Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(61)
Поэзия
 Ольга Кравцова

/В моем городке…
В моем городке, в ком ртутная явь
себя обозначит под утро,
спросонья бросаются улицы вплавь
из зелени, камня и курток.

Тепла, как любви, изначально в обрез
на острове быта и муки,
а солнце, незрелый подарок небес,
как яблоко, падает в руки.

Крошится печенье обветренных слов
молчаньем, врачующим совесть,
и я понимаю, что нету богов
у города, слитого в повесть.

И я понимаю, что в этом краю
не будет мне выдано роли,
на том основанье, в котором стою,
еще недостаточно боли.

/Экспромт
Вокруг меня все люди середины,
и только я одна ребенок края.
Вот золотые плавают сардины,
а я свой хлеб жую и умираю.
Вот бегает за мной сердечный спонсор
и говорит, чтоб я ушла с работы,
чтоб я писала дома стих и прозу,
а он бы покупал мне сыр и боты.
- Что носом крутишь, на меня в обиде,
глядите на нее, какая фея.
А я б сбежала в чащу к Артемиде,
она бы помогла найти Орфея.

А на работе хлебное начальство
меня спросило, кто Бахтин, однако
пеняло на мое сплошное мальство,
а я смотрела битою собакой.

Вот я закрою дверь и кану в Лету,
и буду воздух пить и есть искусство,
пусть крутят пальцем, думают, с приветом,
а я нашла свое шестое чувство...

/Мы упадем…

Мы упадем, как два зерна,
в стихию, из которой взяты,
и будет хлопотать зима,
укутывая пухлой ватой,
и будет дуть со всех сторон,
чтоб остудить еще горячий
настил, и карканье ворон
нарушит в тишине незрячей
печальный промысел такой
нехитрой вереницы судеб...
Но убедись - не здесь покой,
и суета не в том пребудет,
как мы оттягивали край
и программировали вето,
но вот за нас решил бабай,
сокрытый в междумирье где-то,
как часто главное подчас
бабаи скрытые решали,
и пустота, в которой нас,
как луковки, мариновали,
и как снимали кожуру,
и оставался только стержень,
и как ползли мы в конуру,
вновь возвращаясь к точкам прежним, -
все это будет сжато в ком
и брошено, как мусор, в урну,
душа гуляет босиком,
как то сказал поэт недурный,
что у всего здесь есть лимит,
мы точно этого не знали,
что сыгран фарсовый гамбит,
а мы на что-то уповали...

/Еще…

Еще не смолк мой голос, но ушел
в прелюдию осипшего застоя...
Как дети, говорю я: хорошо,
и остаюсь, в растерянности стоя
еще перед одной
размашистой и звонкой оплеухой...
Вот поворот направо, сам не свой
стоит алкаш, налившийся сивухой,
и смотрит на расколотый пузырь.
Дорога к рынку.
Что, мой поводырь?
Пойдем скорей залечивать обиду?
Еще не скрылись торгаши из виду,
еще пыхтит автобус за спиной,
шуршит цыганка... Но на самом деле
все это мимо, вместе со стеной,
проходит, зацепившись еле-еле
в моей подкорке.
Улица сырая
живет, на проходивших не взирая,
как самый настоящий домовой
под крышей неба с белою трубой.

Я подхожу к своей нетеплой кровле -
рыбак, вернувшись после тощей ловли,
не ощущает большей пустоты.
Вот клумба, словно рыли в ней кроты,
распахана усердием соседским,
с тюльпаном да нарциссом,
дверь с …цким,
как будто не подъезд, а чей сортир
уставился на первозданный мир.

Обида в остывающей квартире
еще больнее, чем тоска о мире,
о вольных незапятнанных хлебах,
размахе творческом,
еще каком порыве…
И вот - сижу я снова на бобах,
яки принцесса. В этой перспективе
я думаю о массе скучных дней,
прошитых сумерками,
словно край тетради.
Что записать в ней - ямб или хорей?
Или анапест? Но размер украден
тоской, тоской... Поет на свой мотив,
смирился ум с ее минорной нотой,
коньяк глотая, хлебом закусив,
дух озабочен лишь виска работой,
а он стучит, переплавляя в сон
сюжет и ритм накопленного к ночи.
То жизнь, как отопительный сезон,
закончилась - как будто,
между прочим…

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.