Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(63)
Сергей Шувалов
 Луна

В тот день, как обычно, я, Севрюгин и Дроздов (будущий математик) стояли у входа в школу. И я очень хорошо помню тот момент, когда тяжелая рука неожиданно легла мне на плечо. Обернувшись, я увидел девятиклассника Гудкова.

- Курить охота! - сказал он мне, подмигнув.

Севрюгин и Дроздов медленно потянулись в щель между дверью и косяком.

- Сто-оять! - протяжно и негромко произнес Гудков.

Лицо Дроздова неожиданно расплылось в улыбке.

- Здравствуйте, Маргарита Степановна! - громко поздоровался он с пожилой учительницей, неожиданно появившейся между нами.

- Что вы тут стоите, ребята? Заходите же: скоро уроки! - сказала она.

- Да, Маргарита Степановна, сейчас зайдем, - промолвил Гудков. - Мелюзга меня спросила, чем можно помочь старшим. Сейчас объясню, и мы все вместе зайдем в школу.

Учительница внимательно посмотрела на известного всей школе хулигана и двоечника.

Севрюгин открыл было рот, чтобы сказать правду, но в выпученных глазах Гудкова быстро прочитал, что ему за это будет, и решил промолчать.

За Маргаритой Степановной, скрипя, закрылась дверь. Тишину на крыльце нарушил шорох кленового листа, который неспешно упал прямо перед Гудковым.

- Тьфу ты! Ненавижу! - сказал он, плюнул на лист и втер его ногой в асфальт.

Нам стало как-то не по себе.

- Что нужно? - спросил я, понимая, что лучше смириться.

- Идите бычки собирайте: хочу курить! - произнес Гудков недовольным голосом.

Дроздов честно признался:

- Я не умею. В смысле… не то что не умею - никогда не собирал.

- Сможешь! Научишься! - заверил Гудков и подкрепил свои слова подзатыльником.

Дроздов потрогал распухающий на лбу след от натренированного пальца и ему ничего не оставалось, как согласиться:

- Ладно-ладно.

- То-то же. Мокрых бычков мне не надо! - предупредил Гудков. - Ищите!

- Пошли, ребята, - сказал я друзьям, обреченно вздохнув.

- Я не буду, не буду собирать! - заистерил Дроздов, когда мы повернули за угол школьного забора и направились в ближайший сквер. - Я в школу хочу, учиться!

- Ну ты еще заплачь! - предложил я.

Дроздов так и сделал.

- Нюня! Не ожидал от тебя! - произнес я, насупившись.

Пока мы с Дроздовым препирались, Севрюгин обошел сквер. Бычков не было.

«Скурил уже, гад!» - решил я про себя.

- Севрюгин, проверь у подъездов! А ты, Дроздов, посмотри там, у ларьков.

- Я - в школу! - упрямо сказал Дроздов и добавил по слогам: - Я-бы-чки-со-би-рать-не-бу-ду!

- Как пройдешь мимо Гудкова?

- Через буфет залезу.

- Не упади, математик! - пожелал я ему и пошел к машинам.

Через несколько минут Севрюгин радостно подбежал ко мне.

- Нашел! - Он держал на ладони достаточно длинный, кривой и чуть влажный окурок.

- Хорошо, положи вот тут.

Вскоре мы нашли еще одиннадцать окурков. Я бережно взял их в руки, и мы понесли свой улов Гудкову.

По дороге к школе нас нагнала опаздывающая на урок Смирнова.

- Что это у вас? - спросила она, поравнявшись.

- Окурки.

- Вы что, дураки, что ли?

- Нет, Смирнова, это ты дура! - огрызнулся я автоматически. - Иди куда шла!

...Гудков ждал нас за школьными воротами.

- Вот! - сказал я ему, протягивая тринадцать окурков.

Он взял бычки и уже было пропустил нас в школу, но, подумав, снова преградил путь:

- Что еще? - устало спросил Севрюгин.

- Где ваш третий?

- Ищет, наверное. Видно, много принесет. Жди его здесь, - ответил я.

- Хорошо, - отозвался довольный Гудков. - Идите, учитесь, - милостиво разрешил он.

«Дебил!» - подумал я, пройдя мимо него.

Опоздали мы несильно: Раиса Матвеевна еще отмечала отсутствующих.

После переклички Смирнова подняла руку и сказала:

- Раиса Матвеевна! Эти двое, - она показала на нашу с Севрюгиным парту, - только что бычки перед школой собирали.

По классу прокатились смешки.

- Объяснись, Парфенов.

В тишине стало слышно, как икает Сопрыкин.

- Территорию убирали! - ответил я коротко. - Мусора много, мы носили его в контейнеры. Смирнова просто заметила нас с бычками.

- Какие молодцы: напишу записку директору, пусть объявит вам благодарность на линейке.

Смирнова растеряно села на место. Я заметил, как нахмурился Сопрыкин.

- Тоже хочешь пособирать? - спросил я его угрожающим тоном.

Он развел руками, делая вид, что не понимает, о чем я.

- Дроздов тоже был с вами? - спросила тем временем Раиса Матвеевна.

- Да. Видимо, на его участке было особенно много мусора. Скоро будет.

- Хорошо, отметим и его. А ты, Катя, вместо того, чтобы жаловаться, помогла бы ребятам!

- Милости просим в наше общество бычкособирателей! Завтра тебе корочку выдадим. Взнос только не забудь заплатить. А вот если бы у тебя еще фамилия не Смирнова была, а Бычкова… - произнес я выразительно и достаточно громко, - тогда и без взноса бы приняли.

Волна смеха некорректно наложилась на икоту Сопрыкина; вдобавок он громко чихнул, сметя со стола все вещи отличницы Лебедевой.

- Лебедева, прости! - сказал я пострадавшей через весь класс. - Ты никак не участвовала в этой истории, а досталось тебе!..

Мы встретили Дроздова после уроков, возвращаясь домой. Его белая осенняя куртка была испачкана в грязи, а один ботинок хлюпал, когда он наступал на ногу.

- Что с тобой? - спросил я его.

- Я попытался залезть через окно, но увидел Людмилу Ивановну, испугался и упал в лужу. Еще и куртку порвал… - угрюмо подытожил Дроздов.

- Держись, друг! - Я похлопал его по плечу. - Зато ты не собирал бычки!

Дроздов поднял глаза и улыбнулся:

- А что, много собрали?

- Да много, много! - отозвался я. - Дроздов, какой-то все-таки ты несуразный. Испугался, упал...

Севрюгин гыгыкнул.

Вообще, Дроздов, все у тебя не как у людей. А сейчас ты похож на грязную сосиску или еще кое на что… Так и с математикой.

- А что с математикой? - напрягся Дроздов.

- Ведь твой любимый предмет, а что ж одни трояки?

- Не знаю… - засопел Дроздов.

- Да что ты, как комар пролетит, сразу плакать начинаешь, а? Нет, ты ответь мне, как это так: любимый предмет - и трояки? - продолжил я, не обращая внимания на его нюни.

- Слушай, хорош! - заступился за Дроздова Севрюгин.

- А ты чего лезешь?! - крикнул я.

Мы сцепились. Упали, крепко схватившись, начали мутузить друг друга.

- Ребята, не надо! Ребята! - визжал Дроздов.

Взобравшись на Севрюгина, я ударил что есть силы ему кулаком в нос. Он откинул голову: из носа потекла кровь.

- Ну все, хватит! - произнес он.

- Будешь еще меня упрекать? - спросил я, занеся кулак.

- Нет, нет! Не буду!.. - повторил он слабым голосом.

- Оставь его, пожалуйста. Что для тебя сделать, чтобы ты встал? - услышал я позади себя Дроздова.

- Если бы я курил, ты пошел бы для меня бычки собирать, никчемный человечишка!

- Так закури! - ответил Дроздов, опустив голову. - И пойду.

Я глубоко вздохнул, почувствовав прилив сил, и отпустил Севрюгина.

Дроздов тем временем прибился к стеклу и металлу телефонной будки. Я нарочно пошел на него, пристально глядя в глаза. Дроздов беспомощно поднял руки.

На следующий день мы, как всегда, втроем пошли в школу.

- Чего молчим? - спросил я друзей.

А они - ни слова. Может быть, мне на зло. Я вполсилы поддал ногой портфель Севрюгина.

- Ты чего?! - испугался он.

А Дроздов промолчал, и я обратил на это внимание.

Через минуту Дроздов спросил:

- Да что с тобой опять?

Не обращая внимания на эту реплику, я повернулся к Севрюгину:

- Севрюгин, ну-ка голову подними! - скомандовал я. - Чего такой натуженный? В школу же идем!

Он внезапно остановился, и, нагнувшись, поднял смятую, грязную бумажку.

- Три рубля! - констатировал Севрюгин.

- Ну-ка дай! - Я вырвал у него находку.

- Так я же нашел!

- Нашел ты, правильно. А взял я.

- Это несправедливо!

Я подумал.

- Согласен, несправедливо. А теперь идите в школу.

Отстав от ребят, я решил спрятать трешку. Мало ли что. Закопал в саду, за школой. Рядом наполовину присыпал землей бумажную салфетку, оставшуюся у меня в кармане от вчерашнего завтрака.

- Вот так. Хорошо, - решил я и огляделся, пытаясь запомнить место и по другим признакам.

...Во время урока литературы пошел дождь. Да какой! Настоящий ливень! Школьный двор затопило в считаные минуты. В окно я увидел Михаила Потаповича, местного дворника. Осознавая свою беспомощность, он опускал свою метлу в грязный поток, несший опавшие листья, потом вытаскивал ее и опускал снова.

Громыхнуло. Казалось, школу затрясло.

Мария Ивановна продолжала вести урок:

- Кто-нибудь может вспомнить стихотворение, описывающее такую погоду.

Вострякова подняла руку.

- Кто бы сомневался, что она знает! - тихо сказал я Севрюгину.

- А кроме Машеньки? Парфенов, может быть, ты?

Я встал.

- Нет, не знаю. Я только одно стихотворение знаю.

Класс застыл в ожидании.

Мария Ивановна, посмотрев на ребят, потом на меня, сказала:

- Читай, Парфенов.

- Предупредить можно?

- Предупреждай.

- Это мне папа рассказал. Но в школу его можете не вызывать: все равно не придет.

Мария Ивановна глубокого вздохнула.

- Да не волнуйтесь вы так, Марь Иванна, это по Пушкину.

- Читай же!

Я начал:

Свет мой, зеркальце, скажи

Да всю правду доложи,

Я ль на свете всех глупее,

Бесполезней и вреднее?

Молвит зеркальце в ответ:

- Дурачок ты, спору нет,

Но живет на белом свете…

Здесь таких, как ты, две трети.

Класс зарыдал от смеха.

- Самокритично… - подала голос Мария Ивановна. - Тройку тебе поставим. Один балл как раз за самокритику.

Севрюгин похлопал меня по плечу:

- Ну ты даешь! Вот это круто!

- Да я сам от себя не ожидал. Расслабленный я сегодня какой-то.

Смирнова оглянулась, и мы встретились с ней взглядами.

- Ну чего зыришь, дура? - сказал я громко, насколько это было возможно.

Наградив меня ехидным взглядом, она отвернулась.

«Добрая она, Мария Ивановна», - подумал я, забирая дневник со стола учителя.

На улице тем временем дробило водой все вокруг.

«Трешник!.. - осенило меня. - Его же смыло!»

Одернув Севрюгина, я шепнул:

- Надо было разделить трешник на троих, по-честному.

Он засиял:

- Я знал, что ты хороший! Знал, что ты мой друг. Спасибо тебе! Значит, мне рубль?

- Да, тебе и Дроздову. Но вот только теперь их найти надо, рубли эти… - И я поведал ему о своих опасениях.

- Ну что же, найдем после школы, что еще остается?

...Унылые Дроздов и Севрюгин ходили после уроков по пришкольному саду. Земля здесь чмокала, не желая так просто расставаться с чистенькой школьной обувью.

- У меня уже ноги промокли… - пожаловался Севрюгин. - Зачем же ты его тут закопал?

Я окинул взглядом область поисков, и у меня закололо в груди оттого, что я понял: трешник мы не найдем никогда.

- Вот она! - вдруг радостно закричал Севрюгин, показывая пальцем на торчащий из земли уголок купюры.

Размокшая трешка была похожа на грязный лоскут.

- Я поглажу ее! - сказал Дроздов.

- Точно? - спросил я грозно, а про себя подумал: «Нет, этот не соврет».

Возвращаясь домой, я думал только о счастливой находке - больше ни о чем, все перебирал в уме, что куплю на этот заветный рубль…

Как только вошел, сразу увидел маму; на фоне окна темнела ее фигура. Я понял, что она опять смотрит на небо. Беловато-желтые холодные облака быстро исчезали за ближайшими высотками.

- Ты что грязный такой? - удивилась она.

- Осень, - ответил я коротко.

- Порошка нет… - сказала она грустно. - Мылом если только. Гречку будешь?

- А котлет не осталось?

- Ты с утра все съел.

- Мам, а ты чего так рано с работы?

- Отпустили нас… - Она отвела глаза в сторону.

- А зарплату?

- Не дали, опять обещают только.

- Мам, может, другую работу?

Кончики губ ее опустились, она закрыла глаза и заплакала.

- Не умею я больше ничего… Кто же знал, что все так сложится?..

- Мама, да что ты? Научишься! Разве это беда? И я скоро вырасту!

Она обняла меня, крепко прижав к себе, и почти перестала плакать. Так мы с ней и остались, она сидела и смотрела в окно на бледные облака, и слабый сквозняк высушивал ее слезы; я стоял рядом и тоже смотрел вдаль.

- Котлету хочется… - произнес я тихо.

Мама улыбнулась.

- Пойду к соседке, попрошу в долг немного фарша.

Вечером я опять подошел к окну и посмотрел на небо. Луна, близкая, непривычно большая, с темнеющими кратерами, висела над миром. Туда бы мне и маме… Она такая огромная!.. И наверняка нет там Гудкова и этой надоедливой гречки и, наверное, там не нужны деньги, которых у нас нет. Она так близко…

Утром Гудков опять отнял пятнадцать копеек. Не было сил сопротивляться - отдал, и все.

Первым был урок физкультуры. Я присел на скамеечку возле зала и даже не стал переодеваться.

- Ты что сидишь, Парфенов? Иди в раздевалку!

- Да не пойду я, Владислав Николаевич.

- В смысле - не пойдешь?

- Ну а зачем? Зачем мне эта физкультура? Не люблю я ее и не буду никогда ей заниматься.

Владислав Николаевич удивленно посмотрел на меня:

- Ну-ка марш переодеваться! - повторил он угрожающе.

- Не хочу… Не нужно мне это. И в жизни тоже. Улечу я скоро отсюда, а там тем более физкультура не нужна. Вы вот, Владислав Николаевич, в длину с разбега на сколько прыгнуть можете? Ну, метров на шесть, да? А там я буду на шестьдесят прыгать безо всяких ваших упражнений.

- Ты, Парфенов, часом не болен?

- Да не болен я, не болен. Вы вот живете в своей маленькой кирпичной коробке и делаете изо дня в день одно и то же. Подтянись - присядь - на канат залезь. Вот Козлов, например, никогда ведь на канат не залезет: толстый больно. Ну что он, виноват разве, что толстый? И вы ему пять никогда не поставите. А он же идеалист, круглый отличник. Ему больно, обидно… Эх вы, ничего вокруг себя не замечаете!

- Все, хватит, Парфенов! Пошли к директору.

Пришли. Сидит директор. Насупленный, толстый; очки закрывают верхнюю часть лица, а усы - нижнюю.

- Вот, Сергей Валентинович, срывает мне урок! - Физрук поставил меня перед директорским столом.

- Что наделал? - спросил директор, отвлекшись от бумаг.

- Не хочу на физкультуру, - сказал я коротко. - Не нужна она мне.

- Что еще тебе не нужно? Биология? Математика? - уточнил он.

- Все нужно, а физкультура нет.

- Почему?

- Мы с мамой скоро улетаем, - ответил я.

Директор поправил очки, посмотрев на меня более внимательно.

- Куда?

- Думаю, что на Луну.

- Ты это серьезно?

- Да, серьезнее не бывает. К черту эту планету, этот спортивный зал.

- Еще что? - спросил директор.

- Не знаю… - ответил я.

- Выговор, родителей школу! - равнодушно произнес он, снова окунаясь в бумаги.

- Пойдем! - Физрук похлопал меня по плечу. - Мама пусть завтра придет.

Шли по длинным школьным коридорам. Физрук долго не решался нарушить молчание:

- Да что с тобой случилось?

- Ничего.

- Может, это твой внутренний протест?

Я промолчал. Но, конечно, это был никакой не внутренний протест.

После физкультуры пришел Севрюгин.

- Ты где был?

- Гладил. Вчера родители дома были, не мог.

- Удачно?

- Еще как! - улыбнулся Севрюгин. - И разменять успел!

- Молодец!

- Вот твой рубль. - Он протянул мне новенькую бу­мажку.

- Оставь себе. Тебе пятьдесят копеек и Дроздову столько же.

- Да ну ты что?! Вот, возьми же! - возмутился Севрюгин, засовывая мне бумажку в карман пиджака.

- Нет, говорю! Слышал? Не надо!

- Почему?

- Не знаю… Не могу сказать… Глупость эти бумажки. Да почти всё глупость.

- Что? Не понимаю…

- Давай после уроков.

Я вышел на улицу. Неоттаявшие ветки яблонь покачивались на ветру, звеня набухшими ледяными каплями. Дождь вперемежку со снегом косо поливал темные деревья, постепенно погружая не остывшую от осеннего солнца землю в долгую и холодную зимнюю спячку.

«Как все необычно и одновременно обычно», - подумал я.

Там, между яблонями, стоял Гудков, огорашивая четвертый класс.

- Вот мерзавец! В любую погоду работает.

Я направился к другим воротам. Там меня ждали Севрюгин и Дроздов.

- Слушай, мы хотим тебе вот что сказать… - начал Дроздов.

- Вы уверены, что нас сейчас Гудков не заметит?

- Да.

- Ты деньги возьми, - продолжил Дроздов. - По-честному - на троих.

- Слушай, Дроздов, что ты сделаешь с этим рублем?

- Жвачку куплю, мороженое…

- А ты, Севрюгин?

- Я марки хотел купить. А на остаток - солдатиков у Степанова.

- Понятно. Ну вот что: ты себе купи жвачки побольше, а ты - солдатиков, хорошо? Не надо мне ничего, - сказал я и пошел домой.

Проходя через свой двор, я остановился среди высоких тополей. Стволы их, уставшие от городской грязи и копоти, прочно сидели в земле.

«Если сделать запуск вот тут, скажем, или тут?.. Луна проходит вот здесь, нужно будет немного изменить угол старта», - подумал я про себя.

Дома я сверху оценил намеченную площадку.

- Да, годится! - решил я для себя.

Скоро раздался звонок. На пороге стояла мама с двумя огромными пакетами, набитыми продуктами. Она улыбнулась и протянула их мне.

- Вот теперь мы с тобой устроим пир горой! - воодушевленно сказала она.

- Заплатили?

- Заплатили, да. - Она сделала паузу. Лицо ее внезапно побледнело. - Уволили и заплатили. - И опустилась на стул.

Я увидел ее взгляд - обреченный и потускневший.

- Да что ты, мама! Ерунда! Сейчас это даже хорошо, что так. Мы уезжаем отсюда. Улетаем, то есть.

- Куда же?

- А вон туда! - Я показал на огромный, чуть продолговатый, изжелта-белый шар, висящий за окном.

- И как же мы там будем жить? Там же нет кислорода, ты знаешь? Хотя… тут его тоже нет... - Ну что же, полетели. Ты вещи собрал?

- Самое необходимое. Перегружать корабль нельзя. И ты собери.

- А где же корабль?

- Вот он, - сказал я, подведя маму ближе к окну и показав на небольшой свободный от деревьев пятачок в нашем дворе.

- Где же?

- Ты не видишь?

- Нет…

- Я тоже его раньше не видел. Присмотрись, вот же он! - сказал я, стараясь пронзить взглядом привычный пейзаж.

Мама посмотрела туда еще раз и ответила, погладив меня по голове:

- Вижу. Хорошо, полетели. Сколько времени на сборы?

- Должны улететь сегодня.

Через час мы с мамой вышли из подъезда. Промозглый осенний ветер, казалось, старался остановить нас. Перчатка выпала из маминых рук. Она хотела поднять ее, но я остановил:

- Не надо. Она уже не понадобится: нам бы дойти до корабля.

Бездушные огоньки в квартирах окружающих домов мерцали, проходя через сетку ветвей.

- Долго еще идти? - спрашивает мама. - Я устала...

- Скоро, скоро! - отвечаю я. - Уже вижу корабль. Осталось чуть-чуть.

Вот так мы и идем навстречу кораблю. Прошло уже много лет, но путь не становится короче.

А как же жить, если не продолжать идти?..

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.