Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(66)
Ляля Нисина
 Семья наны Фариды

Арба скрипела по пыльной дороге. Под этот скрип Саша засыпала, просыпаясь, когда арба подпрыгивала на камнях, но монотонный скрип снова убаюкивал ее и тяжелые веки опускались. Саша изо всех сил старалась не спать. Ей казалось, что если она уснет, то немцы обязательно догонят их: три арбы с детьми и проводник, старый Селим в страшной черной кудрявой шапке.

Саша все время трогала за руку Димочку, теплая ли. Старший их брат, Сережа, умер в поезде. Они все спали на верхней полке. Саша головой к окну, Димочка головой к проходу, а Сережа с краю полки, чтобы они с Димкой не скатились. На второе утро Саша проснулась, а рука Сережкина холодная-прехолодная. Совсем как у мамы в то утро, когда ее увезли. Сережа с соседом повезли маму на саночках, а соседка стала рыться в шкафу и забирать мамины платья. Тогда Саша подползла к шкафу и за ногу соседку укусила. А потом заплакала. Так лежа на полу и ревела, пока Сережа не вернулся. Она тогда уже несколько дней не ходила, а Сережа ничего, даже на улицу спускался, хлеба приносил. Он маму на кладбище не повез, рассказывал, только до угла дотащил. Там у скверика уже стояли люди с санками, дожидались грузовика. Маму забрали и увезли. А Сережа, молодец, сумел дойти до райкома. Саша помнила красивый райкомовский дом с колоннами, целых три квартала от скверика. А Сережа дошел. Наутро за ними приехали и забрали всех в госпиталь. Сережа двери в комнату закрыл, и ключ на шею повесил. Он еще осенью картона кусочек от коробки отрезал, адрес на нем написал, к ключу прицепил. Это мама так придумала: если упадет на улице, то будут знать, куда сообщить.

В госпитале Саша, как Сережа ей наказал, Димочкину руку не отпускала, и пришлось положить их в одну кровать. Врачиха ругалась, но потом сказала, что так, может, и лучше, мол, пусть друг друга согревают. Потом, весной уже, когда они могли понемножку ходить, им объяснили, что повезут их на юг, к теплому морю. Говорила врачиха, что там фрукты прямо на дороге растут, ешь - не хочу. Сережку послали домой за летней одеждой и сандалиями. Он все принес, и рассказывал Саше, что в квартире у них больше никто не живет: то ли поумирали все, то ли всех в госпиталь cвезли.

Через Ладогу они на барже плыли, но это Саша плохо помнит, потому что ее все время тошнило. Потом почти сутки на станции вагонов ждали. Димочка все время спал у Саши на коленях, а Сережа им два раза суп перловый приносил в жестяной миске. Вагоны им подогнали хорошие: полки в три этажа с матрацами, печка, еще и с воспитателем в каждом вагоне. А когда поезд тронулся, им опять суп давали. Воспитательница сама наливала в миски, чтоб всем поровну получилось. И Димочке, хотя он был самый маленький, такую же порцию.

Саша Димочке почти полмиски скормила, пока он опять не заснул. Сережа свое уже давно съел, а Димочкин суп доедать отказался, Сашу заставил.Если бы Сережа тогда ей Димочкин суп не отдал, то, может, они бы все до места доехали.

А Сережа в вагоне заснул и не проснулся. Саша стала звать воспитательницу. У них в вагоне была воспитательницей Вера Викторовна, тоже блокадница, опухшая, как и все дети. Подошла она, лицо Сережино потрогала и заплакала. Саша даже удивилась. Вокруг нее столько людей умирало, и никто уже давно не плакал. А воспитательница Сашу с Димочкой обнимала и все плакала. Сережу сняли с полки и в тамбур унесли. Саша тогда с полки потихонечку слезла, до тамбура добралась, и ключ от квартиры у Сережи с шеи сняла. А то, как же они с Димочкой домой попадут? Война кончится, папа приедет, бабушка из Луги и еще другая бабушка из Сестрорецка приедут. Иногда Саша забывала, что мама умерла, и мечтала, что и мама найдется, в госпитале, или еще где-нибудь. И будут они снова жить вместе.

И под скрип арбы она снова засыпала.

Уже под вечер, когда Саша опять проснулась и потрогала теплую Димочкину руку, въехали они в большое село. Затрясло арбу по каменистой улице, и подъехал их караван к домику с диковинным фундаментом из черного камня и с верандой, зеленью увитой. У дверей прибита красная табличка с белыми буквами «Сельсовет». Проводник Селим ослика привязал к перилам веранды и в дом пошел. Пяти минут не прошло - выходит. Головой мотает, нет, и воспитательнице их говорит, не берут, мол, детей, не нужно им. Вера Викторовна руки к небу подняла, трясется вся от слез.

- Куда же детям деваться, - плачет, - ведь половина их осталась, сколько в дороге с поезда сгрузили! Ведь мы же советские люди! - говорит. И тут же в крик: - Побойтесь Бога, это же дети, ленинградцы!

Это она уже мужчине кричит, который на веранду вышел.

- Немцы дорогу перерезали, завтра-послезавтра здесь будут. Спасите детей!

Селим стал мужчине этому что-то быстро-быстро говорить, потом хлопнул в ладоши и мальчишек подозвал, что перед домом в пыли играли. Мальчишки послушали его и побежали в разные стороны, кричали что-то по-своему. Саша поняла, что кормить сейчас не будут, и снова забылась сном, держа Димочку за руку.

Проснулась от голосов женских. Близко говорили, возле самой арбы. Селим переводил воспитательнице:

- Ты мальчиков раздаешь? Соглашайся, аба, иначе детей не спасешь! Воспитательница кивала головой как заведенная, а женщины уже ходили вокруг арбы.

- Только мальчики у тебя? - переводил Селим.

- Нет, - очнулась Вера Викторовна, - есть две девочки. Вот здесь, - она трясущейся рукой показала на переднюю арбу, - и вот!

К Саше потянулись руки, погладили по щеке.

- Женщина говорит, что ты похожа на ее детей. - сказал Саше Селим. - Берет тебя в дочки, - из-под мохнатой шапки глянули на Сашу внимательные глаза.

Женщина, не поднимая глаз, что-то говорила Селиму.

- Она говорит, что у нее дома четыре сабли, пусть будет хоть один платок, - непонятно объяснил старик. - Муж с войны вернется, рад будет!

Женщина приподняла Сашу, хотела вытащить из арбы, но Саша крепко держала Димочку за руку.

- Это мой братик, тетя, возьмите его тоже, он хороший, он совсем не плачет. Я сама буду все для него делать! Возьмите, тетя, пожалуйста!

Селим, все так же внимательно глядя на Сашу, переводил. Женщина закивала головой, крикнула что-то в толпу, и к ней вышли два мальчика-подростка. Один взял Димочку на руки, а женщина подхватила Сашу, завернула ей ноги своим фартуком и понесла вниз по улице.

Дом их совсем недалеко оказался, в конце улицы, у самой реки. Во дворе под большим деревом стояла кровать, и Сашу с Димочкой уложили туда. Молока им дали: Димочке полчашки, а ей - почти полную. Странное молоко, совсем не такое сладкое, как в госпитале давали. Женщина налила воды в таз, потом из медного кувшина с длинным носиком стала мыть сначала Сашу, потом Димочку. Она переодела их: Сашу в длинную до пят белую рубашку, а Димочку в темную с разрезами по бокам. Штанишек Димочке не дала, пеленкой его обвязала, да он почти все время спал, не чувствовал ничего. Одежду их с Димочкой сожгли здесь же во дворе, в маленькой круглой печке.

Женщина показывала на себя и повторяла: «нана Фарида, мама Фарида». Димочка, прежде чем опять уснуть, даже повторил за ней «а-на-да» и пальцем указал.

Саше мама Фарида дала тапочки мягкие, носки вязаные ей дала, платок показала как повязывать. И все на ноги ей показывала и головой качала. Ну да, платье-то у нее уж совсем короткое было, перед войной бабушка шила, когда они в Луге гостили.

Мурат и Ахмад, старшие сыновья мамы Фариды, бойко говорили по-русски. Руслан, средний, говорил очень тихо, стеснялся своих ошибок, и сам себя поправлял. Один из мальчиков все время сидел у постели в саду, разговаривал с Сашей, пока мама готовила у круглой печки с дыркой. В печке пеклись лепешки, и Саша закрывала глаза и дышала их запахом. Потом пугалась, что она спит, и лепешки ей чудятся во сне. Открывала глаза - нет, не сон, правда, есть лепешки, на глиняной тарелке остывают, салфеткой белой накрыты.

Мама Фарида сама кормила Сашу. Лепешки давала мало, два раза укусить, а кислого молока почти целую чашку.

- Ешь два ложка лепешка, - смешно коверкал слова Мурат, - три ложка - смерть! Молока десять ложка, больше будет завтра.

Поев, Саша поворачивалась к Димочке, будила его, и по крошечке скармливала ему кусочек лепешки, ложкой вливала в рот молоко.

Ствол дерева над Сашиной головой был серым с зеленоватыми пятнами, а листья похожи на кленовые, пятипалые. Она с интересом разглядывала высокую крону.

- Чинара! - указал на дерево Ахмад.

- Тень - хорошо! - улыбался ей Мурат. - Наше солнце горячее, ты не привыкла.

Солнце, совсем не похожее на ленинградское, светило сквозь виноградные гроздья прямо Саше в глаза. Ахмад срывал прозрачные зеленые виноградины в глиняную миску. Саша дремала, но Ахмад что-то говорил и тянул ее за руку:

- Виноград десять ягодка. Не кушать, нет, пить. Пей долго!

Саша пила виноград, как показывал Ахмад, а высосанную дочиста ягоду выбрасывала.

- Асия, - звала ее мама Фарида, - доченька. Ты - Асия, моя дочка, - внушала она Саше. - Нет, Саша, нет, Асия - да!

Димочка почти все время спал, не разговаривал. Раз только спросил про Сережу, но сразу же снова заснул. Руслан почти весь день сидел рядом с ним, отгонял надоедливых мух. Саша на третий день стала потихоньку ходить по двору. Мама Фарида доила козу, отливала молоко в глиняную мисочку, протягивала Саше.

- Тебе и Дамиру пополам! - наказывала. - Сама пей, потом ему дай.

Димочка теперь был Дамир.

- Нашего дедушку Дамиром звали! - гордо сказал Мурат. - Его на двух берегах уважали!

На другом берегу быстрой речки в станице жили казаки. Берега соединял мост, висящий так низко над водой, что холодные брызги обжигали идущих по мосту людей. Женщины из станицы пришли к Фариде на второй день, когда Саша еще не вставала, лежала во дворе под чинарой возле Димочки. Вдвоем пришли, сестры, по всему видно, одна постарше, полная, а другая молодая, лицом красивая, а глаза заплаканы. Были казачки в белых платках, в рубашках белых с красной тесьмой, на рукавах и на груди нашитой. Юбки темные совсем, как у мамы Фариды, только чуть покороче, и цветной тесьмой по подолу расшитые. Принесли они гостинцы: белого творога, рыбы сушеной. Чай пили под чинарой. Мурат сидел позади матери и переводил. Но Фарида почти все понимала сама.

Саше разговоры их показались скучными: долго говорили о жаре, об огороде, о сынах-непоседах. Потом старшая из женщин стала Фариде рассказывать, что младшая - сестренка ее, Марина, и что мужа у нее убили, что бумага на него пришла. А детей у них не было, за десять лет дитя у них не родилось. А чем ей одной жить, так с дитем лучше, душа живая в доме, (а дом у нее хороший!), и в старости помощь. Вот, Фарида, взяла ты девочку, а она русская, и не говорит по-вашему, и вот ей бы со своими жить.

- Так, может, отдашь нам девочку в дочки? У тебя своих детей четверо, - забот полно. А муж придет, что еще скажет, ты ведь, его не спросясь, дочку взяла. И немцы идут, а у тебя муж в армии. А тяжело ей будет в доме с мальчишками! Отдай, Фарида, отдай, пока она к тебе не привыкла!

И так просили они, что Саша испугалась, что мама Фарида согласится. Про Димочку казачки не спрашивали, видно и не знали, что у Саши брат есть. Нет, лучше им вместе держаться. Подумала все это Саша, а потом с лежанки сползла, потихоньку к маме Фариде подошла и к плечу ее прислонилась.

Ушли казачки. Марина, уходя, Сашу обняла, по спине погладила.

- Если что, - шепчет, - беги через мост к нам, мой дом тебе всякий укажет.

Димочка третий день лежал в жару, звал Сережу и Сашу. Приходила к ним старая бабушка Галима: вся в черном, даже чулки черные. Димочкин лоб пощупала, живот ему помяла. Велела травы заваривать, поить весь день с ложечки и мыть его, водой поливать утром и вечером. Воду в тазу ставили на солнце, чтоб нагрелась. На горячем здешнем солнце вода нагревалась за пять минут. Старшие сажали Димочку в таз, придерживали его, чтоб не упал, а Саша поливала его плечики из кружки. Каждый день она, просыпаясь, пугалась, не находя возле себя Димочкину руку. Но мама Фарида не разрешала Саше спать с мальчиками, клала с собой в большую кровать, гладила ее по голове, пока Саша не засыпала.

Димочка спал на матрасе в их спальне, и мама Фарида сама вставала ночью менять ему пеленки.

- Дамир, сыночек мой маленький, - разбирала Саша ее шепот. - Спи, мальчик, спи, мама рядом.

Мама Фарида накрывала Димочку одеялом и возвращалась в кровать к Саше.

- Не спишь? - шептала она. - Спи, Асия, спи, доченька, звездочка моя, - приговаривала она, гладя Сашу по во­лосам.

Ключ от ленинградской квартиры, что на шее у Саши висел, они положили в шкатулку, которая у мамы Фариды в спальне стояла. Там бусы лежали, украшения серебряные, кольца разные, браслеты с бирюзой. Мама Фарида Саше объяснила, что украшения такие на свадьбу надевают, фотографию показала, где стоит она с закрытым лицом, драгоценностями этими обвешана. Саше она разрешила играть с украшениями и показала, как серебро чистить.

- Только из дому не выноси, доченька, ладно, - наставляла мама Фарида, - много плохих людей вокруг ходит, время неспокойное.

Немцы пришли через две недели. Въехали в село на мотоциклах. Саша всегда хотела посмотреть, какие они, немцы, похожи ли на людей. Соседка, что мамины платья забрать хотела, называла их «нелюди проклятущие!». Мурат поставил у забора скамейку, помог Саше взобраться и расправил у нее на спине платок. Немцы шли по улице. Они были совсем как люди, только форма на них чужая. Лица потные, рукава закатаны, ремни болтаются. Из-за заборов на них молча глядели. Молодой веснушчатый солдатик подошел к забору и, весело улыбаясь Саше, спросил:

- Юде? - Он посмотрел на Мурата и маленького Джамала и поправился, тыкая пальцем Саше в лицо, - Жюрдэ?

- Сестра наш! - ответил Мурат. - Я ей с чужими разговаривать не разрешаю!

Худенький тихий Руслан, который, казалось, и не замечал Сашу, подошел с другой стороны и положил руку Саше на плечо.

Немцы ночевали в селе. Наутро ушли дальше. Никто в селе детей не выдал...

Через полгода Саша уже бегло перекидывалась словами с братьями. Дима долго болел, потом заново учился и ходить и говорить. Саша помогала маме Фариде готовить еду, потом ходила с братьями на речку за водой для мытья и к колодцу за чистой водой для кухни.

- Асия, возьми Мурата с Ахмадом и сходи, доченька, за водой! - говорила мама Фарида. - Без тебя стыдно им тележ­ку возить, а с тобой вроде как тебе помогают!

Прошла зима, потом лето. Осенью в селе опять ночевали немцы. Теперь они не улыбались, невеселые были, а которые и совсем злые. Мама Фарида, надвинув ниже обычного на лоб платок, подавала им еду, а Саше запретила даже выходить во двор. Неделю стояли немцы в селе. Приносили с казачьего берега вино, но веселья у них не получалось. Ахмад говорил Саше, что немцев скоро прогонят и придут русские.

Так и случилось.

Пришли русские солдаты но и они долго не задержались.

После ухода солдат, приезжал в село однорукий уполномоченный, собирал людей на сход. Рассказывал он, что немцев гонят по всему фронту, и что в войне наступил перелом.

Проводив уполномоченного до моста, дети разбежались по домам. Саша бежала всю дорогу домой с Ахмадом наперегонки, сама не замечая этого.

- Мама, нана, - с порога наперебой кричали они, - «поломочный» сказал, что война скоро кончится! Наш папа приедет!

- В груди не болит, птичка моя? - обнимала ее мама. - Воды попей! Зачем бежала, зачем себя не жалеешь! Быстрая речка до моря не дошла! Кто спешил - себя погубил, кто не спешил - свое дело закончил. Отец приедет, ругать будет, если себе навредишь!

...В мае в село приехали военные, расселились по дворам. Эти были не фронтовые части, а, как шепотом рассказывали женщины за стиркой на реке, - энкавэдисты. Еще говорили, что в соседнем районе вот так же жили по дворам два месяца, а потом своих же хозяев в Сибирь отправили, а сами в тех домах остались. Саша не знала, кто такие энкавэдисты, но их постояльцы ей понравились. Солдаты были веселые, все смеялись, рано утром ходили на реку умываться и приносили полные ведра воды. Так им сержант Трошин велел. Готовить маме теперь приходилось на девятнадцать человек, - у нее и минуты свободной не было. Саша ей помогала весь день, а к вечеру уставала так, что спала как убитая. Солдаты делились пайком, давали американскую тушенку для супа. Сашу мама к столу не пускала, кормила у печки, заставляла есть медленно, тихонько повторяла:

- Каждое несчастье имеет хорошую сторону. Пускай дети мяса поедят, а то уже забыли, как настоящая еда выглядит!

В воскресенье солдаты ходили в баню. После бани, переодетые во все чистое, они немного выпивали, играли на гармошке, пели песни, которые Саша старалась запомнить. До ночи играли в карты и громко смеялись, мешая спать маме Фариде.

По понедельникам женщины стирали у реки, терли на деревянных терках замоченные с вечера в щелоке солдатские кальсоны и гимнастерки. Саше мама Фарида давала стирать на маленькой терке солдатские портянки и одежду малышей - Димы и Джамала, остальное стирала сама. Но и от портянок Саша уставала так, что еле плелась по тропинке домой. Старая Галима посоветовала маме Фариде заваривать какие-то травы, и мама заставляла Сашу пить этот отвар каждое утро.

Вечером мама Фарида готовила ужин, а Саша развешивала белье на протянутой через весь двор проволоке. Мама не разрешала ей разговаривать с солдатами.

- Асия, иди в дом, доченька! - звала она, как только белье было развешано.

Но солдатские разговоры и песни были слышны и в комнате.

Как-то перешла с другого берега со своей плетенкой, полной белья, та самая русская Марина. Она еще больше похудела, но все равно оставалась красавицей, глаза синие, большие, коса на голове короной. Стала она возле них со стиркой. Все оглядывалась, словно боялась чего-то. А потом все же решилась.

- Фарида, - говорит, - к соседке моей ходит солдатик, из тех, что у вас по домам стоят. Сержант он, Трошин зовут. Он вино с ней пил вчера, а потом стал хвастаться, что скоро вас всех вывезут, и солдаты свои семьи сюда жить привезут. Так и орал, хватит, мол, предателям на русской земле жить, вывезем всех в Сибирь, а кто хоть слово против скажет - расстреляем!

Мама беспомощно смотрела на Сашу, словно поверить не могла в то, что Марина говорила. Тогда Саша стала шепотом переводить.

- На той неделе будут вывозить вас, - шептала Марина, шлепая вышитым полотенцем по ребристой терке. - Ну, за то, что ваши у немцев служили. Может, я заберу детей русских? Увезут вас в Сибирь, и сгинут они вместе с вами! Очень мне Сашенька глянется. И тебе легче будет, - меньше ртов кормить.

- Бахир, муж мой, на фронте, Марина, за русских воюет, ордена-медали у него, - быстро шептала белыми от испуга губами мама Фарида, - может, не тронут нас. Детей шесть! Детей-то за что?

- Уж эти спрашивать не будут! - Марина взяла из Сашиной кучи мокрого белья портянки и стала тереть их на своей терке. - Вера - учительница ленинградская, что привезла их сюда, у соседки моей живет. Полгода хворала она. Галима, знахарка ваша, уже думала, что помрет, а она живучей оказалась. Я ее про детей ленинградских расспрашивала. У Сашеньки отец живой, на фронте был, когда из Ленинграда вывозили. В тот эшелон детей фронтовиков собирали. А как приедет он детей искать, а они их увезли?

Мама Фарида ожесточенно терла солдатские кальсоны, и лицо у нее было такого же цвета как солдатское белье - серое с белым налетом.

- Думай, Фарида, - не унималась Марина, - я завтра к тебе зайду. У меня муки немного осталось, я принесу. Только ради бога вашего, никому не говорите, ни живой душе, а то еще и меня с вами отправят!

Шли мама Фарида с Сашей с речки домой как с похорон. Корзину большую с бельем за ручки тащили. Мама Фарида молчала, лицо больше обычного темным платком закрыла. Ночью услышала Саша, как мама Фарида в подуш­ку рыдала, худые плечи ее вздрагивали. Саша ее обняла и плакала вместе с ней, как в тот день в Ленинграде, когда настоящую ее маму на саночках увезли.

- Звездочка моя, Асия! - обнимала мама Фарида Сашу. - За что нам такое, за какие грехи наказывают? Дети погибнут, как перед Бахиром отвечу!?

Саша тоже обнимала маму Фариду.

На рассвете мама Фарида уже суетилась у печки, сама готовила завтрак, Сашу не будила. После завтрака, взяв с собой шестилетнего Джамала, поспешила к автобусу. В Симферополе жила ее младшая сестра Мадина, замужем за русским учителем. Муж сестры месяц назад вернулся с фронта без руки. Приехала мама Фарида домой вечером без мальчика.

- Тетя в больницу его положит гланды лечить, - объяснила Саша сержанту. - Мама Фарида давно собиралась, Джамал всю зиму болел.

На другой день к вечеру пришла в гости Марина, и они с мамой Фаридой долго пили чай во дворе под чинарой. Сержант Трошин все время вертелся у них за спиной, то оружие чистил за маленьким столиком, то бритву точил, прицепив ремень к стволу старой чинары. Марина оставила маме Фариде торбочку с мукой. Саше мама велела отнести муку в кладовку, а для Марины принести закваску для кислого молока. Марина взяла у Саши маленькую крынку и попрощалась. Мама Фарида проводила ее до конца улицы.

- Ай, хорошая женщина какая! - хвалила Марину мама, убирая с низкого столика чайную посуду. - Она у меня еще зимой муку занимала, недавно в город на базар ездила, муки привезла - вот долг и отдала.

Ночью, обнимая Сашу, мама тихонько шептала ей:

- Асия, не бойся, доченька, Марина завтра русскую учительницу на нашу сторону проводит. Она по дворам пройдется, вроде как проверяет, как вы живете, не обижают ли вас. Солдаты увидят и поймут, что вы здесь чужие. Тебя не заберут с нами, моя звездочка, ты останешься. Тебя и Дамира здесь оставлю, Джамала сестра сохранит, Ахмад в горы пойдет, там у отца моего брат жил. Сейчас дом брошенный стоит. Они с Муратом туда ходили прошлым летом. Лето пережить можно, потом забудут о нем, он к вам вернется.

- Мама, я тебя люблю, - молила Саша, - я с тобой хочу, с вами!

Мама Фарида больно взяла ее за волосы, повернула к себе лицом.

- Дада Бахир, отец ваш, приедет, кто ему о нас расскажет? Кто ему Ахмада вернет? Он с войны придет, а ему чай некому подать будет! Ты дочка, ты за ним смотреть должна, ты будешь вместо меня, пока он нас обратно не привезет. Смотри, Асия, я с тебя спрошу!

И опять они всю ночь проговорили, Саша уснула только перед рассветом.

Мама Фарида снова не будила ее к завтраку, сама печь растопила, еду приготовила. Лепешки кусок и кружку молока для Саши на столе оставила.

- Хозяйка, а хлеб когда печь будете? - спрашивал сержант Трошин. - Мука-то у вас есть. Вы нормальный-то хлеб печь умеете, или только лепешки?

- Вот муж вернется, тогда и испеку, - отвечала мама Фарида, глядя в землю. - Война кончится, Бахир вернется, хлеб испечем, праздновать будем…

- А он что, разве не у немцев воевал, ваш Бахир, а? - усмехнулся сержант.

- У папы три ордена Славы! - не выдержал Мурат. - Он с сорок первого года на фронте.

- Ну да, - усмехнулся сержант Трошин, - конечно, все вы так говорите!

Ахмад метнулся в дом и вынес вставленную в рамку фотографию отца, присланную год назад. На новой форме с погонами блестели ордена, рядом стоял генерал.

- Вот, это отцу третий орден вручали, - Ахмад протянул фотографию сержанту, но тот, смеясь, отстранил рамку и встал из-за стола.

- Слышали мы эти ваши сказки!

...Ленинградская воспитательница, Вера Викторовна, обошла все дворы, составила списки детей. Мама Фарида вечером шептала Саше, что в списках больше пятидесяти детей, а привезли их меньше тридцати.

- На каждую арбу по десять детей укладывали, а сколько еще по дороге сняли, кто посчитает. И здесь уже троих похоронили. У Веры-учительницы списки в руках на пятьдесят три ребенка. Люди своих детей записали, надеются, что детей оставят, а родные потом заберут. Они учительнице доверяют, она не перепутает, все запишет...

Утром Саша проснулась рано. Мама Фарида еще спала, и Саша, прижавшись к ней, закрыла глаза. В той, прошлой жизни в Ленинграде они с Сережой любили в выходной день забраться на высокую родительскую кровать. Саша залезала в серединку между мамой и папой, Сережа укладывался возле мамы под стенкой, а папа жаловался, что у него мерзнет правый бок, и что им обязательно нужен еще один братик, чтобы лежал с краю кровати и обнимал его. Димочка родился перед самой войной…

Со двора послышались голоса, и Саша прислушалась. Сержанту Трошину принесли пакет. Зашуршала на весь двор бумага, похоже сержант открывал письмо.

- Довожу до вашего сведения… - забубнил Трошин, и Саша вспомнила, что малограмотный сержант читает всегда вполголоса.

Она тихонько вылезла из-под одеяла и прижалась ухом к треснутому оконному стеклу. Сержант, наконец, перестал бубнить, и, громыхнув ведром, пошел умываться к реке. Саша обернулась: с кровати на нее смотрели полные страха глаза наны Фариды. Саша кивнула, - сегодня.

- Значит, правда, - не сказала, выдохнула Фарида. - Чтоб погасло в твоем очаге пламя, проклятый! - прошептала она, ломая руки. - Пусть почернеет лицом весь твой род!

День этот врезался Саше в память со всеми подробностями.

Солдаты были веселей обычного, смеялись, пили вино. Ахмад просился отпустить его за дровами в горы, но сержант не разрешил.

- Завтра поедешь! - отрезал он. - Сегодня в горах спец­операция, бандитов ловят, там опасно.

Обедали все вместе. Солдаты веселились, шутили, дразнили Мурата, что ему уже пора жениться, а Ахмада, что он должен присмотреть для брата невесту. Мурат солидно отвечал, что жениться - самое мужское дело, и он займется этим, как только приедет отец. И поддевал солдат, что пока они служат, лучших девушек замуж заберут, а им одни неумехи останутся.

- Вот на том берегу какие девушки красивые, одна другой лучше, - смеялся Мурат. - Женитесь и оставайтесь в станице!

- Первым делом, первым делом - самолеты, - напевал в ответ сержант, - ну а девушки, а девушки потом!

Суп с тушенкой с домашней лапшой, сдобренный диким чесноком, был в тот день особенно вкусным. Солдаты облизывали ложки, поедая добавку, и громко благодарили маму Фариду.

- Асия, доченька, Дамир засыпает, - мама Фарида прижала к себе Димочку, расчесывая пальцами его кудряшки, - еще свалится со скамейки. Не привык он к хорошей еде, сморило его. - Она поискала глазами Мурата.

- Сынок, отнеси Дамира в спальню, Асия его уложит!

Мурат встал из-за стола, легко подхватил ребенка. Саша поспешила за ним. В тишине спальни, склоняясь над спящим Димочкой, Мурат потянул Сашу за рукав платья.

- Вы где в Ленинграде жили? Ты адрес помнишь, Асия?

- Мы на Первой Линии жили. - прошептала Саша. - В нашем доме четыре этажа, с чердака Большой проспект видно. И стадион Ленина… только он сгорел, - добавила она невпопад и посмотрела на Мурата. - А зачем тебе?

- Я к вам в гости приеду, - тихонько сказал Мурат, - хочешь, Асия? Вот кончится все это, отец приедет за нами, и мы все поедем к тебе в Ленинград. Ты жди меня!

Глаза Мурата блестели в полумраке спальни, а Саша опустила голову, глотая слезы.

После обеда мама Фарида помыла Саше голову, потом долго расчесывала ей волосы и заплетала косы.

- Асия, звездочка моя, доченька, - шептала она Саше.

Вечером в деревню приехали грузовики, крытые брезентом, стали на площади перед сельсоветом.

Спать легли рано. Лежали в темноте, кроме Димочки никто не спал. В спальню тихонько зашел Ахмад, мама Фарида неслышно пошепталась с ним, подала еще днем сложенный мешок. Ахмад растворился в темноте двора, а Саша с мамой снова легли в постель.

- Асия, девочка, не забывай, чему мама учила, - жарко шептала на ухо Саше мама Фарида. - Я бабушкины украшения к твоим вещам положила. Марина завтра заберет вместе с вашей одеждой.

Она гладила Сашу по волосам.

- Дада Бахир приедет, все расскажешь ему, пускай едет за нами, назад привезет. Мурат уже большой, мне помощником будет, Руслана сбережем, дождемся.

Во дворе мелькнул свет фонарика, и сейчас же застучали в дверь.

- Фарида Талаева! - голос у сержанта Трошина был чужой, словно говорил совсем другой человек, не тот Трошин, что каждое утро носил воду с реки, не тот, что вместе с Муратом смеялся вчера за ужином.

- Полчаса на сборы! Собирайтесь, Талаевы - семь человек с этого двора.

- Какие семь, - закричал проснувшийся Мурат, - какие семь, они нам чужой! Асия и брат ее, они не наши, пускай обратно в свой Ленинград едут!

- Не наши! - подтвердил Руслан, стоящий в дверях. - Вера-учителька их привез, пускай забирает!

Над селом стояла тишина, шумела только площадь перед сельсоветом. Молодой месяц, закрытый облаками, почти не светил. Дома опустели, улицы тонули в темноте, с реки несло холодом. Лишь площадь перед сельсоветом была ярко освещена фарами грузовиков. Молчали женщины, захлебывались ревом насмерть перепуганные дети, ненавистью горели глаза подростков и стариков.

На веранде незнакомый военный, из тех, что приехали вчера, зачитывал список. Люди молча пересекали площадь и, помогая друг другу, забирались в грузовики. Собака чабана Кулаева бросилась на молоденького солдата, из тех, что жил у мамы Фариды, вцепилась ему в ногу. Солдат, ругаясь, отбивался от лохматой собаки. Люди молча смотрели на них, никто не пытался помочь. Старик Кулаев закрыл глаза. Сержант Трошин поднял автомат. Короткая очередь, собака отлетела за освещенный фарами грузовиков круг, завизжала и затихла. Завыли, чувствуя беду, собаки в станице на другом берегу реки.

Сашу пригнали на площадь вместе с завернутым в одеяло Димочкой. Она держала его на руках, а он, обхватив ее за шею, дрожал, как от холода. Мурат был нагружен вещами, два мешка и рюкзак, мама Фарида и Руслан тоже несли в обеих руках поклажу. Кто-то пытался доказать, что ленинградские дети не здешние, кричал офицеру: «Вы же своих, русских, убиваете!». Прикладами загнали в грузовик всю семью,

- Мост перекрыли, - я видела, часовой стоит, - шепнула маме Фариде соседка, - не пускают людей из станицы, боятся беспорядков.

- Талаевы! - вызвал офицер.

- Где остальные? - спросил он, отмечая в списке.

- Младший брат в больнице лежит в Симферополе. - мрачно ответил Мурат. - А Ахмад в горы за топливом пошел. Вы же не предупреждали, что будете вывозить. Он завтра вернется.

- Ничего, - злорадно улыбаясь, протянул один из солдат, - ничего, они вас, гады, догонят! Все вместе подыхать будете, фашисты!

- Рана от сабли заживет, рана от языка - нет, - тихо, как во сне, шептала мама Фарида.

- Девчонка и брат ее не наши! - доказывал Мурат, тыкая пальцем в Сашу - Они с русской Верой приехали, нам их не надо!

- Не надо! - эхом повторил Руслан.

- О какой Вере они все мне толкуют? - спросил главный у сержанта Трошина. Тот стал объяснять.

Димочка еще крепче обнял Сашу за шею.

- Эй, девочка, - позвал ее военный, - иди сюда. Ты по-русски понимаешь? Вы, правда, из Ленинграда эвакуированные?

У Саши стучали зубы, она пыталась говорить, но горло перехватило, и она могла только прошептать «П-правда!».

- Стойте! Стойте, ироды, подождите! - донеслось от реки.

Солдаты подняли автоматы, но сержант Трошин рукой остановил их, приказывая не стрелять.

В освещенный круг, шатаясь, вбежала Марина. Она была в мокрой юбке, прилипшей к ногам, и в мокрой блузке с расстегнутым воротом. Коса, всегда так красиво уложенная короной на голове, свисала тяжелым жгутом, мокрые волосы прилипли к щекам. Марина оглядела площадь, и, увидев Сашу с Димочкой, бросилась к ним, но, поскользнувшись, упала у самых ног Мурата.

- Не трогайте их, это мои дети! - истерически закричала она. - Не дам Сашеньку увозить, ироды! Они ленинградцы! Дети блокаду пережили, а вы их увозите! У них отец на фронте! Вера вам подтвердит! Зачем не пускаете нас, зачем мост закрыли!

Марина тяжело поднялась на ноги, с юбки ее уже натекла целая лужа.

- Вы здесь для чего, - закричала она прямо в лицо офицеру, - разобраться, или всех подряд в Сибирь отправлять?

Офицер тяжелым взглядом, не отрываясь, смотрел на Маринину мокрую блузку.

- Хорошо, - он громко сглотнул, - пойдемте разбираться, - и, открыв дверь сельсовета, кивнул Марине, - захо­дите!

- Пускай Веру-учительницу сюда приведут! - голос Марины надрывно звенел на замершей площади.

- Трошин, выполнять! - приказал главный. - Этих пока в сторонку, - он показал на Сашу с Димочкой, - а Талаевы пускай грузятся.

Дверь сельсовета громко хлопнула.

Мурат, опустив узлы на землю, прижался на секунду лбом к Сашиной руке, подхватил поклажу и шагнул к машинам. Руслан обнял Димочку и прошептал Саше «йиша, сестра!». Мама Фарида обняла их вместе в последний раз, и, не оглядываясь, пошла к машине. Мурат и Руслан подхватили ее под руки, и она скрылась в брезентовом кузове.

Офицер и Марина вышли из сельсовета быстро. Марина была еще бледнее, чем обычно, а у него щеки полыхали румянцем. Он злобно заорал на замешкавшихся стариков, пинками подгонял детей, кричал на солдат.

Наконец сержант Трошин привел Веру Викторовну со списком. Она размахивала руками, грозилась жаловаться, кричала «Дети - ленинградцы, блокадники!». С грузовиков стали передавать детей обратно на пыльную площадь. Из пятидесяти трех детей офицер признал русскими только тридцать девять. Им велели построиться парами, и солдаты повели их к мосту.

На другом берегу в темноте их ждала вся станица. Женщины обнимали детей и плакали как над родными. Марина хотела забрать у Саши Димочку еще на мосту, но он уцепился за Сашину шею и к Марине не пошел, только трясся от страха в насквозь промокшем под ним одеяле.

В темноте Марина обняла Сашу за плечи и повела вдоль заборов по улице к своему дому…

Саша проспала весь день, проснулась только следующей ночью. Марина, одетая, сидела у кровати, уронив голову на стол, - сморило ее, видно. Волосы у нее просохли, закудрявились, и под луной, светившей в окошко, казались серебряными. Саша пошевелила затекшей рукой. Димочка спал, положив голову к ней на плечо и обхватив ее руку маленькими теплыми ладошками.

- Проснулась, Сашенька, - подняла голову Марина, - у меня молоко в печке стоит.

Она поила Сашу молоком и гладила ее по плечу, хотела расплести косы, заплетенные мамой Фаридой, но Саша не дала. Марина не стала настаивать, поменяла Димочке пеленку, потом разделась и легла к ним под одеяло. Димочка, не просыпался до утра, а рано утром стал звать маму Фариду и мальчиков. Он плакал и отталкивал чашку с молоком, отказывался есть. А Саша все думала о маме Фариде, Мурате и Руслане, и слезы сами катились по щекам и падали в чашку с молоком. У Марины нашлось немного серого кускового сахара, она подсластила молоко, накрошила в тарелку хлеба, и Саша кормила этой сладкой тюрей Димочку, а он после каждой ложки поворачивал голову к окну и звал нану и Руслана.

...Почти полгода прошло, пока Димочка привык к маме Марине. В доме говорили по-русски, и Димочка понемногу стал вспоминать язык. Уже была зима, когда он снова начал ходить. Саша водила его по двору, Димочка прутиком гонял кур, и впервые с той страшной ночи тихонько смеялся.

Соседке Марины, фельдшерице Анне Тихоновне, пришло письмо от старой Галимы, с которой они дружили еще с юности. Писал за Галиму внук, сама она была неграмотной. Вывезли их и поселили в голой степи, и ничего здесь не растет, а только колючки на песке и воды очень мало. Слепили они глиняные сакли, как в старые времена было, и ждут, сами не поймут чего, может, смерти, а может, справедливости.

Дома на другой стороне реки стояли пустыми. Саша изредка бегала к мосту поглядеть на дом мамы Фариды. Марина строго наказала ей не ходить в пустое село, боялась беглых, что скрывались от выселения. Они забрали к Марине козу и кур мамы Фариды, а когда Димочка немного успокоился, и можно было его ненадолго оставить с соседской бабушкой, почистили кладовую и погреб, оставив только припасы, которые могли лежать долго.

Раз в неделю Марина еще до рассвета пробиралась в село и оставляла в доме Фариды лепешки и молоко. Еда исчезала, и они надеялись, что Ахмад жив и прячется в горах. Несколько раз Марина оставляла в доме газеты.

Зимой начались обычные в этих краях пронизывающие ветры. По утрам туман сползал с гор, иногда задерживался в станице до полудня. Воздух становился промозглым, а холод пробирал до костей. Горы в тумане казались сделаны из холода. Саша каждый день думала, как согревается в горах Ахмад. Марина еще в сентябре отнесла в село толстый шерстяной свитер, но Саше все равно было жалко Ахмада. Писем от мамы Фариды не было.

Вера Викторовна ездила в Симферополь, пыталась устроить местных детей в детдом. Маленьких, особенно тех, кто еще не умел толком говорить, станичники взяли в семьи безо всяких опасений. Но детей побольше, не говорящих по-русски, некоторые боялись держать в доме.

В конце февраля Вере Викторовне все же удалось пристроить их в новый детдом недалеко от станицы.

В середине учебного года в станицу вернулся с фронта без обеих ног местный учитель Павел Иванович. В станице в войну оставалась только четырехклассная начальная школа, и старенькая учительница Антонина Сергеевна вполне справлялась со всеми классами. В семилетку нужно было ходить по шоссе часа полтора - обуви не напасешься. Дети из станицы ходили в школу по очереди и брали домашние задания для всех. Новый учитель собрал всех старших в свободной классной комнате и стал учить пятый, шестой и седьмой классы.

Саша училась у Антонины Сергеевны, но после уроков она любила остаться и, притаившись на задней парте в старшем классе, слушать нового учителя. Постепенно к Саше возвращалась память о Ленинграде. Следя за рассказами Павла Ивановича, она вспоминала белые скульптуры Летнего сада, колоннаду собора, атлантов и кариатид, и розоватые столбики перил Тучкова моста, по которому они с папой и Сережкой ходили гулять на Большой проспект. Саша была еще маленькой и смотрела не поверх перил моста, а сквозь них.

Вечерами Саша иногда рассказывала Марине о Ленинграде, об огромном памятнике Петру, которой когда-то испугал маленькую Сашу, о неспешной серой воде Невы в гранитных берегах.

- Отец ваш, небось, не захочет Ленинград-то оставить, - вздыхала Марина. - Шутка ли, почти в столице жить! Там и музыка в парке играет, и товары фабричные, и детям учеба хорошая.

Она снова вздыхала.

- А то оставались бы у меня: дом крепкий, хозяйство, огород, фрукты, - все свое. Мужики вернутся, хорошая жизнь наладится, - она обнимала Сашу.

- Отец у вас добрый? А пьющий он? - расспрашивала Марина как-то вечером, укладывая Димочку спать.

Саша стала рассказывать Марине о папе, самом хорошем, самом замечательном. Вспоминала, как он брал гулять их с Сережкой на Большой проспект, как шли они через Тучков мост, и папа рассказывал интересные истории. Говоря о папе, Саша всегда вспоминала Сережу. Брат был очень похож на отца.

- И мужику без жены не жизнь, и женщина без мужа как лоза без воды сохнет, - вздыхала Марина, разглядывая свое лицо в старом тусклом зеркале в деревянной раме. - Как думаешь, Сашенька, могу я еще понравиться?

- Таких кос красивых ни у кого нет, и глаза у тебя самые синие, а губы как у артистки, и вообще! - с жаром уверяла Саша Марину. - Ты самая красивая!

- А мамка ваша какой была? - осторожно вглядывалась в Сашино лицо Марина. - А как она волосы носила? А платье в горохах у ней было?

Саша стала рассказывать Марине о маме, и впервые подумала, что вернуть довоенную жизнь уже невозможно. Ключ от ленинградской квартиры лежал теперь у Марины за иконами. Но даже если случится чудо, и Саша вернется в Ленинград и откроет ключом свою комнату, никто ее там не ждет.

- А где работал отец? - выпытывала Марина. И услышав, что он ветеринар, подхватила Димочку на руки и закружилась с ним по комнате. - Да с такой профессией ему где угодно работу дадут! И лошадей пользовать умеет?

Саша улыбалась, ей нравилось, что Марина смеется, и Димочка заливается вместе с ней.

- Ма-мина, - называл ее теперь Димочка, - мама Ма­рина.

...Вера Викторовна весь год писала письма, искала родных своих подопечных. Она собиралась весной возвращаться домой, обещала взять с собой тех, кто захочет вернуться, и добивалась разрешения и проездных документов. Местные власти отказали, но Вера Викторовна написала в Ленинград, просила помочь им уехать домой, а «сирот передать в детдом по последнему месту жительства».

Отыскались на фронте отцы у трех мальчиков, им стали приходить письма. Приехала в станицу страшно худая, с седыми волосами и молодым еще лицом, мать одного из детей. Она лежала в стационаре в палате для безнадежных, когда ей предложили отправить детей на юг. Из трех детей, эвакуированных из блокадного города, остался в живых один сын.

- Город живет, город восстанавливается, - рассказывала она, держа вновь обретенного ребенка за руку, - везде столовые открылись, в магазинах снабжение хорошее, люди возвращаются.

Война подходила к концу, бои шли в Германии, и все ждали и надеялись, что скоро, совсем скоро войне конец. А похоронки все приходили.

Уже прошел год с той страшной ночи, когда увезли маму Фариду, Мурата и Руслана. Где-то в горах скрывался Ахмад, и не было от него никаких известий.

Саша боялась говорить об этом даже с Мариной.

Они вместе сажали огород, даже Димочка помогал. Грядки они устроили не только на огороде, но и перед домом, там, где всегда росли цветы. Картошку посадили до самого забора.

Виноград обвивал веранду, и широкие его листья защищали от солнца, которое уже палило вовсю. Димочку они днем укладывали поспать на веранде, и сами отдыхали, сидя на щелястых деревянных ступеньках.

- Отец ваш приедет, - приговаривала Марина, - пусть всего поест вволю. А уехать захочет, так я вам с собой картошки дам.

Димочка помогал сажать картошку, бросал в ямки картофельные ростки. Он подрос, загорел, а волосы, наоборот, выгорели под солнцем, и со светлыми волосами и большими карими глазами с длинными ресницами он становился все больше похожим на маму. И говорил Димочка с каждым днем все лучше, букву «р» теперь произносил совсем как взрослый. Он звал Марину мамой, а Саша не могла никак. Маму Фариду она называла «нана», и это было легко, потому что мамой была мама, что осталась навсегда в Ленинграде. А Марину назвать мамой не получалось.

В мае в станицу приезжал однорукий «поломочный». Он собрал казаков на сход, и мальчишки побежали по улицам с криками «Победа! Мир! Ура!».

- Конец войне! - говорила мама Марина со слезами. - Мир! Отец приедет, все будет хорошо! - она обнимала Сашу и Диму и плакала.

«Какой отец, - думала Саша, - наш ленинградский, или дада Бахир? И как дада Бахир найдет семью, если адрес в письме старой Галимы черным замазан?»

В середине лета уехала в Ленинград Вера Викторовна, увезла с собой девять мальчиков, обещала найти родных и рассказать, где остальные дети. Перед отъездом она обошла всех подопечных и оставила в семьях либо документы, либо точное имя, фамилию и адрес детей. Некоторых мальчиков вывезли совсем маленькими, они не помнили своей фамилии, не могли назвать имени. Маленький Тима оказался не Тимофеем, а Артемом, Темой, а рыжий Алик не Александром, а Алешей.

В августе Марина вернулась из пустого дома мамы Фариды расстроенная: хлеб с прошлой недели остался нетронутым. Она наведывалась в дом еще целый месяц, но хлеб никто не забирал.

Возвращались с войны станичники. Приезжали они из Симферополя, и дети все лето ходили на шоссе встречать автобусы. Встретив солдата, бежали вперед и кричали на всю станицу:

- Дядя Паша Меркулов вернулся! Федор Дегтярев приехал! Дядя Семен Суровцев идет!

Трижды за лето мальчишки бежали по улицам, крича:

- Ленинградец приехал! Чей отец приехал, эвакуиранные, выходите, признайте!

Саша, задыхаясь, бежала на площадь, и возвращалась, опустив голову и загребая босыми ногами мягкую пыль.

В село на правом берегу не вернулся ни один солдат.

А Марина ждала отца детей так же, как другие бабы в станице ждали родных. Она вынимала из сундука белые вышитые рубашки, казачьи штаны с лампасами, какие-то пиджаки и фуражки, развешивала все это во дворе на веревках, чтобы под солнцем выветрился лежалый дух. Перестирала мужское белье.

- Ты не думай, Сашенька, это не мужнино, - оправдывалась она, развешивая выстиранное на перилах веранды. - Я мужа вещи родным его отвезла еще в сорок втором. У братишки его семья большая, три сына и девчонки, - им пригодится. Я тогда на себе уж крест поставила, думала так бобылкой и проживу, - Марина поглядела на Димочку, который скакал по веранде верхом на прутике. - А одежда эта от отца моего осталась. Вот папка ваш вернется, будет ему на смену, пока новое себе не справит!

...Отец, настоящий, которого Саша уже почти не помнила, приехал в конце сентября. Было все еще тепло, а в середине дня солнце пекло как летом. Окна в классе были открыты.

- Военный идет! - сказал Васька Меркулов. - Можно мы поглядим, Антонина Сергеевна, да?

На военного, подходившего к сельсовету, смотрела из окон вся школа.

- Огурцов, что ли, - вслух думал Васька, - или стариков Кондрашевых? Не молодой уже мужик, вона, седой весь!

- Василий, это не наш, - строго сказала Антонина Сергеевна, - это, наверное, из Ленинграда. Дети, смотрите внимательно, может, узнаете его.

Саша боялась сказать, она даже дышать перестала. Вдруг она ошибается, и это не он, не ее замечательный, самый хороший папа. Он был совсем не такой большой, как помнилось Саше, и волосы почти совсем седые, а не каштановые, как раньше. И еще, ее папа ходил легко, словно танцуя, а этот прихрамывал. А вот очки с круглыми стеклами были совсем как у папы!

- Антонина Сергеевна, - прошептала Саша, - мне кажется, я думаю…

И она, не договорив, выбежала из класса и побежала так быстро, как только могла, вылетела на площадь и остановилась в туче пыли, ею же поднятой. Молча, смотрела на военного. Он подошел ближе и тоже молчал, внимательно ее разглядывал. Наконец, он присел перед Сашей на корточки и сказал устало:

- Здравствуй! Ты - Сашенька, да? - он уронил чемодан в пыль, протянул к ней руки. - Это ведь ты, доченька, скажи мне, малышка, скажи! Да, Сашенька?

И тогда Саша заплакала как маленькая, захлебываясь, размазывая по лицу слезы и сопли, потому что, наконец-то, она опять была прежней Сашенькой, папиной доченькой и малышкой. Она за один миг вспомнила всю их прош­лую жизнь, и квартиру, с огромной комнатой, где они с Сережкой бегали вокруг стола, и двор с круглым треснувшим фонтаном посередине, и маму, которая звала их через форточку ужинать.

- Сашуня, Сереженька, идите домой, папа пришел!

«Папа пришел!» - успела подумать Саша...

Очнулась она дома. Марина бегала из кухни в комнату, собирала на стол. Димочка сидел рядом с ней на кровати, а отец, держал Сашу за руку и мокрым полотенцем обтирал ей лицо.

- Саша, - тянул ее за руку Димочка, - Саша, смотри, это папа! Правда, это папа, да?

- Сашенька, деточка моя, - подбежала к ней Марина, - это ж папка твой! Приехал! Ты ж так его ждала, посмотри, доченька, посмотри, Сашенька!

Топая ногами по дощатым ступенькам, на веранду поднимался с отцовским чемоданом Васька Меркулов.

- Ваш-то, как Сашку увидал, про чемондан и не вспомнил! Вот я и приволок, - доложил он, довольный собой. - Правда, что ли, Сашкин отец, да, теть Марин?

Васька во все глаза смотрел на медали, обошел с другой стороны, проверил сколько орденов.

- Ну, у Федьки Дегтярева наград меньше, но у дяди Суровцева поболе будет, - солидно подвел итог. - Встречи будете делать? Народ звать? - деловито спросил он Марину.

Встречи, то есть гулянка по случаю приезда фронтовика, затянулась до глубокой ночи. И песни пели, и про войну рассказывали, и даже поплясали во дворе перед домом. Димочка давно заснул на коленях у папы, и Саша уложила его на печку. Гости разошлись за полночь. Отец, захмелев от выпитого, уже спал на кровати. Марина стелила себе на лежанке.

- Марина, - дрожащим голосом спросила Саша, - тебе мой папа понравился?

- Сашенька, - повернулась к ней Марина, - не бойся, донечка моя, не плачь, я поперек вам не стану! - она порывисто обняла Сашу, прижала к себе. - Все будет, как я обещала: захотите обратно в Ленинград - поедете. Останетесь - милости просим.

- А папа? - настаивала Саша.

- Хороший он у вас, по всему видно, - согласилась Марина, - поживем, присмотримся, поглядим, что Бог даст.

На печке захныкал Димочка, и Марина, вскочив на лавку, сняла его, полусонного, вниз и понесла в холодный коридор, где на ночь ставили ведро. Саша всю ночь ворочалась рядом с Димочкой, брала его за руку, перебирала маленькие теплые пальчики. Димочке хорошо у Марины, он уже привык. Ну как теперь его от мамы Марины оторвать?

После школы Саша всегда брала Димочку на прогулку. Раньше, гуляя с Димочкой, часто рассказывала ему о Сереже. И всегда о том, как Сережа ей в вагоне суп отдал. Димочка обнимал Сашу и, утешая, маленькими ладошками размазывал ее слезы по щекам. Он совсем не помнил Сережу. Папа теперь гулял с ними. Они уходили по тропинке на берег реки, садились на бревна, и Димочка начинал расспрашивать папу о войне. Папа рассказывал смешные истории, и Димочка заливался смехом, а отец и Саша переглядывались, словно знали что-то, что Димочке еще было не понять. Потом Димочке надоедало сидеть на бревнах, и он бегал по берегу, бросал в воду камешки и кричал «Смерть фашистам!». Тогда папа осторожно расспрашивал Сашу об ее войне. Саша рассказывала ему о госпитале, о том, как их везли на барже по Ладоге, а потом в вагоне с Верой Викторовной. И как долго ехали они с Селимом по пыльной дороге со станции, и как нана Фарида несла ее домой на руках. Отец не торопил ее, не задавал вопросов, только слушал, и дрожащая рука его гладила Сашину голову, прижатую к его груди. Сердце у папы билось тяжело и неровно.

В Ленинград отец решил не возвращаться, по крайней мере, до весны. Он уже работал во вновь открытой ветстанции, ездил по селам на молодой игривой кобылке Катюше. Димочка просто обмирал от восторга, когда ему удавалось проехаться на лошадке.

В конце ноября в горах упал снег, подули зимние ветра. Марина нашла в сундуке для подросшей за лето Саши теп­лое пальто. Димочка, одетый в кожушок и маленькую кубанку, играл во дворе в войну. Саша теперь гуляла с ним по улице до самого моста. Они всегда останавливались и смотрели на другой берег. Димочка уже не помнил дома мамы Фариды, стал забывать и братьев. Но Саша все еще ждала приезда дада Бахира. По рассказам мамы Фариды, дада Бахир был настоящим богатырем. Он, конечно же, сможет привезти обратно всю семью! Еще Саша очень скучала по Мурату. Он был похож на Сережу, такой же добрый, заботливый, все время помогал им с мамой Фаридой. Сейчас, наверное, Мурат стал еще выше, ему в январе должно было исполниться шестнадцать. И Руслан тоже подрос и помогает маме Фариде. А маленький Джамал живет с тетей и дядей в городе.

«Ничего, что они все порознь живут, - думала Саша. - Мы тоже пять лет не виделись, но теперь-то все вместе! - И слезы наворачивались на глаза. - Вместе, только без мамы и Сережи».

Марина в ту холодную осень летала как на крыльях. Она достала из сундука довоенные платья и юбки, повязывала ярко-синие полушалки, так шедшие к ее голубым глазам. Оказалось, что Марина не всегда носила длинные темные юбки и белые платки, закрывавшие лоб. Волосы свои она как всегда укладывала короной, но придя домой, вынимала шпильки и опускала косы на спину. И отец Сашин смотрел на Маринины косы, и любовался ее цветастыми платьями и вязаными кофтами с вышитыми на них синими и розовыми цветами.

Марина и для Саши связала теплую кофту из беленой шерсти, и цветы она на ней вышила. А когда ездила с отцом в Симферополь, привезла для Сашиных косичек белые шелковые ленты. И куклу ей привезла целлулоидную, и мячик для Димочки настоящий, резиновый - ни у кого в станице еще не было. С этим мячиком Димочку брали в игру большие ребята, то-то он радовался!

На другом берегу еще летом поселились приезжие. Они жили на улице, что вела к сельсовету, в станицу пока не ходили, по всему видно опасались. Бабы, ходившие на речку стирать, видели, что приезжие носят вещи прежних хозяев.

- Не нам их осуждать, - говорил отец, - они через ад прошли. Сколько народу война сгубила! Целые села остались в чем были, дома сгорели, мужья инвалидами вернулись, сыновья без вести пропали. Полстраны в землянках живет, рубашки сменной и той не имеет.

- Они, небось, и не знают, что с теми, кто дома оставил, случилось, - говорила Саше Марина. - Может им сказали, что фашисты всех уничтожили, либо еще какую брехню. Ты, гляди, доченька, поосторожнее будь с ребятами с того берега, не сболтни им чего.

Дети с правого берега ходили теперь в школу в станице, но держались особняком, играли своей группкой и почти не разговаривали с местными. Антонина Сергеевна определила всех в первый класс: никто из приезжих ни писать, ни читать не умел, хотя многие из них были старше Саши.

К новому году в клуб привезли елку, и младшие школьники вместе с Антониной Сергеевной целый день мастерили елочные украшения. Она дала им целую пачку ваты, и еловые ветки украсили ватным снегом и сосульками. Из газетной бумаги вырезали кружевные снежинки и фонарики, а зал украсили клееными крахмальным клейстером цепями из цветной бумаги, привезенной директором совхоза из Симферополя. На торжественное собрание Марина нарядила Димочку в вышитую рубашечку, велела Саше надеть новую кофту и косички ей заплела белыми бантами, а сама вдела в уши сережки с синими камушками. Отец в костюме с белой рубашкой под распахнутой шинелью дожидался их на веранде. Саша вспомнила, как перед войной они шли на торжественное первомайское собрание в клубе кавалерийского училища. Маленький Димочка лежал в кроватке, а мама бегала из кухни в комнату с горячими щипцами и завивала волосы. И платье у мамы тоже было красивое, как у Марины, и папа так же дожидался их во дворе, курил, сидя на перилах разбитого фонтана. Сережа был в белой рубашке, Саша в белом матросском костюмчике с юбкой в складках и в белых ботиночках с высокой шнуровкой.

Как давно все это было! Мама и Сережа остались в прошлой жизни, а Саша и папа с Димочкой теперь так далеко от них.

«А я в другой жизни и с другой мамой, - подумала Саша, и удивилась: значит, Марина ее мама в этой жизни? - А кто же она, конечно, мама, вон, Димочка ее так любит. А я? А вдруг ее тоже увезут, как маму Фариду?»

Марина закончила заплетать Сашины косички, завязала бант.

- Ну, пойдем, Сашенька, - сказала она, - а то папа нас заждался. - Она внимательно оглядела Сашу. - Что ты так побледнела, доченька, что случилось, скажи мне?

- Ничего, мама, - само вырвалось у Саши, и она подняла на Марину глаза, полные слез. - Ничего… - прошептала она. И вдруг порывисто обняла Марину и прижалась к ее груди. - Марина, ты не умрешь? И не уедешь?

На торжественное собрание они, конечно, опоздали, но никто из них не расстроился.

...После нового года подморозило, и Димочка простыл. Он лежал на печке с завязанным Марининым платком горлом и пил теплое молоко и отвар из сушеной малины. В воскресенье Саша с папой ушли гулять без него. Они молча дошли до берега, но сидеть на поросших мхом камнях было холодно, и Саша с папой повернули к мосту. Не сговариваясь, перешли они по ходившему ходуном под ветром мосту на другую сторону.

- Я покажу тебе дом наны Фариды, - сказала Саша, и они пошли вверх по улице. Дом глядел на них нежилыми окнами. Занавески задернуты, калитка завязана веревочкой, - Марина сказала, что так сразу будет понятно, что хозяева уехали ненадолго и обязательно вернутся.

- Вот наша чинара! - показала рукой Саша. - А в печке мама Фарида лепешки пекла. Я в первый день подумала, что они мне снятся, лепешки эти. Мурат мне дал совсем маленький кусочек, они боялись, что я еще больше за­болею.

Отец молча сжимал Сашину руку.

- А мама нам хлеб кипятком разбавляла, - вдруг вспомнила Саша, - моя мама, ну, настоящая. И говорила, что мы должны есть медленно-медленно и представлять, что еды очень много. А сама заснула и умерла. Димочка даже не плакал, он еще маленький был, не понимал.

- А Сережа, - глухо спросил отец, - он как?

- Сережа тоже, - сдавленным голосом сказала Саша, - тоже заснул. Это уже в поезде было, - прошептала она, и слезы полились по щекам… Папа, ну почему он? Ведь он самый лучший, я так за ним скучаю, так скучаю… - Саша заплакала в голос.

Папа прижал ее к себе и гладил по завязанной Марининым пуховым платком голове.

- И я скучаю, малышка, и мне его так жалко, что в груди болит. И маму, и Сережу… Но мы с тобой и с Димочкой вместе, мы будем жить, война закончилась, все позади. Не плачь, Сашенька, не надо, малышка, Сережа не любил, когда ты плакала.

Папа увел Сашу от дома мамы Фариды, они дошли до площади перед сельсоветом. Улицы были пусты, никто не встретился, никого не было и на площади. Саша стала рассказывать, как увозили маму Фариду с мальчиками. Рассказала и о том, как Марина переплыла речку и прибежала на площадь в самый последний момент, чтобы спасти ее и Димочку. В первый раз Саша вспоминала и рассказывала о той страшной ночи, и перед глазами у нее встала как живая Марина в мокрой одежде, офицер, не сводивший глаз с намокшей блузки. И повзрослевшая за полтора года Саша поняла, что сделала Марина ради их спасения.

- Папа, - схватила она отца за руку, - папа, а правда, Марина красивая? Она из-за нас речку переплыла, она Димочку выхаживала, она, знаешь, какая хорошая!..


Весной папа с Мариной записались в сельсовете, и первого мая справляли свадьбу. Это была первая свадьба после войны, и гулять решили в клубе всей станицей. Маринина сестра Галина была посаженной матерью, и встречала молодых с настоящим караваем - подарком от директора совхоза. Марина в белом газовом шарфике казалась Саше красивой как артистка. Детям разрешили плясать до конца свадьбы, и они веселились до полуночи. Димочка спел для мамы с папой, - у него обнаружился хороший слух, услышав лишь раз по радио, он запоминал любую песню. Саша, одетая в нарядное платье, перешитое из Марининого довоенного крепдешина, ему подпевала:

- Здесь идут проливные дожди,

Их мелодия с детства знакома.

Дорогая, любимая, жди,

Не отдай мое счастье другому.

- Вона как, из-за Маринки от Ленинграда отказался! - судачили на свадьбе бабы.

- Да че там хорошего в Ленинграде? - убеждала соседок Галина. - Вон, слыхали «проливные дожди», да сырость, да холода зимой. А после блокады там больные все. Я-то помню, какой Сашеньку привезли - елюшки дышал ребенок. А сейчас - козочкой скачет. Малыш вообще помер бы, если б Фарида не выходила. - Галина ойкнула, закрыла рукой рот и боязливо огляделась вокруг.

- А что, - зашептала соседка, наклоняясь к ее уху, - писем от них не было? Где они, как там живут, может, кто знает?

- Я тоскую по русским полям.

Мою боль не унять мне без них.

И по серым любимым глазам... - выводил Димочка.

- Ох, - вздыхали женщины, - только бы сложилось с ленинградским этим, заслужила Маринка счастье. Иван, муж ейный, ее смертным боем бил за то, что не рожала.

- Ведь в реку кинулась, детей спасала, когда их увозить хотели! - вспоминали бабы. - Он теперь ей по гроб жизни обязан, что себя не пожалела!

- А офицерик, что главный у них был, как на Маринку-то запал, - хихикнула одна.

- Не уступи она, увезли бы всех детей ленинградских, - вздыхала Галина.

И снова шептались и переглядывались женщины.

- Марина и Михаил! Будьте счастливы! Горько! - поднимали стаканы гости.

Гармонист в вышитой праздничной рубашке завел:

- Как на грозный Терек выгнали казаки…

- Ну, Сашенька, поздравляю тебя, - обняла ее Антонина Сергеевна, прощаясь, - у тебя теперь есть мама. Самая доб­рая, самая красивая, самая любящая. Какие же вы с Димой счастливые дети!

Домой из клуба папа вел за уздечку Катюшу, на которой ехала Марина со спящим Димочкой на руках. Сашу забрала к себе спать тетка Галина.

Через месяц Саша закончила четвертый класс. По всем предметам у нее были пятерки, только по математике четверка. Детей летом распределяли по совхозу: кого на почту, кого на виноградники, кого в детсаде помогать. Саша просилась к папе на ветеринарную станцию, но детей туда не брали. Одноногий учитель Павел Иванович позвал расстроенную девочку помогать в школе. Нужно было привести в порядок школьную библиотеку, сделать опись книг и список учебных пособий. Павел Иванович не мог сам ни на стул влезть, ни нагнуться, без помощника ему не обойтись. Саша проработала с ним до самого августа и очень к нему привязалась.

В конце августа Павел Иванович женился на медсестре Симе из станичного медпункта. Сима тоже воевала, ушла на фронт в шестнадцать лет, сразу после медучилища, набавив себе два года. С войны вернулась с медалями. Она была ранена, на руке у нее белел длинный шрам. Павла Ивановича и Симу очень почитали в станице. Свадьбу они играли по казачьему обряду. Сашу Сима просила быть у нее младшей подружкой и на рассвете в день свадьбы отнести жениху вышитую невестой свадебную рубаху.

- Приняли тебя у нас, Сашенька, - радовалась за нее Марина, - Симочка казачка, здесь родилась, семья у нее большая, считай вся станица родственники. Уж если она тебя выбрала рубаху нести, то ты ей по сердцу пришлась. Наша ты теперь!

После свадьбы, когда Марина вела ее, сонную, за руку по темной улице, Саша, наконец, почувствовала, что они идут домой, и что другого дома у нее теперь быть не может. Ее дом там, где есть папа и мама Марина.


В Ленинград Саша попала только через шесть лет. Отец настоял, чтобы она училась в Ленинграде, и сам, впервые после войны, поехал навестить родной город. В их комнате жила отцова сестра, тетя Таня. В сорок третьем, когда детей уже эвакуировали, тетка перебралась из освобожденной Вырицы в Ленинград. Квартира была пуста, лишь кое-где оставшаяся мебель да фотографии на стенах напоминали о том, кто жил в гулких комнатах до войны. Овдовевшая еще в финскую кампанию и потерявшая в войну обоих сыновей, тетя Таня была очень рада возвращению племянницы.

- Вот прихожу с работы и сижу сиднем, в окно глядючи, - жаловалась она, - слова по-доброму сказать не с кем. Я за Сашенькой пригляжу, я и постираю, я и сготовлю, а она пускай учится, пускай свои книжки читает!

Марина прислала тете Тане подарки: темно-синюю вязаную кофту и теплый платок из козьего пуха, связанные специально для нее. На манжетах и воротнике кофты Саша сама вышивала узоры, о чем папа сразу же рассказал тетке.

- Женщины мои кофту тебе вязали, вместе вечерами сидели, свет жгли. Марина хотела, чтоб тебе по сердцу пришлось, чтоб носила с удовольствием.

- Подарки-то какие, милые вы мои! - умилилась тетка. - Повезло тебе, Мишенька, опять повезло! Глянь, какая женщина хорошая, да мастерица, да заботливая! Ты держись ее, она, вон, детей приняла, как своих воспитала.

И ведь вязала Марина твоя, думала обо мне, старалась! Небось и Сашеньку учила рукодельничать!

- Учила, - подтвердила Саша, - я и вязать, и вышивать могу.

Из всех довоенных соседей в квартире остался только портной дядя Гриша. Его самого и жену его тетю Маню вывезли из города уже перед самым снятием блокады. Дети их, близнецы Муся и Костя, умерли еще в первую блокадную зиму. Дядя Гриша выжил, похоронил жену, и вернулся на Васильевский, по его словам, «доживать». Остальные соседи были новые, незнакомые.

Саша ходила по родному городу и не узнавала его. Линии Васильевского острова, казавшиеся в детстве бесконечными, как-то съежились, раньше огромные дома оказались не такими уж высокими. И только Нева осталась прежней стальной лентой, колыхавшейся на северном ветру. Они с отцом снова ходили по Большому проспекту, вспоминали Сережку и маму. Саша говорила о них без слез, боль не то чтобы прошла, но стала глухой, далекой, как будто старая рана, которая болит и ноет в непогоду. Ты привык к этой боли, научился жить с ней, радоваться, смеяться, мечтать, хотя знаешь, что боль эта никогда тебя не отпустит. Только здесь, во дворе с треснувшим фонтаном посередине, Саша рассказала папе о соседке, которая забирала мамины платья, и даже о полтарелки супа, которая могла бы спасти Сережу, а спасла ее, Сашу.

Перед папиным отъездом они принесли на Пискаревское кладбище белые и розовые пионы, мамины любимые, и разбросали цветы на могиле блокадников.

С тетей Таней Саша сжилась легко, тетка заботилась о племяннице. Мамины довоенные платья теперь были Саше почти впору, и тетя Таня переделывала их по-модному, зауживала в талии, укорачивала подол. Саша убегала в институт затемно и возвращалась почти всегда при свете фонарей. Все-таки школа в станице - не ленинградское обучение, а быть хуже всех Саше совсем не хотелось, поэтому после лекций она шла прямиком в читалку и просиживала там допоздна. Тетя Таня ждала племянницу с ужином, заботливо уложенным между подушками, чтобы не остывал.

Уехать в станицу на летние каникулы после первого курса у Саши не получилось: ей предложили работу на кафедре анатомии и физиологии, подменить ушедшую в отпуск по родам лаборантку. Заработанные деньги пришлись очень кстати, потому что зимнее пальто стало подросшей за год Саше мало. Тетя Таня добавила совсем немножко, и сосед по квартире дядя Гриша «построил» для Саши шикарное зимнее пальто на двойном ватине, чтобы «девочка не сутулилась от зимы». Саша в новом пальто самой себе казалась совсем взрослой. Марина с оказией прислала ей шапку «как у новой докторши» и такие же варежки.

- Красавица моя! - восхищалась тетя Таня. - Вся в маму покойную, а уж Зина была первой красавицей на Васильевском. Мишенька, когда привез ее к нам на смотрины, у мамки нашей глаза на лоб вылезли от красоты такой невиданной!

На Сашу в ту зиму впервые стали обращать внимание парни, приглашали на каток, звали в кино. Саша приводила с собой на свидание подружек, и как-то само собой получалось, что парень увлекался одной из них, и больше Сашу не тревожил.

Страшное известие о смерти вождя застало Сашу на практике в детской больнице. Успокоив детей, ничего еще не знавших, но взволнованных слезами врачей и нянечек, Саша долго смотрела из окна на невскую воду под мостом, вновь переживая тот страшный день. Она вспоминала как нана Фарида в последний раз заплела ей косички, и рука потянулась их потрогать, но волосы у нее теперь были убраны под белую косынку. Где-то сейчас нана? Где Мурат, Руслан и что стало с Ахмадом? Почему так и не вернулся домой дада Бахир?

Перед самым отъездом в Ленинград Марина рассказала Саше, что когда она весной сорок шестого ездила в Симферополь, то разыскала Виктора, мужа Мадины, сестры Фариды. До войны он работал учителем, вернулся с фронта без руки, его выдвинули в завучи. Своих детей у них с Мадиной не было.

- У меня нет племянника Джамала, - сказал Павел Марине, - у меня есть сын Женя, Евгений Викторович, и вся эта история мне стоила очень дорого. Близкие родственники жены сосланы, я карьерой мог поплатиться! Ни я, ни моя жена не видим надобности это обсуждать.

- Джамалу с ними плохо не будет, - убеждала Сашу Марина. - Они теперь ему родители, своих детей нет, ему вся ласка достанется. А то что русским его сделали, так это тоже понятно. Ребенку расти, учиться, жить, русским будет - все дороги открыты. Фарида все равно его к себе взять не смогла, иначе давно бы за ребенком приехала.

Саша кивала, соглашалась, но ей было очень грустно. Вот была семья, хорошие, добрые, отзывчивые люди. В трудное время приняли в дом двух больных детей, выходили их, заботились, любили. И в один день семьи не стало.

В то лето, приехав в станицу на каникулы, Саша узнала, что Альфия, внучка чабана Кулаева вернулась в родной дом.

- Не ходи к ней, - сказала Марина. - Бабы ходили, расспросить хотели, что да как, а муж ее их даже во двор не пустил, наорал на них, чтоб в чужую семью не лезли. И Альфие запретил с ними разговаривать.

- Так она замужем? - удивилась Саша. - А кто ее муж? Ей ведь, наверное, и восемнадцати еще не исполнилось, я ее совсем маленькой помню.

- Она с Дуняшкой, Галины дочкой, в один год родилась. Я помню тогда новый мост достроили, а мы, бабы еду варили, чтоб, значит, после митинга праздновать. Так Дуняшка и Альфиюшка еще в пеленках были, обе сверточком под телегой спали. Стало быть, ей семнадцать сравнялось, не боле.

Саша все-таки решила попытаться поговорить с Альфией, и через пару дней собралась ее навестить. Она надеялась, что сможет хоть что-то узнать о своей семье. Странно, но даже восемь лет спустя она все еще считала нану Фариду и братьев своей семьей, и скучала по ним так же, как по маме и Сереже.

Саша застала Альфию одну. Муж ее еще утром уехал в Симферополь по делам. Альфия развешивала во дворе выстиранное белье, и платье ее развевалось по ветру, обнимая заметный уже живот. Поминутно оглядываясь, опасаясь, как бы кто из соседей не увидел и не рассказал мужу, Альфия быстрым шепотом рассказала Саше как они бедствовали в ссылке.

- Чуть не половина людей от тифа поумирали, - шептала она. - Дедушку еще в дороге с поезда сняли, умер, наверное. А мама моя уже на месте простудилась. Ветра там сильные, зимой холодно - жуть, снегом все засыпает. Твои успели до снега мазанку слепить. Мурат на шахте работал, а Руслана еще на работы не брали, он топливо собирал. Потом нана твоя тифом заболела, и Руслан вместе с ней, заразился, видать. Мурат их в одной могиле похоронил, три дня после работы яму рыл. А через неделю пропал он. С тех пор его никто не видал.

Саша вернулась домой сама не своя. Перед глазами стояла как живая нана Фарида. Сердце закаменело как тогда, когда умер Сережа, слез не было, только боль. «Нана, нана Фарида!» - шептала Саша. Бедная нана, бедный маленький Руслан. Марина, встретившая ее в дверях, сразу все поняла.

- Фарида? - спросила она.

Саша кивнула. Они долго сидели на ступеньках веранды, пока Саша, наконец, рассказала обо всем, что узнала от Альфии.

- Сашенька, доченька моя бедолажная, - плакала вместе с Сашей Марина. - И Фарида, бедняжка, сгинула, и ребята ее…

На следующей неделе Марина встретила у магазина Альфию с мужем. В муже ее она признала сержанта Трошина.

- Он ведь Альфиюшки годков на двадцать старше! - возмущалась Марина. - Взял девчонку малолетнюю, сироту, когда ей деваться было некуда!

Уезжала Саша с тяжелым сердцем.

- Надо жить, дочка, надо это все пережить, - обнял Сашу на прощание папа.

Саша смотрела из окна вагона на убегающие вдаль подсолнуховые поля. Сколько потерь, сколько загубленных жизней!

Все годы она думала о нане Фариде и братьях как о живых. Она мечтала, что когда-нибудь они будут снова сидеть под чинарой - нана, Ахмад, Мурат, Руслан, Джамал и Димочка-Дамир. Потом заскрипит калитка и войдет дада Бахир, великан с добрым лицом.

Не будет этого. Никогда. Умерли нана Фарида и Руслан, Джамал и Дамир уже не помнят этой семьи, затерялись, пропали без вести дада Бахир, Ахмад и Мурат...

Говорят, время лечит. В Ленинграде Саша вновь с головой ушла в учебу, дни летели незаметно. Саша все так же просиживала допоздна в читалке, возвращалась домой затемно, радуясь, что стараниями тети Тани она была избавлена от бытовых забот. Тетя взяла на себя их немудреное хозяйство, и жила успехами племянницы, рассказывая об ее учебе в институте всем соседям. Саша была еще только на третьем курсе, когда к ней начали приходить за советом приболевшие соседи и тетины подружки. Как ни пыталась доказать она, что лечить еще права не имеет, женщины настаивали.

- Скажи хоть к какому врачу идти! - просили они.

- Посоветуй, что сделать, чтоб хуже не стало! - упрашивали другие.

- Непременно, что ли, под нож ложиться? - допытывались третьи.

После третьего курса Саша опять не смогла съездить к родителям. Тете Тане сделали серьезную операцию, и Саша почти месяц выхаживала ее, повезло, что все случилось во время каникул.

Когда окончила четвертый курс, ей предложили поработать медсестрой в той же детской больнице, где она проходила практику на первом курсе.

Саша любила остановиться на площадке между этажами и смотреть на Тучков мост. Вторая смена заканчивалась поздно вечером, и тетя Таня, переживая за Сашу, наладилась приходить за ней к концу смены. Она пила чай с вахтером дядей Мишей, дожидаясь племянницу, и неожиданно для всех очень с ним сблизилась. Стала приносить к чаю испеченные ею ватрушки и шаньги, и приходить за час до окончания Сашиной смены, чтобы основательно почаевничать. Дядя Миша очень огорчился, когда Саша, которая подменяла ушедшую в декретный отпуск медсестру, перестала работать в больнице. Он стал наведываться к тете Тане на чай в свободные вечера, а потом и замуж ее позвал. Но тетя Таня твердо сказала, что Сашеньку не бросит, выучит ее, как брату обещала, а уж через годик, когда племяшка станет врачом, тогда и свою жизнь устроить можно.

Дядя Миша теперь к ним приходил уже на правах родственника, чинил просевшие дверцы буфета, паял кастрюли, ставил на Сашины туфли новые набойки.

Однажды дядя Миша принес сибирского котенка. Даже через десять лет после снятия блокады это был особенный подарок. Когда Саша окончила институт, Мурик вырос в пушистого кота с королевскими манерами. Он считал своей обязанностью шипеть на каждого, кто приходил к ним в дом, особенно не любил парней, которые пытались ухаживать за Сашей, и часто нападал на них в темном коридоре, царапал и пытался укусить. Сашу его повадки смешили, а кавалеры позорно бежали, спасаясь от Мурика.

После выпуска Сашу распределили все в ту же детскую больницу, бывшую больницу Святой Магдалины, напротив Тучкова моста.

Тетя Таня летом перешла жить к дяде Мише.

На Сашин выпуск и на гулянку, свадьбой называть это тетя Таня воспротивилась, в Ленинград приехали папа с Мариной. Саша с удовольствием показывала Марине родной город. На Пискаревское кладбище папа хотел пойти только с Сашей, но Марина настояла, и они пошли втроем. Здесь уже началось строительство мемориального комплекса, пройти можно было только по одному по узким тропинкам. Они рассыпали по могиле мохнатые розовые пионы, молча постояли, и двинулись к выходу. На полдороге Саша, оглянувшись, обнаружила, что Марина не идет за ними. Она вернулась обратно и застала Марину все еще стоящую у могилы.

- Спасибо, Зина, спасибо тебе за детей! - тихонько говорила она.

Саша обняла ее за плечи.

- Пойдем, мама!

Саша проводила папу с Мариной на вокзал. Папа обещал, что на зимние каникулы пришлет в Ленинград Диму. Димочке уже шел шестнадцатый год, еще пару лет и школу закончит. Пускай парень посмотрит город, по музеям походит.

Саша возвращалась с вокзала, размахивала новой сумочкой, купленной для нее Мариной в Гостином Дворе, и сама себе казалась очень взрослой и красивой. Черные кудри ее трепал прохладный ветер, каблучки новеньких туфель звонко цокали по каменным плиткам двора. Парень, сидевший на скамейке у подъезда, повернул голову и пристально посмотрел на Сашу. Она поспешила в парадное, и стала подниматься по лестнице. Парень тоже вошел в подъезд, и подняв голову к Саше, которая уже успела подняться вверх на один лестничный пролет, позвал:

- Асия!

...Они с Муратом сидели у открытого окна. С Невы тянуло холодом, и Саша куталась в старый тети Танин платок. А Мурат, казалось, не замечал холода. Саша уже накормила его, убрала посуду, и теперь слушала его невеселый рассказ.

- Мама как-то сразу поняла, что отец не приедет. А я ждал. Так и не знаю, что с ним случилось, где он сейчас. Война кончилась, все домой вернулись, ну, кроме тех, что в лагерях. А сейчас и тех освободили! А отца нет…

- Ты пей, пей, - подливала ему чай Саша.

- Я маму и Руслана похоронил, ну, и подумал, что надо бежать. А что, ждать пока я сам от какой-то болячки помру, либо на шахте надорвусь? До Кустаная пешком дошел. Там на базаре пришлось мамины браслеты продать. Бабай какой-то для внучки купил, хорошо заплатил. Мне на поезд удалось пристроиться до Челябинска. Потом в Уфу перебрался. Там один человек с документами помог, за деньги, конечно. Я уже двенадцать лет Марат Бахиров. Отцово имя фамилией сделал…

- Я понимаю, Мурат…- шептала Саша.

- Я все время о тебе думал, представлял, как ты в школу пошла, какие косы выросли, какие платья носишь. Гляжу на девушек и думаю: - Вот и Асие такое платье бы подошло!

- А нана меня вспоминала? - спросила Саша.

- Каждый день о тебе говорили. И она, и Руслан… Он, когда умер, был такой маленький, худой, почти прозрачный. Жалко их было, Асия, так жалко…

Мурат вскочил на ноги и повернулся к окну, сдерживая слезы. Саша порывисто обняла его за плечи, и они вместе стояли у окна, пока на подоконник не взобрался Мурик и стал тереться о Муратов бок.

- Смотри-ка, признал! - удивилась Саша. - Он вообще-то чужих не жалует!

- Значит понял, что я не чужой, - Мурат посмотрел Саше в глаза. - Расскажи мне все что знаешь!

Саша рассказала Мурату про Ахмада и Джамала.

- Живой, Джамал, братишка, значит! - обрадовался Мурат. - Хоть так, а все-таки с родной теткой. А Ахмад, значит, пропал. Либо ушел куда, либо…

- Он жив! - возразила Саша. - Просто он, как и ты, ушел в безопасное место, и живет где-нибудь, может быть в той же Уфе, или в Казани.

- Вот и я верю, Асия, - тихо сказал Мурат. - И в тебя верил, только этим и выжил. Ты ведь будешь со мной, да?

Назавтра они нагрянули к тете Тане с дядей Мишей и ошарашили их своей новостью.

- Вот, значит, кого-такого Сашенька дожидалась! - воскликнула тетка. - Ничего парень, чернявый как Сашенька, глазастый, и любит, по всему видать, глаз от девки не отводит! Детки будут в нашу породу. У нас вся семья была волосом черная. Была… - она всхлипнула, - и сыночки были, ровно воронята черные, и брат Васенька…

Дядя Миша обнял ее за плечи, похлопал по спине.

- Ну, будет, Танечка, будет, у детей радость, а ты слезами исходишь. Лучше бы на стол собрала.

Мурат тете Тане понравился, а дядя Миша просто сиял от удовольствия.

- Будет мне с кем на рыбалочку зимой сходить, да в баньку попариться, да подсобить в любом деле! Парень, сразу видно, не ленивый.

Свадьбу сыграли скромную, позвали соседей, студентов-сокурсников. Папа с Мариной так скоро снова приехать не смогли. Объяснить, почему они не приехали играть свадьбу в станицу, Саша в письме не смогла, но обещала, что приедет в следующем году и все расскажет сама. Марина, кажется, обиделась, но Саша боялась за Мурата, и не могла доверять тайны бумаге. Написала только, что жених родом с «другого берега».

Зимой в гости приехал Дима. Он не узнал Мурата, время в доме мамы Фариды помнил очень смутно. Город ему понравился, но учиться он хотел в Симферополе, а жить в родной станице. У него уже была девушка, и после армии они хотели играть свадьбу. Девушка, по словам Димы, красавица, потомственная казачка.

- А потому, - солидно рассуждал он, - надо Настю скорей замуж брать, а то еще перехватит кто!

...Следующим летом Саша поехала в станицу рожать. Ехать пришлось одной. Они боялись, что Мурата узнают соседи. Он так и жил Маратом Бахировым, по фальшивым документам. Работать устроился ювелиром в дом быта, чинил браслеты часов, подгонял по размеру обручальные кольца, делал нехитрые украшения на заказ. Дома Мурат оборудовал рабочее место в кладовке, вывел на балкон вытяжку, чтобы запахи не беспокоили Сашу, и на заказ создавал настоящие произведения искусства. Саша уговаривала его взять патент, а когда все же уговорила, сама удивилась, как легко это было сделано. Правда, помог дядя Миша, который отыскал нужного знакомца.

Но все эти хлопоты не заслоняли для Саши главного: их с Муратом любви. Он, казалось, отдавал ей все, что недодал матери и братьям. Каждый день Мурат говорил ей как она прекрасна, как добра и умна, заботлива и какое счастье, что у него есть такая необыкновенная звездочка - его Асия.

Сашин первенец оказался похож на маленького Димочку.

- Ай, красавчик какой, ай казак! - восхищалась медсестра Сима, принимавшая ребенка. Она радовалась за свою маленькую подружку не меньше Марины и папы.

- Вот вам внучек! - торжественно вынесла она малыша на веранду, где отец, дожидаясь известий, уже скурил пачку папирос. - Растите, любите, балуйте!

Вечером к ним в дом потянулись соседи, друзья. Праздновали, как полагается, рождение первенца. Саше было очень жаль, что Мурат не с ними, но ничего поделать она не могла. Папа и Марина одобряли такую осторожность, тем более, что бывший сержант Трошин обязательно бы донес на Мурата.

В Ленинград Саша возвращалась с папой и Мариной, они, наконец, смогли встретиться с зятем...

Тетя Таня с дядей Мишей нянчили маленького Руслана, потом двойняшек Сережу и Зину. В начале мая старики уезжали с детьми на все лето в станицу, где малыши, не разлей вода, дружили с ребятами рано женившегося Димочки. Руслан с годами потемнел, стал больше походить на Мурата, а Зина и Сережа и родились смугленькими.

- Я говорила, говорила, «воронята» будут! - торжествовала тетя Таня.

Живя в станице, Саша никогда не переходила мост через реку, а проходя мимо, старалась и не смотреть на другую сторону. Марина рассказала, что в дом наны Фариды вселилась пожилая пара: военный инвалид и его жена, и что она развела огород, и кроликов держит, и кур.

- И дом побелили, и забор подправили, - рассказывала Марина, - все лучше, чем пустой бы стоял!

Тем летом Саша несколько раз встречала спившегося Трошина перед магазином. Он не узнавал ее, стоял понурясь, ждал пока откроется палатка рядом с магазином. В палатке продавали «на разлив» местное вино. Выпив два стакана вина, Трошин начинал рассказывать о своих фронтовых подвигах, а если слушателей не находилось, то брел по пыльным улицам станицы и орал благим матом военные песни. В начале августа он сорвался с крутого берега в реку. Это случилось ночью, свидетелей не нашлось. Труп обнаружили уже утром, тело побило о камни, но далеко не унесло.

Марина вызвалась помогать готовить поминки, Саша пошла с ней. Альфию, молодую вдову, было жалко до слез. Ежедневные побои мужа превратили ее в старуху, старое платье висело на ней, кофта казалась огромной, волосы начали седеть. Она судорожно, трясущимися руками, прижимала к себе детей. Испуганные дети плакали, а Альфия ни на кладбище, ни на поминках не проронила ни слезинки.

- Поверить не могу, что свободна, - шептала она Саше прощаясь. - Как теперь заживу, как заживу, без страха, сама себе хозяйка! Какое счастье, что дети этого проклятого больше не увидят!

- Без страха, без страха, - повторяла про себя Саша по дороге домой. Но страх оставался с ней.

Страх, что кто-нибудь узнает Мурата, что страдают в лагерях дада Бахир и Ахмад. Страшилась она за детей, которых в станице прозвали цыганятами.

- Хоть бы раз мужа к родителям на побывку привезла! - пеняла каждое лето Саше тетка Галина. - Неужто занятой такой? А может родня ему не по душе? Или ты и впрямь за цыгана пошла?

Саша как могла отшучивалась, но уже любому станичнику казалось странным, что Маринин зять за десять лет ни разу не приехал на побывку.

- Бабы судачат про мужика твоего, - говорила Саше Сима-медсестра.

Саша забежала в амбулаторию повидаться с Симой, посплетничать, узнать новости.

- Говорят бабы, что мужик твой либо на войне покалеченный и людей стыдится, либо высокий чин, нами, простыми людьми, брезгует, - рассказывала Сима. - А еще говорят, что ты боишься чего-то, как кто в дом постучит - лицом белеешь!

Сима обняла подружку.

- Ну, сказывай, Сашурка, что на сердце давит? А то приходи к нам вечером. Я казаков спать загоню пораньше, а мы с Павлом посидим с тобой, погутарим, да и решим, чем помочь.

Дома Сашу дожидалась Альфия Трошина. За две недели после похорон она словно снова помолодела, распрямилась, глядела прямо. Малыш у Альфии на руках мусолил баранку, которую дала ему Марина, грыз новым зубиком и громко чмокал. Старшая девочка сидела в палисаднике с Зиной. Они разбирали коробку с куклами и слышно было как Зина приговаривает:

- И эту можешь забирать, пускай у тебя живет!

- Хорошо, что ты пришла, - обрадовалась Альфия. - Я завтра в Симферополь ехать наладилась, насчет пенсии для детей хлопотать. Может заночевать придется. А ты, Марина сказывала, послезавтра уезжаешь. Я пошептаться с тобой хотела, - добавила она.

Они отошли на край участка, присели на бревна, сложенные у забора. Альфия вытащила из-за пазухи тетрадку в клеенчатой обложке.

- Мой-то, покойник, хоть и малограмотный, дневник вел. Ну, не дневник, так, записи делал, кого убили, кто от болезней помер. Шайтан токымы! Вот здесь почитай, ты разберешь!

Она пролистала тетрадь и сунула в руки изумленной Саше.

«23 августа, - было написано корявым почерком на пожелтевшей странице. - Превесли Гарея Джанклыча, Мемета и Адиля Мурзу. Паселись с семями вышли на работы.

28 августа. даставели Бахира Талаева. Сняли с поизда, ехал в Японию с сваей частю. скрыца хател сабака. На форминай рубашки многа дырок эта ордина и мидали срывали. Узнал про жену. напал на офецера. застрилили при папытке.

29 августа. Братя Мурза прасили отдать тело для похарон. Я разрешил»

- Здесь про всех написано, - шептала Альфия. - Кто как умер, кто бежал. Мой брат бежал, не нашли. А меня вот гад спас, женился и увез из ада этого! - Альфия вытерла глаза углом платка. - Как жить? Как его детей растить? Как каждый день об этом не думать, не вспоминать?

Саша долго смотрела Альфие вслед. Девочка левой рукой держалась за мамину юбку, в правой несла куклы, увязанные Мариной в старый платок. Мальчик сидел на руках.

- Ничего, Бог даст, выправит она пенсию на детей, да и станет их поднимать потихоньку! - сказала Марина, подойдя к перилам веранды. Она тоже смотрела вслед Альфие. - О чем шептались-то, расскажешь?

Саша прошла в дом, села рядом с отцом и тихонько рассказала о том, что узнала от Альфии. И потом еще про то, о чем с Симой говорили. Озабоченные родители несколько минут сидели молча, глядя на Сашу.

Потом Марина порывисто встала и склонилась над столом.

- А ты помнишь, Сашенька, как немцы пришли? Все-то они эвакуированных искали, все спрашивали, где, мол, они. И ведь не выдал вас никто! В нашей станице подлецов да доносчиков нету! Один был, да, слава Господу, сатана его к себе забрал! Кто Мурата узнает - промолчит, а кто не промолчит - не выдаст!

- Правда, дочка, - добавил отец, - пусть Мурат приедет, пускай покажется людям. Тебе стыдиться нечего, нам тоже. Да его, может и не узнают, столько лет прошло!

То же самое сказали Саше вечером Сима и Павел Иванович.

- А я все думала, за кого же ты пошла, Сашура, - обнимала ее Сима на прощанье. - Хороший он, Мурат, я его помню, мы же в школу вместе ходили. Мамке своей он помогал, а за братьев горой стоял!

- Где теперь мать да братья, - вздохнула Саша.

- Ну-ну, - потрепала ее по плечу Сима, - вон, Русланчик бегает, да Зинка с Сережкой - тут тебе и мать, и братья, и сестра! А ты себя береги, на тебе теперь семья держится!

На следующий день Саша уезжала домой, как всегда с коробами фруктов, банками с домашним вареньем и медом. И Мурат как всегда встречал ее на вокзале, и как всегда первыми его словами были «Счастье мое - Асия!».

Мурат тяжело пережил известие о смерти отца. Несколько недель ходил чернее тучи, почти не разговаривал, сразу после ужина уходил к себе в кладовку работать. Саша как могла утешала его, но понимала, что должно пройти время. Все годы она сама представляла дада Бахира живым, и, хотя видела его только на фотографии, надеялась на встречу. А Мурат, первенец в семье, помнил довоенную жизнь, мать и отца молодыми, веселыми, полными надежд. Он вспоминал, как радовались они рождению Руслана, потом Джамала, как отец брал их с Ахмадом в горы навестить своего дядю, как охотились они в горах. Мурат рассказывал, как выходила замуж мамина сестра Мадина, которая после смерти родителей жила с ними. Старики были против ее замужества, жених был русским, но дада Бахир не противился, и Мадина с Виктором поженились.

Саша слушала мужа, потом начинала вспоминать свою довоенную жизнь, отца, маму, Сережу, их прогулки по Большому проспекту. Она даже смогла немного рассказать Мурату как они жили в первую блокадную зиму.

Известие о гибели дада Бахира очень сблизило их.

Зимой внезапно умер дядя Миша. Тетя Таня обменяла две его комнаты на одну большую в Сашиной квартире, чтобы быть ближе к детям. Комнату в три окна побелили, поставили перегородки, и получились три спальни для тети Тани и детей. Тетя Таня снова стала хозяйничать на кухне, но бегать в магазины ей уже было трудно. Мурат и Саша старались избавить ее от стояния в очередях.

В июне они поехали станицу все вместе.

В Симферополе их встречали папа с Димой. В старую совхозную полуторку погрузили вещи, Мурат с Димой подняли тетю Таню в кабину, потом по одному передали Саше в кузов детей. Папа сел за руль, а Дима и Мурат ловко забрались в кузов к Саше и расселись на скамейках, посадив малых между взрослыми. Пыль клубилась за машиной, солнце уже стояло высоко, полуторка разгоняла горячее облако, висящее над дорогой. Саша вытащила из сумки панамки и напялила на детей.

- Что я - маленький? - возмутился Руслан, но поглядев на Мурата, панамку все же оставил.

Зина дорогой заснула, привалившись к Сашиному животу, Сережа тоже клевал носом. И Сашу клонило в сон.

- Я только глаза прикрою, чтобы солнце не так светило, - подумала она и поудобнее прислонилась к стенке кабины.

Ей приснилась арба. Арба скрипела по пыльной дороге, подпрыгивала на камнях, ее монотонный скрип убаюкивал Сашу. Ей снилось, что немцы в грязных мундирах с закатанными рукавами догоняют их маленький караван - три арбы с детьми и проводник, старый Селим в черной кудрявой шапке. Она хотела потрогать Димочкину руку, но вспомнила, что рядом сидит не Дима, а Сережа, только почему-то совсем маленький. Во сне Саша заплакала, потом вспомнила, что сейчас ее возьмет на руки мама Фарида…

- Мама, мама, проснись, - тянул ее за руку Сережа.

- Ма-ам, - тянула, зевая Зина, - вон бабушка, смотри! Видишь?

Марина вышла их встречать к остановке автобуса, она махала белой косынкой, улыбалась. Косы ее белели на фоне ярко-желтых подсолнухов.

«Совсем седая, - подумала Саша. - А ведь ей чуть за пятьдесят, а папе шестьдесят будет, тоже седой совсем, а волосы, как у Димы, кудрявые. Не баловала их жизнь».

- Деточка моя, золотая, - обцеловывала Зину Марина, - красавица моя писаная! - она отпустила Зину и подхватила Сережу. - Казачонок мой родненький!

Руслан молча ждал своей очереди, привалившись к Марининой юбке.

- А вот и хозяин мой! - подхватила его на руки Марина. - Помощник бабушкин приехал!

Столы были накрыты во дворе и гости ждали только их приезда, чтобы начать разливать медовуху.

- Наконец-то, сподобились, - троекратно целовала тетка Галина смутившегося Мурата. - И красивый, и статный, и Сашуре до пары! Чего ж не приезжал к родителям на побывку? Детей настрогал, а глаз к теще не кажет!

Мурат только улыбался смущенно. Зато дети без смущения карабкались к бабе Гале на руки, а она обнималась с ними и оделяла их загодя припасенными карамельками.

Только через два дня Саша с Муратом смогли улизнуть из дому. Они дошли до моста, и медленно пошли по шатким доскам на другой берег. Холодные брызги бегущей по камням реки долетали до них. В молчании они вышли на площадь перед зданием сельсовета и свернули на улицу над рекой. Дом мамы Фариды сверкал новой крышей и свежевымытыми окнами. Перед домом росли подсолнухи и розовые мальвы. Забор был выкрашен, дорожка к дому посыпана камушками, - по всему видно было, что за домом смотрят как за своим. Они медленно обошли огороженный забором двор, поглядели на старую чинару, на виноградные листья, закрывавшие двор от чужих взглядов. Мурат посмотрел на дупло в стволе старого дерева. - Знаешь, Асия, мы с Ахмадом секретные записки сюда клали. Играли так. В шпионов играли. Ты, наверное, не помнишь, малышка еще была, но перед войной из репродукторов передачи про шпионов разносились.

Он внезапно подтянулся на заборе и просунул руку в дупло.

- Оп-па, а здесь что-то есть, - удивленно произнес он.

В руках у Мурата был небольшой пакет, завернутый в клеенку. Саша узнала клеенку, что лежала на столике у печки под чинарой. На эту клеенку нана Фарида ставила тарелку с лепешками.

«Асия, доченька», - услышала она голос наны Фариды.

Саша даже головой затрясла, прогоняя наваждение.

Они дошли до конца улицы и присели на берегу. Речка бурлила, шумела, и чтобы услышать друг друга, им надо было наклоняться к самому уху. Мурат медленно развернул сопревшую клеенку. Под ней обнаружился фронтовой треугольник письма и карандашная записка на желтой оберточной бумаге, почти совсем выцветшая, Записка была написана большими буквами, карандаш то тут, то там, протыкал бумагу, видно писавший волновался.

«Дорогой мой брат Мурад, я очень хочу верить, что ты найдешь это письмо. Прошел почти год, отец не вернулся, ничего не изменилось. В горах облава за облавой, и все тяжелее мне от них прятаться. Я решил пробираться в Турцию, может мне повезет, и я смогу переправиться через границу. Буду жить там, другой надежды у меня нет. Оставляю последнее письмо отца. По всему видно, что он и не знает, как с нами поступили. Надеюсь, что ты выживешь, сохранишь маму и Руслана. Асия и Дамир живут у Марины. Асия мне помогает, носит хлеб, но я боюсь, что ее выследят и тогда всем несдобровать. Я ухожу. Храни вас Всевышний. Твой брат Ахмад»

Саша плакала у Мурата на груди, плечи ее тряслись.

- Ахмад, бедный Ахмад, - повторяла она.

- Ну вот, теперь мы обо всех знаем, - тяжело вздохнул Мурад. - Ахмад в Турции, Джамал в Симферополе, мы с тобой в Ленинграде, а Дамир здесь. Только мама, папа и Руслан не дожили...

Они прожили в станице целый месяц. Никто Мурата не узнал, а может не хотели ворошить прошлое.

Марина рассказала Саше и Мурату, что в станицу приезжала Мадина. Она рано овдовела, уже лет пять одна, приезжала навестить родные могилы. Рассказывала Марине о сыне - выходило, по ее словам, что он - красавец, высокий, стройный, настоящий богатырь. И умница, уже в университете преподает. Скоро жениться будет, а невеста из очень хорошей семьи, и богатой, и со связями.

- Вот так-то, - закончила свой рассказ Марина. - А вы боялись, что пропадет ребенок.

- Не этого мы боялись, - вздохнул Мурат. - Он, наверное, позабыл и мать, и отца.

- Послушай, Мурат, - отец накрыл его руку своей, - у него есть родители. Есть любящая мать, которая гордится им, был любящий отец-фронтовик. Они не побоялись взять ребенка, воспитать, дать образование. Что ж теперь пенять им, что сделали Джамала своим сыном?

Мурат склонил голову.

- Наверное, ты прав, отец, - с трудом выговорил он. - Но все равно придет время, и мы соберемся вместе в нашем доме! И Дамир, и Джамал, и мы с Асией… - Он помолчал, потом тихонько добавил: - И Ахмад. Мурат поднял глаза к потолку: - И снова запылает огонь в нашем очаге!

* * *

Саша закрыла крышкой тандыр и принялась месить тесто. Дети уехали к морю, решили искупаться перед обедом. Все приготовлено еще вчера. Жена Жени с детьми помогали, Сережины девчонки старались. Димина Настасья пироги пекла. С утра Зина и Димины дочки Маня и Алена нарезали салаты, поставили на холодок в погреб. Гостей ждали только вечером, часам к семи, как жара спадет.

- Мама, ты только ничего не делай! - наказала на прощание Зина. - А то я тебя знаю, еще начнешь столы и стулья таскать. Мы приедем и все поставим. Полежи!

- Правда, тетя Саша, - поддержала Алена. - Вчера ходили бабушку с дедом проведать, так вы назад с кладбища еле доплелись. Мы уж с папашей думали, что домой на руках нести придется.

- Да, тетушка, непривычны вы к нашей жаре! - добавила Маня. - Уж отдохните сейчас, а вечером погуляем!

Тандыр согрелся, Саша чувствовала его ровное тепло. Она приоткрыла крышку снизу - надо чуть охладить, а то подгорит. Столько лет прошло, а руки сами вспомнили как правильно сделать.

Саша надела с вечера приготовленное платье, повязала платок (опять руки вспомнили!) и вышла к калитке.

Белый джип Мурата подкатил к дому в полшестого. Женя с Муратом осторожно вынесли из машины старую Мадину. Ее бережно усадили на тахте под чинарой. Дима вынул из багажника две сумки, поставил их в тени под деревом

Мурат подошел к Саше, обнял ее за плечи.

- У нас сюрприз для тебя, - сказал он улыбаясь. - Ты только не волнуйся, ничего не случилось, все хорошо!

Он увлек ее к все еще стоящей у калитки машине, распахнул дверь.

- Асия! - выдохнул седой мужчина, сидевший на пассажирском сидении. - Асия! - Глаза его наполнились слезами. - Я знал! Я чувствовал!

Он вылез из машины и обнял Сашу.

- Это ты! Ты и Мурат! Я так и думал, что он найдет тебя!

Они с Ахмадом обнимались и плакали как дети. Потом Мурат наконец увел их в дом. Они сели под чинарой. Стол был новым, и чинара была еще не такая высокая, как старая, которую Мурат с Димой выкорчевали еще пять лет назад. Но скатерть была та самая, старенькая, аккуратно заштопанная скатерка наны Фариды, которую забрала из пустого дома Марина, и которую сохранила для Саши. У каждого было свое место за столом. Никто не занял стул Руслана, пустым остался стул дада Бахира.

Саша принесла лепешки, накрытые салфеткой и села на место мамы Фариды. Она разломила верхнюю лепешку.

- Мурат! - Саша протянула ему еще горячий кусок лепешки.

- Ахмад!

Он принял лепешку и поцеловал ей руку.

- Я, когда в последний раз здесь был, - голос Ахмада прерывался, - сорвал лист чинары и разорвал на две части, чтобы обязательно вернуться. - Он поднял лицо к небу, посмотрел на густую крону нового дерева.

- Это обычай такой, - стал объяснять Мурат.

Саша сжала его руку своей.

- Я знаю, - тихо сказала она, - мне нана рассказывала, что дада Бахир, когда на войну уходил, тоже…

Они молча смотрели на чинару.

- Руслан! - Саша положила кусок лепешки перед пустым стулом.

- Джамал! - Женя взял свой кусочек, вдохнул запах свежего теста. - Я помню, - прошептал он.

- Дамир! - Дима молча принял лепешку, глаза его блестели от слез.

- Мама все говорила, что у нее в доме четыре сабли, хотела хоть один платок! - сказал Ахмад. - Я всегда думал, ну зачем ей девчонка.

- Затем, чтобы не погасло пламя в нашем очаге! - весело сказал Мурат, привлекая к себе Сашу. - Никому это не под силу! Сейчас подъедут дети, внуки, поглядишь, брат, какую семью мы вырастили!

- Да у меня самого уже шестеро внуков! - улыбался Ахмад.

Они сидели за столом до приезда детей. Во дворе сразу стало тесно и шумно. Зина первая поняла в чем дело. Она подошла к столу и отломила кусок лепешки. За ней отломили по кусочку Алена с Маней, оделили детей. Потом подошли Сережины и Женины дети, Димины парни.

- Да будет благословенна память Фариды, дочери Нурии, давшей миру такую семью! - провозгласил Ахмад.

Тандыр остывал.

Лепешки на столе под чинарой, накрытые салфеткой, тоже остыли.

Старая Мадина дремала на тахте.

Расставили столы, на них приготовленное загодя угощение.

- Все вернулось на круги своя, - произнес Женя. - Дай Бог, чтобы никогда не повторялись черные дни.

Ствол чинары серебрился при свете фонариков, пятипалые листья приветливо шелестели.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.