Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(60)
Юрий Селиванов
 Иностранец

Абдула, приехавший в Советский Союз на учебу из дружественной африканской республики Мали, для иностранца вел себя довольно странно. Обычно зарубежные студенты, приезжая в Советский Союз на учебу, старались взять для себя все самое лучшее: они овладевали будущей специальностью, получая бесплатные и прочные знания, ходили по магазинам, удивляясь низким, просто смешным ценам на продукты питания, алкоголь и сигареты, которые они скупали в больших количествах, любовались своеобразием и колоритом южной природы и восхищались уникальной и непревзойденной русской культурой. Абдула был исключением из этого правила и делал все наоборот. Знаниями он не насыщался, профессией будущего специалиста по русскому языку и литературе не овладевал, природой не любовался и за пять лет учебы так и не понял, что в России вообще есть культура. Хорошее почему-то к нему плохо приставало, зато он, как губка, впитывал в себя все негативное, а порою и вредное для здоровья.

Упрощенные и неправильные представления о социалистическом образе жизни, которые он усвоил еще на родине под воздействием буржуазной пропаганды, укоренились в его сознании уже здесь и распространялись на быт, учебу, личную жизнь и даже на питание. То ли вдали от дома он скучал по экзотической африканской кухне, то ли просто был от природы жмотом и не привык тратить деньги на приличную еду - этот вопрос так и остался без ответа. Одевался Абдула для иностранца довольно скромно.

Его гардероб был небольшим: пара джинсов, пара рубашек и туфли с сандалиями. Зимой добавлялась черная вязаная шапочка, демисезонная куртка и свитер. Одежда была всесезонной. Когда стирались одни джинсы и рубашка, то надевались другие. Стирал он крайне редко, неумело и делал это неохотно. Жил он тихо, никого не трогая и стараясь обходить все возникающие на горизонте конфликты десятой дорогой. Он ходил по земле, как по минному полю, боясь сделать хоть одно неверное движение. По большому счету, Абдула, которому от природы достался не только трусливый характер, но и повышенная мнительность, которая постоянно мешала ему принимать правильные решения, просто выживал и считал дни, когда, наконец, он сможет навсегда покинуть эту чужую и непонятную для него страну.

Абдула старался не привлекать к себе внимания окружающих, и, тем не менее, его глупые и не имеющие объяснения поступки вызывали недоумение и осуждение у всех, кто жил с ним рядом. Проблем у него хватало, но самой большой проблемой была еда. Он практически никогда не пользовался общепитом, видимо, боясь, что его, как представителя капиталистического мира, могут там отравить по политическим мотивам, и поэтому готовил сам. Природа начисто лишила его кулинарных способностей. Он никак не мог, как ни старался, выбрать для себя оптимальный набор продуктов и режим питания. Вместо того чтобы употреблять в пищу, как это делали другие студенты, хорошие и недорогие продукты, такие как вареная колбаса, плавленые сырки и жареная мойва, которыми были завалены магазины, он постоянно готовил непонятно из чего и непонятно что.

Ужинал он всегда довольно однообразно. Покупал бутылку кефира и нарезной батон, выливал кефир в большую тарелку, затем набирал в бутылку воды из-под крана, тщательно ее встряхивал и содержимое добавлял в тарелку. Потом он доставал с полки свою личную ложку из нержавейки, привезенную из дома, тщательно протирал ее грязным носовым платком, резал батон на тонкие ломтики и принимался за трапезу.

В комнате, где он проживал совместно с тремя местными, патриотично настроенными студентами, холодильника, естественно, не было, и приготовленную пищу хранить было негде. Для этих целей Абдула использовал свою кровать, считая, что под кроватью продукты портятся меньше. Пища, вопреки его надеждам, довольно часто пропадала из-за длительного стояния под кроватью. По вечерам, а иногда и ночью, когда чувство голода обострялось и его молодой организм требовал калорий и витаминов, он вспоминал про запасы и с улыбкой на счастливом лице лез под кровать, с грохотом извлекал оттуда маленькую алюминиевую кастрюльку, обувал шлепанцы, надевал очки и, не включая свет, шел на кухню, которая находилась в непосредственной близости от комнаты, ставил кастрюлю на огонь и затем ел подогретую пищу неторопливо, тщательно пережевывая, сосредоточенно глядя при этом в глубокую, с надписью «Общепит», тарелку.

Из-за постоянного употребления Абдулой нездоровой пищи его африканский желудок регулярно давал сбои.

К регулярным хроническим поносам, к которым все уже давно привыкли и считали их нормой, в этот раз добавился незапланированный и абсолютно неожиданный запор.

Это неприятное событие озадачило не только самого Абдулу, но и троих его соседей по комнате, которые не могли равнодушно взирать на страдания своего товарища и поэтому пытались облегчить его участь советами и просто человеческим сочувствием. После съеденного в одиночку Абдулой килограмма недоваренного риса его желудок остановился, отказавшись наотрез переваривать сырые злаки. Это случилось три дня назад. Когда спустя время Абдула понял, что у него возникли серьезные проблемы в районе желудочно-кишечного тракта, он, по своему обыкновению, сник, загрустил и лег на кровать болеть.

Болел он всегда одинаково. Когда его организм выходил из повиновения и давал очередной сбой, Абдула снимал очки с мощными линзами, клал их возле общежитской койки прямо на пол и, не раздеваясь, в джинсах и рубашке, сняв только обувь, ложился в постель, накрывшись по самый нос казенным серым шерстяным одеялом. Так он лежал на кровати до полного и окончательного исцеления.

- Я вот заболел, - говорил он в таких случаях, глядя на своих сожителей по комнате карими моргающими глазами с огромными, как тарелки, белками, которые придавали его лицу безумное выражение.

Его никто не трогал, зная, что это надолго. Абдула мог так пролежать несколько дней и поднимался с кровати только для того, чтобы сбегать в туалет, который находился в противоположном крыле общежития, или выпить воды из зеленого графина, стоявшего на общем столе посередине комнаты. От еды он во время недомогания воздерживался, на занятия не ходил, книг не читал, телевизор не смотрел и ни с кем, кроме Иванова, студента-географа, который проживал с ним в одной комнате и был для него незыблемым авторитетом, не разговаривал.

- Перестань жрать всякую дрянь! - назидательно говорил Абдуле пятикурсник Валера Иванов, когда Абдула в очередной раз ударялся в лежку. - Не можешь готовить - не берись!

В этот раз история повторилась в точности по предыдущим сценариям. Абдула, почувствовав недомогание, запаниковал, снял очки, положил их рядом с койкой на пол и, даже не разуваясь, прямо в ботинках, накрыв свое длинное тело одеялом, в одежде лег на кровать.

- Понимаешь, кулинария - не твой жанр, - убеждал Валера Иванов Абдулу, присев к нему на краешек кровати. - Нельзя кушать кефир, разбавленный водой, и суп, три дня простоявший под кроватью. Понимаешь, нельзя. Может, у вас в Африке это считается признаком аристократизма. Но у нас тут не Африка, как ты этого до сих пор не понял? Однажды это закончится плохо, ты в очередной раз съешь какую-нибудь ядовитую смесь и сыграешь в ящик.

В тоне Иванова не было ни грамма сочувствия к больному, он говорил механически, с легкой, едва уловимой иронией.

Абдула непонимающе лупал своими близорукими глазами, выглядывавшими из-под одеяла, не понимая значения выражения «сыграть в ящик». Медицину, во всяком случае советскую, Абдула игнорировал полностью и никогда не прибегал к услугам советских медиков, лечась наобум доступными подручными средствами. Вероятно, такой способ лечения он считал хорошим и продуктивным для себя, а оздоровительное лежание неделями на кровати - полезным и целительным для своего уставшего от чужой страны, людей и вредных продуктов организма.

- Тебе нужна сиделка, а лучше жена, чтобы она за тобой следила, - в сердцах высказался Иванов.

Эта мысль показалась ему очень забавной.

- Слышь, Абдула? - обратился к больному Иванов. - Давай, мы тебе бабу найдем, а? И женим тебя, черта нерусского! Представляешь, как тебе будет хорошо? У тебя будет белая-белая жена, с вот такой белой пышной, как каравай, грудью, как у Жировой.

Иванов вытянул вперед руки, развернув их ладонями к себе, и показал, какая грудь будет у жены Абдулы.

- Хочешь жену с большой белой грудью? - спросил Иванов, наклоняясь к Абдуле.

- Да, я очень много лублу женшина и болшой белий грудь, - ответил Абдула, и его глаза потеплели.

Видимо, он говорил абсолютно искренне, как на духу, Абдула действительно любил всех белых женщин в целом, особенно с большим бюстом, а не какую-то представительницу слабого пола в отдельности. После неудачной попытки подружиться с девушкой по фамилии Жирова его любовь носила абстрактно-эстетический характер.

В отличие от Абдулы, Иванов предпочитал иметь дело с женщинами в сугубо практической плоскости. Валера из всех женских прелестей предпочитал именно грудь, причем грудь большого размера. Его жена, которая прежде изредка наведывалась в общежитие, приезжая из портового города Приморска-Ахтарска, тоже была обладательницей такой груди. Это была пышная блондинка в теле, с бюстом и фигурой Мерлин Монро. Возможно, что волосы были выкрашены ею в белый цвет именно для того, чтобы больше походить на голливудскую звезду. Валера ценил за эти достоинства свою жену и еще за то, что, пока он получал высшее образование, она работала простым штукатуром и снабжала Иванова деньгами, поскольку стипендию он получал редко. Месяц назад, в связи с тем, что учеба близилась к завершению, а на пятом, последнем, курсе стипендию платили всем, даже троечникам, а также учитывая то обстоятельство, что жена Татьяна была на четыре года старше него и в этом году ей стукнуло тридцать четыре года, он беззастенчиво и не мудрствуя лукаво развелся с нею и был теперь совершенно свободен и абсолютно доволен жизнью. По поводу своего развода он не чувствовал никаких угрызений совести и не считал свой поступок безнравственным и плохим. Он вообще никогда не анализировал свои поступки, считая все, что он делал, правильным и высоконравственным. Уже через неделю после развода он даже не вспоминал о том, что у него когда-то была жена.

- Ты, Абдула, еще многого не понимаешь, - говорил Иванов, с улыбкой глядя на больного, - Потому что ты глупый.

Глупец, осознавший свою глупость, уже не так глуп.

- Ты осознал свою глупость? - спросил Иванов у Абдулы.

- Нет, - помотал головой Абдула.

- Вот видишь, - сказал Валера. - У тебя очень запущенный случай. Я, в отличие от тебя, давно это осознал, сделал правильные выводы и, естественно, сразу поумнел. Поэтому ты должен слушать, что говорят умные люди. - Да-а-а, - мечтательно протянул он, закидывая ногу в стоптанном сандале на другую на ногу. - За хорошей женой ты будешь как за каменной стеной. Она тебе будет борщ варить и рожать маленьких черненьких Абдулят. Мы б тебе комсомольскую свадьбу сыграли и на БАМ, шпалы укладывать, отправили. Ты бы там хорошо смотрелся на фоне заснеженной трассы. Хотя, если ты не прекратишь научные эксперименты с желудком, до свадьбы не дотянешь, а до БАМа - тем паче, а мне тебя хоронить не за что.

Иванов вывернул пустой карман. Помимо того, что он был пустым, в нем была еще и большая дыра, сквозь которую мог пролезть кулак. В последнее время, после развода, это было для карманов Валеры обычным состоянием, и именно в вопросе поправки своего финансового положения он сильно рассчитывал на Абдулу.

- Твои многочисленные африканские родственники будут очень сильно огорчены твоей преждевременной кончиной, а мы, твои друзья и соседи, - продолжал он, показывая рукой на еще двух ярких представителей их комнаты, рыжего Касю и улыбчивого Болта, которые сидели на кроватях и с интересом наблюдали за обучением Абдулы азам советского образа жизни, - тоже будем считать себя причастными к этому печальному событию и от этого безутешными.

Иванов работал на публику. Молодежь в лице Каси и Болта признавала в нем вождя, и он, как мог, всевозможными средствами ежедневно укреплял свой авторитет.

- К тому же из-за тебя, дурака, у нас будут неприятности с КГБ, - для того чтобы закрепить сказанное, добавил Иванов. - Подумают еще, чего доброго, что мы тебя отравили.

Когда Иванов произнес слово «КГБ», оно произвело на Абдулу какое-то магическое действие. Он привстал и с испугом посмотрел по сторонам. Затем, нагнувшись, заглянул под кровать и, не найдя там ничего опасного для себя, успокоился, снова лег на кровать и, натянув одеяло до самого носа, заговорил как в водосточную трубу.

- Я вот, - говорил Абдула, обращаясь к Иванову, - очень плехо, немного покушать и теперь все не могу чуть-чуть приходить в туалет.

- Это мы поняли, - сказал Иванов, понимающе кивая головой. - КГБ нужно меньше бояться, тогда и запоров не будет. Это у тебя на нервной почве. К доктору идти нужно, психотерапевту. Такие, как ты, как раз его профиль. Он тебя враз на ноги поставит.

Абдула отрицательно закачал головой. К психотерапевту он идти не хотел.

У Абдулы было много недостатков: он плохо говорил по-русски, любил белых полных женщин, сам хотел стать белым, из-за чего, по совету все того же Иванова, мылся в душе с хозяйственным мылом в надежде стать немного светлее, был ярко выраженным индивидуалистом, предпочитал сухое вино портвейну и водке, не курил, боялся, как огня, КГБ, не понимал, что такое коммунизм и почему все люди на земле братья. От мытья хозяйственным мылом кожа его не становилась белее, и он постепенно с этим смирился, свой плохой русский язык он дополнял большим арсеналом нецензурных выражений, которые он почему-то, в отличие от обычных слов, произносил без акцента. Эти слова, помимо мыслей, помогали Абдуле выражать внезапно нахлынувшие эмоции и чувства. Страдания по поводу отсутствия в его жизни белых полногрудых блондинок он переносил стоически, смирившись со своей нелегкой судьбой, связывая свои неудачи в амурных делах с политическим устройством госу­дарства.

Много месяцев назад, когда Абдула в первый раз переступил порог этой комнаты, Иванов изложил ему свое видение коммунистической идеи. По версии Иванова, коммунизм в отдельно взятой комнате заключался в том, что Абдула не мог самолично расходовать личные деньги, а только с учетом интересов всех жильцов.

- Это называется коммуна, - говорил Иванов. - За ней, брат, будущее. Все должно быть общее - и еда, и деньги, и даже фирменные джинсы, поносил немного - дай поносить другому. У вас там общество потребления, а у нас общество накопления. Только копим не мы, а государство. У нас тех, кто копит, регулярно сажают и потом долго не выпускают. - Иванов сделал паузу, видимо, вспомнив свое недалекое прошлое. - Так что и ты не жмись. Трать деньги легко. Разбогатеть тебе все равно никто не даст. Не надейся. Это написано здесь.

Он показывал Абдуле толстенную книгу на своей полке, на которой золотыми буквами было выведено: «К.Маркс. Капитал». Абдула уважительно относился к толстым книгам, но в связи с тем, что сам он читал плохо, ему приходилось верить на слово Иванову.

Он считал Валеру своим другом и ко всему, что ему советовал Иванов, относился очень уважительно.

Познакомились они около года назад при несколько комичных обстоятельствах. Абдула тогда жил в другом общежитии, которое располагалось на противоположной стороне улицы, и не был знаком ни с Валерой Ивановым, ни с Касей, ни, тем более, с Болтом. Однажды Иванов случайно зашел в соседнюю общагу, чтобы произвести там ремонт магнитофона в одной из комнат, и увидел следующую картину: трое подвыпивших физиков заставляли бедного Абдулу чистить щеткой старый черный ботинок, который один из них держал в вытянутой руке. Злую шутку со студентами сыграло сильно политизированное телевидение. Оно постоянно показывало на телеэкране в любимой всеми «Международной панораме», как на Западе угнетают негров. В этих репортажах негры либо работали на плантациях под изнуряющими лучами африканского солнца, либо чистили белым башмаки. Физики приняли пропагандистские ролики за чистую монету и всерьез подумали, что все негры просто обожают чистить ботинки в свободное от сбора бананов время. Абдула культурно отказывался, говоря, что он никогда не чистил ботинок, даже своих собственных, ссылаясь на то, что у него дома есть для этого прислуга и что его папа адвокат, а вовсе не чистильщик сапог, а мама учительница. Физики мало что понимали из того, что бормотал напуганный Абдула, и довольно агрессивно настаивали на своем. Они считали, что Абдула их обманывает, и это их злило. Тучи над Абдулой сгущались. Было видно, что терпению физиков приходит предел и что вот-вот они могут применить к нему методы физического воздействия.

- Не ломайся, - говорили они Абдуле. - Уважь товарищей, почисть ботинки, у тебя это должно очень хорошо получаться. Покажи нам, как там вас эксплуатируют. Мы ведь знаем, что все негры - прирожденные чистильщики ботинок.

Иванов, на чьих глазах происходил весь этот цирк, после некоторого раздумья все-таки вмешался и на правах старшего товарища строго пресек противоправные действия пьяных придурков. Он за шкирку подтянул к себе одного из них и сказал ему что-то на ухо, скрестив при этом пальцы рук в решетку, показав таким образом нападавшей стороне конечный результат их антизаконной деятельности. Объяснять два раза не пришлось. Физиков как ветром сдуло, видимо, сидеть по политической статье никому из них не хотелось. Когда пьяная братия поспешно ретировалась, Иванов, войдя в положение негритянского товарища и проявив свои интернационалистические убеждения, взял Абдулу к себе в комнату на постоянное жительство, объяснив при этом последнему, что только у него в комнате под его присмотром последнему гарантирована безопасность. Абдула, напуганный до смерти, радостно согласился.

Своим сожителям по комнате, Касе и Болту, Иванов сказал так:

- Возьмем к себе, ребятки, негра на жительство!

- Зачем нам негр? - не поняли Кася и Болт.

- Будем растолковывать негритянскому товарищу, что такое коммунизм, - объяснил Иванов. И, видя непонимание на лицах своих сожителей, добавил: - Он будет нам по дешевке джинсы возить из Европы, а мы их толкать будем. Поняли?

- Да, конечно, - быстро согласились Кася и Болт.

Такой вариант коммунизма их вполне устраивал.

- А кто его тронет или обидит, - добавил Иванов, чтобы внести полную ясность в моральный кодекс строителя коммунизма, - я тому голову откручу, как лампочку.

Для наглядности он показал руками, как выкручивается лампочка из патрона.

Эти события произошли около года назад. Абдула помнил доброту своего русского брата и никогда и ни в чем ему не отказывал. Если Иванов говорил, что нужно сходить в магазин и купить вина, Абдула безропотно шел и покупал все, что надо. Абдула был восточным человеком, хоть и родился не в Багдаде, а в жаркой Африке, он был предан Иванову душой и сердцем и всегда, как преданный ординарец, выполнял все приказания своего командира.

Иванову было уже тридцать лет, к тому времени он успел послужить в армии, половить рыбу на сейнере на Дальнем Востоке, посидеть два года в колонии, жениться и развестись, то есть полностью сформироваться как личность и понять, что ему нужно от этой жизни. Он был русоволосым, высоким, худым человеком с белой, зачесанной немного набок челкой, что делало его похожим на маленького худого мальчика с ясными и честными голубыми глазами. О его худобе на этаже ходили легенды. Однажды, когда он еще был женат, супруга привезла ему в подарок импортные подтяжки. Все нормальные люди носили подтяжки, когда поправлялись, а Иванов носил их при похудании для того, чтобы не спадали штаны. Однажды Валера прилично выпил и пошел в туалет. Забыв, что на нем подтяжки, он отстегнул их впереди и машинально отбросил назад. Что случилось потом, нетрудно догадаться. Дорогие импортные подтяжки пришлось смыть.

Иванов хорошо умел делать три вещи: ремонтировать бытовую технику, в том числе телевизоры и магнитофоны, пить вино, а когда удавалось и водку, и рисовать. Рисовал он профессионально и даже иногда делал за деньги рисунки для студентов с факультета художественно-технической графики, когда им нужно было сдавать курсовые работы. Как его занесло на геофак, одному богу было известно. Наверно, из природного авантюризма и страсти к перемене мест…

***

Несколько месяцев назад, еще зимой, произошел забавный случай. Абдулке, как его, любя, называли местные аборигены, прописанные с ним в одной комнате, понравилась Ира Жирова, девушка, которая беззаботно проживала на том же пятом этаже, училась на последнем курсе, и, надо сказать, вполне оправдывала свою фамилию. Она была, что называется, гренадерского, под стать самому Абдуле, роста, круглолицей, черноволосой, с крупными рембрандтовскими формами. На лице ее всегда играл румянец, и со спины, даже ночью в темном общежитском коридоре, ее легко можно было узнать по внушительным габаритам и характерной походке. Она жила в одной комнате с такими же пятикурсницами, как она сама.

Иногда, когда они с подружками выпивали и им после этого хотелось развлечься, они без стука приоткрывали дверь в комнату, где жил Абдула, и тихим вкрадчивым голосом говорили:

- Абдула?

- Да, - отвечал он, не подозревая подвоха.

- А ты правда негра? - спрашивали они, покатываясь от смеха.

Им было смешно, что Абдула, такой большой и сильный, всегда поджимал хвост и робел, когда видел близко белую женщину.

- Правда-правда, - отвечал за Абдулу Иванов и захлопывал у них перед носом дверь.

Абдула не понимал юмора и думал, что они интересуются его корнями. Он добродушно улыбался и согласно кивал головой. В коридоре обычно еще долго слышался женский смех.

Абдула после их ухода ложился на кровать, закрывал глаза и мечтал. На лице его разливалась широкая улыбка, открывающая два ряда безукоризненных молочно-белых зубов.

- О-о-о, Жирофф, - говорил он. - Очень красивый женщин и балшой.

Как говорится, сердцу не прикажешь. Видя томления духа и страдания своего африканского товарища, регулярно, в счет бывших заслуг, снабжавшего Иванова горячительными напитками, Валера по доброте души решил взяться за это гиблое, по его мнению, дело - познакомить поближе Абдулу с Жировой. Перво-наперво, как у них было заведено, прежде чем проконсультировать Абдулу по насущным вопросам социалистического образа жизни, он послал его в магазин, чтобы тот купил вина для вдохновения и немного закуски. Что покупать из закуски, оговаривалось отдельно, потому что Иванов не разделял гастрономических пристрастий африканца. Обычно Абдула покупал портвейн «Анапа», который Иванов очень любил и употреблял без ограничения.

Когда портвейн был доставлен в комнату и налит в стаканы, Иванов начал прояснять ситуацию с Жировой, которая была его сокурсницей, провела пять студенческих лет довольно бурно и получила вместе со знаниями огромный жизненный опыт в области взаимоотношения полов. На деле, переводя это на нормальный бытовой язык, можно было сказать, что она давно никому и никогда без большой нужды не отказывала.

- Ты, главное, Абдула, с топором на нее не бросайся, - советовал ему Иванов. - Наши женщины, они на ласку очень отзывчивые.

В комнате они были одни, два второкурсника были на занятиях, и Иванов решил уделить полчаса вопросам любви и дружбы. Он любил пофилософствовать в нетрезвом состоянии, а Абдула был его частым и молчаливым слушателем. Иванов прямо в обуви лег на свою кровать, к которой неизвестно для чего, был прикручен в головах автомобильный руль. Иванов был большим оригиналом и любил во всем, как человек творческий, оригинальность и новизну.

- Ты во Франции был? - начал он с места в карьер.

- Да, я вот всегда летаю через Франция к сэбэ домой, - отвечал Абдула, который сидел на кровати напротив Иванова и, сложив, как пионер, руки на коленях, внимательно слушал.

Абдула немного коверкал русские слова, и у него было слово-паразит, которое он применял после каждого сказанного слова. Это было слово «вот».

- В публичный дом там, наверно, ходил? По глазам вижу, что ходил! - сказал Иванов, приподнимаясь на кровати. - Мне, Абдула, врать нельзя, как доктору. Себе в убыток будет.

- Да, там вот, - пыхтя, как паровоз, и улыбаясь своими белыми, как сахар-рафинад, зубами, - ест публишный дом в Париже, и я там очень вот сильно люблю быть, - изрек Абдула.

Иванов, проживший с африканцем уже целый год в одной комнате, научился его понимать, даже когда тот произносил вместо слов отдельные звуки.

Так, протяжный звук «о-о-о-о» означал, что чувства его переполняют и он испытывает восторг и восхищение.

Звук «у-у-у-у» означал какие-то неприятности и мелкие пакости окружающих.

«А-а-а-а» - был даже не звуком, а, скорее, стоном или стенанием.

С этим звуком Абдула обычно болел, укрывшись одеялом с головой, на своей кровати.

- Ну и как там? - продолжал интересоваться Иванов. - Не дует?

Абдула не совсем понимал смысл выражения «не дует».

- Дают, всэ дают, - сказал он.

Иванов рассмеялся.

- Ясное дело, ты же бабки им заплатил. Как же не дать? На этот счет у них все четко.

- Там хорошо и вот очень поросто, Валера, - отвечал Абдула, немного развеселившись. - Заходишь вот в дом, показуеваешь пастпорт, платишь деньги и … - Абдула захихикал.

- Ну, понятно, - сказал Иванов, - решаешь свои насущные вопросы. Сколько стоит, не спрашиваю, потому что мне это не пригодится. В мои планы посещение Парижа в ближайшее время, а тем более улицы красных фонарей с домами терпимости для морально разложившихся граждан, не входит. Я комсомолец, понимаешь, Абдула?

Иванов показал на себя пальцем.

- Тебе, как человеку, исповедующему чуждую нам идеологию, этого не понять. Нам, комсомольцам, в публичный дом и в Париж нельзя, могут неправильно понять. - Он провел рукой по шее. - В общем, КГБ, понял?

Абдула согласно закивал головой.

- КГБ, это очень некорошо.

- Вот-вот, - поддакнул Иванов. - Для вас, может, и не хорошо, а для нас гут, - он поднял вверх указательный палец руки, - очень даже хорошо. Мы патриоты.

- Я вот не понимайт, что есть такой патриот? - спросил Абдула.

- Тебе это не надо, - скучно отмахнулся Иванов. - Мы, русские люди, когда в Москву приезжаем, сразу к Ленину в мавзолей идем. А ты летишь в Бомако к папе и маме, а по пути, значит, в публичный дом. Хорош гусь!

Абдула немного сконфузился. Смысл русского слова «гусь» он знал.

- Ты хоть брюки там сам снимал или кто помогал? - опять задал вопрос Иванов.

- Нэт, - стыдливо пряча глаза, ответил Абдула. - К тэбе приходит красивый женшин, и она делать тебе все.

- Вот и правильно, - сказал удовлетворенный ответом Иванов. - Значит, в принципе, хотя бы теоретически, ты знаешь, что тебе нужно делать дальше?

- Да, конечно, - беззвучно и хрипло засмеялся Абдула. - Я даже очень много знаю, что нужно делать дальше. Мне это вот очень нравится. Я тоже хочу быть хоть чуть-чуть патриот.

- А Жирова тебе, негодяю, нравится или нет? - спросил Иванов, вставая с кровати и руками показывая, какие прелести у Жировой.

Иванов задавал вопросы, словно он был следователем, а Абдула подозреваемым.

- О-о-о-о, Жироф кароший большой русский девушка. Мне он вот ошень много нравится.

- Но ты ей, конечно, об этом не говорил, как человек с европейскими моральными ценностями, чтобы, так сказать, не поколебать ее моральные устои, если они у нее есть, в чем я, правда, сильно сомневаюсь, - с напускной серьезностью сказал Иванов.

- Да, я вот ничего не говорил Ира Жироф, потому что я ее, - Абдула опять засмеялся, прикрыв рот большой коричневой рукой, - я немного трушу.

- Нужно говорить не трушу, а боюсь. Трусишь - это когда ты один. А когда рядом с тобой такая роскошная телка, то ты, Абдула, немного ее боишься. Ты пойми, дурачок копченый, - удовлетворенно сказал Иванов, выпив очередной стакан портвейна и закусив его килькой, как на гарпун, насаженной на вилку. - У нас все точно так же, как во Франции.

- Как? - удивленно переспросил Абдула.

Проучившись пять лет в Советском Союзе, он был несколько удивлен такой неожиданной информацией.

- Да, - утвердительно сказал Иванов. - У нас то же самое, как в Париже, только без денег.

Иванов засмеялся.

- Как без денег? - не понял Абдула.

- Вот так, дурачок. В этом же и есть преимущество социализма перед капитализмом. У нас можно и бесплатно. Мы что, зря революцию делали, чтобы за все платить? - Иванов похлопал его по коротко остриженной голове. - У нас девушки честные, не чета парижанкам. Все общее, народное. Поэтому денег женщинам никто не платит, они у нас сознательные. Понял?

- Понял, - ответил Абдула, - патриотки.

- Ну, пусть будут патриотки, - ответил Иванов, - если тебе так хочется.

- А КГБ? - спросил Абдула.

- Что КГБ? - не понял Иванов. - И при чем тут КГБ?

- Валера, я есть немного боюсь ваш КГБ.

- А, - Валера догадался и закивал головой. - Не бойся, у меня там знакомые, я договорюсь. Ну, так вот, иди сейчас к Жировой, только не скажи сдуру, что я тебя послал, вина купи, конфет и скажи ей, когда останетесь вдвоем, что она тебе нравится. Хотя нет, - он задумался. - Нет, пожалуй, что она тебе нравится, пока лучше не говори, а то она может испугаться, скажешь в следующий раз. Ее нужно постепенно подготавливать, - внес коррективы в инструкцию Валерик. - Скажи просто, что зашел к ней в гости на чай, а сам бутылочку на стол - бац!

- А если она меня бутет говорит до свиданья? И что я поступай как свинья? - спросил Абдула.

- А, - догадался Иванов, - боишься, что выгонит за то, что ты ведешь себя как свинья? У нас, Абдула, людей с бутылкой на улицу не выгоняют. По-свински поступают те, кто приходит без бутылки. Вековые традиции не мы придумывали, не нам и отменять... И еще скажи, что привезешь ей из Франции джинсы «Левис», - продолжал давать наставления Иванов. - Девушки любят, когда им подарки дарят. В этом вопросе наши патриотки от французских ничем не отличаются. Понял, горе ты мое африканское?

- Да, Валера, понял. - Абдула согласно кивнул своей дынеобразной головой и довольно улыбнулся голливудской белоснежной улыбкой. - А дальше что делать? - не убирая улыбку, спросил он Иванова.

- Дальше, Абдула, тебе делать ничего не придется. Делать будет она.

Абдула, до конца не поняв сложной игры слов чужого и загадочного русского языка, озабоченный мыслью о том, почему он не знал, что между Союзом и Францией нет никакой разницы и что здесь все так же просто, как в Париже, да к тому же еще и бесплатно, пошел туда, где в недрах студенческого общежития бурлила настоящая студенческая жизнь. Его сутулая спина долго маячила в темном, плохо освещенном коридоре, пока, наконец, не скрылась в комнате с нарисованным на дверях сердечком, в которой и жила девушка его мечты.

Вернулся он, как это ни странно, только утром. От него за версту несло спиртным, а одежда была буквально пропитана табачным дымом. Судя по помятому виду Абдулы, он пропьянствовал всю ночь, что было на него совсем не похоже.

- Вот что любовь с людьми делает, - сказал Иванов. - Ты смотри, с горя не спейся.

Проект с самого начала был утопичным, и Иванов в его удачное завершение не верил. Но расспрашивать подробности он не стал. Больше Абдула в ту комнату не ходил и о Жировой разговоров не заводил. Лишь иногда, когда Жирова, виляя большими бедрами, проплывала по этажу, Абдула останавливался и с грустью смотрел ей вслед.…

***

Прошло три дня, как Абдула беспомощно лежал на кровати, не принимая пищи и лишь изредка выпивая стакан воды из грязного зеленого графина.

Весь этаж сочувствовал Абдуле, и в комнату потянулись представители других комнат. Все наперебой предлагали рецепты исцеления многострадального африканского друга. Ему давали пить его любимый кефир, разбавленный сырой водой, специальную минеральную воду, способствующую расслаблению желудка, виноградный сок. Кто-то принес настой чайного гриба, который практически насильно был влит в Абдулу. Ничего не помогало. Желудок отказывался работать и не подавал никаких признаков жизни. Ситуация была критической.

На улице набирала обороты весна, и запор Абдулы никак не гармонировал с общим настроением в природе, когда все разбиваются по парам и бродят вечерами под романтично пахнущими цветущими акациями и каштанами под ручку с девушками с факультета романо-германской филологии в расклешенных коротеньких юбочках.

Трехдневное лежание на кровати члена коммуны мешало остальным ее членам наслаждаться жизнью, включая самого главного коммунара и идеолога Иванова, потому что Абдула своим могучим телом заблокировал общую жилплощадь и отказывался, даже временно, хотя бы часика на два, спуститься в читальный зал, чтобы дать возможность его сожителям наедине со своими любимыми поворковать без посторонних глаз в интимной обстановке.

За это время он похудел, как-то весь скукожился, высох, его глаза поблекли и пожелтели, он почти не разговаривал и даже перестал бормотать во сне, постанывая: а-а-а-а.

- Дело хреново, - сказал Иванов, собрав вокруг себя симпозиум из трех человек, ни один из которых не имел никакого отношения к медицине.

Помимо него самого за столом сидели и ужинали Кася, Болт и зашедшая на огонек Жирова. На столе стояла бутылка сухого вина, хлеб, жареная картошка и лежала уже пустая пачка сигарет.

- Ну-ка, пойди, растолкай его, - сказал Иванов Касе. - Я с ним хочу побеседовать.

Кася подошел к кровати и постучал по ней комнатным тапочком.

- Не спи, замерзнешь, - сказал он поговорку, которую запомнил еще с армии.

Абдула осторожно открыл одеяло и, не поворачивая головы, произес:

- Валера, мне плехо!

- Ах ты, мой чумазенький, - сочувственно сказала Жирова, подходя к Абдуле. - Как же тебя так угораздило?

- Врача нужно вызвать, - сказал Иванов. - «Скорую помощь». Они ему сделают ведерную клизму, и он снова станет человеком.

Кася и Болт засмеялись.

- Нэт, - сказал Абдула. - Я вот не очен лублу врачи и не знаю, что это есть - клисма.

- Узнаешь, - сказал Иванов. - Тебе понравится. Хочешь, Жирова будет рядом сидеть, чтобы тебе было не так страшно?

Жирова привстала из-за стола и сделала вид, что направляется к больному. Абдула испуганно замотал головой. Его отказ развеселил всех, включая Жирову.

- Что же мне с тобой делать, горе ты мое? - Иванов встал и подошел к Абдуле. - Вылечить тебя, что ли, дурачка?

Абдула согласно кивнул головой. Иванов дал ему в вялую руку пятикилограммовую гантелю.

- А ну-ка, позанимайся.

Абдула, выполняя указание, стал выжимать одной рукой над собой спортивный снаряд.

- Ну, как? - спросил Иванов. - Помогает?

Абдула отрицательно покачал головой.

- Да, - сказал Иванов задумчиво. - Гантелей тут дело не поправишь. Тут нужны более радикальные меры.

Он почесал затылок. Всем четверым хотелось продолжить так хорошо начавшийся вечер, но выпить было не за что. До стипендии оставалось еще долгих две недели, деньги, которые Валере заплатили за ремонт аппаратуры, он пропил еще позавчера, просто так напрягать Абдулу он уже не мог, к тому же моральные принципы жизни не позволяли ему брать деньги у больного человека. Для того чтобы использовать этот проверенный временем ресурс, Абдулу нужно было сначала вылечить.

- Будем лечить, - принял решение Иванов и стремительно направился к окну.

Он взял на окне неполную бутылку растительного масла, которое стояло там уже два года и ждало часа, когда его выбросят. Масло давно испортилось и даже дало неприятный и мутный студенистый осадок. Иванов взболтал его, налил дурно пахнущий продукт питания в граненый стакан и разбавил его некипяченой водой из графина. Месиво после всех проведенных манипуляций окрасилось в отвратительный мутновато-коричневый цвет.

- Что ты собираешься со всем этим делать? - испуганно спросила Жирова. - Ты сумасшедший! Это нельзя пить.

Но Иванов не слушал ее. Он с озабоченным видом полез куда-то на антресоль, достал оттуда аптечку, оставшуюся еще от студента-медика, жившего здесь года два тому назад, и извлек из маленькой пачки несколько зеленых таблеток пургена, зная понаслышке, что пурген всегда использовался в народе как мощное слабительное средство.

- На всякий случай, - сказал Иванов, - чтобы не зависеть от случайностей.

Не зная дозировку этих пилюль и решив действовать наверняка, он растолок четыре таблетки в порошок, высыпал его в стакан, стоявший на столе, и брезгливо размешал мерзкую жидкость указательным пальцем руки.

- Нормальному человеку вообще-то достаточно одной таблетки, - сказал он Абдуле. - Но для тебя, как иностранца, я сделал исключение и положил четыре. У нас гостеприимство на первом месте!

- О-о-о-о, - простонал Абдула, учуяв запах лекарства, которое ему предстояло проглотить. - Я вот не могу. Это много плохо воняйт.

- Это не очень хорошо пахнет, зато должно хорошо сработать, - сказал Иванов, как ученый-экспериментатор разглядывая мерзкую, дурно пахнущую, смесь на свет.

С минуту он стоял посредине комнаты, широко, по своему обыкновению, расставив ноги, и снисходительно смотрел на Абдулу. Последний лежал на кровати совершенно без движения. Упражнения с гантелями, видимо, отняли у него последние силы.

- Выпей вот это, - сказал он, подавая стакан Абдуле.

Абдула взял с пола очки, надел их и, внимательно посмотрев на стакан, понюхал содержимое и отрицательно покачал головой.

- Пей, - сказал Иванов, стараясь подсунуть стакан ближе к губам Абдулы. - Тут тебе не Африка. Или ты хочешь, чтобы я в КГБ позвонил?

Абдула опять отрицательно замотал головой.

- Ира, - позвал Иванов Жирову. - Ну-ка, скажи этому феодалу, чтобы успокоился, что это у него там в Африке ранчо и куча прислуги, а здесь ему не Африка, и церемониться с ним здесь никто не будет. У нищих слуг нет!

- Абдулочка, - сказала томным голосом Жирова, подходя к больному. - Заткни носик и выпей. Он ведь все равно не отстанет, ты же его знаешь.

Иванов стоял в статической позе с протянутой вперед рукой, в которой находился стакан со снадобьем.

Вид мутного и дурно пахнущего лекарства внушал Абдуле страх за свою молодую цветущую африканскую жизнь.

- Пей лекарство, дурак, - сказал Иванов и решительно поднес стакан со снадобьем ко рту Абдулы. - Это при капитализме хочешь - пьешь, а хочешь - нет. А у нас хочешь - пьешь, а если не хочешь - все равно пьешь. В этом и есть преимущество социалистического строя перед капиталистическим. Пей, это твой шанс! Если не выпьешь, то как раз к утру и загнешься.

Абдула плохо знал русский язык, но что значило слово «загнешься» понял сразу. Помимо того, что «лекарство» в стакане плохо выглядело, оно еще и очень дурно пахло. Это его пугало. Но выбора не было. Абдула заткнул нос пальцами и решительно взял стакан в руку.

- На вот, заешь, чтобы не вырвало сразу, - ласково, по-отечески сказал Иванов, подавая Абдуле ложку засахаренного варенья. - Ну, теперь с богом, - махнул рукой.

Абдула не без труда, в несколько приемов, выпил снадобье и жалобно, как ребенок, посмотрел на Жирову.

- Абдулочка хороший мальчик, - сказала она, - ты все-таки выпил эту мерзость, которую дал тебе этот нехороший и злой человек.

При этом она по-матерински погладила его по курчавой, коротко остриженной голове. Глаза Абдулы увлажнились.

После этого он закусил «снадобье» вареньем и снова прилег на кровать и закрыл глаза. Лицо его было искажено гримасой страдания. Видимо, он думал, что в него влили яд, и ждал с минуты на минуту конвульсий и предсмертных мучительных судорог и схваток. Схватки действительно наступили, но совсем другого свойства. Вся комната в лице Иванова, двух его сожителей и Жировой внимательно наблюдала за процессом. Глаза Абдулы были полузакрыты, а руки сложены на груди, как у покойного. Так он пролежал минут двадцать. Внезапно по исхудавшему в результате длительной голодовки телу пробежал какой-то нервный импульс, и первыми проснулись глаза. Глаза стали делать кругообразные движения, как будто что-то искали. Спустя минуту Абдула поднялся и, сев на кровати, сначала надел свои очки, а потом стал снова что-то искать на полках.

- Вот, - сказал Иванов, давая Абдуле в руки старую газету. - Почитай. Думаю, свежая сводка новостей - это как раз то, что тебе сейчас нужно.

Абдула резко схватил газету, вскочил со скрипучей, как телега, кровати, мгновенно обул стоявшие рядом туфли и быстро выбежал в коридор. Вскоре по мраморному полу застучали, как барабанная дробь, его подбитые металлическими подковками башмаки.

- Перешел на бег, - сказал Кася, прислушиваясь, как в гулком коридоре быстро удаляются шаги Абдулы...

...В тоске и мучениях прошло еще два дня, понос, который пришел на смену трехдневному запору, так и не проходил. Абдула прочно обосновался в туалете, еще больше осунулся, похудел, под глазами появились синюшные мешки. Иногда он даже брал с собой подушку, чтобы немного забыться, сидя на унитазе и прислонив подушку к стенке кабинки. Иванов и его команда навещали его там, справляясь о состоянии здоровья. Все его очень жалели, покупая для него традиционный кефир и сладкие сухарики, и заваривали крепкий грузинский чай без сахара. Две последних ночи он почти не спал, потому что вынужден был регулярно посещать туалет.

Несколько раз, проявляя сострадание к больному иностранцу, в комнату заходила Ира Жирова. Она смотрела на лежащего на кровати Абдулу и с сожалением качала головой. Абдула смотрел на нее, и глаза его выражали полную апатию и безразличие.

Иванов был горд, что избавил своего африканского друга от запора.

- Ничего, - говорил он, заваривая для Абдулы крепкий чай в пол-литровой банке. - Теперь выживешь. Будешь меня слушать - человеком станешь.

На третий день Абдуле стало лучше, и он смог самостоятельно сходить поесть в столовую.

- Нужно закрепить успех, - сказал Иванов, когда Абдула в течение трех часов ни разу не испытал позыва сходить в туалет. - Это наша общая победа, можно даже сказать, политическая. Теперь тебе нужно пройти курс реабилитации, - обратился он к Абдуле. - Только здесь чаем не поможешь, тут водка нужна.

- А лекарство, Валера? - умоляюще прошептал с кровати Абдула.

- Я тебе не врач, лекарство назначать не имею права. Будем лечить народными средствами, водкой с солью и черным перцем. Моя бабушка в детстве меня всегда от поноса исключительно водкой с перцем лечила. - Иванов подмигнул Абдуле. - Никогда не пробовал?

- Это, наверно, очень невкусно? - робко переспросил Абдула, боясь обидеть память бабушки Иванова.

- Напротив, это очень вкусно, - меняя стоптанные сандалии на стоптанные туфли, сказал Иванов, - и, вдобавок ко всему, полезно. Я много раз пробовал. Я уверен, что и тебе тоже понравится. Лекарство - просто пальчики оближешь. Я с тобой за компанию тоже водки выпью, только без соли.

- О-о-о-о, - простонал Абдула.

Он помнил вкус предыдущего «лекарства», и все его существо противилось новому эксперименту Иванова.

- Каков основной принцип коммунизма? - спросил Иванов.

Абдула растерянно пожал плечами.

- Главный принцип коммунизма, - назидательно, как лектор, сказал Иванов, - от каждого по способностям, а каждому по потребностям. А потребности, Абдула, у нас простые. Людям хочется выпить. И не нужно быть эгоистом и противопоставлять себя коллективу, нужно идти в ногу с широкими массами трудящихся.

Абдула уважительно и с опаской посмотрел на стоящего в дверях в стоптанных туфлях, без носков, с авоськой в руках Иванова, готового идти в магазин, и неохотно полез в карман джинсов за деньгами.

Спорить с таким авторитетным и грамотным человеком, как Иванов, по вопросам, связанным с преимуществом социалистического строя перед капиталистическим, он не мог.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.