* * *
А.С. Атрошкиной
Низкий свет. Равнинный ветер. Лиственный
Долгий жаркий шелест ивняка.
Родина! Какой незнамой истиной
Всласть опоены твои века?
Я ли рос глухим к твоим созвучиям,
На ухо тугим, как дед Семён?
Отчего ж оправдываю случаем
Всё, что не могу понять, как он?
Правда ли, от многих знаний многая
Многая печаль во все года?
Дед кивает молча, ногтем пробуя
Лезвие косы. С травой - беда.
Только и шумит, что в лесополосах,
Чудом уцелевших от огня.
Кепкою прижав седые волосы,
Что он слышит, голову клоня?
Чиркнул, задымил своей махоркою,
Тягостно закашлялся, до слёз,
И пошёл, прихрамывая, шоркая,
Скашивать осоку и рогоз.
/Старая сказка
Ехал паря на рынок пешком,
На колёсах, прямых, как ходули.
Метил след: посыпал табаком,
И летел, что ружейная пуля.
Думал думу своим котелком,
Под ребром согревая надею,
Что продаст он мешок со сверчком
И получит, чего не имеет.
Безобидная тварь! Хоть горшком
Обзови - не обидится сроду,
А скакнет из мешка нагишом,
Правду-матку глаголет народу.
Все, что думают царь или поп,
Он доносит до чуткого слуха.
Просвистит скоморошина - оп! -
Выковыривай после из уха.
На отшибе у нас за него
Бочку пива сулили - не надо!
Хоть и знаем всего ничего,
А товарец - для стольного града.
Вот примчался, прошёлся. Гудит
Люд базарный осой возле уха.
- Эй, народ! - А народец глядит
На сверчка, что на дохлую муху:
- Говорит? Так и мы не поём,
А поём, так опять же, гуляем!
Лучше б щёлкал товар твой щеглом,
А доходней всего - попугаем.
Зубы выпадут, станешь умней. -
И добавил бродяжка: - Дарую!
Шиш в кошелочке - девке твоей,
А сверчку, чтоб не баловал, сбрую. -
Ехал паря…
* * *
И холод плохо, и жара не лучше,
Но, если в поле вызрело зерно,
Тогда уж всё едино и равно,
Лишь только бы не грозовые тучи,
Не ливни затяжные. Как урок,
Бесхлебицу с войны ещё усвоив,
Жнет бабушка моя, сгибаясь вдвое,
И серп её сверкает. Не в упрёк
Заглохшей на краю загона жатке,
Она как звеньевая впереди,
Но и другие женщины, гляди,
Едва не наступают ей на пятки.
Она совсем забыла про меня!
И всё не видно брички-водовозки.
Я собираю колоски с полоски,
Поддёргиваю брюки без ремня,
И торбу холстяную за собой
Тащу, пока не разогнулись жницы,
А волны златопенные пшеницы
Сбивают с ног - такой большой прибой.
Кипит страда! Над степью зной палящий
Раскинул рыжим коршуном крыла.
Попрятались, молчат перепела,
И бабушка на солнце смотрит чаще.
Устала. Наломала поясницу,
Но радостной улыбки не таит,
Ведь хуже нет, она мне говорит,
Когда сама ломается пшеница
Или зерно горит.
/Тбилисский дворик
Виктору Кустову
Войду - и увижу беседки,
Веранды в цветочном плену.
Мальчишки, видать, однолетки
Геройски играют в войну.
Ветла у веранды поникла,
Ей мнится река вдалеке…
И кто-то внезапно окликнул
Меня на своем языке.
Я здесь первый раз! Но с балкона,
Встряхнув домовито ковры,
Кивал мне, как старый знакомый,
Отец колготной детворы.
Стянувший передником юбку,
Он воздух рукою вращал,
Как будто крутил мясорубку,
Семейный устроив аврал.
К чему эта сцена немая?
Что хочет внушить, не пойму.
- Ошиблись! - кричу, отвечая,
Как друг, улыбаюсь ему.
И он сознаёт спозаранку
Оплошку приветствия: - Вах!
Шарманщик тут крутит шарманку,
В соседнем и нашем дворах
Уже много лет, а сегодня
Его не слыхали игру.
Я снова, как ветер, свободный
Метусь по чужому двору.
Печаль укрывая во взоре,
Я сердцем ошибку приму:
Где раньше прошел песнотворец,
Неловко ходить самому.
* * *
Художнику Омару Чхаидзе
Я гуляю по проспекту Руставели.
Мне красавицы его не надоели.
И вообще, Тифлис прекрасен, в самом деле,
Как миндаль, цветущий в розовом апреле.
А уж если ты с друзьями тяпнул чачи,
Он становится волшебным, не иначе.
И мацонщик, разъезжающий на кляче,
Представляет, что под ним скакун горячий,
И он сам - певец любви: махаробели,
Вестник счастья, ангел света с колыбели,
Над которым - небеса заголубели,
Чтоб гуляли мы проспектом Руставели!
* * *
Георгию Пряхину
Знал ли я, копя тревоги
И себя лишая сил,
Что, идя земной дорогой,
По небесной проходил?
В молодой своей гордыне
Воспевал чертополох,
Одиночество, унынье,
И от песен этих глох.
Я роптал, что на примете
Вероломного житья
Ничего душе не светит,
Кроме волчьего огня.
Впрочем, к радости бурьянной,
Не бывало средь людей
Человека без изъяна,
Как и рыбы без костей.
Я ль один такой на свете,
Кто под вьюгу над прудом
Лозняком грустит о лете
И поёт ему псалом?
Я ль один такой в столице,
Кто зовёт в обиду ей
Степь родимую, что снится
Ровно каждую седмицу,
Крёстной матерью своей.