Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(8)
Сергей Телевной
 СПЛЕТЕНИЕ (Записки кавказского лица русской национальности)

Если верно утверждение, что Северный Кавказ - солнечное сплетение Евразии, то Моздок - солнечное сплетение Северного Кавказа. Метафора столь же красивая, как и точная. Солнечное сплетение - сплетение нервных узлов. А когда нервные волоконца обнажены, из них легко ткутся снасти пресловутой геополитики. И, гонимые течением судеб, попадают в эти хитросплетения целые этнические сообщества и конкретные люди. Одни обживаются в непривычной среде, защищают свои ячейки-ниши, обособляются. На языке официальных документов - это «представители народов, традиционно не проживавших на территории». Другие, «традиционно проживавшие», ассимилируются, размываются или вытесняются...

К последним относится русскоязычное сообщество, теряющее год из года своих самых деятельных, активных представителей. Срываются они с обжитых мест в надежде обрести вторую малую родину на необъятных просторах России. А более - думая о будущем своих детей.

За последние лет десять русскоязычного населения, в основном коренных жителей, из Моздокского района выехало тысяч 15. По сути, каждый третий коренной русский.

Утренний «моцион»

Вот и я, в свои средние лета, срываюсь с мест, обжитых по меньшей мере двумя поколениями моих предков. Сам я - русский кавказец в третьем поколении, мои дети - в четвертом, а полуторагодовалый внук Дениска - в пятом. Такая родословная арифметика...

Ну, вот и все. Иду в последний раз по утреннему, рано проснувшемуся селу Троицкому. С одного края на другой, попрощаться с доченькой и внуком. Сегодня уезжаю, возможно, навсегда. Еще вчера вечером простился со своими родными - братом, снохой, племянницами... С мамой, Антониной Прокофьевной. Она острее всех переживает мой отъезд - убеждена, что расстаемся навсегда. Оплакивала меня, как покойника. Сейчас прохожу мимо ее двора - дверь в доме открыта, значит, хлопочет по хозяйству. Заходить не буду - лишнее расстройство для нее. Да и у самого комок в горле.

Немного успокаивает, что через дорогу от нее живет мой брат Александр с семьей. Знаю, что он постарается восполнить мое отсутствие. Брат и без того матери крепко помогает. Хозяин - золотые руки. Дом перестроил своими руками. Буквально вынянчил каждый кирпичик. Строение, как игрушка - кладка из белого кирпича, черный шов, точеные пилястры... Только вот стена дала трещину. Может, грунт осел, может, как думают некоторые селяне, от вертолетов. Как раз над селом, когда винтокрылые машины идут на Чечню, пролегает их маршрут. Вот и сейчас два вертолета - «пчела» (МИ-8), сопровождаемая «крокодилом» (МИ-24), - пошли на юго-восток. Здесь в домах местных жителей потолки покрываются паутиной трещинок, а там, бывает, крыши сносит, и не только...

Иду по мостику - через речку Максюшку. Смешное название для дренажного канала. Происхождение, впрочем, у «водной артерии» родниковое, считай - благородное... Но при захламленных бытовым мусором берегах топонимика вполне объяснима.

...Дочь Марина живет на улице Дронова. Простая сельская улочка имени нашего земляка Никиты Дорофеевича Дронова, Героя Советского Союза. Малая, точнее, маленькая родина моего внука Дениски. Он тоже «герой» - непоседа и шалун в соответствии с возрастом.

Всеобщий любимец спит безмятежным младенческим сном. Не бужу, беру лишь фотографию на память - на ней он еще десятимесячный. «До свидания, Денек!..» Это я ему такой домашний вариант имени придумал. Светлое, многообещающее слово. Сам Денек похож, скорее, на отца. С зятем Анатолием мне, думается, повезло. Жаль, что иные считают жену его, то есть мою дочку, бесприданницей. Это не совсем так, но жизнь молодым отравляло в свое время.

Доченька моя, Мариночка, - боль моя. Тешу себя призрачной мыслью, что в далеких краях заработаю не только себе на хлеб. Приготовлю запасной «аэродром». А в обозримом будущем он, очевидно, понадобится всем моим.

...Времени у меня в обрез - прощание не затягиваю. За оставшиеся до отправления поезда полдня надо успеть многое. Получить, например, новый паспорт.

Доченька моя подрастерялась - не совсем осознает, что я уезжаю надолго, возможно, навсегда. Она еще раз догоняет меня - уже на автобусной остановке. Уточняет что-то по своему возможному трудоустройству. Я так и не успел устроить ее на работу. В Моздоке с этим проблема. «Инвестиционная непривлекательность» - звучит казенно, хотя характеристика мягкая. Фактически два предприятия стабильно работают: гардинная фабрика и кирпичный завод. А что вы хотите, «окраина войны».

Еду на переполненной маршрутке в город. Многие селяне стараются устроиться на работу в Моздоке. Урбанизация, понимаешь... А для пригородного села это бедствие. Даже угасающий Моздок все же оттягивает кадры из села.

Проезжаю мимо прежнего материнского двора - не так давно она продала этот дом и перебралась ближе к брату. Сердце не екнуло, хотя мать на этом месте прожила полтора десятка лет. Трудно ей здесь было. Хотя и облагородила свой дом цветами. «Дом культуры им. Антонины Телевной», - так мы шутили по поводу цветочных пристрастий матери. И за огородом она ухаживала с самозабвением. Но случалось, то гусей у нее поворуют, то на участке овощи обнесут, то соседские свиньи грядки с картошкой взроют. Была вынуждена мать отгородиться от безалаберных соседей.

Героическое отступление

Сетку-рабицу мы натягивали с соседским парнишкой, сиротой Витькой Величко. Это было как раз перед его отправкой в армию. А через полгода, в декабре 94-го, Виктора, как и сотни безродных бойцов (говорят, в основном сирот) бросили в Чечню. Бывший пэтэушник, танкист Виктор Величко в ночь под новый, 1995 год отважно сражался в лабиринтах Грозного. Подожгли его танк прямо у дудаевского дворца. Но Виктор отстреливался до последнего снаряда. Уже получив ранение, сумел задним ходом вывести горящую машину из зоны огня, спас жизнь командиру и сам остался жив! Виктор за бои в Грозном стал Героем Российской Федерации.

Отпустили паренька на побывку после госпиталя домой - залечивать раны. Копался я как-то по весне у матери на огороде. Дядя Илюша - сосед наш и самый близкий из дальних родственников Виктора, - тоже. Подошел Виктор, внучатый племянник его, значит. Спрашивает дядя Илюша у парня: «Витька, что с рукой?» «Дерево упало...» - почти зло ответил он.

Про героизм его я не стал расспрашивать. В селе как-то многие сомневались, что вчерашнему пацану негероического вида присвоено звание Героя России. К вранью, в том числе на высшем уровне, привыкли. А Витька бродил с ребятами по селу, активно, по-молодому отдыхал. Успел подраться. Но дело, понятно, замяли. А его, говорят, в то время по Троицкому искали какие-то чеченцы. И письма подметные даже в редакцию местной газеты приходили: указывалось, на кого в районе якобы готовится покушение (а может и не «якобы»). И его фамилия там фигурировала. Но обошлось.

Указ президента в районной газете опубликовали скромненько, не выпячивая.

Я спросил у Виктора: «Тебе хоть охрану-то дали?»

Он только посмеялся. Я позвонил даже в местный отдел ФСБ: не положено, сказали.

В те дни был опубликован такой же указ в местной газете о присвоении звания Героя еще одному моздокчанину - Карену Шишкину. Но посмертно. Тело парня с трудом нашли среди трупов в печально известной 124-й судебно-медицинской лаборатории, что в Ростове-на-Дону. Саня Харченко, наш редакционный водитель, рассказывал подробности. Карен его племянник...

Смуглеющие улицы

Маршрутка, вздрагивая на многочисленных выбоинах, «не спеша поторапливалась» в город. Вот мимо родной школы проезжаю. Обидно, она нынче в упадке. Знания ребятишки непрочные получают. Разбегаются то в городские школы, то в техникум. А раньше Троицкая СШ была на хорошем счету. Подсела ко мне Люба Токарева, первая медалистка нашей сельской школы. Тогда, два десятка лет назад, школьное «золото» было высокой пробы.

«Впечатлений набираешься, Сергей?» - спросила и была близка к истине. Не набираюсь даже, впитываю, вдыхаю. Живу, как будто в последний день.

...Мелькают за автобусным окном незнакомые лица. Незнакомые, потому что русскоязычное село все больше заселяется переселенцами, представителями народов, «традиционно не проживавших на территории района». К примеру, отпрыски вольного цыганского племени все чаще облюбовывают ухоженные дома коренных селян - деньги предлагают какие-никакие. Трудно устоять. Несколько плодовитых семей турок-месхетинцев осваивают троицкую территорию. Тактика у них - замечено на судьбе других населенных пунктов - испытанная и верная. Шаг за шагом, дом за домом, улица за улицей, планомерно они занимают место под солнцем. Вот, например, хутор Предмостный (пос. Калининский) основательно ими заселен. Процентов на 50. Сначала у немцев, уезжавших на историческую родину, скупали дома, потом у русских. Кстати, стратегический населенный пункт. Расположен как раз у единственного выходящего из города моста через Терек, по дороге, ведущей на Чечню.

В осетинском селе Виноградном турки-месхетинцы тоже проживают компактно. Любопытно, что и там была раньше немецкая колонка - кажется, Гинденбург. А потом заселилась осетинами, теперь вот турки-месхетинцы. Может, и Троицкое ждет такая судьба... Хотя и других лиц кавказской и некавказской национальностей хватает в селе - армяне, ингуши, чеченцы. Последние, правда, предпочитают селиться в Моздоке. Независимо от этого чеченский фактор присутствует: незримо - в общественном сознании, зримо - на улицах. Если на дороге джип, то, скорее всего, с чеченскими седоками, если тусуется раскованная молодежь, наверняка представители этой нации. Официально проживающих в районе чеченцев примерно процента два, фактически все 12. Конечно, если сравнить с 51 процентом русских, то вроде бы немного. Но с учетом их «активной жизненной позиции», способности к этномобилизации тревога ненапрасная. Вообще, этносоциологи говорят, что если переселенцы составляют четверть или больше населения, можно ждать межнационального конфликта.

Случилось и в моем селе межнациональная драка. Танцплощадки всегда были ристалищем для выяснения: «кто в доме хозяин». А в дом (Дом культуры имеется в виду) повадились неместные любители танцев - «все флаги в гости к нам». И осетины, и кумыки, и турки, и чеченцы. Пацанов местных совсем вытеснили. И с девчатами не церемонились, уверовав (может, не без основания), что русачки очень доступны.

Как-то, кликнув подмогу из города, троицкие показали бесцеремонным гостям, где раки зимуют. Причем по пьяной лавочке выкрикивали «националистические лозунги». Так потом с возмущением говорилось на районном активе представителями национальных обществ. Моих земляков обозвали скинхедами. Многие из пацанов и слово такое с трудом выговаривают.

Район пожужжал, пошушукал. Представителям русской общественности и местной администрации пришлось оправдываться: нет, мол, у нас русского национализма. И действительно нет. Драка - это болезненная реакция на откровенную беспардонность. Но то, что теряется русское национальное достоинство, - это факт.

...Такие мысли у меня, как представителя этого самого русскоязычного населения. А вот поменяю нынче паспорт, и все. Я буду обезличен, обезнационален. Нивелирован. Признаться, потому и не хотел менять советский паспорт. В нем четко написано - «русский».

Самоощущение принадлежности к великому народу придавало какую-то внутреннюю уверенность. Нельзя сказать, что это грело мое имперское сознание. (Но все-таки, я думаю, рано или поздно мы вернемся к графе «национальность».)

Вообще, в Моздоке, где живут, «притершись» друг к другу, ассимилируясь и уподобляясь, представители 40 национальностей, национальный вопрос очень важен. Он практически всегда присутствует в том или ином виде: кто ты? чей ты? с кем ты?

Однако со старым «серпастым и молоткастым» паспортом сегодня придется расстаться.

Камуфляж жизненного пространства

Вот только 50 рублей заплачу за бланк в кассу отделения Сбербанка. Очередь небольшая. Рядом с окошком - другое, побольше. Там выдают «боевые» - вознаграждение за участие в боевых действиях. Военнослужащим, кстати, нередко приходится их отсуживать. Процедура очень сложная. Где крутятся большие деньги, там масса злоупотреблений. Да и сама война, не мною замечено, очень дорогостоящее предприятие. Это, конечно, отдельная, неисчерпаемая тема.

Я прощаюсь с моздокской действительностью, сегодняшним колоритом, который во многом определяет военная составляющая. Это, с одной стороны, представители военных и околовоенных структур. С другой - расползающаяся людская масса беженцев (официально они не беженцы, а временно перемещенные лица или вынужденные переселенцы). Сами моздокчане, боюсь повториться, кажутся мне массивом, рискующим быть перемолотым и деформированным, попав меж двух жерновов - военным и беженским.

Нетрудно догадаться, что в Моздоке определенно доминирует одна социальная группа, отличающаяся непостоянством состава и «особым мнением» на происходящее. Это военные, особенно прикомандированные «к чеченской войне», приехавшие «сделать бабки». За прошлую чеченскую войну через Моздок прошло 100 (!) различных воинских частей. За эту - пока военная тайна. Но цифра, видимо, сопоставимая. И каждый испуганный (или отважный) солдатик, «отмороженный» (или идейный) «кондрат»-контрактник, вороватый (или честный) прапорщик, пьяный (или блестящий) офицер, бездарный (или талантливый) генерал оставил след на бетонке местного аэродрома, на пыльных улицах прифронтового городка, в госпитальных его палатах. В сердцах моздокчан, наконец. Моздок им тоже врезался в память или промелькнул мимолетно в сознании.

Увы, многие из них Моздок воспринимают как всеобщую блатхату с дешевой водкой, традиционными шашлыками и всероссийскими (наехавшими со всей страны) жрицами любви. Бывает, взбредет в чью-нибудь затуманенную сивухой или «травкой» голову покуражиться, покуролесить - благо автоматы всегда через плечо. Тогда, например, отдыхающие от «трудов ратных», прикомандированные менты укладывают в грязь лицом ментов местных. Наверное, потому, что склонны всех моздокчан считать некими туземцами, делящимися, как в том анекдоте, на две нации: на озверевших (читай - окавказившихся) русаков и обрусевших (прикоснувшихся к цивилизации) «зверей». С сознанием этого и бродят иные наши защитники пьяненькими закамуфлированными стайками по главной улице Моздока, щетинясь дулами автоматов и недельной небритостью. А, например, их боевые «Уралы» с «миротворческими» надписями «Разминирование» беспрепятственно преодолевают... моздокские клумбы. Впрочем, то же могут делать и чеченские джипы с замысловатой арабской вязью на лобовых стеклах. Причем, эти недружелюбные друг к другу массивы - военные и чеченцы (среди которых есть недавно спустившиеся с гор) - мирно сосуществуют. Порой лишь символическая перегородка телефонной кабинки на переговорном пункте разделяет их. Один, например, кричит в телефонную трубку (видимо, жене), что «за прошлый месяц закрыли только пять боевых дней», а другой - что-то на узнаваемом, но непонятном наречии о своем: про Урус-Мартан, Ачхой-Мартан...

И вот, находясь между этими двумя автономно вращающимися жерновами, моздокчане стараются оставаться гостеприимными хозяевами или уж просто стараются оставаться. Не у всех получается, менее терпеливые выдавливаются, вымываются. «Истекает» Моздок человеческими мускулами, мозгами и душами.

Затвердевающая лава

Но свято место пусто не бывает. Жизненное пространство заполняют напористые представители «традиционно не проживавших в районе народов».

Чеченская беженская масса, взбаламученная исторически закодированными событиями, - это качественно иное явление. Растекающаяся по лабиринтам моздокских улиц и затвердевающая под аполитичным солнцем лава как бы повторяет и в то же время меняет местный ландшафт. Историческая судьба чеченского народа заставляет его быть жизнеспособным. Где надо - прямолинейным, ударнолобовым. Где надо - наоборот, обтекаемо всепроникающим. Бездарная, ресурсозатратная (речь о людских, прежде всего, ресурсах) политика правителей сделала этот народ показательно страдающим и гипергероизированным. А что вы хотите? Это по версии русского поэта и поручика Лермонтова «злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал»... По версии, скажем, чеченского поэта и экс-президента Яндарбиева - «точит свой кинжал», чтоб родину защищать... (Боюсь неправильно быть понятым, но повторю малотиражируемую истину: земля принадлежит последнему из оккупантов.)

А если самолюбивому народу внушать (с геополитическим прицелом), что его родина - от Черного моря до Каспийского, то, значит, такую родину надо защищать. Или «возвращать», в данном случае - заселять, что тактически вернее. Предполагается, что именно таким образом земля Ичкерийская будет прирастать - заселяемыми территориями. Будь то очередная застроенная моздокская улица, пятизвездочный отель, выкупленный в столице, заброшенная кошара в ставропольских степях или рыболовецкий траулер какого-нибудь дальневосточного «Морепродукта». Почему нет, если недавние недееспособные владельцы уступают место за местом: под солнцем, на рынке, в путине, на пастбище?.. Вот на каких невидимых фронтах под водительством безымянных тейповых идеологов практически бескровно захватываются плацдармы.

Что до войны «огнестрельной», то сказано-пересказано: это не война в общепринятом понятии - взяли столицу, разгромили регулярные войска, и все. Наивно думать, что крохотная Ичкерия способна столь продолжительное время самостоятельно вести войну (даже партизанскую) против мощной державы. Западные прагматики и восточные мудрецы прекрасно это знают. Так же, как знают, куда заронить искру и подлить масла в огонь, чтобы усложнить жизнь России. Ведь чеченский массив испокон веку в соответствии со своим менталитетом предрасположен к самовозгоранию. А если искры высекают умелые посредники, сталкивая разнополярные силы, то вспышка обеспечена.

Лишь на первый взгляд так иррационально ведет себя маленький по численности народ, рискующий быть полностью погребенным в геополитическом разломе при столкновении пластов влияния на Кавказе. Немалая часть чеченцев понимает пагубность сего и, поддаваясь инстинкту самосохранения, растекается окрест эпицентра.

Несовершенный инструмент самозащиты

Сознание того, что Моздок находится на критически опасном расстоянии от кромки разлома, побуждает также и русскоязычное население паковать чемоданы. Процесс этот, стоит повториться, идет давно и активно.

Впрочем, в Моздоке по внешним признакам в ближайшее время межнациональный пожар не полыхнет. Слишком многообразен этнический состав. Именно это и не позволяет кому-либо откровенно доминировать на моздокском пространстве. Просто в обозримом будущем необратимо изменится, так сказать, этнический формат моздокского общества. Эта трансформация уже влияет на национальную табель о рангах, окончательно вытесняя с административно-хозяйственного поприща остатки русских - в разряд «коллежских регистраторов». На собственно «физически-трудовом фронте» за русскими постепенно закрепляется статус дешевых трудовых ресурсов - более или менее ценного «ископаемого» в недрах степного, открытого всем геополитическим и природным суховеям края. Пытаются этому противостоять здравомыслящие представители национально-культурных обществ.

Нельзя сказать, что местные власти ничего не делают, чтобы воспрепятствовать всем этим болезненным процессам. С механическим приростом населения борются всеми доступными средствами. Одно из них - организация комиссии «по прописке». Она действовала в рамках североосетинского республиканского Закона «О миграции», пока этот закон не объявили «вне закона» - как противоречащий федеральному законодательству. Но надо было как-то противостоять беженской массе. Ибо район, как депрессивная территория, и так с трудом решает социально-экономические задачи. С возобновлением в 1999 году боевых действий в Чечне комиссия «по прописке» активизировала свою работу, координируя действия административных, правоохранительных структур. Члены комиссии - представители разных официальных структур и общественности - пытались помешать проникновению в район неблагонадежных элементов. Надо сказать, результаты, хоть и скромные, были. Конечно, кто-то скажет про нарушение прав человека, про свободу передвижения и выбора места жительства. Но существует неписаный закон самосохранения, самозащиты, самообороны. Я тоже был членом этой комиссии. Не самым аккуратным, признаться, когда понял, что незаконопослушным гражданам и негражданам эта комиссия до одного известного всем места.

Вот и в тот, мой последний моздокский день, она заседала. Мне нужно было получить на новом паспорте подпись начальника паспортно-визовой службы. Зашел на правах недавнего члена. В очереди толпится разноплеменное «смуглявое», как говорил Шолохов, сословие. Знаю, что не мытьем, так катаньем они добьются своего - осядут в районе. Члены комиссии, оставаясь несовершенным инструментом самообороны, остаются в Моздоке. Они обороняются. Я уезжаю. Нет, не бросаю земляков здесь, не предаю. И никто меня откровенно не прогонял из Моздока... Выбор, подсказанный обстоятельствами, делаю сам.

Базар - вокзал

Новый российский паспорт в кармане. Настроение «нервно-паралитическое» - впечатление, будто переезжаю из бывшего Советского Союза в нынешнюю Россию. Фактически иду последний раз по маршруту базар - вокзал. Улицы Моздока, богатые своей драматургией, в последние часы пребывания в Моздоке преподносят мне несколько случайных, но знаковых встреч.

Прямо на лестнице отделения паспортно-визовой службы встретил пастора пресвитерианской (корейской, как ее еще называют в Моздоке) церкви Всеволода Дона. Мой идеологический оппонент, к которому я отношусь, однако, уважительно, благословил меня, православного, в дорогу.

Встретил на улице главу одной из сельских администраций Владимира Федина, который недавно писал о патриотической работе в селе, основанном выходцами из Киевской губернии век назад. Возле памятника погибшим землякам вместе с немногочисленными ветеранами Великой Отечественной смотрел театрализованную композицию юных самодеятельных артистов. Бальзам на сердца старых солдат. Теперь глава администрации сокрушается: именно этот памятник осквернили соседи-иноплеменники. Мало того, что местные колхозные и неколхозные поля «чистят», так и память мертвых оскорбляют. Видимо, расстроился имам Моздокской соборной мечети Ильяс-хаджи, когда узнал, как неподобающе повели себя его земляки. С имамом, молодым выпускником Сирийского исламского университета, мне приходилось встречаться несколько раз - вежливый и убежденный, что Аллах акбар (Аллах велик).

Коллега, проезжая на машине и случайно заметив меня, вдруг остановился на перекрестке, вышел, начал что-то там объяснять про «текущий в редакции момент». Вышло, вроде бы, про ту шапку, которая горит. Я ж теперь не пожарный... Знаю, впрочем, что иные коллеги предрекали мне забвение и «потерянность» в чужом краю. Провидцы... В мегаполисе не мудрено затеряться. Вот бы в крохотном Моздоке не раствориться иным, не размазаться...

Моздок покидаю инкогнито, об этом знают лишь самые близкие. Вот и вокзал. Перрон - это подмостки, где из раза в раз разыгрываются человеческие комедии-трагедии-драмы. Я любил бывать на вокзале.

Вот теперь и мои проводы. Все провожающие меня бодрятся, но расставание с горчинкой... Сын Володя держится как мужчина. Ну, в 17 лет он и есть юный мужчина. Маришка, доченька моя, еще раз со мной прощается - слез не сдерживает. Сестра Люся, наша всеобщая мать Тереза и пожизненная нянька, тоже прослезилась. С ней это крайне редко бывает. Дядя мой, Владимир Ефимович, много сделавший для моей семьи и для меня, крепко жмет руку. Вот - банку меда со своей пасеки в дорогу принес. Племяш Саня относится к происходящему философически. Здесь же вроде как бы бывшие родственники Ольга с Андреем. Спасибо всем. Еще острее понимаю, как я им нужен, но более - они мне. Скольким близким мне людям я делаю больно своим полудобровольным отъездом?! Но, может, и правда: чтобы в конце концов было всем хорошо, нужно кому-то сделать больно?

Родословие

Поезд тронулся. Неужели именно мне выпало стать тем первым звеном, которое должно, включившись в инородный движущийся механизм, намотать мою родословную цепь на маховик великого народопереселения? Таким образом в какой-то степени обескровить, выхолостить землю, которую обживали предки мои целое столетие. А может, и глубже уходит корнями в вековые пласты древо моего рода.

Знаю лишь, что по линии отца род берет свое начало, кажется, на Кубани. Кажется, потому, что в 20-х годах прошлого столетия, когда Телевные появились на юго-востоке Ставрополья, в моздокских степях, не особо распространялись, кто, откуда и зачем именно хутор Графский выбрал на жительство. Можно предполагать: было что скрывать моим предкам. Прадеда моего звали Аверьяном, деда - Александром. Память об Александре Аверьяновиче сохранилась как о колхозном кузнеце с крутым нравом. Погиб дед Александр под Киевом в 1941 году. Осиротели двое детишек, дочь Елена и сын Владимир, овдовела жена Акулина Платоновна, в девичестве Балыкова. (Именно балыковская кровь была разбавлена когда-то какими-то степняками-кипчаками. И по меньшей мере в четвертом поколении проступают в славянском обличии азиатские черты - этакая голубоглазая евразийская раскосость.)

Еще смутно помнится мне дед Иван, брат моего родного деда. Чудаковатый он был, как сказали бы сейчас - неадекватный. А вот сестра деда Александра, Антонина Аверьяновна Лагода, в девичестве Телевная, до сих пор жива и в здравом уме. Дай Бог ей здоровья. Последняя связующая нить прежнего поколения распыляющегося рода Телевных. Последняя, потому что все вышеназванные старшие по отцовской линии, кроме Антонины Аверьяновны, ушли в мир иной. Батя мой - в расцвете сил, когда мне было пять годков, а брату Сане и того меньше - два. Семейная трагедия, наподобие шекспировской, пролегла бездонным разломом между моей родней со стороны отца и со стороны матери. Но и нынче я никому не судья. Все испили горькую чашу до дна. Все...

Память моя об отце хранит множество мелких, казалось бы, незначительных деталей. Например, никогда не выветрится запах промасленных шоферских его одежд. Не растворится татуировка черноморского якоря на мускулистой отцовской руке. Всегда буду чувствовать ладонью ворсинки зеленого сукна отцовского костюма, когда батя уже лежал в гробу, а я украдкой положил ему на сердце свою ручонку: бьется ли оно? Нет, сердце не билось, а мне не верилось...

Моя мама, простая колхозница - горчайшая ее женская доля! - воспитывала нас с братом одна. А сестра Люся, родная нам лишь по матери, но самая родная, росла у маминых родителей. Дед Прокофий Степанович Кравцов, причастный к трагедии, после смерти отца делал все, чтоб облегчить нашу сиротскую судьбу.

Сложнейшая судьба была у Прокофия Степановича. С 14 лет остался в семье за хозяина: пахал, сеял. Природный ум и великое трудолюбие вывели его в крепкие хозяева. Чуть было не раскулачили молодую крестьянскую семью Кравцовых. В кредит они обзавелись сеялкой, молотилкой, плугами. Едва расплатились, только начали становиться на ноги - коллективизация! Грамотный по тем временам (4 класса церковно-приходской школы) и по-крестьянски талантливый, Прокофий Кравцов был избран председателем колхоза. Попредседательствовать ему довелось недолго. Прислали классово сознательного двадцатипятитысячника, а мой будущий дед и в заместителях председателя ходил, и бригадирствовал, и в бухгалтерии колхозной сводил дебет с кредитом, до войны и после войны. Десятки и десятки лет прошли, а старожилы (был я еще пацаненком) говорили про колхоз: лучше, чем при Кравце, в колхозе не было никогда.

Война изломала миллионы судеб. Но дед, воевавший пулеметчиком, первым номером, попал в окружение и был пленен. Выжил лишь благодаря тому, что был отличным сапожником, тем и зарабатывал кусок хлеба в лагере. Да еще цингу мог лечить... купоросом. Вернулся он домой в 1945 году инвалидом. Конечно, НКВДшники военнопленных шерстили основательно, и многие отправились из лагерей немецких на «архипелаг ГУЛАГ». Но даже пристрастные чекисты не заподозрили деда в предательстве.

И потом судьба его не жаловала. Но до последних дней помню его за работой: то с рубанком, что-то мастерящим, то с шилом, чинящим наши башмаки. А рядом всегда была Маруся, так дед называл нашу бабушку.

И ее, Марии Дмитриевны (в девичестве Марченко), нет уже в живых много лет. Колоритная была женщина, строгая, экономная хозяйка. Моей сестренке Люсе, честно говоря, сложновато с ней было. Дедушка Проша казался добрее.

Именно бабушкины воспоминания ярко врезались мне в память. Особенно ее пророческие слова задолго до чеченских событий: «Ой, будэ с чеченамы война, ой, будэ...» Мы, молодые, конечно, посмеивались над бабушкой. Но в подтверждение своих слов она рассказывала, как их семья в 1918 году бежала от чеченцев.

Она родилась в семье переселенцев из Полтавской губернии, которые вместе со своими земляками в конце XIX - начале XX веков обосновались в селе Верхний Курп на правом берегу Терека, выкупив земли у местных князей (или у государства). (Сейчас это Кабардино-Балкария.) Прадеда моего, Дмитрия Марченко, призвали на фронт империалистической, как ее именовали при советской власти, войны в 1915 году, а в 1918 году, по весне, когда после революции войска распустили, он вернулся в село. И буквально через несколько дней горцы погнали украинских переселенцев из Верхнего Курпа. Дед Дмитрий пользовался уважением и у «той стороны». Во-первых, в механике он смыслил - на мельнице работал, во-вторых, с войны только что вернулся - с винтовкой-трехлинейкой, как и водилось тогда. К тому же кунак у него был, то ли из чеченцев, то ли из ингушей. Он и предупредил: будет нападение. А крестьянская семья, надо сказать, к возвращению хозяина с войны копеечку кое-какую накопила. Прабабушка Катерина (из польской фамилии Гробовецких, или Грабуецких) варила самогон и сдавала заготовителям для нужд фронта. Видимо, и не только для фронта. Это было явно полузаконное занятие, но хозяйство прабабушка завела крепенькое. Ждала, как только муж с фронта придет, лошадями обзаведутся. Однако бежать пришлось, бросив все нажитое. Переправившись на пароме через Терек, казаки станицы Павлодольской выставили на горцев пушку (впрочем, незаряженную), таким образом защитили единоверцев. Прадед потом ночью вернулся в полусожженное село. Коровы и телят не обнаружилось, а вот три свиньи остались. По крутой, холмистой местности гнал несколько километров он свиней до берега Терека. Там их заколол, переправил на пароме через реку. Это и было на первых порах подспорьем для семьи беженцев.

Украинские переселенцы распылились в окрестностях Моздока по степным хуторам да в самом городе. Дед сначала работал механиком на моздокской мельнице, затем с семьей перебрался на хутор Графский. Он, этот милый мне хуторок на берегу Невольки (канал им. Ленина) и стал на долгое время родовым нашим гнездом. Только со стороны материнской родни два десятка могилок на маленьком хуторском кладбище, да со стороны отца, видимо, около того. Потом, после семейной трагедии, мать перебралась поближе к Моздоку, в село Троицкое. Там, собственно, и прошла вся моя сознательная, со школьных времен жизнь.

И вот теперь эту землю, пронизанную уже потусторонними корнями моего родословия, питающими, однако, ветвящееся на этом свете наше генеалогическое древо, я покидаю. Откровенно меня никто не прогонял из Моздока. Высвобождаю для кого-то место под солнцем. Сам же еду осваивать просторы Прикамья.

Талон на жительство

Ну вот и Пермь - столица Западного Урала, промышленный гигант. И малахитовая шкатулка литературных легенд. Мамин-Сибиряк, Короленко, Бажов, Осоргин, Гайдар, Астафьев. Наконец, Нина Горланова и Игорь Тюленев. Но не идолам литературным я приехал поклоняться, а обрести здесь вторую малую родину и заработать на кусок хлеба, осваивая Пермь как газетное и (может, повезет) литературное пространство.

И вот передо мной казенная бумажка - отрывной талон к листку учета мигранта. Кроме прочего, предлагается указать «основное обстоятельство, вызвавшее необходимость переселения». Среди вариантов - «из-за обострения межнациональных конфликтов». Не подходит - в Моздоке такого, слава Богу, пока нет.

Талон статистического учета мигранта с готовностью подсказывает еще одну причину - «экологическое неблагополучие». Правда, кого удивишь в индустриальной Перми зловонно пыхтящим под окнами асфальтобетонным заводишкой или вязким маревом колышущихся над нефтебазой испарений.

Кстати, в Моздоке перегоняют нефть еще с 1823 года! Первыми в мире, стоит напомнить, братья Дубинины нефтеперегонный заводик именно там соорудили. Случалось, в колодцах у моздокчан можно было зачерпнуть ведром керосинчика авиационного. Но это не со времен Дубининых - в недавние 90-е годы через прохудившийся продуктопровод вытекло топлива немерено - в районе аэродрома. Того самого, печально известного, откуда журналистская братия в начале второй чеченской кампании вела «прямые репортажи из Чечни». (Для российского зрителя что Чечня, что Моздок - все одно!) Только объективности ради надо заметить: еще задолго до чеченской кампании моздокчане стали завсегдатаями онкологических больниц.

Вряд ли найдется в районе семья, не потерявшая на этом «невидимом фронте» кого-либо из близких. И это причина для многих.

Низкий старт

И все-таки, внимательно изучив талон статучета мигранта, выбираю нейтральное - «в связи с работой». Хотя присутствовал и личностный мотив, но это - «для внутреннего пользования», не для газетного распятия. Перед тем как сорваться с места, по-цивилизованному отправил резюме на солидное пермское предприятие, что поблизости от предполагавшегося «места временного пребывания». На заводе есть газета. Не без внутренней гордости указал какое-никакое лауреатство и другие свои «отметины». Вакансия вроде бы освобождалась. Был уверен, что возьмут безо всяких. Ну и что ж, что возраст не очень перспективный - за сорок... Ан нет. Вакансия не открылась. Вопрос решался «в рамках штатного расписания» слишком долго, но решился лишь частично и «за рамками». Предложили... внешкором заводской газеты. (Иронизируя над собой, сравнивал: знаменитый Владимир Галактионович Короленко в пермской ссылке и сапожником был, и табельщиком, а я аж внешкор!) К тому же пообещали неплохо платить. Заплатили... с задержкой в 3 месяца (якобы охрана завода в связи с моей «кавказкостью» проверяла «благонадежность». Традиции режимного города...), я буквально выцарапал заработанное и с облегчением расстался с многотиражкой. Короче, ушли меня. Удар по моему самолюбию был ощутимый.

Ожидания оказались завышенными. Как я потом узнал в беседе с замначальника областной миграционной службы, это свойственно многим приезжающим в мегаполис - и вынужденным беженцам, и экономическим мигрантам. Пришлось побыть в шкуре газетного гастарбайтера. За одинаковый объем публикаций штатные корреспонденты получали в два раза больше, чем я (у них оклад плюс заводские премиальные, а у меня чистый гонорар). Главное, получил местную прописку в общежитии. Публикуюсь в четырех областных газетах, в трех корпоративных, к этому еще и в столице, хотя не так часто, как хотелось бы. Заметил закономерность: чем солиднее издание, тем уважительнее относятся к авторам. Уже на пермском материале (за несколько месяцев) умудрился стать победителем одного Всероссийского журналистского конкурса - по мигрантской тематике. (Любопытно, что приятное для меня сообщение пришло в тот день, когда меня «ушли» из заводской газеты.) Затем - лауреатом областного, в номинации «Гармонизация межнациональных отношений». Недавно победил еще в одном областном конкурсе - по мигрантской тематике. Такая вот драматургия жизни и подарки судьбы. В принципе, нормально, грех жаловаться.

Как бывший бесперспективный бегун-третьеразрядник, знаю: низкий старт имеет свои преимущества. В легкой атлетике. А в жизни? В среднем возрасте, в положении мигранта? Но - стартовал! С дистанции сходить нельзя, перед оставшимися вдалеке родными будет стыдно...

Бегу трусцой, осматриваюсь. Вижу, что в принципе к мигрантам отношение здесь терпимое. Хотя в местной прессе спорадически возникает тема «почернения Урала» и «пожелтения Сибири». Я, будучи «кавказским лицом русской национальности», этого почти не ощущаю. Находясь в перманентном поиске работы, общаюсь с администраторами и кадровиками. Нередко слышу сочувствие их: ах, Моздок, ах, Чечня. Хотя, конечно, пермяки не обязаны знать, что Моздок - это не Чечня. (Я же до последнего времени не знал, что существуют, например, Чернушка или Добрянка.) Потому иногда возникают сочувственные вопросы типа: «А что вы такой седой? От недоедания?» Районные газетчики никогда не отличались сытой жизнью, но седеют они от другого. Одна милая редактриса, услышав мой южнорусский говор с фрикативным «г» (а ля Горбачев), осторожно спросила: «А вы на каком языке думаете?». Думаю я в основном на русском неплохом (смею надеяться) литературном языке. Бывает иногда - на нелитературном, но тоже русском. (Правда, с мамой говорю на местном диалекте. На «хохляцком» - с украинизмами. Ох, как давно я с ней не говорил...)

Вообще любопытно: кто-то из моих моздокских коллег называл меня великорусским шовинистом, а тут возникают вопросы: на русском ли языке я думаю?

Ну да ладно. Это нюансы, оживляющие будни. Впрочем, «оживляжа» хватает. Например, вроде бы удовлетворяющий по всем творческим параметрам редактора одной богатенькой корпоративной газеты, вдруг получил от ворот поворот. «Нет постоянной прописки», - пояснили мне сведущие люди. «Тебя здесь никогда не поставят редактором, - сказал мне один местный товарищ, знающий, «кто в городе на какой ладони засыпает», - поставят хоть пьяненького, но своего». Ну, у меня особых административных амбиций нет. Творческие - есть! Потому внушаю себе: надо сконцентрироваться, сгруппироваться, не поддаваться негативным эмоциям. Надо быть готовым, что долгое время придется ощущать себя чужаком, где-то «чеченцем». Вот недавно одна милая интеллектуалка из культурно-антропологического фонда разыскивала «чеченского журналиста Сергея Телевного». Разыскала... Я оказался просто кавказским лицом русской национальности - это навсегда. Как навсегда - боль за малую родину. Каждое сообщение о большой или малой беде в Моздоке, будь то наводнение или убийство местного милиционера, неурожай или уезд из Моздока кого-то из знакомых, - для меня как удар в солнечное сплетение.

И ведь действительно. Моздок - солнечное сплетение, сплетение нервных узлов. И выходит, что один нервный узелок вырван из этого сплетения. А когда нервные волоконца обнажены, то так больно ткать «судьбы моей простое полотно». Но надо сгруппироваться, стиснуть зубы, выдержать...

сентябрь-ноябрь 2002 г.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.