Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(68)
Лев Авилкин
 Две судьбы

Дизельная подводная лодка Северного флота несла боевую службу в Средиземном море, заняв заданную ей позицию. Незаметно для проходящих судов лодка наблюдала за перемещениями и действиями кораблей 6-го флота США, вот уже несколько лет не покидавших просторы Средиземноморья. Позиция, которую занимала подводная лодка, была определена командованием советского военно-морского флота, возглавляемого заместителем министра обороны СССР, Главнокомандующим ВМФ адмиралом Сергеем Георгиевичем Горшковым. Каждая подобная позиция, занимаемая советскими подводными кораблями, была тщательно законспирирована, и координаты их местонахождений были засекречены и доступны строго ограниченному, узкому кругу лиц. Раскрытие засекреченной позиции по всем существующим в то время канонам являлось государственным преступлением. Исходя из этого, становится понятной та ответственность, которая возлагалась не только на командира подводного корабля, но и на каждого члена экипажа. Лодка укомплектовывалась самыми хорошо обученными, морально устойчивыми и многоопытными специалистами флота.

Всплывать на поверхность моря для зарядки аккумуляторов и вентилирования отсеков можно было только при полном отсутствии на горизонте каких бы то ни было судов. Поэтому перед каждым всплытием горизонт тщательно просматривался в перископ, и море прослушивалось гидроакустической аппаратурой. При малейшем подозрении на присутствие каких-либо кораблей или судов всплытие запрещалось.

Командир корабля капитан 3-го ранга Федосеев строго придерживался инструкции. Однако нарушение всё-таки произошло. И не по вине экипажа. Дело в том, что в морской воде, которая является средой акустически неоднородной, из-за непостоянства физико-химических характеристик (температуры, солёности, плотности, давления), существует такое явление, как рефракция звука, искажающая распространение акустических волн. В результате этого прослушивание толщи воды гидроакустической аппаратурой иногда даёт сбои. Так и произошло в этот раз. Тщательно и довольно продолжительно прослушивая море, гидроакустик не обнаружил никаких шумов, свидетельствующих о наличии на горизонте посторонних судов, о чем и доложил командиру. Федосеев принял решение всплывать.

Как только лодка показалась на поверхности моря, сразу же было обнаружено, что прямо на неё надвигается нос американского авианосца, который, чтобы не протаранить лодку, резко «шарахнулся» в сторону. На лодке моментально сработали срочное погружение, но было уже поздно. Лодка была обнаружена.

Американцы, конечно, не стали скрывать этот инцидент и на весь мир незамедлительно «раструбили», что в таком-то квадрате Средиземного моря таится русская подводная лодка.

Позиция лодки была раскрыта, и Федосеев получил приказ возвращаться в базу.

Неприятности начались сразу по возвращении подвод­ного корабля в базу. После дальнего похода и длительного нахождения лодки в море, экипаж был встречен суровым молчанием. Никаких поздравлений с возвращением, никакого отдыха. Командир корабля капитан 3-го ранга Федосеев был вызван «на ковёр» к командующему Северным флотом. Никакие доводы об искажении проходимости акустических волн в морской среде во внимание не принимались. Работа комиссии по разбору похода сводилась только к нарушению инструкции, халатности и разгильдяйству. Старшина отделения гидроакустиков сверхсрочнослужащий мичман Степанов, один из опытнейших специалистов-акустиков, был уволен за профессиональную некомпетентность. Гроза нависла и над Федосеевым. Самое меньшее, что было ему обещано - это снижение в звании и снятие с должности командира корабля. Не исключались суд или увольнение с флота. Раскрытие засекреченной позиции подводной лодки было расценено как преступление, что, вообще-то, по существующим в то время порядкам, соответствовало действительности. В таком тревожном и «подвешенном» состоянии ожидания возмездия Федосеев находился вот уже несколько суток.

Неожиданно пришел приказ ему и командиру бригады подводных лодок Северного флота срочно прибыть в Главный морской штаб к Главнокомандующему ВМФ адмиралу Горшкову «на ковёр». Это ещё больше отяготило и без того гнетущее настроение Федосеева. Ничего хорошего от этого вызова он ждать не мог, поэтому сказал жене, чтобы она собиралась к переезду на родину в город Пермь и к гражданской жизни.

Вечером этого же дня Федосеев и командир бригады подводных лодок капитан 1 ранга Ивлев поездом выехали в Москву.

По прибытии в Москву Федосеев и Ивлев явились в Главный штаб ВМФ. В приёмной адмирала Горшкова ждать аудиенции им пришлось довольно долго. Всё это время они почти не разговаривали между собой. Всё, что было надо, они уже высказали друг другу и в базе при разборе похода, и в поезде. Сейчас нервная обстановка была такова, что не до разговоров. Комбриг Ивлев тоже чувствовал, что получит хороший «нагоняй» от Главкома, а Федосеев был в таком нервном расстройстве, что разговаривать он не мог ни о чём.

Только через два с половиной часа ожидания, наконец-то, Главком принял их. Аудиенция состоялась не более трёх минут, в течение которых адмирал повышенным тоном накричал на обоих, стуча по столу кулаком, и приказал быть на следующий день ровно в 10 часов у него в приёмной, откуда они вместе с ним поедут на приём к 1-му секретарю ЦК КПСС и Председателю Совета Министров СССР Никите Сергеевичу Хрущёву.

...Просторный кремлёвский зал, где должна была состояться встреча с партийным лидером и руководителем государства Никитой Сергеевичем Хрущёвым, блистал роскошью убранства и архитектурной отделки. Но всем троим было не до красоты зала. Заметно нервничал даже Главком ВМФ адмирал Горшков, не говоря уж о комбриге Ивлеве и главном виновнике вызова командире корабля Федосееве, который был на пределе нервного срыва. Все трое одни понуро стояли в огромном дворцовом зале. Молчали. Ждали появления главы государства. Хрущёв должен был с минуты на минуту появиться и войти в зал через открытые двери, возле которых они и стояли.

Вдруг в соседнем зале послышались шаги нескольких человек, сопровождавших Хрущёва, и весёлый, громкий голос самого Никиты Сергеевича. Горшков, Ивлев и Федосеев выстроились в ряд и приняли строевую стойку «смирно». Войдя со своей многочисленной свитой в зал, Хрущёв развёл широко в стороны руки и громко и радостно произнёс:

- А ну-ка, покажите мне наших героев! Какие молодцы! Кто командир подводной лодки?

- Капитан 3-го ранга Федосеев! - щелкнув каблуками, отрапортовал командир подводного корабля, не понимая, что происходит.

Хрущёв подошел к нему, обнял за плечи и продолжал:

- Посмотрите, каков молодец! Прямо богатырь! Красавец! Так значит, американец прямо-таки шарахнулся от тебя в сторону?! Правильно! Так и надо! Пусть они от нас шарахаются, а не мы от них! Молодец! - Восторженно говорил Хрущёв, делая ударение на слове «шарахаться».

И, обращаясь к Главкому Горшкову и комбригу Ивлеву, добавил:

- Представить к ордену Красного Знамени и к очередному воинскому званию!

...К месту службы Федосеев вернулся капитаном 2-го ранга и с орденом Красного Знамени.

2

Подводная лодка Северного флота под командованием капитана 2-го ранга Кима Семёнова вернулась в базу из дальнего океанского похода. Поход продолжался несколько недель, все боевые и учебные задачи были выполнены образцово. Выпускник высшего военно-морского учебного заведения 1954 года Ким Семёнов был деятельным и перспективным офицером военно-морского флота СССР. Будучи ещё курсантом, Семёнов вступил в коммунистическую партию и вёл большую общественную работу, являясь комсоргом факультета, а на последнем курсе обучения старшиной курсантской роты. Карьерный рост офицера Семёнова был ошеломляющим. Первым среди выпускников своего курса он стал капитаном 2-го ранга и командиром подвод­ного корабля уже через десять лет после выпуска. Экипаж вверенного ему корабля первым в бригаде подплава отрабатывал и успешно сдавал все задачи подводных лодок. Ко всему этому можно добавить, что он удачно женился на очень красивой, умной и образованной девушке из интеллигентной ленинградской семьи.

...Трудный океанский поход окончен. Все отчеты сданы без задоринки. Можно и отдохнуть.

Попросив разрешения у командира бригады взять выходной день, Семёнов договорился с начальником тыла базы подплава майором интендантской службы Карабановым, живущим в одном доме с ним, провести завтрашний день на природе с удочками. Майор Карабанов, страстный рыбак, знал излюбленные всеми местными любителями рыбалки места хорошего клёва и тоже взял выходной.

Весь вечер друзья провели в приятных хлопотах: готовили удочки, блёсна, мормышки. Приготовили соответствующую экипировку, провизию на весь день и, конечно же, обзавелись бутылочкой «горючего».

Рано утром следующего дня в резиновых сапогах, в брезентовых штормовках и в хорошем настроении офицеры отправились на рыбную ловлю.

Сначала клёв был хороший, и друзья быстро наловили изрядное количество рыбы. Затем клёв стал хуже, и к полудню прекратился совсем. Они развели костёр и наварили ухи. Под наваристую ушицу бутылка водки быстро опорожнялась. Пропорционально уменьшению содержимого бутылки поднималось настроение. Этому способствовали тишина и красота окрестного пейзажа. Ласковый безветренный день северной природы навевал приятные мысли. Был будний день недели, поэтому рядом с ними не было других любителей рыбной ловли.

А в это время на базу подводных лодок прибыл командующий Северным флотом. В базе была сыграна боевая учебная тревога. Командира одной подводной лодки и начальника тыла базы по тревоге на месте не оказалось. За ними был послан оповеститель. Вернувшись, оповеститель доложил, что капитан 2-го ранга Семёнов и майор Карабанов по сообщению членов их семей уехали на рыбалку.

Кто-то вспомнил, что майор Карабанов, как заядлый рыбак, часто любил рассказывать о своем способе ужения рыбы и о тех местах, где он «пропадал» почти все свои выходные дни. Командующий флотом приказал выслать туда оповестителя на машине с распоряжением обоим немедленно прибыть в часть.

Оповеститель, матрос срочной службы, представитель национальности одной из среднеазиатских республик, без труда нашел друзей и на своем «чучмечном» говоре, искаженном русском языке, передал им распоряжение адмирала.

Решив, что они экипированы далеко не подобающим образом, да к тому же все-таки выпили и поэтому не стоит показываться на глаза адмиралу, они попросили матроса-оповестителя сказать, что он их не нашел.

Вернувшись в часть, матрос-оповеститель доложил: «Они там говорят, что я их не нашел».

Оповестителя послали вторично, но уже с офицером. Прибыв к месту отдыха друзей, посланный офицер сказал:

- Товарищи, адмирал всё знает. Надо ехать

- Как же мы явимся к адмиралу в таком виде? Нам надо переодеться и привести себя в порядок, - говорит один из них.

- Не надо, - отвечает офицер. - Адмирал приказал доставить вас немедленно прямо с рыбалки.

Делать нечего, поехали.

Почувствовав легкий запах спиртного, исходящий от обоих далеко не по форме одетых офицеров, адмирал встретил их недобрым взглядом. Обращаясь к майору Карабанову, он сказал:

- Вы способны обеспечить всем необходимым снабжением корабли, выходящие в море?

- Так точно! - ответил майор. - Сейчас распоряжусь. Все будет сделано в лучшем виде!

- Да вы просто наглец, - сказал адмирал. - А вы, - обратился комфлота к Семёнову, - способны сейчас повести корабль в бой?

- Наверное, нет, - ответил кавторанг. - Но, товарищ адмирал, у меня сегодня официальный выходной день, который я с разрешения комбрига взял после длительного похода.

- Выходной день. Выходной день, - тихо дважды повторил адмирал. - А вот 22-го июня 1941 года тоже был выходной день. А началась война. А мы с вами люди военные и должны быть готовы к боевым операциям в любой момент, независимо от выходных и праздничных дней.

И, немного помолчав, адмирал добавил:

- Идите оба домой. Сегодня от вас толку нет.

...Придя на следующий день на службу, Ким Семёнов ознакомился с приказом командующего Северным флотом, которым он был отстранен от должности командира подводного корабля. Этим же приказом он был переведен на должность командира роты в учебный отряд. Это было такое огромное понижение по службе, которого никто не мог даже предположить. Карьера передового офицера с блестящим будущим резко оборвалась. Подобного унижения мало кто смог бы перенести. Не перенёс его и капитан 2-го ранга Семёнов. Он начал пить.

Незамедлительно начались неприятности не только на службе, но и в семье. Ряд взысканий на службе и постоянные скандалы дома привели к тому, что Ким Семёнов с военного флота был уволен за моральное разложение и остался не у дел. Сменил место жительства. Вместе с женой переехал в Ленинград к её родителям, но с трудоустройством пошли проблемы. Удержаться сколько-нибудь длительное время ни на какой работе не удавалось: отовсюду увольняли за прогулы и пьянство. Жена, со всей прямотой интеллигентного человека, принципиально поставила перед ним дилемму: или бросаешь пить, или убирайся вон!

И он убрался!

...На двадцатилетие выпуска собрались в актовом зале Морского корпуса Петра Великого его выпускники 1954 года. Кима Семёнова среди них не было. Оргкомитет разыскивал и приглашал всех выпускников. Семёнова не нашли. Обратились к его жене с просьбой помочь найти Кима. Она ответила, что он окончательно спился, стал бомжевать и куда-то уехал. Куда - она не знает и никаких сведений о нём не собирает.

/На мели

Грузовой теплоход класса река-море «Нефтерудовоз-9», груженный по верхнюю ватерлинию, пройдя Керченский пролив, приближался к Бердянску. Лето. Жара. Спокойное, гладкое море, как зеркало, отражало солнечные лучи, бликами игравшие на окнах кают и ходовой рубки. Штилевое море, хорошая видимость и отсутствие на горизонте каких-либо судов были причиной тому, что в ходовой рубке собрались несколько человек, свободных от вахт. На ходовой вахте был опытный судоводитель старший помощник капитана Юрий Флегонтов, на руле опытный рулевой матрос первого класса Алексей Пучков.

Как водится в таких случаях, в рубке звучал смех от рассказываемых анекдотов. Так увлеклись разговорами, что вахтенный штурман перестал следить за прокладкой пути судна. А зачем? На горизонте чисто, никаких помех, видимость отличная, погода ласковая. Скоро должен открыться маяк на подходе к Бердянску.

Но тот все не открывался. «Однако почему маяк не открывается», - подумал вахтенный штурман. Учитывая дальность видимости маяка, указанную на навигационной карте, и высоту капитанского мостика, штурман рассчитал, что маяк должен был давно показаться из-за линии горизонта в строгом соответствии с навигационной формулой.

Доложил капитану. Капитан приказал прекратить лишние разговоры и проверить прокладку курса. Разговоры прекратили. Прокладку проверили. По проверенным расчётам уже около часа прошло, как маяк должен был открыться. А его всё нет и нет. Капитан и вахтенный штурман стали нервничать. Спокойная, беспечная обстановка сменилась тревогой. Судно, между тем, полным ходом идет точно по курсу, о чем свидетельствует кильватерная струя от винтов за кормой и легкая вибрация корпуса, всегда сопровождавшая движение.

Выйдя на крыло мостика, и внимательно осматривая в бинокль горизонт в поисках маяка, капитан нервно курил. Не докурив сигарету, он бросил её за борт. Стоявший здесь же на мостике рядом с капитаном второй штурман воскликнул:

- Смотрите! Сигарета-то спокойно плавает рядом с судном!

- Как рядом? Почему рядом?- недоуменно сказал капитан. - Мы что? Не двигаемся что ли?

- Выходит так, - вторит ему второй штурман. - Стоим на месте. А машина работает.

- Вот что значит болтовня на вахте, - обрушился капитан на вахтенного штурмана и на всех, находившихся в рубке. - Всем посторонним из рубки выйти и впредь на ходу судна в ней не появляться. Вахтенному штурману определить место судна.

В спокойной обстановке место судна было незамедлительно определено. Оказалось, что «Нефтерудовоз» своим плоским днищем вылез на песчаную отмель и стоит на ней, несмотря на то, что машина продолжает работать на полный ход.

С мели надо сниматься. А как сниматься? Разумеется, задним ходом.

Дали задний ход. Сначала малый задний, затем средний и, наконец, полный задний ход. Судно затряслось и сползло с песчаной отмели. Слегка закачалось, что явно свидетельствовало, что оно уже на плаву. Нервозная обстановка спала, все успокоились, и капитан сошел с мостика, предварительно распорядившись осмотреться по отсекам: нет ли вмятин или пробоин. Осмотрев все отсеки, боцман доложил капитану, что ни вмятин корпуса, ни пробоин не обнаружено. Рейс продолжался.

Минут через сорок капитан поднялся в рубку и, находясь уже в хорошем расположении духа, спросил:

- Ну что? Открылся маяк?

- Да нет ещё, - отвечает вахтенный штурман. - Не пойму, в чем дело.

И опять как-то стало нервно в рубке. Усомнившись в рулевом, капитан спрашивает у него:

- Рулевой, сколько на румбе?

Рулевой ответил, назвав правильный курс.

- Что за чертовщина?! - выругался капитан. А чтобы убедиться, двигается ли судно, выйдя на крыло мостика, применил «надежный» способ: бросил за борт окурок. Окурок мгновенно куда-то исчез. Значит, все в порядке, судно двигается. Но почему же маяк до сих пор так и не открывается из-за линии горизонта? Видимость-то хорошая!

Вдруг в переговорной трубе из машинного отделения раздаётся свисток.

- Чего надо? - спрашивает капитан, и приложил к трубе ухо, слушает.

- Так мы что, никак с мели не можем сняться? - спрашивает по переговорной трубе механик, на что капитан в трубу отвечает:

- Да ты что!? С ума сошел?! Уже час, как снялись! Маяк вот-вот должен открыться!

- Какого же чёрта машина до сих пор на задний ход работает!? - отвечает механик.

/Чертовщина

Теплоход шел вниз по Воткинскому водохранилищу Камы, час назад пройдя пристань Оса. Взглянув на светящийся циферблат часов, я заметил, что время было половина второго. На вахте, кроме рулевого, стоял капитан теплохода Челпанов.

Ещё когда было светло, то было видно, что на реке довольно часто встречаются рыбаки, которые на своих резиновых лодках стояли очень близко к судовому ходу, что изрядно отражалось на нервах вахтенных судоводителей: не ровен час, кого и «задавить» можно. Об этом мы поговорили с капитаном.

- Путаются здесь, - сказал он. - Было светло, так здесь много было рыбацких лодок. Того и гляди, кого-нибудь утопишь, черт бы их побрал. Ни судоходная инспекция, ни водная милиция их не гоняют.

- Что касается милиции, - ответил я, - то наземная нисколько не лучше водной.

Так мы и шли вниз по Каме, груженные по самую верхнюю ватерлинию. Осадка теплохода была настолько глубокой, что якоря, торчавшие в своих клюзах, почти достигали поверхности воды. Иногда мы расходились левыми бортами со встречными судами, идущими вверх по Каме, обмениваясь с ними импульсными отмашками. Всё шло своим чередом.

Постояв немного в рубке, я спустился в свою каюту. Лег спать. Завтра предстоял рабочий день: проводить занятия с курсантами Пермского речного училища, проходившими на теплоходе групповую плавательскую практику. Пытался уснуть, но сон почему-то не шел. Я стал читать книгу. Читал долго, а сон так и не шел. Наконец, устав читать, я встал и поднялся в ходовую рубку.

Рассвет уже вступил в свои права. Время на часах и показания компаса можно было прочитать без освещения. Облака приобрели розовый оттенок, что предвещало скорый восход солнца. От реки тянуло приятной утренней свежестью.

В рубке находились матрос Пучков, стоявший на руле, и старший штурман Николай Сидоров. Капитан Челпанов отдыхал в своей каюте после вахты. Теплоход продолжал движение, осуществляя расхождение со встречными судами, с которыми кроме импульсной отмашки, штурман Сидоров обменивался кое-какими фразами по ультракоротковолновой связи.

Совсем рассвело, когда я собрался спуститься в каюту, как вдруг услышал, что нас по УКВ вызывает встречный теплоход. Сидоров ответил на вызов, и мы, находящиеся в рубке, услышали, как вахтенный судоводитель встречного судна сказал:

- Что у вас за человек сидит на якоре?

- На каком ещё якоре? - говорит Сидоров.

- На правом, - отвечает судоводитель встречного судна.

Сидоров ответил:

- А у вас, посмотри внимательней, кто-то чай пьет на клотике.

На этом разговор прекратился. Я и Сидоров обменялись недоуменным взглядом.

- Шутит мой коллега, - обращаясь ко мне, сказал Сидоров. - Знаем мы такие шутки.

- Да нет, здесь что-то не так, - ответил я. - Я знаю все флотские «покупки». Знаю, как на клотике чай пьют, знаю, как кнехты осаживают, якоря точат, шапку дыма дают, а такого, чтобы на ходу судна вблизи форштевня на якоре человек сидел… Такого я ещё не встречал!

Не успел я договорить, как нас на связь вызвал следующий встречный теплоход:

- «Ядрин», у вас на якоре человек сидит.

- Что за чертовщина?! - выругался Сидоров. - Пучков, пойди и посмотри, что там такое, - послал он рулевого, а сам встал на руль.

Я пошел вместе с Пучковым посмотреть на «чертовщину».

На полубаке Пучков и я перегнулись через планширь фальшборта и увидели странную картину. На лапах слегка приспущенного правого якоря, крепко двумя руками обняв веретено, стоял человек. Его ноги постоянно омывались встречным буруном. Он смотрел вниз и не шевелился.

- Эй! Мужик! Как ты туда попал и что там делаешь? - крикнул Пучков.

- Помогите! - Слабым хриплым голосом ответил стоящий на якоре человек, не поднимая головы. - Я больше не могу. Сейчас упаду. Помогите!

- Сейчас поможем, - ответил Пучков. - Потерпи немного. Доложу начальству.

И Пучков побежал в рубку.

Вызвали капитана. Челпанов моментально поднялся в рубку и остановил движение судна, задним ходом погасив инерцию. Для снятия человека с якоря спустили шлюпку. Но снять его было не просто: у него не разжимались пальцы, и сам он стоял как каменный, не мог пошевелить ни одним членом. Пришлось силой разжимать его пальцы, осторожно снимать с якоря и укладывать в шлюпку. Так же с осторожностью подняли его на борт и положили в свободную каюту. Больше часа он ничего вразумительного сказать не мог.

Дали ход, и теплоход продолжил рейс.

Наконец, вынужденный пассажир стал понемногу приходить в себя и рассказал, что с вечера рыбачил на резиновой лодке около судового хода. Мимо проходили суда, но он не обращал на них внимания, увлёкшись хорошим клёвом. Уже стемнело, когда он с ужасом увидел нос надвигающегося на него большого судна. Далее он не мог объяснить, как перевернулась его резиновая лодка, и как он ухватился за якорь и забрался на него.

- Так значит, ты несколько часов сидел на якоре? - спросил его капитан.

- Всю ночь, - ответил горемычный рыбак. - Измучился вконец. Не знаю, что теперь со мной будет? Что делать?

- Что будет? Что делать? - вторит ему капитан. - Отдохни пока, чайку попей. А через четыре часа мы будем проходить Чайковский шлюз. Там и сойдешь на берег. А если хочешь, мы тебя здесь, шлюпкой, высадим на берег.

- Нет, нет! - отвечает рыбак. - Я лучше отдохну до шлюза и там сойду, а то у меня сил нет.

Вскоре теплоход вошел в Чайковский шлюз, и наш пассажир сошел на берег. Он еще долго махал нам рукой, когда мы вышли из шлюза и продолжили рейс.

/Кавказское гостеприимство

Часто нам приходилось заходить в грузинский порт Поти. Заход в этот порт относительно сложный. Надо войти в гавань, где стоят военные корабли, а уж из неё заходить в гавань для торговых судов. Всё это было сопряжено с несколькими поворотами и движением задним ходом. В этом и заключалась сложность.

Как-то в конце декабря, в преддверии нового 1974 года пришли мы на внешний рейд порта Поти и легли в дрейф в ожидании лоцмана. Ждать пришлось очень долго. По ультракоротковолновой связи связались с диспетчером, который только и обещал, что лоцман скоро будет, но проходили часы, а его всё нет. Я решил войти в порт самостоятельно, без лоцмана, тем более, что из-за многократного посещения Поти я хорошо знал вход в него. И вошёл. Вошел удачно, безинцидентно. Уже стали открывать крышки люков, готовясь к разгрузке, уже комиссия, состоящая из пограничных, таможенных и санитарных властей готова была взойти на борт, как вдруг вижу, по причалу бежит взволнованный грузин-диспетчер и гневно кричит:

- Уходы на рэйд. Бэри лоцман, заходы!

- Ты что? - отвечаю. - Как можно? Я уже ошвартовался.

- Уходы, тэбэ говорят! - не унимается диспетчер. - Бэри лоцман, заходы!

- Послушай, кацо, - говорю я ему, - не дури. Давай лоцманскую квитанцию. Я подпишу.

Диспетчер дал мне квитанцию лоцманской проводки. Я её подписал и поставил судовую печать, чем засвидетельствовал, что лоцманская проводка была. Умиротворённый таким оборотом дела, диспетчер покинул «поле брани» и ушел восвояси.

На борт судна взошла комиссия по оформлению прихода. В комиссию, как всегда, входили пограничники, таможенники и санитарный врач. Санитарный врач, грузин с институтским ромбиком на лацкане пиджака, поинтересовался, где мы заправлялись пресной водой, где принимали продукты, есть ли на судне больные и прочее. Осмотрев пищеблок, кладовую продуктов и, увидев, что у нас есть куриные яйца, попросил продать ему за наличный расчет два-три десятка яиц. Его просьба меня не удивила, так как это была эпоха «развитого социализма», а значит эпоха сплошных дефицитов. Я только спросил его:

- Что, у вас в городе яиц нет?

- Нет, - ответил врач. - Давно уже нет.

...На следующий день я вышел в город. Дни стояли предновогодние, и в городе по копеечным ценам в магазинах и киосках продавались мандарины. Мне захотелось купить несколько килограммов мандаринов и отправить посылку с ними в Пермь своим родственникам, в город, в котором в эту самую эпоху «развитого социализма» их «днём с огнём» не найти.

Однако мне было известно, что по постановлению местных властей вывоз из Грузии цитрусовых, а следовательно и отправка их почтой, запрещены. Значит, отправить посылку из Поти я не мог. Но нас грузили на Керчь. А Керчь - это не Грузия, и я решил купить мандарины и отправить посылку из Керчи.

Купив килограммов пятнадцать мандаринов, я набил ими две хозяйственные сетки и понёс их в порт. При подходе к проходной порта я встретил несколько человек из нашего экипажа, которые мне сказали, что в порт с мандаринами меня не пропустят. В шутку они мне сказали, что видели, как на проходной у них на глазах заставили одного человека, пытавшегося пронести несколько килограммов мандаринов в порт, съесть их все до одного прямо на проходной.

Что делать? Не через забор же проникать в порт! И я робко направился в проходную порта.

Только я вошел в проходную, как вахтёр, рослый грузин, остановил меня вытянутой в мою сторону ладонью:

- Нэлза! Контрабанд!

Я взмолился:

- Послушай, кацо! Ну, какая контрабанда? Скоро Новый год! Несу для своей же команды к праздничному столу. Разреши пронести на судно.

Вахтёр заулыбался, похлопал меня по плечу и говорит: Прахады, дарагой! Кушай на здоровье!

Я торжествовал.

На другой день я возвращался из города пустым. Рядом с проходной была столовая, где можно было попить пива. Я зашел в столовую. Столовая была пуста. Только в дальнем углу за одним столиком сидели четверо грузин и о чем-то разговаривали. За прилавком, где в разлив продавалось пиво, стоял крупный грузин с сытой физиономией. Очереди не было.

Я подхожу к прилавку и хочу заказать кружку пенного напитка. Продавец через мою голову о чем-то по-грузински громко разговаривает с одним человеком, сидящим за тем, единственно занятым в дальнем углу столиком. О чем они говорят, я, естественно, не понимаю. Закончив разговор, продавец наливает кружку пива и подает её мне. Я достаю деньги, чтобы расплатиться, но продавец говорит мне по-русски:

- Дэньги нэ надо!

- Как это не надо?! - не понимаю я. - Почему не надо?

- Садысь, пэй. Дэньги нэ надо, - говорит продавец.

- Как это вдруг у вас тут пиво бесплатно дают? В чём дело? Я, может быть, вторую кружку захочу.

- Садысь, тэбэ говорят. Пэй сколько хочешь. Угощают тэбя, - отвечает продавец. - Пэй!

Так ничего и не поняв, я сел за свободный столик и стал медленно потягивать пиво.

Вдруг я увидел, что человек, с которым продавец разговаривал через мою голову, был тем самым санитарным врачом, которому мы продали три десятка яиц. Мне стало понятно, что этот врач сказал продавцу, чтобы он деньги с меня не брал, а он заплатит за меня. Меня, конечно, это очень тронуло. Мы с этим врачом были совсем не знакомы. Единственная наша встреча была при оформлении прихода в порт Поти. Чтобы «не ударить в грязь лицом», мне захотелось как-то отблагодарить санитарного врача за столь любезное гостеприимство, и я, дождавшись конца их беседы, подошел к нему. Поздоровавшись, я предложил ему пойти со мной в город под тем предлогом, что я города не знаю и прошу его побыть моим гидом. На самом деле я хотел где-то посидеть с ним за бутылкой грузинского вина. Он согласился, и мы пошли в город.

Чудеса грузинского гостеприимства продолжались. Мы заходили в несколько кафе, несколько раз заказывали вино, но ни разу мне не удавалось заплатить. Как только я порывался это сделать, он останавливал меня словами:

- Ты гость здэсь. Вот я приэду к тэбэ, ты будэшь платыть. А здэсь я плачу.

На судно я пришёл в «приподнятом настроении».

/Из жизни в Эстонии

1

В 60-х годах двадцатого столетия я жил и работал в Эстонской ССР. Понятно, что в коллективе, в котором мне довелось трудиться, были и русские, и эстонцы. Ничего плохого не могу сказать об эстонцах. Замечательный трудолюбивый народ, хорошие товарищи, верные друзья.

Был в нашем коллективе немолодой уже эстонец Курго Роберт Михкелевич, которого мы по-русски звали Робертом Михайловичем. По служебной иерархии я был его начальником, и мы были друзьями.

Так вот, этот самый Роберт Михкелевич был в прошлом моряком, много плавал по морям и океанам, хорошо играл на пианино и в совершенстве владел русским, эстонским и английским языками. Он был в очень близких, даже приятельских, отношениях с народным писателем Эстонской ССР Юханом Смуулом, автором широко известного дневника путешествия в Антарктиду «Ледовая книга».

Мне было интересно поближе познакомиться с таким замечательным человеком, как Юхан Смуул, входить в круг его знакомых, и я попросил Роберта Михкелевича познакомить меня с ним.

- Запросто! - ответил Роберт Михкелевич. - В самое ближайшее время сходим к нему домой, чайку попьем с коньячком, поболтаем. Он человек гостеприимный.

И тут же Роберт Михкелевич рассказал мне, что он написал книгу на эстонском языке о своих морских скитаниях, которая в переводе на русский язык, кажется, называлась так: «От прибрежных камней до океанской дали».

Трудно книгу написать, но ещё труднее издать её. Вот и обратился Роберт Михкелевич к своему другу, председателю Союза писателей республики, помочь ему в этом.

Смуул рукопись взял. Прочёл. Она ему понравилась. И тогда член КПСС, неоднократный лауреат литературных премий, депутат Верховного Совета СССР и председатель Союза писателей Эстонской ССР сказал своему другу:

- Книгу издадим. Но при условии: имя - тебе, а деньги - мне!

У меня пропало желание знакомиться с Юханом Смуулом.

2

Эстонское слово «vene» по-русски означает «русский». А его фамилия была Венэ, хотя он был эстонцем. Он занимал должность инструктора городского комитета партии в небольшом эстонском городке Пярну, известном курорте союзного значения. Он работал инструктором горкома КПСС партии. В шестьдесят лет Венэ вышел на пенсию и, оказавшись не у дел, стал подыскивать посильную для себя работу. Не сидеть же сложа руки, мучаясь бездельем? К тому же, как рядовому пенсионеру, имеющему ещё достаточно сил и завидное здоровье, совсем нелишне было бы и иметь прибавку к пенсии в виде дополнительного заработка. И работу он нашел. Инкассатором. Несмотря на значительную долю ответственности, эта должность не была чрезмерно хлопотливой, что Венэ вполне устраивало.

Пройдя определённый курс подготовки и получив все необходимые инструкции, он приступил к выполнению новых для себя обязанностей. Эти обязанности заключались в следующем.

Вооруженные револьверами, два инкассатора на машине марки «Победа» или «Волга» с водителем, тоже вооружённым наганом, в конце рабочего дня объезжали ряд магазинов города, собирая торговую выручку. Подъехав к очередному магазину, один инкассатор шёл в магазин, а другой вместе с водителем ожидал его возвращения с выручкой, сидя в машине.

В один из погожих летних субботних вечеров инкассаторская «Победа» остановилась на обочине дороги около одного из магазинов города. Венэ сидел на заднем сиденье салона машины в ожидании напарника, ушедшего в магазин. Водитель, сидя на своем месте за рулём, закурил и опустил левое боковое стекло. Было довольно людно, мимо проходило много прохожих.

Неожиданно около машины появился изрядно подвыпивший гражданин, который шатаясь подошел к открытому стеклу водителя и, чтобы не упасть, упёрся двумя руками о борт машины. Водитель стал поднимать боковое стекло, но пьяный ухватился рукой за дверцу машины так, что его рука воспрепятствовала поднятию стекла.

- Отойди, отойди от машины! - сказал водитель и стал убирать руку пьяного с дверцы машины.

- А что я тебе, помешал что ли? - заерепенился пьяный и схватил водителя за руку.

Водитель стал вырывать свою руку. Завязалась борьба. Венэ, сидя на заднем сиденье, громко и грозно вмешался:

- Отойди от машины, стрелять буду!

И стал доставать револьвер, что ещё больше раззадорило пьяного, который одной рукой ухватил водителя за шею.

Прогремел выстрел. Пуля попала пьяному в рот и вышла из затылка. Смерть его была мгновенной и на глазах у многих прохожих.

...Долго тянулось следствие, несколько месяцев. В результате следствия было установлено, что убитый, эстонец по национальности, действительно был пьян, и никакого намерения ограбления не имел, не подозревая даже, что он подошел к инкассаторской машине. И следствие установило правомочность применения оружия на поражение в данной ситуации, и признало действия инкассатора правильными.

Тем не менее, случившееся не могло не отразиться на психологическом здоровье Венэ. К тому же нелепая случайность перевода эстонской фамилии Vene на русский язык, как «русский», в небольшом городе породила слух, что русские, якобы, беспричинно убивают эстонцев. Венэ был настолько задёрган, настолько лишён психологического равновесия, что это отразилось и на его физическом здоровье. В короткий срок он превратился из пышущего здоровьем ещё не старого пенсионера в немощного, с трудом опирающегося при ходьбе на клюку, старика.

/Шарлатан

Летел я самолетами Аэрофлота из Куйбышева, как в середине прошлого века называлась Самара, в Таллинн, столицу Эстонии. Прямого рейса Куйбышев -Таллинн не было, поэтому я летел на Ригу, где должен был сделать пересадку на самолёт до Таллинна. Рига не принимала, и нас посадили в аэропорту Вентспилса, небольшого латышского городка на берегу Балтийского моря. Аэропорт в Вентспилсе был не большой, здание аэровокзала одноэтажное, а народу в нём накопилось ужасно много, так как все рижские самолёты направлялись сюда. Стояла осень, погода была промозглая, и поэтому люди старались находиться не на воздухе, а в помещении. В результате в здание аэровокзала набилось так много людей, что не только посидеть, но даже к стенке прислониться было негде. Все нервничали, все ждали объявления о посадке в свои самолёты, но администрация аэропорта ничего сказать не могла. А неопределённость еще больше усугубляла нер­возную обстановку.

Так прошло несколько часов. Мой самолёт из Риги на Таллинн давно уже должен был улететь, и я тоже изрядно изнервничался. К тому же усталость просто валила с ног.

Вот в таком-то положении я оказался у стойки, за которой сидел диспетчер. Облокотившись об эту стойку, я стоял с полузакрытыми от усталости глазами. Вдруг я увидел, что через толпу людей к этой стойке, работая локтями, пробирается какой-то гражданин интеллигентного вида явно еврейской национальности.

- Простите, пожалуйста, - обратился он к диспетчеру, подойдя к стойке. - У меня к вам просьба. Дело в том, что скоро вам должны позвонить из горкома партии и попросить позвать к телефону доктора-гипнотизёра Финкильштейна. Так это я. Но мне неудобно всё время стоять здесь и ждать звонка, поэтому я и прошу вас сказать звонившему, что я, Финкильштейн, лечу сейчас в Ригу из Ташкента, а дня через два-три улетаю в Норильск. Я буду вам очень признателен, если вы выполните эту мою просьбу.

Диспетчер пообещал выполнить просьбу и даже записал её себе для памяти. Я всё это, стоя рядом, слышал.

Через какое-то время я оказался возле справочного бюро и так же стоял, ожидая посадку в свой самолёт. Обстановка в аэропорту не менялась. Самолёты только прибывали, и ни один ещё не был отправлен.

И тут я увидел, как к справочному бюро подошел тот Финкильштейн, которого я уже встречал у диспетчерской стойки. Мне было видно, что он обратился к оператору справочного бюро с какой-то просьбой, и оператор ему отказывает. С какой именно просьбой, я не слышал.

 Вот здесь-то меня как вожжа подстегнула. Несмотря на усталость, и не открывая полусомкнутых глаз, я тихо проговорил, обращаясь к оператору:

- Да, помогите ему. Это же Финкильштейн, доктор-гипнотизёр.

Надо было видеть изумлённый взгляд Финкильштейна. Он несколько секунд смотрел на меня с открытым от изумления ртом.

- Откуда вы меня знаете? - спросил он, справившись с удивлением. - Вы слушали мои лекции?

- Нет, - ответил я. - Я вас вижу впервые.

- А как же вы узнали мою профессию и даже мою фамилию? - спросил он.

- А что вас так удивляет? - сказал я. - Вот я же не удивляюсь, что вы гипнотизёр. А я телепат. Только и всего. Каждый как может свой хлеб зарабатывает.

Казалось, не было предела его удивлению.

- Ну, я вас серьёзно спрашиваю. Откуда вы меня знаете? - не унимался Финкильштейн.

Я решил разыгрывать его дальше.

- Я же вам сказал, - ответил я. - Я телепат, и в подтверждение могу сказать о вас больше. Вот, например, вижу, что вы летите в Ригу из Ташкента, а через пару дней полетите в Норильск.

Финкильштейн не нашелся, что ответить. Так и стоял с изумлённым видом. Затем он порывался что-то сказать, но, махнув рукой, отошел в сторону. Я видел, что он несколько раз снова пытался подойти ко мне, но у него всё как-то не получалось. Наконец, он решительно направился ко мне.

- Идемте в ресторан, - сказал он, подойдя. - Я вас приглашаю.

- Да, что вы? - говорю. - Разве возможно при таком скоп­лении людей попасть в ресторан?

- Идемте. Я всё устрою, - заверил он меня.

 И я согласился. Хоть посидеть, думаю, можно будет. Да и стакан чая не плохо бы выпить. И мы пошли.

Как и следовало ожидать, свободных мест в ресторане не было, о чём свидетельствовала табличка на двери ресторана в полном соответствии с нравами «развитого социализма». Но Финкильштейн, войдя в ресторан, кому-то что-то сказал, и нам отвели удобный столик только на двоих в дальнем от оркестра углу, что меня очень устраивало, так как посидеть хотелось в тишине.

Финкильштейн заказал бутылку коньяка, кофе, лимон, и мы с наслаждением стали потягивать коньячок, ведя непринужденную светскую беседу, не вспоминая о разговоре возле справочного бюро. За беседой мы друг другу представились и даже обменялись домашними адресами. Так мы понравились друг другу.

Бутылка коньяка подходила к концу. Оставались последние рюмки. Только тогда Финкильштейн как-то заговорщически вдруг спросил:

- Скажите мне, всё-таки, как вы можете узнавать не только имя человека, но и его профессию, и даже его планы? Ведь мы с вами до сих пор были даже не знакомы.

- Помните, - ответил я, - часа два-три назад вы подходили к диспетчеру и просили его ответить на звонок из горкома партии, назвав при этом себя и свои планы. Я стоял рядом и весь ваш разговор хорошо слышал.

- Как же, как же! Было! Было! - воскликнул он. - Я сам должен был сообразить и догадаться! Что же это со мной происходит!? Устал, наверное, очень.

- Вот и всё моё шарлатанство, - говорю я ему. - А теперь вы откройте секрет вашего ремесла.

- Ха! - усмехнулся гипнотизёр. - Ставьте бутылку коньяка! Я ведь поставил!

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.