Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(61)
Лариса Маркиянова
 Попутчики

Вагон дёрнулся, плавно пошел вдоль перрона.

- Он сказал: поехали, он взмахнул рукой, - негромко произнес молодой человек.

- Слава Богу, тронулись, - перекрестилась женщина в платочке, - дай Бог доехать благополучно.

Двое остальных попутчиков купе промолчали.

Пока размещались, раскладывали по полкам вещи, переодевались (мужчины вышли из купе, давая возможность дамам переодеться в дорожную одежду, сами просто скинули один пиджак, другой джемпер), пока передавали билеты проводнице - час с лишним пролетел. До ночи оставалась ещё уйма времени. Поезд отходил от московского вокзала в семнадцать с минутами, прибывал в пункт назначения в девять утра следующего дня.

- Тепло здесь, - заметил старший мужчина, - я думал, будет дуть, оделся потеплее. А здесь градусов двадцать пять, не меньше.

- Так вы бы рубашку сняли, - посоветовала старшая из женщин, та, что в платочке, - рубашка у вас фланелевая, запаритесь. Наверняка внизу маечка или футболочка имеется. Так вы не стесняйтесь, скидывайте рубашку.

- И то верно, - согласился мужчина и снял рубашку.

Под ней и впрямь оказалась белая футболка с надписью «Борис, ты прав!»

- Вас Борисом зовут? - полюбопытствовала женщина в платочке.

- Да нет, - улыбнулся мужчина, - эта футболка мне досталась много лет назад от агитаторов за Ельцина. Ходили тогда по домам и дарили то футболки, то кепки. Уже и Ельцина давно нет, а вот агитационная футболка ещё жива. Меня Юрием зовут.

- А по батюшке как будет?

- Да зачем это. Ехать нам недолго, потом уже и не встретимся никогда, так что ни к чему формальности. Просто Юрий. А вас как?

- Ну, тогда меня просто Валентина, Валя, - улыбнулась женщина, мгновенно помолодев от этой улыбки.

И стало ясно, что женщина она ещё не только не старая, а даже и не пожилая. Просто платок на голове, длинная чёрная юбка и объёмная невыразительная блуза добавляют десяток-полтора к её возрасту.

- Очень приятно, Валя, - улыбнулся ответно Юрий, - а вас как, молодые люди?

- Денис, - кратко представился молодой человек.

- Наташа, - сдержанно сказала женщина лет тридцати пяти.

- Ну и славно, - подытожил Юрий.

...Немного спустя дружно пили чай. Никто не отказался от предложения проводницы насчет чая. Правда, к чаю каждый припас своё: Валя достала из пакета пачку овсяного печенья с изюмом. Денис - пирожки, закупленные в привокзальном буфете. Наташа - бутерброды с колбасой и сыром. Юрий вывалил на стол целый пакет с продуктами: яйца варёные, курочка запечённая, несколько упаковок творожка «Даниссимо», ветчина, нарезанный сервелат, помидоры, фрукты, вафли, конфеты, булочки с маком.

- О, да вы, Юрий, чревоугодник, гурман, - снисходительно улыбнулась Наташа.

- Да, знаете ли, люблю повеселиться, а особенно поесть, - ответно улыбнулся Юрий, - я всегда в дорогу беру еды побольше - для себя и попутчиков. Разное случается, иной раз человек второпях пустой в вагон садится, так неловко есть одному, когда у него с собой нет ничего.

- Заботливый вы, - усмехнулся Денис, - и что, часто ездить приходится?

- Работа такая, с командировками связана. Заместитель директора по снабжению. Вот мотаюсь по стране, договариваюсь о поставках, договора заключаю, ищу, где дешевле, выгоднее. Но мне нравится. Ну, давайте трапезничать. Время ужина.

Они не спеша «трапезничали», переговариваясь о разном. За окном темнело, но еще хорошо просматривались бегущие мимо заснеженные поля, ели под пухово-снежными накидками, прихваченные инеем берёзы. И так хорошо было этим разным людям, волею обстоятельств сведенным вместе на несколько часов на крошечном пятачке, пить горячий крепкий чай в гранённых стеклянных стаканах в подстаканниках, есть большие пышные пирожки, бутерброды, отламывать по очереди куски белого мягкого мяса от курочки, говорить на разные общие темы - о том, о сём. Больше всех говорил Юрий. По всему чувствовалось, что он любитель общаться, да и человек добродушный, внимательный к другим. Рассказывал забавные случаи, связанные с командировками, разъездами. Рассказывал мастерски, так что остальные слушали с удовольствием, много смеялись.

- А вот у меня тоже был случай в жизни, - пользуясь паузой, вставила Валя, - лет десять назад случилось. Муж мой Павел, ныне покойный, жив был еще. Летом было дело. Дочка тогда малая была, третий класс закончила, в детский лагерь мы её на месяц по путевке отправили. Поехали в выходной день навестить. Навестили, убедились, что все в порядке - весёлая, здоровенькая бегает, новые подружки завелись, кормят хорошо. Ну и ладно. Гостинцы оставили, отправились домой. А идти до автобуса решили не по дороге, вкругаля, а напрямик - через овражек. Спустились вниз, а понизу речушка течёт, не широкая да не глубокая, чистая - донышко видно. Ну, мы разулись, обувь в руки взяли да пошли через речку. Муж мой первым прошел, я за ним. И вот на серединке... До сих пор не знаю, как это объяснить. Вдруг в одно мгновение показалось мне, что я под водою оказалась вся. Вода надо мною сомкнулась, вижу через толщу воды наверху вроде солнце светит, а внизу так сумрачно, странно как-то. И слышу я смех - тихий такой, девчоночий, озорной, вроде как шаловливый, и нежный-нежный, что колокольчик. Все это в одну секунду, я даже испугаться не успела. И вдруг чувствую, как кто-то невидимый меня за ногу схватил. Крепко держит. Вот тут я испугалась. Дико испугалась. Крест на себя кладу и «Отче наш» читаю, а саму колотит, трясёт всю, а я молюсь изо всех сил. И вдруг вижу: стою я посередь речки, а воды мне и до колен нет. Павел смотрит на меня удивленно с другого берега. А я все «Отче наш» читаю и крещусь, крещусь - рука так и мелькает. Не помню, как на берег выскочила. Павел мне: «Валя, ты чего?» А я ему: «Бежим отсель скорее!» Побежали. И что интересно: мы вверх торопимся, ногами сучим, и край овражка - вот он, рукой подать, метров пятнадцать, а никак мы до этого края не добежим. Из сил выбились, запыхались, пот катит градом с нас, а никак не выберемся. Что за напасть? Кричу Павлу: «Молись!» А он, надо сказать, хоть в детстве и крещёным был, а не верил в душе. Мне не препятствовал в церковь ходить, но сам не ходил никогда, молитвы ни одной не знал. «За мной повторяй! - кричу, а сама: - Отче наш! Иже еси на небесех! Да святится имя Твое! Да приидет Царствие Твое! Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли! Хлеб наш насущный даждь нам днесь! И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим!» А Павел за мной, как заведённый, все слово в слово повторяет в голос. И вот когда мы с ним прокричали: «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого!», так тут же из оврага одним махом и выскочили. Повалились без сил на траву, мокрые все. Смотрим друг на друга ошалевшими глазами, ничего не поймём. Уже потом, когда в автобусе ехали немного успокоившиеся, Павел говорит мне: «Валюш, что это было? Как думаешь?» А я ему: «Нечистая сила нас с тобою в том овраге водила. В воде русалка за ногу меня хватала. Плохое место, страшное. Только с божьей помощью и спаслись. Так бы и сгинули иначе». На следующий день в воскресенье проснулись, солнце светит ярко, все хорошо, Павел мой и говорит с усмешкой про вчерашнее: «Показалось нам, померещилось. Коллективная галлюцинация». А ему на ногу свою показываю: глянь. А на щиколотке моей отпечаток - пять синяков чётких, каждый с хороший пятак: четыре рядышком с одной стороны, а пятый с другой. Ровно как кто пятерней крепко держал за ногу. Вот такой случай. Крест истинный, не вру!

- М-да, - удивлённо крутит головой Юрий.

Остальные тоже под впечатлением.

- Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам, - вставляет к месту цитату Денис, - я, когда в армии служил, тоже несколько раз был свидетелем труднообъяснимых, с точки человеческой логики, случаев. Один особенно запомнился. Мой друг Иван, в армии подружились, зимой на военных учениях вынул чеку и кинул боевую гранату, а она зацепись за рукав бушлата и ему под ноги упади. По всем законам физики и прочим, ему тут и должны быть полные кранты. Он сам потом рассказывал мне: «Вдруг как будто время остановилось, замерло. Я всё вижу, все понимаю: вот граната медленно падает мне в ноги, вот сейчас взрыв, и меня не станет. И я вылетаю одним махом из окопа и пулей лечу дальше от этого места. Как можно дальше! И успеваю отлететь на несколько метров и упасть в снег, закрыть руками голову, вжаться в землю. И тут только взрыв». Посекло его немного осколками, так, пустяки. Зимой одежды на солдате много. В общем, полежал с недельку в госпитале и в строй вернулся, как ни в чем не бывало. Но как это может быть, чтобы солдат успел выскочить из окопа и пробежать несколько метров, прежде чем граната взорвалась?

Наступила долгая пауза. Каждый что-то важное подумал о себе, о жизни.

- Вы, Денис, стало быть, в армии служили? Похвально. Сейчас многие стараются уклониться под любым предлогом, - сказала Наталья.

- Я сначала институт закончил. Потом служить пошел. Теперь вот работаю. Сейчас из командировки домой возвращаюсь.

- Молодец, - сказала Валя, - это правильно. Молодой человек должен пройти всё в своей жизни. А то сейчас столько бездельников, болтаются, ни работать, ни учиться, ни служить в армии не хотят. Не то что в наше время. Очень много распущенности, вседозволенности. Вот мою дочку взять. Такая девочка росла послушная да хорошая. А ласковая какая, все мамулечка да красотулечка. Просто ясный свет в окошке нам с мужем была. И училась в школе хорошо, и по дому мне всегда помогала. Я с работы приду, а дома все прибрано, ужин сготовлен. Так радостно на душе делалось. Когда Павел умер, она меня очень поддержала, не дала духом упасть. А как выросла да влюбилась - всё, пропало дело. Перешла жить к парню, уже год как без регистрации, без венчания живут. Я ей говорю: «Нельзя так. Грех это большой. Разврат». А она: «Ты, мама, ничего не понимаешь. Сейчас все по-другому. Главное, что мы любим друг друга». А я так считаю: люби, коли любится, но сначала распишитесь. Я даже отказалась знакомиться с ним, с этим сожителем дочери моей. С дочкой-то помирились, теперь хоть общаться стали.

- А может, ничего парень. Вы бы сначала на него посмотрели, прежде чем выводы делать, - предположил Юрий.

- А чего на него смотреть, - нахмурилась Валя, - чай не картина, чтоб на него любоваться. Ясное дело, что непутёвый. Путёвый все по-человечески бы сделал.

- Да не переживайте вы, - попытался успокоить Валю Денис, - ничего страшного в том, что сначала поживут вместе, потом распишутся. У меня почти все друзья так живут, половина уже оформили отношения. Другие - вот-вот оформят. Штамп в паспорте - это не главное. Мы тоже гражданским браком с женой жили, но как раз перед моим отъездом решили подать заявление - жена в положении.

- И правильно! - горячо поддержала его Валя. - Правильно, Денис. Дитё должно от законных родителей рождаться. Видится мне, что у вас хорошая, крепкая семья получится.

- М-да... - задумчиво произнес Юрий, - крепкая семья - это в жизни самое наиглавнейшее. Теперь я это знаю точно. Никакая работа, никакая карьера, свобода, деньги, власть - ничего не заменит человеку хорошей семьи. Я вот по глупости и по молодости семью не сберег. Теперь страшно каюсь!.. Да поздно. Поздно! А ведь все было у меня. Было!.. Еду сейчас в город, где был когда-то счастлив. Пятнадцать лет там не был. Уехал от любимой жены и двоих родных сынов. Зачем?! Дурак! Думал, на время. Оказалось, навсегда. Жену вернуть уже вряд ли удастся. Старший сын меня тоже наверняка не признает. Скажет: на кой ляд ты мне теперь, когда я сам дядя взрослый. Но вот с младшим ещё есть шанс найти общий язык. Я его через Интернет разыскал год назад. Переписывались. Он - втихаря от старшего брата и матери. Вот еду теперь к нему. Всё бы отдал сейчас, чтоб хоть одну родственную душу, хоть одного близкого человека найти.

И опять все надолго замолчали.

За окном уже была темень, только и видна заснеженная насыпь да чернеющий тучей лес вдоль неё. Где-то изредка промелькнет одинокий свет фонаря да вдали слабая россыпь огней какой-нибудь деревушки, затерявшейся в белых полях.

- А вы, Наташа, кто по профессии? - неожиданно нарушила тишину Валя, - Что-то ничего о себе не говорите.

- Я - педагог, - сдержанно пояснила Наташа.

- Хорошая профессия, нужная, - похвалила Валя.

- Каждая профессия нужная, - лаконично ответила Наташа.

- Это верно, - поддержал разговор Юрий, - но важно, чтобы каждым делом занимался профессионал. Сейчас очень мало стало истинных профессионалов, не то что раньше. Это не то чтобы я брюзжал, как обычно бывает у пожилых. Это, к сожалению, реальность наших дней. И чем дальше, тем меньше профессионалов остаётся. Обучение теперь явно хромает, да и люди все стали мерить только деньгами. У нас на предприятии молодые сотрудники говорят: по зарплате и работа, будете хорошо платить - будем хорошо работать, и наоборот. С одной стороны, оно, вроде, и верно. Но с другой... Раньше, пока всё неотложное не сделаешь, домой не уйдёшь. А как иначе? И в выходной день выйдешь, и после работы задержишься. И всё время повышаешь свои знания, вникаешь, опыта набираешься, растёшь в профессиональном плане. Ну, на предприятии - ладно, куда ни шло. Но вот когда, к примеру, врачи - неучи, халтурщики, то это уж ни в какие ворота! Это же жизнь человеческая на кону. Или опять-таки педагоги. Раньше учитель душой болел за каждого ученика, чтоб понял, чтоб усвоил материал. А теперь: я вам материал рассказал, а вы как хотите, ваше дело. Мой младший мне пишет: «Не могу больше. Уйду из колледжа. Брошу. Как раз весной в армию заберут. Лучше армия, чем терпеть эти издевательства». Там его одна преподавательница поедом ест, чем-то он ей поперёк встал. Он парнишка, похоже, с гонором, что-то там сдерзил ей, и эта штучка, видно, тоже с характером. Но ты чего с парнем воюешь, а? Ну силы же явно не равны: у той и власть, и опыт, и все преимущества. А он против неё - пешка. Так будь ты с сочувствием и пониманием. Ты же педагог, вспомни себя в этом возрасте, все тогда были дерзкие да языкастые максималисты, это потом жизнь укатает да уломает. Нет, упёрлась, не ставит ему зачет, хоть застрелись! Он пишет: я уж все её лекции вызубрил, и формулы от зубов отскакивают, нет, она к чему-нибудь да придерётся... Наверняка старая дева. Эти вечно на всех злые, особенно на молодых.

- Не переживайте, Юрий, - пожалела Валя, - сдаст ваш сын этот злополучный зачет. И с сыном подружитесь. И с другим сыном тоже. А там, глядишь, вдруг и с супругой сойдётесь. Она замуж-то не вышла?

- Нет. Не вышла. Вся жизнь на детей ушла, пока я в погоне за счастьем и длинным рублем пробегал, - вздохнул Юрий.

- И как, догнали? Рубль? - усмехнулся Денис.

- Да как сказать. В общем, не жалуюсь. Квартиру в Москве купил, двухкомнатную, а это для столицы немало, машину дорогую. Да и сбережения имеются, - и снова горько вздохнул. - Спрашивается, на кой ляд мне одному это? Всё бы им отдал, лишь бы приняли меня.

- Примут, - пообещала Валя. - А у вас, Наташенька, семья имеется?

- Да, - лаконично ответила та, - имеется. Муж, сын школьник, дочка в детский сад ходит. Полный комплект. Давайте укладываться, что ли. Завтра особо долго спать не получится.

- И то верно, - согласилась Валя.

И все стали готовиться ко сну.

Наташа на своей нижней полке уснула моментально, едва легла. Валя немного поёрзала, повздыхала, но тоже скоро утихла. Юрий наверху не спал, лежал, уставившись в потолок. Хотелось курить, но лень было вставать, выходить в тамбур. Денис тоже не спал, думал о чем-то. Наконец перевернулся на другой бок и незаметно ушёл в сон...

Проснулся он среди ночи. Было душно, хотелось пить. Откинул одеяло, тихо, чтобы никого не разбудить, спустился вниз, прихватил со стола начатую пол-литровую бутылку минералки, вышел, осторожно прикрыв за собою дверь.

В тамбуре курил Юрий.

- Не спится? - спросил Денис.

- Ни в одном глазу. Душа растревожена. Вот стою, жизнь свою перебираю. Все о завтрашнем дне думаю. Как-то меня город родной примет. Или не примет. А ты чего не спишь, молодой да красивый? Налоги, небось, все заплатил. Совесть чиста.

- Душно там. Подышать вышел.

- А... Понятно. Стало быть, домой едешь. К жене. Счастливый. И кого же вы с женой ждёте - сына или дочку?

- Не принципиально. Лишь бы здоровенький да умненький был.

- А я вот первого сына ждал, - улыбнулся в полумраке Юрий, - сыном бредил. Наследник. Продолжатель рода. Чтоб фамилию мою продолжил. Он-то продолжил, как и младший, а я вот маху дал. Что интересно, когда уезжал от них, думал, ненадолго. Денег для них подзаработаю и вернусь. А жизнь так закрутила, туда-сюда, глянь, а уж и несколько лет прошло. И вроде как-то уже и неловко назад к ним ехать. Дальше - больше. Хм... Вот стою и думаю: а ведь не захочет сынок меня увидеть. С какого боку он это должен делать? Я уезжал, ему едва пять исполнилось. Считай, всю жизнь без отца рос. Ну да, деньги я присылал, подарочки к праздникам и на дни рождения, ну, а потом просто деньги. Но деньги отца не заменят. Точно не пожелает и знать. Прикроется делами. А ведь у меня надежда была, слабенькая, правда, но была, что через него я и с женой своей увижусь. Мы ведь официально до сих пор с ней в браке. Не подала она на развод, хоть и бросил я, считай, её с детишками малыми. А к старшему сыну не стоит и подступаться, этот точно не простит. Младший пишет: брат строгий, резкий, принципиальный. Нет, не простят. Зря еду.

- А вдруг примут. Обрадуются ещё. Может, ждут все эти годы. Вот ведь не подала на развод ваша супруга, - Денису стало жаль этого постороннего человека. Мужик, видно, и впрямь неплохой. Нормальный дядька, только ошибку совершил. Да кто ж без ошибок. Хотя без отца и впрямь плохо.

Они ещё долго стояли у окна. Каждый думал свою думу. Мерно стучали колёса...

- ...Эй, мужики! Подъём! - ласково-весело разбудила обоих утром Валя. - Меньше чем через час приедем. Вставайте.

Они с Наташей сидели внизу уже умытые и причёсанные, переодетые.

Сдали постели проводнице, ещё раз проверили, всё ли уложено. Потом пили чай, но не как накануне, не спеша, а деловито. Отдали стаканы. Оставалось минут двадцать пути. Молчали.

- Вас, Наташа, муж встречать придёт? - поинтересовалась Валя.

- Нет. Не придёт. Он меня дома ждёт, детки ещё спят.

- А меня дочка обещалась встретить, груза у меня много. Я ведь родственницу ездила навещать в Подмосковье, вот она и надавала разных вкусностей да подарков для меня и дочки.

- Я на всякий случай, так просто, сыну сообщил дату приезда и номер вагона, - задумчиво сказал Юрий, - как знать... - В отличие от себя вчерашнего был он сейчас молчалив. Было видно, что он взволнован возможной предстоящей встречей с сыном.

- Придёт! Обязательно придёт, - заверила его Валя.

И остальным попутчикам Юрия - Наталье и Денису - остро захотелось, чтобы сын непременно пришёл встретить отца.

...Вагон замедлил ход.

Вот и перрон показался.

Вот и здание вокзала.

Поезд дёрнулся и встал.

Первым на перрон вышел Юрий. Он принял от Наташи и Вали их вещи, помог выйти. Стоял около вагона, озирался, не узнавая ни вокзала, ни города. Последним из теперь уже бывших попутчиков вышёл Денис.

- Ма! Привет! - выныривает из толпы встречающих тоненькая девчушка в курточке и джинсах, кидается обнимать Валентину. - Мамулечка моя! Роднулечка! Красотулечка! Дорогулечка! - и вдруг осеклась, остолбенела: - Деня? Ты? Я тебя завтра жду... Ма, это муж мой, Денис...

- Валя... Валентина Андреевна, очень приятно, - бормочет растерянный Денис и жмёт руку ошарашенной Вале.

Валя переводит непонимающий взгляд с дочери на Дениса, с Дениса на дочь и обратно.

Обоих выводит из ступора парнишка, подошедший к стоящему рядом Юрию: сын. Мгновенно посветлевший лицом Юрий словно ожил, встрепенулся, вскинулся.

- Юрий Викторович. То есть папа. Очень рад. Очень, - говорит, сбиваясь, парню, а тот смотрит на него любопытно-снисходительным взглядом, который вдруг становится удивлённым:

- А вы чего, вместе, что ли, приехали? - он кивает на Дениса. - Здорово, брательник. Мать сказала, что ты только завтра явишься. - И вдруг ещё более поражаясь: - Наталья Юрьевна? Здрасти.

- Здрасти! - заходится весёлым хохотом Наташа. - Всем здрасти! Нет, ну надо же! А?! Вот и не верь после этого выражению, что мир тесен! Поразительно! И как славно! Просто сказка. Да, и что б уж совсем сказка со счастливым концом: Марьянов, завтра зайди с зачёткой после первой пары в двести десятый кабинет. За зачётом.

/Все будет хорошо

Звонок. Открываю дверь. За дверью красавица - молодка лет тридцати с небольшим, точеная фигурка, облегающее красное платье-мини открывает загорелые красивые ноги, в глубоком декольте пышная грудь. Макияж, все дела. Улыбаюсь красавице: вам кого?

- Мне вас, - отвечает строго, - меня Любовь зовут.

- Любовь - это прекрасно. Приятно, когда в дом приходит любовь, - радуюсь я, распахивая дверь шире, - входите.

Входит. Стоит посередине прихожей, оглядывается.

- Да вы в комнату проходите. Вон туда. А я быстренько на кухню, у меня там блинчики жарятся. Выключу плиту.

Возвращаюсь к красавице через пару минут. Она сидит в кресле, нога на ногу, локоточки на подлокотниках, спина изящно выгнута, как у кошки перед прыжком. Чувствуется, что предстоит серьезный разговор. Что ж, поговорим.

- Чай? Кофе?

- Нет. Ничего не надо.

- Хорошо. Я так понимаю, что у вас разговор ко мне имеется. Слушаю. Меня зовут Надежда Петровна.

- Я знаю. Я про вас все знаю.

- Да? - искренне удивляюсь я. - Надо же. А я вот про себя далеко не все знаю. Вы потом расскажите мне про меня подробно, ладно? Мне просто интересно. Особенно любопытно узнать свое будущее.

- Охотно расскажу про ваше будущее: очень скоро от вас уйдет муж.

- Сергей? Хм... И куда же он уйдет?

- Ко мне. Я его любимая женщина.

- А… - наконец доходит до меня, - вы - его любимая женщина. Понимаю. Знаете, а я тоже его любимая женщина, по крайней мере, он сам так говорит. Надо же, какое совпадение. Слушайте, Любовь, а давайте по этому поводу выпьем.

- Вы что? Не буду я с вами пить. Вот еще.

- Да вы не пугайтесь. Я же не предлагаю вам напиться. Так, чисто символически - по глоточку за знакомство.

Я иду на кухню за вином и бокалами.

Возвращаюсь. Красавица Любовь по-прежнему восседает в кресле, локоточки на подлокотниках, нога на ногу, спина как у кошки перед прыжком. Я ободряюще улыбаюсь ей, ставлю на стол бутылку и фужеры. Наливаю на донышко в фужерые.

- Давайте, Любовь, за знакомство, - протягиваю ей фужер.

- Не буду я с вами пить.

- Ну, как хотите. - Я выпиваю из своего бокала, поясняю: - Это я за знакомство, выпиваю из другого: - Это я по поводу повода вашего прихода... Итак, Любовь, - я сажусь в другое кресло, - вы пришли забрать моего мужа.

- Именно. Тем более, что он уже практически мой муж. Осталось только оформить все документально. Он любит меня, а я его. Любовь - это главное в жизни. Поэтому мы должны быть с ним вместе. Я говорила об этом с ним, и он в принципе согласился.

- Прекрасно, - радуюсь я, - сейчас мы с вами, Любовь, все вместе сделаем.

- Что сделаем?

- Мы вместе соберем вещи моего, пардон, вашего Сергея. Потом вызовем такси, и вы все увезете.

- Так… вы согласны, что ли?

- А что мне остается? - смеюсь я. - Давайте, голубушка, сразу и приступим. В том шкафу все вещи и предметы мужского туалета выгребайте. А я в спальне все подберу. Поехали. Цигель, цигель, ай-лю-лю!

«Ветка сирени упала на грудь, миленький мой, ты меня не забудь. Миленький мой, ты меня не забу-удь! Ветка сирени упала на грудь», - пою я, доставая стопочки мужских отглаженных рубашек из шифоньера. Так, светлые летние брюки, летние джинсы, утепленные джинсы. Носки. Трусы, плавки, футболки. Носовые платки. Джемпер. Еще джемпер. В нижнем ящике электрическая бритва. Три кожаных ремня. На вешалке пестрая гроздь галстуков. Костюм выходной. Еще костюм. Еще. Ветровка. Куртка демисезонная. Куртка зимняя кожаная... Так, что еще? А где его черный японский зонт? Вот он, голубчик. «Миленький мой, ты меня не забу-удь! Ветка сирени упала на грудь!»

Является Любовь.

- Что, уже все собрали? - удивляюсь я. - Быстро вы. Надеюсь, ничего не пропустили? Там в тумбочке под телевизором документы. Мои оставляете, его забираете! - командую я. - Цигель-цигель! Ай-лю-лю!

«Ветка рябины не тонет, плывет. Миленький душу на ленточки рвет. Миленький душу на ленточки рве-ет! Ветка рябины не тонет, плывет».

- Надежда Петровна, - прерывает мою самозабвенную арию Любовь, - а почему вы так быстро согласились отдать мужа мне?

- А что такое? Разве вы не рады?

- Нет, я рада, конечно. Только… Непонятно как-то. Я думала…

- Вы думали, что я буду рыдать, кричать, драться за него, вас выгонять, да? Нет, милая. Зачем мотать нервы себе и вам? Зачем устраивать спектакли, если все уже решено. Глупо. Там на кухне бокал рыжий с изображением тигра - его тоже берите. Это Сережин любимый, внучка подарила на день рождения.

Расправившись с шифоньером, достаю с антресолей фотоальбомы. Пролистываю, вынимаю все фото, где Сергей. Получается приличная стопка. Аккуратно складываю в пакет.

Снова является Любовь.

- Надежда Петровна, я что подумала: ведь это чисто моя инициатива - насчет переезда Сергея ко мне. А вдруг он будет возражать?

- Да ни в коем случае! Как он может возражать против переезда к такой красавице, да еще по имени Любовь? К любимой и любящей женщине! Он будет только рад, - решительно рассеиваю я ее сомнения. - Сейчас мы все сложим в одно и вместе посмотрим, не забыли ли чего. Берите вот это, я вот это - и понесли в зал.

Мы переносим вещи в зал, складываем на диван. Вместе с тем, что уже приготовила Любовь, получилась приличная куча: весь диван завален с горою.

- Инструменты! - кидаюсь я к кладовой.

Так, ящик с инструментами, электродрель, набор сверл. Еще ящик с разными железяками. Коробочка с гвоздями и шурупами. Кажется, все.

- Кажется, все! - подвожу я итог, после того как перенесла все железки к дивану.

- Надежда Петровна, может, я все же несколько поторопилась? Давайте я сначала поговорю с Сергеем? Хотя бы по телефону.

- Это совершенно лишнее! Вы согласны, Сергей тоже, я не возражаю. Все нормально. Сейчас я принесу пакеты, баулы, мешки - будем паковать.

«Ветка акации бьется в стекло. Счастье стучалось, да мимо прошло. Счастье стучалось, да мимо прошло-о! Ветка акации бьется в стекло».

Мы ловко и аккуратно пакуем вещи в четыре руки. Работа спорится. Время от времени я, вспомнив что-то еще, убегаю то в спальню, то на кухню, то на балкон, то в прихожую, то в кладовку - как птица в клювике несет в родное гнездышко червячка или травинку, так и я все несу и несу к дивану то флешку, то фотоаппарат, то зубную щетку и пену для бритья, то тапочки, то гаечный ключ, то кроссовки, то зажигалку с пепельницей.

Уф. Кажется, все. Упс! Новый ноутбук! Любимая игрушка моего мужа, пардон, бывшего мужа.

- А вот в этом пакете, Любовь, его грязные вещи, не успела постирать, так вы уж сами.

- Да нет уж, не возьму.

- Да нет уж, возьмите. Чтобы не было потом причины ни ему, ни вам сюда возвращаться. Ну что, вызываю такси?

- А… можно чаю?

- Можно.

Пьем чай на кухне. С блинчиками.

- Я его люблю, - доверительно рассказывает мне Любовь. - Он очень хороший. Он умный, тонкий, великодушный, заботливый, внимательный, веселый и щедрый. Он знаете, какой? Он…

- Знаю, - киваю я, - грубый, ленивый, молчун, неряха, невнимательный. Никогда не вспомнит ни день рождения жены, ни про Восьмое марта. Жмот и скряга, каких мало. А еще у него пунктик - помешан на чистоте, везде ему бардак мерещится, достал меня уже своими придирками. Это он в отца пошел, тот таким же был.

- Не может быть! - не верит Любовь. - А может, я ошиблась адресом? Напутала? Может, ваш Сергей - это вовсе не мой Сергей.

- Никакой ошибки. Все правильно. Вы ведь шли к Надежде Петровне, а я и есть Надежда Петровна.

- Но почему тогда он такой разный?

- Вы не переживайте, Любовь, - успокаиваю я ее, - меня он разлюбил, а вас полюбил. Потому и отношение такое разное. У вас все хорошо будет. Еще добавки?

Любовь задумчиво кивает. Доливаю чаю, докладываю блинчики.

- Вкусные, - хвалит Любовь, - а вот я готовлю не очень.

- Ничего. Он ведь неплохо зарабатывает. Будете в ресторанах питаться или наймете домработницу. Это не главное. Главное в жизни - любовь!

- А почему вы сказали, что вы тоже его любимая женщина. Это он так вам говорил?

- Редко. Только в минуты хорошего настроения. А они у него случались не часто. Вернее, на людях он сама вежливость и душевный, приятный человек, а дома совсем другой - раздраженный, замкнутый, злой, всегда всем недовольный, ничем ему не угодишь. Он из тех, кто несет в дом весь негатив, что накопил за день, чтобы обрушить все на близких, то есть на меня. Но это потому, должно быть, что я ему надоела, стала раздражать. У вас совсем другое дело - любовь, взаимопонимание, значит, все обязательно будет хорошо.

- И все же он хоть изредка да называл вас любимой женщиной?

- Врал, должно быть. Или по привычке говорил. Не берите в голову. Сравните себя и меня - где уж мне до вас, красотки такой.

- А вы еще вполне ничего, - критически окидывает меня взглядом Любовь, - очень даже. Честно говоря, я вас представляла совсем другой - старой, ворчливой, опустившейся толстой теткой. С его слов так выходило.

- Это потому, что он меня так видит. Надоела я ему, опостылела. Можно понять, за столько-то лет.

- А вам не жалко, что он уходит?

- Жалко?! - хохочу я. - Вот уж нет! Совсем наоборот. То есть, я хотела сказать, что я постараюсь мужественно пережить эту потерю.

- Надежда Петровна, а давайте… по две капли. За знакомство.

- А давайте, - подмигиваю я ей и ухожу в зал за бу­тылкой.

- … Ну, будем. Чин-чин!

- За знакомство, - Любовь выпивает вино, промокает губки салфеткой, оглядывается, - а у вас очень мило. Уютно. Мне понравилось. Чистота, порядок, все со вкусом. Видно, что вы хорошая хозяйка. А для меня уборка - чистое наказание. Терпеть не могу этим заниматься. Сразу настроение портится. Жалко свою жизнь тратить на такие низменные, неинтересные вещи.

- Честно говоря, и мне иной раз бывает жалко. Но еще жальче обрекать себя и близких на житье в грязи и хаосе. А вообще, я люблю заниматься хозяйством. Готовить люблю. А еще я петь люблю.

- Я заметила.

- А давай споем вместе?

- Я не пою.

- Жаль. Под хорошее настроение Сергей любил иной раз попеть со мною хором.

- А ваша дочь… Как она отнесется к тому, что ее отец ушел из семьи?

- Это ей не понравится, конечно. Отца она обожает. Но что делать, раз так случилось? Вы это в голову не берите. Это уже мои дела. Я Наташе все растолкую, поймет. Не сейчас, так со временем. Все же сама уже мама, моей внучке скоро три будет. Ну так что, вызываем такси?

- Ой, я как-то не рассчитывала… Боюсь, что денег на такси может не хватить. Давайте я в следующий раз все увезу.

- Ничего, я заплачу. Все же Сергей мне не совсем посторонний.

- А может, все-таки…

- Нет уж, Любовь, никаких «может быть». Не стоит откладывать на потом такие важные, судьбоносные дела. Ой, секундочку, телефон… Да, Сережа. Слушаю… Стоп. Давай, милый, сменим тон, поговорим спокойно, без ора. Что ты хотел сказать? Да, я все сделала, что ты наказывал. Да, квартплату, за телефон тоже, Интернет проплатила. Да, джемпер из химчистки забрала. С сестрой твоей Тамаркой по магазинам прошлись, все, что ей нужно к юбилею, закупили… Сациви на ужин? Вот этого не обещаю… Как почему? Думаю, что сегодня ужинать ты будешь в другом месте… Где? Думаю, скоро тебя известят об этом. Да нет, никакими загадками я не говорю. Не сбрендила, и крыша моя на месте. И настроение прекрасное. Пою. Пью чай с блинчиками. Ну ладно, Сереж, дела у меня. Ты ни о чем не переживай. Все будет хорошо.

Любовь растерянно топчется на лестничной площадке. Таксист, маленький энергичный мужичок, делает уже третью ходку за вещами. Я с улыбкой говорю:

- Любовь, вы абсолютно правы: главное в жизни - это любовь. Все остальное второстепенно. Я желаю вам с Сергеем от всей души большого счастья, полного взаимопонимания. Берегите свое чувство. Товарищ таксист, вы все? Вот деньги, возьмите, сдачи не надо - поможете барышне вещи донести до квартиры. Да, Любовь, вот здесь я записала рецепт блинчиков, которые вам так понравились. Как-нибудь на досуге приготовьте Сергею, он любит вкусно поесть. И не переживайте вы так. Все будет хорошо!

/Блатной

Все сотрудники отделения называли его за глаза «наш блатной». «К нам снова наш блатной явился» - с улыбкой замечаем, услышав крик и шум. В глаза же называли Иван Степанович, почтительно здоровались, вежливо прощались. Особо почитать и уважать Ивана Степановича им было не за что. Если бы не был он отцом начальника их отделения, и вовсе бы гнали его отсюда взашей без лишних церемоний. Но раз так случилось, что приходился он родным папой их непосредственному руководителю, то надо было считаться с этим обстоятельством, называть почтительно по имени-отчеству, интересоваться здоровьем и делами. Ну, интересоваться делами - это уж потом, когда кризис был позади.

В общем-то, Иван Степанович не был особо вредным или неприятным типом. Так, обычный, нормальный, среднестатистический российский мужик немного за шестьдесят. И грехов особых за ним не наблюдалось. Хотя, конечно, не без того. А кто у нас без греха? Человек рождается уже во грехе. А уж за шестьдесят с хвостиком вольно или невольно обрастешь ими, как подводная часть проплавающего свой век корабля ракушками да лишаем.

Насчет всех грехов Ивана Степановича не в курсе, а вот один его грех, или, выразимся мягче, недостаток характера, налицо - был Иван Степанович вспыльчив до крайности. Человек холерического темперамента, нервный, взрывной, мгновенно раздражаемый, он мог взорваться по пустяковому поводу. Особенно это стало проявляться после того, как полтора года назад он овдовел, а за три месяца до того ушел на заслуженный отдых. С его неспокойным, деятельным характером было ему до чёртиков тошно и тоскливо проводить одинокие дни в стенах панельной однушки. Душа и тело отчаянно требовали действий, событий, перемен. А какие особые перемены могут быть у одинокого пенсионера? Телевизор он особо не почитал, так, последние новости узнать да в который раз посмотреть добротный советский фильм о войне. К чтению себя тоже не приучил. Разве что газетку свежую проглядеть, приняв во внимание, что половина опубликованного - вранье чистейшей воды или искаженная информация. Промаявшись от безделья с полдня, Иван Степанович собирался, одевался и отправлялся по магазинам, аптекам, на рынок - на людей посмотреть, себя показать.

Вот в такие вылазки и случались с ним зачастую разные происшествия. То с наглой продавщицей в магазине сцепится, то с хамоватой кондукторшей в общественном транспорте схватится, то на рынке разругается в пух и прах, то в ЖЭКе поскандалит. При этом ему было принципиально важно, чтобы последнее слово непременно за ним осталось, одержать, так сказать, моральную победу над противником. Но некоторые уступать не желали ни в какую. И тогда разгоралась словесная драчка. Иной раз она приобретала масштабы грандиозного скандала, переходящего в рукоприкладство, так что несколько раз присутствующими были привлечены сотрудники полиции для урегулирования ситуации.

После одного большого скандала сын Ивана Степановича в сердцах и высказал: «Ты бы, батя, полегче как-то. Ты же меня подставляешь. Я не знаю... валерьяночку почаще пей, что ли. Ну сколько можно тебя выручать... А знаешь что, ты как почувствуешь, что вот-вот опять сорвешься, сразу мне звони или нашему дежурному. Я дам указание, чтобы на место по твоему звонку мигом наряд высылали, тебя мои орлы будут доставлять в отделение, и тут уж выпускай пар сколько душа твоя пожелает».

Так и повелось. Как только проявлялись предпосылки возможного конфликта, Иван Степанович, помня наказ сына, набирал телефон дежурного, и через несколько минут полицейская машина увозила его в отделение. Там он коротко приветствовал присутствующих взмахом руки и скорым шагом направлялся к решетке «обезьянника». Это была его собственная инициатива, можно сказать, убедительная просьба, выраженная в категоричной форме, чтобы его непременно закрывали в это отгороженное решеткой помещение со скамьей вдоль стены. Пробовал сын убедить отца в излишности данной меры, но отец был непоколебим: за решетку - и баста, и чтобы дверь непременно на ключ.

Первые полчаса Иван Степанович нервно маршировал по крошечному пространству - три шага туда, три обратно. Псих из себя выпускал. При этом, маршируя за решеткой, Иван Степанович вслух энергично дискуссировал со своим невидимым оппонентом, доказывая свою правоту, размахивал руками, рубил ребром ладони, как шашкой, грозил кулаками. Будучи уж слишком взвинченным, увлекшись, он, ухватившись руками за толстые металлические прутья, иной раз кричал дежурному: «Правду за решеткой не утаишь! Но пасаран! Смерть фашизму! Свободу заключенным!» Но если дежурный, поддавшись на его лозунги, пытался дать свободу заключенному, сам заключенный ни в какую не давал дежурному открыть замок, энергично отпихивая его сквозь решетку. Потом, когда пыл его утихал, он смиренно объяснял: «Ты, сынок, когда я в ударе, лучше со мной не связывайся. Христом богом прошу тебя. Пусть я ору, матюгаюсь, слюной брызжу, ты просто на меня внимания не обращай. Плюнь. Мало ли чего я тут. Работай себе, на меня не смотри. Я ведь затем сам себя за решетку и сажаю, что опасаюсь не совладать с нервами. А так посижу малость, покричу, побуяню и снова тихий. А главное, не натворю ничего такого, за что потом может быть неловко перед людьми и больно на сердце».

Вскоре все уже привыкли и почти перестали обращать внимание на чудачества немолодого человека, который с периодичностью примерно раз в неделю по блату сам себя заключал за решетку на час-полтора.

Надо сказать, что Ивану Степановичу пришлась по сердцу роль заключенного. Иногда он просто упивался ею, увлекаясь, мог изображать из себя незаконно арестованного либо невинно пострадавшего. Единственное, на что было твердое табу, установленное начальником отделения для лжезаключенного, - присутствие политической подоплеки. Иной раз Ивану Степановичу так хотелось выкрикнуть нечто вроде «Свободу демократии!» или «Долой власть воров!», не то чтобы он был такой пламенный борец за демократию, просто красиво, блин, звучит: «Свободу демократии!». Но как в душе нежно любящий отец, он не мог подводить собственного сына. Из этих же соображений в его лозунгах также напрочь отсутствовали высказывания о продажности и коррумпированности российской полиции. И Ивану Степановичу оставалось только призывать неведомо кого вперед, за свободу, за равенство и братство, а также протестовать против несправедливости вообще и против фашизма, который не пройдет. При этом речь его щедро была сдобрена ненормированной лексикой. Ну да, в полиции и работники, и клиенты - люди бывалые, их такими пустяками, как соленые словечки, не смутить.

Когда силы иссякали, блатной, сидя в углу на жесткой скамье, пел сначала «Интернационал» или о красных кавалеристах, про которых «былинники речистые ведут рассказ». Постепенно его репертуар съезжал на лирику, и он душевно исполнял о березе, которую обнимал, как жену чужую, или о тополях, тополях, «в город мой влюбленные». Если был в мрачном расположении духа - то пел о горящей над могилою звезде любви. Потом и вовсе затихал. Когда за решеткой устанавливалась полная тишина, дежурный понимал: кризис миновал, можно выпускать узника на волю, что он с удовольствием и делал.

Иван Степанович выходил на свободу посветлевший, умиротворенный, с прояснившимся лицом и чувством некоей внутренней гармонии. Без слов, но от души жал руку дежурному. По пути перекидывался парой словечек о жизни с сотрудниками. Заглядывал в кабинет начальника. Если тот был занят, то просто салютовал ладонью. Если располагал свободной минутой, то заходил передавать приветы снохе и внукам.

Потом шел на выход, прямой и легкий, словно скинувший груз с души и сердца. Ему и впрямь было хорошо и комфортно внутри. На крыльце он некоторое время стоял, любуясь небом, щурясь на солнце, вдыхал полной грудью свежий воздух, тихо улыбался, неведомо чему. И уходил не оглядываясь.

Чтобы через несколько дней снова ворваться вихрем, нервно пронестись к решетке, с лязгом захлопнув за собой железную решетчатую дверь.

/На приеме у психолога

- …Так вы искренне полагаете, что у меня и впрямь все нормально?

- Не только нормально, но и хорошо. Просто отлично! Уверяю вас. Вы можете абсолютно доверять моему мнению как психолога высшей категории и со стажем работы без малого двадцать лет.

- Да я вам верю. Конечно, верю. Вот только…

- Что «только»?

- Как сказать… Факты говорят о другом. А говорят они о том, что все далеко не так благополучно и гладко. С сыном, например, нет взаимопонимания. Говорим на разных языках. Ну да, затянувшийся переходный возраст, становление его как личности и все такое… Но ведь родная кровь. Плоть от плоти. Из моей клетки возник, с моим набором хромосом, ветвь моего генеалогического древа, а как будто с другой планеты. Никаких точек соприкосновения, ничего общего. Более того, полный антагонизм с его стороны. Если для меня белое, то ему обязательно черное. Если у меня день, то у него ночь. Если мне кисло, то ему сладко. Все против, все поперек. Как будто я ему враг. А ведь никто больше меня, отчаяннее меня не желает ему добра. Ах, да что там говорить. Та же история с мужем. И ведь каждый из нас сам по себе человек неплохой, с другими людьми приятный в общении, умеющий находить и общий язык, и компромисс. А дома, с самыми близкими и родными - роднее некуда - каждый упирается рогом и насмерть стоит на своем… Да, на работе нормально, с подругами, коллегами, родными и соседями все более-менее. Не без шероховатостей, конечно. Но в целом нормально. Хорошо, как говорите вы. Но дома… Мой дом - моя крепость. Так вот, моя крепость трещит по всем швам, так что и треск стоит, и земля ходуном ходит. А вы говорите: отлично…

Женщина-психолог смотрит на пациентку с ласковой, чуть снисходительной улыбкой.

- Мы не умеем быть благодарными - вот в чем наша всеобщая ошибка. Стоим исключительно на потребительской точке зрения. Нам все должны: государство, родители, муж, наши подросшие дети, соседи, природа, судьба, даже Господь Бог. Слышали, наверное, в Израиле есть давняя традиция вкладывания молитвенных записок с обращением к Богу в трещины и щели Стены плача, еврейской святыни в Старом городе Иерусалима. Каждый год вкладывается более миллиона таких записок - и туристы, и паломники оставляют, и местные жители. Считается, что там особое место и все обращения непременно дойдут до адресата. Вообще-то эти записки читать запрещено. Но ученые все же провели исследование и изучили содержание двух тысяч таких писем к Всевышнему. Люди молят Бога о том, чтобы он им послал удачу, блестящую карьеру, высокооплачиваемую работу, здоровье, богатство и так далее и тому подобное. И только в одной - единственной! - записке была благодарность Всевышнему. Только в одной. Это весьма показательно. Знаете, я каждое утро иду на работу через подземный переход и каждый раз вижу там инвалидную коляску, в которой сидит молодой мужчина. Видимо, полностью парализованы ноги. Перед ним лежит коробка из-под обуви, в которую сердобольные прохожие бросают деньги, в основном мелочь. Иногда и я тоже брошу. И каждый раз он говорит спасибо. Говорит искренне, сердечно, без уничижения, с доброй улыбкой. Каждый раз у меня сердце переворачивается. Уж ему-то есть все причины быть озлобленным на весь мир, на людей. Он сидит и улыбается, а мимо торопливо бегут с хмурыми, озабоченными лицами люди, спешащие на своих здоровых ногах и не осознающие своего везения и счастья. Вот и вы тоже. У вас здоровый умный сын, непьющий, хорошо зарабатывающий муж, собственная благоустроенная квартира, любимая работа, хорошее здоровье. Вы привлекательны и еще довольно молоды. Вы умны, образованы, прекрасно одеты. Вот и серьги, вижу, с бриллиантами. У вас громадье разных планов. А вы сидите передо мной и жалуетесь на свою жизнь, которая, если внимательно посмотреть на нее со стороны, так хороша. Посмотрите за окно. Видите, светит солнце. Птицы поют. Все хорошо. А то, о чем вы говорите, это так, мелочи жизни, суета, шелуха, второстепенные подробности, шероховатости и неувязочки, которые тоже имеют право на существование. Более того, они своим присутствием дают нам почувствовать особую прелесть и красоту мира вокруг нас. Поверьте мне на слово: все у вас хорошо. Только надо быть терпимее к другим, особенно к близким. Муж молчит - что с того. Может, у него на работе неприятности. Или просто устал. А молчит потому, что не хочет вас грузить своими проблемами. Бережет. Сын отгородился - пусть. Не лезьте к нему с вопросами и советами. Отпустите ситуацию. Пройдет какое-то время, и он сам попросит у вас и совета и помощи. Вообще, отвлекитесь, отрешитесь временно ото всего. Переключитесь на что-то другое.

Пациентка слушала молча, внимательно вглядываясь в лицо психолога. Наступила довольно продолжительная пауза.

- Вы меня извините, конечно, - заговорила пациентка, - я вам хочу задать один личный вопрос. Позволите? - И на кивок психиатра продолжила: - Скажите, Елена Анатольевна, а вы сами счастливы? У вас в семье все нормально, хорошо?

- Ну… В целом, да, нормально.

- А не в целом? Вот с мужем у вас какие отношения?

- С мужем?.. Видите ли, мы уже три года как в разводе.

- А почему?

Психиатр вздохнула, пожала плечами:

- Причина банальная: не сошлись характерами. Мы оказались слишком уж разными, абсолютно несовместимыми людьми.

- И сколько вы прожили вместе?

- Тринадцать лет.

- Тринадцать лет?! Что же получается: тринадцать лет как-то совмещались, а потом - бац! - и абсолютная несовместимость. Как же так?

- Если честно, межу нами, девочками, - психиатр понизила голос и придвинулась ближе к пациентке, - он завел интрижку на стороне. Видала я ее: тощая, длинная, ни рожи ни кожи, только что молоденькая. А я женщина принципиальная и гордая, мне объедки со стола не нужны. В общем, подала на развод и ни минуты о том не пожалела. Одной даже лучше. Есть такое понятие: счастье в одиночку. Зато ни перед кем не отчитываюсь, ни к кому не приспосабливаюсь, не боюсь делать ошибок - никто не упрекнет, могу на девичник в любое время с подружками завалиться хоть на всю ночь. Нормально. Просто отлично.

- Детей, стало быть, нет?

- Почему же. Дочь. Шестнадцатый год. Самый пик сложного периода. По амбициям и физическому развитию мы уже мним себя взрослыми и самостоятельными, а по опыту жизненному и мозгам - дите несмышленое. Но мамины советы слушать не желаем. Куда там! Сами с усами. На все имеем свое собственное твердое мнение.

- Так, может, пусть сама строит свою жизнь. Набивает шишки, набирается опыта путем проб и ошибок.

- А коли в подоле принесет в шестнадцать лет со своими пробами? Чревато, знаете ли. Некоторые ошибки аукаются всю жизнь. Я же не посторонняя тетя, чтобы быть невозмутимым китайским наблюдателем. Вот и стучишь в закрытую дверь день и ночь, только достучатся не получается. - Она сняла очки, положила перед собой, задумчиво посмотрела за окно.

- И все же жизнь - хорошая штука, - сделала неожиданный вывод пациентка.

- Да уж, - усмехнулась саркастически психиатр, - крутишься всю жизнь как белка в колесе, бьешься- бьешься, а ни благодарности, ни отдачи никакой. Всю жизнь всем должна - родине, начальнику, родителям, дочери. Все только хотят взять, а дать некому. А я ведь тоже живой человек, слабая женщина, которой хочется и заботы, и опоры, и защиты. Праздника хочется. А имеешь цепь серых, однообразных будней. И никакого просвета. А вы говорите: жить хорошо. Хорошо жить - да, хорошо. А моя жизнь - так, прозябание.

- Руки-ноги целы, голова соображает, желудок переваривает - уже хорошо.

- Так-то так. Но одной обязательной программы мало. Хочется радости жизни.

- А разве ее нет? Вон солнце светит, птицы поют.

- И что? Что солнце? Просто светило, угасающая звезда. А птицы не нам поют, дабы порадовать душу человеческую - плевали они на это, а просто издают свои звуки. И им глубочайшим образом плевать, кто их слушает - убийца или гений.

- Где-то я подобное уже слышала. «Береза - тупица, дуб - осел, речка - кретинка, облака - идиоты, лошади - предатели, люди - мошенники». Разве не только что вы сами мне говорили о прелести нашего существования и красоте окружающего мира?

- …Ну да. Говорила… - психолог надевает очки. - Так вот, возвращаясь к нашим баранам, в смысле к вашему вопросу. Все совсем не так плохо. Поверьте мне как профессиональному и опытному психологу. Более того, все нормально и даже замечательно. Посмотрите в окно. Видите: солнце светит. Птицы поют. Все отлично. А чему это вы смеетесь, позвольте спросить?

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.