Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(67)
Анжела Журавлева
 Вспоминая детство

/Cеребряные лапоточки

 

В нашем доме жили одни старушки, и парочка совсем уж маленьких детей. Играть не с кем, вот так и ходишь и слоняешься из угла в угол двора. Мама меня учила читать книжки, но не как в школе, а именно любить читать, по-настоящему наслаждаться…Она отправляла меня на лавочку, с какой-нибудь детской и, как мне тогда казалось, очень скучной книжкой. Мне было очень трудно вживаться в то, о чём я читала: хотелось чувствовать себя там, а не здесь…

Я сидела на лавочке и любовалась собой внутренне: «вот я какая!». Соседи с уважением смотрели на меня: «девочка читает!». Иногда, войдя в роль, я совсем забывала, что надо читать. Глаза пробегали по страницам, ничего не зацепив. Бывало и так: слова бессмысленно скачут перед глазами, и ты ничего не замечаешь, занята своими мыслями, а любопытные соседи думают: «какaя серьёзная девочка, молодец!» Меня даже ставили в пример ребятам из соседнего двора и тогда я ловила себя на мысли, что это приятно, но как-то не заслуженно, и от этого менее приятно, потому что я же - делаю вид! Становилось стыдно и тогда я на самом деле углублялась в чтение. Но рассказ совсем не про это собственно, а про....

Так вот, Ирка-москвичка приезжала в наш дом летом - погостить у бабушки на каникулах. Её бабушку-хохлушку звали баба Юля. Их квартира на первом этаже, сплошь завешанная коврами, вечно была не убрана. А деда Иркиного звали… а его все просто дедом и звали... Очевидно имя баба Юля отняла у него вместе со свободой.

Баба Юля разговаривала повелительными интонациями, была дородной пожилой женщиной, и добродушным человеком.

Ирка обычно красилась - тушь, тени, но чтобы не сложилось о ней ложного впечатления, скажу что она была умна и добродушна - в бабушку. Однажды она вышла во двор и показала мне одну свою вещицу. То были серебряные лапоточки, на тоненькой короткой цепочке. Мне страстно захотелось такие же. В украшениях я ничего не понимала, просто слушала и верила ее словам. Ирка знала в украшениях толк, потому что ей было тринадцать лет, а мне всего-то шесть. Я не сводила с лапоточков глаз. Ирка отвернулась на минутку, а они лежали на скамейке. Цап...

«Я, наверно, домой пойду»- невнятно пробормотала я и пулей помчалась домой. И вот вынимаю лапоточки из кармана и… испытываю я противное чувство. Нет, не стыд, не раскаяние, а какое-то непонятное, гадкое что-то… И с такими ощущениями надо как-то жить дальше, безрадостно и беспросветно…

Ирку я не видела целых два дня, показавшихся мне вечностью. Я избегала её. Потом Ирка вышла во двор. Она спросила, не брала ли я лапотков? И ещё она сказала, что они ей очень дороги, и она расстроена. Я сказала: «Нет, это не я....», - а самой хотелось всё исправить и принести их обратно... Но не решилась.

Я подбросила их через открытое окно, в сетку от комаров - она была ветхой и отошла от края. Но Ирка их так и не нашла.

 

/Сплетница

 

Наши дворовые старушки были добрыми и словоохотливыми. Они любили гулять во дворе. Им нравилось ходить туда-сюда по дорожке и чего-то там обсуждать. Особенно громко говорила баба Шура, она у них была как бы предводителем. Все её слушали. Однажды, прогуливаясь неподалёку от старушек, я услышала, как баба Шура говорила: «Димкин отец, вы представляете, ругается МАТОМ!!! А он ведь милиционер! Я сама слышала!» И все вокруг стали дружно причитать - «Неужели? Ну ничего себе!»

Что это такое - мат? То, каким тоном она это произнесла, произвело на меня впечатление. Мат считался в те годы и в приличной семье чем-то из ряда вон выходящим. С Димкой мы ходили в один детский сад. Мне захотелось поделиться новостью со Светкой, моей лучшей подружкой из нашей детсадовской группы. Подошла я к ней и рассказала, выпучив для солидности глаза, подражая бабе Шуре, всё, что услышала на улице. Мы долго удивлялись, качали головами и негодовали: «Папа-милиционер, мат, бедный, несчастный Димка!» Потом ко мне подходили другие дети и спрашивали: «А что, это правда? Ругался матом? Ого, неужели?!»

С одной стороны, было очень приятно - ты героиня дня, ты рассказываешь другим что-то важное и интересное. Ты обладаешь важной информацией, как разведчик! А с другой стороны, что-то здесь не так. Вот и Димка куда-то пропал!

 Димкина мама была у нас музыкальным работником. Мы стояли около шкафчиков и собирались гулять, натягивая на себя сапожки, и вдруг я увидела её грозную фигуру! Она молча стояла и пронзительно смотрела на меня. Мы стояли друг против друга - большая и маленькая. И я поняла, что совершила что-то непоправимое, ужасное и ничего уже нельзя изменить! И вот за это мне послано наказание в лице Димкиной мамы!

- Скажи мне, пожалуйста, - медленно начала она, - почему ты говорила, что наш папа ругается матом? Где ты это слышала? Разве это правда? Как тебе не стыдно? Ты что, СПЛЕТНИЦА?»

- Я... я... я,.. это не я, - бормотала я, мечтая провалиться сквозь землю, чтобы только не видеть сверлящих глаз.

- Да, а кто? Мне сказали, что услышали это от тебя. Кто тебе это сказал ? - продолжала наступать она. Вжавшись в шкафчик спиной, так, что дверная ручка впилась мне в лопатки, я растерянно смотрела на неё, и слёзы медленно покатились из глаз. - Это не я, это баба Шура говорила.

- Баба Шура? Баба Шура?- нервно удивилась она и стремительно ушла.

Как оказалось потом, дети после моей новости кинулись к Димке и стали над ним смеяться, и дразнить его. Он расплакался и побежал к маме...

...Мы идём гулять, а я никого не хочу видеть и предательницу Светку в первую очередь, ведь это она растрезвонила всем. А самый главный предатель - я! Ведь я предала бабу Шуру. В общем, хотелось мне тогда обернуться дождевым червем, зарыться в песочнице и остаться там жить на веки вечные! Погуляв, мы вернулись в сад, поужинали. Ужин был вкусным, он так разморил меня, что было трудно поверить в кошмар, который я пережила...

Домой! Правда, сердце замерло, когда я проходила по нашему двору - очень не хотелось встретить бабу Шуру. Фу-у-у-у, её здесь нет! Вообще во дворе нет никого!!!

...Наступили выходные и я начала забывать о случившемся. Мы с ребятами со двора сидели в кино и смотрели мультики. И вдруг я почувствовала на своём плече тяжёлую руку бабы Шуры... И всё началось заново: «Скажи мне, пожалуйста, разве это я говорила, что папа Димки ругается? Зачем ты придумала всё это? Как тебе не стыдно?»

- Это... это ... я... я... я говорила о другой бабушке и тоже Шуре, это наша бабушка, папина мама, - почти теряя сознание отвечала я...

...Ещё многие месяцы я просыпалась от кошмарного сна: баба Шура со двора, наша баба Шура - папина мама и Димкина мама, окружили меня, и наступая, спрашивали: «Это ты? Ты? Ты!? Зачем? Как тебе не стыдно? Сплетница!»

 

/Баба Эся

Жила в нашем доме на первом этаже бабушка Эся. Бабушка моя почему-то всегда шепотом говорила: «она - еврейка» или «он - еврей…» И я не понимала что это всё значит, но как-то внутренне напрягалась и почему-то сразу думала, что быть евреем - это плохо! Бабушка Эся жила в полном одиночестве и никогда мы не видели, чтобы ее навещали родственники или друзья. Выйдя на улицу, она любила жаловаться на жизнь или на кого-нибудь и если ничего не находилось, то закатывала рукав и жаловалась на то, что что-то на руке болит, а если на руке ничего не находилось, принималась осматривать другую руку. Так могло длиться долго и поэтому взрослые обходили её стороной, избегая разговоров с ней.

Она была воплощением одиночества.

Во дворе её обижали. Дети придумывали новые и новые каверзы. Они бросали ей в окна тухлые помидоры, яблоки, камешки и с громким хохотом убегали вглубь двора. Баба Эся выглядывала из окна и ругалась, иногда пыталась догнать своих обидчиков... Выглядело всё это трагикомично…

Помню, что соседи шёпотом рассказывали друг другу её историю. Был у неё когда-то сын… Но связь они потеряли. Потому что он уехал далеко - в саму Америку. Что он поэтому - враг народа. И что на этой почве у неё помутился разум.

Однажды ей пришла бандероль, в которой были американские кроссовки! В те времена их ни у кого не было! А всем ужасно хотелось иметь всё заграничное, не наше, импортное, но достать это было трудно. Во дворе кроссовки произвели сенсацию. Но баба Эся выглядела так нелепо в своём растянутом берете и старомодном, грязном, сером плаще, что белые и яркие кроссовки, надетые на хлопчатобумажные чулки, казались из другой какой-то жизни. Весь двор ей тихо завидовал. Мы все мечтали иметь такие, мы грезили ими, но при виде её на улице хотелось плакать. Она выходила во двор и начинала всем подряд хвастаться: «сын подарил». Она ими гордилась, кроссовки были её единственной связью с ним…

Ещё у бабы Эси была привычка угощать детей конфетами - твёрдыми, старыми и невкусными… Но брать эти конфеты, а потом демонстративно при ней же их выбрасывать, считалось хорошим тоном. Баба Эся беззащитно улыбалась и в другой раз снова угощала.

Однажды пару дней она не выходила во двор и соседи что-то заподозрили. Квартиру вскрыли. Баба Эся умерла в одиночестве, а в руке её были зажаты старые конфеты…

/Как мы смотрели Фредди Крюгера

Все уехали. Мама и братик - к новому маминому мужу. С папой к тому времени мама развелась и он еще раньше съехал. Бабушка умерла и дом опустел. В нем поселилась тишина. Мне всегда хотелось иметь свою комнату. Раньше мы жили в нашей двушке впятером: мама, папа, бабушка, брат, и я. Комнаты своей никогда не было. И как же мне хорошо было, когда я оставалась одна дома! Я наводила порядок и наслаждалась одиночеством.

А самим любимым моим местом был письменный стол. Я любила учить уроки, особенно в начале учебного года - о, то был радостный процесс! Учебники новенькие, гладенькие, они как будто звали тебя в новую жизнь.

И тетрадки, новые, как бы хрустящие. С каждой тет­радкой приходило чувство, что всё можно начать сначала. Чисто и аккуратно.

Родители где-то раздобыли пластиковое стекло, обрезали и положили на письменный стол. Под стекло я положила вырезки из журналов с фотографиями американских звезд рок-музыки.

И хотя стол был общим, стекло и то, что под ним лежало, делало его моим собственным.

А теперь у меня в распоряжении две - абсолютно мои! - пустые комнаты.

Только почему-то не радостно, и пустого места как-то много стало.

Прямо некуда девать эту пустоту.

И убираться совсем не хочется. Не для кого.

Так вот.

Времена тогда были остро дефицитные и наличие видеомагнитофона считалось роскошью.

У друзей он был. Я и увидела-то его первый раз в жизни. И мы начали смотреть фильм ужасов про Фредди Крюгера. Нервно вздрагивая за спинами друзей-знакомых, я кое-как досмотрела его до конца.

Все разошлись по домам, я легла спать. Только спать было невозможно, всё казалось: только закрою глаза, а он - Фредди Крюгер - тут как тут… Было невыносимо страшно, до какого-то болезненно-липкого холода в животе.

И даже включённый свет не помог.

Промучившись до двух ночи, я вышла на улицу. А там - никого, пусто. Я шла по городу и заглядывала в окна. В некоторых окнах горел свет, подсвечивая уютные занавески. Мне думалось: там семья, люди, им хорошо, они вместе, и им не страшно, Оконный свет согревал меня. И я представляла, что сижу там, с ними, и пью чай. С вареньем и лимоном. И все спрашивают: как прошёл твой день? Всё ли было хорошо? А потом целуют меня перед сном и говорят, что любят меня. И я закрываю глаза. И крепко-крепко засыпaю.

А пока… я иду по холодной улице. И на улице ни одной души.

Так дошла я до центра города и увидела свет только в одном помeщении. Двери его были открыты. То была милиция. Я зашла тyда, и милиционер спросил у меня, что мне нужно, и зачем я пришла в отделение. Да ничего, говорю, можно я у вас тут просто посижу, на вашей лавочке?

- Ну посиди, - удивлённо согласился он.

На лавочке в углу меня разморило, и стало клонить в сон.

...Проснулась я оттого что милиционер с лихо закрученными, как у гусара, усами тряс меня за плечо.

- Ты чего это здесь сидишь?

И я рассказала ему о том, что все уехали из нашей квартиры, и что недавно были похороны мужа двоюродной сестры. И, до кучи, мы с друзьями посмотрели сегодня, то есть вчера вечером, кино «Кошмар на улице Вязов», и для меня невыносимо быть сейчас дома одной, потому что мне там очень страшно. Он вызвался подвезти меня, потому что уже рассвело. Милиционер спросил, не хочу ли я чтобы он зашёл в гости.

- Конечно, заходите, - обрадовалась я.

Мы зашли в квартиру в шестом часу утра. Попив чаю, милиционер грубо поволок меня в комнату. Его гусарские усы больно кололи щёки.

Я отбилась. А он, разозлившись, ушёл, хлопнув дверью.

Не понял он ничего: почему молоденькие девушки сидят на лавочке в милиции, почему им страшно. И почему они совсем одни.

Часа через три раздался звонок. Гусарские усы очень извинялись.

Фильмы ужасов я не смотрю больше. Ну их…

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.