зашивать рубаху.

- Вы спите? - спросил он в занавеску. Молчание. - Телевизор оставить или выключить? - продолжил он.

- Как хочешь, - сонно пробасил Сергей.

- Выключи ради Христа, - взмолился я. - Он меня вымотал.

- Привыкай, - хмыкнул пастух.

- Нет, - гордо сказал я. - К такому я привыкнуть не смогу, - и, снизив голос до шёпота: - Я не хочу привыкать жить в хлеву.

- Зачем же - в хлеву, - зашептал в ответ Валера. - Мы всегда так жили. Все вместе. Так удобнее. Проспишь, например, тебя другой разбудит.

- Я, - говорю, - и заснуть-то толком не могу. Духота.

- Это ещё прохладно, - сказал Валера. - Вот потеплее станет, пойдём на сеновал ночевать.

- Сегодня, - говорю, - было тридцать три градуса.

- Ерунда. Вот через недельку увидишь, что такое тепло.

Валера зашил дырку на рубахе и спросил в занавеску, выключать ли свет. Но там уже ровно дышали. Валера погасил электричество и лёг на свою кровать. Я лежал, раскинув руки, скомкав пустой пододеяльник в ногах. От дома отъехала машина хозяина.

- Хоть отдохнём от них, - провозгласила Оксана.

Проснулся я до того, как запикал будильник. Валера уже встал и шебуршал в прихожей. Я включил чайник, свет не стал зажигать, чтобы не мешать спящим за занавеской.

- Я час назад выходил в туалет, - раздался из-за шторки голос Сергея. - Туманом обложило, в двух метрах не видно. Раньше семи выгонять бесполезно, они разбегаются, как в попу раненные.

- Серёжа, помолчи… - бормотала непроснувшаяся Оксана.

- Ага, - говорю. - И что делать?

- Не знаю, - ответил Сергей.

Сегодня была моя очередь идти с отарой. Сергей на своей правоте не настаивал, Иван ещё не приехал, я пошёл посоветоваться с Валерой, но он потерялся в предутреннем тумане. Интуиция подсказывала, что лучше сделать всё по форме. Во всяком случае, люди поймут, что я исполнителен.

Я выпил чаю покрепче. Усталость первых дней накопилась и не рассасывалась. Не буду, решил я, бегать, суетиться, уведу овец на верхние пастбища, влево от электролинии, Курбановы туда не заходят. Я поделился с Сергеем советом Сергеича о том, что не надо овец ограничивать.

- Конечно, - сказал Сергей, - собирать-то их потом не ему.

Овцы задумчиво молчали в тумане. Влажно темнели перегородки, собранные из перевязанных шестов. Верёвки от тюковалки валялись по всей кошаре, ими пользовались как креплениями, обматывая шесты крест-накрест.

Я аккуратно отодвинул калитку, также державшуюся на верёвках. Подоткнул её палкой, чтобы она совсем не завалилась и не увлекла за собой стенки загона. Загон оставляли открытым, чтобы потерявшиеся овцы могли самостоятельно вернуться в родные пенаты.

Пока я выгонял последних, спрятавшихся по углам, ота­ра традиционно разбрелась по двору. Туман мешал охватить её взглядом.

Схватив заветный обруч, я побежал к скирде, затем через поросший коноплёй пустырь к птичьим домикам, где овцы жадно выжёвывали рассыпанное зерно.

Умелого броска хватило, чтобы овцы поскакали в нужном мне направлении. Дабы они не сбились с пути, я позвякивал крышками на кольце, и звук этот, приглушённый туманом, бренчал, как маленькие литавры кришнаитов.

Я решил зайти за ближайший холм и там засесть. Ни меня, ни овец там не будет видно с кошары, когда туман высохнет.

Подступы к холму заросли чертополохом и другими разновидностями колючек. Штаны набухли влагой до колен. Я расстелил плащ на мокрой траве и сел.

Полчаса я решил не сходить с места, потому что это идиотизм - бегать по туману. Овцы переговаривались, и я ориентировался на слух.

Через полчаса я свернул плащ и пошёл проверять отару.

Оказалось, что в двухстах метрах от холма разлеглась густая сеть балок - овраги ветвились, между ними торчали бугры, как острова, и повсюду бродили овцы. Они растеклись по низинам, бугры мешали понять, где они есть, а где их нет. Ах ты, идиот несчастный, олух, лодырь!

Взобравшись на передний гребень расселины, я побежал. Согнал всех оставшихся на равнине в балку, добежал аж до поля люцерки - только здесь поток овец иссякал. Я спустился и погнал их обратно, по пути сгоняя со склонов остальных.

Русло делилось очередным холмиком. Взойдя на него, я увидел излучину, уходящую вбок от основного русла, по которой всё дальше уходили несколько десятков, если не сотен, овец. Я отогнал по низине предыдущий поток как можно дальше к кошаре и побежал за новой группой.

Каково же было моё удивление, когда, взобравшись на очередной склон, я увидел, что в мелкой сетке развилок, глубоко запрятавшись в заросли, как вши в шкуре, ползают бесконечные овцы.

Пока я горным козлом взбегал на выступы и сбегал вниз, сгоняя не в меру дерзких тварей, предыдущая группа вернулась туда, откуда я её выгнал. Кто-то взобрался на гребень и пошёл к люцерке, кто-то устремился в сторону Оксаниного огорода.

Немудрено, что тут такая высокая трава - их сюда не водят: кому охота бегать вверх-вниз по склонам?

Наконец, я собрал овец в единое целое и погнал ближе к дороге, перерезавшей широкую изначальную балку (пра-балку), где было достаточно контролировать их с гребня. В галоши набились осколки трав, носки превратились в саман, мне нужно было взять паузу, перевести дыхание. На подмогу пришло освободившееся солнце, доевшее остатки тумана, досушивающее траву. Овцы устаканились, посолиднели. Не осталось ничего от хитрой надменности и сардонического прищура блёклых прямоугольников - обыватели неторопливо и со вкусом жрали зелёное мясо.

- Колян! - услышал я со стороны огорода, где Оксана, по слухам, выращивала буряк.

А я только присел. Значит, послышалось.

- Колян! - ближе завопил Сергей.

Пришлось встать и пойти в направлении фигурки на склоне.

- Да что случилось? - кричу.

- Идь сюды. Встань рядом. Бачишь? - Сергей указал вдаль за поля люцерны, за редкую, как калмыцкая борода, лесополку, где открывался лужок с пасущимся стадом.

- Там не наша земля, - говорит Сергей. - Ты ходил туда?

- Кто, я?! Да нет, я дальше люцерки не заходил.

- Да? Ну ладно, просто Сергеич вернулся. Что-то у них там сломалось. Двадцать км проехали и застряли. Я тех овец уже час наблюдаю. Пастуха не видать, да и стадо больно маленькое.

- Нет, - говорю и показываю на успокоившуюся отару, - наши все на месте. Бачишь?

- Сходил бы на всякий случай.

На мой неопытный взгляд, до лужайки приходилось километра два по гребню.

- Да это не мои овцы! - кричал я, подхлёстывая злобой опасность ситуации.

Я добежал до лужайки минут за пять, не оглядываясь.

С полсотни чёрно-белых животных пощипывали пограничную травку. Рядом не было ни души. Я погнал их в широкую балку и присовокупил к остальным, не сдвинувшимся за полчаса с места.

- Сергеичу только не говори, - посоветовал Сергей, пока мы втроём со Стёпой наворачивали свежие щи. - А то воплей не оберёшься.

Переменный день - для овец свобода. Их в такой день долго держать в базу незачем. Не дожидаясь указаний, я накинул на плечи плащ и повёл овец в балку. Сергей, потерявший, по его словам, накануне ярку, объяснил, что вычитать будут из нашей зарплаты. Никто лучше чабана не знает своих овец, поэтому пропажа осталась не замеченной для остальных. Сергей не стал сообщать Сергеичу, зная волшебные способности овец исчезать и появляться. А мне напомнил, чтоб был повнимательней.

Концентрация требовалась невысокая, но постоянная. Это-то меня и выстёгивало. За овцами действительно нужно присматривать.

В отаре находились две хромые овцы, они всегда отставали от остальных.

Я погнал отару по руслу балки - на водопой к пруду и дальше, вдоль его берега, по узкому перешейку - на «дальняк» - дальнюю оконечность балки.

Овцы теснились в узком проходе между водой и отвесным склоном, я подгонял их пинками.

От толпы постоянно отсеивались желающие напиться и подолгу стояли, опустив морды в воду.

Мы шли берегом двадцать минут, и за всё это время я так и не смог понять, почему овцы пьют не сразу, когда мы спустились к пруду, а только пробежав вдоль воды определённое время. Пьющие овцы задерживались, мне приходилось дожидаться их, я не мог утерпеть и кидал в них комьями прибрежной глины. Много позже я увижу, что отставшая овца, напившись, радостно галопирует в стадо. А значит, и ждать их нечего - сами прибегут.

В самом узком месте перешейка отара встала в пробке. Я наподдал толстозадому коричневому подростку с белым шариком хвостика. Барашек забурил лбом стоящего впереди, ногами отталкиваясь от боков соседей.

Ещё пара энергичных поджопников, и овцы сдвинулись. Обиженное «м-ме» выражало настроение определённых частей общества.

Я перестал пинать, ибо в этом отпала нужда - мы вышли на широкий «дальняк».

Овцы разошлись вширь, и хромых стало заметно. Обе подпрыгивающие на трёх копытах устали и теперь шагали медленно, зато четырьмя. Гулкие скелеты обтянули плешивые ковры шкур. В обеих чувствовалось терпение - они терпели постоянную боль, и только позже я не просто буду жалеть их, а стараться найти причину, завалив больную и рассматривая её ногу. И если у первой окажутся черви в копыте и Сергей удалит их пинцетом, и через два дня она будет скакать, как молодая, то у второй немощь была внутренняя - в костях и связках.

- Когда уже тебя на фарш пустят, - приговаривал в её адрес Сергей.

- Шалава стародавняя, - выражалась Оксана, когда, пытаясь найти причину, мы подстригали ей копыта.

Копыта у овец - внешний нарост, наподобие загнутого ногтя. Ноготь растёт, и если его не подстригать, впивается во внутреннюю мякоть.

Старушка катастрофически опаздывала и даже на пастбище предпочитала быть в стороне от основной массы.

- Чем овца старее, тем она умнее, - сказал Сергеич, и с этого момента ей предоставили свободу. Она гуляла одна - где хотела и как - и возвращалась в загон до захода солнца, а если припозднялась, то деликатно мычала, чтобы её впустили. Если никто из людей её не услышал или не понял, она оставалась ночевать под стенками загона, грустно посматривая на запертое стадо.

Овцы хромали периодически: оступилась, подвернула ножку. Или ударилась ногой, порезала мякоть ступни - туда мгновенно откладывались мушиные яйца. Два дня - и в ноге черви.

От хромых избавлялись. Собирался ли куда в гости Сергеич, заканчивалось ли мясо на кухне - хозяин подзывал Сергея и вручал ему длинный узкий нож с ручкой, обмотанной синей изолентой, который хранил у себя и любил натачивать в бритву.

Сливовая «копейка» могла подъехать к отаре в любой момент.

- Хромоногая где? - спрашивал Иван, вылезая из-за руля.

А Сергей палачьим своим чутьём уже видел, куда идти. Он умел заходить в толпу так, что овцы не шарахались от него, затем хватал жертву за заднюю ногу и по земле доволакивал её до машины. Хромую особь закидывали в салон, и «копейка», наливаясь тёмным оттенком, уезжала на кошару.

Так же случилось и с хромой старушенцией. Более того - в первую очередь с ней.

- Что-то горчит мясо-то, - говорил Стёпа за обедом.

- Овца старая, - сказала Оксана. - Не проваривается мясо.

- Дольше варить надо, - сказала тётя Оля.

- Порвали, наверно, жёлчный пузырь, - сказал Иван.

- Да нет, не было жёлчи, - сказала Оксана.

- Не надо оправдываться, - сказала тётя Оля, - когда и так всё понятно.

- Нормальное мясо, - тихо сказал Сергей.

Я не чувствовал горечи и с аппетитом уписывал макароны с жирным подливом.

...А пока что я подгонял старушку. Заперев отару в широкой ложбине «дальняка», я соорудил седло из плаща и оседлал землю. Чтобы разнообразить время, я курил. Отхлёбывал по глоточку воды из пластиковой бутылки. По глотку в полчаса. Раз в полчаса обходил стадо, не подпуская овец к верхним посадкам подсолнечника. Пытался как-то себя развлекать.

Не знал я тогда, что скоро будет не до развлечений. Время, как и земля, требует неотрывного ухода. Время идёт на тебя, и тебе не отвертеться.

Во мне постепенно вызревала привычка: я автоматически смотрел на отару. Некуда было больше смотреть.

Со стороны Курганского приближался наливающийся темнотой массив. С боков его свисали клочья дождя. Массив сначала выплывал, затем надвигался, а потом захватил небо над владеньями Василия Сергеевича. Солнце, как блесна по воде, ушло в другую сторону, уступив место обрушившемуся шквалу.

Ветер хлестал с такой силой, что мне не удавалось закрутить проволочные пуговицы плащевика. Я поворачивался к порыву спиной, но другой атаковал в грудь.

Небо перекрыло, как шифером крышу. Губы горизонта помертвели и вскоре пропали в завесе крупного, как град, дождя.

Мы поняли, что это надолго - овцы сами построились в три колонны и пошли на склон, чтобы поверху обойти узкий перешеек обратной дороги.

Я промок до нитки, дерматиновый плащ облупился до ветхой холстины. Я плыл.

Глиняная поверхность кошары расплылась болотом. Следы зарастали лужами. Ручейки плели косы по земле. Овцы зашли в загон и сами закрыли калитку.

Прилипая галошами, я добрёл до домика. Отлепил от галош подошвы грязи о врытое у крыльца лезвие культиватора.

Сергеич глядел на меня из прихожей. Я говорю:

- Вы бы новых плащей купили.

- Больше дождей не буде, - ответил хозяин. - Сходите с Сергеем до Валерки, помогите ему коров пригнать.

- Можно, я сначала чаю выпью? Замёрз.

- Конечно, конечно, я сахару тебе принесу. А то некоторые, знаешь, чай выпьют, а у них ещё полстакана сахара. А потом удивляются - почему это Василий Сергеич сахаром не обеспечивает.

Сергей пришёл из гаража, вымазанный в смазке.

- Надевай, - говорит мне, - сапоги, а то не дойдёшь.

Сергей успел умыться и выкурить две сигареты в сенях, пока я грелся чайком.

- Сначала посмотрим, где он, - сказал, когда мы вышли на гребень за скирдой, откуда днём пилоты умчали вертолёт в Астану, в которой, по их словам, они будут завтра утром. - Ага, вон он, бачишь? - показал на подсолнуховы поля.

Оказывается, Валера пас прямо над балкой, где я чабановал.

Сергей заправским ходоком ринулся вниз, в балку, затем по диагонали, взобрался на другом её конце, где, отделяя поля от пастбищ, шла автомобильная колея.

На обочине её торчали таблички, указывающие сорт посадок: «Маруся», «Эфиоп», «Солнечная».

Коровы лежали в кустарниках, шевелимых дождём.

- Валера! - привычно зычно возвестил Сергей. - Погнали на баз!

Валера, освещённый снизу пробивающимся сквозь дождь закатом, походил на буддистский сувенир. Фигурка его по самую макушку была закутана в зелёный плащ. Валера держался за небольшую палку, как за руль, и свистел коровам. Он утверждал, что они всегда разумеют, что он имеет в виду.

- Хрена ли ты свистишь! - завопил Сергей и ринулся с шумом на коров.

Мы растянулись на три фланга и клином погнали животных.

Коровы шли медленно, с достоинством. Быки хорохорились и наскакивали друг на друга.

- Ты, главное, меж ними не вмешивайся, - посоветовал Сергей, - гони их издалека.

Мы шли медленно, я то и дело останавливался и выливал воду из сапог. Хотя сапоги были целы.

- Серёга, - кричу ему, - у тебя тоже болото в ногах?

- Нет, - улыбается. - Я штаны на сапоги надел.

- Как у вас с выходными? - спрашиваю Сергеича.

- Вообще-то в сельском хозяйстве нет выходных. Водки выпил - вот и отдохнул.

- Нет, - говорю, - это мне не подходит.

- Интересно, Коля, - спрашивает тётя Оля из кухни, - а ты как себе представлял сельское хозяйство?

- Никак, - говорю, - не представлял.

- Если устал, - говорит хозяин, - сообщай, мы тебя подменим. Понятно - парень с города приехал, обвыкнуть надо. Оставайся завтра на кошаре, коровник с Иваном почистите, на случай комиссии. Выспишься как следует. Уборка начнётся - там не до выходных будет. У нас знаешь, когда выходные?

- Нет, - говорю.

- Зимой. Отдыхай целыми днями!

И действительно, проспав до семи, я поднялся поздоровевшим.

Иван запивал молоком кусок хлеба в сенях. Мне Оксана навалила макарон.

Пока я доедал, Иван ругался в пространство:

- Кто спёр сапоги? - он перебирал сваленную в кучу обувку: дырявые галоши, сланцы, засохшие в деревяшку ботинки, непарные сапоги.

- С собой их возить, чи шо? - огорчился Ваня.

- Что случилось? - говорю.

- Месяц назад только сапоги купил! Нету! Кто-то из работничков прихватил. В тапках, что ли, говно разгребать? Э-э-эх!.. - он натянул повыше носки, заправил в них треники.

Мои галоши стояли в сенях, у порога в кухню, как и ежедневная обувь остальных обитателей дома. По количеству её можно было определить, сколько людей внутри. Я надел свои галоши и уменьшил количество обуви на одну треть.

Мы взяли единственную на всё подворье совковую лопату с отшлифованным до тёмного блеска черенком и направились на баз.

Обошли коровник и вошли внутрь фермы, тянувшейся вдоль обоих загонов - сто пятьдесят метров в длину и двадцать в ширину. Многофункциональное, как раньше бы сказали, здание, используемое под зимник для животных и как зернохранилище. Мы очищали утоптанный за зиму навоз, чтобы можно было засыпать зерно.

Стёпа на экскаваторе снял с середины слой навоза, а моя задача заключалась в том, чтобы срезать вдоль стен. Но спрессованные с глиной экскременты не поддавались совку лопаты, и я ладонями в перчатках бесполезно полировал её ствол. Совок высекал искры из пола.

Ваня подогнал трактор, чтобы закидывать в ковш срезанные мной слои, но никаких слоёв не увидел.

- Ты шо? - удивился он.

- Не берётся! - демонстративно потею.

- Как не берётся? Дай-ка сюда, - Ваня скользнул лопатой по полу и вырезал в нём аккуратный квадратик. Забросил отколупанный квадратик в ковш.

Затем он повторил приём. И так продолжал минут десять, пока не отколупал навоз поблизости. Передал мне лопату и передвинул трактор дальше.

Я пытался повторить трюк с квадратиками, но мне не хватало силы рук и плечей - я всё делал поясницей.

Вдоль стен валялись мёртвые ласточки.

- Кто, - говорю, - их убивает?

- Шут их знает, - отвечал Ваня, не отрываясь от отскабливания навоза. - Круглый год летают - вся крыша в гнёздах, а по весне мрут. А ты иди в загон, там перегородки всякие, доски валяются. Ты их за забор скидай.

Я повырывал лаги и брёвна, служащие проходом в барьер, сложил их за забором, освободив Стёпе простор в выгребании навоза из коровника. Стёпа залил бензина в бак.

- Куда ты лезешь с бычком в зубах! - закричал всеведущий хозяин. Стёпа только отмахнулся - он имел привычку подолгу жевать оплавленный фильтр. Он запрыгнул в кабину и подозвал меня жестом. Посоветовал, заглушённый со всех сторон рёвом мотора:

- Ты присядь, покури. Дурную работу не делай. Отдохни. Скажи, я сказал.

Сергеич посмеивался вдали: «Ну ты и Мефистофель!»

Пока экскаватор выгребал из коровника тонну за тонной и выталкивал их за скирду, я сходил на пустырь. Там, в отдалении от сена, разрешали курить. Барон вставал на дыбы, до звона натянувшаяся цепь не позволяла добраться до меня. «Интересно, как он себя поведёт, если цепь порвётся? - думал я, сидя среди пахучих кустов. - Не уверен, что его воинственный пыл сохранится».

В коровнике навоз поддавался легче, и мы с Иваном, беседуя за жизнь, по очереди отковыривали поверхность земли. Я навострился использовать штыковую лопату, подрубая сверху, вместо квадратиков выходил гравий, но это уже было кое-что.

- Это мне напоминает, - говорю, передавая очередь, - как я копал траншею на Дворцовой площади в Питере. Нас там сотни человек работало. Один таджик увидел, что я быстро рою, подошёл и обрушил траншею. Авторитетный такой, владелец киоска шаурмы, на работу приезжал в тонированной «шестёрке». Бригадир своих земляков, которых там больше, чем русских, было. Я не стал ему ничего объяснять, а быстренько перекидал завал обратно наверх.

- Надо было впечатать ему разок, остальные бы разбежались, - говорит Иван. - А вот крестьяне испокон на износ работали. У нас люди дольше шестидесяти не живут.

Пытаясь сообразить, как связаны тезисы Ивана, я вежливо поинтересовался, в чём причина короткой продолжительности жизни здешних людей.

- Сердце срывается. Давление, жар. Считай, та же радиация. Человек надрывается. Поработаешь с нами - узнаешь, а то городским кажется, что хлеб и молоко так и вырастают на прилавках, как грибы.

- Трансгенная технология, - говорю.

Василий Сергеевич на следующий день, когда вёз меня в Киевку к врачу, высказался на эту тему так:

- В армию в первую очередь кого брали? За кого командиры бились? - И пока я в очередной раз пытался сообразить, как сказанное связано с предыдущим, Сергеич расковыривал свои раны: - За деревенских! Потому что и в дождь, и в стужу, и в огне не горят, и в воде не тонут! За меня целая битва была - морпехи к себе перетягивали, но я твёрдо решил: десантура! Мне было так легко, будто я в берете родился! Да это ещё ерунда! Вот мы сейчас с тобой на машине едем. Вчера коровник экскаватор чистил, целую дамбу говна нагрёб. Завтра в поле комбайны выйдут, ссыпать будут в КамАЗы. А раньше наши деды всё это вручную делали. На собственном горбу да на лошадином.

После обеда отару загнали на «дальняк», где во влажных прибрежных кустах лежали бегемоты с телятами, где, прислонившись к стволу одинокой ивы, дремал Валера.

Хозяин выслал меня и Сергея в подмогу Ивану. Решено было вывезти с полей как можно больше тюков люцерки, желательно все. Сено должно так просохнуть, чтобы внутри у него не осталось влаги. Но оно и не должно пересыхать. Люцерна богата вкусом и витаминами.

Стёпе Сергеич наказал присоединиться к нам в качестве водителя трактора, после того как закончит чистить баз. На что Стёпа ответил:

- Сегодня не закончу. А и завтра вряд ли. Говно целый год копилось.

Из гаража я притащил очки для сварки. Во всяком случае, глаза будут защищены от соломенных частиц.

Ваня тронулся, мы с Серёгой ехали в прицепе, свесив ноги, и за нами шёл тоннель пыли. Иногда ветер смещал его на нас.

Серёга в пыляной завесе докурил «Приму» и выстрелил окурок в поле.

- Серый, - говорю, - ты не боишься, что степь по­лыхнёт?

- Я только за, - отвечает. Жилистый, худой мужик в чёрном, иссушенном теле.

Догромыхали до поля. Ваня чуть ехал, я закидывал, Серёга укладывал тюки внутри прицепа. Уложив доверху, взяли вилы, чтобы доложить по верхотуре.

Иван останавливался, выходил из кабины и закидывал вилами тюки, которые я стаскивал с ближних земель.

Серёга, залезший на кладку тюков, перегнувшийся через борт, подхватывал тюк с вил и укладывал новыми рядами.

Я тоже хотел попробовать, и Иван, объяснив, что цеплять для равновесия надо за середину тюка и с замаха выкидывать вверх в вытянутых руках, передал мне вилы.

Единственное, не получалось вытаскивать вилы, когда Сергей уже перехватил тюк вверху - спицы инструмента загибались. Для лучшего выдёва их следовало вытаскивать по траектории загиба.

После нескольких неудач, когда Сергею не удавалось снять тюк с вил, я освоился, и дело пошло как по маслу, когда Иван затребовал своей очереди.

Верхние, выпирающие слои Сергей закрепил жгутами, перекинув их по верху прицепа. Иван поехал обратно, а мы с Сергеем наверху раскачивались, подпрыгивали и крепче держались за жгуты.

Когда начали закладывать тюки в скирду, пришёл Сергеич:

- Нет, ребята, перекладывайте - так не пойдёт, она развалится. Не надо на землю скидывать, наверх перетаскивайте.

Мы принялись переставлять тюки наверх.

- А вы не торопитесь, - сказал Василий Сергеевич.

- Вы же сами сказали, что нужно успеть все тюки с поля перевезти.

- А мы следующие рейсы на землю скидаем. Зразумив? Ты завтра выходной, вот и уложишь их потихоньку.

Следующий рейс я стоял в прицепе и укладывал из тюков ярусы. Затемнённые очки быстро запотели, протереть их было некогда, жилистый Сергей без устали закидывал в прицеп прессованную траву. Я вработался так, что двигал тюки на ощупь.

Третьим рейсом мы добрали оставшиеся тюки и выехали на дорогу, которую, обогнав трактор, перегородила сиреневая «восьмёрка». Ваня что-то прокричал водителю машины, и та поехала перед нами.

Едва Ваня въехал прицепом в скирду, как заглушил мотор и бросился к сиреневой машине. Сел в неё, и «восьмёрка» умчалась.

На горизонте слева от траектории заходящего солнца разыгрывали представление белоснежные айсберги, встретившиеся с грозной армадой закутанных в жестяные плащи всадников.

Дитя айсбергов и всадников, дождь перерождал степь. Предметы и живые существа становились легче и отрывались от земли. Мы с Серёгой немного помокли для порядку, заставляя позеленевшую скирду, и когда струи заскользили по лицам, отправились в дом.

Перед домом, в низине, колыхалось совместно овце-бегемотное стадо. Сергеич с Валерой щёлкали семечки под одиноким деревцем. Я попил чаю, покурил и теперь не знал, чем заняться. Подошёл к компании. Мужчины тихо беседовали, глядя на разлившееся пёстрое море. Высохшие поля превратились в заливные луга, по склонам шли ленты сиреневого, жёлтого, голубого. Прозрачный воздух переливался радостным камнем в цепкой оправе солнца.

- Красота, - говорю.

- О! - сказал Сергеич. - А весной у нас тюльпаны цветут. Белые, огненно-горячие! А там, за Курбаном, - чёрные. Люди со всех концов страны приезжают смотреть.

Степь обласкала нас в тот звонкий и тихий вечер.

На следующий день я, опоясавшись везде возимым с собой поясом, стягивающим поясницу, слегка задыхаясь от утренней жары и соломенных волокон, перетаскал наверх сброшенные вчера тюки, превратив скирду в законченный параллелепипед.

Заложенное с утра ухо не разложилось, я знал, что это серная пробка. Пришлось обратиться к хозяину.

- Если завтра и второе ухо перекроет - я оглохну полностью.

- Садись, - говорит Сергеич, - в машину. Через пять минут выезжаем.

Ване нужно было разобраться с втулкой от комбайна, он поехал с нами.

- Суданка у них какая-то жидкая, - сказал Сергеич, указывая на изумрудные поля с обеих сторон.

Мы ехали по низине. Наша кошара виднелась далеко вверху торцом база и флаг-мачтой.

- Это да, это да, - почтительно отвечал Иван.

Он так всегда разговаривал с хозяином. В благоговении его не было ни доли фальши. Чистое, беспримесное благоговение.

- Это да, это да, - говорит Иван. - А я буду телка продавать.

- За скоко?

- За одиннадцать.

- Валерка хотел бычка брать. Может, столкуетесь.

Поля тем временем закончились. За одной обочиной шла голая степь, за другой такая же степь, облепленная тысячами тараканов овец. Сергеич высунулся в окошко, прокричал:

- Здорово, Ильшат! Сахару надо? - всунувшись обратно, пояснил: - Тридцать лет его знаю. Тридцать лет ходит с синим чайником.

Тонкие чёрные буквы на белой полоске известили, что мы въезжаем в Киевку.

- Вот, Коля, моё родное село, - сказал хозяин.

Я вывернул голову слышащим ухом и попросил повторить.

- Здесь отец с матерью жили, - продолжил фермер, выруливая мимо краснокирпичной избы с захлопнутыми фиолетовыми ставнями.

- А вот наша школа, - проезжая металлические скульптуры красногвардейцев.

- Смотри, - обратился Сергеич к Ивану, - какой забор поставили!

- А ворота-то литые, - подхватил Ваня.

- Вит молодцы! Подняли люди головы, о красоте задумались, - резюмировал хозяин.

Мы остановились у низкой калитки. Сергеич с Иваном вошли внутрь.

- Пойдём, Коля, с нами. Пойдём, не стесняйсь, - позвал Сергеич.

Они прошли через сад и вышли на большой двор, где лежали: запчасти в масле, детская коляска, шины, автомобильные колёса. В дом не входили, прошли влево - в мастерскую, где склонился над вертящимся абразивом высокий старик в очках.

- Сеня, очки-то твои пригодились! - приветствовал его Василий Сергеевич. - Коля вчера тюки в них грузил.

- Хороший Коля, - старик обнял Василия Сергеевича.

Иван низко поклонился.

Пока шло обсуждение втулки, в мастерскую входили племянники Семёна Григорьича, соседи с одной на двоих мятой физией, внучка лет семи, её молоденькая мама.

Соседи безусловно ждали, когда Семён Григорьич им нальёт, а Иван их журил:

- Лучше бы скирдовать нам помогли!

- А сколько Сергеич заплатит? - спросил здоровенный мужик с красного цвета лицом убийцы.

- Пятьсот день. Устроит? - реагировал хозяин.

Здоровенный тянулся встать, чтобы пожать Сергеичу руку, но неудачно.

- Завтра за вами в пять приеду.

- В пять, - отмахнулся другой, тощий и вялый, как червь. - Я в пять только ложусь.

- Вот и внесёшь в свою жизнь разнообразие, - сказал Иван.

- Ну шо? По рукам? - подналёг Сергеич.

- Скажи тогда, чтоб Семён Григорьич мне двести грамм под твою гарантию налил, - сказал здоровенный.

Старики переглянулись, Семён Григорьевич скосил глаза поверх очков:

- Двести не налью, а сто пятьдесят налью.

Он вытащил из-под стола зелёную прозрачную бутыль, налил в две хрустальные рюмочки.

Тощий понюхал рюмку.

- Шо ты нюхаешь? Чистый спирт, - обиделся Сергеич за приятеля.

- Ружо интересует? - интеллигентно сменил тему хозяин мастерской.

- А ну кажь, шо за ружо? - обрадовался мой хозяин.

- Пневматика, пульками стреляет, - Семён уводил внучку, просившую его, чтоб он сыграл с ней в бадминтон.

Вскоре Семён принёс оружие и демонстрировал его стрелкость на пятнистых дроздах, обрушившихся, по его словам, на станицу похлеще саранчи.

Дрозды облепили деревья в саду и на выстрелы не реагировали.

Сергеич щёлкнул языком после того, как два раза промахнулся.

- Колян, попробуешь? - поглаживая дерево приклада.

- Нет, - говорю.

- Поехали тогда в больницу, - сказал Сергеич.

В прихожей одноэтажного светлого здания все снимали обувь и проходили босиком.

Сергеич обратился к пышного теста медсёстрам:

- У хлопца ухо забилось. Девчата, к кому подойти?

- Я позову, - сказала одна и ушла.

- Иностранец, чи шо? - спросила вторая.

- С Севера хлопец, - пояснил Сергеич.

- Знаете, - шучу я, - чем север отличается от юга?

Меня слушали внимательно, пытаясь понять, что я сказал, но это удалось только двум бабусям в пёстрых платках - они чинно закивали.

- Пойдём со мной, - вернулась медсестра.

В кабинете мне промыли ухо водой из-под крана. Пожелали всего хорошего.

- Сколько, - говорю, - с меня?

- О чём разговор, ты гость.

- На базар завернём, - продолжил Сергеич через равный промежуток. - Сразу купи себе, чего нужно, чтоб меня потом не напрягал.

- У меня денег нет.

- Запишем на тебя, - продолжает Сергеич. - Сколько тебе нужно?

- Двести, - говорю.

Сергеич встал в ряду других двух машин. Пока я искал повидло, желательно, чтоб земляничное, хозяин переговаривался с односельчанами.

Я увидел пузыри на руках одного из них, когда возвращался с яблочным.

Затем Сергеич заехал на кладбище - взглянуть на родные могилки.

Подождав, когда машина отъедет на уважительное расстояние от погоста, я спросил:

- Отчего у вашего знакомого такие шишаки вылезли?

- Какие шишаки?

- На руках, под рубашкой.

- Чабанил всю жизнь человек, - сказал Сергеич, немного подумав. - Руки сорвал.

И дальше объяснять не захотел.

- Николай! - сказал Иван, заходя в комнату, где я пытался уснуть после обеда, но не смог, лежал, накрывшись подушкой, и невольно вслушивался в диалоги телевизионных штрафбатовцев со своим командиром. - Ты коня поил?

- Не понял, - говорю, вылезая из-под подушки.

- Тот, кто остаётся на кошаре, должен перебивать коня и поить его в обед и вечером.

- Мне же, - говорю, поднимаясь с кровати, - никто не говорил. Где конь?

Коня я видел до этого мельком, он в одиночестве, привязанный к вогнанному в землю штырю, объедал окружность в длину верёвки. Он пасся за скирдой, в балке перед домом, которая, по словам Сергеича, густо заросла объеденной овцами коноплёй, я видел его на дальних холмах, на ближних, он терялся в просторе степи одним из бесчисленных элементов, я забывал осознать: «Сё, конь».

- Пойдём, я тебе покажу, - сказала Оксана и вышла из-за занавески.

Сегодня конь пасся невдалеке от дороги, скрытый гребнем той балки, что за скирдой.

Мы захватили кувалду, лежащую по случаю жары в луже около колонки - чтобы не рассохлась ручка.

Оксана стала рассказывать про то, как они однажды с подружками решили выпить пива, а денег не было. Но я перебил:

- Вы с Сергеем давно знакомы?

- Десять лет живём. Всякое было, - подхватила Оксана новое направление. - Расходились, но долго друг без друга не могли. У нас дом в Киевке. Я как-то с Серым в очередной раз поссорилась и уехала в Волгодонск. Так он на следующий день за мной на такси приехал.

- Это ж какие деньги! - вру я.

- Три тыщи отдал, и то водитель - его знакомый, а так бы никто и не подписался.

- А дети у вас есть?

- У меня - от первого брака, - говорит Оксана. - Взрослая уже. В Волгограде живёт. У Серёги дочка - на девятом месяце, так что он скоро дедом станет. А общих нам не нужно. Тут и без детей забот невпроворот. Рубашки его чёрные только чего стоят, каждый день отстирываю. Хорошо, Курбан воду дал, а то та вода не мылилась совсем. Две недели я как хиппи ходила - с деревянными волосами.

Мы вошли в высокую траву пустыря.

- Я тут змею видел, - рассказываю, - прямо из тюка выползла. Теперь внимательнее стал.

- Я в детстве со змеями играла, как с игрушками, - вторит Оксана. - Не со взрослыми, конечно, с молодыми змейками. Дар у меня, что ли, такой. Я их не боюсь с рождения… Однажды мама положила меня в люльку и пошла с люлькой в гости. Сидели в саду, чай пили, а люльку мама поставила под деревом. Так одна гадюка заползла в люльку и на пузо мне забралась. Мама как увидела - обмерла. Змея передо мной поднялась, а я улыбаюсь, что-то ей лопочу.

- Ну и как, - говорю, - выкрутились?

- Цыплёнка принесли и перед люлькой пустили. Змея за ним, стреканула прежде, чем успели отогнать. Буяша! - приветствовала она коня. - Забыли о тебе, да?

Конь с костистым хребтом коротко ржанул и зафыркал.

- Слушай, - говорю, - а чего он один пасётся?

- Валера ж раньше одновременно и коров, и овец пас, верхом на Буяне. Седло как-то плохо закрепил, чи шо, не знаю, но натёр ему на хребтине дырки. Гляди, - на боках коня поблескивали затягивающиеся ожоги.

Вблизи конь выглядел мощным и грациозным, несмотря на угловатость и заострённость костяка. Он внимательно прислушивался - чего мы хотим, - держа в себе глаза и шевеля ушами. Оксана гладила его холку, трепала кашемировую гриву. Меня Буян не подпускал.

Оксана отцепила верёвку от штыря:

- Поставь пока здесь кувалду, - и, намотав побольше верёвки на руку, пошла с конём обратно к кошаре. - Он парень смирный, но может шарахнуться - так и верёвку из рук выбьет или с ног собьёт. Бегай потом за ним. Ты поговори с ним, чтоб он к голосу привык.

- Буян, - говорю, - не надо меня бояться. Ты такой красивый и большой, неужто я буду тебе плохо делать?

Мы привели коня к желобам у база. С тех пор, как Курбан дал воду, желоба старательно наполнялись. Из земли выходил колодец, из которого торчали два шланга: толстый неповоротливый и потоньше, эластичный. Каждый желоб вмещал четыреста литров воды. Было их три, и все они досуха выпивались приходящими вечером коровами. Овцы любили напиться в обед. Удовлетворение жажды животных становилось, особенно в жаркие дни, необходимостью для человека. Сергеич внимательно следил, чтобы желоба в любое время стояли наполненными, и либо сам забрасывал шланги в поилки и включал насос, либо просил тех, кто попадался под руку. Толстый шланг наполнял желоб за двадцать минут, тонкий - за сорок. Бывали случаи, когда включенный шланг забывали в желобе, тогда вода, перелившись, образовывала лужу, постепенно стекавшую к дому, и кто-нибудь, увидев идущие вниз потоки, бежал к базу, чтобы выключить воду или перебросить шланг в другую поилку.

Буян склонил шею и опустил узкую длинную морду с бицепсами-желваками в прохладную воду.

Я аккуратно притрагиваюсь к огромным налитым мышцам груди, где под тончайшей кожей передвигаются от глотательных движений жилки. Рыжая полуметровая грива лежит на одной стороне шеи, заплетённая кем-то в несколько кос.

- Это ласки, - говорит Оксана, - заплетают в косицы.

- Да ну! - говорю. - Ласки, они же хищники.

- Ласки - твари мерзкие, - говорит Оксана. - Лиса ягнёнка если убивает, то в нору к себе тащит, а ласка только мозг выпивает и бросает.

- А потом бежит к Буяну и заплетает ему косицы, - говорю.

- Типа того, - говорит Оксана.

Буян долго не вынимает морды из воды. Уровень воды в желобе, подрагивая, снижается.

Вдруг морда вылетает и бьёт лопатой об бок, прихлопывая надоедливого кровопийцу.

Переминувшись, лошадь продолжает пить, затем поднимает голову, глубоко вздыхает и залезает губами под поилку.

- Всё, напился, - Оксана одёргивает Буяна, - теперь закусить надо.

Могучая шея коня, одна, без поддержки остальных мышц тела, тянет за верёвку Оксану в направлении одному коню заметного кустика. По дороге попадаются сочные растения - Буян, покорившийся воле человека, настаивает на своих небольших желаниях и тянет Оксану туда.

Оксана неплохо смотрелась бы в соревнованиях по перетягиванию каната.

- Помочь? - спрашиваю.

- Не надо.

Она набирает в лёгкие побольше воздуха и оглушает Буяна.

Дойдя до кувалды со штырём, мы окинули взглядом пространство. Куда же прицепить Буяна? Вокруг было голо. Идти дальше по балке, так оттуда целый час на водопой водить.

- Может, на пустырь?

- Там одна конопля.

И мы оставили его пока на том же месте.

С тех пор я решил - бывая дома, обязательно поить Буяна. Я разработал свой метод: не коня до воды, а воду до коня.

Буян недоверчиво отнёсся к нововведению: выпив дочиста одно ведро, переворачивал его копытом, а ко второму не притрагивался.

- Что ты ему в ведре носишь? - спрашивает тётя Оля.

- Да чтоб не водить туда-сюда.

- Так ему ведра мало!

- Так-то там второе полное стоит, - говорю.

- Странно, - сказала тётя Оля, набирая воду из колонки в оцинкованные вёдра.

- Давайте, - говорю, - я вам помогу.

- Зачем? Мне не тяжело. Ты бы лучше Буяна по-человечески напоил. Это ж надо - из вёдер поить! Унизительно даже!

Тогда я, помолившись, стал отцеплять и водить коня в поводе. Конь иногда разрешал себя гладить. Я заглядывал ему в глаза.

- Чего ты его оставляешь в одном и том же месте? - кричит Сергеич.

- В смысле? - говорю.

- Его же перебивать надо.

- Пошли, - говорил он минуту спустя, вытащив кувалду из лужи.

Соколы видели всё. У меня у самого к тому времени улучшилось зрение. Степь прокаливает и обостряет.

Я теперь видел Валерино поголовье, пасущееся на дальняке - взгляд выработал привычку цепляться за каждую деталь, покрытую чёрно-белой или красно-коричневой шкурой. Я видел над Валериным стадом отару под управлением Сергея. Границу с посадкой он блюл чётко, но дальний край расползся - овцы червячками дырявили рассохшуюся пахоту.

- Вот как быть, - говорю Сергеичу, - если овца выходит на паровое поле?

- А пускай ходят, - обстоятельно разъяснил фермер. - Там их видно хорошо. Деликатес берёзка. Они ею хорошо наедаются. Только их потом по вспаханному-то собирать не очень удобно. Не очень.

Никакой берёзки я не разглядел. Видимо, что-то уж больно маленькое. Может, какие-нибудь муравейники чёрно-белых муравьёв?

Мы подошли к коню на штыре.

Хозяин вежливо поздоровался с конём и принялся расшатывать кувалдой вогнанный глубоко в землю штырь.

- А ты доставай, - подсказал хозяин.

Я тянул и раскачивал шест - как нежно обняла его земля! Шест звенел занозой.

Вскоре штырь удалось вытащить. Подумаешь, полтора метра!

- Да, - подтвердил Сергеич. И, немного подумав, добавил: - Элементарные законы физики. Ну шо, куды его загоним?

Мы обернулись. Окружающая поверхность по большей части заросла старческим пухом ковыля. Опять же - до балки далеко.

- Гони его на пустырь, смотри, какие там лопухи!

- Это не лопухи, - говорю. - Это конопля.

- И шо, шо конопля! - обрадовался Сергеич. - Городские её курив, а наши лошади чем хуже? Гони на пустырь.

Перед ужином я успел натаскать воды в бак летнего душа.

- Правильно, Колян! - подбадривал Сергеич, занимавшийся перегородом закута для вылупившихся намедни утят.

Он обткнул просевшую в землю до окон кабину грузовика ржавыми листами, и получился закрытый от ветра и хищников птеничий дом.

- Сюда бы ещё одного щенка прицепить, а то Барон разленился совсем, не лает, подлюка, - сказал хозяин.

Стёпа заводил свой мотоцикл. Мотор зарычал, Стёпа газанул и скрылся на дне балки. Затем вылетел на гребень и снова затарахтел близко.

Ночью я засыпал не сразу, слышал звуки, производимые спящими, слышал, как за занавеской боролись Сергей с Оксаной.

- Х-хы-ы, - тяжело дышал Сергей.

- Серёжа, что у нас опять случилось? Нельзя, люди кругом.

- А мне по барабану, - сипел муж.

На рассвете, встав по привычке за несколько минут до будильника, я вышел с овцами. Я придерживал жестянки на кольце, чтобы не шуметь лишний раз. Небо накрывала оранжевая волна.

Овцы пошли к пруду, я подрезал уклоняющихся.

Уклонисты были всё те же лица. Старушенция с жёлтыми, как ногти, рогами, похожими на закрученные над ушами косы. От старушенции ни на шаг не отходил ягнёнок. Она, бывало, отбежит и встанет, скосив взгляд назад - брыли под подбородком трясутся. Ждёт, когда отпрыск, наконец, поймёт. А тот уже летит к ней. А у неё брыли от нежности ещё сильней трясутся.

Или вот знатная уклонистка - овца в коричневой шубе, с чёрными голыми ногами и шеей, грустно покачивающей длинную морду, состоящую в основном из челюстей. Эдакая, знаете ли, челюстная грусть.

Медвежонок вон тот годовалый - тоже любит разбегаться по флангам. Его почему-то не выбрили, и он теперь перекатывался чёрным мячом с белой пупочкой подрубленного хвоста. Белая пупочка беспрестанно перемещалась по его заду.

У новорождённых - я видел - хвосты болтаются чуть ли не до земли. Сергей объяснил, что надо в ближайшие дни им хвосты подломить, а то потом позвонковый столб затвердеет и нельзя будет ломать. Будут бегать всю жизнь - пока не заколют - с длинными хвостами. Как волки. Тридцать лет овца может прожить.

- А как хвосты подламывают? - спрашиваю.

- Да просто хрящик переламывают, остаток сам отсыхает.

У всех взрослых хвосты были подрублены. Когда я гнал отару, передо мной мелькали спины, затылки и хвосты.

Пройдя с километр, подойдя к спуску в балку, отара стала. Идущие во главе её козлы развернулись и смотрели в мою сторону.

Мы внимательно вслушались в накрывающую волну далёкого самолёта. Кое-кто из овец принял наиболее патетические позы - перестав жевать и задрав глаза ввысь. Например, Герцогиня, прозванная так за любовь к красивым жестам. Эта овца никогда не бегала сломя голову, она высоко семенила, перемещая своё святейшество.

Подождав, когда волна затихнет, я обратился к стаду:

- Спускаться будем, чи шо?

Я затряс обручем, а затем ринулся на задних.

Овцы расступились передо мной. Своим пробегом я разбил отару надвое, но вниз овцы по-прежнему не спускались.

Я прицельно метал кольцо, и пока оно летело, дугой обегал отару, задвигая её к спуску. В конце концов, овцы посыпались вниз - к озерцу.

Я перебежал на противоположный склон и прилёг отдохнуть на плащ.

В десять часов началось пекло.

Первые дни я ходил в плаще, чтобы не сгореть, но теперь акклиматизировался и пользовался плащом как тентом в жестокие полуденные часы. Я садился в позе шалашика и накрывался плащом.

Солнце медленно двигалось в небе, моя спина под плащом медленно поворачивалась за ним.

Ткань нагревалась, прожигала футболку, тогда я ловил плащ-парусом встречный ветер, который охлаждал кожу и высушивал пот.

Овцы перестали интересоваться чем-либо, кроме тени, создаваемой друг для друга. Отара распалась на близко стоящие группы по двадцать-тридцать особей, уткнувших морды к центру, где лежала какая-нибудь мать с грудничком.

Другие вытягивались в линию - один за другим - так, чтобы спрятать за соседом морду. Цепочки эти походили на выложенные в ряд бильярдные шары - если тронуть один, другие тоже придут в движение. Если овце, находящейся во главе цепочки, приходило в голову пройти пару шагов - остальные передвигались за ней, пряча головы друг за другом.

Подождав, пока мозги не закипят окончательно, я двинул отару на баз. По жаре овцы активны так же, как дрова. Мои собственные суставы рассыхались на ходу, и я торопил впавших в летаргию существ.

В доме было людно. Племянники привезли комбайнёров договариваться. На моей койке лежал мужичок с перевязанной кистью. Я спросил его, не имеет ли он чего-нибудь против того, что это моё место. Он со смехом подтвердил, что не имеет. Его звали Володя, он приехал по поводу зелёного комбайна «Ростов», стоящего во дворе.

Я напился чаю - самого горячего и крепкого, слазил под бак душа - пришлось выкрутить самую тонкую струйку, чтоб не обжечься. Сполоснул футболку и надел её. Она высохла, прежде чем овцы поняли, что мы возвращаемся в балку.

Оправдываясь вслух, я пообещал отаре, что с завтрашнего дня будем ходить на дальние пастбища, а сегодня какая разница, когда так ломит.

На дальних полях лежали Валерины коровы, птицы перестали крестить воздух своим гиканьем, и только бесхозная цепочка чёрных курбановых быков медленно заходила в посадки Василия Сергеевича. Утки плескались в пруду. Я пытался прикурить сигарету.

По небу прошла трещина. Из неё хлынули капли. Небо обмелело и осело.

Я, плюнув закурить, попытался хотя бы застегнуть проволочки на плаще, но ветер оборвал дырки, в которых проволочки крепились.

Капюшон облепил голову. Ветер заледенел, дождь замерзал, не долетая до земли. Я повёл отару на баз.

Шли мы как французы в зиму по русской земле: истерзанные, ошеломлённые. Перед адскими молниями, долбившими землю повсюду, мы были одинаковы. Я понимал, что теперь не от меня зависит: дойдём мы или не дойдём.

Пелена дождя выродилась в стену.

Когда мы подошли к поилкам, дождь рассеялся. Небо хоть и нависало, но посветлело.

Я долго стоял, выслушивая недовольное бибиканье, и погнал овец в загон. Но они, оголодавшие на холоде, только разбегались от меня. На подворье не было ни одной машины, значит, все уехали, и никто не сможет мне подсказать, как быть.

Тогда развернул оживших тварей и погнал их на верхние поля, вдоль столбов электропередачи.

Я ходил, огораживая воображаемую территорию, долго искал сумку, которую беспечно скинул в качестве буйка, за который отара не должна была заплывать.

Наконец, овцы наелись, и я, присев прикурить, завалился на бок и уснул.

Проснулся с закрытыми глазами и не торопился их открывать.

Овцы лежали вокруг, не выйдя за намеченные несколько часов назад границы.

Отдохнувший, я весело вглядывался в фигурку человека, поднимающегося ко мне с кошары.

Это оказался Серёга.

- Ваня с Сергеичем вернулись и давай мне наперерыв жаловаться - зачем ты так близко пасёшь. Типа, это поле резервное, а надо на самую верхушку гнать. Мне-то зачем об этом говорить? А они, типа, сходи, скажи ему. Я и пришёл, мне не трудно.

- Да пошли они, - говорю. - Сигареты есть, а то мои промокли?

Серёга достал «Приму».

- Твоё дело, но лучше отгони хоть чуток наверх.

Я поднимаю стадо, веду выше и пытаюсь опять посадить, но у овец начинается третья, предзакатная, волна аппетита, и, ведомые челюстями, они расползаются, как муравьи. Вот смысл в чём был их передвигать?

Когда солнце касается горизонта, собирая отару, слышу от столбов мяукающие крики. Иду туда - овца бегает вокруг мёртвого ребёнка. Она зовёт меня и в то же время боится отойти от белоснежной вспотевшей шёрстки трупика.

Я говорю ей, что давай сначала до база дойдём, а там скажем Сергеичу, но овца истерично хлопает глазами и скорбно вопит.

Я загоняю остальных овец и кричу Ивану, ковыряющемуся в чёрной «копейке»:

- Там ягнёнок погиб! Наверно, змея укусила.

У Ивана разговор недолгий:

- Сидай, поихалы.

Около восемнадцатого столба я попросил остановить. Овца выскочила нам навстречу. Спаниелистая интеллигентка.

Ваня склонился над погибшим:

- Ты шо, Колян! - кричит он. - Он же ж только народився! Встать не может.

Ваня несёт ягнёнка в машину. Обеспокоенная мать прыгает вокруг него.

В машине специально для таких случаев сняты задние сиденья, туда Иван укладывает младенца и уговаривает зайти овцу. Вскоре ему это надоедает, он хватает мать за ногу и запихивает в салон.

- Бывает дурная овца, - объясняет он, выруливая на ухабах. - Окотилась и не знает, что с малышом делать. Это обычно те, кто впервые рожает. А у него на морде плёнка. Опытная мать её съедает, иначе ягнёнок задохнуться может. А дурная овца не станет объедать, убьёт ребёнка. Следить надо.

- Да уж, - говорю. - Целая наука.

- Ухаживать теперь за ним надо. Водой поить. Сена ему подстелить. Я Валерке скажу.

Мы подъехали к базу.

- Ну ладно, - сказал Иван. - Я этих занесу, а ты иди мойся. Баня сегодня.

- Так ещё Валере надо помочь загнать…

- Мы сами управимся, - улыбается Ваня. - Иди, вечеряй.

В ту ночь Ваня вновь выезжал тюковать люцерку, вернулся на зорьке, а после обеда мы втроём с Сергеем перевозили тюки к скирде.

Вытанцовывая на ухабах в ржавом прицепе, мы беседовали об алкоголе.

Я:

- Некоторые даже вешаются с похмелья.

Сергей:

- Зачем же так пить?

Мне не пришлось по душе отдалбливание всохшего в землю навоза. Как я ни старался - результат выходил ничтожный. Я посетовал Ивану. А он сказал:

- Тебя и не просят долбить. Завтра ж зерно завозить будут. Промети хорошенько баз. Всю солому убери - с окон, с поребриков. Работка не бей лежачего. К обеду закончишь.

Это совсем другое дело, чем ковыряться в засохших до каменного состояния экскрементах.

- Где, - говорю, - метла?

- Вокруг база полыни нарви. У нас других веников нету.

Из указанных растений и валяющихся повсюду верёвок от сноповязалки я наплёл метёлок.

Листья быстро стирались, метёлка худела, верёвки приходилось подтягивать.

Веники эти не удавалось насадить на палку, я, низко наклонившись, опираясь рукой о колено, мёл. Пыль поднималась и турбулентно уходила к дальним дверям. Я двигался противоположно уплывающей пыли - к ближним дверям база, выводящим на площадку с поильными желобами.

Иван затаскивал в ковш трактора последний хлам, оставшийся на въезде в баз: доски, стародавние тюки, мешки с остатками цемента, извести, дуста…

Про дуст я услышал тогда, когда пожаловался, что в жаркий день одолевают мухи. Я попросил Сергеича - когда он в следующий раз поедет до цивилизации - какой-нибудь инсектицидный спрей, что ли. Тётя Оля сказала:

- Хорошо, Коля, он купит. Но когда ты получишь зарплату - все покупки будешь оплачивать сам.

- Конечно, - говорю я.

Сергеич тогда посоветовал:

- На базу лежат восемь мешков с дустом. Настоящим, немецким, с восемьдесят шестого года, как щас помню. Ты им обсыпься - никто кусать не будет.

- Тогда тебе баночку нужно какую-то, - сказала Оксана. - У нас как раз кофе кончилось, - она сходила за занавеску и принесла круглую жестянку.

- Дуст-то этот, - говорю, - не опасен?

- Как тебе сказать, - почесал щетинистый затылок фермер. - Его с тех пор запретили выпускать. Вроде как рак вызывает.

- Не знаю, как рак, я им овец обрабатываю, и потом руки хоть мой, хоть не мой - дустом воняют, - сказал Серёга.

- Был у меня один чабан, так он дустом зубы чистил, - ввернул Сергеич.

- Зачем, - спрашиваю Сергея, - ты дустом овец обрабатываешь?

- Странно не это, - сказал Сергеич. - Странно, почему ты ему не помогаешь? Чего ты, Серёга, стесняешься? Мы все вместе живём, делаем одну работу. Бери Колю в следующий раз с собой. Кстати, как там дела у этой, с разъеденным выменем?

- Я её стараюсь каждый день проверять, - отвечал Серёга. - Площадь проникновения уж больно большая. Крупных-то вытаскиваю, но они новые яйца откладывают, и назавтра опять полно червей.

- Запустили мы её! - досадовал хозяин. - Надо их, Серёжа, дожимать, а то заболеет овца, и тогда её даже собакам не кинешь.

- Делаем, - отвечает Сергей.

Я тогда набрал в банку из-под кофе дуста, выглядевшего как цементная пудра, пахнущая атомной войной, и просидел весь день на дальняке под ивой. Дуст помогал.

А теперь Иван загружал в ковш мешки с дустом, малярный миксер, шпагаты и ржавые рейки.

А я залезал на козлы и выметал из заколоченных окон пыль, мёртвых птиц и солому.

На баз пришла Оксана и пошла вдоль стены, заглядывая в вентиляционные карманы.

- Оксан, - крикнул Ваня, - Сергеич же сказал, чтоб не курили на базу.

- Пардон, - Оксана затоптала сигарету. - Всё, больше не повторится.

- Ты зачем сюда пришла? - говорит Иван.

- За яйцами.

- Да мы тебе свои дадим, - развеселился Ваня. - Целых четыре. Слышь, Колян, у тебя ведь два?

- С утра, - говорю, - на месте были.

Пока Оксана вытаскивала из потайных укрытий куриные яйца, Иван, отсмеявшись, перекидал оставшийся хлам, стряхнул с перчаток лишнее и позвонил жене.

Баз был одним из немногих мест, где ловилась телефонная волна.

- Ну шо вы там? Нормально всё? Да я не знаю, сегодня последний день перед уборкой, задержусь, наверно, на кошаре… Шо? Задержусь, говорю, на кошаре, - он пошёл к трактору, чтобы не орать при людях. Связь зависала. - Задержусь. Как ещё? Ну да, останусь. Вечером позвоню! Та шо таке? - разглядывал телефон, снова подносил к уху. - Але! Але! Вечером, говорю, позвоню. Ну всё, целую.

Ваня был настоящий человек. Он не курил, выпивал редко. Он мог залпом выпить стакан, но ни рюмкой больше.

- Я этими делами не занимаюсь, - объяснял он. - Ерунда это всё.

- А конопля? У вас тут везде растёт, - говорю. - Неужели не пробовал?

- У нас тут слабая. Как-то курил-курил, пацанёнком ещё, та только бумагой надышался. Кашлял неделю. Один раз хлопцы настоящей, афганской накурили, так я ржал всю ночь и холодильник еды слопал. Балдёж. А мне работать надо.

- Ну а как отдыхаешь?

- Отпуск беру. С семьёй на море еду.

- Я говорю - после работы отдыхаешь? Диван, телевизор, футбол? Болеешь за наших?

- Нет, эти боленья не по мне. Я вот зимой на лыжи встаю и пошёл по степи. Птицу стреляю, кроликов. Целый день могу ходить. По пятьдесят километров. Волка вон в прошлом году подстрелил. Он прям на меня бросился. Больной, чи шо…

- То есть успехи нашей страны на международной арене тебя не интересуют? - говорю.

- Толку от них…

- А флаги зачем на вышке висят?

- Из патриотизма. Сергеич ещё третий хочет натянуть. Флаг ВДВ. И футбол-хоккей всякий тут ни при чём.

Действительно. Если кто потерял ощущение реальности или там качественности, настоящести - айда на кошару к Сергеичу! Быстро сообразит, из чего настоящая жизнь состоит. По мнению окружавших меня людей, жизнь состоит единственно из труда. И никаких допущений. Всё остальное - либо подготовка к труду, либо передышка.

- Мне, - говорил Иван, - отдыхать некогда. До шестидесяти поработаю - или когда у нас там пенсия начинается? - детей на ноги поставлю, вот тогда и буду отдыхать. Сначала нужно заработать, а потом уж отдыхать.

Я тем временем закончил с окнами и уселся вязать из последней нарванной полыни новую партию веников.

- Ладно, - говорит Ваня. - После обеда опрыскаешь всё и у входа подметёшь.

Он выдал мне красный пластиковый баллон на пять литров, шприц, бутылку с насекомьим ядом.

- Аккуратней будь.

- Знакомая, - отвечаю, - тема. Я же ж работал этим, как его, дезинфектором! Это ведь «Квазар», правильно я понимаю? У него широта распыления максимум два метра, а длина и того меньше…

- Ничего. Серёга вчера до утра весь баз опрыскал. Ты, слышь, разбавляй - десять миллилитров на баллон.

- Понял, - говорю.

К баллону прикручивается шланг, на который насаживается метровая удочка с головкой распылителя на конце.

Помповой ручкой в баллон накачивается давление - из головки брызжет распылённая струя, ложась на поверхность в виде дуги.

Головка состояла из шарниров, поворачивая которые можно менять кривизну струи.

Можно, например, направить её вывернутым зонтиком - она будет оставлять на обрабатываемой поверхности влажный кругляш с сухой сердцевиной.

Я отрегулировал так, что получилось тонко, но широко. По нескольку раз проливая слои инсектицида, я укатывал стены и пол крупными полосами.

Надо мной проносились быстрые птички. Под кровлей укрывалось множество гнёзд - в зазорах и перекрестьях балок. Над головой стоял брачный гомон. Из гнёзд вопили свеженародившиеся. Родители выписывали узкие петли, торопясь накормить их.

В респираторе тяжело дышалось, я снял его, а чтобы не навдыхать лишнего, двигался против потоков, сдувающих аэрозоль к дальнему входу.

Подо мной кто-то заверещал. Я оглянулся и различил сиренево-жёлтый кулёк. Я нагнулся - птенец чрезмерно зевал, растягивая рот. Отключив аппарат, я долго разглядывал младенца на ладони: ручки его, ещё не принявшие форму крыльев, капризно сжимались в кулачки, на груди белыми грифелями торчали нераспустившиеся перья, из них вытягивалась и тряслась тощая шейка со старческим пушком. Непропорциональный остальным частям тела, покачивался лысый череп, и огромный жёлтый клюв непрерывно изрыгал зловещий писк.

Синие глазки под многими складками век, похожий на ботинок клюв, которым хоть дрова коли - младенец жмурился и поглядывал на меня, продолжая оставаться в дородовом трансе, прикидывая варианты: выгружаться здесь или лететь дальше атомом души?

Я положил птенца на подоконник, но он упал и оттуда. Взяв его, я пошёл за советом к хозяевам.

Оксана рассмеялась, увидев чудовище. Тётя Оля посоветовала отдать коту.

Ничего не оставалось, как принести птенца туда, где я его нашёл.

...В степи поднялся ветер. Дул он строго параллельно зданию база, задувая в те двери, где мне предстояло напоследок подмести.

Ветер поднимал в степи клубы пыли, и они летели в раструб входа.

Перевязь ворот лопнула, створки их распахнулись вовнутрь, и песок засыпал пол всё новыми слоями.

Поднятая пыль испортила аппарат - шарниры на головке скрипели, струя сникла.

Сергеич заглянул на баз.

- Колян, - говорит он, заходя по щиколотку в нанесённые барханы. - Двери б надо закрыть. А то овцы заходить будут. Они насчёт зерна меры не знают. Обожрутся и сдохнут. Забаррикадировать вход, что ли?

- Ага, - говорю. - А у меня «Квазар» сломался.

- Шо це таке?

- Удочка засорилась.

- Через десять минут степняк стихнет. Сходи промой.

Когда ветер стих, я, чтоб далеко не бегать, решил промыть удочку в желобе поилки.

За этим занятием меня застал вездесущий Сергеич.

- Шо же ты делаешь?

- Василий Сергеевич, я правда знаю, что делаю. У меня в сумке корочки дезинфектора! Такая концентрация ни человеку, ни овце не вредна.

- Ладно, - говорит Сергеич, - мой. Я всё равно щас буду этот желоб чистить, - и он зачерпнул ведром из поилки.

Я промыл удочку, добрызгал территорию, завязал въездные ворота, привалил их снаружи козлами и щитами и пошёл к Сергеичу.

Сергеич разошёлся - он вычерпал поилку на две трети. Масляное озерцо растекалось по пыльной почве вокруг желоба.

Фермер ополоснулся из желоба и устремился к начавшему спуск солнцу жёлтым утёнком на трусах:

- Хорошо-то как!

Блаженно зажмурив глаза, он объяснил:

- Дно зацвело, бачишь? Это яд для животных. Умные не пьют, а глупые погибают. Каждые два дня чистить надо.

Желоб зарос подводным мхом, как оранжерея. Я как-то не обращал на это внимания.

Скользкая водоросль покрыла стенку желоба купоросным ворсом. Сравнения проносились одно за другим.

Пока я искал ведро, чтобы помочь, Сергеич выплескал из поилки остатки воды и чистил вогнутую поверхность совковой лопатой.

- Давайте, - говорю, - я вам штыковой подсоблю!

- Не надо, - улыбается Сергеич. - Отдыхай.

На двор съезжались комбайны. Они съезжались из разных концов горизонта.

Сегодня комбайнёры выпьют по бутылке пива с хозяином за успешную уборку, уснут в кабинах своих машин, а утром, когда солнце высушит остатки росы, выйдут в разные концы горизонта, чтоб квадрат за квадратом, линейку за линейкой выкосить поля.

Принадлежащие одному человеку.

Утром Ваня перекусил коркой хлеба, Сергей попил холодной ухи, я сжевал три бутерброда со сливочным маслом и повидлом. Хотя мы договаривались: всё, что стоит на столе, можно брать, каждый ел своё.

Мы по очереди дежурили на крыльце, высматривая на дороге, идущей через балку, серебристую машину ветеринара.

В седьмом часу она заблестела на горизонте.

Серёга набрал в пластиковую бутылку с дырой в пробке дуста, чтобы обработать раны у животных. Быки любили биться головами, рогами дырявя друг другу шеи - в ссадины мухи мгновенно откладывали яйца, из которых, вы­едая мясо, вырастали гроздья опарышей. Овец изранили машинками безответственные стригачи-дагестанцы. Множество овец обзавелись паразитами, размножающимися в геометрической прогрессии. Запущенная овца сгорала за два месяца.

- Поэтому… - начал объяснять Валера, но пока Валера закончит предложение, можно в поилки воды набрать.

Я отмахнулся от гнусавых указаний.

- Поэтому, - объяснил мне Сергей, и я внимательно выслушал его рекомендации, - надо присматриваться. У многих, кто хромает, черви. Кто в сторону уходит - тоже возможно. Самое плохое - это если муха в нос овце насрёт: черви в мозг попадают, и тут уже ничем не помочь. Овца становится безумная. Сначала в стороны уходит, а потом вообще стадное чувство теряет - носится по степи. А у баранов в основном в гениталиях. У них уже у половины не стоит. Нечему стоять.

Сергеич попросил Серёгу найти того быка, у которого был нарыв под хвостом, и когда мы загоним быка в барьер, обработать. Повидло со сливочным маслом попёрло наружу, когда я вспомнил растянувший кожу стакан гноя, который Валера в прошлый приезд Михалыча пытался выдавить.

Мы вчетвером, растянувшись цепочкой в полкоровника, загоняли стадо частями в барьер.

- Серый, Колян, шо вы тащитесь! Гоните их, не давайте вырваться! Колян! - кричал покрасневший и вспотевший Иван. - Разозлись уже! Разэтовай их к такой-то матери!

Я рванул вправо, перекрыв у стенки проход, и страшно закричал - коровы на мгновенье стушевались - врезал ближней дубиной по хребтине, пнул в задницу телёнка и буквально запихал нескольких особей в барьер. Михалыч, Серёга и Иван не давали им выскочить, встав живой стеной.

Здесь и закончились мои силы. Не получалось продуцировать злость. Я старался как мог - махал дубинкой, скакал, но кричать не удавалось, и полезность моих действий падала.

- Значит, будем бегать до вечера, - сказал Иван.

Коровы и быки сегодня плохо подчинялись, почувствовав слабину в наших рядах.

До вечера мы не бегали. Михалычу нужно было ехать на следующую кошару.

- Ладно, - сказал он напоследок. - Остальные в следующий раз. У них у всех номера?

- Конечно, - сказал Иван, тряся ухом Пеструхи, пробитым жёлтой биркой. Повернулся ко мне: - Гони коров на дальняк!

- Я не знаю, как с ними управляться, - говорю.

А к горлу подкатывает тошнота.

- Валера тебе покажет, - отмахнулся Ваня.

Коровы требовали большего внимания к отдельной личности, нежели овцы. Они (коровы) студневито покачивались на тонких ногах, иногда их заносило.

Большинство разошедшихся коров тусовалось, конечно, у скирды. Барон затихал в конуре, затем вылетал с той самой злостью, которой у меня не было, а у него в предостатке, к залезавшим на его территорию.

Другие исследовали пустырь, оставляя от ёлочек палочки, третьи растеклись по балке и разрезающей её дороге.

Я гнал снизу, Валера сгонял с гребня.

- Мне плохо, - кричу ему, - а меня заставляют с коровами идти. Это ж целый день не присесть.

- Не надо, - подбадривает меня Валера, - сказки рассказывать. Отгонишь к пахоте и сиди себе под деревом. Они пожуют берёзки и лягут.

Мы погнали стадо по узкому берегу пруда. Валера взбегал по склону, чтобы коровы не ринулись в подсолнухи, что наверху, я поддавливал сзади, стараясь не набрать в калоши воды. Коровам нравилось заходить в пруд по брюхо и мечтательно стоять. Я кидал в них всем, что попадало под руку.

- Смотрите-ка, какие мы нежные, - рассуждал Валера. - Работу делать не хотим, нет. Проэтоваться где-нибудь в теньке, а другие хай пашуть, соплями кровяными исходив.

- Зачем же исходить кровяными соплями? - спрашиваю. - Неужели нельзя сбалансировать нагрузки?

- Чего? - кричит Валера.

- Не переживай, - кричу ему, - я скоро уволюсь.

- Скажите, какие мы важные! Уходи, ради бога, прям сейчас уходи!

Тут мне и сказать было нечего.

И мы прошли скорбные три километра - через дальнюю балку, по полосам жёлтого шалфея, сиреневого чабреца, одного холма, другого, покрывающегося на глазах золотистым свечением, - выгнали стадо на километровый квадрат между начинавшим убираться с дальнего края пшеничным полем и паровой землёй.

По границе между лугом и паром проходил ивовый ряд. Раскидистые сотнелетние деревья раскоряжились аллеей. Коровы привычно разошлись по любимым фрагментам пастбища и нажёвывали жвачку.

Валера ушёл. Я кинул плащ под купой ивы, кинулся навзничь и заснул. Но через каждые полчаса вскакивал и обходил стадо. Коровы никуда не торопились и не разбредались. Я выпивал воды, потом выташнивал её и снова падал на плащ. Я думал: это всё ерунда, это пройдёт, я буду трудиться изо всех сил, но сейчас не могу.

Я отключился окончательно, и разбудил меня Иван:

- Вставай, поихалы.

Валера не то с тросточкой, не то с дудочкой обходил поляну.

В колее стояла фиолетовая «копейка», в которой сидел комбайнёр Володька.

Я сел назад, Иван, выруливая на прямую дорогу, говорил комбайнёру:

- Ага. Всё спрашивал у меня - курю ли коноплю.

- Ого, - отвечал Володька, - щас Путин за наркоманов крепко взялся. Слышь, Колянчик? Не умеешь - не берись. Траву курить только дагестанцы умеют. У них курят с колыбели, считай. Опасная штука. Сначала конопля, потом героин - глядишь, и нету человека!

- На хрена, - говорю, - мне ваша беспонтовка нужна!

- Шо он сказал? - спросил Иван соседа.

- Колян, - развернулся ко мне комбайнёр. - Ну её, эту коноплю. Она мозги сушит. Та и бухать тоже ни к чему. Я вот, слышь, два года не пил, а тут сорвался. Обрадовался, что к Сергеичу попал. А то без работы сидел, а у меня две дочки. Знаешь, сколько сейчас тетрадки стоят?

- Нет, - говорю.

- А шо ж ты тогда под деревом валялся, встать не мог? - трындел своё фермер.

- Отравился вчера, когда прыскал.

Пока объяснял в деталях, доехали до дому.

Тётя Оля отыскала две упаковки активированного угля. Посоветовала запить простоквашей, которую и вынесла в двухлитровой банке.

Володя, которого Сергеич вытащил из запоя, как щуку из зарастающей льдом полыньи, и привёз на кошару, обосновался у нас.

В комнате обедали комбайнёры - тощий и гибкий, как змей, Федя и его старший напарник Алексей.

- Как же ты так? - расстроился первый раз меня в глаза видевший Федя.

- Рыгать пробовал? - поднялся с дивана Сергеич.

- Пробовал, - говорю.

- Ты же хвастался, что спец в этом деле.

- Да, - признаю. - Переоценил свои возможности.

- Ложись, - говорит Сергеич, - отдыхай. Выздоравливай. Хлопцы, телевизор сделайте потише.

Комбайнёры и без того собирались выключить ящик. Стараясь не шуметь, они доели золотистый борщ, выпили горячего чаю, затем компоту из морозилки - гордость Оксаны - и пошли косить дальше.

Я спал долго, просыпаясь иногда, стараясь не подавать виду, что проснулся, и тут же проваливался вновь. Люди ходили в прихожей, ужинали, немного смотрели про штрафбат, утром уходили работать, а я всё спал, и мне было хорошо.

За неделю до уборки Василий Сергеевич с тётей Олей уехали на три дня в Таганрог. Чего-то там сделать, переговорить с врачом, призывающим фермера лечь на обследование.

Жара сгущала кровь, вздувала вены. Сергеич, как и большинство здешних жителей, маялся давлением.

Я видел, как Ваня подолгу стоял в теньке, закинув лицо вверх, ожидая, пока не отхлынет шедшая носом кровь.

Мне и самому прилетало неслабо, но выручала худоба тела и желание загореть так, чтоб родные не узнали.

Можно сказать, что солнце выкаливало меня, как выкаливало всё, что не умирало от его натиска.

Пшеница наливалась сусалью да и попросту суслом.

Скирда раскалялась насквозь.

Искры от сапога хватило б, чтоб всё полыхнуло.

Для обитателей кошар поездка на машине, тем более до Таганрога, представляла лучший отдых. Промчаться с ветерком четыреста километров, искупнуться в море - и обратно.

Сергеич с тётей Олей умчались, Иван привёз на своём скутере старшего сына Фрола - пускай поживёт, присмотрится. Фролу шёл двенадцатый год.

Я познакомился с ним так: пас отару в балке и увидел, как со стороны скирды кто-то идёт. Когда он осторожно подошёл к забредшим на дорогу овцам и тонко загикал, я понял, что это ребёнок. На нём была панама цвета хаки, такая же, как и у всех.

Парень пошёл за старой курвой с ребёнком, которая патологически не могла находиться в толпе и умело маскировалась за колючками.

Я бы и сам за ней сходил, но семена различных трав и кустарников залепили носки и лезли между пальцев.

Пока я выдирал колючки из ступни, парень вернул диверсантку в лоно семьи и протянул мне руку:

- Папка сказал, чтоб я вам помог.

- Ага, - говорю, - только раз нас двое, надо с разных сторон отары встать.

Фрол не обратил на моё предложение внимания.

- Папка говорит, вы журналист?

- Ага, - говорю, - невидимой газеты.

- Ох и мотает вас по стране! - засмеялся Фрол.

Теперь уже я проявил выдержку.

- Батя говорит - вы уедете скоро?

- Ерунда! - говорю. - Три месяца минимум рабочая командировка! А иначе это будто пукнул кто. Сам-то ты, - говорю, - кто таков? Зачем пожаловал?

- Так кто пасть будэ, когда вы уедете? Сергеич не хочет меня пока брать, говорит, больно нетерпеливый. В следующем году возьмёт, обещал, на полставки. Да вы не расстраивайтесь, я вам мешать не буду.

- Вот и хорошо, - говорю. - Ступай к скирде и там их подворачивай. А я с того бока, - показываю на глиняный обвал, утыканный у вершины лисьими норами.

Фрол исполнительно занял обозначенную позицию. Я уселся на сваленные на вершине отрога бетонные балки и пригляделся к белым длинным перьям, раскиданным по склону. Объетые до кости крылья валялись на утоптанной площадке перед одной из нор.

Я снял футболку и, пониже натянув панаму хаки, уселся спиной к солнцу, лицом к отаре.

Я достаточно прокоптился к тому времени, как Фрол прибежал снова.

- У нас тут две козы, - говорит, запыхавшись, он. - Во-о-он те, чё-о-р-р-рные!

- Серьёзно? - говорю я. - А я думал, это козлы.

- Ни! - смеётся Фрол. - Те козы, а козлы - вон те, вон от!

Мы уселись на лысом взгорке, поймав, как в парус, в его ладонь неутомимый ветерок. Отара, сбитая в кучу, встала окончательно. Она напоминала жарящийся сырник из тёмных и светлых мякишей. Мы уютно развалились на плаще. Чтобы не сгореть, я надел кофту.

- Я бы не советовал вам надевать чёрное, - говорит Фрол. - Что это у вас за название такое? Ах, ну да, Амстердам. Столица роняющих сопли с балкона. Мы учили по истории. Торговая столица Средневековья, полотняные мануфактуры, банки, обменные пункты. Да, - Фрол почесал нос. - Но мне, конечно, больше история Рима нравится. Это в Италии, - Фрол вытянул вперёд руку и произнёс: - Варвары осаждают город, легионы бессильны перед бесконечным натиском!

- Да, - говорю, - так оно примерно и было.

- Ха! - вскричал Фрол. - А восстание Спартака! Рабов на господ поднял! Захватил Неаполь, Венецию, Геную, двинулся на Рим. Но у них еды мало было. Крестьянам запретили продавать восставшим продукты. Приходилось рассчитывать на милость добросердечных женщин, которые под страхом смерти… Если их потом ищейки вычисляли, то уэтовали навсегда. Отрубленная голова выставлялась на всеобщее обозрение.

- Где, - увлёкся я, - выставлялась?

- На главных площадях городов.

- Ну и чем, - говорю, - закончилось восстание Спар­така?

- Римский император победил. Кто тогда был - Цезарь или Нерон?

- Не помню, - говорю. - Помню, что ещё были гунны.

- Ну, гунны - это другое, - отрешился Фрол. - Восстание закончилось тем, что руководителей казнили, а остальных заставили рубить себе кресты. Тогда казнили на распятии. Как Иисуса Христа.

- Так-так, - говорю и включаю невидимый диктофон. - Расскажи, пожалуйста.

- Христос пришёл в святой город Иерусалим, и его там приговорили, потому что боялись. Сатана правил миром.

- А щас, - спрашиваю, - кто правит?

- Пока что действует жертва Христа, искупившего грехи человечества. Но скоро это время закончится. И тогда не знаю… Да! С тех пор в Иерусалиме есть стена старая, туда записку с мечтой запихиваешь - и мечта сбывается. Поплакать ещё надо обязательно.

- А у тебя, - говорю, - есть мечта?

- Ну, чтоб телята родились, чтобы родные все здоровы были, денег, конечно, побольше заработать.

- Ничего себе, - говорю, - у вас уроки истории!

- Это не уроки, это я по «Дискавери» смотрю. Там мне ещё мультики нравятся, про Симпсонов. И про этих - как их! В общем, они того, поехали в Иерусалим, посетить Храм Господень, а у них там вещи украл один вор, который крал только у богатых, а с этими напутал. Но когда разобрались - он им всё по-братски вернул. Вор Гарун Аль-Рашид.

- Ага, - говорю, - а ещё чего смотришь?

- А это вот, про десантуру, вчера не смотрели?

- Нет. Это про что?

- Ну, чего они выэтывают. На плечи друг другу запрыгивают и разные фигуры составляют. Стенку, пирамиду, башню. Потом спрыгивают и на кулачках отжимаются. Тех, которые отстают, командир в наряд отправляет. Или вообще - до рядового разжалувает.

Иван сзади неслышно подъезжает на «копейке».

- Ну шо у вас? - слышим из-за спины его голос. - Гоните домой уже!

Я поворачиваюсь и сквозь слои черепицы жара (сквозь струящиеся слои жара, сквозь жара струящиеся черепки) не разберу - мне чудится, что это Василий Сергеевич вернулся?

- Вы поить их спускали? - спрашивает, подходя ближе, Иван.

- Да! - кричит Фрол.

- А то, а сё, шо, как, нормально?

- Да! - кричит Фрол.

А мне не хочется вставать с плаща. Наверное, так же, как замерзающему по пьяни в сугробе просыпаться.

- После обеда с вами опять пойду, - говорит Фрол, залезая в «копейку».

- Посмотрим, - отвечаю, не шелохнувшись ни единым мускулом.

И действительно, после обеда Фрола убаюкивают шуршащие кадры телевизионного штрафбата. Война - удобная сказка для засыпания.

С другой стороны, как говорил герой Шекспира: «Красавчик тот, кто понял, что жизнь соткана из снов…»

Я тоже просмотрел серию штрафбата и с трудом отодрал себя от следующей. Я вспомнил о кольце-погремушке - оно треснуло по шву сваренных концов, из которых при полёте часто выпадали жестянки. Найти их потом было практически невозможно, а новые крышки брались из одного места - помойка перед домом. Которая не выглядела как помойка, потому что всё высыхало. И те самые крышки, надобные в погремушку, валялись на земле, прокалённые и надраенные солнцем до блеска. Полиэтиленовые отходы складывались в отдельный мешок, стоящий в прихожей у рукомойника.

Я замотал концы верёвкой от тюковалки и ушёл с отарой поглядеть поближе на водонапорную башню Курбана - справа и вверх от линии электропроводки.

Мы не спеша дошли до расстояния лая дворовых собак. Невдалеке кукушка надсадно переводила дыхание - дыхание ивовой рощицы. Кукушка не только свои яйца закидывает разным птицам, она и голоса заимствует чужие.

Мы хорошо были видны на верхнем, если можно так выразиться, полотне кошары. Фрол выспался и побежал за нами вдогонку.

Задумчиво, как высокооплачиваемый тренер футбольной команды, теребя рукой подбородок, проверяя, что если сниму, то вставлю ли обратно, я разметил границы пастьбы и развёл себя и Фрола по противоположным углам квадрата.

Изредка мы встречались на смежных углах.

- Батя говорит, чтобы я за вами присматривал.

- Тогда иди, присматривай с расстояния, - говорю.

- Та ну шо вы, - смеётся Фрол, - такой обидчивый? Вот хотите, ещё парадоксальную мысль выдвину?

- Попробуй, - бурчу.

- Чурки-то совсем разэтовались. По беспределу пошли.

- Почему ты так решил?

- Ха! Взять у нас в классе: я ручку оставил на парте, а с перемены возвращаюсь - нет ручки. Никто из наших взять не мог - это я точно знаю. Значит, Ахметка, тюрка, уэтовал. Я потом её в коридоре нашёл, на лестнице - лежала в углу.

- Обыкновенная, - говорю, - нелогичность последовательностей.

Фрол, почувствовав, что я вновь отстраняюсь, затараторил перечни:

- Хотите, десять самых смешных анекдотов расскажу?

- Давай.

- Послали как-то русского, китайца и чукчу на Северный полюс. Дали по рюкзаку еды и мобильный телефон. Проходит три месяца - китаец не выдерживает, звонит в центр управления: голодаю, замерзаю, заберите меня отсюдова! Его на вертолёте вывезли. Проходит ещё три месяца. Русский звонит - замерзаю, голодаю, заберите меня отсюдова! Проходит год - чукча на связь не выходит. Вылетели к нему на вертолёте - он сидит в ледяной пещере перед телефоном и бормочет: телефонома, телефонома, чукча жрать хочет.

Фрол выступал до заката. Он стал звать меня на «ты» и рассказал много интересного - например, как у индюшки глаза разгораются и она на лету хватает саранчу. К нам пришёл Иван, и мы обсудили технические качества водонапорной Курбановой башни. Отара дагестанца измождённо поднималась домой далеко справа, подгоняемая джигитовкой на бежевой табуретке. То ли это мотор тарахтел, то ль чабан гортанно кричал.

- Ну как мой парень? - спрашивал Иван, пока мы гнали стадо вниз - на баз.

- Отличный, - говорю, - парень.

- Тильки учиться не хочив. Недавно вилами ногу порвал.

- Это мне Васька сзади махнул! - закричал со своего бока Фрол.

На следующий день Фрол, истощивший запас красноречия, лежал в избе и смотрел штрафбат. Его отец занимался тем же. На время отсутствия хозяина Иван примеривал хозяйские привычки.

По вечерам выпивалось много калмыцкого чая, благо Ваня привёз целую коробку.

Через два дня Ваня увёз сына в Курганское.

Роса перестал выпадать. Началась пустыня.

Я отдохнул и бодро помогал Сергею отлавливать ягнят и ярочек и закидывать их в перегородок. Должен был приехать Михалыч, чтоб напоить подростков противодизентерийным лекарством.

Из загона хорошо было видно, как по дальнему полю ползёт зелёный комбайн, управляемый Володькой, оставляющий за собой аккуратную выстриженную полосу.

Поле за ближней балкой обстоятельно выкашивалось синим комбайном.

Овцы перестали шевелиться к десяти. Меня направили за Оксанины огороды - помогать Валере присматривать за коровами.

Валера дремал где-то в кустах. Коровы лежали в высокой траве. Я прислонился к стволу ивы, и на меня тут же кто-то прыгнул. Я не обратил на это внимания, отделавшись мыслью, что это игра всеобщего ума, а я свидетель этой игры. Когда же тварь укусила меня за грудь, я автоматически выметнул руку и, схватив гниду, раздавил её оказавшееся крупным, как туфля, тело. Это была саранча. Игра ума продолжилась: ожил ствол, к которому я прислонился - он оказался покрыт, как чешуёй, легионами свеженародившихся зелёных прыгунов. Они наливались жаром, переминались, сквозь прозрачные зелёные тела просвечивали чёрные бусинки глаз.

Фрол рассказывал:

- Индюшкам ведро надо в день, чтоб хорошее мясо было. Придёшь в жару в рощу - саранча из коры вылупляется. Наловишь сачком два ведра.

Легионы готовились к прыжку. Тысячи зелёных брюшек раздувались жабрами. Морды, оканчивающиеся тремя парами жвал, лучились наивной наглостью, удочки усов нервно принюхивались, сабли теребились в ножнах. Из тысяч бойцов я разглядел двух альбиносов с красными глазами и светлыми брюшками.

Наконец, сабли взметнулись, со ствола схлынуло облако и, летя над самой землёй, направилось к коровам.

На гребне за садом я увидел профурсетку с ребёнком. От жары она низко трясла головой, а ребёнок умело прятался в её тени. Они направлялись к соседним деревьям. Удалось-таки шапокляк ускользнуть из отары!

Я разыскал Валеру: чего тут сидеть, всё равно никто не движется - схожу, пообедаю? Валера дал добро.

- Вот это жара! - говорю, пройдя по гудящей равнине километр, курящей на крылечке Оксане.

- Это ещё не жара, - отвечает она и закашливается.

- Ну да, - говорю, - конечно.

В комнате обедает владелец синего комбайна, мой тёзка. Он одет в голубые тона, с аппетитом кушает золотой борщ тёти Оли и рассказывает ей, что поменял жатку и мотовило весной. Тётя Оля приносит мне тарелку борща, и я с удовольствием включаюсь в трапезу.

- Это ещё не жарко, - говорит Николай, вытирая хлебом тарелку. - К приёму второго готов! - говорит он тёте Оле в кухню. - Вот я в Таджикистане прожил много лет, вот там - да.

Я без труда перемещаюсь в Таджикистан.

- Там люди, - продолжает комбайнёр, - одеваются в стёганые байковые куртки. На головах носят шапки из каракуля. Наизнанку его выворачивают. Голова в шерсти потеет и освежается. А в футболке там или даже в рубашке - сгоришь за день. Там чабаны, - продолжил Николай, вытирая пот с седого полубокса, - уходят с отарой за сотни километров. Лепёшек с собой берут - твёрдых, как камень. Встанет где, на костре воду нагреет, лепёшку над паром распарит - свежая, мягкая. Яйца чибисов насобирал, в песок сунул - они через полчаса спеклись. Вкуснее, чем варёные или жареные. У чабана с собой кувшин с узким носиком. Чай в нём заваривает. И подмывается из него же.

Николай выпил горячего чаю, запил вишнёвым компотом Оксаны и сказал:

- Воду в такую жару хлестать - только почки посадишь. Надо пить по чуть-чуть, чтобы горло смочить. - Он достаёт из сумки сшитый из вывернутого внутрь меха пенал. - Вода дольше холодной остаётся. Ладно, поихал я. Пока солнце стоит, надо как можно больше успеть.

- Почему? - говорю.

- Потому что уборка.

Николай, накинув на лоб замасленную бейсболку, пошёл к колонке. В комнату вошли Сергей с парнем в жёлтой майке. Сергей познакомил нас:

- Саня. Помогать будет на тюках.

Я расспросил Саню, давно ли он из цивилизации, не было ли там конца света? Он ответил - всё стабильно, денег нет.

- Сергеич матери сказал - пять рублей тюк. Уже двести сделали, - делился Саша.

- Мы же вроде всю люцерку вывезли? - поворачиваюсь к Сергею.

- Так то ж! Теперь суданка.

- Зачем, - ковыряю Сашу, - тебе деньги?

- Чтоб хоть за кредит мать могла расплатиться.

- Коля, - тётя Оля несла две тарелки борща, - простоквашу будэ?

- Нет, - говорю. - Спасибо, тёть Оль.

В прихожей вынесли одно окно, завесили проём сеткой и поставили второй стол. Теперь людей будет много.

Федя, Алексей и Володька мыли руки и обсуждали начало жатвы. Герман и Стас на американских комбайнах съезжались на кошару.

- Ну шо, - возрадовался Володька, увидев меня, - контора пишет?

- Какая, - бубню, - контора?

- Ох и скучный ты человек, Николаша, - ухмыляется Владимир.

Он вставляет кассету со штрафбатом - бывшие уголовники идут под танки, под грохот канонады Володька разговаривает по телефону:

- Да, дядька Виталька. Выгнали меня с колхоза. Маишь, я не пил два года, а тут сорвался. Ага. Комбайн ихний разбив. Ага. Дядька Виталька, а смысл звонить? Участковый сам разберётся. Мы ему никто, а он нам зачем? Ему ж своего надо пристраивать.

Володька залез на мою кровать и прижался к окну - здесь телефон ловил лучше.

Жар давил даже тогда, когда село солнце. Отдохнуть от него не удалось. Душной ночью я хлестал горячий крепкий чай, выходил покурить на скамеечку под окном.

Тётя Оля в ореоле люминесцирующего созвездия снимала бельё с верёвки перед домом и ойкнула, увидев меня в молочном свете путей.

- Коля, ты як привиденье.

- Да, - говорю. - Я такой.

Не один обруч с крышками износился, разломался, потерялся в степи. Люди жали пшеницу и рожь. Овцы привычно тяжело дышали. Температура в кабинах русских комбайнов достигала ста градусов. На водителях кипели мокрые футболки. В американских кабинах человеколюбиво работали кондиционеры.

Большинство обитателей степи навязчивы: от крупных приходится отстреливаться, других давить, не переставая, третьи выгрызали из тебя кусок прежде, чем рука замахивалась.

Я видел обитателя степи, похожего на пчелу с длинным, как у колибри, клювом - он зависал и гудел невидимыми крыльями.

Все мы реагировали на паразитов одинаково: Буян мотает хвостом, Зорька обмахивается мордой, я чешусь и изрыгаю проклятья.

Отстающих овец я подгонял пинками. Мы шли узким перешейком на дальняк. Я лениво метнул кольцо - скорее, чтоб не спечься, нежели из надобности, и автоматически высматривал, куда оно приземлится.

Кольцо упало в толпу, и полугодовалому барану удалось в него запрыгнуть. Кольцо обручем повисло у ягнёнка на спине. Он попытался выпрыгнуть из погремушки, но только зашумел жестянками. Испугавшись шума, он принялся прыгать, выбрыкивая из кольца задние ноги, стараясь при этом вернуться в лоно толпы, которая, опасаясь мятущегося подростка, разбегалась от него круговой волной.

Он бегал внутри отары, как по арене цирка. Он бы никуда не убежал, а только метался бы внутри создаваемой собою же пустоты, пока не сдох бы от разрыва сердца.

Я сделал несколько - как мне показалось - леопардовых бросков, но вязкий пластилин воздуха тормозил движения.

Мой пульс слился с его пульсом. Мы прыгнули вместе, я сшиб его на лету, привалил к земле, снял кольцо и несколько раз ударил в гулкую, как пустая кобура, морду с обмеревшими глазками...

...Напряжение жатвы сказывалось даже на носках. Не одна их пара износилась в ежедневной печи, расползлась, переплавилась в грязную корку. Если в обычные дни они протирались за три дня, то теперь сгорали за день. Что уж говорить про тонкие человеческие структуры.

Иван, ругая мою невнимательность, вытащил из грузовика однорогого одра. Второй рог отломился, когда Иван закидывал овцу в кузов.

- Где, - говорю, - нашёл?

- На дальняке! Как ты мог её там оставить?

- Нет, - говорю. - Это не моя овца! Даже на ноги не может встать, бачишь, одряхлела совсем.

Ваня возил на самосвале зерно, собираемое комбайнами. Правда, происходило это совсем не так, как нам показывали во времена социалистических обязательств - грузовик не ехал по полю рядом с комбайном, нет. Грузовик спокойно дожидался у обочины. Когда внутренние резервуары комбайна наполнялись, он подъезжал к самосвалу и пересыпал зерно.

По пути с полей до база, куда ссыпали зерно ещё несколько грузовых машин, Иван и подбирал мне новых овец, виду обычно предсмертного.

Вечером Валера обвинил меня в том, что я оставил на дальняке хромую пегую овцу, тогда как я прекрасно помнил в лицо всех имеющихся пегих курдючных овец и, выгоняя после обеда отару, твёрдо видел, что хромых не имеется.

Ягнёнок умер от жары, и я чувствовал вину - видя, как тяжело даются ему переходы с отарой, как он отстаёт и блеет, как не проявляет к нему внимания мать, я не озаботился оставить его в загоне. Мне было лень бегать за одним ягнёнком, потом ворота запирать, слышать, как он плачет.

Тело ягнёнка я так и не нашёл, хотя сразу же по обнаружению пропажи остановил стадо на берегу пруда и кинулся обшаривать дальняк. Могли и лисы утащить.

Сергеич тогда не ругал меня. Он понимал - жара.

А Валере, обвинявшему меня в пегой овце, я сказал:

- Что ж ты её с коровами не пригнал?

- Так она не идёт совсем. Наверно, копыто верёвкой пережало.

Я к Ивану.

- Садись, - говорит, - в грузовик, поихалы.

Съездили, не нашли.

В другой раз на пустынном пастбище, где мы ненадолго задержались, в задних рядах нарисовались нестриженые, напоминающие мягкую детскую игрушку, овцы и ягнята с чёрными номерами на спинах.

Несмотря на появления новых овец и исчезновения прежних - курдючные овцы, казалось, совсем исчезли из отары, - общее количество поголовья не менялось. Сергеич периодически устраивал подсчёт, выпуская овец из загона тонкой струйкой очереди. Всё те же триста пятьдесят голов. Как дней в году .

...Интересные загогулины выписывало наше с Валерой общение. Давление прыгало в жилах.

Даже Оксана, юморившая накануне, признавала, что и за водой до колонки идти не хочется.

Я, как обычно, искал утешения в забытьи, забыв в очередной раз, что утешения не будет. Валера растолкал меня и, роняя слюни мне на подушку, прошептал:

- Пойдём бычка поймаем.

Коллектив есть коллектив - я пошёл с ним. В загоне коровы лежали на свежем линолеуме навоза. Валера размахивал своей не то дудочкой, не то тросточкой и тютюкал губами.

Я говорю:

- Ты чегой-то собираешься делать?

- Надо одного бычка в барьер завести, запереть и обработать бочину. Черви.

- Мы вчетвером их еле загоняли, а ты хочешь тросточкой? - говорю.

- Ладно, - сказал Валера, без пользы походив вокруг рыжего бычка с пучком пакли на животе.

Валера сменил тактику: пытался, вытянув руку, брызнуть из бутылки разведённым дустом на красную задницу встревоженного юнца.

Я постоял немного, посмотрел и ушёл в дом.

С тех пор Валера при виде меня либо качал головой, либо сплёвывал. Я в ответ тоже сплёвывал...

Не один каравай хлеба был преломлен по вечерам, когда за столом на превращённой в веранду прихожей собирались люди.

Тётя Оля с Оксаной только успевали посуду мыть - пастухов сменяли комбайнёры, заходили водители грузовиков, племянники крутились тут же. Жара сплавила людей в единый состав. В синем свете энергосберегающей лампочки мы передвигали по столу миски с капустой, с огурками. Иван раздвинул спичечный коробок и вынул две конфеты.

- Угощайся, Колян, - протянул мне одну.

Сладка была та конфета! Дорогого стоила. Но я передал конфету Сане - не люблю карамель.

- Как, - спрашиваю его, - у вас?

- Тысяча тюков, - говорит Саша и улыбается.

Ребята с американских комбайнов пива притащили - Стас обмывал получение диплома учителя рисования.

Тут и Сергеич решил, что ради такого случая не грех и по сто пятьдесят грамм на брата выделить из хозяйских запасов.

Свои порции спиртного я отдавал Валере. Саня последовал моему примеру. Это был мускулистый парень с нежной белой кожей горожанина. Он жил в Орловке, учился заочно в Сальске. Он скромно ждал, когда до него дойдёт очередь в каком-либо из зачинаемых за столом ритуалов.

Валера развеселился и сказал, что, когда он встречал День колхозника с медалью, его заставили петь.

- А мы и сейчас тебя заставим! - прокричали мы. - Нет колхозника лучше Валеры! Заспивай!

И Валера заспивал:

Эх вы, стары сеновалы,

Вэтовались раз-туды,

Не въелдыкнулись за старость,

Запотели от жары!

Мы хлопали и хохотали.

Вечеря переходила в вечеринку. Люди переговаривались по интересам. Сергеич с Володькой обсуждали старшего сына Сергеича, дослужившегося до майора милиции, собирающегося переходить в КГБ. Оксана с Сергеем перекидывались полусловами. Валера рассказывал мне и Сане, как работал старшим ветеринаром во Львове. Однажды изготовил бромистую сыворотку, да, ему медаль за это и вручили. Спирта он много попил с разными людьми. Пули из горцев вытаскивал в Дагестане, ему там почёт был. Однажды пуля глубоко застряла, медсестра ему говорит: «Может, не будем резать, Валерий Яковлевич?» А он стакан спирта с пациентом располовинил, пулю вытащил, кровь затворил. Ему тот абрек коня подарил.

- А на коне знаешь что? На хорошем скакуне не пукни - у него кожа чувствительная, пузыри вскакивают.

- Ну уж и не пукни, - говорю.

Ручейки разных разговоров снова слились в общее обсуждение.

- Стёпа не возвращался? А где он? - дивился Сергеич.

- Тюкует, - говорит Сергей.

- Фары ж не робят на тракторе, - удивился Иван.

- То ж Стёпа, одной рукой в темноте шарит, другой рулит, - шутил комбайнёр.

Стёпа вернулся, когда разошлись по кабинам своих машин водители, а обитатели кошары разошлись по комнатам. Сквозь приоткрытую дверь я слышал, как Стёпа объясняет вышедшей его накормить тёте Оле, что «фонарь с собой взяв, там ведь главное не смотрив, а ехав чётко по прямой».

- Двадцать лет за рулём. Чувствую, куда еду, - говорил он, выпивая оставленную ему бутылку пива.

Я вышел покурить и в темноте различил огонёк сигареты. Одному из водителей не спалось. Звали его Зиновий Черноокий. Он рассказал мне, чем комбайн отличается от культиватора, и ещё долго во сне мне мерещились жатки, рядки и прореживающие грабли.

Сегодня я был доволен - овцы вернулись в загон, раздувшиеся как свиньи. А бараны, а бараны ну совсем как барабаны!

Дни катились один за другим, как расплавленные шары металла. Каждый из них, с одной стороны, был похож на предыдущий и являлся его повторением, с другой стороны, вмещал в себя массу приключений, которых даже и не поймёт тот, кто не знает слова КОШАРА.

Десятки, сотни раз я наблюдал, как солнце медленно перекатывается в небе, как пончик во фритюре, подчиняя своей неторопливости не только Землю, но и многие другие планеты.

Я научился пережидать пекло на дальняке - там я на­ткнулся на тенистую рощицу из ив и акаций, в тени которых цвели полутораметровые кусты конопли. Когда овцы останавливались, я сбивал их поплотнее и, влезши на склон, устремлялся в рощицу.

Я садился посреди полутораметровых растений и вслушивался в шум высокой листвы.

- Сначала факты, - слышалось мне, - потом комментарии.

Дерево, раздуваемое прохладным ветром, живёт вне зависимости от моего существования.

Здесь была хорошая, прохладная тень. Я привалился поудобней и перестал думать целенаправленно.

Вспомнилось, как, расчищая коровник от насыри, заметил ходящего по кошаре мужика в белой рубахе - он то исчезал где-то, то вновь появлялся. Подходил к Ване, который махнул ему рукой из кабины, не открывая двери и не глуша мотора.

Подходил к Стёпе, когда тот остановился, чтобы долить масла.

Потом опять пропал.

Потом подошёл ко мне.

Седая борода, растрёпанные клочки волос, редкий рот кривится, что-то мне объясняя. Я долго не мог понять - Стёпин бульдозер перекрывал слышимость намертво. Я нагнулся пониже:

- Брат, - сипло шептал пришелец, - брат.

- Дальше, - говорю.

- Неудачно я в балку въехал, а выехать не могу. Мотор не заводится. Подсоби вытолкать.

- Ты же к Ване подходил. Он мой начальник.

- Ванька-то начальник? Мы с ним с одного села, с Курганского. И Стёпу я знаю, ох, Стёпа-Стёпа, не хочешь помочь, презираешь. А зря. Земля круглая, шарик маленький. Ох, встретимся мы с тобою, Стёпа, в другое время, когда ты на своём мотоцикле заглохнешь, а я проезжать буду.

- Не хотят, что ли, помочь?

- Иди, говорят, к начальнику, а тот схоронился, выходить не хочет. У-у, звери. Брат, спустись со мной, помоги! Родственники из Дагестана приехали, - сказал он и смял рубаху на груди классическим жестом пьяного отчаянья. - У меня козочка в багажнике - подохнет от жары.

Я подошёл к Ивану.

- Ничего без указаний Сергеича делать не буду, - официальным тоном заявил он.

- Схожу посмотрю, - говорю я, то ли отпрашиваясь, то ли констатируя. Ваня не ответил.

- Какие люди! - сокрушался мужчина, когда мы ушли на полкилометра.

В балке стояла вишнёвая «семёрка» с тонированными стёклами.

- Шакалы! Только потому, что я нерусский, оставляют подыхать в поле!

- Да ладно, - говорю, - бубнить. - И построже: - Показывай, куда толкать.

- Как куда? - удивился он. - Наверх.

Аксакал сел в машину и чего-то там выжимал, проворачивал, а я толкал задний бампер, разглядывая сквозь стекло пикапа козу с тоненькими рожками, уходящими не вверх, а за голову, что придавало её профилю египетщины. Жертвенность - связанные в пучок конечности. На остром подбородке висела чёрная бородка. Козочка печально моргала, вытягивала губы в трубочку и произносила неуверенно: б-бе-е.

Не такая уж и крутая горка, но и вдвоём мы не вытолкали машину, отказавшуюся заводиться.

- Какие идеи? - говорю.

- Да какие идеи! - он выругался по-своему.

Закурили. Мужик снял рубаху. На худом теле его резко выделялись бугры - на плече и на ребре, будто под кожу затолкали бильярдный шар или шар вроде того, что китайцы в ладонях гоняют. Спросить было неудобно.

- Ладно, - говорю, пялясь на узлы. - Пошёл я.

Мужик не ответил.

Вечером я выходил на пригорок - машины не было.

Я ощупывал себя под ивой в рощице - есть ли узлы. Под дельтовидной левого плеча нащупал желвак. Что за странные комки?

«КамАЗы» перевозили пшеницу на баз, делая каждый в день по шесть-восемь рейсов.

Я подошёл к Сергеичу:

- Василий Сергеевич, я буду уходить. Ищите человека. Никаких претензий у меня к вам нет, но я не смогу в дальнейшем соответствовать… - и т.д.

- Ради бога! - сказал хозяин. - Могу прям сейчас тебя рассчитать.

- Нет, - говорю. - По закону я ещё должен отработать две недели. Я же, - говорю, - понимаю, нужно нового человека, а пока вы его ищете, я доработаю.

- Я, - говорит Сергеич, - вообще могу вас всех распустить. Мы с Олей вдвоём управимся - с детства приучены.

- Конечно, - говорю, - конечно.

- Сейчас пастуха днём с огнём не сыщешь, - сказал Иван. - Раньше по дорогам ходили, за бутылку были готовы работать. А теперь опасно стало по дороге шляться - чечены свяжут, в машину кинут, и будешь где-нибудь на цепи сидеть.

- А бывает, бомжей, - говорит Оксана, - сами менты на кошару привозят. А бомжам даже лучше - кормят их, водки наливают.

- Не в этом дело! - воскликнул хозяин. - У меня и хата, и еда, баня каждую неделю, а люди не идут. Дело в том, что работать разучились. Это генетика. Это генетика, да.

- Ко мне давеча Ветерок подходил, - перевёл тему Валера. - Говорит, можно ли к Сергеичу устроиться?

- А ты ему шо? - начал было хозяин, но тётя Оля вмешалась:

- Ветерок? Так он же пьёт каждый день, как на пенсию вышел!

- Говорит, что завязал, - пробормотал Валера.

- Нет, Вася! - сказала тётя Оля. - Ветерка нам не надо!

- Хорошего, конечно, мало, - призадумался фермер. - Что поделаешь, выработался человек. Хотя, бывает, и старик, а шустрый. У меня зимой дедок работал, так всю птицу сохранил, утят вырастил, дрова колол, обеды готовил, хлеб пик. Я ему: куда тебя чёрт гонит, оставайся, золотой ты человек. А он: извини, дорога зовёт. Борода клочками, зубов нет, а туда же - дорога зовёт.

- А шо Асланбек по кошаре ошивался? - продолжил Сергеич, доев суп.

- Звал меня к себе, - говорит Валера.

- А ты шо? Имей в виду, Валера, я тебя не держу! Можешь вместе с Колей уходить. Хоть сейчас пускай вас Асланбек в Дагестан увозит.

- Зачем мне это нужно? - удивился Валера.

- А вот если не нужно - нечего Асланбеку по подворью шляться! А что касается тебя, - повернулся на меня Сергеич, - лодырь ты и есть! Давай паспорт - проверим, шо ты за журналист такой.

Я принёс паспорт и отдал Сергеичу.

- Что конкретно тебя не устраивает? - продолжал он, перейдя к компоту.

- Нагрузка большая, - говорю. - Тяжело мне по такой жаре.

- Тяжело? - недоумевает Сергеич. - А мы привыкши.

- Да вы, - говорю в сердцах, - просто колоссы какие-то!

- Куда уж, колоссы, - хмыкает Сергеич. Он протягивает для рассмотрения свою огромную ладонь. - Вены распухли, бачишь? Того и гляди, разорнмёт. Так и живём, миллионов не заработали, а копейка наша самая трудовая. Государство на нас забило, а мы на него не надеемся. Работаем в убыток. Во всём мире сельское хозяйство на дотациях, а продуктам откуда взяться? На нас плюнули, растоптали - выплывай каждый, як знаешь.

- Не переживайте, - говорю. - Земля вас в обиду не даст. У вас всё будет хорошо.

- А у нас и так всё хорошо. Давай так - поможешь нам уборку закончить и поедешь. А жить негде будет - возвращайся.

- А шо ты? - приставал в прихожей Володька. - Покидаешь нас?

- Нет, - говорю. - Работаем. Слушай, а сколько уборка длится?

- Н-ну, - комбайнёр выпятил губу, - к сентябрю закончим. Ты бы вот знаешь что? Ты вот еслив журналист - так напиши, как люди по-настоящему живут.

- Бесполезно, - говорю. - Одно дело - жизнь, другое - её описание.

Я пошёл к овечьему загону, где Серёга выискивал помеченных краской животных.

По пути я спросил идущего обедать Стёпу:

- Уборка когда закончится?

- Закурить давай! - забасил Стёпа и выплюнул давно обуглившийся фильтр. - Може и через неделю, а если дожди - то и через месяц.

В загоне мне не удавалось подходить к овцам незаметно, как Сергею, который, приблизившись, нагибался и хватал нужную овцу за ногу. Придавив её к земле, расковыривал рану, пинцетом вытаскивал коротких червяков и кидал их на землю. Затем засыпал рану дустом. Я, потренировавшись, подтаскивал ему следующих пациентов. Сергей знал их поимённо и показывал, кого надо поймать.

Черви копошились в копытах, на животах, в генита­лиях.

- Ты глянь, вчера только этого обрабатывал. А, Борька, чего ты их разводишь? Скоро … не сможешь.

Сергей перехватил мошонку самца и крутил ею, как булавой. Я навалился Борьке на череп, чтоб не дёргался.

- Серёга, - говорю, - уходить я буду.

- Колян, - говорит Серёга, - не переживай. Может, я у вас на севере и двух дней бы не продержался.

- А где, - говорю, - Саня?

- Утром ещё в больницу отвезли. Отравился водой. Я давно говорю - Курбан в неё что-то подсыпает. Мы, слышь, сами устали. Уже месяц без выходных пашем с Оксанкой. А у меня дом в Киевке. Давно уже съездить пора. Сергеича тоже можно понять - уборка. Ох и напьюсь я! Три дня буду пить - не меньше!

Сергеич с Оксаной уехали в Раздольный. На хозяйском участке росла одичавшая вишня - из неё Оксана и варила свои знаменитые компоты.

В тот день, проходя с отарой по верхним полям, я нашёл прокалённый до глянцевой кости череп овцы. Квадратные зубы облепляли вытянутую подкову челюсти. Рядом лежала пара новеньких резиновых сапог. Я набрал Ивана. Тема с сапогами его не заинтересовала.

Я нашёл способ, чтобы высыпаться. Произошло это случайно: я, как обычно, вёл отару на восход. Предоставил инициативу овцам. Они повернули к пруду, но мне не хотелось бегать по склонам балки, поэтому забежал отаре в перед, овцы ожидаемо шарахнулись в противоположную сторону - к пологому склону, за которым стояла кошара Курбана. «Курбан всю жизнь тут живёт и всё обещает уехать в Дагестан», - говаривал Василий Сергеевич. Я погнал овец на холм. Но овцы, пройдя пару сот метров, остановились. Остановился и я - поглядеть, что произойдёт дальше.

Овцы стояли плотной толпой, не опуская голов, одни козлы чего-то вынюхивали в траве. Здесь рос сухой ковыль, а всем с утра хотелось травки посочнее. Я сел на плащ и стал ждать. Овцы постояли-постояли и улеглись, подвернув под себя лапы. Тогда я растянул плащ поудобнее и заснул.

Через два часа я проснулся - овцы продолжали лежать. То место было не видно с кошары - нас скрывал склон холма. Тогда я решил, будь что будет, и снова уснул.

Проснулся в девять - овцы потихоньку расходились по плато, сдвигаясь ниже к балке. Солнце начинало припекать, пора было искать тень.

Я продел плащ в ремень сумки, хлебнул водички и повёл отару к пруду.

Так я высыпался три дня подряд, а на четвёртый меня засёк Иван, ехавший на скутере по верхней дороге.

- Зачем ты их в кучу сбиваешь? - кричит.

- Они, бачишь, сами сюда пришли и лежат. Наверно не выспались, - говорю.

- Не будут они с утра сухотень исти. Гони к пруду! Как напьются - гони на поле, - он показал на выстриженные просторы вчерашней пшеницы. - Теперь можно. Там зерна ещё и соломы немеряно, хай пасутся, главное, следи, чтобы не объелись. Больше часа их на поле не держи, перегоняй на луг.

Мне не раз объясняли, как объедаются зерном и гибнут овцы. Поэтому я заволновался, когда заметил задолго до подхода к полю, что одна овца - белая с розовой мордой - постоянно отстаёт. Не та ли это овца, что вчера, несмотря на запертые ворота база, пробралась в хранилище, где её и обнаружил всеведущий Валера? Она так интеллигентно запрокидывала морду и глядела вдаль, что на обожравшуюся не походила. Брюхо её тифозно раздулось. Она пыталась лечь и вскоре перестала реагировать не то что на крики и шелест погремушки, но даже на пинки. Она не могла идти. Я набрал Ивана:

- Овца вот-вот родит, приезжай, забери её.

- Пущай рожает, следи, чтобы плёнку с ягнёнка сняла.

- Как я буду следить, если она не встаёт, лежит на одном месте, а отара уже ушла? Я её тащить пробовал, но она неподъёмная. Забрал бы ты её от греха подальше!

- Не преувеличивай, - отвечает Иван. - В обед заберу. - И связь пропала.

Первые ряды отары опасливо кучковались возле границы посадки, недоумённо мекали - отара растянулась на километр, пока я возился с белорунной.

Пинками и прочими зверствами я заставил-таки её встать и на пьяных ногах дойти до дороги, окаймлявшей убранное поле. Овца рухнула в кусты придорожной колючки. Я пошёл подрезать отару.

Овцы, сообразившие, что теперь свобода - можно туда, куда раньше было нельзя, с радостью рассеялись по остриженной равнине. От колосьев остались десятисантиметровые палочки, вокруг на потрескавшейся глине валялись зёрна. Они ещё не набрали каменной твёрдости, имели сладкий молочный вкус. Я жевал их, словно семечки.

По краю поля шла просека ещё зелёных всходов, и овцы, жадно объедая их, выстроились в длину посадки.

Я дошёл до противоположного конца нивы, когда увидел пылящие по дороге друг за другом две легковушки.

Не так много в степи интертеймента. Наблюдение за проезжающими машинами - один из них. Смотришь, гадаешь - кто бы это мог быть. Один раз в ближней балке, когда я пас у дороги, остановилась иномарка, и водитель крикнул мне:

- Почём баран?

- У хозяина, - кричу ему, - спрашивай.

- Может, без хозяина решим? - говорит мужик.

- Нет, - говорю, - без хозяина не решим.

Теперь же машины проехали мимо поля, я собирался продолжить обход, но синяя машина затормозила, из неё кто-то вылез и подошёл к остановившейся следом белой легковушке.

Белая машина дала задний ход и подъехала к кромке поля. Что-то подсказало мне, что нужно идти к автомобилям, а лучше бежать! Два человека занырнули в кусты и вытащили роженицу, о которой я и думать забыл. Они закинули овцу в багажник, не спеша расселись по машинам и умчались. Я бежал во весь дух и кричал страшно, но воры и не взглянули на меня. Я набрал Ивана:

- Две машины! Синяя и белая! Овцу увезли!

- Номера запомнил?

- Не видно было.

Через несколько секунд с кошары вылетела серебристая «девятка».

Я согнал овец с пшеничного поля и собрал их подальше от дороги. Чтобы хоть как-то защититься на случай повторного нападения, я побежал к дальней иве, где видел развалившуюся кладку, чтобы набрать кирпичей. Со стороны это выглядело так, будто я убегаю от отары.

Не дойдя до кладки, я услышал, что мне сигналят с дороги. Наша «девятка». Трое мужчин вылезли из салона и глядели мне вслед.

Я развернулся и побежал обратно.

- Ты так всех овец растеряешь, - сказал опиравшийся на винтовку Сергеич.

- Ты шо, Колянчик, - острил Володька, - заснул ненароком, чи шо?

- Я, - говорю, - рядом был. Но они внаглую, прям из-под носа! Вы их догнали?

- Конечно, - сказал Иван. - Чечены. Развлекаются по пьяни.

- Увезите вы её, - говорю. - А мне винтовку оставьте.

- Вот этого не надо, - сказал Сергеич.

- А вдруг захотят продолжить веселье?

- Ничего не будет, - сказал Сергеич, и голос его загремел рупором. - А если будет - я их всех перестреляю!

- Ладно, - говорит Иван. - Я приеду за ней на грузовике, а то она всю «девятку» обосрёт!

- Всё-таки обожралась?

- А ты думал - рожать будэ? - рассмеялся Володя.

Хлопнули дверями и укатили.

В обед Валера всё вопил: как это можно, чтобы овцу из-под носа увели?! Двадцать тыщ овца стоит!

- Двадцать тыщ долларов, - говорю, открывая рукомойник.

Ведра под ним не оказалось, и вода, разбиваясь об пол, выплеснулась мне на ноги.

- Оксан! - досадую. - Неужели нельзя было ведро подставить?

- А ты глаза разуй! - вознегодовал Валера.

- У меня, - кричу ему в ответ, - глаза на ногах не растут!

- Не знаю, где они у тебя растут! Может, они у тебя на … растут! Тоже мне, журналист! Брехун! Разве бывают такие журналисты, чтоб спирт не пили? - обращается он к присутствующим. - У меня журналист интервью брал, так мы с ним бутылку распили! Журналисты, они весёлые. А этот с людьми говорить не умеет!

Эстафету подхватил Володька - как собачонка подхватывает лай больших собак.

У Ивана голова была занята другим - спасибо ему.

- Оксан, компот е?

- Е! - кричит Оксана из-за занавески и, шёпотом ругаясь, влезает в тапки.

Я ушёл с отарой подальше, чтоб никого не видеть.

Вечером Володька говорит:

- Знаешь, где самое лучшее спать?

- Где?

- В кузове Ванькиного самосвала. Матрас бери да залезай.

- А сам, - говорю, - что не идёшь туда?

- Не могу, - говорит Володька, - от телеэкрана оторваться. Ты смотри, как он ему, - на экране штрафбатовцы махали кулаками. - Ага, так его! Ой, хорош! Ага, а мы отсюда, - комментировал он крюки и джебы бойцов. Челюсть у него отвисла, глаза горели мальчишеским вдохновением. - Ай, красава! Куды там!..

- Спасибо, - говорю, - за совет.

- Ага, - говорит Володька. - Хоть пердеть никто не будет.

- Точно, - говорю. - Кроме тебя.

Оксана разгадывала сканворд, Серёга доигрывал с телефоном в дурачка, Валера в темноте двора гремел вёдрами.

Я залез в кузов и мгновенно уснул.

...На следующий день хозяин рассчитывался с комбайнёрами. У каждого имелись записи, их сверяли с записями Сергеича, тонны множились на коэффициенты.

- Сколько заработал? - спрашиваю у Феди, который за время уборки почернел и оброс мускулами.

- Двести пятьдесят, - отвечает Федя.

- Не так много, если учесть, что на эти деньги жить до следующей уборки, - сказал новоиспечённый учитель рисования Стас, сбросивший за последние дни несколько слоёв брюха.

С водителями грузовиков Сергеич рассчитывался натурой - камазисты уехали с набитыми зерном кузовами.

Только один большегруз стоял у поилок, и водитель намывал кабину из шланга.

Я, подошед проверить, есть ли вода в желобах, стрельнул у него сигарету, оправдываясь тем, что во время уборки Сергеич никуда не выезжал и у меня закончились запасы.

Водитель Зиновий радушно подарил мне пачку.

- Чего, - говорю, - вы стоите так долго?

- Жду, пока мне ещё ковш засыпят, - он похлопал по рифлёному борту машины. - Понятное дело, их весы, они там недовешивают потихоньку…

- Кто? - говорю.

- Хозяин твой.

- То есть, обманывает, что ли?

- Не обманывает, а просто полтонны не досыпает - и уезжай. Другие, правда, и того больше не досыпают. Я уже на такие пустяки внимания не обращаю.

- Куда, - говорю, - вам столько зерна?

- Корм скоту. Птицы, свиньи, коровы - все зерно едят. Оно как валюта - в любом хозяйстве сгодится. Ты сам-то откуда?

- С Урала, - говорю.

- У вас там картошкой откармливают. Что растёт - тем и кормят. А что касаемо Василия Сергеевича - то он один из самых честных. Самая гниль - в Москве. Сплошная шантрапа. Я жил там пятнадцать лет. Ремонтами занимался. Дочь у меня во ВГИКе учится. А меня родная земля потянула.

- Ну и как?

- Здорово!

- Да, хорошо наверно, кругом родственники.

- Мои родственники проверку не выдержали. Я когда первый раз с уборочной зерно привёз - сообщил своим: приходите, берите. Так они весь прицеп к себе перетаскали. А когда тюковалку купил - никак не мог её настроить. Инструкцию понять не мог. Как барабаны крепить, куда верёвку продевать. А у них у всех тюковалки. Я зову, говорю, пожалуйста, придите, покажите. Ни один не объявился.

- Всё равно, - говорю, - мне у вас люди понравились.

- Люди разные. Будут смеяться над тобой, что ты лишнюю работу делаешь, и никто не подскажет, что тебе собачка нужна. Маленькая. А то большая овцам рвать ноги будет. А маленькая тявкнула - они в кучу. Ей даже говорить ничего не надо, она по твоим глазам понимает. А ты себе сидишь целый день, чаи гоняешь. Раньше как делалось - сидят два чабана на лугу, слева - одна отара, справа - другая, а они посередине в нарды играют. Собачки сами управляются - бегают, подрезают, единственно - не говорят.

- Не надо, - говорю, - я уезжаю скоро. Не знаю, чем и держусь.

- В армии служил?

- Нет.

- В армии похлеще, - вспоминает Зиновий. - Думаешь - сразу повеситься или обождать немного.

- Не могу, - говорю, - на овец больше смотреть.

- Я же ж говорю, - улыбается Зиновий. - Собачку тебе надо.

Мы обменялись телефонами.

- Звони, - сказал Зиновий, - если что. А то в степи сейчас опасно. Здесь ведь нет милиции. Человек в степи как на ладони. Отовсюду видно. В рабство заберут, и выбраться не сможешь.

- Это, - говорю, - я уже слышал.

...Вечером у тёти Оли случился приступ гипертонии, и Василий Сергеевич увёз её в больницу.

- А как же Киевка? - говорю получившему на закате свой довесок Зиновию. - Там должна быть милиция.

Зиновий отдаёт мне остатки своих обедов: сало, печенье, сгущёнку.

- Какая там Киевка! - говорит он, обнимая меня. - Я тебя умоляю.

Белая овца с розовой мордой сдохла у ограды загона, куда её сбросил из кузова Иван. Она долго лежала, не в силах встать, и Сергеич спорил с Иваном, что не надо её резать - оклемается. Но она сдохла, и её пришлось разрубить и бросить собакам.

В тот день отара приросла новыми овцами. Гоня овец на дальняк после обеда, я обнаружил, что с краю общей группы пристроилась дамочка в серой шубке. Рядом семенил едва оформившийся скелетик ягнёнка. Я взбежал на гребень - на километр вокруг не было никого, кроме моей отары.

Дамочка с ребёнком держалась с краю отары, видно было, что наши маршруты ей незнакомы.

Затем откуда ни возьмись появились новые - нестриженые, с чёрными цифрами на спинах. Чёрные, розовые, белые.

Тучи на далёком горизонте бродили, как кефирные грибки, расходились, как бильярдные шары, выбрасывали в окрестности кошары куски дождя, высыхавшие на лету. Ягнята шумной толпой носились наперегонки по глиняным обвалам. Бесконечность времени продолжалась своим чередом.

Вечером, напоследок, степь несколько раз изменилась цветом. Зелёная, сиреневая, красная, голубая. Облака замирали, заметив, что я смотрю на них. Они таяли и сливались друг с другом.

Я продержал овец до заката в балке и, только когда большинство легло, давая понять, что полностью удовлетворено, погнал на баз. Послушно, молча, овцы тремя колоннами потянулись домой, взбивая над землёй мутные пылевые коктейли.

Сергеич встретил меня на крыльце дома - в шортах и золотой цепочке с крестом.

- Проходи, сверяться будем.

- Как тетя Оля? - спрашиваю.

- Нормально тётя Оля, - говорит хозяин.

Мы усаживаемся в комнате за столом и подсчитываем, сколько и чего было куплено мне в долг.

- Сигареты, - Сергеич, надев роговатые очки, читает в своей тетради. - «Пётр Первый». Тридцатого - пять пачек. Седьмого - десять. Пятнадцатого - десять. Двадцать пятого - двадцать.

- Всё правильно, - говорю.

- Затем - масло сливочное, повидло, сто рублей ушному врачу. Капли - шестьдесят рублей.

- Секундочку, - говорю. - Это ж борная кислота. Вспомните, шесть рублей бутылёк и четыре - пипетка. Десять рублей я у вас в аптеке попросил.

- Да? - поморщился, вспоминая, Сергеич. - А у Оли шестьдесят написано.

Я показал ему бутылёк с приклеенным ценником.

В остальном мы сошлись, и, вычтя долги, фермер выдал мне обещанные деньги. Мелкими купюрами, перевязанными накрест банковскими бумажными ленточками. В такой перевязи он брал кредит на уборку в Россельхозбанке.

- Вы, - спрашиваю, - отдали кредит?

- Почти, но это к делу не относится, - он снял очки и встал. - Спасибо, что помог уборку закончить. Можно и хлопнуть по сто грамм.

- Он же не пьёт, - ехидствовал вошедший Валера.

- Один раз можно, - говорю.

Сергеич принёс спирт в банке. Оксана поставила рюмки. Выпили.

- Как собираешься добираться? - говорит Сергеич.

- В пять автобус от Раздольного идёт. Вы меня сможете туда к пяти подбросить?

- Нет, - говорит Сергеич, - у меня и без того дел полно.

- Ладно, - говорю. - Значит, пешком до остановки дойду.

- Не советовал бы я тебе по степи ходить, - сказал Володька, разминая мякиш в пальцах. - Подъедут, свяжут, в багажник, как овцу, кинут.

- Да ладно, - говорю, - уж прямо так уж.

- Ха! - закашлялась Оксана. - А ты как думал? Сергеич, ты же говорил, завтра в Киевку поедешь? Я тёте Оле бульон варю.

- Да, вот пожалуйста, - говорит Сергеич. - Можешь со мной поехать. За сто рублей отвезу. А может, и в Орловку поеду, тогда пятьсот. В мои обязанности не входит разво­зить работников. Моё дело их встретить. Бензин один сколько стоит.

- Ладно, - говорю, - тогда налейте ещё в банку.

- Больше не налью, - отвечает хозяин. - Не потому что я жадный, просто не знаю, вдруг ты выпьешь - и за топор схватишься. Были такие случаи.

- Вы же мой паспорт пробили, чего вам бояться?

- Да, пробил. Таскаешься ты по свету, нигде долго усидеть не можешь, любишь дурака повалять, а работать не хочешь. Да и не журналист ты никакой, а так - дилетант-любитель. Непризнанный гений, - он растопырил на меня ладонь. - Думаешь, я не знаю, зачем ты в сады лазал? Еслив твою сумку щас открыть - она вся коноплёй набита.

- Давайте, - восклицаю, - откроем! Вы ошиблись, я не по этим делам.

- Зачем тогда в сад ходил? - прицепился Володька.

- Красиво, - говорю, - там.

- Ага, - говорит Сергеич, - красиво. Накурився, лучше скажи, и тащився.

Чтобы закрыть тему, я принёс сумку и, наглядно её распахнув, вытащил две пары овечьих американских носков, присланных некогда заокеанскими родственниками. Носки были толсты и в степи не нужны. Но хорошая вещь рано или поздно пригодится, поэтому я протянул одну пару Сергею.

- Та мне-то зачем? - уклонился он.

Тогда я предложил носки другим присутствующим - принял дар только Валера. Я отдал ему обе пары. А он позвал меня ночевать на скирду, где соорудил из бушлатов лежанку.

Лёжа на пахнущем компотом сене, глядя на просвечивающие сквозь тучи звёзды, Валера рассказывал, как занимался в Казахстане селекцией бурёнок, запнулся на полуслове и уснул.

Через три часа он уже доил корову, переливал молоко через тряпочку в стеклянную банку, менял солому кроликам, подсыпал корма поросятам и так далее.

А я спал. Сколько влезет. Но влезло мало - в пять, оглушённый ожившей кошарой, я уже не мог сомкнуть глаз. Несколько последующих дней я буду просыпаться с рассветом и, хватая часы, стараться вспомнить: кто сегодня идёт с овцами - я или Серёга?

Утром я лежал и пытался читать книжку - чтоб хоть чем-то заняться, но не получалось. Я вскакивал и ел сало, оставленное Зиновием.

Сергеич с Иваном посчитали овец - число их оставалось тем же, что и до моего прихода. Я слышал, как шаманит погремушка, удаляясь.

Сергеич с Иваном поехали искать Буяна, которого я вчера перебил на пустырь, но, видимо, плохо закрепил верёвку. Я ждал, какова будет реакция хозяина, и советовался с Оксаной:

- Пятьсот рублей! Это ж на автобусе почти до Ростова доехать можно. А тут - до Орловки только!

- Лучше езжай с ним, а то пока на перекладных будешь добираться - больше потратишь. Один раз можно и за пятьсот рублей прокатиться - зато с ветерком!

Реакции Сергеича не последовало. Мы поели окрошки, и Сергеич попросил Оксану снарядить меня в дорогу. Она собрала мне пакет - яйца, хлеб, сало.

- Ты слышь, Колян, когда яйца будешь есть, - советовала Оксана, - соль бери с сала, там на шкурке прямо слоями.

- Хорошо, - говорю.

Мы расцеловались.

Сергеич завёл «девятку», и мы отчалили. Я достал пятисотку и положил на приборную доску.

- Не надо, - говорит Сергеич. - Я тебя до Солнечного довезу, тут рядом. Оттуда через час автобусом уедешь.

- Спасибо, - говорю. - Как же вы Буяна будете искать?

- Позвоним на окрестные кошары, если он к ним зайдёт - сообщат.

- Взаимовыручка, - говорю.

- Без неё тут никак, - говорит Сергеич. - Ты приезжай, если туго будет.

- Спасибо, - говорю. - А правда, что вы двадцать лет были председателем колхоза?

- Нет, - говорит Сергеич. - Десять. А до этого - десять лет на комбайне.

- Ага, - говорю, - вам премию давали, и вы в Шри-Ланку летали.

- Да, - вспоминает Сергеич. - Помню, прилетели в гостиницу и первым делом к портье - где тут у вас секс? Он нам в телевизоре показал канал и предупредил, чтоб долго не смотрели - канал платный. Мы ведь из совка были - что такое секс, не знали. Но как они там жили - это был шок. На стройках люди полуголые, в лохмотьях, таскают по лестницам без перил огромные камни и вёдра с раствором. Экономят на людях. Сорвался кто - невелика потеря. Спят прямо на земле - лишь бы их с утра первыми снова наняли. Платят гроши. Дети с раздутыми от голодухи животами. Ну, думаю, хорошо, что у нас такого нет. А двадцать лет прошло - и у нас так же стало. Ну вот, приехали, - он развернул машину на узкой площадке с указателем остановки и вошёл в маленькую хату, приспособленную под магазин.

- Здорово, Наталья! - гаркнул расплывшейся на табурете толстухе в синем переднике.

- А шо у тебя случилось? - встревожилась продавщица.

- А шо таке?

- Та мають, посевы погорели.

- Брешуть. Вчера уборку закончили.

- Молодцы. Быстро. Наши-то, бачив, ещё и не шевелятся.

- Видал. А с завтрева - дожди.

- Шо, правда?

- Да. Вот, Наташа, хлопец. Ты ему подскажи насчёт автобуса.

- Иди сюда, не бойся, - сказала продавщица, когда Сергеич уехал. - Стёпку-то бачив?

- Якого, - говорю, - Стёпку?

- У Сергеича на тракторе работает.

- А, ну да, Стёпа. Маленький такой.

- Сергеич ему зарплату выдавать не хочет.

- Почему?

- Пропойца. Всё пропив. Жену, детей. Он же ж брат мне. Зимой бегал каждое утро: «Натаха, дай бутылку в долг». Всему хутору задолжал.

- Кто? Стёпа? Да я его выпившим не видел!

- Зато я видела. Глянь, твой автобус на полчаса раньше пришёл.

- Спасибо, - говорю. - Я побежал.

- Не торопись. Раньше срока не уедет.

- Спасибо, - говорю.

И поехал в Крым собирать клубнику.

Я доил в Москве кур, или произошёл экономический коллапс, или это была термоядерная зима, - но я бродил в окрестностях километрового ангара, бывшего некогда гипермаркетом, и собирал среди руин съестное, не находя ничего, кроме фирменных полиэтиленовых упаковок.

Тогда я вспоминал затерянную на беспредельных, выжженных солнцем землях кошару Василия Сергеевича и чувствовал, что там, как и прежде, Серёга или кто новый из пастухов выводит отару на дальняк, а Иван, ругаясь и краснея, заламывает рога огромному быку и пригибает его морду к земле. Валера, насвистывая и помахивая палочкой, ведёт коров к самому горизонту, а солнце опускается и никак не может опуститься до конца.

«У-у, беломорда! - слышится голос издалека. - У-у, беломор…»

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.