Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(60)
Валерий Бродовский
 Москва. Мавзолей. Ленину

Здравствуй, Владимир Ильич!

По земле уж давно гуляет третье тысячелетие, и без малого век, как ты покоишься в своем последнем пристанище, но я, как видишь, желаю тебе здравствовать, и тому есть несколько причин. На днях в Интернете увидела видео, снятое камерой наблюдения (нынче принято за каждым наблюдать), где ты, товарищ Ленин, пытаешься встать, и подумала: «А вдруг! Чем черт не шутит». Что мы знаем о том мире, куда так боимся попасть? Может, твоя мятежная душа, увидев оттуда, как мы живем-поживаем, и вправду решила объявиться да тряхнуть стариной, как тогда, в семнадцатом? Вот и многие мои знакомые по прошлой, советской, стало быть, жизни все еще утверждают, что Ленин и поныне «живее всех живых» и ка-а-ак встанет, да ка-ак покажет… Я тебе поэтому и желаю здравия, так, на всякий случай, потому как приучена к осторожности многими поколениями своих родственников-страдальцев.

Пишет тебе, Владимир Ильич, простая российская баба, одна из тех, кто, как ты когда-то уверял, могла бы научиться руководить государством. Возможно, и смогла бы, да только кто даст? А как хочется глянуть хоть краешком глаза с высоты властей на нас, простой люд, как мы тут барахтаемся-выживаем! Думаю, сидящим во власти уморительно за нами наблюдать. Во всяком случае, так многим из нас кажется.

Уж не взыщи, товарищ Ленин, что на «ты» с тобой. Человек я уже списанный на пенсию, а значит, годков мне нынче побольше, чем было тебе, грешный, когда преставился, так что имею право, как говорится, и в силу возраста, и одного с тобою советского товарищества, обращаться к тебе по-свойски.

Причина, побудившая меня написать это письмо, самая что ни на есть архиглавная и архиважная - накопившееся желание кому-нибудь высказаться, а по-простому - пожаловаться по-бабьи. Так психологи сейчас советуют: выскажись, и тебе легче станет. Нынче психолог - важная птица в нашем обществе. И как только мы раньше жили без него?

Жить, Владимир Ильич, становится, скажем прямо, все интереснее день ото дня, и большая «заслуга» в том наших доморощенных чиновников. Прямо беда! Радует одно: по слухам, чиновники беспредельничают по всей земле. Все чаще хочется схватиться за оружие пролетариата. Нет, не булыжник, как ты мог подумать. Это все в твоей прошлой жизни пусть останется. Нынче у нас оружие покруче будет - Интернет, куда можно послать письмецо-жалобу на чинушу или самого его послать куда подальше, все одно - ни то, ни другое адресата не находит.

Хорошее дело - Интернет, скажу я тебе, товарищ Ленин! Если и есть черные дыры на Земле, так это Интернет: пиши что хочешь и куда хочешь, все одно - пропадет. Правда, иногда писанина все же обратно возвращается. Тогда бьет тебе же по темечку, да очень больно.

Наши нынешние вожди вроде как и издают правильные указы, приятные на слух, да только они не работают, ну прямо как в последние годы «развитого социализма». Славят новые идеалы, где главенствует демократия, да только чем ближе мы к ней пытаемся подступить, тем дальше она от нас ускользает. Вожди ведь высоко сидят - не докричишься, да далеко вперед глядят, нас внизу не замечая. Вот и выходит, что, кроме тебя, дорогой товарищ Ленин, и пожаловаться-то некому стало.

Набралась смелости написать еще и потому как уверена, что хоть ты мне ничего худого не сделаешь. Нынче ведь как повелось: пожалуешься на какого-нибудь начальника, глядишь - тебе же и хуже: и рублем ударят, и унизят, а то и в кутузку загребут, потому как полиция нынче... вот, написала, а сама испугалась. Ну как у моих стен всевидящий да всеслышащий глазок имеется! Ладно, потом допишу, если осмелюсь. Хоть и обозвали ноне милиционеров полицейскими, да ничего не изменилось. По мне, что милиция, что полиция - все одно... Это как в советские времена анекдот ходил: жалуется советская буренка заграничной, мол, достала жизнь такая - три раза в день доят и только один раз кормят. А заграничная и спрашивает: «Почему так, мадам? Разве нет чем кормить?» «Было, - отвечает, - да только все поворовали». «О, это ужасно! Надо поставить в охранение собак, - рекомендует она. - Будут гавкать и отгонять!» Тут пес из-за спины нашей буренки высовывается и говорит: «А, гавкай не гавкай - все одно воруют!»

Сказать по правде, Владимир Ильич, в годы советской власти не все так гладко было, как ты со своими товарищами-большевиками мечтал. Шутить с мечтой опасно. Разбитая мечта может сделать жизнь несчастной. Видно, так уж издревле водится у нас: хочется как лучше, а получается… ну, в общем, как получается. Некогда клич такой был в популярности у большевичков: «Ввяжемся, товарищи, в бой, а там как черт вынесет». Вынес, да, получается, по дороге бросил. Ни себе не оставил, ни Богу не отдал. Вот и кидало наш народ многострадальный из стороны в сторону, как утлое суденышко. То к одному берегу прибьет, то к другому, да все не к кисельному. Мы как неразумные дети: гоняемся за тем, что приятно, а надобно за тем, что избавляет от неприятностей.

Сподвигла меня написать тебе это письмо история, можно сказать, сюрреалистическая (полагаю, Владимир Ильич, тебе будет приятнее назвать ее - соцреалистической), которая произошла в далекие шестидесятые годы. Мы тогда в Грузии жили, куда по комсомольской путевке со всего Союза приезжала молодежь помогать местному населению чайный лист да цитрусовый плод собирать. Времена были те еще! Хлебом не корми, дай энтузиазм свой молодецкий показать, особенно когда партия, которой перечить нельзя, просит. Дело, знамо, было молодое. Многие из комсомольцев, бракосочетавшись, так и остались там жить, потому как сказано было: Союз - наш общий дом. Вот в такой интернациональной семье я и родилась и воспитывалась в духе братской любви и уважения ко всем людям и народам, как ты и учил. И так вбили в нас это твое учение, Владимир Ильич, что доселе не вытравить, и слава Богу. Это мечи можно было на орала перековать, а наш менталитет, сам понимаешь, уже не перекуешь.

Отец мой - русский - полюбил белоруску. От той любви народилось нас трое детишек. Обитали мы в маленьком поселке у самого моря, в небольшом бараке на четыре семьи. Жили бедно, можно сказать, существовали, перебиваясь от зарплаты до зарплаты. Обиды за горести свои ни на кого не держали, потому как видели вокруг, что многим было тяжело, и верили в светлое будущее. А почему верили? Да по одной простой причине: были идеалы расписаны на года, за них и держались. Сейчас идеал один - личное обогащение, и не важно, каким путем. Жили в нужде? Не без этого, зато по-доброму, делились друг с другом, чем могли. Дружили, одним словом. Это с годами пришла пора понимать, что бедному-то проще быть добрым - делиться особо нечем. Оттого и отношения были искренние.

Не дружили с народом только чиновники. Ну, это уж как водится. И что за напасть такая - чиновничий люд? Бывало, и человек вроде хороший, пока в рабочих да в колхозниках ходит, а как маломальскую власть получит, то словно подменили его. Глядишь, а он уже и не человек, а так... Верно в народе говорят: хочешь узнать о человеке - дай ему власть!

Вот один такой и затесался у нас по-соседски и ну давай приставать к моему отцу. «Что ж ты, - говорит, - детей нарожал, а кормить их досыта не можешь? Одеть там, обуть. Бери-ка, - посоветовал доброхот, - землицы да стройся. Будешь картошечку с помидорами сажать себе на пропитание, а на продажу мандарины».

Места там благодатные! Местные жители на этих самых цитрусовых культурах мигом богатели. Совет показался дельным. Эт уж потом догадались, что советник виды имел на общий дом. За счет нашей крохотной квартирки да еще других соседей задумал себе жилплощадь расширить. Как бы там ни было, да только взялись мои родители рассылать письма по всем инстанциям. И вроде как давали местные чиновники землицу, да только в горах, как говорится, у черта на куличках, где ни школы, ни магазинов рядом нет. А между тем совсем рядом с нашим бараком было много пустующей земли. Время от времени поселялись там местные, строились. «Есть же рядом земельные наделы! - возмущался мой родитель. - Почему же нас на выселки определяют, подальше от людей, от цивилизации?»

Однажды зашел к нам в комнатушку тот самый сосед, который уже отчаялся выпихнуть жильцов с насиженной площади. К тому времени он в государственной конторе быстро продвинулся по служебной лестнице, отчего самоуважение его росло с каждым днем. Распили они с отцом пару чекушек, и стал мой родитель жаловаться. Так, мол, и так, вроде и законы есть, и в землице не отказывают, да только норовят подальше загнать. И открыл ему сосед большой секрет. «Законы, - говорит, - похожи на рыбацкую сеть. Мелкая рыбка в нее попадает, а крупная - рвет и уходит». Оказалось, в Грузии в те времена хорошие участки под индивидуальное жилищное строительство давали не всем и не всегда, и в первую очередь своим, коренным, а только потом другим представителям нашей славной Страны Всеобщего Равноправия.

Видел бы ты, дорогой товарищ Ленин, каким ударом для моего родителя было это откровение. Такая правда здорово подорвала его веру в братство народов, живущих в одной стране.

Дальше - больше. Захмелевший сосед выболтал еще одну, уж совсем страшную тайну, что можно, дескать, и нам поближе взять надел, но для этого нужно-де «дать на лапу» некоему «товарищу». Это было вторым ударом по вере родителей в честную Страну Советов, где на каждом шагу висели плакаты о всеобщем равенстве и справедливости. Выходило так, что у кого больше денег, тот и прав имеет больше.

Навсегда запомнила слова отца нашего, обращенные матери: «Вот попомни, Лизавета, как только взяточничество, порожденное на окраинах страны, докатится до Москвы и там приживется, Советский Союз рухнет!» Родитель мой из простых был, малообразованных, грамотам не шибко обученный, да только зрил в корень. Еще он гордый был, не привык гнуть свою спину в угоднической позе, а потому наотрез отказался давать взятку кому-либо, пригрозив, что, если надо, дойдет до самой столицы, но добьется справедливого к себе отношения, как ты и завещал, Владимир Ильич. Очень он верил в твои заветы, не ведая, что родиться гордым - тяжкий крест для того, кто не родился богатым.

И снова пошли письма, но теперь уже не в районные, а в республиканские ведомства. Ушел на эту переписку не один год, потому как бюрократия в нашей стране разрослась к тому времени до чудовищных размеров. Впрочем, товарищ Ленин, нынче-то поболе будет. Так он добрался до самого сердца нашего необъятного государства. И пошла обратная писулька проторенным путем: Москва адресует свое возмущение на столицу республики: «Как, мол, так? Народ просит, значит, надо дать!» Та, в свою очередь, направляет свой гнев на районные власти: «Что же вы, ироды, нас перед Москвой срамите?» Районные - на поселок, а местные чиновники вызывают папашу моего и с ухмылкой на своем откормленном лице глумятся: «Москва, дорогой товарищ, далеко, а мы рядом! С нами так нельзя-а-а!»... И, насупив брови, местная власть своим пальцем пригрозила отцу: «Еще раз напишешь в Москву, отправишься жить на Красную площадь!»

Много ли мало прошло времени, но решил отец сдаться, поднакопить денег да и заплатить кому надо, чтобы, значит, место выделили поближе к людям, а не к диким зверям. Да только сумму назвали такую, что ты бы, узнав, Владимир Ильич, в своем гробике не раз и не два перевернулся. На такие деньги в твои молодые годы не то что «Искру» - целое «Пламя» разжечь можно было. Снова пригорюнился отец, да и решил навсегда махнуть на это дело рукой: «Не были, - говорит, - никогда собственниками, да, видать, и незачем!»

Но однажды снится ему сон, а в том сне - ты, товарищ Ленин! Пришел, значит, к нам домой, огляделся и говоришь возмущенно: «Мы революцию устраивали для того, чтобы не было богатых, понимаешь, чтобы, так сказать, все были равны, да только и нищеты такой мы не хотели! Нехорошо получается, - говоришь. - Рабочий народ спину гнет, не выпрямится, а живет так, как жить негоже». Ох и рассердился ты, Владимир Ильич, и дал отцу совет написать письмо лично тебе.

Проснулся мой родитель утром весь не свой. Говорит матушке: «Как же я ему, мертвому, напишу? Люди на смех поднимут!» Впервые в жизни на работу не пошел, так мучился этим сном, а к обеду взял да и отправил послание-жалобу, указав на конверте: МОСКВА. МАВЗОЛЕЙ. ЛЕНИНУ.

На почте все работники сбежались, глаза из орбит повыкатывали, но письмо приняли. А как не принять, ежели САМОМУ написано? Как товарищу Ленину-то в письме отказать? И пошли слухи по селу, что отец мой разума лишился и что-де его сейчас к умалишенным поместят. Но случилось, свет ты мой, Владимир Ильич, чудо расчудесное! Доказал-таки ты свою нетленность. Уже через месяц приехала издалека комиссия, и там, где отец указал пальцем, землицу и дали.

Много в ту пору разговоров было об этом деле. Разные страждущие люди приходили в наш дом, чтобы лично удостовериться в действительности случившегося, с новой силой поверили в «руководящую и направляющую» партию Ленина, который и с того света все видит.

Через некоторое время снова приехал чиновник местного пошива, привез отцу документы на землю, да только не сразу отдал. Вначале все-таки истребовал от него определенную сумму. «Я должен самолично отблагодарить нашего дорогого Вождя и Учителя, - ухмылялся, - и отвезти ему от твоего имени самый большой букет цветов». Хоть и была эта сумма много меньше прежней, да только и на эти деньги, Владимир Ильич, весь твой Мавзолей можно было засыпать гвоздиками - любимыми цветами революционеров - вместе с главной трибуной страны и теми стариками, которые на нее любили по праздникам карабкаться.

Ну, что было со страной потом, товарищ Коммунист Номер Один, то тебе, думаю, ведомо и без меня. В начале восьмидесятых годов на наших вождей словно мор напал. Стали они помирать один за другим, пока не пришел в Кремль Мишка Горбатый, или, как его заморские друзья прозывали, Горби. Из-за пятна на голове наш народ прозвал его  Меченый. Правда, верующие поговаривали, что это знак божий, промеж себя называя Архангелом Михаилом. Очень уж все надеялись, что он своей властной рукой всякое жулье да ворье начисто выведет из нашего общества. Поверил народ в него, замер в ожидании, что он чего-то такого сотворит. Но отдельная личность не обязана быть мудрее целого народа. Вот и сотворил. Со свойственной ему южной прытью прыгнул, как и было до него заведено, сразу в два кресла - Генерального секретаря твоей, товарищ Ленин, компартии и Председателя Верховного Совета нашей, тогда большой, страны. Да только зад оказался у него узким да вертлявым, все соскальзывал между сиденьями. Как только очередной указ какой придумает, скажем, о тотальном запрете пьянства или безалкогольных свадьбах, да повсеместной вырубке виноградников, так и падает на задницу. И вроде все правильно говорит, а народу плохо от этого. Видимо, забыл старую истину: кто высоко сидит, на виду у всех, не должен делать порывистых движений: может упасть. Чтобы больше не проваливаться и свое лицо не срамить, он очень скоро придумал соединить оба кресла, заказав себе самое большое - президентское. К тому времени его собственное уважение к себе, восхваленное забугорными друзьями, выросло безмерно. Вот, видимо, и подумал: «Чего мелочиться?»

Но пока Мишка-Меченый примерялся к трону да дифирамбы выслушивал от своих новых западных друзей, проморгал он мужичка одного сермяжного. Спрыгнув с Уральских гор, Борька-Трехпалый, изрядно разогретый вновь разрешенным к тому времени самогоном, задумал одним ударом своей клешни сшибить его с президентского места, уж больно кресло самодержца ему приглянулось. Да только сразу у него это не получилось. Высшие должности похожи на крутой утес, на вершину которого могут подняться или орлы, или всякие пресмыкающиеся. Тогда он, тщеславная его душонка, подговорил двоих своих собутыльников, Кравчука и Шушкевича, и, скрывшись подальше от народа, засел с ними в Беловежском дремучем лесу. Изрядно подпив, они одним росчерком пера ухайдакали-таки страну, которую ты, Владимир Ильич, а до тебя цари-императоры российские собирали по крупицам. Вместе со страной и Мишку-Меченого сковырнул.

Став новым царем всея Руси, ея малыя и большия народов, он возликовал. А что, трон готов, страна хоть и была к тому времени проворовавшаяся насквозь, но еще ой как много чего оставалось.

Как прав был мой батюшка, когда говорил о мздо­имстве.

Опухоль взяточничества очень скоро проросла до столицы. Сам Брежнев-Мохнатобровый ускорил этот процесс, без устали прибирая к рукам всяческие подношения. Ох и жаден был до сувениров да всяких там наград, да только все это оказалось смешной мелочевкой по сравнению с потребностями новых хозяев жизни.

Пока Мишка-Горби утирался от соплей в гостях у своих заморских друзей да подрабатывал в рекламе их общепита - видать, быстро просадил Нобелевскую премию за развал социализма, - многочисленные приятели Бориса от души потчевали своего нового хозяина-благодетеля, выпрашивая для себя всевозможные блага. И он, воодушевленный всеобщим ликованием и любовью к собственной персоне, щедро раздавал налево-направо, пока от государства нашего, как от съеденной рыбы, не остался один скелет. А ведь еще царь Иоанн Грозный предупреждал: «Не пущайте Бориску на царство!» Интересно, только ли Годунова он имел в виду?

Так и не стало Великого советского народа, Владимир Ильич. Каждый затворил за своим двором калитку, а некоторые даже стали в соседей навозом кидаться. Оно и понятно: куда же его девать, свое дерьмо-то? Люди теряются и не знают, что и как делать, когда перестают соблюдать правила приличия.

Вот пишу тебе, а сама думаю-размышляю своим скудным умишком полуобразованной кухарки. Может, доля у нас такая - всему миру показывать, как не надо жить? Пусть тогда все нам платят, что ли, за пример наш, а мы и дальше будем экспериментировать. Нам не привыкать…

О, слышь, товарищ Ленин, как наверху загрохотало? Это сосед мой, Василий Иваныч, голос подал, не хуже Илии-Громовержца. Видать, оживает, жалкенький, отходит от депрессии. Он недавно из Европы вернулся, куда его единокровные детки выпихнули в турпоездку. Ох уж он сопротивлялся! «Нет, - говорит, - краше родной земли, за которую деды наши воевали, и никуда не поеду, а вы все как есть - предатели, кто туда за заморскими причудами ездит!» Жалкое зрелище было на него смотреть: пьяный, сквернословит, ружьишком охотничьим размахивает.

Василий Иваныч - человек грамотный. В свое время целое ПТУ закончил. Это навроде ремесленного училища в твое время, Владимир Ильич. Начитался книг всяких разных, умных и не очень, и занемог хворью новомодной - русофильство называется. Хоть и не русское сие слово, а многие полюбили. Поначалу стал собрания всякие посещать, потом и вовсе речи с балкона толкать. «Догоним, - говорил, - и перегоним Запад с его загнивающей культурой!» Ну, умора, почти как на твоих, товарищ Ленин, агитплакатах двадцатых годов. До мозга костей изъел всех встречных-поперечных, доказывая, что он есть чистый потомок ариев, чем сыновей своих и достал до печенки. Где же чистый, коли весь в слюне? Вот они и купили ему путевку да отправили с внуками по миру поездить. Прежде, мол, чем кидаться грязью в других, чтобы ругать другие земли да народы, - напутствовали они его, - поезжай да присмотрись. Только тогда и роди свое личное, а не навязанное кем-то мнение. Вообще-то он мужик нашенский, из народа. Всяким бывает: когда смирным, а когда и буянит. Но на таких, как говорится, наша земля и держится. Сыновья-то у него пограмотнее будут, в учебах всяких преуспели побольше батьки. Опять же, весь мир успели повидать, где-то и поработать. Могли и остаться в лучших краях, да только домой вернулись, чтобы снова обустроиться здесь, но уже по-другому. Так-то вот! И то верно! Нигде никто и ничто нас не ждет! Чтобы не остаться в гостях голодным, всегда самому надо с собой приносить. Только сначала это что-то надо иметь.

Я-то сама так рассуждаю: если мы всем миром возродим свою духовность, перестанем напиваться до потери сознания, сквернословить, свинячить на улицах, начнем снова уважать стариков да матерей, беречь да учить уму-разуму деток своих, а главное, перестанем обвинять в своих бедах всех и вся, тут к нам Европа сама и придет. Слава Господу, подивиться и у нас есть на что. И ежели уверенно двигаться в направлении своей мечты да прилагать немного усилий - обязательно встретишь удачу.

Недолго пробыл за кордоном Василий Иваныч, а когда возвернулся, заперся у себя в квартире бирюком. Сидит, уставившись в угол своей комнатушки, и даже в окно не глядит. Представляешь, «горькую» перестал пить, так его ударило по голове в той Европе! Думали, не иначе умом тронулся. Оно и понятно: надо уметь переносить то прекрасное, к чему не был готов.

Я его третьего дня навестила. Дай, думаю, хоть супчика сварю бедолаге, потому как сидит голодный. Сыновей-то избегает. К себе не пускает и к ним не ходит. Говорит, что стыдно им в глаза глядеть. Так и просидели мы с ним полчаса, в молчанку играя. На все мои вопросы о тамошнем житии-бытии только отмахивался да сопел, набычившись. Я уж собралась уходить, а он вдруг как забьется в рыданиях! Насилу успокоила. «Знаешь, - говорит, - у них даже леса какие-то причесанные, что ли! Да луга подстриженные. И работают меньше нашего, а живут!» Потом снова забился в конвульсиях. Я его сроду таким жалким не видела. Отогрела, отпоила чаем. Сидим дальше, думу думаем, каждый свою. «Я чего ружьишко-то купил? - продолжал он. - Чтоб на супостата выйти, если кто на нас войной попрет. А теперь думаю, что буду сдаваться в плен. Пусть только, - говорит, - Тринидад и Тобаго нападут на нас или какие-нибудь другие малые острова. Там у них всегда тепло и сытно, и вещей зимних не надо. Опять же армии у них слабые. Надоест их жизнь, всегда пенделя можно будет дать». Шутит, бедолага…

Год у нас был олимпийский, товарищ Ленин. По всяким городам да весям факельное шествие. Да что там по городам! Этот огонь и в космос запускали, и в океане топили, а он хоть бы хны - горит себе. И в наш город прибежал. Народ суетится, ликует! Радуется, стало быть, что живем по-ихнему, по-мировому. Соседка только, Зинаида, возмущается: «Это же сколько денег-то угрохано ради такого праздника?» Дак, как же иначе? Мы же советские! Мы все понимаем! Так надо! Жизнь - это же не только быт да работа. Это еще и праздник для души и тела. Зинаида, правда, меня не понимает. Говорит, что лучше бы каждому по миллиону рубликов на руки выдали. Только за что ей такие деньги, ежели сама всю свою жизнь бездельничала и муж у ней водку жрал? Он и этот миллион быстро пропьет. Оно, конечно, за эти капиталы можно много чего понастроить, всего не перечислишь. Или, к примеру, пенсию нам, отжившим и не жившим, значительно прибавить. Я бы тогда сама, как Василь Иваныч, смогла хоть разочек поглядеть на их буржуйскую жизнь, к которой мы все так вдруг устремились. Страсть как хочется! Говорят, она все же отличается от нашенской теперешней. Оно и понятно, мы ж пока только учимся жить, если верить нашим новым учителям. Еще совсем недавно запрещено было даже в щелочку в сторону этого проклятущего Запада глядеть. Ну, да ты это, Владимир Ильич, и сам хорошо знаешь. Это ведь твои ученики-ленинцы так порешили, чтобы, значит, народ наш, чистый помыслами да не избалованный фривольностями, уберечь от тлетворного западного влияния. Ну да тебе виднее было. Ты ведь сам за границей пожил добре…

Снова откладываю ручку. Внучка собирается к митингующим пристроиться. Зашла ко мне, увидела на столе томик твоих работ, которые я берегу на всякий случай, и говорит: «Правильный был ваш вождь! Вовремя слинял, когда понял, что не туда пошел со своей революцией. Главное, - говорит, - вовремя всем вождям делать ноги, чтоб культа личности не смудрить!» Такая нынче молодежь пошла, товарищ Ленин, ужас какая раскованная в мыслях. Что хотят, то и думают, а что думают, то и говорят вслух, не таятся. Во, слышь, пристыдила бабку Зинку на лестничной площадке! Говорит, что ничего мы уже не понимаем и что Олимпиада - это наш удар по Западу. Ну, дай Бог, чтобы побольнее им там было да самим рикошет не получить.

Ладно, пусть сбежит, а я сейчас допишу тебе письмишко да пойду к Василю Иванычу, лишу его права быть несчастным. Может, удастся во двор вывести... Чу, гляжу в окно - сосед сам вышел во двор! Вот и ладно! Чего сидеть да горевать? Жизнь-то продолжается. Смотри-ка: ворот поднял, кепку на глаза нахлобучил, озирается. Никак бояться чего стал? Вот ведь как скомкала мужика одна-единственная поездка в Европу! Свят! Свят! Свят!

Эх-ма! Видишь, Владимир Ильич, как получается? Собралась пожаловаться тебе на наше современное житие-бытие, которое определяет теперешнее сознание, а получается, что хрен редьки не слаще. Ладно, товарищ Ленин, письмо я тебе все равно отправлю, как и обещала. Скучно, поди, лежать без дела, когда тут такие страсти разгораются? Вон, в Европе, народец совсем сбрендил. На севере у них, поговаривают, разрешили единокровные браки. То ли от скуки, то ли от холода у них совсем мозги в холодец превратились. Надо им нашего газу побольше отправить, чтобы согрелись. А ты, товарищ Ленин, почитай, подумай. Может, какую хорошую весточку и передашь через ангелов. Да только ты уж смотри, не вздумай сам вертаться обратно. Хватит нам всяких революционных потрясений. Вон в Украине что началось! Брат на брата войной пошел. Это уж никуда не годится. Упокой, Господи, душу твою, а заодно и тело! Мы уж тут сами как-нибудь разберемся. И с деньжонками, думаю, образуется. Вон президент обещал еще на сотню рублей пенсион прибавить. Это правильно. Чтобы вызывать восхищение людей, надобно их всегда на расстоянии вытянутой руки держать. Так и управлять проще, и в ласке народной купаться. Можно еще пойти в сторожа на старости лет. Какая-никакая прибавка к стариковским сбережениям. Ничего, нам не привыкать. Все, решила: соберу этих самых «бабосов» да и махну в их парижи да лондоны. Слава Богу, сейчас это можно. Лишь бы не было войны, а то вон, люди говорят, что НАТО снова у наших границ ракетами размахивает. И что это за напасть такая - НАТО? Всего-то четыре буквы, как у жопы, а сколько мерзости от нее! Ну да ладно, мы, российские люди, разберемся! Вон Зинке на частокол их ракеты поставим, а то у нее забор на даче совсем прохудился.

Спи спокойно, Владимир Ильич, ибо сказано кем-то умным: «Сон - лучшее из блюд на земле!» А нас всех, грешных, спаси и сохрани, Господь!

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.