Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(65)
Мамед Али Сафаров
 Моя страна - Россия

Мы с женой любим Испанию. Французы говорят: любить - это значит интересоваться. Правильно говорят, но я бы добавил: и жаждать встречи. Коротко говоря, не смотря на то, что обстоятельства не благоприятствовали путешествию, десятого мая две тысячи шестнадцатого года, около четырёх часов дня, мы вылетели из Ростова в Барселону. Любовь - не картошка.

И через несколько часов, точно в тот момент, когда число десятое с неумолимой закономерностью превращается в одиннадцатое, я оказался перед регистрационным столом в отеле со странным названием «The Element» в городке Камбрильс, на побережье Коста Дорадо. Мы пропустили всех спутников вперёд и были последними в очереди на регистрацию.

Консьерж, уже измотанный оформлением группы туристов, плохо или никак не говорящих на английском, взял наши паспорта и произнёс положенные при этом слова. Разумеется, на том варианте английского, на котором большинство испанцев общается с иностранцами.

Я ответил, преодолевая экзаменационное волнение, и выговаривая как можно внятнее: «Mejor en Espaniol» (Лучше на испанском).

Консьерж не поднял головы, склонённой над паспортами, вообще никак не отреагировал на это моё предло­жение.

Но вот уже наш спор на тему, должен ли я оплачивать налог на проживание за эту ночь (а большая стрелка часов к тому моменту успела заметно отклониться вправо от цифры 12), шёл на испанском. Конечно, я уступил - отчасти от нежелания обнаруживать границы своего знания языка Сервантеса, отчасти из-за незначительности суммы налога.

Номер оказался на втором этаже, прямо рядом с лестничной площадкой.

И, к нашему удивлению, это был двухкомнатный номер. Большой и очень удобный, помимо всего прочего, с раковиной для мытья посуды, микроволновой печью и барной стойкой в первой комнате. Можно принимать гостей и угощать выпивкой. Потом, из разговоров с другими туристами, я выяснил, что всем им достались однокомнатные номера. Вот какова сила могучего испанского языка.

Едва разложив вещи, мы пошли погулять и осмотреться. Мы почти всегда так делаем - как только устроимся на новом месте, идём гулять; страсть к познанию мира тянет прочь из номера, невзирая на время суток и усталость. И уют временного жилища тоже не может остановить нас.

Кроме того, была ещё одна весомая причина совершить прогулку - хотелось отпраздновать встречу с Испанией, а кое-какая закуска у нас была с собой .

Неплохая, на наш непритязательный вкус. И мы пошли.

Прогулка получилась короткой, вино продавалось в кафе прямо на ближайшем углу.

«Вот это - вино!» - сказал я, как только мы его попробовали. Эта фраза была продолжением нашего давнего спора с Любой. Она наивно полагает, что этикетки с иностранными словами на красивых бутылках с тем пойлом, что продаётся в наших магазинах, как-то соотносятся с реальным содержимым бутылок. Этот обман может ввести в заблуждение тех, кто не знает, или забыл, вкус вина из советских магазинов и не пробовал испанского, французского, итальянского. Теперь в наших бокалах плескалось настоящее вино. И мы праздновали встречу с Испанией...

Утром мы встретились с нашим отельным гидом. Молодая женщина азиатской наружности, говорящая на правильном русском языке. Ясно, что она из Киргизии. В советские времена в этой республике преподавание русского было поставлено лучше, чем в любой другой союзной республике, и английскому там, видимо, учили не плохо. Поэтому на всём пространстве от Юго-Восточной Азии до Испании часто можно встретить гида из Киргизии.

Но я ошибся, Ольга, так зовут эту девушку, оказалась родом из Ташкента, но она не узбечка, а китаянка.

Я посмотрел в окно - на стекле изображён символ отеля - пересекающиеся геометрические фигуры внутри многогранника, их рисунок напоминает древнекитайскую схему взаимодействия первоэлементов «У - СИН» .

Так вот откуда такое странное название «Element», и гид китаянка. Сюжет прямо из китайских сказок, из «Рассказов о чудесном» Ляо Джая. Я был настолько впечатлён этими сов­падениями и хорошими манерами Ольги, что даже купил экскурсию в Монсерат, монастырь в горах, всемирно известный благодаря своему хору мальчиков. Хотя, если разобраться, зачем нам экскурсия от туристической конторы, мы ведь вполне можем поехать сами, и дешевле. Но отельный гид должен, хочешь или не хочешь, продавать определенное количество экскурсий. Вот поэтому мы купили поездку в Монсерат, на послезавтра. Просто, чтобы поддержать Ольгу.

С сознанием честно выполненного долга, и с предвкушением чудес, явно обещанных нам пребыванием в Испании, и не явно, но намёком, названием отеля и национальностью нашей Ольги, мы отправились в Таррагону, городок, расположенный неподалеку. Чудеса не заставили себя ждать.

Парень из России, продававший билеты на автобусной остановке, оказывается, знаком с нашим первым гидом в Испании, Алексом. Гиды не часто оставляют о себе хорошие воспоминания, так что Алекс был одним из немногих. Но каков шанс просто так, случайно, встретить человека, знакомого с ним, через шесть лет после той поездки?

«Алекс? - Конечно, невысокий, кучерявый. Он из Железнодорожного».

«Железнодорожный» - это, надо думать название подмосковного посёлка.

Вторым сюрпризом оказалось то, что двое из наших сопутешественников бывали на горе Богдо. Это замечательное место, посещение которого я описал в двух своих путевых очерках, не самое популярное среди туристов, ездящих по дальним странам. О нём вообще мало кто знает. Нет ничего удивительного во встрече с соотечественниками, видевшими Нотр-Дам, Сан Марко в Венеции, или Тадж-Махал. Но Богдо! Случайный человек туда не попадёт. Хотя, говоря по правде, такой человек вообще никуда, дальше своего дачного участка, не попадёт.

Но вот с людьми, побывавшими на священной горе буддистов и пережившими то же, что довелось пережить и описать и мне, я ощущаю некую кармическую связь. Надо же, куда занесло! А с виду обычные, как теперь говорят, успешные. Нет, дорогие мои, «успешных» на Богдо не пускают. Нечего им там делать. Пусть успевают по престижным маршрутам.

А Богдо - только для нас. Для своих.

В тот день Андрей и Марина, так зовут этих людей, отправились, кажется, в Реус, а мы с Любой поехали в Таррагону.

Вначале мы осмотрели этот городок, катаясь по улицам на поезде, таком же игрушечном, как и весь город. Этот поезд, состоящий из двух открытых вагончиков, тянет машина, стилизованная под паровоз начала прошлого века, с высоченной трубой. И мы ехали в первом вагоне, вначале по аккуратным, очень чистым и неправдоподобно красивым улицам, потом уже по узким, но тоже чистым и ещё более красивым улочкам старинной части города. Городок маленький, но сколько здесь всяких памятников, статуй, фонтанов! Говорят, какое-то время Таррагона была столицей Римской империи. Верится в это с трудом - слишком уж велика была империя, чтобы иметь такую крошечную столицу. Хотя, если вспомнить Толедо, волшебный град на холме, размером со среднюю казачью станицу, столицу империи, над которой не заходило солнце, то можно и поверить. В любом случае, Таррагона - живое подтверждение моего высказывания о невозможности постройки города. Город должен вырасти сам, как растёт дерево или кристалл драгоценного камня. Как вырос Милан, вопреки ярости Барбаросы, неоднократно сравнявшем его с землёй. На это уходят тысячи лет. Если же строить волюнтаристски, самопроизвольно, то обязательно, или колыбель революции получится, или город с чётко расчерченными улицами, где заблудиться невозможно, также как и прийти в желаемое место - обязательно зарежут по дороге. Такие были построены у нас в прошлом веке.

Искусственные цветы могут быть больше и ярче натуральных, но мне больше нравятся натуральные.

Самое запоминающееся место в Таррагоне - площадка в конце бульвара, отсюда открывается вид на море. Место пересечения красоты рукотворной и вечной красоты природы. Сверкание морского простора и синего неба, с лёгкими белыми облачками, парадоксальным образом не затмевает строгую, упорядоченную красоту архитектуры, нет, они сосуществуют, как ночь и день, как лето и зима.

Вначале мы увидели всё это из вагончика, но вышли не в кульминационной точке маршрута, а проехали дальше, в старую часть города, не сходя с поезда, вернулись к исходной точке, снова проехали до старого города, и только оттуда, не спеша, отправились назад.

Мы шли по узким улочкам, среди величественных домов, и, естественно, нам захотелось ещё сильнее почувствовать очарование этого места. Сказочное очарование. Увы, моя фантазия бедна и ничего оригинальнее, чем заглянуть в кафе, мне не пришло в голову. Маленькое, полуподвальное, оно показалось нам вполне уютным. Женщина за стойкой - пожилая, примерно наших с Любой лет, принесла бутылку красного вина, здесь оно называется чернильным, а затем продолжила оживлённый разговор с единственной посетительницей. Я понимал их речь не больше, чем они нашу, ведь беседа шла на каталонском. Потом в кафе забрёл старый мужчина, немного похожий на французского артиста Жана Габена.

Мужчина тоже заказал вина, и выпив, начал говорить с хозяйкой. Вскоре тон их разговора повысился, и спустя несколько минут они уже яростно спорили, перейдя на крик. Как я не прислушивался, кроме того, что хозяйку зовут Мария, ничего не было ясно. А понять очень хотелось - из-за чего могут так спорить два пожилых и с виду спокойных человека? Судя по всему, это не был спор футбольных болельщиков, коррида не популярна среди каталонцев, также ясно было, что причина разногласий не имеет практической, денежной основы. Тогда бы они перебивали друг друга, а Мария и «Габен» начинали кричать, лишь дождавшись своей очереди. Очень не типично для Испании, где даже в спокойном разговоре люди часто перебивают друг друга. Типичным же было то, что, несмотря на ожесточённый характер перепалки, хозяйка и посетитель, очевидно, не сбиваются на оскорбления, наоборот, они обсуждают что-то очень важное для них обоих, но никак не могут прийти к согласию. Ожесточённый спор вспугнул посетительницу, она ушла. Мужчина вскоре замолчал, отошёл от стойки и устроился за столиком в дальнем углу помещения.

Хотелось узнать, о чём же спорили эти люди, а я к тому времени ещё не выпил достаточно, чтобы напрямую спросить Марию. Она опередила меня, сама начала этот разговор, пожаловавшись на своего оппонента так, словно его уже нет в кафе:

- Он танцор, большой любитель танцев, но его жена заболела и теперь танцевать ему не с кем.

Слово «танцор» так не шло к старому, невысокому и грузному человеку с лицом серьёзным и печальным, я решил, что это слово имеет какое-то переносное значение, но оказалось нет, речь шла именно о танцах под музыку.

- Говорю ему - найди другую и танцуй сколько хочешь, а он мне - я хочу с ней, мне другая не нужна. Очень упрямый.

Я с трудом верил своим ушам, в какой-то момент мне даже показалось, что я брежу, какие танцы, человеку явно за семьдесят, может и за восемьдесят, у него больна жена, а он сетует, что не с кем танцевать.

Решившись, я предположил:

- Может, она выздоровеет и они снова будут танцевать.

Мария возразила:

- Не выздоровеет, ей семьдесят семь, не та у неё болезнь, от которой выздоравливают.

Произнесено это было так, будто она удивлялась моей наивности, будто я должен был знать, какой болезнью болеет жена танцора. Будто я родился здесь, и в школу ходил по этой узкой улочке, извивающейся между монументальными каменными домами, где стоит сейчас кафе. Ту самую школу, в которой учились наши родители. Может, и портфель её носил, провожая домой. Потом она сама, всё же оценив ситуацию, спросила с удивлением:

- Слушай, а откуда ты знаешь испанский? Ты ведь русский.

- Ну да, сам я живу в России и учу испанский. Потому что моя душа живёт здесь, на этом полуострове.

Я так и сказал: «Peninsula», - избегая слова «Испания», ведь в Каталонии полно сепаратистов, и мне не хотелось обижать Марию.

- Ты молодец и умник, а скажи, каталонский ты не учишь?

Ну вот, приехали. Хорошо, что я обозначил предмет своей любви так расплывчато. Не Испания, а Полуостров. Это же надо догадаться, задать такой вопрос! Сижу, значит, я у себя в Ставрополе и учу каталонский, чтобы поболтать с Марией. А иначе, зачем? Приехал я, скажем, в Мексику, и что? С кем мне там говорить на каталонском? Или в Перу. И какие книги можно прочесть на этом языке?

Ничего не имею против каталонцев, мне они нравятся. Но вот эта узость сепаратизма выводит из себя. Ну, хотите, чтобы ваш язык учили во всём мире, так сядьте и напишите на нём нового «Дон Кихота», всего делов-то. И я заброшу испанский и переключусь на каталонский.

- Нет, каталонский не учу, - ответил я женщине и добавил, чтобы переменить тему: - Жаль беднягу.

- Нечего выдумывать, мало ли женщин, возьми любую и танцуй.

- Что ты говоришь, выходит, раз я не могу танцевать, - и я показал Марии свой костыль, - так пусть она идёт танцевать с кем-то. - Тут я указал на Любу.

- Конечно, что в этом плохого, сегодня с одним, завтра с другим, очень интересно.

- Ну, у тебя и ideas.

- Очень хорошие, модерные идеи, нельзя отставать от жизни.

В сущности, в моём понимании это был печальный разговор. Наш с Марией суммарный возраст таков, что надо было бы отнять от него лет около ста, чтобы эта тема могла бы стать живой и захватывающе интересной. А сейчас меня возбуждало только то, что я говорю на испанском, почти не заикаясь...

Потом мы шли по улицам Таррагоны, из головы не шёл старый танцор, его больная жена, которая уже никогда не сможет танцевать, эмансипированная Мария.

Как всё это неожиданно: на миг приоткрывшаяся дверь в чужой мир. И прямо за порогом этой двери пропасть. Непреодолимая пропасть непонимания - нам никогда не понять их, европейцев. Красивый, манящий, но такой чужой мир. Живут они беззаботно и радостно, будто в некотором сладостном забытье, будто сиеста не только в полдень, а всегда. Наш мир - неудобный, некрасивый внешне - пугает их, этот страх умело доводят до ужаса те, кто знает, как чужой ужас превращать в свои деньги...

Мы вышли за пределы старого города, вновь оказались на той самой площадке над морем и пошли по бульвару назад, к автовокзалу.

Теперь, когда мы передвигались в толпе гуляющих, впечатления наши были несколько иными. Люди и их собаки, а не дома и памятники, теперь оказались в центре нашего внимания. Очень много инвалидов - на костылях, в колясках, они гуляют со своими близкими, медленно передвигаясь по бульвару. Вообще в Испании поражает огромное количество стариков - кто кормит такую ораву неработающих людей?

Ну, только не эти, молодые, сверкающие энергией, чёрной кожей и белыми зубами пришельцы из-за моря. Так кто же?

Может быть, современная экономика так устроена, что если воровать в меру, то всем хватит?

Это можно было бы проверить, уговорив людей власти в нашей стране подсократить аппетиты. Но на практике не удастся. Огромные суммы, огромная инерция их тайного движения. Эксперимент неосуществим.

Здесь мы сталкиваемся с наиболее важной в современном мире темой - темой сосуществования разных культур, в конечном итоге, разных цивилизаций. Европа от Португалии до Владивостока? Замечательно, но не осуществимо. Гумилёв, так старательно замалчиваемый мыслитель прошлого столетия, прокладывал границу между Западом и Востоком по нулевой январской изотерме. Тёплый Запад, обогреваемый Гольфстримом, и холодный, суровый Восток. Их не смешать в одно целое, как не смешать воду и масло, они разнятся слишком во многом. Русские, в своей массе, не пойдут смотреть, как хлыщ в обтягивающем, шутовском наряде, убивает замученного, уже полуживого быка. Тем более, они никогда не признают в тореадоре - этом кровавом и манерном клоуне - воплощение мужества. У них абсолютно другие критерии. Слово «тореадор» переводится на русский как «клоун-убийца». Русский героизм не в готовности убивать и не в умении это делать, но в готовности умереть «за други своя», а это нельзя превратить в шоу, это не для арены. Русские не поведут своих детей в зоопарк, как это делают датчане, чтобы показать им убийство животных.

Просто в голову не придёт.

Русские солдаты никогда не отрубали побеждённым конечности, чтобы насладиться их агонией, это было принято во время европейских войн.

И в то же время, увы, нам чуждо то устремление к свободной и удобной жизни, что присуще всем западным народам. С тех пор, как миллиарды лет назад клеточка протоплазмы перетекла из места своего зарождения в более освещённое, тёплое и сытное место, живые существа оценивают мир в категориях - «хуже» и «лучше». Сейчас пришло время отказаться от этого анахронизма. Пришла пора научиться мыслить не предпочтениями, а иными категориями.

Мы не лучше и не хуже, мы другие. И это не значит, что мы должны стать такими, как они. Или, не дай бог, уничтожить их. Этого тем более делать нельзя, потому что это чужая работа. И она уже набирает темп. Время Европы закончилось.

Американские финансисты, или исламисты - желающих прикончить Европу достаточно. Спокойной ночи, Европа. Вечной, беспробудной ночи. Другая Европа идёт тебе на смену. Сейчас для нас главное - не вмешаться. Гениальный Блок пророчествовал:

«Но сами мы отныне вам не щит,

Отныне в бой не вступим сами,

Мы поглядим, как смертный бой кипит,

Своими узкими глазами

Не сдвинемся, когда свирепый гунн

В карманах трупов будет шарить,

Жечь города, и в церковь гнать табун,

И мясо белых братьев жарить»

Внимательный читатель здесь возмутится - начал за здравие, продолжил за упокой, то любит, то предрекает гибель и вроде злорадствует. Какая-то несуразица. Тоже, новый прорицатель нашёлся. В провидцы я не мечу, просто думаю, что характер Господа мало изменился с тех пор, как он уничтожил Содом и Гоморру.

А любовь, она диалектична, как сама жизнь. Даже своих родителей и детей мы любим в разные периоды по-разному. Тем более, женщин и самих себя. Сегодня ты пребываешь в мире с собой, а завтра люто ненавидишь, досадуя: «Как же это я, ну никак не пойму, как я мог?!».

Всё правильно и нормально, разные стадии одного и того же чувства проявляются по-разному. Муж, забирающий свою жену из роддома, испытывает к ней иные чувства, чем те, что привели её в это заведение.

Но вся сумма его переживаний объединяется одним определением - любовь. А потом они ещё будут ссориться и ругаться, и надоедать друг другу, и спорить о воспитании детей, а тот который проживёт дольше, будет хлопотать об устройстве могилы супруга - и это тоже называется всё тем же словом.

Я люблю Европу, я обожаю Испанию, но знаю, что моя страна Россия, по представлению европейцев, должна быть уничтожена. Не какие-то злобные правители, не Гитлер и его последователи, нет, простые и в обиходе добрые и приятные люди. Почему этого хотят, мне не понятно, это тайна для меня, но они этого хотят. Уже только этой причины достаточно, чтобы осложнить отношения, чтобы окрасить нить любви в разные тона. На самом деле, причина их ненависти не одна, их много.

Думаю, основные - это страх, глупость и незнание истории. Список причин не исчерпывается, но основные эти.

Но как, всё же, как они ненавидят нас!

Чтобы просто не быть голословным, перескажу очень кратко сюжет одного фильма, увиденного здесь по телевизору.

Действие происходит в Венесуэле. Там русские, или ещё советские, я не разобрал, затевают нечто мрачное и глобальное против человечества. Противостоят им, конечно, американцы. В кабинете нашего посла, прямо над его креслом, висит плакат «Родина-мать зовёт». Грозная женщина с указующим перстом. Этот символ древний и величественный, - Мать, созывающая героев-сыновей, - близок и дорог каждому из нас. Но в кабинете посла плакат выглядит беспардонной клеветой. А на боковой стене кабинета барельеф в четыре профиля - Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. По ходу фильма к послу время от времени заходит чекист и отчитывает его, как мальчишку. У чекиста есть жена - откуда только нашли такую красивую актрису в Испании? Она спит буквально со всеми мужчинами, а мужу объясняет, что так нужно, для сбора информации. Чушь, чушь и чушь, страшно идеологизированая, безвкусная и оскорбительная ерунда. Степень идеологизированности кинематографа приводит в изумление даже меня, привычного к шедеврам соцреализма.

Ещё один показательный пример господства идеологии в кино. Вот сюжет: итальянский аристократ, вполне нордической внешности, одинокий человек, у которого нет никого близкого, кроме пса. Прекрасная, человекообразная собака. Мир вокруг человека и его друга неправильный, полно гомосексуалистов и негров. Гомосексуалисты целуются, негры дразнят собаку, старик негодует. Мужественно, сдержанно, с достоинством. А я, помимо своей воли, наполняюсь симпатией к старику. Потому что вид целующихся особей одного пола, и отталкивающих типов, дразнящих собак, вызывает у меня те же чувства что у героя фильма. Ещё и похлеще. А дальше сюжет замешан лихо - старик получает страшное известие, что его единственная дочь погибла в автокатастрофе. Он не общался с погибшей шестнадцать лет, с тех пор, как она вышла замуж за араба. И вот ситуация - одинокий господин, националист и ретроград, в мгновение ока оказывается дедушкой арабских подростков - мальчика пятнадцати лет и девочки чуть помладше. Он должен заботиться об этих детях. Их отец, весь переломанный, лежит в больнице. Создатели фильма выжимают из ситуации максимум возможного - дети учат отсталого дедушку толерантности, он их - традициям цивилизованного мира.

Чем всё закончилось, я не досмотрел - уснул. Просмотр этих фильмов живо напомнил мне творения нашей киноиндустрии, в которых хорошее боролось с ещё лучшим, люди отказывались от незаслуженных, на их взгляд, премий и в личной жизни руководствовались уставом партии. Среди всей подобной мути попадались шедевры, которых теперь, увы, нет.

Мы этим переболели, а они всё ещё продолжают морочить головы своим зрителям. Внушают приоритет каких-то европейских ценностей, которые при внимательном рассмотрении всего лишь обычные азиатские мерзости, но тщательно упакованные и разрекламированные опытными маркетологами. Та же жестокость, но с этикеткой гуманности, то же лицемерие, выдаваемое за искренность, та же ксенофобия, подаваемая как толерантность. Отсталый Восток не умеет подменять имена вещей, как это делают на Западе. Поэтому он выглядит убого и неприглядно.

И ещё есть страх перед северной страной, нависшей над Востоком и Западом.

Видимо, какая-то часть людей верит в этот вздор.

И вот, внезапно, меня стало раздражать всё в Испании, их открытая манера общения стала казаться наигранной и лицемерной, даже солнце, небо и море представились какими-то излишне яркими, и от этого безвкусными. Причина была, конечно, не в просмотре фильмов, всё сложнее, что-то накопилось и полярность моих чувств поменялась. Не в первый раз такое со мной, и каждый раз я с ужасом думаю об эмигрантах, бежавших от красного террора. Я что, я через несколько дней снова буду в России, и буду тосковать уже по Европе, а они?

Страшное слово «никогда» -  всё что им осталось от их родной страны. И чужая речь вокруг, чужая ещё более от того, что ты понимаешь её и говоришь, но боже, до чего же чужая! И люди чужие, и природа.

Строки Набокова об этом:

Бывают ночи: только лягу

В Россию поплывёт кровать.

И вот ведут меня к оврагу,

Ведут к оврагу убивать.

Проснусь, и в темноте, со стула,

Где спички и часы лежат,

В глаза, как пристальное дуло,

Глядит горящий циферблат.

Закрыв руками грудь и шею,

Вот-вот сейчас пальнёт в меня.

Я взгляда отвести не смею

От круга тусклого огня.

Оцепенелого сознанья

Коснётся тиканье часов,

Благополучного изгнанья

Я снова чувствую покров.

Но сердце, как бы ты хотело,

Чтоб это вправду было так:

Россия, звёзды, ночь расстрела

И весь в черёмухе овраг.

Он свободно, как на русском, говорил на английском и французском, на английском даже писал, но сердце хотело встретить расстрел в России.

Так жестоко и несправедливо всё устроено - боль этого заносчивого барина, этого сноба и неподражаемого повелителя слов, переданная литературно, доставляет мне несравненное наслаждение при прочтении стиха. Может, я садист?

Действительно, диалектика. Без прочтения буддистских и даоских текстов я не мог бы воспринимать мир (el mundo) как единую систему, в которой идут взаимо­связанные процессы уничтожения и созидания, и та самая схема У - СИН не легла бы в основу моей картины мира. Не будем забывать символичное название нашего отеля.

То, что европейцы ненавидят нас, так же хорошо и так же закономерно, как и то, что мы любим их и восхищаемся ими. Ведь нам надо запомнить обречённый Запад и передать память о нём по наследству. Снова на память приходят слова Блока:

«Мы помним всё - парижских улиц ад

И венециянские прохлады,

Лимонных рощ далёкий аромат

И Кёльна дымные громады»

Я действительно, помню всё это, кроме дымных громад Кёльна, увиденное даже пытался описать в путевых очерках. И о том, как восхитителен этот ад, тоже писал...

 После Таррагоны мы отправились в Реус, родной город архитектора Гауди.

Реус не произвёл такого сильного впечатления, как Таррагона. Здесь тоже так же чисто и игрушечно, но нет моря. Такие же дома - не только жилища, но и нарядные украшения улиц. Стилизованные цветы угадываются в каменных кружевах, украшающих фасады и балконы, аккуратные квадраты чётко вычерчены на каменных плитках, покрывающих улицы. Живые цветы повсюду.

Гениальность Гауди обнаруживает здесь вполне зримые корни. Когда видишь все эти маленькие городки Каталонии, расположенные вдоль восточного побережья полуострова - немного ненастоящие из -за своей красоты, ты понимаешь, что знаменитый архитектор лишь в полной мере выразил то, что вроде само по себе возникло здесь в течение веков.

«Как будто архитектор был женщиной», - сказала моя Люба в музее Гауди. И всё сразу встало на свои места. И его безбрачие, и Эусебио Гуаль, богатый покровитель, и этот эмоциональный, избыточно эмоциональный, подробный стиль. И ласковая гибкость линий домов.

«Как будто бы архитектор был женщиной». Не знаю, бывают ли архитекторы - женщины, но вот Гауди творил «как будто женщина», старательно воплотившая в реальность сны маленькой девочки.

Двадцатый век оставил нам много фальшивых ориентиров в мире искусства.

В литературе, в живописи, в кино. Везде.

Гауди, конечно, не из их числа. Но секрет его успеха - такой же, как и у этих фальсификаторов. Финансово или политически мощные покровители, назначающие того или иного человека на должность гения. Компатриот Гауди, Сальвадор Дали, один из ярких примеров такого назначения. Рисовальщик плакатов, ловкий и беспринципный, а за ним - группа богатых людей, желающих непременно иметь своего гения живописи.

«И чтоб не менее Веласкеса, но наш, каталонский».

Помимо этого есть ещё одна причина взлёта бездарностей в живописи.

Надо же в чём-то держать деньги. Золото и брильянты трудно продаваемы, недвижимость по определению не годится, война или бунт превращает миллионы в ничто.

Произведения искусства - наиболее удобный вариант. Дорого, компактно. Если чего - взял и убежал. А главное, они растут в цене. Просто воплощение мечты ростовщика - финансы, однажды вложенные, продолжают расти сами по себе.

Но богачей больше, чем гениев. Вот и приходится создавать Малевичей, Пикассо, Дали. Чтоб было в чём держать деньги.

На самом деле, их работы стоят не больше, чем холст и краски. Но надо в чём-то сохранять деньги. Для этого находится писака, нанимаются «специалисты», готовые утверждать что угодно, а нам с вами внушается мысль, что для понимания живописи необходимо лет этак десять потратить на её изучение.

Наглая ложь. Вспомните полотна Левитана. Какие десять лет для их «понимания»? «Погребение графа Ордаса» я видел однажды, шесть лет назад. Но и сейчас  помню в подробностях всё полотно...

И о Дали. Причина его гениальности в том, что в начале двадцатого века Барселона стала центром торговли мирового масштаба. Если бы каталонские сепаратисты не имели столько денег, никакие кривляния Дали не привлекли бы внимание «специалистов» и «знатоков». Так и оставался бы знаменитостью местного масштаба.

Гауди - не Дали, их объединяет только землячество и причина успеха. Желание богатых каталонцев иметь своих собственных гениев. А то, что один из них действительно является таковым, а другой просто шут, до этого мало кому есть дело. Миф о маленькой, культурненькой, европейской Каталонии, противостоящей дикой, африканской Испании, запущен в обиход. Жаль.

Как в насмешку над этой выдумкой, в Реусе теперь много выходцев из Африки. Кажется, большинство из них живёт здесь давно, и манера поведения в известной степени стирает различие в цвете кожи. Хотя, возможно, мне это показалось. Конечно, вы не увидите здесь старого негра, танцующего в ресторане со своей супругой, они не выгуливают сытых и ухоженных собак, не катают в колясках инвалидов. Не каталонцы. Другие люди, другие нравы. Но они, по крайней мере, не делают ничего, чтобы подчерк­нуть это различие. И одеты по европейски.

Ещё один скрытый, но весьма важный показатель степени адаптации этих пришельцев к европейской культуре - бесстрашие городских птиц. В очерке об Италии я писал о воробье, клевавшем крошки с ладони подвыпившего человека. Старый выпивоха даже успел сфотографировать этот момент, а воробей, как ни в чём не бывало, продолжал клевать крошки.

И вот в Реусе, на перекрёстке улиц, в маленьком садике, где я присел на скамейку , чтобы передохнуть, мы увидели ещё более забавную картину.

Прилетела сорока, села и огляделась. Сделано это было по птичьи деловито и непосредственно, с резкими, угловатыми наклонами головы. Видимо, птица была молодая, игриво настроенная. Осмотр неподвижных, как восковые фигуры, пожилых людей, сидящих вокруг клумбы, не вселил в птичью душу интерес, но вот она заметила мальчика лет пяти, и запрыгала в его сторону. Малыш обратил внимание на птицу, лишь когда она оказалась совсем рядом с ним, в паре метров. Он устремился к сороке, а она, опять прыжками, стала убегать. Ясно, что ей ничего не стоило просто улететь, но птице хотелось поиграть, и она удалялась вприпрыжку, не разрывая дистанцию преследования. Мальчишка за ней. Его мама, очевидно, желая спасти птицу, кричит на сына, но он уже увлечён игрой. Опомнившись, я начинаю фотографировать. Сорока улетает, мальчик возвращается к маме, но птица тут же возвращается, уже прямо к той скамейке, где сидит её товарищ по играм, и всё повторяется. То есть, отношения между людьми и птицами в этом городке настолько мирные, что пернатые двуногие не боятся безперьих. В тех краях, откуда пожаловали упомянутые мной пришельцы, такое вряд ли возможно. Птичку съедят. А может, и не только птичку. В Испании, к счастью, иные нравы, и они, пока что, доминируют.

Как я уже сообщал, мы купили экскурсию в Монсерат. На тринадцатое число, и оно пришлось на пятницу. Говорят, плохой знак. Для меня лично это была печальная дата - исполнялось девять дней со дня смерти моего друга. Мы были дружны более полвека. Душевная связь наша была настолько крепка, что когда, тринадцать лет назад, его неожиданно выпустили из тюрьмы, после девяти лет заключения, я почувствовал это и сказал утром: «Мадатова сегодня выпустили». Вечером позвонил его жене, оказалось, интуиция не обманула. И вот теперь он умер. Это-то и было тем неблагоприятным обстоятельством, что встало на пути в Испанию. Но, подумав, я решил ехать - отказ от поездки, ничего, кроме потери денег, уже уплаченных туристической компании, не дал бы. Умершего не воскресишь.

Думаю, покойный меня бы не осудил.

Итак, было тринадцатое число, и была пятница.

В автобусе мы сели на вторые, в ряду позади водителя, кресла. Впереди нас сидели две женщины, как потом выяснилось, мать и дочь. Гидесса сидела параллельно нам, в другом ряду, через проход. Она разговаривала с водителем, рассказывала ему о несчастье, случившимся накануне - двое туристов подрались, в результате один из них упал, ударился затылком и сейчас пребывает в коме.

Я сказал: «Мало того, что пятница, тринадцатое, а тут ещё и разбитые черепа. Ужас».

Сказал без всякого ёрничества, я немного суеверен.

Гидесса ответила, как мне показалось, упавшим голосом: «А ещё, номер нашего автобуса тринадцатый».

Молодая женщина с переднего кресла уверенно и безапелляционно говорит:

- Это счастливое совпадение, пятница тринадцатое означает удачу.

Информацию о разбитом черепе она просто не восприняла. Обычно мы слышим только то, что понимаем.

Теперь поставьте себя на место гидессы. Кто я? Пожилой турист, с Кавказа. Явно, что этот не может знать английский, спасибо, хоть по-русски сносно изъясняется. Испанский? Ну, это даже не смешно.

- Вы знаете испанский? - Спрашивает, не скрывая удивления.

Я отвечаю:

- Испанский, конечно же, не знаю, откуда мне его знать, но владею техникой чтения вибраций. Когда человек говорит, от него исходят вибрации, и я могу их читать. Это тибетская техника, нет разницы, на каком языке говорят, я всё понимаю. Хотите, скажите что угодно, на любом языке, я пойму.

Ну, на каком языке она что скажет? Максимум, на английском, с вибрациями которого я немного знаком.

Наступает пауза, женщины на передних креслах тоже замолчали и слушают.

«Тибет», «вибрации», слова-то какие - мёд и сахар. Тут до связи с космосом и порталов параллельных миров недалеко. Но неожиданно вмешивается моя жена и всё портит.

Сообщает, сильно преувеличивая мои успехи: «Он знает испанский».

Надо же, такую интригу разрушила!

Впрочем, взгляд гидессы всё равно изменился, теперь она смотрит на меня как на человеческое существо, а не как на туриста.

И я говорю ей, уже не стесняясь, на испанском:

- А как хорошо было бы разбогатеть, бросить всё, самой ездить по свету и убивать туристов.

Женщина смеется и отвечает мне на русском:

- Ну что вы, откуда такая кровожадность?

Я тоже перехожу на русский:

- Вибрации, я же говорю, что умею их читать.

Наш разговор прервал переполох, случившийся на переднем сидении. Молодая женщина кричит на ту, что постарше:

- Это ты виновата, торопила меня всё время.

Выяснилось, они потеряли телефон. Очень важный, с какими-то служебными контактами и доступом к банковским вкладам. Возможно, телефон остался в номере, они на это надеялись.

Худшее, что можно сделать в подобной ситуации, - начать выяснять, кто виноват. И со стороны выглядит неприятно. Хотя, конечно, жаль бедняжек.

Вы помните, в начале очерка я говорил, что гора Богдо не пускает кого попало. Оказывается, Монсерат тоже обладает таким защитным свойством.

Продолжаю стоять на этом. Символика тьмы - тринадцатое число, пятница, цифра из трёх шестёрок - кому-то всё это импонирует. Это их дело. Но если едешь слушать пение ангелов, говоря при этом, что пятница тринадцатое число являются благоприятным совпадением, значит, тебе придётся отказаться от поездки.

Автобус останавливается, женщины выходят, чтобы вернуться в гостиницу.

Потом мы их встретили, телефон нашёлся.

И я был прав, утверждая в начале описания этого путешествия, что Богдо также недоступно всем, кто пожелал посетить святое место. Ведь во втором путешествии туда гора не пустила нас взобраться на вершину. Внешне это выглядело как происки гидессы, поразившей нас своей некомпетентностью, хамством и вредностью характера (кто читал этот очерк, знает, как всё было).

А на самом деле это была наша вина. Мы слушали пение перуанских шаманов в ночь перед восхождением. Боги Туантенсую, империи инков, были несомненными демонами, за исключением Виракочи, их жрецы - дьяволопоклонниками, и какими бы не казались их песнопения зачаровывающими, на самом деле они не больше, чем сатанинская литургия. Под эту музыку на протяжении веков творились человеческие жертвоприношения. И с таким-то музыкальным сопровождением мы пытались взобраться на священную гору Будды! Мало этого, мы ведь и шаманского снадобья попробовали. Какая наглость, пожаловать в гости к воплощению света с таким грузом тьмы.

Слава богу, Гаутама самый мягкосердечный из пророков. И мы живые вернулись. Вот почему я сразу проникся уважением к Андрею и Марине, нашим спутникам, тоже бывавшим на буддийской святыне. Туда действительно, не допущены замеченные в связи с тьмой.

Ну а наш автобус покатил дальше, и вскоре достиг цели. С левой стороны дороги показались серые, причудливого вида скалы. Монсерат.

А мы ещё не успели пресытиться видами возделанных полей, аккуратных посадок винограда, деревень, больше похожих на фрагменты городов, где каменные дома и чистые, мощеные улицы...

...Фуникулёр поднял нас до площадки с монастырскими постройками. Их величественность, строгость архитектуры, заброшенность среди дикого горного пейзажа, всё это напомнило мне Лхасу, столицу Тибета. Я там не бывал, но, судя по фото, есть определённое сходство.

Главная святыня в этом месте - статуя Пресвятой Девы. Чтобы попасть к ней, надо выстоять в очереди около получаса. Не уверен точно, потому что мы-то прошли без очереди. Люди, перед которыми мы вклинились в поток паломников, начали было возмущаться, но Люба молча указала им взглядом на мой костыль и возмущение утихло.

Всего пятнадцать минут медленного шествия по коридору, и мы у цели. Одного взгляда на Святую Марию достаточно, чтобы понять - она немного Изида. Бюст выполнен из чёрного материала, это чёрная женщина, но черты лица европейские, точнее, характерные для женщин из Древнего Египта. Возможно, две тысячи лет назад жёны плотников в Назарете имели сходство с богинями из египетского пантеона, не знаю. Никакого религиозного чувства я не испытал, но память чётко запечатлела образ чёрной женщины и уважение, внушаемое этим образом.

Хотя, возможно, уважение, вызванное строгой женской красотой, само по себе, является религиозным чувством.

В сочинении Фулканелли «Тайны готических соборов» я читал, что в криптах многих готических храмов хранится статуя чёрной девы. И в соборе Парижской богоматери, на месте которого раньше был храм Изиды, тоже хранится. Оставим на совести автора правоту этих сведений. Я же могу только засвидетельствовать, что бюст, действительно, чёрного цвета, и воспроизведённая автором женская красота совершенна и сдержанна. Это богиня.

Конечно, при поклонении статуе полагается загадывать желание, которое будет обязательно выполнено. Из дипломатических соображений я пропустил Любу вперед, надеясь, что у неё лучше и прочувственнее получится попросить. В отличие от меня она верит в силу молитв. Я же считаю, загадывать желание, апеллируя к божественному, - дело пустое. Ни детские идолы индусов, ни католические святые, ни Будда, не в силах влиять на ход событий. Я в этом убеждался многократно.

Единственное, о чём можно обращаться с молитвой, - просить дать силы перенести уготованное судьбой. И то, если допустить, что в распоряжении богов такие силы есть. Честно говоря, и в это верится с трудом.

Пройдя коридор до конца, мы вышли во внутренний двор монастыря, спустились по наклонной, мощённой камнями плоскости и вошли в зал, где предстояло слушать пение хора. Мы заняли места как раз вовремя, поток слушателей всё прибывал, люди уже садились, где попало, в том числе и на ступеньках лестницы. Вышел священник и прочитал «Отче наш». Люди в зале встали со своих мест и молились стоя. Потом вышли мальчики и стали петь. Закрыв глаза, я слушал. Странный аромат разлился в зале - смесь запаха водяной пыли, когда в ветреный день волны моря разбиваются о прибрежные скалы и моряки говорят «свежий ветер», смешанный с запахом полыни. Я сидел с закрытыми глазами и слушал пение детей. Зал и люди исчезли. Для меня всё это длилось мгновение, хотя гидесса обещала пятнадцать минут. Но на самом деле, дети пели семь минут, Люба засекла время. Когда детские голоса смолкли, я испытал облегчение - оказывается, страшное напряжение владело моей душой, не привыкшей к столь высоким взлётам. Аромат стал постепенно исчезать, но не сразу, я спросил Любу: «Ты чувствуешь запах?»

- Это мои духи, - ответила она.

- Ты думаешь, я не знаю запах твоих духов?

Кажется, это был тот случай, когда мы не понимали друг друга.

Люди встали со своих мест и начали расходиться , они направлялись к выходам, а мы продолжали сидеть.

Моё место было крайним, в самом начале ряда, у прохода. Толпа шла мимо - разнообразие лиц: европейцы, много азиатов, старики, дети - очень много детей, старшие сопровождают маленьких. Один мальчуган лет семи, поравнявшись с моим стулом, неожиданно протянул мне руку, повёрнутую ладошкой вверх. И морщинистая рука с коричневыми пятнами (кладбищенскими цветочками) прихлопнула доверчиво протянутую ладошку с растопыренными пальцами. Ребёнок, так и не посмотрев прямо на меня, улыбнулся затаённой улыбкой .

- Ты видела? - спросил я жену.

- Ты хлопнул малыша по руке? - вопросом ответила она.

- Мы поздоровались.

Этот эмоциональный жест - протянутая для одобрительного прихлопования рука - принят на Кавказе. Пошутит кто-то - и тут же тянет руку, мол, одобри.

Но здесь, в этих местах? Не знаю, может, здесь тоже есть такой обычай. Мне интереснее другое - почему малыш выбрал меня? И, кажется, я знаю ответ.

Просто образ дедушки, живущий в сознании этого ребёнка, настолько совпал с моим видом, что рука сама протянулась. Чтобы было легче понять, поясню на примере.

В сознании каждого русского ребёнка есть образ бабушки - старая женщина с морщинистым лицом, добрым и улыбчивым. Она заботится, балует и рассказывает сказки.

Подобные образы-представления, есть у всех детей в мире. Бабушки, дедушки - желтокожие, чёрные, одинаково симпатичные для детей их народов. Лысый, смуглый старик с крупным горбатым носом - это дедушка в глазах каталонской детворы. С дедом можно пошутить, можно просто поздороваться. Вот и всё объяснение. Точно также три года назад, когда мы были на Коста-Браво, в гостинице Санта Сусана, я подружился с Кармен, работницей отеля. Мы испытываем симпатию к тем, кто своим видом напоминает наших близких. Это общее правило.

Теперь нам предстояло спуститься с небес на землю.

Точнее, в дегустационный зал. Здесь продают ликёры монастырского приготовления. Попробовали, и, очень довольные, что не поддались соблазну купить что-то, вышли посидеть на лавочке, перед подъёмом на канатике. Откуда не возьмись, появилась пара - китаец с китаянкой, её я не запомнил, а он как-то сразу бросился в глаза - подчёркнуто прямой - аршин проглотил, худой, но крепкого телосложения, кипучая энергия бьет через край. Монголоид, но не в максимальной степени, с примесью, похож скорее на татарина, чем на монгола. Оглядевшись, обратился ко мне:

- Зер из мони фри?

То, что индусы слово «money» часто переделывают в «мони», я знаю из опыта путешествий по Индии, оказывается, и китайцы туда же. В общем, получилась изрядная паузы, прежде чем смысл простого вопроса «где здесь наливают?», дошёл до меня. Я указал, китаец стремительно, по-военному устремился в указанном мной направлении, и, судя по раскату весёлого смеха, незамедлительно донесшемуся из-за стеклянной двери, войдя в дегустационный зал, он продолжил свои поиски методом опроса.

А мы отправились вверх, в горы. Времени до отправления автобуса оставалось ещё предостаточно.

Любое восхождение связано и с эмоциональным подъёмом. Для калеки, или как сейчас принято говорить, для человека с ограниченными возможностями (о создатели этого омерзительного новояза, покажите мне человека с возможностями без границ! ) преодоление любого подъема - это преодоление ещё и внутреннего препятствия. Поэтому по мере восхождения чувство гордости охватывало меня. Всё-таки, таких как я, способных идти вверх по крутой каменистой тропе, припадая на трость, не так уж и много. Да по пальцам перечесть можно таких героев. Недаром я…

Внезапно поток подобных мыслей был прерван по простой, очень простой и трагичной в своей простоте, причине. Из-за поворота тропы вышла одинокая женщина. Одной ноги у неё не было, и, судя по мучительной гримасе на лице, лишилась ноги женщина недавно, ещё не привыкла ходить на костылях. Она шла сверху, оттуда, куда я только пытаюсь добраться. Когда она переставляла костыли, камешки выпрыгивали из-под их резиновых копытцев в разные стороны, и мне было не трудно представить неудобство, испытываемое женщиной. И она была одна. Никого рядом. Мне стало стыдно за своё внутреннее хвастовство - необоснованное, примитивное, легкомысленное.

Хорошо, что хватило ума промолчать, ничего не сказать Любе. Вот и тут, опять, хвастовство.

Дело не в том, что доставало ума. Я бы сказал, просто не хватило дыхания, надо идти вровень со своей женой. А она - спортсменка, ну во всяком случае, физкультурница. Поэтому и берёг дыхание, шёл молча.

- Какое мужество, а ведь недавно ноги лишилась, - сказала Люба о женщине на костылях.

- Да, я тоже заметил, как ей тяжело, - обменялись мы впечатлениями.

Прошли немного и повстречали другого моего товарища по несчастью. Он тоже шёл с палочкой, его больная нога, кажется, лишённая функции опорности, волочилась, вздрагивая, возможно и болезненно, при каждом соприкосновении с тропой. Вот это герой, вот это мужчина! Ходить по горам, буквально на одной ноге, без костылей, при помощи трости, это какую же силу надо иметь! Я давно уже не верю в случайности, и эти две встречи были не случайны, конечно. В этом святом месте чёрная Мадонна заботливо напомнила мне: «Не думай о себе больше, чем ты есть на самом деле. Просто иди своей тропой».

Спасибо, пресвятая наставница.

Стоило только подумать об этом, как снова нам повстречался китаец, искавший «мони фри». Кажется, он не ожидал встретить меня на этой высоте. Реакция была бурной. Произнеся все известные ему английские слова одобрения и восхищения, он жестами выразил то, на что не хватило слов. А я? Я скромно произнес уже не раз опробованную в подобных случаях фразу «Я старый русский солдат» и мы продолжили восхождение.

Справа от нас вверх уходил крутой слон, украшенный странными, округлыми, и вытянутыми в высоту скалами серого, слоновьего цвета. На скалах упражнялись в своём мастерстве скалолазы. Их голоса доносились, казалось, прямо с неба. Ангелы, висящие на верёвках, в ярких тренировочных костюмах. Кажется, среди них была девушка, другие скалолазы порой приходили ей на помощь.

А слева был обрыв, и за ним открывалась панорама, слегка подёрнутая дымкой. Речки и долины, поля и рощи. Пейзаж довольно дикий, ни мостов через реки, ни деревень. Нет, одна деревенька, кажется, была, но не больше. Странно, почему при виде пейзажей Испании у меня захватывает дух? Почему только здесь я понимаю, что ничего прекраснее и совершеннее вот этого холма с взбегающими по его склонам оливковыми деревьями и замком на вершине, на нашей планете нет? Впрочем, сейчас множество людей говорят о своём особом отношении к Испании. Среди них так много знаменитостей, что мне даже как-то неловко писать о своих чувствах. Вот и Геннадий Хазанов, и Дина Рубина - все признаются в таинственной связи с Испанией, да разве только они! Модно это. Уже по одной этой причине мне следовало бы помалкивать. Я бы и молчал, если бы кто-то объяснил мне, почему, когда я пишу на испанском от руки, буквы выходят вполне читаемыми, ложатся ровными строчками. Попробуйте прочтите написанное мной на любом другом языке, хоть и на русском. Сам-то, написав, уже несколько часов спустя, с трудом разбираю эти каляки-маляки. В переселение душ не верю, но, говорят, почерк отражает личность. Может, просто в книге судеб запись обо мне сделана именно на этом языке?

Мы поднялись до намеченного места, сфотографировались там и отправились обратно. Идти вниз мне немного легче, и мы шли, почти не останавливаясь для отдыха. Ничего примечательного на пути назад мы не встретили, если не считать одинокой фигурки - девушка сидела над обрывом. Далеко не всякий мужчина отважится пробраться в такое место - под ногами сотни мет­ров пропасти.

Любе тоже смелости не занимать, она прошла мимо девушки, в самый выступающий изгиб обрыва и остановилась там, позируя, чтобы я её сфотографировал. А когда вернулась, сказала:

- Странная. Пойди и посмотри.

Мы поменялись ролями, теперь я, якобы позировал, а на самом деле, рассматривал даму над пропастью, а Люба фотографировала.

Девушка была китаянкой, возможно, японкой, но я сын Кавказа, различаю национальную принадлежность почти безошибочно, думаю, она была китаянкой.

Причины ужаса, полыхавшего чёрным пламенем в её глазах, мне были ясны - недовольство собой, неразделённая любовь, предчувствие несчастной судьбы - чаще всего не обманчивое. Что-то из этого набора. Возможны и другие варианты, но они, в силу её юного возраста, маловероятны. То, что я легко могу выразить на испанском: «Todo pasara - всё пройдёт», сказать на китайском, увы, не могу. Поэтому, оставив печальную девушку наедине с её ужасом, я вернулся на тропу и сказал жене:

- Мы ничем не можем ей помочь.

Люба ответила:

- Такое отчаяние, и ещё этот обрыв, прямо страшно.

...Часть пути вниз мы проделали в кабине фуникулёра, народу было много, мы успели сесть. В том числе и симпатичный пёс бойцовской породы, испуганно косившийся по сторонам. Оказавшись в толпе, собака явно испугалась и со страху уткнулась носом мне в колени. Хозяин поспешно достал намордник и надел его на мощную, клинообразную морду своего питомца.

Я сказал, что это необязательно, я люблю собак и не боюсь их.

- Он очень нервный, лучше надеть, - возразил хозяин.

Странно, я действительно, люблю собак, у нас их три, но вот сказать о собаке, как о человеке -«нервный», мне бы не пришло в голову. Злой, дурной, или наоборот, добрый, умный - мы так говорим о собаках, это принято - но вот «нервный» это мне показалось чрезмерным антропоморфизмом.

Чем больше узнаёшь язык другого народа, тем очевидней разница способов мышления.

Обратный путь начался с того же, с чего начался путь в Монсерат:

Обнаружилась пропажа телефона у одного из туристов. Он побежал на поиски, и его жена вместе с ним. Он - если не спортивного типа, то поджарый, а вот её лишние тридцать килограммов веса явно грозили нам существенной задержкой.

Мы переглянулись с гидессой.

- Такое часто случается и в обычные дни, - успокои­ла она.

- Чтоб два раза в один день?

- Нет, два, это конечно, пятница, тринадцатое.

Вернулись быстро, оказывается, телефон лежал на столике, в кафе. Хозяева заведения уже ждали владельца.

- Вот, - сказала одна женщина, - у нас бы никогда не вернули.

Я не выдержал:

- Вы бы не вернули?

- Я бы вернула, конечно.

- А с чего вы взяли, что вы лучше других?

- Потому, что в Бога верить надо, - неожиданно остроумно парировала моя собеседница.

Честно говоря, я не уловил логики - для того чтобы вернуть чужую вещь, оказывается, требуется вера в бога. Но спорить, конечно, не стал. Да ещё в таком месте, отрицать необходимость веры - возможно даже опасно.

На обратной дороге гидесса показала нам скалу со сквозным отверстием в ней, наподобие горы Кольцо в Кисловодске, только отверстие в горной породе здесь узкое. Оказывается, недавно некий экстремал, выбросившись из самолёта со специальной экипировкой для планирования, пролетел через это отверстие.

Все люди стремятся к счастью, но что знаем о нём мы, обычные люди, в сравнении с этим героем?

Он ощутил счастье сильнее, чем тугой поток воздуха, увидел ярче, чем солнечный свет, в тот момент, когда живой и невредимый вырвался на простор по ту сторону своего полета. Светлое чувство, владевшее мной после посещения Монсерат, было лишь бледным отсветом этого сияния. Ну что ж, каждому своё...

А вечером, в ресторане нашего отеля, мы снова встретились с Андреем и Мариной. Путешествуя, всегда полезно и интересно иметь спутников, с которыми можно обсуждать увиденное. Всё равно чего-то не досмотришь, куда-то просто не попадёшь, и тебе на это укажут, наконец, такое обсуждение помогает точнее формулировать свою точку зрения. Последнее обстоятельство, возможность поспорить, мне представляется весьма важным и полезным, но, с оговоркой. Спорить следует только с теми, чьи взгляды и интересы сходны с твоими. При невыполнении этого условия спорить не надо, пустая трата времени. Футбольные болельщики, активисты каких-либо движений, анонимные алкоголики, сектанты, националисты, и все другие лица, обладающие знанием истины, должны быть исключены из числа возможных оппонентов. Время дорого. О чём мне можно говорить с человеком, который знает всё? Это также бесполезно, как говорить с тем, кто ничего не знает. И вот, только в редких случаях может возникнуть ситуация интересного общения. Андрей в прошлом работал в прокуратуре, - сейчас он адвокат. В нашей реальности это значит только то, что в деньгах он не ограничен и знаком с нужными людьми. Мы уже путешествовали с федеральным судьёй и знаем, что такое положение не накладывает никаких требований к образовательному и интеллектуальному уровню. Не выше чернорабочего. Амбиций больше, а амуниций - в смысле, знаний, и мыслей, нет, не положено. Взял сколько надо и отдал наверх, сколько следует. Вот всё, что надо понимать и исполнять неукоснительно.

Но здесь другой случай!

Андрей имеет что сказать, и умеет это сделать. Конечно, осторожен, чувствуется постоянный самоконтроль. Согласитесь, это лучше, чем бесконтрольное словоизвержение. Но работа в органах обусловила не только контроль. Нет-нет да подпустит матерное словечко - прокуратура, профессиональная деформация личности. Я мат не люблю, но мало ли чего я не люблю!

К тому же случается такое редко. Зато Андрей подсказал нам, как правильно организовать экскурсию в Террагону, совершив полтора маршрута по городу на паровозике. Благо, платишь вперёд за весь день и ездишь. А в середине второго круга выходишь и идёшь пешком. Полезный совет. Да и вообще, человек этот исколесил всю Европу, и мы имеем возможность сравнивать впечатления - а это всегда интересно. Когда они совпадают, интересно почему? Тем более интересно, когда они не совпадают. Хотя Андрей на двенадцать лет младше меня, мы имеем возможность сравнивать не только места, но и времена. Коммунистические, либеральные, современные. Вся эта чехарда законов, правил, принципов, создаёт опасность для человека - сколько погибло людей просто от того, что они пытались жить, ничего не меняя, так, как привыкли. Или, наоборот, бросились в новые времена, как в омут головой. Но мы, выжившие, получили уникальный опыт существования в разных социальных мирах, раньше такое было доступно только ценой иммиграции. Драгоценный опыт жизни в эпоху перемен. Когда Время вдруг является во всей своей неумолимой безжалостности. Увидать лицо Времени, ощутить его ветер, и выжить! Есть о чём подумать.

Андрей рассказывал, как однажды, в молодости, ночью в пустыне, он ощутил Вечность. Я думаю, это ещё более значимое переживание, чем личное знакомство со Временем. Вечность больше Времени.

То-то его на Богдо пустили. Знакомства, везде знакомства. А без них - никуда.

Рассказывая о путешествиях, я никогда не оскорбляю своё перо описанием выдумок. Во всяком случае, не делаю этого сознательно, ведь перепутать мелкие детали, сместить акценты возможно, и кто из пишущих может утверждать, что полностью избежал подобного?

Помимо всяких внутренних ограничений, у меня есть один весьма строгий, внешний цензор. Это моя жена. Стоит мне чуть-чуть упустить, а не дай бог, додумать, как тут же следует взрыв негодования, как в случае вибраций и тибетских монахов.

«Это не правда, всё не так».

Существует закон творчества - интересно только неповторимое. Даже если оно не так совершенно, как бы хотелось. Невозможно, или, по крайней мере, очень трудно, подделать статую Микеланджело, полотно Куинджи или Левитана.

Зато каждый, владеющий навыком рисования, так скопирует картину Дали или Пикассо, что ни один эксперт не отличит. Я уже не говорю о «шедеврах» Малевича и других ловкачей. Искусство защищено своей неповторимостью.

Попробуйте напишите продолжение любого произведения Толстого.

Зато спокойно можно издать роман, смешав главы из творений Веллера, Пелевина, Улицкой, надо лишь изменить имена собственные, свести их воедино и роман готов - различить рубец соединительной ткани будет невозможно, по той причине, что материя не живая, и её можно сшивать как хочешь, куски совпадут идеально. Сюжет? Сюрреалистический, фэнтези, притча, магический реализм, реальный магизм, всё вперемежку и «не для средних умов». Кто запутается, постесняется в этом признаться. Уверен в коммерческом успехе подобной поделки. Слишком много одураченных, лишённых возможности восприятия литературы, но честно тянущихся к книге.

Так вот, рассказ о чудесах, порой не слишком явных, и является главной моей задачей при написании путевых заметок. К восприятию мира через зрение, слух, обоняние, осязание, вкус добавляется готовность ощутить присутствие чуда.

Это ощущение в готовом виде не даётся, его можно только выработать. Но дело того стоит. В конце этого нашего путешествия Люба призналась мне, что раньше наши поездки в иные страны не доставляли ей такого удовольствия. «Наверное, потому что исчез языковый барьер, и я, благодаря тебе, чувствую себя в Испании, как дома».

Я не стал возражать, что и в Турции моё общение было почти не стеснено, но эта страна не открылась нам как волшебная шкатулка.

Говорить по-испански мне легче, чем имитировать знание турецкого, но разница незначительна и дело не в ней. Намного важнее то, что только сейчас у нас выработалась возможность открытого восприятия чужих стран.

Это умение даётся только практикой, практикой, и ничем больше.

Вот тут я не уверен, правильно ли использовано множественное число в слове «стран». Может, Испания исклю­чение?

Чтобы проверить, надо срочно съездить ещё куда-нибудь. А пока наш путь в Барселону.

В Барселоне мы с Любой второй раз, я бывал здесь и один, проездом в провинцию Эстремадура, в крошечный и великий городок Меделин, но эта, вторая, встреча с Барселоной никакого впечатления не оставила из-за её мимолётности. Единственное, я укрепился в понимании того, что испанцев в этом городе мало. Каталонцы, эти тоже не в большинстве. Много арабов, цыган, перуанцев и других гастарбайтеров из Латинской Америки, много чернокожих африканцев. Коротко говоря, нацменьшинства здесь составляют большинство. Возможно, только на первый и поверхностный взгляд. Но точно, не испанский город. Достаточно увидать одну из главных его достопримечательностей - недостроенный собор Саграда Фамилия, чтобы понять - это совсем не испанский город. Нигде в Испании не могло произойти такое - храм, украшенный минаретами в виде кукурузных початков, почему-то называется Саграда Фамилия. Какая связь?

О, эти торчащие початки; думаю, только Фрейд с его больным воображением мог бы правильно расшифровать их символику. Возможно, нисколько при этом не ошибаясь, единственный раз в своей жизни. Храм не достроен и, надеюсь, останется в этом состоянии навсегда.

Чудовищная, громко вопиющая безвкусица, апофеоз гомосексуальных фантазий, причём тут святое семейство? Интересно, неужели никто не видит, что создатель прекрасных, оригинальных архитектурных работ просто выжил из ума ко времени работы над храмом. Сам архитектор умер, попав под трамвай. Какое стечение обстоятельств нужно, чтобы избавить Барселону от языческого храма богу маиса, выдаваемого за католический храм?

 При всём при этом Барселона - замечательный европейский город. Что-то от Милана, а архитектура некоторых зданий напоминает Мадрид и… Москву. Я имею в виду сталинские высотки. Здания, подобные им, но менее помпезные, строились и в Испании. Наш первый в Испании гид говорил, что они построены в период диктатуры. Если это действительно так, выходит, что сходные методы государственного устройства порождают сходную архитектуру.

Море и нагорный парк - вот преимущества этого города перед Мадридом и Москвой. И знакомство с Барселоной лучше начинать с парка, раскинувшегося над ней. Но мы там уже бывали, поэтому, выйдя из автобуса примерно в центре, посередине между парком и набережной, решили идти вниз, к морю. Уезжать мы будем с этого же места, и ориентиров для нахождения места стоянки автобуса сколько угодно - здание с куполом, украшенным красивыми крыльями, роскошная витрина магазина, или вот эта сталинская (простите, франковская) высотка через дорогу. Впрочем, всё равно не пройдёшь мимо, в сквере на перекрёстке - палаточный городок. Судя по надписям на палатках и по безразличию прохожих, это какой-то протест кого-то против чего-то.

На палатках написано: «Средиземноморье - земля братства или кладбище для бедных?».

«Мы трудящиеся, а не товар».

И всё в таком роде.

Двое торговцев из России, я и Люба, пройдя через временное поселение трудящихся, направляются вниз по улице, в сторону набережной. Жарко, шумно, но хорошо. Барселона. Большие магазины закрыты, какой-то праздник. Кажется, день покровителя Каталонии. Даже не пытаюсь разобраться, так ли это, что за праздник, ведь будней здесь меньше, и кажется, проще было бы в их календарях выделять даты будних дней, а не праздников.

Ну что же, такова душа этих людей, они любят праздники, и готовы делать всё, чтобы превратить в них будни. Даже в восемьдесят продолжают хотеть танцевать.

В шумной и пёстрой толпе мы прошлись по центральной аллее, среди магазинчиков, торгующих цветами и сувенирами, и под красивым золотым драконом, кажется, украшающим китайский ресторан, свернули влево, на боковую улицу, а потом, повернув ещё раз, двинулись в прежнем направлении, к морю.

Вдруг, среди множества витрин с яркими, профессионально упакованными и абсолютно ненужными товарами, я заметил одну, отличную от соседних. Корешки толстых книг привлекли моё внимание. Только когда мы вошли в магазин, я понял, что ошибся. Книги были на иврите, а посередине торгового зала стояла менора: символ иудаизма, подсвечник под семь свечей.

Подошёл продавец соответствующего вида - пышная борода, по контрасту подчёркивающая его молодость, широкополая чёрная шляпа. Спросил, на английском, как дела и откуда я.

Стремлюсь никогда не коверкать это слово переводами на другие языки. Не говорят же американцы, что они из США. Они и слова такого не знают. Он называют свою страну на своём языке. И англичане тоже не называют свою страну Англией. Точно также поступают французы, турки и вообще, все остальные, в том числе и я.

«Фром Россия». Недоумение, возможно и не разыгранное, мелькнуло на лице собеседника, он не понял или не захотел понимать. Россия? Что это? Вмешалась Люба -

- Путин, это наш президент. Мы его любим.

Кажется, продавец понял, что она сказала - у моей жены талант разговаривать на русском с иностранцами. Во всяком случае, человек переспросил с недоверием:

- Do you like him?

- Yes, I do. And you? Don' t you?

Конечно, вопрос застал бы человека из магазина врасплох, если бы это было вообще возможно. И он ответил так, как должен был ответить продавец из этого магазина:

- I do not know him enough.

Сформулировать фразу: «Брось эти еврейские шутки» на английском, или на испанском я вполне в состоянии, но ведь не известно, как обстоят дела у него с юмором. Может обидеться и выйдет нехорошо. Поэтому я сказал, уже переходя на испанский:

- Hombre, en el mundo no hay persona que no conoce a nuestro líder tanto para tener su propia opinión de él. Y tú tienes que saber, que él es el amigo y  defensor de los judíos en todo el mundo.

Всё-таки мне удалось это. То ли смысл моих слов, то ли то, что произнесены они были на испанском - пусть и с акцентом, но бегло и уверенно, повергли моего собеседника в изумление, которое он не сумел скрыть. Ещё бы, старый русский, говорит, причём на испанском языке, что этот диктатор и враг человечества - друг евреев! Тут никакого лицемерия и никакой выдержки не хватит, чтобы скрыть крайнее удивление.

Им же внушается, что мы дикари, и управляет нами диктатор. Внушается постоянно, мастерски и настойчиво. Огромные деньги тратятся на это. Надо отдать должное и нашим туристам, многие из них своим поведением изо всех сил стараются подтвердить злобную клевету.

Но вот, один из дикарей только что с интересом рассмат­ривал книги, а теперь утверждает, что лидер его страны любит евреев и защищает их! Врёт, конечно, но откуда он знает человеческие языки? Если дикарь и раб диктатуры? Ну как тут не пожать плечами и не спросить, с недоумением: «Что вы скажете за этого посетителя?»

В этот момент дверь магазина открылась, и вошли мужчина и женщина. Продавец устремился им навстречу. «Монишь ма» - приветствовал он вошедших. На иврите это тоже, что «Hоw are you» на английском. Молодец, узнаёт своих. Меня порой принимают за еврея, а этот разбирается.

Уже на улице я перевёл Любе наш разговор с продавцом и она посмеялась.

Мы продолжили свою прогулку в сторону набережной, и ещё одна деталь, уже не архитектурная, напомнила мне старую Москву - очередь перед дверями одного ресто­рана.

Уж не знаю, чем там кормят, но люди стояли в ожидании свободных мест. И, судя по их внешнему виду, это не был ресторан бесплатного питания для бедноты. Нигде в Европе не видел ничего подобного. Очередь в ресторан. Да что в Европе, и у нас сейчас не увидишь.

Немало подивившись, мы пошли своей дорогой. И, когда эта дорога упёрлась, наконец, в набережную, справа мы увидели высоченную колону, с памятником Христофору Колумбу на ней.

Ещё чуть вправо стоит невысокое здание, украшенное крылатыми фигурами.

Тяжёлая, каменная красота этого дома производит впечатление едва ли меньшее, чем вознесённая колонна с великим мореплавателем.

Колумб глубоко антипатичен мне. Накануне эпохального путешествия в его доме умерли пять испанских моряков. Бедняги были унесены штормом в те моря, куда потом совершил свои плавания Колумб. Они смогли вернуться, но все умерли, несмотря на заботу Колумба, как пишет Инка Гарсиласия де ла Вега. Ещё одно соображение - его жена. Это был брак по расчёту, и она умерла в возрасте тридцати одного года. Тоже очень удобно получилось. А Колумб тут же оказался в объятиях молодой любовницы.

Я думаю, тщеславный и хитрый Колумб хорошо владел модным в те годы ремеслом отравителя. Хватило ли бы у него жестокости и коварства на такое? Думаю, да, хватило бы. Вспомним, как он обходился с людьми в открытых им землях. Не будучи испанцем, он не обладал широтой души и благородством, присущими этому народу, он истребил коренное население открытых им островов.

Они были убиты, как и коренное население Северной Америки. Как почти всё население Аргентины, впоследствии заселённой, в основном, выходцами из иных европейских стран, а не из Испании и Португалии. Обычная европейская жестокость в отношении слабых. Испанцы и португальцы - у них этого нет.

Некоторые авторы вскользь намекают на любовную связь Колумба с королевой. Так вот, и на это у него хватило бы дерзости и искусства обольщения. А Изабелла? Она от природы была натурой отважной и увлекающейся. Но как бы там ни было, впоследствии Колумба заковали в кандалы по её приказу. Донна Изабелла хотела быть спасительницей заблудших душ, ну а адмирал моря-океана хотел иметь рабов. Разные мотивы, как теперь принято говорить.

И ни на одной из его трёх каравелл, в первом плавании, не было ни одного священника. Факт, для тех времён, вопиющий и показательный.

Но как бы то ни было, здесь, на площади Колумба, для меня очевидной становится связь Барселоны с Испанией. Великая нация, дух и смелость которой положили начало объединения El mundo в то, чем он стал сегодня.

Колумб не причастен к открытию Нового Света, он даже сам не верил, что совершил это. И правильно, это сделало то, что на испанском называется - эспаньолизмо. А никакой не Колумб. Памятник? Пусть он будет этому человеку, какая разница. Нельзя же поставить памятник духу.

Да, согласен, и португальцы, конечно же, совершенно уникальный народ, внесший в дело объединения мира вклад не меньший, чем испанцы. Но сейчас я нахожусь в Испании, в городе Барселона, на площади Колумба. И это определяет ход моих мыслей. Однако для меня Барселона это не только столица Каталонии, не только город, улицы которого украшены творениями великих архитекторов. Барселона для меня ещё и один из городов Хемингуэя.

Завтра мы улетаем домой. Как всегда, когда я уезжаю из этой страны, ужас охватывает меня. Вдруг больше никогда. Куда девалась усталость от чужой страны, куда девалось раздражение! Я заранее тоскую по Испании.

Возможно, это форма психического расстройства, но мне порой кажется, что Эрнест Хемингуэй мой дед. По возрасту вполне подходит. И вторая родина у нас одна.

Дед Эрнест, как это водится, навеял и наобещал мне кучу несбыточных грёз. Главная, и самая вредная из них - «Судьбу можно изнасиловать». А сам застрелился. Зачем он сделал это, какой пример подал своему потомству!

Эх, дед, дед. Как не хватает тебя. Сам я давно уже дед, а не хватает по-прежнему. Помню, через несколько лет после своей смерти, в середине шестидесятых, он подарил мне мечту об иной жизни. Я тогда жил в рабочем пригороде Баку. Место моего тогдашнего существования, во многих отношениях не пригодное для жизни, было освещено светом его обещаний. И всю жизнь, до сегодняшнего дня, я ищу обещанный дедом мир.

Там смелые и искренние люди понимают друг друга без слов, выпивка приносит только веселье и ничего больше, а свободные женщины умны и не продажны.

И в секцию бокса он привёл меня, объяснив, что в жизни без кулаков - ну никак.

Выбор жены одобрил.

Зато отговорил писать, заниматься литературой, сказав: «Не стоит писать, если ты не уверен, что делаешь это лучше всех». Я и не стал. Тогда работали Астафьев и Искандер, куда мне!

Своим литературным чутьём я понимал, что Аксёнов и все ему подобные - не настоящие, но что делать с Шукшиным? Были и другие мастера. И не стал писать.

А теперь, когда я старик, не осталось никого на этом свете, кто пишет на русском языке лучше, чем это делаю я, уже не наверстать упущенное. Есть несколько человек, они сочиняют свои произведения не хуже, говоря честно, в некоторых аспектах всё же лучше, но они тоже старики. Есть даже старше меня.

Так может, стоило ослушаться деда?

Но это была бы другая жизнь, скорее всего, в ней не было бы места моей подруге и, возможно, не случилось бы попасть на нашу с ним вторую родину. Так что, слава богу. Старших надо чтить и слушаться.

Но моё психическое расстройство не ограничивается только бредом о деде Эрнесте. Есть и другой мой дед, многим похожий на того старого итальянца из увиденного здесь фильма. Аристократ, жёлчный и ироничный, не любящий инородцев, одинокий в старости. Хотя жена была рядом с ним, но его одиночество особого, высшего свойства, повредить которому жизненные обстоятельства не в силах. То, что он мой дед, я узнал поздно, уже в сорок лет, в охваченном революционным бредом городе Баку. Толпы на улицах жаждали расправы над теми, кто не может быть частью этой толпы. Формально я мог. Для этого надо было всего лишь перестать быть самим собой.

Мне не важно, на чьей стороне справедливость. Точнее сказать - толпа всегда не права против одиночек. Пусть её лозунги будут самые чудесные и справедливые, при виде толпы я хочу быть пулемётчиком на чердаке. Потому что таким был мой дед Иван. В ту революцию я ходил, как потерянный, по улицам обезумевшего города, а придя домой ничего не мог читать. До тех пор, пока в руки не попалась книга «Окаянные дни». Тогда я понял, что её написал мой дед.

Представляю, как скривился бы Иван Алексеевич, прочитав эти строки. Надо же, азербайджанец, пишет коряво, а во внуки метит!

Напрасно. При всём при том, я люблю его и горжусь им, как родным дедом.

Есть разные писатели. Есть великие и непревзойдённые. Но родные мои - Бунин и Хемингуэй...

Эко меня занесло, старею, становлюсь излишне чувствительным. Но как рассказать об Испании, не вспомнив Хемингуэя. Ведь я унаследовал его любовь к этой стране. Лучше других обо всём этом сказал Мандельштам:

Я получил блаженное наследство,

Чужих певцов блуждающие сны

Своё родство и близкое соседство

Мы презирать заведомо вольны.

И не одно сокровище, быть может,

Минуя внуков, к правнукам уйдёт.

И снова бард чужую песню сложит,

И как свою, её произнесёт.

А рассказав об одном своём духовном наставнике, кем же надо быть, чтобы умолчать о другом. Какая чёрная была бы неблагодарность!

 

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.