Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(66)
Олег Куимов
 «Живыи в помощи…»

Солнце садилось, окрашивая горы золотом. Бездомная рыжая дворняга, привлеченная запахом каши, подтрусила к группе людей, сидевших за сколоченным из досок столом, остановилась неподалеку и осторожно, готовая сорваться с места при любом резком движении, стала пристально смотреть за тем, как те достают из мисок какими-то железными штучками вкусно пахнущую еду и быстро, с явным удовольствием, жуют ее. Один из них поднялся, медленно подошел поближе к псу и положил на землю немного каши.

- На, ешь, дурачок, - ласково, чтобы не испугать, поманил он собаку.

Та осторожно подошла, поджимая хвост и стала быстро глотать пищу. Люди добродушно рассмеялись. Тогда человек вывалил из миски всю оставшуюся кашу.

Наевшись, пес слегка осмелел и подошел ближе, прислушиваясь к неспешному разговору военных. Он уже научился отличать их по запаху от гражданских, даже если сейчас они были в обычных футболках.

Все внимательно слушали сидевшего в центре невысокого, крепко сбитого, молодого еще, но уже начинающего седеть круглолицего мужчину. Собака пожалела, что не понимает человеческого языка, ведь говорили они явно о чем-то интересном и часто посмеивались.

Внезапно он сосредоточенно нахмурился и сказал:

- Я тут недавно про одного парнишку читал, как там его?.. Ну, этого… как же его... который крестик не снял.

- А… который крестик не снял, - поспешил вставить, пока не опередили, молодой парень, - так это Женя… Евгений Родионов.

- Точно! - обрадовался рассказчик. - Родионов. Молодец, младший сержант Зелепукин! Объявляю благодарность с занесением в грудную клетку.

- Не-не, товарищ старший лейтенант, вы лучше чехам заносите, у меня здоровья не хватит.

- Да уж, товарищ старший лейтенант, Зеленый нам еще сгодится.

Когда смех стих, рассказчик продолжил:

- Я, как прочел, сразу Зою Космодемьянскую и Веру Волошину вспомнил, ну, там, мальчишек-героев, о которых нам в школе рассказывали, - Марата Казея, Портнову, ну и генерала Карбышева, которого заживо ледяной водой заморозили.

Слушатели уважительно потупились.

- Знаете, хлопцы, аж всего перевернуло… Вот были же люди! - старший лейтенант задумчиво замолчал.

- Да, это точно…

- Может, чифирнем, - предложил кто-то, нарушив неожиданно повисшую тишину.

- Давай.

Быстренько заварили крепкого чаю на костерке.

- Ну что, товарищ старший лейтенант, расскажите еще что-нибудь интересного. У вас это как по маслу получается. Прямо политрук, - обратились к командиру товарищи. - А там и мы чего расскажем.

Старший лейтенант неторопливо отхлебнул из алюминиевой кружки и отставил ее на стол.

- Я, знаете, что, хлопцы, хочу сказать. Вот читаю газеты, смотрю телевизор, и такое впечатление, будто весь мир ополчился на нас. Я понимаю, если бы нас турки ненавидели: как-никак тринадцать войн, если правильно помню, нам проиграли. Крымская война не в счет, потому что, не вступись Европа, вылетели бы они в трубу: все-таки при Синопе наши весь флот их уничтожили. И один раз в этих русско-турецких войнах мы из похода несолоно хлебавши вернулись - это еще при Софье Михайловне было, сестре Петра Первого. Пол-армии тогда за просто так от жары, недостатка воды и болезней сгинуло по дороге к Азову. Так что в целом получается, мы все ж таки на коне, а турки, как говорится, на щите. Но вот почему прочие к нам так неровно дышат? Им-то какое дело до нас?

- А это, товарищ старший лейтенант, как у нас в деревне, - вмешался высокий рыжеволосый старшина-сверхсрочник Серегин, а меж своих попросту Серьга, скуластый голубоглазый красавец с Урала. - Был у нас в поселке один здоровый парняга, Сашка Хромых. Побаивались его поначалу. А потом, как начали в силушку входить, так все норовили ему морду набить. И пока не получат по зубам, не могут успокоиться. Подопьют в клубе и лезут в драку. Авторитет заработать хотели. В итоге так достали Сашку, что он предупредил, что если еще кто нарываться будет, то он уже не будет драться, а станет калечить, чтобы всякое желание отбить. Отстали. Один, правда, рискнул на свое здоровье проверить - два сломанных ребра, да так, по мелочи на три недели больничных набралось.

- И что, не посадили? - удивился Зеленый.

- Не, у нас все по-честному, сам напросился. И его по-честному предупредили. Ну ладно, товарищ старший лейтенант, давайте дальше, а то я вас тут перебил чуток.

- А ты, старшина, правильно все сказал. Так оно и есть. По большому счету, Европа ни разу нам морду не била, а сейчас она правит бал. Вот и не может стерпеть, что есть хоть один народ, который духом крепок и не прогибался так, как они прогибались. У них как было? Пришел сильный и говорит: так верь. - А почему? - Я так говорю, я лучше знаю. - А что будет, если не буду. - По морде получишь.

Начинают верить, как приказали. А опосля учухали, что есть, оказывается, народ, который не прогнулся, защищал свою веру, а не подстраивал ее под изменчивый мир - к небу стремился, себя вверх подтягивал, а не небо до себя опускал. У Европы сразу жлоба: ничего себе, есть кто-то круче нас, давай их в свою веру тоже обратим, чтобы не одни мы мазаными были. Ну и опять по новой, опять кулаками махать, силу демонстрировать.

А простого понять не могут, что ничем мы не круче их и что нет на земле самого крутого народа, потому что все от Бога. А побеждаем мы потому, что Бог нас вознаграждает крепостью духа за веру, за преданность. И все наши победы только и только поэтому. А так чем мы от той же Европы отличаемся? У них тоже настоящие казаки есть. В спорте же мы не самые лучшие. А в войнах побеждаем мы, как в футболе немцы. И почему так? А потому, что сила в правде, и с нею Бог. Потому и с казаками.

- Ну, вы и загнули, товарищ старший лейтенант, - засмеялся весельчак Серьга, - начали о России, а теперь у вас побеждают одни казаки.

Бойцы весело рассмеялись вслед за всеобщим своим любимцем. Сам командир смеялся едва ли не громче всех.

- Ну, жук, ну, подловил. Голый о рубахе, а казак о казаках. Это ты в десятку. Но у нас ведь казачество и Россия неразрывно, рука об руку. И если я говорю о казаках, то это и к России применимо. Вера одна и суть одна: брат за брата. И никак они там у себя за бугром понять не могут, что не на Русь зуб точат, а на Бога, потому что с нами Он. А как с Богом воевать? А все эти англосаксы, если хотят крутыми стать, то, пожалуйста, верьте, как мы, - по-настоящему, а не как в кукольном театре. А придут к вере по-серьезному, так, глядишь, и сами одумаются: зачем с русскими воевать, ничего плохого мы от них не видели. А по морде получали потому, что сами просили. Дружить будем! - со смехом заключил старший лейтенант.

- Ну, вы даете, товарищ старший лейтенант! - загалдели бойцы. - Вам бы с такой головой не с нами в окопе вшей кормить, а где-нибудь в генштабе командовать.

- Не, я для этого ленив. Учился в универе на истфаке два года, надоело.

- Да ну! В университете???

- Ну да, а что тут такого?! Гарвард, что ли! - пожал плечами командир.

- А я думал, что все казаки в офицеры идут, - подключился к разговору прежде молчавший рядовой Дмитриев, по прозвищу Дон.

- Во, типично шаблонное представление.

- А чего вы на истфак-то пошли? Охота в этой книжной пылюге копаться?!

Командир повернулся к произнесшему эти слова Зеленому.

- А что, тебе история неинтересна? Не хочешь знать, что раньше было, как люди жили?

- А зачем? Ну, жили себе, работали. И сейчас живут и работают, ничего не изменилось.

- Да уж, вот тебе и ответ, почему мы докатились до такой жизни и в итоге превратились в иванов, не знающих родства. В этом плане стоит поучиться у кавказцев. - Ты вот, к примеру, хоть одного прапрадеда знаешь?

Зеленый задумался.

- Не-е, только двух прадедов. Одного Степаном звали, а второго - Иваном.

- Ну вот, что и следовало ожидать. А мне как-то один чеченец сказал, что знает своих предков до двенадцатого колена. А у нас спроси - не лучше тебя, Зеленый, ответят. У нас в станице такого не было. Я, конечно, двенадцать не назову, но вот до седьмого смогу. Последнего, до кого память дотягивается, звали Кузьмой. Он у нас в роду личность известная.

Командир замолчал и низко наклонился. Скинув с ноги шлепанец, он внимательно рассматривал при быстро слабевшем свете ногу.

- Чего вы там нашли? - наклонились вместе с ним остальные.

- Да погодите! - Командир сплюнул на большой палец на ступне и протер его. - Вот же зараза! Не грязь… точно ноготь сбил. Скоро слазить будет. Вот же повезло! То-то саднит противно так.

Зеленый не утерпел:

- Товарищ старший лейтенант, так чем же он так известен?

- Кто? - недоуменно нахмурил брови командир и с досадой повторил: - вот же зараза!

- Да прапрадед ваш.

- Прапрадед?.. А… Кузьма. Ну да, точно. - Командир отхлебнул из кружки. - Так вот, известен он был, знаешь почему, Зеленый? А потому, что дай Бог тебе таким крепким быть, чтобы у самой смерти так же лихо из лап выскочить.

А дело было так. Кузьма, отчество я, опять же не в пример горцам, не знаю, в Кавказскую кампанию попал в плен к чеченцам. Двух товарищей его во время конного разъезда подстрелили. Прапрадед сам тоже успел в одного чеченца на скаку попасть. А потом коня у него убили и ему ногу придавило.

Короче, схватили Кузьму и в яму бросили. А тот чеченец, которого он убил, оказался сыном какого-то уважаемого местного аксакала. А у него до этого еще одного сына убили. В общем, пришел аксакал в ярость, даже про выкуп забыл. Решили моего пращура не простой смерти предать. Знаете же такую казнь: всадник на коне волоком за веревку таскает, пока не помрешь. Это в кино кажется, что не страшно. На самом деле каждый бугорок всем телом обобьешь - мучительная смерть.

Связали деду Кузьме руки, а он давай молиться «Живыи в помощи…», да громко, во весь голос. Чеченцы злорадствуют, надсмехаются: как это, мол, тебе теперь твой русский Бог поможет. Зубы скалят, а дед Кузьма знай себе читает. И так воодушевился, что какая-то необъяснимая уверенность пришла, что не наступил еще последний час. Вот как он так мог подумать - ума не приложу: уже привязан и джигиты все на конях наготове. Ну, какое тут может быть спасение? Тут смерть остается готовиться встречать, а дед Кузьма не верит, в который раз перечитывает: «…Не приидет к тебе зло. И рана телеси твоему не приближится, яко ангелом своим заповесть о тебе сохранити тя во всех путех твоих. На руках возьмут тя…»

Свистнули чеченцы - и в галоп, а дед, уже падая, как гаркнет во все горло: «Бог мой, и уповаю нань!» Конь, на котором чеченец с веревкой скакал, то ли от крика резкого, то ли еще отчего, споткнулся и вместе с наездником завалился, а веревка об острый камень и порвалась. А там к реке спуск крутой был. Ну, дед Кузьма бросился по нему, конник-то вскачь не спустится. Пока чеченцы спешились, дед Кузьма уже далеко внизу был. Ему-то терять уже нечего, он жизнь спасает, а тем-то не так надо, как ему, а то ведь и шею можно свернуть. Как только прадед не убился - и кувырком с кручи, и бегом. Бросился он в реку, вода ледяная, течение сильное, но перебрался на другой берег. А там уже лес близко. Стали чеченцы стрелять - да не попали. Бог казаков любит. Вот так и ушел прадед, упустили его чеченцы.

- А он вам как, товарищ старший лейтенант, по отцу или по матери приходится? - спросил кто-то.

- По отцу. Что, интересная история? - хитро прищурившись, хмыкнул командир.

- Интересная.

- Ну, тогда слушайте дальше. Вскоре один молодой джигит из того аула перешел к русским. Он не чеченцем был, а черкесом. Они к тому времени уже присягнули царю. А этот черкес не захотел замириться и ушел к Шамилю. Так вот, пришел он к нашим и говорит: хочу, мол, принять казачью веру; так и сказал: именно казачью, а не христианство. И чтобы крестным стал тот казак, который от Ахмеда сбежал. Ну, значит, прапрадед мой Кузьма.

Стали дознаваться почему. Черкес и рассказал, что видел, как, Кузьму когда конь потащил, откуда-то появился воин в сверкающей одежде и толкнул коня, а потом перерубил веревку. Многие тоже это видели. После Арслана еще несколько человек и даже две семьи приняли православие, хотя и остались жить в ауле. Так что если где-нибудь встретите русских Арслановых, то знайте, что это потомки того самого Арслана, этнические черкесы.

Рассказывал офицер про пращура, да не ведал, что вскоре и сам на его месте окажется. И ситуация почти повторится, разве что не в конном разъезде будет, а попадет в засаду на УАЗике. Но так же в яме станет ожидать своей участи.

Солнце только высунуло из-за гор свою расплавленную макушку и горизонт нежно зарозовел, когда старшего лейтенанта подняли из ямы и подвели к командиру боевиков.

Чеченец был высок, крепок, широкоплеч, мощная кисть и крупный кулак предполагали большую силу. Но не это выделяло его среди всех прочих, а пугающий холодный блеск черных зрачков.

- Ты кто такой? - спросил он.

- Старший лейтенант Семисчастный, - спокойно ответил офицер.

- Старлей??? - недоверчиво хмыкнул чеченец. - Что-то ты староват для старлея.

- Так получилось, - ровным тоном ответил Петро.

Чеченец одобрительно качнул головой.

- Бывает. И что мне с тобой делать? Ранил моего бойца, - он неожиданно замолчал, задумчиво прикусив нижнюю губу. - Слушай, старлей, а может, мне тебя просто грохнуть?.. Тебя уже ищут, хороших людей дергают. Одни проблемы с тобой. А нам тут за двоих иностранцев хорошо заплатили, так что можно и без твоего выкупа обойтись, да джигиты? - обратился он к своим, и те в ответ одобрительно закивали головами. - Нет человека - нет проблем, - чеченец злорадно усмехнулся.

Семисчастный молчал. Он понимал, что убить не должны, если только сам не полезет на рожон. А это так... куражатся, спесь свою тешат.

Чеченец еще позлорадствовал некоторое время, покуражился для виду, а потом, не отрывая внимательных глаз от лица офицера, с легкой усмешкой, приказал кому-то из своих:

- Шамиль, займись им, пусть войдет немного в курс, только побереги его пока… так, легкая профилактика.

Семисчастный понял, что будут бить, но, к его удивлению, били несильно и недолго и затем спустили в яму. Ночью ему удалось как-то отключиться и немного поспать, то впадая в полузабытье, то на короткое время погружаясь в полноценный сон. Рассвет он встретил на ногах, чувствуя себя приемлемо, если не считать нывшего со стороны спины ребра.

Яхья, командир боевиков, тоже спал неважно, постоянно уходя от каких-то неведомых преследователей, и проснулся в холодном поту. Сердце громко частило. Когда закончились погони, снова во сне пришел тот старик-казак, которого он собственноручно заколол еще в самом начале войны. Яхья убивал многих и не раз видел последнюю вспышку жизни в затухающих глазах отходивших в иной мир - и своих и чужих, но почему же никто из них не появлялся в его снах, кроме этого старого казака? Почему он? И что сам Яхья сделал не так? Это его земля; ему, а не русским, решать, кому на ней жить, а кому - нет. А не согласны - умрите. Таков закон жизни. И нет войны без крови. Яхья ничего нового не придумал, он сделал то, что положено делать мужчине.

И все же в глубине души робко скреблась мысль, которую он подавлял, оправдывая теперь перед самим собой ту гневливую вспышку: «Незачем было убивать старика». И не суровая решимость во взгляде старика возмутила его тогда, а презрительно брошенное ему в лицо слово «зверь». Уйди тот из жизни с ненавистью или со страхом, Яхья никогда и не вспомнил бы больше его. Но глаза умиравшего старика вдруг смягчились, из уголка выкатилась крупная стариковская слеза, и он, ухватившись за руку Яхьи, спокойно прошептал: «Нельзя так жить, чеченец». Яхья сразу остыл и не мог оттолкнуть от себя старика, пока тот не сполз на землю сам.

Едва дождавшись утра, Яхья приказал привести пленных и снова неотрывно смотрел на старлея. Странно, но этот русский начинал ему даже немного нравиться исходившим от него спокойствием мужественного, умного человека.

Его бойцы, слушавшие поблизости радиоприемник, неожиданно рассмеялись.

- Чего вы там? - спросил Яхья.

- Да тут какие-то мудаки про русскую национальную идею прогоняют.

- Да… - Яхья с презрительной усмешкой вяло махнул рукой. - Только мозги могут засорять. Какая у них может быть еще идея?! Нажраться - и все! Ха-ха! Национальная идея… У овец может быть только одна идея - чтобы волки не трогали и чтобы пастух хороший попался. Национальная идея… Хм… - он снова повернулся к русскому офи­церу.

- Радуйтесь, что нас, чеченцев, мало, а то давно бы вас уже сожрали. Одни косточки бы остались. А остальных бы рабами сделали, а баб ваших - подстилками.

Семисчастный хмуро посмотрел на чеченца. Он знал, что за то, что сейчас произнесет, может быть жестоко наказан и даже убит, но… кто-то все-таки должен иногда отвечать в таких случаях, даже если ты пленный и тебя ждут дома. В сорок первом тоже ждали. Мальчишек восемнадцати лет, боявшихся, жаждущих жить, но не утративших чести. А он казак - служивый человек. Ну кто, если не он?! Семисчастный сглотнул слюну и твердым голосом ответил:

- Вот потому вас мало, что вы со всеми грызетесь. А будь мы, русские, овцами, как ты говоришь, нам бы не позволили так расплодиться, чтобы одну шестую шарика освоить. Так что история нас с тобой рассудила. Овцами мы не являемся.

Чеченец скрестил на груди руки и, прищурившись, впился в него немигающим взглядом.

- Ты что, старлей, обурел?! Ты кому это говоришь… и где? Я же могу тебя на куски порезать. Чеченцы великий народ. Сильный народ.

- А русские не слабже, - отпарировал Семисчастный. - И мы, какие бы ни были, честные. А вы думаете только о том, какое впечатление произведете на людей.

Чеченцы, заинтригованные необычно смелым поведением русского, переглянулись. Удивление, негодование выразилось на их лицах; затем прозвучал одинокий ироничный смешок, и последовавший за ним дружный снисходительный смех, подобно громоотводу, снял нависшее грозное напряжение. Смех быстро стих, все ожидали ответа командира: интересно, чем же все-таки завершится этот невероятный в данных условиях разговор.

Яхью, к его собственному удивлению, слова русского старлея не зацепили. Он тоже усмехнулся, забавляясь про себя: «Ну что ж, пошутим».

- Вижу, ты, старлей, точно борзый. По-хорошему, надо бы тебя наказать. Ну, с этим еще успеется. Давай поглядим, какой ты на деле, а не на словах. Для начала ответь: ты говоришь, что мы вроде как показушники. Поясни.

- А что пояснять? Гонора у вас столько, что по всей России столько не соберешь. Вам об этом любой на Кавказе скажет, не только русские.

- Дурак, - спокойно произнес Яхья, - это достоинство. У нас его видно, потому что мы ответить за него можем, а у вас силы нет, чтобы его иметь.

- Ошибаешься, все у нас есть.

- Ну, давай… докажи. Иди сюда… Ложись, - указал Яхья на землю перед собой и, не дожидаясь ответа, сам лег на живот и выставил перед собой руку.

Дождавшись, когда Семисчастный лег напротив, Яхья своей огромной, как клешня, ладонью схватил его за руку. - Ну, давай поборемся. Докажи, что сила есть.

Чеченцы с любопытством обступили борцов, предвкушая веселое развлечение. Никто не сомневался в победе своего командира, который мог бы, наверное, поломать даже Шамиля, хотя тот и был в два раза крупнее. Русский тоже был крепок, но торс не борцовский, уши целые; обычный сильный мужик, благодаря невысокому росту и плотному телосложению, похожий на добродушного сказочного колобка с короткими ручками и ножками.

Борцы сцепили руки, Яхья скомандовал. Оба напряг­лись. И тут, ко всеобщему изумлению, рука их командира стала клониться, клониться и легла. Яхья вспыхнул.

- Давай еще раз.

Но и во второй и в третий раз победил русский.

- Давай левой, - скомандовал не желавший смириться с поражением Яхья.

Однако и левая его рука, хотя и с куда большим сопротивлением, все равно раз за разом ложилась на стол.

Чеченцы с уважением задерживали взгляд на офицере. Никто не мог поверить собственным глазам: русский, казавшийся неповоротливым увальнем, оказался таким мощным. Именно что мощным, потому что и сам Яхья обладал недюжинной силой. Поистине, внешний вид подчас обманчив.

Знай же Яхья, что Семисчастный много лет в юности регулярно занимался специальной гимнастикой для укрепления сухожилий по системе Ивана Заикина, - хорошенько бы подумал, прежде чем подвергать ненужной опасности свой авторитет. Теперь же оставалось только досадовать на самого себя.

Выручил его Ваха - правая рука, верный помощник.

- Яхья, сила в руках еще ни о чем не говорит. Давай проверим его на характер.

- Как?

- Я вот что думаю: давай их обоих свяжем и в яму опустим, а в руку гранату без чеки положим. Если до восхода удержит, значит, джигит, а нет... на все воля аллаха. А нам, если что, так и так отсюда на рассвете уходить.

Яхья с радостью согласился. Он и сам не хотел, чтобы русские остались в живых.

Потеря денег, которые предполагалось получить за них, его не смущала. Совсем недавно они очень хорошо заработали. А бабло еще будет, пока у русских есть страх перед чеченцами. Кто в Москве или в той же Рязани посмеет не подчиниться воле мужественных и сплоченных нохчи? И будут платить дань рынки, магазины, фирмы; и будут отпадать горцам лакомые куски в бизнесе и коммерции. И все это работает единственно на страхе. И потому не должно быть у русских никаких примеров русской силы и доблести. Никто не должен узнать, что простой русский старлей оказался сильнее чеченского полевого командира, к тому же в прошлом кандидата в мастера спорта по вольной борьбе.

Да, обидное вышло фиаско. Но нет, больше так нелепо подставлять свой авторитет он не станет!

- Хорошо, Ваха, - Яхья небрежно махнул рукой, будто уступая просьбе, - делай как знаешь. Поглядим, какие русские мужики.

В том, что старлей не выдюжит, сомнений не было: удержать гранату без чеки столько времени никакому человеку не под силу.

Семисчастный не мог поверить своим ушам: такого не должно быть; это все шутка, сейчас чеченцы со злорадством рассмеются, и этим все закончится.

Не закончилось. От серьезного вида Вахи, подтолкнувшего его стволом автомата, у Петра похолодело внутри. «Нет, я на такое не подпишусь. Все равно не выжить, так уж лучше прямо сейчас разом погибнуть, чем еще и Зеленого за собой тащить», - мелькнуло в голове, и Семисчастный рванул на себя калаш за ствол. В тот же миг от тяжелого удара в затылок небо потемнело, и он потерял сознание.

Очнулся он внезапно. Открыл глаза - стоявший над ним чеченец лил ему на затылок воду из фляжки. Попробовал двинуться - ноги и левая рука связаны, а вытянутая вперед правая спущена в яму и прикована к решетке через одну ячейку, так что вытянуть ее наверх никак невозможно, а сам он лежит на животе.

- Ну что, старлей, пришел в себя, - наклонился к нему Яхья. В уже сгустившихся сумерках на какой-то миг Семисчастному показалось, будто на него устремлены пустые безжизненные глазницы, как у мертвеца. Но нет, небо прояснилось, и в слабо пробивавшемся сквозь густую листву лунном свете блеснули зрачки чеченца. - Мои джигиты тут, пока ты отдыхал, немножко модернизировали нашу идею. Одно дело за собственную жизнь цепляться, тут и заяц может волком оборотиться, как вы, русские, любите говорить. А вот как ты ради одного только товарища своего постоишь - вот это поинтереснее будет, правильно будет, чтобы понять твой характер. На… держи!

Семисчастный, все еще не в силах поверить в реальность происходящего, осторожно сжал в кулаке вложенную в него чеченцем гранату.

- Крепко держи, - продолжал говорить Яхья, выдернув чеку, - а то друга на куски разнесет, а сам без руки можешь остаться. Давай… молись своему Христу. Посмотрим, как Он тебе поможет.

Чеченцы презрительно усмехнулись и разошлись.

Будто какой-то тумблер щелкнул в голове Семисчастного, и все окружающее исчезло - осталась только эта теплая тяжесть смертельного железа в руке. От мысли, что он окажется, хоть бы и косвенно, а не впрямую, но все же повинным в смерти товарища, пробежала холодком дрожь по спине и замерла на затылке ледяными колючими иглами.

Семисчастный быстро справился с собой и постарался не думать о гранате, чтобы не вызвать перенапряжения руки, но получалось не очень. Ко всему прочему съеденная еще в обед лепешка уже давно переварилась. И хотя чеченцы давно отбились, ему все чудился запах тушенки, да так явно, что стало подташнивать от голода.

Поначалу держать было легко, однако опытный офицер не обольщался: он прекрасно понимал, что это всего лишь цветочки, а ягодки еще впереди. «Эх, мои меня дома ждут, - резануло по сердцу, - свидимся ли?» Семисчатный забылся и не заметил, как глухой стон вырвался из груди.

- Вы чего, товарищ старший лейтенант? - вывел его из забытья оклик Зеленого. - Вы чего? - повторил он.

- Да так… ничего… - полушёпотом ответил командир.

- Вы это… не забивайте себе там ничем голову. Что будет, то будет. Значит, так надо.

- Ага, легко тебе говорить, а ты на мое место стань. Как мне потом жить, если что…

- Товарищ старший лейтенант, я же вам говорю: не забивайте голову, я попробую развязаться. Еще не вечер.

Семисчастный оживился:

- Давай, Зеленый, ты уж постарайся, выручи, браток.

- Постараюсь, товарищ старший лейтенант, вы только терпите.

- Хорошо, Зеленый, есть терпеть, - с напускной веселостью пошутил Семисчастный.

Он не представлял, сколько прошло времени. Наверное, не так уж и много, но впечатление было такое, что время остановило свой бег. Рассвет никак не обозначался. Семисчастный временами двигал рукой, насколько позволяли наручники, потому что холодная железяка арматуры болезненно сдавливала запястье. И несмотря даже на то что зуд на пальце усилился и превратился в жжение, пока что терпеть еще было можно. И вдруг по ладони пробежали мурашки - рука занемела как-то совсем внезапно. И от испуга, что граната может выпасть, снова обдало холодом затылок.

И в этот момент неподалеку осторожно щелкнула какая-то птаха. Помолчала, щелкнула еще разок, другой, третий, пробуя голос. Опять замолчала, и вдруг тишину разорвал звонкий свист.

«Эх, соловушка! - прошептал Семисчастный. - Что ж ты так душу-то рвешь, родимый!»

И чем больше расходилась птаха, тем невыносимее становилось от одной мысли, что вот в такую чудную весеннюю ночь по его вине должен погибнуть простой русский парень, которого он как раз должен защищать. О самом себе в таком положении грех думать, но с каким-то отстраненным спокойствием знал, что легкая контузия гарантирована, а может и руку зацепить. «Сволочи!» - скрипнул зубами Семисчастный.

- Товарищ старший лейтенант, - зашептал Зеленый. - Кажется, веревки поддаются. Ослабли чуток.

- Давай, миленький, давай, на тебя вся надежда. Я-то никак не могу. Наручники… сам понимаешь.

- Понимаю.

Семисчастный осторожно пошевелил кистью, по руке противно пробежали колючие мурашки. Подгоняя время, он с надеждой вглядывался в видневшееся между деревьями небо. Но оно молчало, не отвечая надеждой предутреннего просветления. А силы иссякали: горел уже не только палец, горело и сухожилие на ладони, и кисть тяжелым камнем тянула вниз, в яму. Ветка под телом, которую он поначалу не замечал, все больнее впивалась в грудину, так что приходилось осторожно ерзать, чтобы она давила не в одно ребро. «А дальше будет все хуже… и все быстрее, - подумал с тоской Семисчастный и тут же сам себя одернул: - Да ведь было же время - мученики и не такое терпели. Значит, можно терпеть. Значит, и мне по силам, если и слабые телом люди выдерживали - женщины и даже дети. Так казак я или нет?! - подстегнул он сам себя и, воодушевляясь, повторил: - казак я или нет!» И чудо! Мрачное уныние, подкравшееся только что, разом исчезло. «Я казак, сын казака, внук казака, правнук казака и отец казака. Рано крылья опускать, будем терпеть, - с радостью зашептал Семисчастный, сжимая кулаки. - Будем терпеть. А казак без молитвы не казак, а так себе, ни рыба ни мясо. Ух-х… какой же я дурак. В думки ударился, а о главном и думать забыл».

И Семисчастный стал молиться. Он и прежде творил молитву: «Господи, помилуй», - но подступавшие мысли уводили в сторону. Теперь же Семисчастный гнал их прочь. «Господи, помилуй!» - горячо, истово шептал он, раздувая ноздри в радостном упоении. «А ведь Кузьма молился «Живыи в помощи», - внезапно осенило его, и Семисчастный с благодарностью вспомнил маму. Другой молитвы он не знал, да и этой мог бы не знать - не уступи настойчивой просьбе матери выучить ее как раз перед этой самой командировкой. Всякий раз при встрече мама твердила: «Выучи, выучи…». Семисчастный с добродушной снисходительностью отвечал, что в бою кроме «Господи, помилуй» ничего не успеешь сказать, а уж это всегда помогает. Сказать по правде, сам он считал, что молитвенные и церковные дела удел старости, да и лень, конечно, мешала, но, будучи чуток под хмельком, все-таки пообещал. А уж коли пообещал, то, в семье у них так было заведено, обещание надо выполнять.

Веря и надеясь на помощь свыше, Семисчастный неустанно твердил теперь молитву «Живыи в помощи…» и однажды поймал себя на том, что совершенно перестал о чем бы то ни было думать. И даже забыл по гранату, горячим зудом изводившую палец, про окаменевшее плечо и докучливую ветку.

Взгляд его прояснился и стал выделять не только то, что впереди, но и сбоку, как будто шоры спали с глаз и к ним поднесли увеличительное стекло - из общей массы листвы отчетливо проступили самые крупные листики. Вот оно какое, оказывается, должно быть орлиное зрение. И хотя лежа на животе поворачивать голову было неудобно, Семисчастный посмотрел в небо и замер, будто видел его впервые. Ему стало казаться, что эта чернота неба наверху живая и пристально вглядывается в него невидимыми глазами. Он поежился, внезапно ощутив подступивший ночной холодок и то, как мокрая от пота тельняшка неприятно прилипла к телу. Мигнула между ветвей какая-то крохотная звездочка, словно отвечая на его мысли: «Да, мы видим тебя. Мы все тебя видим». И каждая клеточка его сердца прокричала в ответ внутренним криком: «Господи, спаси!» Тело обмякло от усталости из-за неведомого никогда прежде сильного духовного напряжения, и вдруг слабость сменилось мощным, сметающим все сомнения приливом непоколебимой уверенности: «Все будет хорошо». И именно так и будет: Бог его видит.

Внизу, в яме, пыхтел Зеленый. Семисчастный не мог дотянуться до решетки, чтобы увидеть, как обстоят у него дела, и уже хотел окликнуть сержанта, как тот сам обратился к нему сдавленным голосом:

- Товарищ старший лейтенант, вы как там?

- Нормально, но могло бы быть и лучше. Что там у тебя?

- Да не так, как хотелось бы, но кисти чуток ослабли. Еще немного - и попробую вытянуть через ноги.

- А сейчас что?

- Не могу, цепляюсь за задницу.

- Отъелся на казенных харчах. Выберемся - я тебя погоняю, как духа до присяги. Не отвертишься у меня.

- Мы не против, товарищ старший лейтенант, - отшутился Зеленый. - Вы только потерпите еще.

Посреди ночи Яхья внезапно проснулся: кто-то отчетливо позвал его по имени: «Яхья!» Он прислушался. Ни звука! Осторожно огляделся, поднялся. Никого. Сделал пару шагов, продолжая все так же напряженно вслушиваться. Нет, все спокойно. «Приснилось», - подумал чеченец. И все же ощущение, что рядом кто-то есть, не проходило.

Тогда, насторожившись, как волк, он застыл на месте. Сузившиеся до щелочек глаза медленно скользили по начинавшей просматриваться в эти предутренние часы чаще.

Вроде все нормально.

Яхья вспомнил про пленников и пошел к яме. Не дойдя десятка метров, он остановился под толстым вязом и стал наблюдать.

- Зеленый, молись, совсем невмоготу уже, - донесся до Яхьи сдавленный от натуги голос старлея.

- Я это… товарищ старший лейтенант, - прозвучал из ямы взволнованный голос второго русского.

- Я уже руки не чувствую совсем, затекла. Если что, ты это…

- Ладно вам, товарищ старший лейтенант, Бог все знает, а я все вижу. Не переживайте напрасно.

Яхья посмотрел на часы - четыре ноль девять - и впервые почувствовал уважение к русскому. Протерпеть столько времени! Это просто немыслимо даже для чеченца! Не дай Аллах пройти такое испытание. Ну что ж, значит, недолго осталось этим русским. «Аллах им судья», - криво усмехнулся чеченец.

Ему очень хотелось услышать последние слова русского старлея, и он прилег за деревом в ожидании взрыва. «Да, сильный мужик, ничего не скажешь, - подумал Яхья. - Если бы у русских было больше таких людей, как эти двое, - вспомнился вдруг убитый им старый казак, - это был бы грозный враг».

Возникшее перед его мысленным взором лицо того старика ускользало, но цепкий, пронзительный взгляд его неприятно всколыхнул память и отдался в грудине тупой давящей болью. Яхья потер грудь ладонью, и вдруг сам поразился собственной мысли: «А не отпустить ли этого круг­лолицего русского с татарской внешностью?» Яхья еще не решил окончательно, и все же внутреннее чутье подсказывало, что так оно будет лучше. «Почему?» - задался вопросом Яхья и не мог ответить, только лишь понимал, что так надо, и все. Ну что ж, надо так надо. Как часто он поступал так в жизни - по наитию - и в итоге всегда оказывался в выигрыше.

Невидимый, Яхья внимательно разглядывал пленника в растворявшемся сумраке. И вдруг словно пелена спала с его глаз - он вспомнил, что у этого добродушного с виду старлея такой же твердый ровный взгляд, как у того деда. Именно поэтому он и должен остаться жить, - чтобы сохранилось еще на земле человеческое, чтобы сохранилось уважение, даже к врагу, а не один страх и презрение, потому что от страха рождается подлость. А еще вспомнил он, как тренер Магомед Алиевич защитил семью своих русских соседей, когда к ним пришли с автоматами. А потом, благодаря авторитету тренера, тех беспрепятственно выпустили из Чечни на грузовой фуре, забитой доверху вещами. Мало кому в то время удавалось подобное.

Яхья поднялся и быстрым шагом направился к старлею. Он знал, что поступает вопреки закону сохранения рода, требующему убивать самых сильных врагов. И все же изредка нужно поступать и так, как он сейчас задумал. Пусть знают, что чеченцы умеют ценить мужество.

- Господи, не оставь! - простонал Семисчастный, слыша приближавшиеся шаги.

- А Всевышний есть только с нами. С вами Его нет, - произнес Яхья, осторожно забирая из его руки гранату.

- Благодарю, - облегченно выдохнул офицер, полуобернувшись к чеченцу. - Но неужели ты думаешь, что Бог так жесток, чтобы выбрать одни народы и оставить другие?

Яхья задумчиво нахмурил брови.

- В этом что-то есть. Но если ты такой умный, то скажи: какого хрена вы полезли к нам в Чечню?!

- Знаешь, мы, русские, такие люди. Можем проглотить личное оскорбление, можем даже сдрейфить иногда чуток - всяко в жизни случается. Но когда оскорбление наносится всему народу, всем русским, то тогда уж извини. Поэтому я и пришел сюда. И я не один такой.

- И как же это, интересно, мы вас оскорбили? - недоуменно хмыкнул Яхья.

- Ну да, тебе это, может, и непонятно, - спокойно ответил Семисчастный, - потому что это не у тебя же русские парни гнули пальцы перед простыми пацанами. И отжимали бизнес у честных коммерсов не у тебя в Чечне. И запуганных девок трахали не у тебя.

- Они сами честно давали, - перебил Яхья.

- Ну да, давали… но не все. Многие давали потому, что за них некому было заступиться.

- Это ваши проблемы, ваших мужиков, что вы не можете свой род защитить.

- А ты это по звериным законам решил, в которых Бога нет, а только сила признается? Кто сильнее, тот и царь? Так, что ли?

Яхья прищурился, раздумывая отвечать-не отвечать.

- А может, и так. И что! Это закон жизни!

- Вот потому я и здесь! Чтобы этот твой закон жизни только у тебя здесь был, а у нас дома пусть по-нашему будет. И чтобы твои земляки на Руси своих порядков не устанавливали.

- Наглый ты, я смотрю: тебе только что помогли, жизнь другу спасли, а он еще лечить меня вздумал. Ладно, отдыхай пока. Как у вас, русских, говорят, утро вечера мудренее. Утром решу, с собой забрать или грохнуть вас. Только помни: у меня дядю родного с тетей в клочья разорвало бомбой, твои федералы бомбили. И у нас у многих так - у кого родственники, у кого друзья. Так что ты думай как следует, прежде чем так говорить.

- Я понял. Только и ты пойми: зло всегда отдается злом, ваше - нашим, наше - вашим. И лучше забыть его и не ворошить прошлое, иначе… ну, ты сам все понимаешь.

- Понимаю. Но это все философия. Это не для воина. И вообще, жизнь, она проще. Я должен отомстить за кровь рода, если хочу считать себя мужчиной, и нечего тут философию разводить. Так надо, и все!

Семисчастный промолчал.

Яхья вернулся к себе и прилег, хотя знал, что все равно до утра уже не уснет. «Что делать с этими русскими? - размышлял он. - Взять с собой?» Но сам чувствовал, что возни будет больше, чем прибыли, потому что федералы уже что-то пронюхали про них. «Грохнуть?» Но неприязнь к старлею как-то разом улетучилась, и тот даже стал симпатичен Яхье. «Ладно, старлей пусть живет, а второго… а второго… что же делать со вторым? Он и вправду еще зеленый. Ладно, плясать так плясать до конца - пусть тоже живет», - определился, наконец, чеченец.

Яхья поднялся, негромким, но твердым голосом крикнул невидимому часовому: «Али, объявляй подъем!».

Когда Семисчастный с Зеленым стояли перед готовыми к переходу чеченцами, Яхья объявил:

- Шамиль, возьми Мусу. Отведешь русских к старой чинаре и отпустишь.

- Яхья?! - удивленно воскликнул кто-то из чеченцев.

- Я сказал! - упреждая недовольные вопросы, отрезал командир и обратился уже к старлею: - Дальше пойдешь вниз… разберешься, до твоих там недалеко. Если вдруг кто остановит, скажи, Яхья отпустил. Иди!

Семисчастный, не смея поверить невозможному, во все глаза смотрел на чеченского командира: неужели чудеса случаются, и именно с ним?

- Благодарю. Я этого не забуду, - от волнения у казака разом пересохло во рту и голос сел.

Чеченец с понимающим видом опустил на секунду веки.

- Не забывай… - и осекся, не пожелав завершить фразу.

- Не забуду.

По пути к чинаре Семисчастный читал про себя «Живыи в помощи» и, дойдя до последних слов «и явлю ему спасение Мое», в глубокой задумчивости поджал губы.

 

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.