Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(69)
Павел Чхартишвили
 Три-четыре телефона

Полгода назад мы с Елизаветой Ильиничной решили писать рассказы вместе. Говорят, почти вся Россия пишет. Кто стихи и прозу, это терпимо, кто - нелепые законопроекты, доносы на режиссёров, матерные тексты на заборе, в лифте и интернете - зря большевики ликвидировали неграмотность. Так вот, Елизавета множество моих писем оставила без ответа. Но вчера я сподобился, наконец. Позвонила:

- Мне не нравится твой стиль.

А писать иначе я не умею и не хочу. Какие же мы в таком случае соавторы? Лучше сочиняй, дорогая, свои собственные рассказы, отдельно от меня, а я уж как-нибудь сам. Так ей и сказал. Бросила трубку. Ну и до свиданья, хотя, конечно, жаль терять давнюю подругу.

В декабре 1963-го катались с ней на коньках в Лужниках. Зимы в Москве были морозные, не то, что в последние годы. Я был в кроличьей шапке, отец купил, отстояв дикую очередь, когда их выбросили в универмаге около завода «Каучук». Он хотел две: мне и себе, но в одни руки давали одну. Сейчас свободно продаются норковые и соболиные, причём бери кто угодно хоть десять штук, если богатый. А тогда они были только в закрытых распределителях, для номенклатуры и членов их семей.

С однокурсницей Алиной Петровной знаком с сентября 1964-го. Потом, спустя 17 лет, у меня впервые напечатали рассказ. Помню: я сидел в ванной у стиральной машины-полуавтомата. Эта машина избавила от ручной стирки, но надо было в течение часа нажимать разные кнопки, чтобы наливала, сливала, отжимала... Я управлял этим сокровищем и одновременно читал журнал, в редакцию которого без всякой надежды послал своё творение. Переворачиваю страницу… Мой рассказ! Я стал нажимать не те кнопки, от восторга чуть не сломал машину. Это такое переживание было, такое счастье, словно любовь впервые в жизни. Послал копию рассказа Алине как давней знакомой. Она позвонила мне и отшлёпала:

- Не понравилось. Должен быть взгляд на события сверху, а этого нет. Пессимистично. Не «Декамерон». Слишком длинный заголовок. Злоупотребляешь короткими предложениями, мало прилагательных. Нет интриги. Видно, что начинающий автор. Простенько, примитивно. А главное: рассказ не окончен, ты оборвал сюжет. Недосказанность, незавершённость. Хочется подробностей, а их не хватает. Думаю, что это твой потолок.

Пронеслись ещё десятки лет. Вышел мой второй рассказ, большое событие в моей жизни, опять было очень приятно, хотя радостный шок в душе был уже слабее. Позвонил Алине, похвалился, послал ей копию, замер в ожидании ответа. И снова дождался:

- Графомания.

А считал её доброй приятельницей. Ну что ж, вычёркиваю и её.

Довычёркиваешься, останешься один.

Из папиного класса жив один Мирон Серафимович. Девяносто пять! Двигается, сам себе готовит, ходит потихонечку гулять, ясная голова, общается, шутит. Каждый год приглашал меня в гости. Говорил мне всегда:

- Когда смотрю на тебя, вижу Ваню.

То есть моего отца. Но недавно я поздравлял его по телефону с юбилеем и сказал, что желаю себе через пять лет поздравить его со столетием. Он сухо ответил:

- Спасибо.

И положил трубку. Наверное, обиделся: решил, что я назначил ему всего пять лет жизни. И не приглашает больше. Я тоже хорош.

Внучатый племянник Никита перестал мне звонить и писать по электронке. Он внук моей сестры Гали, в душе - революционер. Видимо, ему со мной стало противно общаться. Мальчик ещё не понимает, что в молодости человек часто мечтает перевернуть всё вверх дном, а с возрастом нередко становится лысым пузатым конформистом вроде меня.

Вычёркиваю и этих двух. Жалко. А что делать?

Мой младший брат Станислав занимает высокий пост. Он и его сорокашестилетний сын совсем рехнулись. Витьке семнадцать, парень собрался на филологический. И два старых кретина, дед и отец, вместо того, чтобы образумить мальчишку, радуются: факультет интересный. Да оттуда одна дорога - тетрадки проверять, а из нынешней школы с современными детишками - только в психушку! Уж лучше пусть где-то в офисе задыхается от пустоты и пошлости. Я брату и племяннику прямо влепил, что они оба - ну, я не сказал кретины, - дураки. Оба в ответ со мной не разговаривают и тоже не отвечают по электронке. Никто на свете не выносит правды о себе.

Итак, минус шесть собеседников. За один год.

Прямо по Маркесу: полковнику никто не пишет.

Сегодня тридцатое декабря 2016 года. На улице носятся снежинки, белая тень накрыла аптеку и троллейбус.

Надо же: как жизнь пронеслась! На носу финал. И ничего поделать нельзя.

В 1980 году нас с Катей бросило друг к другу. В белом от снега городе я сходил с ума. Берег замёрзшей Яузы, каменный мостик, неприкаянный ветер, Катины ледяные щёки. Мы были одни в спешащей толпе, мы были вдвоём в круженье лет. Её тёплая комната с видом на сталинскую высотку. Жизнь наполнилась смыслом, радостью, сексом. Тогда вышел журнал с моим первым рассказом, мне выдали бесплатно пять авторских экземпляров, да ещё десять я купил. Многим надписал и подарил, всех не упомнишь, но только одна запись врезалась в память: «Милой Катеньке Шишкиной с любовью. Алёша Дерябин. 17 февраля 1981 года». Я не сделал ей предложение, потому, что я не создан для семейной жизни. И потому, что я дурак.

В 1987 году она сказала мне, что выходит за Тойво Йуримаа, я возмутился:

- Что ещё за Тойво?! Ещё Тойво не хватало!

Катя смеялась.

Сына назвала Алексеем: меня так зовут!

В 1997 году Катя Йуримаа спросила:

- Дерябин! Выступишь на конференции в Калуге?

Я:

- Что я там забыл?

Спустя пару месяцев она:

- Поедешь в командировку в Питер.

- Я там был, - отвечаю.

Прошло полгода. Сказала:

- Хочешь в Польшу?

- Нет, у меня сейчас домашние дела.

Ещё через полгода Катя:

- Надо ехать в Англию, директор не может. Ты поедешь.

Тут уж я сломался. Кто откажется? Слетал на неделю, на государственный счёт в Лондон. Сильное впечатление. Да ещё привёз домой не истраченные командировочные - целое состояние. Разве это забудешь? Боялся, что по возвращении заставят сдать в бухгалтерию оставшиеся сотни фунтов.

С Владиком я просидел на работе тридцать семь лет в одной комнате. Катя Владьку любила, я ей это прощал. Любила его больше, чем меня. Я и это прощал. Его я терпеть не мог. Как-то я начал перед ней ревниво качать права (по служебным вопросам), она меня осадила:

- Я вас с Владленом как специалистов оцениваю одинаково. Даже, пожалуй… - хотела сказать «его выше», но не стала меня добивать, замолчала.

Однажды Владик показал мне фотографию в журнале: крестьянский съезд после Октябрьской революции. Сказал:

- Простые люди стали хозяевами страны.

Я:

- Какими хозяевами! Всё решали за них.

Владька:

- В те годы в воздухе звучала музыка!

Я:

- Музыку заглушали выстрелы в подвале чрезвычайки.

Поблизости от Владькиного дома место, где в 1941 году упал наш сбитый самолёт. Экипаж погиб. Владик - в управу:

- Надо памятник.

Ему:

- Денег нет.

Он организовал сбор средств, люди скинулись. Владьке кто-то посоветовал обратиться в архив. Он узнал, где это, съездил туда, там ему выдали справку с печатью: дата последнего боя героев, их воинские звания, имена и фамилии, теперь на месте падения стела, правда, из трёх фамилий две при изготовлении памятника всё-таки переврали, они и сейчас там неправильные.

Катя уволилась в 2008 году. Мне случилось вскоре оказаться в её бывшем кабинете, ещё ничьём, никого ещё на её место не назначили. Там книжный шкаф был набит битком (подчинённые и посетители надарили ей своих опусов, всё это потом отнесли в библиотеку), у меня мелькнула страшная мысль: неужели и мой рассказ оставила на работе? Тут же просмотрел все полки в шкафу, тщательно-тщательно. Нет того давнего журнала! Значит, забрала домой. Облегчённо вздохнул.

После Катиного увольнения Владик быстро завёл другую приятельницу - Тоньку Кузьмичёву, работающую тут же, в нашей комнате. Они стали обедать вместе за его столом, как правило, с бутылкой. Антонина баба не злая, но дремучая. Однажды брякнула:

- Стихи Бродского - бредятина.

Я чуть не свалился со стула. Мог сказать дуре, что если Пушкин и Есенин общедоступны, то Бродский порой требует интеллекта и образования. Не стал ничего говорить, и правильно: разругались бы вдрызг, как бы потом работали вместе? Но Владьке однажды заметил:

- Удивлён твоим выбором.

Он:

- Не твоё дело.

Думаете, я опять ревновал? На этот раз нет, ну что вы! Катя умнейшая и тонкая женщина, а эта - идиотка. А уж внешне и не сравнить.

Владик дал мне черновой материал для совместной научной публикации, я поработал, сделал текст, поставил наверху первого листа нас с ним обоих в качестве авторов, в алфавитном порядке, и отдал ему. Он заявил спустя несколько дней:

- Мне с тобой печататься не престижно.

Его право так считать, дело нормальное, но зачем говорить мне такое в лицо? Я злопамятный, это верно. Как-то я утром, будучи в отгуле, позвонил ему, а он (Кузьмичёва мне сказала) вышел, я попросил её:

- Пусть позвонит мне домой.

Я ждал, в четыре часа звоню снова. Владька на месте, говорит:

- Ты что, министр, чтоб я тебе звонил?

Большая шишка: заведующий отделом. Козёл старый. Когда недавно вышел мой второй рассказ, Владька, вместо того, чтобы поздравить, спросил:

- Это брат тебе устроил?

Действительно, Стасик мог бы помочь протолкнуть рассказ, но мне и в голову не пришло прибегать к таким методам. Вот такой друг Владик. Нашёл, что сказать автору. Идиот.

В окне моя улица, белая-белая. Что может засыпать снег? Может засыпать всё: русла рек, горы, крыши, годы, письма, смех и встречи.

У Владьки скакало давление. Он был любителем выпить и закусить. Сколько раз я ему говорил:

- Сходи, померяй холестерин.

Он даже давление не мерял, какой там холестерин. И вот результат. В шестьдесят лет.

А у меня?

 

Будет инсульт или нет?

Какой?

большой или крошечный?

Катя мне не простит, что я не поехал на похороны Владика и на поминки, а также на «девятый день». Я бы там с ней увиделся, но не такой встречи хотелось бы. Ты позвони мне и спроси: почему не поехал? Не буду же я сам тебе названивать и оправдываться.

Ну как я мог вчера появиться в отделе? Сказали бы: умер Владик, освободилось место заведующего, и пенсионер Дерябин тут же примчался: семьдесят лет - расцвет для руководителя. Да ещё пришлось бы здороваться с дурой Кузьмичёвой и улыбаться ей.

У Кати славный, любящий и любимый ею муж. Её и Тойво сын - мой тёзка - давно взрослый, женат, она недавно стала бабушкой. Наверное, счастлива. Конечно, счастлива. Мне повезло, по телевизору случайно видел два раза Екатерину Филипповну Йуримаа: прекрасна, как в юности, одета модно и не располнела.

Сегодня ночью приснилось: лежу дома, звонит домофон, бегу к двери.

- Да.

- Лёшенька, это я, Катя!

- Входи.

Бегу обратно в комнату. Где халат? Тяну его из-под одеяла. Это не халат! А где же он? Катя уже звонит в дверь. Боже мой! Вот халат. Просовываю руки в рукава, перехватываю себя поясом, бросаюсь к двери - и просыпаюсь.

С Лизой и Алиной у меня было всё, что бывает у мужчины с женщинами. Вычеркнул сейчас обеих без особых страданий. Катю не вычеркнешь.

Я никакой не писатель. Два рассказа за 70 лет - смеху подобно. Но вот что я понял: главное - не то, напечатали или нет. И ерунду порой печатают. Главное: хорошо или слабо. Отклонённая рукопись может оказаться замечательной. Катя в литературе очень сечёт. Если бы она прочитала мой второй рассказ, что бы она сказала? Но как он ей попадётся?

Мне сегодня от неё не нужно ничего кроме пятиминутной телефонной ласки, которой мне хватило бы на целый год. Но она не простит, что я не приехал помянуть Владьку.

Я её люблю.

Она не позвонит никогда.

Что ж, плати за чай и сахар,

за два ломтика лимона -

вкус лимона,

вкус железа,

колеи двойная нить.

Остаётся напоследок

три-четыре телефона -

три-четыре телефона,

куда можно позвонить.

    

Куда можно позвонить?

Набираю номер моей бывшей сослуживицы. Она, как и я, на пенсии, но моложе меня, подрабатывает. Муж старше её, уже не работает.

- Здравствуйте, Людмила Захаровна, это Дерябин. Что новенького? Как себя чувствуете?

- Доброе утро, Алексей Иванович. Пока ничего, силы есть. Я зарабатываю, муж тратит. Вчера ездила на «девятый день» Владлена Юрьевича. Жалко его. Некоторые плакали. Вы не захотели приехать?

- Я вчера чувствовал себя не очень.

Лёша, есть же Божья заповедь: не лги.

Все врут.

- А сегодня?

- Спасибо, уже неплохо.

- С кем-нибудь из наших поддерживаете контакт?

- С Геннадием Трофимовичем. Как ваш внук? Сколько ему?

- Тринадцать. Его приняли в общество: то ли военно-историческое, то ли историко-патриотическое, не помню точно. У него теперь есть гусарская форма, каждый день в неё влезает. Спасибо, что прислали рассказ. Интересный. Но грустный. Почему?

- Людмила Захаровна! Если автор не завёл семью, если нет у него детей, внуков, то он не может быть радостен безгранично. Неизбежно, непроизвольно в его творчестве скажется грусть, даже если он в хорошем настроении, не бедствует и не собирается (Боже упаси!) жениться.

- Может быть. «Зарубежную литературу» больше не выписываете?

- Нет. А пока работал, выписывал. Майор, замполит учебки, приказал провести подписку. В нашем взводе ребята подписались: кто на «Комсомолку», кто на «Советский спорт». А я на «Зарубежку», заплатил за полгода вперёд, сержант удивился: не слышал про такое издание. Каждый месяц журнал приходил в казарму, я его видел, но у меня не было ни минуты свободной, письмо бы домой написать. Сержант читал.

- Смешно. Ну, Алексей Иванович, не хворайте. С наступающим!

- Спасибо. Вас так же. Здоровья вам, Людмила Захаровна.

Теперь второй телефон. Геннадий Трофимович на год старше меня. Когда в отделе усаживались праздновать чей-то день рождения, Трофимыч в начале, пока народ ещё был способен что-то воспринять, неизменно зачитывал поздравление собственного изготовления. Помню некоторые его перлы:

Терещенко без лишних слов

Работать сутками готов.

Пример он для всего отдела:

Поменьше слов, побольше дела.

Полна огня и вдохновения

В труде Новицкая Евгения.

Всегда подтянута, стройна,

Как арфы звонкая струна.

 

Дорогой Степаныч наш,

Славный друг, коллега!

Поздравляем мы тебя

С половиной века.

- Гена! Здравствуй!

- Алёша? Привет. Тебя почему вчера не было? Вроде вы были такие друзья с Владленом.

- Далеко очень. В метро стоять утомительно, а такси не по карману.

Не поверит. Наплевать.

- А я съездил. Помянул Владлена.

- Как поживаешь? Сочиняешь поздравления?

- Конечно, Алёша. У меня родни… Ты чем занима­ешься?

- Наблюдаю жизнь.

- К каким выводам пришёл?

- До нас была вечность. После нас будет вечность. Холод вокруг без конца. Жизнь мудреца коротка, как и жизнь простака.

- Годится. Слушай, вчера по радио один сказал, что в России пятьдесят девять процентов населения поддерживают лозунг «Россия для русских», следовательно, в случае свободной предвыборной агитации и честного подсчёта голосов режим в стране после выборов установится соответствующий. Ведущая его высмеяла.

- Дурочка. Ладно, Гена, с наступающим!    

- И тебя. Приехал бы как-нибудь. До нас-то близко. Ждём-с.

- Спасибо. Привет жене.

Третий звонок: моей сестре Гале. Она живёт на противоположном конце Москвы. В соседнем с ней подъезде - её внук Никита с женой и Денисом. Денису четыре года.

- Галочка, это я. С наступающим!

- Спасибо, Лёша. Тебя тоже.

- Спасибо. Как дела?

- Всё хорошо. Денис норовит залезть на пианино, а вчера сломал клавиатуру компьютера.

- Значит, будет пианистом и умрёт под забором. Или станет компьютерным мастером - тогда не пропадёт.

- Заявил мне на днях: «Бабка Галька, я тебя не люблю!».

- Ты же прабабка.

Галя прислала мне по электронке фотографии. На них бунтарь Никита, а также Денис - трогательное, очаровательное существо. Купили ёлку, идут домой.

- Галя, спасибо за фотки. Да! Позвони Стасику, скажи, что я извиняюсь. Дурак я, а не они. Пусть Витька поступает, куда хочет.

- Позвоню. А ты в следующий раз будь вежливее.

Вот и всё. Впрочем, поэт сказал, что под занавес в записной книжке остаются три-четыре телефона. Значит, в запасе ещё один звонок, последний. Кому? А то ты не знаешь, кому.

Мне звонят. Интересно.

- Здравствуйте. Предлагаем установить бесплатно к вашему телевизору приставку, чтобы вы могли смотреть цифровое изображение. Месячная плата увеличится всего на девяносто девять рублей. У вас сколько каналов?

- Двадцать восемь.

- Будет шестьсот.

- Согласен.

- Ваш мобильный.

- Он у меня валяется разряженный. Я пенсионер, не работаю, всё время дома, звоните на домашний.

- Вам есть полных восемнадцать лет?

- Девушка, мне полных семьдесят.

- Ой, извините, у меня здесь список обязательных вопросов. Мастер придёт, вы ему ничего не платите. До свиданья.

Снова мне звонят.

- Добрый день! Меня зовут Анна. Это фермерское хозяйство «Жедочи». Ферма находится…

Кладу трубку. Снова звонок. Предложат пластиковые окна, счётчик воды или бесплатную терапию.

- Слушаю.

- Лёшенька, это Катя.

Господи, хоть я и не верю в Тебя, всё равно благодарю Тебя за то, что Ты подарил мне эту минуту.

- Привет, Катюша. Рад тебя слышать. Как жизнь?

- Вчера на «девятом дне» Владика всех повидала. Мне были рады. Кузьмичёва хорошо говорила о тебе.

В 16 лет мне казалось, что я ещё не встречал счастья. В 25 думалось, что оно не раз прошло мимо, чуть не задев плеча. В 35 я был счастливее всех на свете. В 70 мне позвонила Катя Йуримаа.

- Катя, с наступающим 2017-м!

- Взаимно. Твой новый рассказ понравился всем: мне, мужу, Алёше и его жене. Ты отобразил нашу «замечательную» жизнь.

У кого это я читал?

 

Помню взгляд светлее снега.

Было чувство, как звезда.

В круговерть, в метель, с разбега

Я врываюсь:

- Любишь?

- Да.

- Как тебе в роли бабушки?

- Очень хорошо.

Мне улыбается мир.

 

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.