Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(62)
Михаил Федоров
 Запоздалый визит к Искандеру

1

Он ругал себя безбожно: эх, снова проволынил! Лопухнулся. Был в десяти километрах и не встретился!

Летом жил у сына и невестки в Одинцово и никакого труда не стоило ему сесть в автобус или попросить детей довезти - и проехать в Переделкино. Это всего лишь за Минку, как называли Минское шоссе, где, как оказалось, последний месяц жизни провел автор романа «Сандро из Чегема» Фазиль Искандер. Он умер 31 июля 2016 года. Об этом прочитал в Интернете.

А почему снова промахнулся? Год назад тянул резину со встречей со Львом Дуровым, а когда «созрел», вечером позвонил и наконец договорился - ночью артиста отвезли в реанимацию.

Он писал много об Абхазии. Месяц назад ездил в Сухум на презентацию сделанной им с женой книги «Волшебная Абхазия». Эту книгу он хотел показать Фазилю Абдуловичу. Когда снова оказался в Одинцово, сильно укололо: ведь завтра девять дней, как умер Искандер… Надо непременно съездить в Переделкино… Посмотреть на дом, где это случилось…

С утра пораньше встал, сунул в портфель книжки об Абхазии, там еще лежала его книга о Троепольском, и, забросив ремешок портфеля на плечо, зашагал из деревни Губкино (это считай Одинцово), где жили невестка с сыном, на станцию. Прошел по ровной, как стрела, улице к торговому центру «Союзный» (такие названия согревали его душу). По виадуку над железнодорожными путями перебрался на привокзальную площадь и, прячась от разгулявшегося прохладного ветра, ждал автобуса. А оказавшись на первом сиденье машины, озирал неожиданные для него, появившиеся за последний год-два строения. И был поражён, увидев многоэтажки с надписями полукилометровой длины и фасад стометровой высоты с буквами на крыше «Надмосковье».

Она восхитила его.

«Вот это птаха! На самом деле “Надмосковье”! Как над Москвой…»

Автобус проехал Одинцово, свернул на шоссе. Промчавшись по нему, повернул и запетлял по узкой, зажатой со всех сторон дороге, по которой плотно друг к другу разъезжались машины.

Он ехал, как говорится, втемную. Понятия не имел, где находился дом или дача Искандера. А сам поселок в Переделкино представлялся каким-то неизведанным медвежьим углом. Поэтому, увидев на заборе табличку «Музей Булата Окуджавы», встрепенулся. Слышал про дружбу Искандера с Окуджавой и смекнул: «Вот там-то и узнаю, где дом Искандера».

Соскочив с порожек автобуса на асфальт, заметил другой указатель: «Музей-галерея Е. Евтушенко». Одни музеи!

Его задело: в Переделкино не было музея Егора Исаева, с кем был близок и о ком много писал. А вот «Эжену» - так по словам Егора Исаева того называл Александр Твардовский, есть. А вот то, что есть музей Булата Окуджавы, показалось вполне естественным.

Куда идти?

Ясно, что по указателю «Музей Булата Окуджавы».

И он пошел по улочке, вдоль которой выстроились высоченные деревья. За ними справа потянулся трехметровой высоты, изрисованный под каменный, забор, а слева - кренились, цепляясь друг за друга, чтобы окончательно не упасть, секции из плотно сбитых, с облупившейся краской, рассохшихся досок - другого забора.

Ему не нравились закрывшиеся от людей хозяйчики, что квартировали справа, но и те, кто слева, ущербные, не вызывали радости.

Он шел по гладкой дорожке, пока на столбе не увидел другую, уже погнутую табличку. Надпись на ней и красная стрелочка указывали: надо повернуть направо.

Понимая, что здесь можно заблудиться, пристал к проезжавшему на велосипеде таджику, и тот теперь медленно вилял впереди и показывал куда идти. А идти еще выходило ого-го!

Когда слева над забором из штакетника выросло огромное панно с фото поэта Евтушенко, репродукциями картин, надписями на русском и английском, он почему-то не пожелал остановиться, не то, чтобы посетить музей, но даже заглянуть за забор.

Почему? Потому что Твардовский называл его «Эжен»? Потому что тот себе музей сделал в Переделкино, а у Егора Исаева нет?

Таджик вилял впереди на велосипеде, поворачивал к нему свое скуластое лицо и расспрашивал, откуда он и зачем здесь. А гость - таджика: когда приехал, женат ли, дети есть? Узнав, что дети таджика умерли в младенчестве (не оказалось рядом врача) весь оставшийся путь, как дедушка, имевший двух внуков, сочувствовал.

Теперь асфальт обступили дебри деревьев, за которыми ничего не просматривалось, и можно было решить, что дачи кончились, или, наоборот, там только сильнее отгородились от людей.

Таджик нервничал:

- Я поеду…

А он заговаривал его:

- Да ты что, меня не бросай… Как там в Кулябе?.. Курган-тюбе?.. Я когда-то туда ездил… Еще при советской власти…

Он понимал, что одному здесь запросто заблудиться.

И часто и глубоко вдыхал ароматный воздух.

Когда приблизились к концу улицы, она уперлась в асфальт, за которым тянулся лес. Ужаснулся: приехали.

Он не очень-то доверял этим гастарбайтерам, которые наводнили страну. Их без стыда и совести надували работодатели, а те в свою очередь также надували без стыда и совести всех сплошняком.

Таджик:

- Нада налева…

И свернул налево.

Он подумал: что-то не то.

И переспросил:

- Ты меня к Окуджаве ведешь?

- Акуджава, Акуджава, - твердил тот.

Свернули и двинулись по дорожке, уходившей влево.

«На самом деле медвежий угол», - думал он, с опаской поглядывая на виляющую впереди спину таджика.

Появился забор.

Увидев мужчину, сворачивающего к высоченным открывающимся воротом, спросил:

- Скажите, где музей Булата Окуджавы?

Тот поставил тележку, распрямился и показал на отходящий от улочки проулок.

«Снова поворот! Да где ж музей?»

Он уже не был рад, что пошел своим путем. Надо было все-таки найти администрацию поселка, там выяснить, где находится дом Искандера.

Но, заглянув во двор раскрывшихся в полный размах ворот, воскликнул:

- Сказочный город!

В окружении высоких сосен вытянулась галерея из скульп­тур, которые с дальнего расстояния не особо различались.

- Музей Зураба Церетели… - сказал мужчина, и на его усталом лице мелькнула улыбка.

Заметив восторг гостя, предложил:

- Можете посмотреть…

Он положил портфель на бордюр и словно забыл, куда вообще направлялся. Глаза бежали по большей частью узнаваемым ликам и фигурам, а ноги переступали, смещая его от одного творения к другому. Он только проглатывал впечатления и отмечал:

- Владимир Высоцкий…

Когда-то, как и вся страна, заслушивался его песнями.

- Олег Табаков…

Сколько посмотрел спектаклей с этим каким-то слащавым актером.

- Владимир Путин…

Смотрел на политика в кимоно.

У гостя закружилась голова. Он не знал, куда идти, вправо, влево, вглубь за скульптуры, за которыми виднелись другие творения. Боясь, что его вот-вот попросят и он не успеет осмотреть этот неожиданный музей под открытым небом, подался к дому с панно, за которым в ряд тянулись барельефы.

- Белла Ахмадулина…

«Хрупкая».

Вспомнил не одно фото, на котором та снялась с Фазилем Искандером.

- Анна Ахматова…

«Дружила с Мандельштамом и приезжала к нему в ссылку в Воронеж».

Писал о воронежских стихах опального поэта.

- Борис Пастернак…

Не раз на скамье перед могилой поэта вспоминал его стихи.

- Андрей Вознесенский…

Качнулся в сторону, и его взгляд уперся в мушкетеров.

- Д’ Артаньян… Атос… Портос… Арамис…

«Хорошее дело дружба».

Только развернулся, а на него смотрел его кумир:

- Чарли Чаплин… Как я вас не заметил?!!

Возникло желание обнять, но только откачнулся.

Его метания по площадке остановил мужчина.

- А вот это видели? - взял его за локоть, - царская семья… Видите, они с закрытыми глазами…

Он что-то припомнил, видел в Интернете эту композицию - «Ипатьевская ночь», и у него мороз пробежал по спине.

Он молчал, а его вели.

- Сталин… С ним Черчилль и Рузвельт…

- Я словно в Ялту попал…

- Точно… А это жены декабристов, - говорил экскур­совод.

Гость хотел спросить: а вы здесь кто?

Но посчитал это неудобным: тот мог оказаться вовсе не экскурсоводом.

Одни фигурки сменялись другими.

- Леонов… Спартак Мишулин…

Актеры, животные, чудики.

Он заглядывал им в глаза, трогал, отходил, приглядывался и подходил…

И наслаждался!

Он еще некоторое время ходил и старался еще хоть что-то ухватить. Он никак не ожидал, что приезд в Переделкино одарит таким зрелищем.

- Не ожидал, что в городке писателей окажется город скульптора… - вырвалось.

Уходя, написал в книге отзывов, что музей под открытым небом должен стать Меккой для всех ценителей искусства, и, обращаясь к несколько ссутулившемуся экскурсоводу, назвал чушью клеймящие статьи неких типов об этом скульпторе.

Таджик уже давно куда-то пропал, а он шел по улочке, даже не зная, захочет ли после увиденного вообще дальше искать дом Искандера. Интерес к нему затмил оглушительный по мощи скульптурный музей Зураба Церетели. Но шел, зная, что повторно сюда не приедет - а поэтому заставлял себя идти...

Чуть наклонившиеся ворота в музей Булата оказались закрытыми, но калитка сразу подалась. Войдя в скудный дворик, он спросил себя, правы ли те, кто открывают музеи при жизни? Вот, Зураб Церетели. Евтушенко - «Эжен». И понял: видимо, правы. При жизни они могут их сделать такими, какими после их ухода не создадут. Его мысли как бы подтвердили скромные домики (один с портретом поэта Окуджавы на фасаде под скатом крыши) перед лужайкой. Но огромный тент над площадкой со столиками и скамьями, где, видимо, собираются друзья и почитатели Булата Шалвовича, их опроверг: сюда люди шли после смерти поэта.

Быть может, такого душевного уюта не смогли бы достичь ни Зураб Константинович, ни Евгений Александрович, - подумал он.

Его приняли в музее тепло, по-окуджавовски, и он вышел из него со схемой Переделкино в руках, где была указана дача Искандера.

Теперь ориентировался по плану. Шел по улице Карла Маркса, которая то прерывалась и потом у забора сужалась в тропу, то снова расширялась и виляла, отбрасывая в сторону леса многочисленные тропки. Он невольно думал: тут черт голову сломит. И хорошо, что его вооружили схемой. Но перед каким-нибудь очередным тупиком возникали сомнения, туда ли идет?

Поселок Переделкино, который, как оказалось, состоял из нескольких поселков, в том числе работников ВАСХНИЛ, а не только писателей, представлялся маленьким запутанным городом.

Стоило редкого прохожего спросить:

- Туда ли я иду?

Тот ругался:

- Да я сам здесь запутался…

Но вот, не на шутку испытывая свое терпение, он добрался до улицы Серафимовича, которая змеей легла между заборов, и оттуда - до Железнодорожной. И когда уже стал спускаться в узкую низину Железнодорожной, увидел плечистого седоватого мужчину, орудовавшего за штакетником топором в зарослях кустов.

Спросил у него:

- Скажите…. Я ищу дачу…

Когда тот понял, что ему нужен дом Искандера, то ответил:

- Да он соседний с нашим…

- А я мог снова забрести чёрт-те куда!

После изматывающего поиска намерения гостя разве что касались желания «заснять» этот последний приют писателя, но не больше.

По крайней мере, он так считал.

Мужчина выбрался из кустов и вышел к воротам, около которых на сосне висели указатели и почтовый ящичек, показывая на последний, сказал:

- Вот, пользуемся им на два коттеджа…

Гость прочитал:

«1 а улица Железнодорожная» и под ним «1 улица Железнодорожная».

Перекрывшие проход на участок металлические ворота не шли ни в какое сравнение с автоматическими, которые вели на участок Зураба Церетели. Они оказались закрытыми на обычный навесной замок. Гость отодвинул защелочку на калитке сбоку и вошел во двор.

Разделившиеся дорожки уводили вдоль забора, вглубь двора и еще немного налево - там среди деревьев просматривался двухэтажный коттедж с лоджиями.

Мужчина показал на коттедж:

- Там жил Фазиль… В каждом коттедже две квартиры…

Тут в калитку зашел лысоватый подтянутый мужчина и, когда хотел пройти мимо, плечистый сосед, склонившись к нему, сказал:

- Здравствуйте…

Лысоватый как-то коротко ответил:

- Добрый день.

И задержался.

- Вот человек ищет дом… - плечистый стал пояснять лысоватому.

Не успели все пожать друг другу руки, потоком слов прорвался гость:

- У меня книги об Абхазии… Я люблю Абхазию.. Я хотел увидеть последний приют Фазиля Искандера… Это важно для меня и абхазов…

Лысоватый прошел ближе к коттеджу и:

- Я живу с той стороны, а он жил с этой… Вот четыре окна мои. А справа: четыре окна его.

- А где он умер? - спросил гость.

- Он умер вот здесь, - лысоватый показал на второе справа окно первого этажа. - Можно сказать, у меня на руках…

- Ого!

- Но кабинет у него на втором этаже? - спросил плечистый мужчина. - Вот его окна… А это окно, он там жил, работал…

- Извините, а как вас зовут? - тут спросил гость лысоватого.

- Константин Скворцов.

Гость слышал такую фамилию в писательском мире, но лично с этим писателем не был знаком.

- Он жил-то здесь полтора месяца… И дважды выходил. У меня есть фото…

Гость подумал, что еще встретит кого-нибудь из родни писателя Искандера: у него осталась жена Антонина, сын, дочь. И спросил:

- А там есть кто?

Но Скворцов:

- Антонина уехала…

Тогда гость:

- А вы будете у себя, если я потом зайду? Я пока хочу на память пощелкать…

- Буду…

Скворцов направился в левую половину коттеджа, крупный мужчина вернулся к кустам что-то вырубать.

Гость пошел к коттеджу с правой стороны. И всматривался в дом, который еще помнил шаги, слова, а может, и шуршание ручки писателя.

В его стены. В окна.

Зашел сбоку и ступил на вымощенную плиткой дорожку, которую обступили деревца.

- Вот тропа…. По ней ходил… Чего-то в этом леске не хватает?

И понял:

- Кипарисов! Платанов! Самшитов…

Отошел вглубь дворика и обернулся:

- Да, явно не абхазский домик…

Не было присущей абхазским домам открытости - здесь было только одно окно. Да и крыши у абхазских все горизонтальные, а тут - наклонная. И крылечко с лесенкой вовсе не походило на те лестницы и огромные веранды, которые привык видеть в Абхазии.

И почему-то подумалось, что вряд ли себя здесь уютно чувствовал этот выросший в Абхазии птенец гор.

Но отлегло, когда пошел по участку и наткнулся на беседку.

- Пацха… А то как-то без абхазского гостеприимства тяжеловато…

Захотелось зайти под навес, Почему-то не решился.

Сел на деревянную скамеечку, она примагнитила своей простотой и какой-то задушевностью. Такие простые сиденья видел в местах, где жили великие люди, которые предпочитали простоту.

- А если б сидел на граните, то… - почему-то ощутил холод.

Хотя на улице жарило, но в лесном массиве было свежо, и давал о себе знать ветер.

- Вот мы и встретились… Вас уже девять дней как нет… А я пришел… И принес свои повести об Абхазии… Я вам расскажу… Вот моя героиня Наташа… Она работала художницей в школе… А когда пришли грузины, пошла на фронт медсестрой… И таскала таких, как я, раненых… А «Волшебная Абхазия»… Она как ликбез для нас, русских… Кто не знает богатств страны…

Подумал выложить книжки из сумки и оставить на скамье, но, понимая, что вряд ли поймут его жест, встал и пошел к Скворцову.

Он подошел к крыльцу, около которого вытянулась широкая площадка с сидушкой-гамаком, скамьями, сложенными в углу дровами.

Константин Скворцов возился с длинной веткой.

- Ради Бога, не ругайтесь на меня… - обратился он к Скворцову. - Я хочу поговорить о Фазиле… Вы ведь жили рядом…

Отложив топор, Скворцов замер выжидающе.

- Давай, поговорим…

Они сели на скамью.

Гость решил заявить о себе:

- Я член Союза писателей… Хотя понимаете, что это сейчас ничего не значит. Я знал Троепольского, - заговорил, не зная как лучше представиться, чтобы не послали куда подальше. - А вы его знали?

- Ну как же не знал… Я секретарь Союза писателей СССР…

- А я и не знал…

- Да, секретарь Союза писателей СССР. Один живой остался.

- Константин, ради бога извините, какое у вас отчество?

- Васильевич…

- Константин Васильевич… А, вот Троепольский - он, многим, как отец… Меня давили разные писаки, ну вы знаете же всю эту кухню.

- Еще как!

- А Троепольский сказал: «Миша, у тебя глаз есть»… А писать о нем: ни-ни! Дочь его, Татьяна Гавриловна, звонит и: «Я запрещаю вам писать об отце…»

- Бывает…

- Это как жена Фирсова Владимира Ивановича. Уже готовый текст для «Нашего современника» зарубила.

- Я знал Владимира Ивановича… Я ведь секретарем был. И к нам приходили и Фирсов, и Троепольский… Нас-то секретарей было сначала семь выборных, потом осталось четыре. В 91-м году, когда начался этот переворот, я ушел. И не заходил туда, хотя семь лет за одним столом обедали Карпов, Марков, Егор Исаев, Рождественский одно время, Проскурин… Суровцев… И Грибов Юрий Тарасович…

После такого «знакомства» разговор вернулся к Искандеру.

Скворцов:

- А как было? Тоня, жена Фазиля, крикнула в окно. Мы с Тамарой забежали: у меня жена врач. Ноги у него на полу, голова к кровати склонилась. Я быстро разжал рот, залил валокордин, жена стала искусственное дыхание делать, сердце массажировать. Полчаса билась… Но…

- Во сколько это было?

- Часов в одиннадцать утра.

- Тридцать первого августа, в воскресенье, - проговорил гость.

- Между десятью и одиннадцатью.

- А когда вы стали соседом Искандера?

- Я живу здесь, - посмотрел на коттедж, - двадцать семь лет… Там сначала Олег Васильевич Волков жил. А когда он умер, переехал Фазиль.

«Это что ж, теперь сюда въедет кто-то после Искандера», - захотел спросить гость, но промолчал.

- В схеме написано, что Фазиль Абдулович живет в Переделкино с 1980 года, - показал листок.

- Нет. Этот дом тогда не был построен. Мы первые здесь жили. Фазиль до переезда в этот коттедж жил недолго там, - показал в сторону за забор участка, где среди деревьев виднелись крыши других строений. - Так вот, здесь жил Воронов Юрий Петрович, поэт, он умер, и там жил Фазиль.

«Дачи умерших».

Это покоробило гостя.

- А до приезда в Переделкино где жил Фазиль? - продолжал интересоваться он.

- С 1961 года в Москве. «Российская газета» написала, что с 1991. Но это неправильно. В последней «Литературке» я написал про Фазиля.

- Обязательно прочитаю.

- Я в 1986 году в Москву приехал. В Челябинске жил. Выбрали меня секретарем Союза писателей СССР. На последнем съезде…

- Там еще Троепольский грузин помирил…

- Да, Виктор Петрович Астафьев поспорил… Его рассказ про «пескарей» наделал много шуму… А Фазиль приехал…

Гость понял: в Переделкино.

- Лет десять пожил, - продолжал Скворцов. - Потом лет пять сдавал кому-то, но в Москве жил, сюда не приезжал. А за полтора месяца перед смертью приехал. Спал до двенадцати. С двенадцати садился за стол. И до двух ночи свет не гас. Мы поменялись книжками. Он все читал мои… За этот месяц он, может, один раз и вышел…

- А к нему ходили?

- Конечно, заходил. То Тоня жена попросит…

- Он последнее время писал?

- Нет, последние годы только читал. Хотя, вроде, стихи писал. У нас общий балкон, и туда сойки прилетают. Я не сказал, что в мой день рождения, 13 апреля. Но действительно, 13 апреля прилетают. А улетают в день рождения Пушкина - 6 июня. И однажды в конце мая вороны расклевали гнездо. Я Фазилю рассказал, он сам не видел. Но написал стихотворение:

«Гармония природы есть враньё.

Всё прочее - случайные детали.

Птенцов в гнезде сожрало вороньё,

Пока за кормом сойки улетали.

Не утешают в птицах небеса,

Глухие реки, горные походы

От подлости людей уйдешь в леса.

Куда уйдешь от подлости природы?»

- Подлость переполняет жизнь, - сказал гость. - Я так понял: ему досталось…

- Конечно, он смесь: перс с абхазом, а считал себя русским писателем. Хоронили его по полному чину. Отпевали на Новодевичьем кладбище. Часа полтора. Под именем Василий. Он крестился под именем Василий.

- То есть, его православное имя Василий?

- Да.

- А когда крестили?

- Лет десять назад. И вот его поминали под именем Василий. Отпели в Новодевичьем монастыре, а потом еще у могилы три абхазских священника - отец Виссарион и два помощника…

- Знаю владыку Виссариона.

- Он отпевал Фазиля прямо у могилы на абхазском языке… И опустили его…

- Символично: две сути Искандера рядом.

- Он-то хотел здесь в Переделкино… Но, говорят, престиж. Новодевичье. Помог посол Абхазии.

Гость задумался: для писателя важнее в Переделкино, а для политиков - важнее на Новодевичьем. И еще нельзя с уверенностью сказать, что поступили лучшим образом.

- А где он лежит? - спросил гость.

- Центральный вход и прямо. Никуда не сворачивать, пройдете прямо и до стены, повернете, там Гурченко лежит. Повернете и до стены.

- А кто был из наших… Председатель Союза писателей Ганичев? - спросил, зная ответ.

- Что вы…

- Как всегда…

- Евтушенко был на одной ноге.

Гость читал, что поэту ампутировали правую ногу до колена.

- Говорил слова. Ну, все демократы, в основном. Вел Филатов. Выступала Гербер.

- Филатов, что был в Думе?

- Да, тот самый.

«Что-то не то, ведь Фазиль - он выше партий. Он всеобщий… А к нему примазались», - подумал гость.

Скворцов:

- Курчаткин, есть прозаик.

- Кажется, абхазский президент.

- Был. Министр культуры Мединский…

- А из родни?

- Жена его. Мы с ней поехали, она вместе со мной была, и вернулись вместе.

- Наверно, вся никакая…

- Нет, ничего… Племянница очень энергичная, она все там заправляла… Шазина…

- Так у него сын и дочь…

- Да, сын. И дочка. Она приехала туда в ЦДЛ. Она была в Крыму где-то. Поминки потом в кавказском ресторане на улице Профсоюзной. Напротив банка…

- Фазиль, по-вашему, как писатель… - настороженно заговорил гость.

- Абхазия - маленькая страна. Но он талант и сделал ее достоянием мировой культуры.

- Лубково писал. Не как у нас двадцать пять эпитетов…

- Свой стиль. Мудрый человек. Мог из мухи слона сделать. Он сам об этом говорил. Вот возьмет маленькую деталь и обязательно какая-нибудь притча выйдет. Это чисто кавказский ход… Его свои больше ругали, потому что он писал на русском языке, и они хотели, чтобы он переводил их. «Пишешь на русском, переводи с абхазского!» - «Не буду переводить». - «Нет будешь!» А он хотел самим-собой быть, самодостаточным. Он так и писал:

Не материнским молоком.

Не разумом, не слухом,

Я вызван русским языком

Для встречи с Божьим духом.

- Жил не в Сухуми, а в Москве…

- Да, Тоня мне сказала: привезла его в 1961 году. Он человек добрый, и наивный, как ребенок. Он всегда хотел, чтобы лучше было. Он все спрашивал: как там? И удивляется, что там заводы разорили. Что все воруют. Он думал, что перестройка - это хорошо… Я помню, Березовский какую-то премию давал. Я говорю: «Фазиль, ты деньги-то не трать». - «Как?» - «Через неделю его в международный розыск объявят и деньги придется возвращать». 50 тысяч долларов что ли он ему дал. Он: «Ха-ха-ха». А через неделю действительно, Березовского… Он мне: «Откуда ты знал?» - «Да ниоткуда. Просто, если человек из кармана достает 50 тысяч…» Ему, Битову дали большие квартиры… Фазиля кто позовет, с теми он и пойдет. Демократы - с ними. Коммунисты - с ними.

- Его поддержал Твардовский…

- Да, вывел в большую литературу. А Твардовского на прощании и не помянули… Если бы не Твардовский, его бы сгноили. Он же все начальство вывел в «Козлотуре». Высмеял. Александр Трифонович его защитил… Он же: «Правду надо писать. Правду!» Вот я и пишу правду. А что за это по башке могут дать, он не очень-то и понимал, наверно… И удивлялся, когда ему перепадало… И, говорят, он очень умел слушать, когда говорили. Но мне кажется, он больше делал вид, что слушает, а что у него в голове, одному Богу известно… Когда какие-то вопросы, он: «хорошо», «да», а сам уже свои думки выносит. Но когда ему действительно интересно, он переживал. Близко к сердцу принимал.

- А тема грузино-абхазской войны как для него? - гость вспомнил свои книги об этой войне.

- Он к ней не очень. Он не выступил, как абхазский пат­риот. Он выступил против войны в общем: против крови. Абхазы тоже: вот. Он не очень, а потом: вот, он был прав, а зачем кровь…

- А в материальном плане Искандеру доставалось?

- Ему помогали. Абхазы. Жил безбедно. Не знаю, он просил - не просил. Ремонт сделал, когда сюда приехал. Но и они, конечно, его хоронили. Очень достойно. Банкет. Эти поминки. Они: «Лет через двадцать мы заберем его к себе»… Им нужен свой ореол… На многих языках мира издан… Им нужен такой!

- Да, у Фазиля еще все впереди… А какие личные черточки запомнились?.. Вот Троепольский, крепкий был, его стаканом водки не свалишь. Я шучу, конечно…

- С Искандером мы здесь красное вино с удовольствием попили, он никогда не отказывался. Но я с ним редко. Я же, знаете, дружил с Михаилом Николаевичем Алексеевым.

- С ним Егор Александрович дружен был…

- Так каждый день либо у него обедаем, либо у меня. У него дача, где пруд. То он ко мне приходил, то я к нему. Пятнадцать лет! Тут мы обедали. Тогда он уже не был главным редактором. Так вот, Горбачев Николай Андреевич. Стаднюк. Володя Солоухин. Егор Исаев иногда приходил, но редко. Гарольд Эль-Регистан, его отец был соавтором первого гимна Советского Союза. Вот мы здесь и… Я все время ездил в его село Монастырское, в Саратовскую губернию. Он последние десять лет никуда без меня. Где Костя? На всех съездах.

- А могила его в Переделкино?

- Да, у мостика прямо.

- А мне подруга Егора Исаева, он с ней последние годы, сказала: заброшена она.

- Да… Там сложности из-за того, что жена у него молодая. Все на себя переписала. Настоящим детям ничего не досталось. Он-то хотел внучке все завещать, а она переделала завещание, как я понимаю. Дали деньги на памятник, она их истратила. Тут где-то дом купила. Я видел ее недавно, как раз в день его рождения дети его приехали, дочка и внучка. У Алексеева две дочери - мужья у них умерли. Вторая-то жена Алексеева, молодая, дочка Судакова, народного художника. Ну и там двое детей от разных мужей, непонятных. Такие вот дела…

- Бедный Михаил Николаевич… Офицер, предполагает крепкую семью, а вот вышло…

Гость знал много историй несправедливого раздела имущества умерших и от новой услышанной только вздохнул.

- Да, первая жена умерла, это год 87-й… И она его сразу закрутила. Она-то и не приезжала особенно. Последний год, когда он умирал, а она… А так он практически один…

- А его дача?

- Там теперь Володя Бояринов живет…

- Председатель Московской писательской… Он об Исаеве на проводах тепло говорил… А у Егора Исаева дача?

- Какому-то американцу сдают…

- Дети что ли?

- Дети не могут, это же Литфондовское имущество…

- Забрали, - понял гость.

- Переверзин какому-то американцу сдал…

- Была бесхозная… Фазиль Искандер все с одной Антониной… А ведь абхаз горячий человек…

- Вообще, это подвиг быть женой писателя…Ведь выпивали… Пропадали… А Фазиль ее старше на десять лет и немножко опекал… Но она, можно сказать, пожертвовала собой, сама ведь поэтесса Хлебникова… У них книжка последняя, к золотой свадьбе издали «Снег и виноград». Там его стихи, ее. Приличные.

- А все-таки, как получилось, что вы оказались там 31 июля? - снова спросил гость.

- Я же сказал: все время туда заходил, - говорил Скворцов. - То попросит Тоня: Костя, кран подтяни… И да, птица умерла - дрозд. За три дня. Она позвала. Я пошел, убрал. С Фазилем немножко поговорил. Потом он попросил книжку ему подписать. Я пошел к нему. Потом книжки мои. Потом я получал премию Дельвига в этом году. Он хотел эту книжку прочитать. Он дал почитать их «Снег и виноград». А до этого я книжку «Ежевика» читал…

Гость не прерывал. Ему хотелось слушать и слушать бывалого литератора. И сопереживал каждому услышанному слову.

Скворцов:

- И жена, она крикнула в окно: «Костя… Фазиль там»…Побежали, а он уже не дышал…

- У нас как чтут? В Абхазии сразу улицу имени Искандера назвали. А у нас… Тот же Егор Исаев. Очень известные люди из Москвы обратились к губернатору: скоро 90 лет со дня рождения Егора Исаева. Назовите в его честь улицу. Ну, в том же Коршево.

- Назвали?

- Чинуши: а вы дайте денег… Не слабо?!

- Это они могут… Помню, прощались с Егором в Переделкино…

- А Ганичев же не пожаловал, - сказал гость.

- Ты знаешь, он еле ходит.

- Да, не повезло Союзу писателей…

Гость имел в виду Ганичева.

- Я с одной стороны понимаю Валерия Ганичева: ведь государство ни копейки не дает. Он даже на ЖКХ каждый раз выпрашивает у губернаторов… У патриарха, чтобы заплатить…

- За писательский особняк на Комсомольском проспекте?

- Да…

- Но сколько лет он сдавал комнаты в этом особняке? Где «бабки»? Это же сумасшедшие суммы! Такие журналы, как «Москва», выживали на аренде…

- А сейчас, даже не знаю… Самое ужасное, он никого не подготовил…

«Смену», - понял гость.

- А это о чем говорит? Что душонка-то с червоточиной…

- Котькало хочет… - продолжал Скворцов. - А что Котькало?

- Зять…

- Люди смеются… Он недавно сказал на пленуме. Там собрал каких-то людей. «Уйду только тогда, когда вместо меня Котькало останется»…

- Топит Союз…

- Все, конечно, промолчали. Никто ж не сказал: «Да, да»…

- Портфель Котькало носить может…

Обоим было понятно, что Фазиль Искандер на такую «подлянку» для Союза писателей оказался бы не способен.

Гость спрашивал:

- А Фазиль любил гулять? Лес-то здесь, хвоя, дубы - не надышишься…

- Раньше он тут наматывал. Часами. Туда внизу за Андрея Битова… Туда-сюда ходил. А последнее время уже не мог ходить.

- А Егор Исаев? - спрашивал, надеясь услышать хоть что-то новое.

- Вроде известный поэт, а спроси: строчку из его стихов прочтите…Ну только «Мы ребята с придурью, но не дураки». «Я помню чудное мгновение» Пушкин. «Умом Россию не понять…» Тютчев. «Россия, Русь! Храни себя, храни!» Рубцов Коля. Такой гром, шум, и ничего…

- А «Вы думаете, павшие молчат?...»

На это Скворцов промолчал.

От него гость услышал ответ на давно интересовавший его вопрос, где находился кабинет Исаева в писательском особняке на Поварской.

- Не налево надо идти, как поднимешься с лестницы, а направо, - пояснил Скворцов.

Жили секретари Союза писателей припеваючи: кабинет, два секретаря, две машины.

Уже собираясь уходить, гость услышал, что корнями Скворцов из Златоуста, а его жена - из Магнитогорска, откуда были родители гостя. Это еще больше сблизило двух беседовавших.

Гость подписал и подарил Скворцову свою книгу о Троепольском, а Скворцов - тома своих книг с пьесами в стихах «Лирический дневник» и «Сим победиши!»

Про книги об Абхазии гость почему-то забыл.

На память сфотографировались.

- Завтра на Новодевичье, - сказал гость, прощаясь.

- Да, там должны быть люди, - ответил Скворцов.

Господствовавшая накануне прохлада ослабла, ветер прекратился. Он ехал на электричке в Москву и представлял, как окажется на Новодевичьем кладбище, как будет пробираться сквозь толпы людей (таким заполненным оно представлялось), как у могилы Искандера будет слушать чьи-то большей частью ненужные речи, как будет искать себе уединенное место подумать, поговорить с Фазилем Абдуловичем.

К удивлению, в электричке оказалось не густо народу.

Не густо и в вагоне метро, который его сначала вез до конечки «Александровский сад». А потом от «Библиотеки имени Ленина» на «Спортивную». И, вовсе не толкаясь, шел по дорожке вдоль домов, переходил широкий проезд перед красной стеной кладбища.

Вошел в раскрытые ворота, в которых его пристально оглядел охранник.

Вперед уходила широкая аллея, больше похожая на аллею парка, но слева и справа зачерневшие, заблестевшие под кронами деревьев мрамором и гранитом памятники напомнили о предназначении этого уголка земли.

«Мне Скворцов сказал идти прямо в конец…»

Гость пошел по дорожке, уворачиваясь от крикливых группок иностранцев, как бы нарушающих тишину и покой этого места, сворачивая в сторону с более узкими дорожками и проходя надгробные памятники.

У обрубка металла остановился:

«Юзовский… - прочитал. - Кто ж это такой?.. Литератор. Сиделец...».

Соседние монументы генералов поражали внушительными размерами.

Так и должно быть… Генерал, это как танк… И вот танковая мощь…

Поражаясь разбросу фамилий захороненных, удивляясь, почему на одном памятнике вместо метрик оказывался только росчерк (Что, по росчерку его разве узнают потомки, кто тут лежит), вилял по аллейкам.

Выйдя на основную аллею, остановился около валуна на мраморном постаменте.

- Примаков… - прочитал.

Фраза стихотворения политика о верности быть в упряжке покоробила.

- Не лукавьте, Евгений Максимович… - произнес он. - Вы же свернули, отдали страну на разграбление.

Академик Израэль…

Он знал о судьбе председателя Воронежского областного суда Израэля, расстрелянного в 1937 году. Но его могила осталась на безымянном погосте в Воронежской области.

Откуда-то раздавались стуки: ремонтировали ограду.

От множества могил охватило слабое волнение:

- Что-то я зарываться стал…

И уже подумывал, не пора ли поворачивать.

Каманин…

От бывшего генерала повеяло близким душе космосом. Захороненный здесь генерал рос на Байконуре, где командовал стартами.

Можно было спросить у снующих кучками экскурсантов: «Где могила Искандера?», но почему-то сразу понял глупость такой затеи: в скопище имен, могил, памятников разве одну упомнишь.

Надо двигаться дальше…

Но все-таки работяге, возившемуся у рыжего зева ямы, в которой сварщик варил шов у трубы, задал вопрос:

- Брат, а где похоронен Искандер?

И тот махнул рукой идти дальше.

Двигался, но что-то об Искандере ничего не напоминало: ни скопления людей где-то в одном месте, ни кинокамер, на которые бы снимали митинг, а так, снующие кучки зевак и одинокие фотографы.

- Маршал Соколов… Был такой министр обороны…

Поразился огромному монументу маршалу и его жене.

Уже хотел повернуться и идти назад, как увидел изваяние женской фигуры из нежного белого мрамора в проеме камня:

Людмила Гурченко…

О ней говорил ему Скворцов.

На самом деле: дорожка тут сворачивала резко направо.

Если могилы маршала, актрисы прошел, то около памятного надгробия с очень знакомой фигурой остановился:

Вячеслав Тихонов…

Он играл роль Ивана Ивановича в фильме «Белый Бим Черное ухо»…

Вспомнил, как безуспешно пытался при его жизни списаться или встретиться, когда работал над книгой о Гаврииле Троепольском.

Почему-то таким же близким, с руками пусть и не в карманы пальто, как Тихонов, а в брюки, представился Искандер.

Но он одернул себя: чего несешь… Разве могли так быстро сделать памятник…

- Олег Янковский… Михаил Ульянов… Петр Тодоровский…

Плотно друг к другу шли памятники и могилы.

И вот в конце дорожки у поворота стены заметил крест на холмике из лапника, венков, букетов и лент.

Вокруг не было ни души.

И теперь его так и потянуло к прибитой к кресту таб­личке:

- Он самый…

Прочитал на черной, окантованной под позолоту таб­личке: «Искандер…»

Теперь стоял и говорил про себя: Вот я и добрался до вас, Фазиль Абдулович…

Снова хотел достать предназначенные для встречи с писателем книги, но только усмехнулся. Да и не знал, принесли ли радость писателю Искандеру его «почеркушки», хотя и не сомневался, что получил бы слова благодарности хотя бы потому, что писал об Абхазии правду, с горячим сердцем, восхищаясь духом этого маленького народа, к судьбе которого оказался причастен Фазиль.

На посетителя с фотографии в изножье креста гордо, подняв подбородок, сосредоточенно смотрел вдаль че­ловек...

А когда он расправлял ленточки от больших людей, от обществ, даже от библиотеки, чему поразился, на глаза наворачивались слезы, и комок подступил к горлу. Отчего? Что не успел встретиться с ним при жизни? Что не почерпнул того, что мог почерпнуть от личного общения? Что слова этого заслуженного человека утешили бы его мятущуюся, не находящую себе места душу? А может, и просто оттого, что хорошим человеком на земле стало меньше…

И было хорошо, никто не мешал… Ни ораторы, ни тележурналисты, ни почитатели таланта… Ни даже редкие посетители, которые проходили мимо…

«Вся шумиха прошла. Остался Фазиль Абдулович и солнышко», - почему-то до жжения в глазах посмотрел на светило. Оно спустилось чуть ниже зенита.

И то, что писателю выбрали место для могилы в самом дальнем краю, вовсе не огорчало.

Ну и что…

Вон, рядом лежит генерал армии Штеменко…

Он был мозгом советской армии, когда громили гитлеровцев.

Композитор Эшпай…

...Сколько он пробыл у могилы Искандера, трудно сказать. Но не меньше потом бродил по аллейкам этого заповедного уголка, окунаясь в историю своей страны, соприкасаясь с теми, кого и встретить не ожидал, но встретил.

Федор Шаляпин…

Ему этот певец был дорог тем, что он дружил с Федором Никифоровичем Плевако, о ком собирал материал на новую книгу.

Константин Федин…

Человек сложной писательской судьбы…

Его монумент нашел на углу большого прохода.

Академик Вернадский…

Могила теснилась среди других на узкой дорожке.

Вспомнил, сколько раз проезжал метро «Проспект Вернадского».

Сергей Эйзенштейн…

Огромная плита поражала. Он тоже хотел стать кинорежиссером и окончил ВГИК.

Юлий Моисеевич Каганович…

Брат Лазаря Кагановича?..

Плита с маленьким, словно вдавленным в неё изображением усатого мужчины, пряталась в тени огромных кустов.

Сигнал зловещей эпохи.

Но больше всех его поразила могила, которую нашел в гуще тенистой дорожки.

- Адвокат Коммодов….

Его пронизало: коллега.

Годы жизни… Родился 13 марта 1884 года… Значит, был присяжным поверенным… Умер 14 июня 1947 года…

Стоял и не мог сдвинуться…

Имя Коммодова гремело в дни сталинских процессов… На него искали компромат чекисты… Знал это по делу воронежских адвокатов, которые попали в жернова репрессий и о которых у него вышла книга.

А этот был неугоден бериевцам, и те рыли под него…

Но, видимо, не дорыли…

Тот умер в 47…

А отчего?

Он спрашивал:

- Николай Васильевич… Так что случилось?

Но лицо на плите молчало…

И он молчал…

Сам адвокатом изъездил пол-России.

Защищал, невзирая на чины…

Чем и сорвал свое сердце, которое теперь лечил в Одинцово…

- Похоронен с женой Верой Алексеевной Коммодовой…

Плита с фотографией жены жалась к плите Николая Васильевича…

- Родилась 20 августа 1887 года… Умерла 14 апреля 1971…

Пережила мужа на 24 года…

Он уходил с кладбища, наполненный чем-то огромным: Фазиль Искандер, крещенный Василием, Вячеслав Тихонов, Федор Шаляпин, Сергей Эйзенштейн, Николай Коммодов и другие, покоившиеся на Новодевичьем кладбище, не исполнившие всех своих желаний, как будто передали эстафету жизни и борьбы ему, живому и полному надежды сделать еще много-много на писательской ниве и ниве защиты униженных и оскорбленных.

Живое - живым!

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.