Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(7)
Анвар Исмагилов
 РОЖДЕСТВО В МЕОТИДЕ

Хотите верьте, хотите нет, но однажды в ледяной степи мне явился ангел!

Жил я той морозной и многоснежной зимой в устье огромной реки, посреди развалин древнего города-крепости. Боспорские греки за семьсот лет выстроили и оставили на память местным жителям длинную цепь оборонительных башен из песчаника и известняка. Казаки терпели соседство около полутора тысяч лет, а потом продали стройматериалы купцам на застройку Азова, Таганрога и Ростова-на-Дону. И остались от города Танаиса только фундаменты башен и домов.

Летом в археологической экспедиции Академии наук было весело: студенты в плавках и студентки в невесомых купальниках грызли глиняный раскоп и загорали до египетской черноты, а вечером заводили магнитофоны и романы на дискотеках или вели философические беседы о некрополе у костра, попивая густой чай с чабрецом, душицей и зверобоем.

А осенью долгие дожди заливали былое палаточное счастье, и сотрудники музея-заповедника, отправив самые ценные находки в Пушкинский музей и Эрмитаж, заползали в уютные берлоги на всю зиму и обрабатывали материалы. В кирпичных сараях фондов под широкими крышами хранилось много добра: битые черепки амфор, киликов, черно-лаковых чаш и светильников; глиняные пробки от винных амфор, как возле первобытного гастронома; древние каменные грузила для сетей и острые позвонки осетров; а иногда попадались круто изогнутые трубки турецких солдат, стороживших дельту Дона от неверных и куривших во время оно не табак, а гашиш... Все это нужно было описать, внести в формуляры и сделать научные выводы. Занятие длинное и достаточно нудное.

А зима в том году была лютая! Раскоп занесло до уровня степи, мост через крепостной ров обледенел и погрузился в сугробы; от домика к домику рыли тоннели, а мою радиорубку замело выше крыльца и подбородка. В степи, открытой и продутой насквозь, можно было замерзнуть в ста метрах от жилья.

Но маленькая колония молодых и бессемейных научных сотрудников жила и работала, почти не обращая внимания на пещерный быт. До Ростова-на-Дону можно было добраться на электричке за пятьдесят минут, но иногда казалось, что нет больше в мире никаких городов, а есть только черно-синее небо с бешеной промерзлой луной, под которой сияют снега, залившие мертвую округу.

В степи дрова - особая ценность, и с лета мы завезли в каменный сарай некрупный и быстро замерзающий антрацит. Для того чтобы добыть топливо на ночь, требовалось известное мужество. Им в полной мере обладал дворник Сергей Ватохин. Как водится в таких местах, имел он почти законченное философское образование и любил погутарить со мной вечерком о некоторых деталях системы Лао-Цзы или доказывал мне априорность существования высшего «Я» во Вселенной. При этом белобилетник Серега, едва видевший собеседника сквозь толстенные стекла очков, обладал невероятной силой и выносливостью. Летом он на спор за час вынул из раскопа столько же земли, сколько три здоровенных студента. И уголь слушался Серегу, выходца из Донбасса. У нас в руках антрацит тушил разгоревшиеся дрова или раскалял плиту так, что приходилось вынимать его в ведре и вываливать в снег. Если за дело брался Ватохин, то мокрый уголь горел ровно, непрерывно и с видимым удовольствием.

Еще у Сереги был дворовый кот. Скорее даже, это был камышовый кот, если судить по угрюмому характеру и невероятным размерам: встав на задние лапы, он свободно доставал наждачным языком до подбородка сидящего Ватохина. Кличкой Матрас он был обязан своей желто-коричневой полосатой шкуре и невероятной лени. Хозяин кормил Матраса кусками вареного мяса из борща, жирной сырой рыбой из Мертвого Донца, а летом научил его тащиться от жареного кофе. Кот полюбил кофейный кайф, подробно разжевывал зерна, тянулся изо всех сил, выгибая мощную спину, бешено скакал по веранде, сшибая щербатые чашки, нещадно драл листья и лозы дикого винограда, утомлялся и, дотащившись до ближайшей скамейки, в истоме растягивался на ней. В ступоре он не замечал даже многочисленных кошек, шаставших по округе, и только иногда громко подвывал «му-а-у-у-у», очевидно, воображая себя тигром.

Но дворник-философ был знаменит не только дрессированным котом и геракловой силой.

Однажды днем 6 января он взял у меня лист бумаги, обгрызанную шариковую ручку и, покуривая самодельную бамбуковую трубочку, начал не спеша составлять какой-то, как мне показалось, праздничный план на бумаге.

В четыре часа дня на дворе уже стемнело. Потрескивали от лютого мороза деревянные балки, в трубе выл и кружился залетевший ненароком дух зимнего ветра, рядом с домиком скрипел и колотил ведром по ржавой цепи колодезный журавль, задрав худую шею в мерзлое небо.

Серега дописал план и протянул мне листок:

- Смотри, что мне пришло сейчас в голову. Надо будет проверить эту схему лет через десять!

Я начал читать, и, признаюсь, глаза у меня округлились:

«В предстоящие нам десять лет должны произойти следующие события:

- большая война с армянами на Кавказе;

- там же - землетрясение;

- распад социализма в Европе -1989 год, начнется с Чехословакии;

- вывод Советской Армии из Германии;

- объединение двух частей Германии в одно целое, без границ;

- военный переворот в СССР - 1991 год;

- затяжная война на Балканах - 1990 год и далее;

- новая кавказская война в середине девяностых...»

И так далее...

Я ему говорю:

- Военный переворот в СССР - это я верю, на это мы всегда горазды. Но остальное - это уж ты, извини, загнул. Понятно, что мы движемся в сторону прогресса, но вряд ли с такой скоростью.

Ватохин усмехнулся и внимательно посмотрел на меня через очки. Потом он ткнул пальцем в небо и загадочно выразился:

- Это вести оттуда. Я просто передаю информацию. Хочешь верь, хочешь нет.

Молча смотрел и попыхивал трубочкой. От печки веяло ровным теплом, на потолке сияли алые пятна света из-под дырявых конфорок. Чайник посапывал облупленной крышкой. В этот момент на улице что-то громко зашипело и взорвалось. Окно, затянутое дедморозовскими узорами, осветилось поднебесным светом. Я вздрогнул: мистика, да и только!

- Это шоферюга из ракетницы стреляет, - хладнокровно заметил Серега.

Я выдохнул и нервно засмеялся. Только представьте себе: сидят под звездным небом в тесном каменном домике два молодых человека, варят гороховую кашу с копчеными ребрами и обсуждают план будущего Европы и мира!

Вдруг такая тяжелая тоска взяла меня ото всей этой мистики, кота-кофемана, кромешного снега, темноты, сугробов, что я засуетился, подхватился, упаковал гитару и собрался в Ростов, поближе к горячему водоснабжению и канализации. К тому же, я вспомнил, что сегодня меня приглашали на день рождения капитан-механика теплохода «Курейка». Значит, подадут сладкую водочку, жирнючих азовских лещей, осетра в пергаментной бумаге, терпкие моченые яблоки из кадушки с балкона, а из духовки соседа Андреича в середине вечера принесут толстого шкворчащего гуся с черносливом, а под конец мы будем петь песни, и они тронут сердце какой-нибудь лукавой разведенной подружки...

Серега изумился:

- Ведь сегодня Рождество, куда ты едешь? Его надо встречать дома, среди своих. Посидим, погутарим, ребрышек поедим. К тому же, у водилы есть классная самогонка, пшеничная, семьдесят градусов. Колядки устроим, - добавил он упавшим голосом.

Я содрогнулся и вдобавок ко всему второпях, спотыкаясь, ответил ему по своему тогдашнему безбожию нечто такое, что, слава Богу, не могу вспомнить сейчас.

Серега смутился, потом вскипел, но сдержался и только заметил как-то отчужденно:

- Ох, попадешь ты в яму!

И в этом он оказался прав!

Через десять минут, подходя к станции, я будто бы услышал крик электрички, разбежался на ледяной тропе, поскользнулся и обрушился вместе с гитарой с небольшого ледяного обрыва, разбив драгоценный инструмент и сломав правую руку сразу в трех местах.

Сквозь оглушительную боль, корчась на снегу, я еще раз услышал те богохульные слова, что я произнес совсем недавно. Они били мне прямо в висок и расплывались яркими воспаленными пятнами в глазах. Стеная и завывая, пополз я к электричке. Машинист увидел меня на другой стороне платформы, послал людей, меня погрузили в вагон. По дороге он вызвал «скорую».

Очередь в травматологии была такая, что помощь мне оказали только три часа спустя.

С перекошенным от шока бледно-синим лицом, с белым мокрым гипсом на черной шелковой перевязи я ввалился в мастерскую друзей-художников. Они сидели за небогатым столом и собирались праздновать.

Ахали, охали, но потом сошлись на том, что для гитариста важнее все же левая рука, и начали пить за Рождество и мое скорое выздоровление. Конечно, никакой коньяк меня не брал, и когда друзья разошлись, я улегся, тихо поскуливая, на сырой диван, натянул потертое ватное одеяло со следами амурных битв и приготовился к тяжелой бессонной ночи.

Руку в гипсе, мокрую и холодную, рвало, крутило и сводило. Голова ныла и гудела. Под закрытыми веками пульсировал багровый туман.

Наступила тишина. Я открыл глаза. Боль исчезла. Подвал залило ровным спокойным светом. Рядом с диваном сгущалось пространство, и в воздухе появилось плотное облако тумана в виде яйца... Оно висело, не касаясь пола, и оттуда или внутри меня зазвучал голос:

- Что, сынок, плохо тебе?

Я даже не испугался. Только непонятная волнующая радость подступала слезами к глазам.

Я проглотил комок и сказал:

- Плохо. Нет, лучше. А вы кто?!

- Да как тебе сказать... Ангелами нас называют. А вот ты вчера был во всем очень неосторожен - еще немного, и совсем бы убился, да мы тебя подхватили. Не то пришлось бы, как у вас говорят, объясняться в другом месте.

Облако вздохнуло, будто сложило руки на добром животе, и продолжило:

- Разве ж так можно, сынок?

И тут бедное мое сердце не выдержало. Обняв левой рукой загипсованную правую, я разрыдался. Что-то бормотал, на что-то жаловался, нес горячечную чепуху, но постепенно успокоился и закончил неожиданно:

- Я больше не буду.

Ангел, кажется, усмехнулся и сказал:

- Да чего уж там. Ты хоть «Отче наш» знаешь?

Я вспомнил Никольскую церковку в Недвиговке, старого попа, его старославянский и дрожащими губами произнес:

- Отче наш... Иже еси на небесех... Да святится имя твое...

- Вот видишь, - удовлетворенно сказал ангел, - ты же хороший, только гордый и хочешь иногда казаться хуже. Да и бедность одолевает. Ведь правда?

А был я нищ, как церковная крыса, одевался, во что сам сошьешь или подарят, и только гитара была моей собственностью, прочие же блага доставались мне, как птице небесной: запою - и дадут. Еще я баловался табачком и часто по ночам мучился его отсутствием.

- Болеть тебе, - сурово сказал ангел, - месяц и два дня, а потом будешь здоров много лет. Пиши левой рукой, пока правая зарастет. Заодно и узнаешь, почем настоящее слово достается.

Ангел помолчал и успокоенно закончил:

- А теперь спи.

Прохладная сияющая рука выплыла из тумана и, как писали в старину, смежила мне очи. В небесах торжественно плыла звезда Рождества.

…Мастерская находилась в центре города, и редко кто из богемы проходил мимо, не постучав ногой в жестяной козырек над окнами полуподвала старинного кирпичного дома. Я проснулся от стука сразу и в окно, и в дверь.

Шатаясь, я подошел к двери, открыл замки и толстенный засов и вернулся на диван. Художники, вечно пребывавшие во хмелю и голоде, еще вчера аккуратно вылизали все банки, тарелки и пакеты. На столе не было ни корочки хлеба, ни окурка, более-менее пригодного к употреблению.

Свежие с мороза и слегка охрипшие, Леня Вознесенский и Рустам Кибиров выгрузили на стол моментально запотевшие бутылки «Жигулевского» и позвали меня. Я ответил, не вставая:

- Не пью с утра. К тому же я не завтракал, а у вас, как всегда, на выпивку есть, а на еду не хватает.

- А сырок? - зычно захохотал Леня и показал мне «Дружбу» с синей этикеткой, усладу алкашей и творческих личностей.

Я посмотрел на него и отвернулся.

В комнате наступила тишина. Прозвучал изумленный Ленин голос:

- Погоди-ка! А на стуле что? Вот это сюрприз! Ну у тебя и выдержка! Как в Малом театре!

Я обернулся на круглый венский стул, заляпанный засохшей краской.

На нем лежали дары неба нам, грешным. Каравай подового хлеба. На промасленном пергаменте - толстая печеная рыба неизвестной нам породы с треугольной головой и копьевидными плавниками. Венчала стул мохнатая бутылка с едва видной из-под пыли этикеткой “Кагор № 32”. Вино сияло изнутри рубиновым светом.

А ведь вчера ночью, сидя на этом самом стуле, я перед сном стягивал ботинки одной рукой, сетуя на то, что не догадался кого-то попросить о помощи.

Леня перенес дары на стол. Под рыбной бумагой оказалась прилипшая снизу пачка сухой, но слегка подпорченной маслом «Примы» из артамоновского табака. Рустам наблюдал весь этот цирк и только хмыкал, попивая ледяное пиво. .

Леня только махнул рукой, не стал спрашивать об источнике вечного наслаждения и с библейской простотой определил:

- Что Бог послал, то и на столе!

Мы руками разделывали нежную рыбу, ломали ароматный хлеб с хрустящими пупырышками, наливали в стаканы густое ароматное вино, а я никак не мог понять, как все это попало в наглухо запертый полуподвал. Выпили, поели, закурили. Я молчал о ночном видении, но про себя недоумевал: «Вот же она, еда! И даже «Прима» настоящая, хотя вкус у нее довольно противный».

Леня отвел меня в мединститут, и рука заживала с фантастической быстротой.

Через месяц я навсегда бросил курить.

Все, что предсказывал Ватохин, сбылось.

Было это ровно пятнадцать лет назад.

«По небу полуночи ангел летел, и тихую песню он пел».

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.