Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(63)
Олег Воропаев
 Предзимний сезон

Россия вернула Крым.

Бурцев обрадовался и решил навестить крымчан. «Сколько же лет они там без нас… под небом, можно сказать, чужим?» - сочувствовал Бурцев крым­чанам.

В градусе этого сочувствия он написал заявление на путёвку. Попросился в Евпаторию и заявление отнёс, куда положено. Там где положено, посмотрели на Бурцева непонимающе:

- Сдалась вам эта Евпатория? Берите вот Ялту, к примеру.

- Зачем же мне в Ялту? В Ялте тоска! Там ещё Антон Павлович Чехов с тоски загибался, - возмутился Бурцев.

- И что вам от этого? - пожали плечами. - Не загнулся же ваш Антон Павлович?

- А вам чтоб непременно загнулся надо?! - обиделся за неуважительное отношение к классику Бурцев.

- Зачем же нам, чтоб непременно загнулся. Не надо нам, чтобы загнулся.

- А знаете, что про Евпаторию Маяковский сказал? - Бурцев рубанул ладонью воздух.

- Владимир Маяковский?

- Да, Владимир Маяковский!

- И что же он сказал про Евпаторию?

- А вот что сказал:

Пуд за лето с любого толстого соскребёт евпаторство.

Очень жаль мне тех, которые не бывали в Евпатории.

Посмотрели недоумённо:

- Считаете, что вы толстый?

- Нет, не считаю. Однако и Владимир Владимирович не сказать, чтобы толстый…

- Вы о Маяковском?

- Да, я о Владимире Маяковском.

- Езжайте в свою Евпаторию, - протянули Бурцеву путёвку.

Крым впечатлил Бурцева - огромная территория, с городами и весями. Весей было так много, что запомнить их не было никакой возможности.

«Ну и чёрт с ними, с весями! - подумал Бурцев, взирая из автобуса на горы и степи российского полуострова. - Главное, что всё это наше!.. Вернулось… Скорей бы уж мой санаторий. А там… там целый сезон впереди… предзимний сезон…» И Бурцев, откинувшись в кресле, уснул.

Пока герой наш спит, самое время его представить: Бурцев Сергей Олегович, военный пенсионер, майор запаса, разведён, весёлого нрава, не старый и в меру начитанный. Что же касается браков, у Бурцева их было два, и по общим о них впечатлениям, оба удачные. Разводы - отдельная тема, и мы этой темы касаться не будем.

Конечно, как у всякого свободного мужчины, у Бурцева время от времени появлялись женщины. Было их не так чтобы много, но и немало. Без женского общества Бурцев впадал в уныние, и если говорить совсем уж начистоту, то из приведённого выше стихотворения Владимира Маяковского о Евпатории ключевыми для него были следующие строки:

Скрип уключин, всплески и крики -

Развлекаются евпаторийки…

Эти крики развлекающихся евпаториек давно уже будоражили Бурцева.

«Наконец… наконец-то я их услышу!» - подумал наш герой и проснулся.

За окном протянулось унылое жёлтое море и сонные пригороды.

- Евпатория! - объявил водитель, но долго ещё блуждал по запутанным улицам, пока не уткнулся в вокзал.

На вокзале покрикивали ранние торговки, но Бурцева эти крики не впечатлили нисколько и даже, скорей, разочаровали.

Санаторий понравился Бурцеву. Кормили там отвратительно, но симпатичные официантки этот недостаток вполне компенсировали.

- Фотомодели чёртовы! - давился безвкусной котлетой Бурцев.

В свободное время он прогуливался по набережной.

Набережная была примечательной. И, прежде всего, возлежащим на ней Гераклом. Геракл был из бронзы и голый. Согласно курортному поверью, отдыхающие, прикоснувшиеся к причинному месту мифического героя, наделялись невероятной способностью вернуться в Евпаторию через год, ну, в крайнем случае, через два. Отполированное десятками тысяч рук, деликатное место героя искрилось в любую погоду, и даже ночью.

Второй примечательностью набережной были лебеди. Огромные птицы качались в волнах и бродили по берегу рядом с людьми. Бурцев кормил их столовским хлебом и тихо нашёптывал:

- Эх, лапчатые!.. Одиноко мне, лапчатые…

При слове «одиноко» всегда почему-то хотелось плакать. Но Бурцев не плакал. Он был военным пенсионером и сантиментов стыдился.

Особенно удручало Бурцева, что у моря он так и не встретил кричащих от счастья евпаториек.

- «Осень. Мёртвый простор…» - цитировал Бурцев из Константина Бальмонта. - Да и Маяковский хорош! Так этих аборигенок изобразил, что, кажется, они тут круглый год качаются на волнах, как ундины, да ещё и кричат, что ни попадя. Развлекаются, как же!.. Ага…

Но в целом евпаторийцы Бурцеву даже очень понравились. Особенно их любовью к животным. Нигде, ни в одном ещё городе Бурцев не видел на улицах такого обилия ухоженных, сытых и ласковых кошек. Распушив хвосты, они бежали Бурцеву навстречу, мурчали, мяучили и сколько угодно давали себя погладить.

А что же собаки?.. Вы думаете, евпаторийцы не любят собак? Ошибаетесь! Любят, ещё и как!.. Огромное количество «собаченций» прогуливают они утрами и вечерами на поводках, одев их в штанишки и напялив им тёплые капюшоны.

И всё же одиночество гложило Бурцева.

Засомневавшись в слове «гложило», Бурцев полез в Интернет-словарь и тот ему черным по белому выдал, что слова такого нет, а есть вариант «глодало». «Дурак этот Интернет-словарь! - возмутился Бурцев. - Как же оно глодало, если оно именно гложило!»

Гуляя, Бурцев вспоминал свою жизнь и кормил ле­бедей.

- Одиноко мне, лапчатые, - жаловался он птицам, и глаза его при этом слегка увлажнялись. Но только слегка, ведь он был майором запаса.

- Объявления! - вдруг осенило Бурцева. - Иногда там можно прочесть такое!..

Первое попавшееся ему объявление было следующее: «Трезвые грузчики! Звонить круглосуточно! Телефон и т.д.» «Ого! - оживился Бурцев. - В остальных заведениях грузчики, значит, обычные».

Следующее объявление скорей походило на лозунг: «Дорогие замужние женщины! Пожалуйста, отпускайте погулять своих мужей. Без них нам ужасно плохо! Подпись: одинокие женщины» Ни адреса, ни телефона под этим воззванием не было. «Жаль! - огорчился Бурцев. - Одинокий мужчина и одинокие женщины… это, скажу я вам, нерв!.. это сюжет!..»

А вот то, что нужно! «Исполним любое желание! Заплатил? Получи!». Ниже два телефонных номера. Бурцев достал «мобильник» и набрал первый.

- Что вы хотели? - сухо спросил женский голос.

- Я это… по поводу желаний… - смутился Бурцев.

- По поводу желаний вам к Господу Богу!

Повесили трубку. «Острячка!» - запоздало огрызнулся Бурцев.

- Слушаю вас внимательно, - по второму номеру ответил мужчина.

- По поводу объявления… Заплатил? Получи! Объявление ваше?

- Наше. А вы что уже заплатили?

- Нет. Но собираюсь.

- Хорошо. Диктуйте заказ.

- Женщина не старше сорока пяти… для общения без обязательств… с квартирой…

- Постойте, постойте! Вы ничего не перепутали?

- Нет, это вы постойте! «Исполним любой каприз» - вы же сами писали? - Бурцев устал от неясности и перешёл в наступление.

- Писали. А подпись внизу вы читали?

Бурцев скосил глаза и прочёл: «Стройжилкомплект».

«Опять я вляпался!» - огорчился Бурцев.

- Ладно… чего уж… поможем… из личной, так сказать, мужской солидарности… - голос представителя «Стройжилкомплекта» неожиданно потеплел. - Блондинок предпочитаете или рыжих? Записывайте адрес…

Бурцев предпочитал брюнеток, но адрес красивым каллиграфическим почерком лёг в записную книжку. Ходил он по этому адресу или нет? Герой наш по этому поводу не обмолвился ни единым словом. Однако похудевший в разы его кошелёк и статус майора запаса… И, в общем-то, вправе ли мы осуждать?

А что же санаторские женщины? А вот не понравились они нашему герою, и всё тут! Слабость была у героя: он женщин любил красивых и нежных. Таковых же среди санаторских, по его убеждению, не наблюдалось. Смазливых и стройных, как грязи!.. Красивых и нежных… ну хоть бы одна! Большой привереда был этот не старый и в меру начитанный Бурцев.

Но есть на земле справедливость!

У женщин на этих не старых, и даже на в меру начитанных, давно уж капканы расставлены. И Бурцев в такой вот капкан угодил с потрохами.

А началось всё с рассуждений его об искусстве.

Не где-нибудь, а в кабинете у доктора решил он поумничать: цитировал из Байрона и из Пушкина, и даже из философа Ницше.

- Вы знаете Фридриха Ницше? - у докторши глаза округлились и вспыхнули (да-да, это была именно докторша).

- Знаю ли я Фридриха Вильгельма Ницше?! - скромно потупился Бурцев («Вильгельма» он произнёс, как и положено в немецкой транскрипции, с ударением на «и»). - Впрочем, немного… совсем немного… Du gehst zu Frauen? Vergiß die Peitsche nicht! Вы идёте к женщине? Не забудьте кнут!

- Ах, вот вы как?! - стремительно похорошела док­торша.

Бурцеву она прописала массаж простаты.

И кто бы, вы думали, делал этот, с позволения сказать, деликатный массаж этому знатоку Ницше… этому в меру начитанному герою? Ну, конечно… конечно, она сама, наша милая докторша - наша Елена Львовна.

Романтики в этой процедуре не предусматривалось, и Бурцева это тревожило. Позиция же, которую пришлось занимать ему во время массажа, была какой-то уж слишком… беззащитной, что ли…

- Расслабьтесь, - посмеиваясь, ворковала Елена Львовна. Но Бурцев от этих усмешек напрягался ещё сильнее.

Расслабиться получалось только на набережной. Бурцев отщипывал хлеб лебедям, и птицы тянулись к его ладоням. Бурцев любил лебедей.

- Эх, лапчатые, - ласково щёлкал их Бурцев по жёлтым клювам.

На третьем сеансе массажа герой наш устал напрягаться и сдался. Соответственно поднялось и настроение.

- Ого! - взяла в свои руки настроение Бурцева Елена Львовна.

Взяла и держит. А руки у неё, хотя и докторские, но ласковые. Тут-то капкан и захлопнулся!

«Эх! Что же вы, женщины, с нами творите!..» - задумался Бурцев.

Задуматься дальше ему не дали…

Вечером Бурцев с Еленой Львовной гулял по Евпатории. Прижавшись друг к другу, они умилились собаками в капюшонах, кормили и гладили сытых кошек, сбегавшихся к ним отовсюду. Где-то шумело море…

- Bitter ist auch noch das süßeste Weib. Даже в самых сладких женщинах присутствует горечь. - Вдохновенно цитировал Бурцев из Ницше.

- Какой вы, однако… - смущалась Елена Львовна.

И даже нисколько не странно, что, будучи женщиной строгих правил, но женщиной одинокой, она пригласила к себе интересного ей мужчину.

Бутылка массандровского портвейна, прекрасно сервированный стол - что нужно ещё, чтобы… Подняли бокалы и…

- Как вы относитесь к возвращению Крыма в Россию? - неожиданно выпалил Бурцев.

- Прек-р-р-асно отношусь… - приблизила к нему губы Елена Львовна.

Покрыв поцелуями её запрокинутое лицо, Бурцев задумался: «Ага… спроси я её сейчас, как она относится к экспансии НАТО на восток, ответ, наверняка, был бы тот же…» Задуматься дальше ему не дали…

- Жди меня, дерзкий, жди!.. - подтолкнула его в спальню Елена Львовна.

Когда она вошла к нему в кожаной мини-юбке с наручниками и плёткой, Бурцев заметно встревожился: «Вечно психички какие-то мне попадаются!..» Встревожиться дальше ему не дали… Пошла ролевая игра… Сценарий прописан не был, и приходилось импровизировать.

- За Крым! За Босфор! За Дарданеллы! - обрушивал плеть на докторшу Бурцев.

- За Херсонес! За Мазепу! За Карла Двенадцатого! - отзывалась Елена Львовна, не оставляя у Бурцева сомнений, что женщина ему досталась по-своему яркая.

Потом Елена Львовна кричала и взвизгивала. Кричала она так громко, что в стену барабанили соседи.

«Так вот вы какие… крики евпаториек?!» - в мозгах у Бурцева сладко щёлкнуло, в глазах потемнело… Он выронил плеть и рухнул.

- Милый, милый… наконец… наконец-то нашла тебя… - сладко шептала Елена Львовна. - О, Ницше! О, славный философ! Спасибо тебе…

Наутро она предложила Бурцеву перебраться к ней. С вещами - с санаторскими пожитками. Бурцев глотал запаренный Еленой Львовной кофе (а кофе Елена Львовна исключительно запаривала) и размышлял: «Ролевые игры, конечно, минус. Бить даму… тем более в постели… и даже если ей это нравится?.. ага… а разводы?.. а жёны?.. эх!.. вот бы плетей кому!.. выходит, не так уж и не права эта женщина… к тому же она хороша…»

И Бурцев тайком, но придирчиво глянул на докторшу, пьющую кофе. Красива! И кофе красиво пьёт. Сомнения развеялись…

Красавицы, что же вы с нами творите?! Вы просто терзаете наши незрячие души! А тут ещё вспомнились крики… и Ницше в придачу… и нежный массаж простаты… Прервав размышления, Бурцев решил переехать.

Что дальше? А дальше массандоровский «кокур десертный сурож»… и страстные крики, и кожаная юбка, и наручники… и, конечно же, Фридрих Ницше.

- Ist es nicht besser, in die Hände eines Mörders zu geraten, als in die Träume eines brünstigen Weibes? Не лучше ли попасть в руки убийцы, чем в мечты возбужденной женщины? - вдохновенно цитировал Бурцев, расставляя плетью знаки препинания.

- За что?! За что ты меня так любишь?! - взрывалась Елена Львовна. - О, Ницше!.. О, гений, спасибо тебе! Спасибо!.. Предела нет!..

- Совести у вас нет! - стучали соседи в стену.

«А ведь правы соседи, - размышлял Бурцев, гуляя у моря и рассеянно гладя сбегавшихся отовсюду евпаторийских кошек. - С совестью как-то у нас не задалось… Вот депутаты, к примеру…»

Депутаты и совесть у Бурцева в мозгу как-то сразу не совместились, и он обречённо побрёл покормить лебедей. Лебеди благотворно влияли на Бурцева, поэтому кормил он их долго, до самого вечера.

- Эх, лапчатые… - делился он с птицами сокровенным. - Терпеть не могу эту плеть! Но крики мне нравятся. Куда же деваться? Эх, Львовна… Леночка Львовна!.. Хорошая вы… хотя и психичка, конечно.

- Вы опять!.. Опять за собой не помыли посуду, Сергей Олегович! - встретила Бурцева у порога Елена Львовна. - Вы!.. Вы не можете так со мной поступать.

Не зная, как реагировать, он привлёк её к себе, но от этого женщине сделалось только хуже, и она зарыдала в голос:

- Прикрываетесь Ницше! А сами совсем вы не тот, за кого себя выдаёте.

- Я выдаю?! - растерялся Бурцев.

- Да! Выдаёте! - вырвалась из его объятий Елена Львовна. - Для начала вы могли бы узнать, почему я рассталась с мужем. Да! Вы могли бы узнать, но не узнали! Вы равнодушный! А ведь вы!.. вы мне вначале другим показались. Незамутнённым!

- Незамутненным?.. - встревожился Бурцев. - Утрите, пожалуйста, слёзы, Елена Львовна! И объясните сию же минуту: кто был вашим мужем, и почему вы расстались?

- Какая вам разница кто? - примирительно всхлипнула докторша.

- Действительно, какая мне разница? - Бурцев отыскал глазами плеть.

- А расстались мы потому, что он никогда не мыл за собой посуду. Представьте себе, никогда! Я даже ревела по этому поводу! Но он всё равно не мыл. Нагло не мыл! И вы… и вы туда же, Сергей Олегович! Обидно мне, что вы… такой образованный и начитанный, а туда же!.. Так вот! Если вы ещё раз… ещё раз посмеете не помыть… и потребуете любви…

- Die Forderung, geliebt zu werden, ist die größte aller Anmaßungen. Требование любить, самая большая претензия из всех необоснованных, - процитировал Бурцев любимого Ницше и, наконец, дотянулся до плети…

Через день он уехал в Ялту. Даже в предзимний сезон Ялта была уютна - тихая, с множеством кипарисов…

Прохаживаясь по ялтинскому пляжу, Бурцев с упоением размышлял: «И сколько же выдающихся художников оставило здесь следы?! А сколько знаменитых писателей этим лечебным воздухом здесь просто переполнялось? И Чехов, и Толстой, и Короленко, и Сухово-Кобылин…» Про Сухово-Кобылина он был до конца не уверен и заменил его на Новикова-Прибоя.

В доме-музее Чехова Бурцев озвучил вопрос, который давно уже мучил его своей неотвязностью:

- А правда ли, что Антон Павлович приезжал на море потосковать? И в Ялте тоска его была какой-то особенно творческой?

- Хороший вопрос! - обрадовано сверкнула очками экскурсоводша. - Прекрасный вопрос, дорогие друзья! Дело в том, что Антон Павлович Чехов по праву считается самым тоскующим русским писателем конца девятнадцатого, начала двадцатого века. И именно здесь, в Ялте, у моря, тоска его сублимировалась в прекрасные и чарующие своей безнадёжностью пьесы. С приездом Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой…

Дослушать помешала звякнувшая в мобильнике «эсэмэска».

«Между нами всё кончено, - писала Елена Львовна. - Объяснений не будет. Когда заберёте вещи?»

«Посуда… Чёрт!.. Опять не помыл…» - Бурцев рассеянно взял со столешницы чеховское пенсне и нацепил его на переносицу. Из зеркала на него уставился затравленный русский интеллигент. «Боже, какая пошлость!..» - устало подумал Бурцев…

Объяснения всё-таки были.

В санатории перед кабинетом Елены Львовны толпилась очередь, и герой наш по-честному её выстоял.

- На что жалуетесь? - докторша взглянула поверх очков. - Что-то опять чешется?

- В мозгах у меня чешется! - вознегодовал Бурцев.

- Это к психиатру.

- А как же массаж простаты? Нельзя же прервать!..

- Назначен ошибочно, - уткнулась в бумаги Елена Львовна. - С простатой у вас порядок! И, кстати, спасибо за Ницше. А вещи ваши у порога, Сергей Олегович. Заберите, сегодня же. Мешают проходу… Всего вам хорошего. Не болейте.

- Какая же вы бестактная… безмерная… беспросветная… дура! - последнее слово Бурцев каким-то образом проглотил, но на замену ему сразу же выкатилось другое: - И… и… извращенка!

В закрытую за Бурцевым дверь сначала полетела авторучка, следом стаканчик с карандашами и степлер.

Вернувшись в санаторский номер с вещами, Бурцев размышлял:

- Смешно… мы так и остались на вы… а ночью?.. а ночью, конечно, всё грубо и честно…

Размышляя, он цедил массандровское десертное:

- Конечно же, долбанутая… и плётка эта… и пунктик с посудой… а, может, и ещё чего не знаю… а, может, и на метле по ночам… чертовка!.. евпаторийская ведьма!.. но чем-то же она меня взяла?.. и тёпленький я перед ней… и покорный… как в смертной рубахе…

Покончив с вином, Бурцев решил прогуляться к причалу. Темнело. Евпаторийский залив вздымался валами.

- Эх, гуси-лебеди, где вы? - вслух размышлял Бурцев. - Ни лебедей, ни… И вообще, никого… а, впрочем…

Бурцев заметил Геракла. Сияющий деликатным местом греческий герой-полубог возлежал на мраморном ложе и сонно смотрел на залив.

Бурцеву захотелось общения. В качестве собеседника Геракл подходил идеально.

- Ты, конечно, мифический… и дела тебе до меня никакого… - начал издалека Бурцев, - да и сердце… нет его у тебя!.. А у меня, дружище, представь себе, есть! И в сердце этом она - извращенка несчастная! Фу! И что это, Геракл, от тебя авгиевыми конюшнями до сих пор несёт? - принюхался Бурцев к мифическому герою.

Авгиевы конюшни? Как бы не так! Всё оказалось значительно хуже. У статуи кто-то навалил безобразно огромную кучу, и Бурцев в неё вступил.

- О, мерзость! - отчаянно затопал ногами Бурцев. - О, гнусная грёбанная действительность! Как грязно приземляешь ты самые высокие человеческие порывы!

В надежде избавиться от нечистот, он устремился к морю. Волна ударила в колени… вторая - выше…

- И пусть! - От холода Бурцев завыл и на мгновение замер. - Да, что уж…

И прочь от Геракла побрёл по воде.

- Вот заболею и умру… и прямо в её санатории… и рядом записку оставлю… мол, помяните, Елена Львовна, усопшую душу.

По счастью, герой наш не заболел и уж тем более не умер.

С утра в санаторской столовой он давился овсянкой и пристально разглядывал официанток.

«Ха! Фотомодели! И чего только с мужской голодухи не привидится, - ворочались похмельные мысли. - Обычные тёлки…»

Сленговое «тёлки» показалось Бурцеву вульгарным, и он поправился: «Девицы… конечно, девицы…»

Пикнула «эсэмэска». «Ты забыл бритву!» - извещала Елена Львовна.

Бурцев раскланялся с официантками и пошёл размышлять над полученным сообщением к морю:

«Три слова и знак пунктуации. Не густо. Попробуем вытянуть из этого максимум информации. Так-так… Во-первых: обращение на ты. Это можно расценить, как намёк - на ты мы были только в постели. Во-вторых: восклицательный знак. Ведь можно и точку было… а тут восклицательный! А восклицательный - это воодушевление! По поводу чего? А вот чего: есть повод вернуться… и, стало быть… не удержимся мы!.. ясное дело!.. А в-третьих? В-третьих, ничего я не забывал! Вещички мои она собирала сама…»

От этого «в-третьих» всё распадалось. А тут ещё и похмелье… да ещё и запах! А запах такой, что сбивает с ног! Геракл? Ну, конечно же! Занятый мыслями, Бурцев уткнулся во вчерашнего своего собеседника. Растопленная утренним солнцем куча благоухала рядом.

- Нет, старик, ты уж не обижайся, но сегодня ты мне не друг, - отшатнулся Бурцев. - Друзья ведь так не поступают. Навалил и молчишь!

Размеры кучи не оставляли сомнений, что мифический герой сам это всё и проделал.

- Вот Алексей Максимович - человек другого плана… - и Бурцев поспешил по набережной в сторону памятника Горькому.

Горького Бурцев любил и ценил. Особенно за его непостижимого Клима Самгина. «Жизнь Клима…» он перечитывал несколько раз, и чем больше перечитывал, тем непонятней и загадочней становился для него главный герой.

У памятника пролетарскому классику Бурцев задался вопросом: «А вот интересно, поехал бы Алексей Максимович за бритвой к Елене Львовне? Нет! Гордым был Алексей Максимович. Сел бы писать своего «Буревестника» и никуда не поехал бы! А этот герой его… этот хлюпик Самгин? Русский интеллигент! Мутный и рефлексирующий! Этот поехал бы!.. Вот и имей после этого дело с интеллигентами!..»

Бурцев расстроился и решил за бритвой не ехать:

- Пусть подавится этой бритвой! Ноги пусть свои волосатые бреет!..

Вспомнив красивые гладкие ноги Елены Львовны, Бурцев смутился:

- Ну… пусть не ноги… Сама разберётся…

Решив покормить лебедей, Бурцев спустился к морю. Волны вздымались и завивались барашками, но лебедей на них не было.

«Эх, улетели залётные… - расстроился Бурцев. - Неласков осенний Крым. Ветер да волны…»

Звякнула «эсэмэска». «Вы бессовестно вторглись в мою жизнь! - писала Елена Львовна. - Теперь мне холодно… мне не хватает Вас, и не хватает Ницше… Но если вы решили и дальше не мыть посуду, забудьте ко мне дорогу…»

«Психичка!» - заволновался Бурцев и стал набирать ответ:

«Вы сердце моё и душу мою изорвали в клочья!»

«Удачная фраза! - усмехнулся Бурцев. - И сам Наполеон к Жозефине не обратился бы лучше!» Глаза его увлажнились, и он продолжил:

«Я полюбил Крым. Полюбил Евпаторию. Но этой своей посудой… немытой, заметьте!.. вы зачеркнули всё! Теперь уезжаю… Прощайте, и не пишите мне больше. Мужская железа, которую Вы так и не долечили, не раз ещё мне о Вас напомнит!»

Про железу получилось непоэтично, и Бурцев эту фразу удалил.

Ну, вот и всё… Осталось вернуться в санаторий и собрать вещи.

Собирая вещи, Бурцев размышлял. Размышлял он, как в меру начитанный человек.

«Вот Бунин, к примеру, и Горький… - сам себя озадачивал Бурцев. - Один - дворянин, другой - пролетарий. И разные, можно сказать, во всём. Но взгляд на семейную жизнь почему-то у них совпадал: Бунин жил и с женой и с юной начинающей поэтессой, и Горький жил с женой и, соответственно, с молодой актрисой. Вероятно, в такой обстановке подходили они к писательскому труду как-то ответственней, что ли… А Маяковский?.. Он тоже ответственно подходил… Он в это самое время жил с Бриками: Лилей и Осипом. Ну, с Лилей, понятно. Но с Осипом-то зачем?..» - вознегодовал на любимого поэта Бурцев.

Сам он ни с каким Осипом жить, конечно, не стал бы. Несчастного Осипа пришлось бы куда-то девать.

«Куда? Куда?.. Застрелил бы!» - отмахнулся от навязчивой мысли майор запаса.

Из Крыма убывают двумя проторенными маршрутами: самолётом из Симферополя и паромом из Керчи. Бурцев выбрал непроторенный - через Украину.

«Крымчан навестил, а братьев-украинцев - нет! Непорядок!» - подбад­ривал себя Бурцев, устраиваясь в маршрутке.

Маршрутка помчалась по улицам Евпатории, и Бурцев почувствовал кванты тепла, исходящие от этого города. Он смежил глаза и, сменяя друг друга, поплыли картины: собаки в штанишках с хозяевами на поводках… холёные кошки, в глазах у которых уверенность в завтрашнем дне… старинный квартал с синагогой, мечетью и храмом… и лебеди… чудные птицы в волнах… и следом оно… конечно, оно - массанд­ровское вино… На этом магическом словосочетании Бурцев уткнулся в окно и уснул.

Приснилось Бурцеву, что он цитирует Елене Львовне… нет, в этот раз не из Ницше, а из Владимира Маяков­ского:

- Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце - холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское.

Цитирует, а Елена Львовна смеется:

- Только о звоне своём и думаете, Сергей Олегович. Поскорей бы вам его в мягкое, в женское спрятать. А вам бы о сердце своём подумать надо. Никчемное сердце у вас. Одинокое сердце. Расписывайтесь скорей!

- Где расписываться? За что? - покрывается Бурцев холодным потом.

- Не пугайтесь! - заливается смехом Елена Львовна. А смех у неё гипнотический, с эхом. - Расписывайтесь, что согласны на операцию. На сердце. Разбито оно у вас. А я подрихтую.

«Ага, подрихтую… неверное слово… никак оно с сердцем не вяжется! Не стану подписывать!» - стучит в голове у Бурцева.

А докторша в маске уже… и скальпель в руках… и вот уж глазами одними смеётся и Бурцеву грудь пластает…

- Что ж вы такое творите, Елена Львовна! - возмущается Бурцев. - Совесть-то где?

- В Караганде! - отмахивается Елена Львовна и черпает чернильницей прямо из раны. - Вот и чернила! А вот и перо! - Перо она выдёргивает у грозно шипящего под ногами лебедя. - Подписывайте скорее, Сергей Олегович, а то, не дай бог, помрёте.

- А лебедь-то здесь зачем? Не мучайте лебедя! Лебедя отпустите! - Бурцев сникает и ставит подпись.

- Отпустим! Отпустим! Ха-ха! - железно смеётся Елена Львовна, и смех её разносится эхом. - Читайте! - подносит под нос листок.

- Свидетельство о браке? - ужасается Бурцев. - Но это нечестно!

- Ещё один штрих, и всё будет честно! - в руках у Елены Львовны дротики от дартса.

Дротики с бирками. Первый же вонзается Бурцеву в пульсирующее и выпирающее из раны сердце. «Стрела амура» - читает он бирку.

- Это нечестно!.. Нечестно! - корчится Бурцев от боли.

- А где ты, чтоб честно, видел? - сосед по маршрутке бьёт Бурцева локтем под рёбра. - Ишь, разорался!

- Простите великодушно! - смутился Бурцев и, в надежде смягчить ситуацию, извлёк из дорожного саквояжа колбасу и бутылку водки.

- Добре! - крякнул сосед, приложившись из горлышка.

- Хорошо пошла! - приложился ответно Бурцев.

Пока жевали колбасу, Бурцев успел рассмотреть соседа - кряжистый, с чубом, со свисающими из-под крупного носа усами; дублёнка распахнута, под воротом вышитая рубаха.

«Чего у братьев украинцев не отнять, так это их колоритности!» - восхитился Бурцев.

Захмелели быстро, и глаза у обоих стали масляными и добрыми. Потянуло на откровенность.

- Ненавижу москалей! - сосед потянулся к бутылке и вылил в себя остатки.

- За что? Чего ж я тебе такого плохого сделал? - занервничал Бурцев.

- А за що тэбэ любыты, колы ты москаль? - пожал плечами сосед.

- А за что не любить? - решил допытаться Бурцев.

- Погодь! - сосед достал горилку, шмат сала, нож, хлеб и стаканы. Сало он нарезал аппетитными ломтиками и уложил на хлеб, горилку разлил в стаканы.

Чокнулись. Выпили.

- Чуешь! - хитро улыбнулся сосед. - Вот как надо! А ты из горла… И за що ж мне тебя любыты? Нема за що! У нас, у хохлов, порядку больше.

- Ну, а если серьёзно? - не унимался Бурцев.

- А если серьёзно, то вы, москали, нашу Киевску Русь упразднили и в Московию её заграбастали. А не заграбастали бы, так протянулась бы она, наша Киевска Русь, от Чукотки и до Полтавы! И порядку, как сам убедился ты, больше в ней было бы. И сало на хлебушек клали бы все, как положено.

По мере того, как пили, всё больше переходили на русский. Хмелея, Бурцев из принципа попытался возненавидеть соседа. Не получилось.

«Несправедливость! - задумался Бурцев. - Меня ненавидят, а я не могу…»

- Приехали! Перекоп. Не забывайте вещи, - объявил водитель.

Российскую часть границы миновали без проволочек. На украинской набились в отстойник.

- У нас тут тесты… - хохотнул хохол.

Он давно уже приосанился и, до пояса расстегнув дублёнку, демонстрировал всем и каждому вышитую рубаху.

- Тесты? На что? - озадачился Бурцев.

- На выявление шпионов!

- Шпионов?

- Оть тож!

- К порядку! - объявил над головами динамик. - Кто не скачет, тот москаль!

- Пока, москалюга! - запрыгал сосед в сторону украинской маршрутки.

За ним поскакали, как мячики, солидные с виду мужчины и женщины, и Бурцеву стало грустно.

«И это порядок?! - задумался Бурцев. - Уж лучше мы как-то на этот… на свой… на российский авось…»

- Шпион? - подошёл к Бурцеву человек с кокардой.

- Никак нет!

- А выправка офицерская. И отвечаешь по-военному.

- Но это же ещё ничего не значит… - стушевался Бурцев.

- Не значит ему… - заворчал человек с кокардой. - А «Ще не вмерла Украина…» - значит? Вот и спой нам!

- Слов не знаю… - признался Бурцев.

- Хлопцы! Геть его! - закричала «кокарда».

К Бурцеву подступили два дюжих парня и вытолкали его на российскую территорию.

- Проведал, называется, братьев! - расстроился Бурцев.

На российской территории паспорт его перекладывали с места на место и долго разглядывали.

- Диверсант? - наконец-то подняли глаза.

- Ну, какой же я диверсант?! - досадовал Бурцев. - Я ведь и гимн могу…

- Точно?

- Точней не бывает!

И Бурцев, подобравшись и вытянувшись в струну, затянул баритоном:

- Боже, царя храни! Сильный, державный,

Царствуй на славу, на славу нам!..

- Убедили! - протянули документ.

- То-то! - заважничал Бурцев. - Учите текст.

И вновь потекли перед Бурцевым крымские города и веси. И в меру начитанный наш герой всё мчался и размышлял:

- Как скучно жить на свете, господа!

Но, вспомнив, что так уже размышлял великий писатель Гоголь, он стал размышлять про другое…

И в этом другом поместились огни Евпатории… и море… и Крым… и предзимний сезон… и сытые кошки… и лебеди… и старый караимский квартал… и, конечно, она - загадочная Елена Львовна.

- А посуду я всё-таки мыть не буду! - усмехнулся Бурцев.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.