|
(роман-метафора)
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…
Анна Ахматова
Страна выдумана, слова тоже…
Все совпадения - случайны…
От автора
Пролог
И последних дождей ощущаю усталость.
У закрытых дверей две затяжки осталось.
Возвращения нет, есть побег сквозь года
В старый дом, где забыли тебя навсегда.
Дым последний - горчит…
Дождь последний - прямой…
Дай мне, Боже, ключи,
Я вернулся домой.
/ЧАСТЬ 1 ПОХМЕЛЬЕ
Ан стоял на самом верху дюны. Песчаные волны, подгоняемые раскалённым ветром, разбивались у его ног. Солнце катилось по горизонту. На него можно было смотреть, слегка прищурив глаза.
«Да, - подумал Ан. - Вот тебе и «Кин-дза-дза» пришла. Пустыня...»
Как сюда попал - не знал… Не понимал…. Не помнил.
В правой руке он сжимал недопитую бутылку коньяка, а в левой - пачку сигарет.
Поднёс к глазам бутылку.
- Хороший коньяк, дорогой… И откуда у меня деньги взялись?
В бутылке что-то сверкнуло.
Протёр темную поверхность. И опешил - внутри светилась Луна. И бежала голубоватая дорожка, над которой маленькой мушкой летал Джин.
Я, наверное, сплю... Или пишу роман… Проклятый коньяк! - Пробурчал, и размахнувшись, бросил бутылку в низколетящее солнце. По нему побежали круги, как по воде. А потом всё замерло. Показалось, что и время остановилось.
Очень хотелось пить. Ан с трудом проглотил сухую колючку слюны и закричал от ужаса…
«Почему, вылезая из-под одеяла, каждый раз начинаю день не с той ноги? - подумал Ан. - Сколько раз говорил себе: будь внимателен, контролируй себя… Даже тапки ставил, чтобы сразу попасть в нужный… Тщетно! Видно бес умеет путать не только души, но и ноги! Главное, карты не трогал бы! А то лягут не так - и выпадет дальняя дорога да ещё с бабой какой-нибудь бешеной».
О ночном видении он вспомнил, как только зашёл в ванную - воды не было! В бачке унитаза - да, а в кранах - нет. Назло самому себе, неумытому и помятому, вытер лицо сухим полотенцем и вышел на улицу.
- Почти выбежал! Так пить захотелось, что сразу вспомнил: денег нету, - всхлипнул Внутренний голос.
К нему Ан привык и часто не обращал никакого внимания. Голос об этом знал, и старался напоминать о себе чаще. Не вредности ради, а справедливости для.
Заткнись, - прошипел Ан. - Сам знаю, что деньги, как вода, которой тоже нет! А без воды - и ни туды, и ни сюды! Если бы не они, шиш бы я поднялся в такую рань. Ведь деньги - это не просто слово такое. Это то, с чего и начинается день - день(ги). А не с рассвета и прочей чепухи. Деньги - это вечно ускользающее существо. На него надо охотиться даже во сне. Деньги - горизонт! Чем ближе пытаешься к нему подобраться - тем дальше убегает. Ты - к нему, он - от тебя. Целый день можно в догонялки играть, а где был, там и будешь - и без гроша в кармане.
- Ан, привет! Что это ты чешешь, невзирая на лица! - услышал я за спиной.
Оглянувшись, увидел своего дружка «вечного жида» - легендарного скитальца по городским злачным местам и студента пединститута Рабиновича.
Процедил сквозь зубы:
- Муть всякая в голову лезет, застит белый свет. Вот и не вижу никого.
- Та, хрен с нею, - развеселился Рабинович. - Глянь лучше на мою новую тёлку!
- Что носится на колёсиках по мостовой?.. Высунула язык, как доберманиха, и облизывает ветер. Прёт, как сумасшедшая!
- А как она по ночам прёт! Даже коньки не снимает! Хочешь, позычу, или на твою махнём не глядя!
- Катись ты с нею подальше, а то козлом завоняло.
- А за козла знаешь?
- Знаю.
Рабинович предложил мир. Я сразу согласился. Уже неделю он прикрывал меня в институте, где мы учимся на третьем курсе.
- Я всем говорю, что ты на больничном; что продуло сквозняком и воспалился какой-то нерв; что у тебя перекосилось лицо, - продолжал Рабинович. - Так что дуй к своей медичке! Пускай срочно помилование оформит - больничный для деканата!.. Давай по пивку, душа просит!..
«Странное дело, - думал Ан, - я шагаю плечом к плечу с человеком, которого практически не знаю. Ну, пьём вместе. Коллекционируем книги, пластинки. А ещё - «тёлки» у нас не переводятся, но люблю одну - единственную!.. Рабинович пишет рассказы, я - стихи. Мы зачитываемся Ахматовой и Булгаковым. Спорим до хрипоты. Много курим. Рабинович, он же Рабик, собирает окурки в трёхлитровую банку. Накрывает крышкой и хранит под столом на кухне, где мы и убиваем молодое время за разговорами, длящимися допоздна. Когда заканчиваются сигареты, Рабик извлекает свой прикосновенный запас, и мы продолжаем «смолить»... Нам есть о чём поговорить, кроме баб. Правда, иногда (как мы шутим), по пять-шесть дней в неделю, трепемся и о них... Считаем себя писателями. Верим в свой талант, звезду в подкове Пегаса и в призвание нести людям свет истины.
Рабику недавно исполнилось двадцать шесть. Он старше меня на два года. Носит длинные волосы и очки. Его глаза постоянно слезятся. Усы закручиваются на концах и лезут в рот. Рабик обожает откусывать кончики и демонстративно выплёвывать их на пол.
В отличие от друга - я ношу бороду. У него волосы опускаются ниже плеч, у меня - едва касаются ключиц.
В институте нас дразнят «пережитками», а преподы не дают житья. Длинные волосы особенно расстраивают декана - милую женщину «после сорока пяти» Екатерину Леонидовну, старающуюся всей полнотой власти, вручённой ей, пресечь на корню наше безобразие и придать нам усреднённый облик настоящего педагога, утверждённый министерством. Сначала она уговаривала по-хорошему, потом грозилась отчислить из института. Или прибить шваброй. «И пусть меня посадят, но я сделаю из вас людей!»
Но, ни страх перед позорной гибелью от женской руки, ни дружеские уговоры не действовали. Мы слажено трубили, что длина волос не влияет на успеваемость, к тому же многие великие люди в прошлом их носили, и это никому не мешало. «Например, Шекспир! - начинал Рабик. - В его времена никаких министерств не было и никто его не «пучил» понапрасну. Поэтому столько и написал». Но чем больше мы приводили доводов в нашу пользу, тем агрессивнее становилась деканша. Когда мне это надоело - я стал прогуливать занятия. Рабик держался.
О себе Ан мог рассказать ещё меньше, чем о своём друге. Учиться ему не хотелось. А зубрёж падежей и склонений доводил до состояния такой тупизны, что он вообще переставал «шурупить» - кому что, а главное - зачем? Не понимал он и собственное «Я» - существо, живущее в нем, командующее им и страдающее бессонницей совести. А ещё не мог «въехать», почему в минуты раздумий он любил обращаться к самому себе на «ты».
- Ну что ты молчишь? Мне нужен ответ! И что ты будешь с этим делать, не говоря уже о том, как будешь дальше с этим жить? - наступал он в такие минуты на молчаливое собственное «Я».
Однажды услышал, как кто-то на улице тоже обратился к себе на «ты» - и тогда заскучал по-настоящему. Правда, ненадолго. Вспомнил о третьем лице. Теперь, когда его спрашивали о чём-то нежелательном - цедил сквозь зубы: «Он вас не понимает». Как правило, это срабатывало, и ответа от него больше уже не ждали…
- Что ты там бубнишь под нос, - услышал Ан голос Рабика и очнулся от раздумий.
Неожиданно, справа, со стороны пешеходного перехода, раздался визг тормозов. Одновременно с ним - разъярённый голос: «Куда прёшь, дебил?! Не видишь красный свет?»
Он оглянулся. Рядом увидел автомобиль.
- Он просит прощения, - выдохнул в сторону водителя.
Тот - задумался... Затем громко выругался и, покрутив пальцем у виска, уехал. «Иди-о-о-о-т!» - донеслось из отъезжающей легковушки.
Провожая ее взглядом, Ан заметил подружку Рабика, ехавшую следом:
- Ты бы её позвал! Неудобно получается…
- Пусть отдохнёт от мужской компании! Пущай аппетит накатывает, - то ли в шутку, то ли всерьёз ответил Рабик.
Друзья повернули за угол дома, столкнувшись «нос к носу» с пупком Вольдемара - одногруппника по педагогическому бремени. Вольдемар или Волд, как его сокращённо звали, был не просто высокого роста - он был настоящим Дядей Стёпой. Обратив внимание на созвучие букв в его кличке, друзья перекрестили Волда в Болта. В отличие от Ана и Рабика, Болт носил короткую стрижку, аккуратно выщипывал брови, кустящиеся на рябом лице. Усы и бороды - презирал! И хотя терпеть не мог длинные мужские волосы - настойчиво причислял себя к мировому сообществу, именуемому «хиппи». А то, что мода на хиппарей давно прошла, друзьям было по барабану.
Болт также грешил литературой, пописывая небольшие юморески, неплохо рисовал карикатуры и, в отличие от своих «луговых» или «клумбовых» братьев, уже успел опубликовать в городских и районных газетах несколько произведений. А его тост: «К твоим глазам - ещё б сто грамм!» - стал хитом, звучащим на свадьбах и днях рождений. Если творческое трио приглашали выступить на каком-нибудь литературном вечере или дискотеке - соглашались не раздумывая. Чаще всего гульбанили на «хате» Рабика. Здесь и покурить можно было наравне с другими, и выпить столько же «классики» (водки с пивом), делая единственный правильный вывод: чем пива больше, тем водка идёт мягче.
Был у Рабика и свой закон - первый и единственный закон Рабика. Он гласил: приходя на вечеринку, ты должен прихватить с собой не меньше «трёх пива» и одной чекушки «фотки» - так он любил называть водку местного разлива. А чтобы «отфотканные» пустые бутылки не «крутились» по всей квартире, закон требовал складывать их в ванную, а не прятать за унитазом, не складировать в холодильнике и не засовывать между двойными оконными рамами. К середине ночи ванная заполнялась почти до верха, а с первыми лучами солнца от закона оставалась только бледная тень былого величия. Казалось, пустые водочные, пивные и прочие бутылки можно было найти даже на бронированном дне своей пьяной в дым совести.
А ещё хозяин притона изобрёл свою периодическую систему Рабика - раз в семь дней (обычно в субботу) периодически убирал в квартире. Бутылки складывал в ящики, приобретённые у соседа-пьяницы, завязавшего с пагубной привычкой. Их было много, и они с трудом помещались в просторной кладовке между кухней и ванной. Каждое воскресенье друзья устраивали «разгрузочный день» - сдавали стеклотару. На эту «оздоровительную» процедуру уходило часов пять, но никто не жаловался. Получив денежную компенсацию за тяжкие труды, радовались - игра стоила свеч! Доход честно делился поровну, поэтому известное выражение: «сообразим на троих», свой негативный оттенок с лёгкостью меняло на устойчиво-экономическую выгоду, становясь неплохим подспорьем для их студенческой жизни.
...Разглядев у своих ног Ана и Рабика, Болт широко зевнул.
- Ты какой-то потерянный? - обратился «Дядя Стёпа» к Ану. - Смотри, Рабика научишь теряться в объятиях дружеской мужской компании. Свищи-ищи потом!
- Потом… потом, - тихо произнёс Ан.
- Причём тут пот? - непонимающе пожал плечами Болт.
Ан прищурился.
- Вспомнил Гумилёва: «Дурно пахнут мёртвые слова…» Представил - так прямо потом шибануло в нос!
- Люди, посмотрите на него! Умственный извращенец какой-то, - похлопав по плечу однокурсника, сказал Болт. - Мёртвые ж не потеют, даже слова! Что-то ты тут перемудрил, писателишка задрипаный, философ доморощенный, психолог хренов. Правильно из твоего «Сталкера» любимого процитировал?
Ан сделал вид, что сказанное к нему не относится.
- Я подумал: одно и то же слово таит в себе несколько миров, - продолжал он, как ни в чём ни бывало, - параллельных. Чтобы попасть из одного в другой, достаточно перенести ударение. Ударение - ключ, отпирающий в сознании то, о чём даже и не догадывался прежде. Видать прав на все сто Олег Григорьевич: /Как в сундуке двойное дно,/Так в слове скрыта подоплёка,/Когда подумаешь одно,/А выйдет новая морока… Умеют же писать люди! Правда, здесь речь идёт не об ударении! О мороке - точно! А как верно подмечено и тонко! Главное - тонко и не рвётся. А у меня - всё не так и не туда, вроде и форма есть, и смысл просматривается… Девкам нравится, а меня мутит.
- Да не порть ты воздух ротом, выдыхаешь не компотом, - пошутил Болт, но уже в рифму. - Ничего себе: подумал! Не печалься, дружище, каждому овощу свой фрукт, пиши, стучи - и откроют. А по нынешним временам, ломиться надо в двери! Ломиться! Но я не об этом! Встретился тут недавно с одной, познакомился… Давал почитать твои стихи - заинтересовалась! Надеждой зовут. Красавица. Дура.
- Только познакомился, и сразу - дура?
- Надеется сдуру!
- На что?
- На стихи! Она же Надежда. Говорит, мир спасёт не красота, этого уже мало, а хорошие умные стихи.
- Где же я возьму хорошие, а главное умные, если с такими «бакланами» дружу, - съехидничал Ан.
- Ты таво, не играй с огнём, как у Блока: «Обжигая себя и других!» Лучше прочитай что-нибудь новенькое, - попросил Болт.
Ан прочитал первое, что пришло в голову:
Редко ходит по прямой,
Рабинович, весь хмельной!
- Смешно, наверное, - выдохнул Рабик.
Автор не удержался и решил добить своего дружка:
- Особенно когда со стороны смотришь, а сам трезвый.
В ответ Рабик почесал шею:
Да! Правда всегда глаза колет!
- А ты закрой их, чтобы правду не слышать, или пивка хлебни, легче станет. Мы, вроде бы, горло хотели промочить, но пока лишь на солнце мозги сушим. Пошли мы все… пиво пить. Все слова во рту пересохли!
- Вообще-то - в душе пересыхают… Пошли мочить! - ухмыльнулся Рабик, - но сначала отошлю-ка (смотри, шлюха получилось!) свою фигуристку домой, пусть катится!
Дорога опять повернула вправо. Из-за 16-этажной «свечки» выглянуло солнце. Ан зажмурился. В отличие от своих друзей - солнцезащитные очки не носил. Жара набирала градус. Холодного пивка хотелось всё нестерпимее. Чтобы хоть как-то себя развлечь, начинающий поэт прочитал экспромт вслух:
Солнце, пиво, тишь да гладь,
Познакомлюсь завтра с Надь…
И продолжил:
- Слушай, Рабик, а как зовут твою, новую, на колёсиках?
- Саней.
- А фамилия?
- Фамилия сложная: За´дова.
- Ну, ты даёшь! - присоединился к беседе Болт. - Комедья, получается! Фамилия от слова «зад»… Редкая! Столько красочных историй можно написать про девушку с таким счастьем. Поженитесь, пройдут годы. Я приду к в гости и честно признаюсь тебе, Рабик:
Десять лет тому назад,
Как мне нравился твой Зад…
Но ты не должен обижаться на меня! Тот, кто прошёл Крым, Рим, огонь, воду, медные трубы и портвейн после водки с пивом, не считая «шампусика» и слабоалкоголки - тот вообще не должен обижаться, потому что на обиженных олигофренах не только воду возят, но и прочий житейский груз. А если всё-таки вздумаешь обидеться, смени гнев на милость, сжалься над нами грешными, особенно над Аном, который даже и не представляет, как грустно нам без него на парах.
Ан криво улыбнулся:
На парах,
Как на нарах…
Вот если б на Канарах!..
- Хватит вам дурака валять, - макнул свой пятак Рабик в беседу одногруппников.
Те отреагировали моментально в один голос:
- А тебя ещё никто и не валял!
Но чтобы хоть как-то подбодрить друга, Ан добавил:
- А что, вообще, идея неплохая. Можем повалять друг друга. Вон, какая травка зелёненькая и шёлковая, да и дураки, что надо. Как говорится: козыри свежи, а дураки те же!
- Во-во… вот и не будь дураком, - заволновался Болт. - В институт ходить надо. Плохо получается прогуливать... Запятую сам поставь, либо после «плохо», либо после «прогуливать»... Волна непонимания поднимается. Что-то тебя долго колбасит!
Ана тронуло дружеское участие, но ответить без выкрутасов, по-человечески, задушевно, как это умеют делать интеллигентные люди - не смог, да и не пытался.
- Если б я был адъютантом его Превосходительства из одноимённого фильма, а ты наивным мальчуганом Юрой из той же серии, которую ваше благородие наверняка не смотрело, и, учитывая твой неподдельный интерес к моим делам, ответил бы так: «Видишь ли, Юра, я шпион, и мне забыли выплатить деньги. А те, что лежат в карманах, хоть и деньги, но стоят мало. Хватит их на первые тридцать секунд пребывания в храме науки во втором семестре, если, конечно, не вылечу в первом. А в пивнушке часов пять продержимся!» Так что лови момент! Смотри, из момента «мент» получился!»
- А «цемент» вообще с национальным колоритом! - добавил Рабик.
- Высшей марки, - съехидничал Болт.
- А ещё «экскремент», можно! - вставил Рабик.
- Вообще-то, правильно: экскременты, но этого сейчас не нужно! Оставь на опосля - в хозяйстве пригодится!.. И что это ты на ментов так вызверился, пожалел бы их. Работа у них тяжёлая, таких как ты - казнить нельзя помиловать… Запятую сам поставь… А вот, если кто-то «стуканёт» куда следует, и нас будут спрашивать - пытать - кто первый покатил бочку на служителей закона, ты скажешь? - поинтересовался Болт у Рабика.
- Не просто скажу, а торжественно-клятвенно заверю, что на заборе прочитал вслух. А тут мимо вы проходили.
- Вот что значит кровь! Её не обманешь и алкоголем не разбавишь! Да и воспитание не подкачало. Одним словом, молоток, - похвалил тот.
- Хватит вам принародно лобзать друг друга, - не выдержал Ан. - А то вдруг от усердия пупки до размера баскетбольного шара надуются, не приведи Господи, а люди подумают, что два беременных мужика допрыгались. А потом ещё хуже: придёте в бар, а там объявление - «Беременным козлам отстой пива двадцать минут!» Что будете делать?..
...Пивные бывают разные. Конечно, приятнее наслаждаться любимым напитком там, где: играет лёгкая музыка; где не курят тебе в лицо и не вспоминают всех матерей мира сразу; где официанты трезвее посетителей и не суют большие пальцы в бокалы, доказывая своё право на первую брачную ночь с твоим «пенящимся заказом»; где не нарезается на мелкие кусочки упавшая на пол вобла и не отправляется движением руки на подозрительно чистую тарелку.
Конечно, волнующе: зайти в светлый и просторный туалет; вымыть руки душистым мылом; подойти к зеркалу и убедиться, что ты - по-прежнему ещё ты, не только похож на самого себя, но и остаёшься верным самому себе в главном - не ходишь по «гадюшникам» и не ищешь приключений на кобчик.
Хорошо там!
Хорошо!
Вот только тоскливо там, среди мирового порядка, за которым следит, кажется, один и тот же круглолицый вышибала с кастетом из золотых перстней на правой руке.
Хорошо!
Но не интересно там, где внешнее приличное поведение застит истинное лицо жизни, а неподвижные глаза завсегдатаев выражают лишь уверенность в завтрашнем дне.
Хорошо там!
Но наши друзья в такие заведения не ходили, вернее сначала - да, а потом - нет.
Не ходили, потому что не могли, как ни старались, прочитать по неподвижным глазам безликих посетителей, чем они «дышат». Не понимали, какие страсти съедали их не только с потрохами, но и прочей «богатой начинкой». И даже не догадывались: за что тем свыше было дано такое наказание - всю жизнь держать себя в руках на людях, а «отрываться» только за рулём своего престижного автомобиля, мчась на полной скорости по ночному городу, пугая не только прохожих, но и самих себя.
Не было вдохновения там, среди достатка и успеха; скрытой от случайных глаз власти и безмолвного равнодушия ко всему, что не приносило денег.
Вот и носила их нелёгкая по всем злачным местам. Одно такое находилось недалеко от железнодорожного вокзала. В этом районе сосредоточились практически все продуктовые и промышленные базы. Рабочего люду хватало, а его хватало после рабочего дня желание - посидеть в дружеской компании, дабы залить пожар в груди по самые «зеньки». Именно сюда, в бар «Витязь на распутье», направлялись начинающие писатели. Поговаривали, что былинное название пивному заведению дал хозяин (в прошлом - директор известного в стране ликёро-водочного завода, в настоящем - человек с добрым сердцем по прозвищу Владыка), в честь которого, чуть ли не каждый вечер, пропойцы всех мастей возносили к небесам благодарственные молитвы. И было за что! Поменяв «чужое» директорское кресло на свой заводик, Владыка пиво в баре продавал по заводской цене. Оно магически притягивало к себе, хоть и делалось из порошка, как уверяли «злые языки» - завистники и конкуренты. Но порошок, по всей видимости, был качественным - после приличной пивной дозы посетителей «Витязя» по утрам проносило не всегда.
Бутылочное пиво посетители бара не пили - на розлив и точка! Говоря языком гения, опыт - сын ошибок трудных - им подсказывал, что поздно или рано пиво в бутылках начнёт задыхаться и рваться наружу - подышать. В таких случаях Владыка «спускал» его по дешёвке. За копейки! А когда напиток приказывал долго жить - раздавал даром, требуя лишь честно вернуть кладовщику пустые бутылки. Такие дни были настоящим праздником для пролетариата и примкнувшей к нему интеллигенции.
Два раза в месяц, когда аванс и зарплата правили миром, в баре творилось что-то невообразимое. Казалось: всё человечество пришло к «Витязю» на поклон и выстроилось живой очередью возле стойки, за которой умело орудовали две «бао-бабы» в белых халатах, подаренных санитарами скорой неотложной медицинской помощи в знак благодарности за гостеприимство. Одна - нарезала вяленую рыбу и дешёвенькие салатики из капусты, огурцов или помидоров. Другая - разливала водку по стаканам и наполняла бокалы «пенящимся порошком», настоянном на артезианской воде из крана. Вместо положенных четырёх минут, пиву давали отстояться секунд пятнадцать. «Не отстаивается, потому что не застаивается», - иногда ни с того ни с сего всхлипывала одна из продавщиц. Другая, криво улыбаясь, подмигивала знакомым мужикам.
Что касается пьяных разборок, так они случались, как стихи… Иногда дрались прямо в зале, не дослушав до конца традиционного: «А ну, пошли, выйдем!» Минут пятнадцать спустя, уставшие от своего хмельного безумства и запыхавшиеся, с озверевшими лицами подходили к какому-нибудь хлипкому мужичонке, пойманному в прицел цепкого натренированного взгляда, и просили копеек пятьдесят, потому что вечно не хватает. Того, кто дружеского «прошения» не понимал, так прижимали к стойке, что бедолаге, кроме пива, начинало хотеться ещё и просто немножечко пожить, в крайнем случае - напоследок глотнуть чуток воздуха...
Друзья любили этого «Витязя»; этих диких людей, способных поделиться с тобой последней рубашкой, если ты сумел залезть к ним в душу - отыскать луч света в тёмном царстве. А если ты не ржал как сивый мерин над их бедой, стараясь помочь хотя бы тёплым словом или участливым взглядом - они могли идти за тобой, как в бой, рванув рубаху на груди и для чего-то издав страшный зубной скрежет.
Как правило, Ан, Болт и Рабик выбирали столик посредине зала.
- Мне четырёх бокалов хватило, чтобы начать мыслить, - услышал Ан голос Рабика.
- А если возьмёшь ещё четыре - откроешь новый закон Ньютона, - поддержал он разговор.
- Не забудь только водочки отхлебнуть, - добавил Болт.
Столы стояли так близко друг к другу, что не составляло никакого труда дотянуться до соседнего и попросить «чужую» солонку, потому что минут двадцать назад «свою» кто-то уже попросил и не вернул. Молча никто не сидел. Гул стоял, как в прокатном цеху. Говорили обо всём, кроме литературы, живописи, архитектуры, балета, физики и других суетных устремлений человечества. Говорили и прекрасно слышали соседей. Поэтому всегда можно было вмешаться в чей-нибудь разговор, высказав свою точку зрения. И что с того, что на столе из еды стойко держались: вырванные «с мясом» пёрышки; умело извлечённые указательным пальцем пузыри; оторванные одним умелым движением рыбьи головы; засмоктаные до неузнаваемости рыбьи хвосты! И что с того, что пожёванная временем скатерть уже не слепила глаза белизной, выполняя роль салфетки!
Друзья гуляли второй час. Впереди маячил третий. За ним мерещился четвёртый. Спешить было некуда. Беседа вязалась. Царило приподнятое настроение. Душу согревало взаимопонимание. Узы братства крепли, стирая социальные, расовые и прочие различия - человек превращался в друга, товарища и брата. Единство с миром ощущалось каждой клеточкой организма. Близилась нирвана.
За соседним столиком из-за сигаретного дыма, напоминающего сошедший с рельсов и летящий над бездной паровоз, сидели четверо: три девицы и амбал - обладатель бронированного взгляда и каменного подбородка. «Знаю его, кажется, - сначала мелькнуло, а потом засело и осталось сидеть, как в засаде - в голове Ана». Разглядывая незнакомца, он мучительно пытался вспомнить, где и при каких обстоятельствах уже видел эту золотую цепь на чёрной майке под твидовым белым пиджаком. «Златая цепь на дубе том…» - всплыла в сознании строчка известного произведения, и, как будто на каком-то невидимом мониторе, повисла прямо над головами посетителей заведения. Слова переливались всеми цветами радуги, включая и драгоценные. И тут Ан поймал себя на мысли, что «дуб» больше похож на «шкаф», в каменной пасти которого безвозвратно одна за одной погибали густо смазанные кетчупом аппетитные на вид сардельки.
«Шкаф» медленно вылез из-за стола и подошёл к Ану.
- Привет! - громыхнул он.
- Здравствуйте, - сдержанно и почему-то на «вы» ответил Ан.
- Во даёт! - выдохнул здоровяк. - Закусывать надо закусками! Ты что, не помнишь, как мы на дне рождения Бухгалтера отрывались? Как в ванной закрылись, чтобы у нас последний пузырь водки не забрали на общак?
- Точно, - вспыхнула лампочка во мраке памяти Ана.
Был я на дне рождения у своего нового дружка по кличке «Бухгалтер» - человека-мешка, набитого под самую завязку деньгами... Был! Пил как не в себя! А напился, скорее всего, с этим «сейфом». Да и глазки эти бегающие хорошо запомнились, и голосок, как из преисподней.
Ан улыбнулся как можно честнее:
- Ты так похорошел - я не сразу тебя узнал!
И подал руку «бугаю».
Сдвинули столы.
После десятого бокала и пятого полстакана Рабик забил тревогу, заявив, что водку больше пить не станет ни под селёдку, ни, тем более, под дичь. А слово «пиво» так и не смог вспомнить. «Во… во… во…» - единственное, что сумел извлечь из потускневшей глубины своей памяти.
- Отряд не заметил потери бойца, - процитировал ситуацию сквозь зубы Николай (так называли его подружки).
- А ты помнишь, как после дня «варенья», все гости выстроились в первомайскую колонну, вместо цветов сжимая пустые бутылки; маршировали по ночным улицам и орали: «Ленин всегда живой, Ленин всегда со мной…» Помнишь? И ещё: «Будет людям счастье, счастье на века - у советской власти длинная рука…» Помнишь?
- А ты? - завёлся с пол-оборота Ан. - Залез в ванную и орал, как сумасшедший: «Я - чудо-юдо-рыба-кит!» Помнишь?
Ан лукавил: той вечеринки он помнил только начало, минут двадцать-двадцать пять. Дальше плёнка памяти засветилась и пришла в негодность.
- Отлично помню, - к его удивлению ответил собеседник, сделал паузу, и добавил: - А мне нравятся твои стихи! Тогда в ванной, с бутылкой в руке, ты читал их : Успокоилась душа, Жизнь, как пиво хороша… Я тоже сочинил: Если хочешь жить красиво, Пригласи друзей на пиво! Круто?
- К-р-у-т-е-е не бывает!
Воцарилась тишина. И вдруг Ан услышал храп. Оглянувшись по сторонам, убедился, что никто не спит. Храп - повторился… И - снова.
- Мистика!
- Ты чего? - заволновался Болт.
Ан сказал, что отчётливо слышит храп, но спящих людей вокруг себя не видит.
В течение нескольких минут друзья искали глазами спящего невидимку, а одна из девиц, кажется, Ольга, даже заглянула под стол.
- Тебе уже хватит, а не то вдруг что-нибудь хватит! - обнял Ана Николай.
Тот улыбнулся в ответ и в очередной раз услышал «незримый» храп, к его удивлению соблюдающий определённый ритм. «Поэтический храп какой-то получается, ритмически организованный», - размышлял поэт над природой этого загадочного явления. Когда реактивный гул разговоров в пивнушке на мгновение стих, он услышал, что храп идёт из него самого. «Что за чертовщина? Надо точно бросить пить!», - вспыхнуло в голове и погасло где-то в районе правого уха. Через несколько секунд храп повторился… Ан прислушался, как прислушивается пограничная собака к темноте на дальних и тревожных рубежах нашей родины; прислушался, как охотник прислушивается к дыханию леса, чтобы по едва уловимому звуку распознать свою удачу; прислушался, как музыкант вслушивается в звучание камертона, настраивая чувства на нужную волну ассоциаций и незримых параллелей между прошлым и настоящим; впервые с неподдельным интересом прислушался к самому себе и понял, что храпит он сам, вернее - его правая ноздря, задыхаясь от табачного дыма. «А я уже начал думать, что «белочка» принеслась на своих проворных лапках, держа в зубах проклятый храп. Надо бросить пить - сегодня больше ни-ни», - решил Ан как раз в тот момент, когда к столу «ползком» подошла тень. Первое, что бросилось в глаза - отсутствие взгляда в её взгляде. У тени были глаза неопределённого цвета, ничего не выражающие, глядящие куда-то за край земли и пытающиеся всё-таки что-то там разглядеть.
Наклонившись над столом и сделав из ладони лодочку-копилку, тень хриплым мужским голосом попросила денег:
Сею-вею я пришёл,
Дайте денег, я пошёл.
- Молодец, - ухнул Николай. - На две монеты насеял. А главное, прикольно, колядовать летом, в жару, когда и впрямь хочется вспомнить о Новом годе: лампочки мигают, ёлки искрятся, салют до утра. Все тебе нового счастья желают.
- А со старым что делать? - заныла тень.
- А со старым придётся жить дальше! - поддержал словесную инициативу властелин трёх девиц.
Стена табачного дыма качнулась, образовав узкую щель - потянуло свежим сквознячком и откуда-то притянуло чей-то по-комариному писклявый голосок: «Но самое странное, что после Нового года - встречаем Старый - и опять живём в старом!»
Разговор мог бы завязаться и на эту тему, если бы вместе со сквозняком не принесло ещё и странную фразочку, сказанную незнамо кем и где: «Прошлое и настоящее не даёт покоя разуму. И только сердце ощущает всю глубину парадокса времени и переводит стрелки непонимания на свой особый язык, изучая который, мы, не понимая ничего, чувствуем правоту времени. Но! Прошлое и настоящее не даёт покоя разуму. И только сердце ощущает всю глубину парадокса…»
- Эй! - услышал неожиданно-резкое Ан.
Он оглянулся. Никого не увидел, но услышал голос, доносившийся, как ему показалось, издалека. Голос решительно заявил: бытие определяет меня только после того, как ко мне утром возвращается память. Поэтому пора ложиться спать. «Я выключаю свет», - добавило сознание и вместе с голосом провалилось куда-то вниз.
…и тут Ан увидел себя на дне какого-то дворика, окружённого высокими бетонными домами. Ночные тени у его ног вили гнёзда. Над головой гамаком провисло небо. Казалось, протяни руку - и сможешь без особого труда дотянуться до нескольких звёздных светлячков, облепивших надвигающийся чёрный силуэт грозовой тучи. По всему периметру двора на бельевых верёвках от порыва ветра начало раскачиваться то ли выстиранное бельё, то ли редкий дождик, пронзающий душу до самой глубины своей жёсткой неотвратимостью.
Может, перед приближавшейся бурей, но спокойно было здесь: вдалеке от суеты рабочего дня; вдалеке от мыслей о работе; вдалеке от работы, которую ещё предстояло найти.
Странный дворик освещал единственный фонарь на детской площадке. Подойдя ближе, Ан заметил в песочнице алюминиевый волчок. Наклонившись, «раскочегарил» игрушку. Та вырвалась из рук и стала вращаться с бешеной скоростью. Хотел её поймать, чтобы вернуть на место, споткнулся, полетел вниз, но не упал. Необъяснимая сила приподняла его над землёй. Последнее, что увидел - пустоту, падающую на лицо...
Раз, два, три, четыре, пять -
Вышел зайчик погулять.
Вдруг охотник выбегает -
Вместе с зайчиком гуляет.
Начинаю обратный отсчёт:
Пять…
Четыре…
Три…
Два…
Раз…
...Ан узнал её не сразу - одну из трёх девчонок Николая. В тот вечер она сидела молча с краю стола. Иногда улыбалась, но даже тогда её глаза оставались грустными.
- Хорошо, что у нас есть троллейбусная остановка с крышей и стенами, а то жили бы на улице, - произнесла с нотками грусти в голосе новая знакомая.
- Ты вообще кто? - поморщился заядлый прогульщик.
- Любительница абсента, но пьющая сейчас портвейн! Порядочные девушки после водки с пивом абсент не употребляют!
Сознание полностью вернулось к Ану, и он понял, что лежит на лавочке.
- Слушай! - обратился он к своей ночной попутчице. - Можно задать лежачий вопрос? А этот Николай, ну, тот крутой, чего таскается по городским клоакам и вас за собой тягает? Чего он там забыл? Сразу видать: у него «бабки» куры не клюют - наклевались от пуза!
- Говорит, чтобы родину не забывать… Поближе к простым людям хочет быть! Выборы скоро! Слова подходящие ищет, льющиеся из самого сердца. Душой народной интересуется. Народник-проходимец по какому-то там одномандатному или одноманданутому округу!
- Мужик он видный, и наощупь, видать, приятный. Как оказалось, давно его знаю… с ванной ещё.
- Вот привлечёт тебя лозунги писать, узнаешь, что значит быть придворным поэтом. Это сейчас он зубки подальше спрятал.
- А что, здоровяк «мужичинами» питается?
- Не знаю! Просто сказала, что всё не так просто!
И вдруг Внутренний голос окликнул Ана, признавшись как на духу, что насчёт лозунгов он никогда не думал и не мечтал, как о блюдечке с голубой каёмочкой. А вот поэтом всегда быть хотел - писать стихи, печататься, выпускать книги и получать гонорары. «Кретин! - громко произнёс Голос где-то в районе желудка, причём произнёс так уверенно, что поэт даже оглянулся, - тебе надо было идти учиться на акушера. Были бы и деньги, и к бабам не тянуло бы. А эта девка новая - мутная какая-то, ох, непрозрачная. Ночь. Улица. Фонарь. Аптеки не хватает, но бессмысленный и тусклый свет в твоих мозгах уже есть».
- Прости! - обратился Ан к девушке. - Но как тебя зовут? Я или не помню, или ты не говорила.
- А зачем тебе моё имя, что ты хочешь с ним делать?
- Когда ты уйдёшь - разговаривать!
- Да ты, и впрямь, поэт, - развеселилась девица. - Но моей душе нужна не поэзия, а морг, куда приходили бы незримые тени прошлого за своими умершими воспоминаниями.
- Зря ты не веришь в живые чувства! В стихи! - обиженно понизил голос Ан.- Да и дело это не простое. Надо слово к слову подогнать. Так написать, чтобы всем нравилось. Чтобы весело было.
- А я всегда думала - чтоб высоко!
- Но я высоты боюсь! Ноги подкашиваются. Ступни потеть начинают. Хочется сразу страусом стать и засунуть голову в песок. Надо жить землёй!
- Земным! - поправила она.
- Ну, да, земным… Я тут недавно написал одной возвышенную поэму в две строчки, думал, поймёт:
Ты жизнь мою настолько очернила,
Что черноте завидуют чернила…
Так она вместо того, чтобы высоту моих чувств оценить, прыгнула с этой высоты в постель к моему дружку. Когда понял, что разбитое счастье лейкопластырем не склеить, решил понять, как у нас внутри всё устроено. Полез в душу и разломал ещё больше. Как куклу - ноги отдельно, руки отдельно… Голова - в песке по пояс (шучу!). А ещё через неделю понял: было и нет… Разбито корыто… Кстати, помнишь сказку? Я имя деда вычислил. Баба его ругала: дурачина ты, простофиля ты… Так его Филей зовут, просто Филей! Так-то! Один я эту тайну и знаю. Так кто же ты, бегущая по волне моей памяти? Слушала пластинку такую?
- Хочешь, зови Асей! А, Тухманова - слушала. А, Грина - читала! «Асю» - перечитывала. Смешно, да: бегущая по волнам тургеневская девушка! Светка я. Светка… Свет люблю! Обожаю по ночам, где-нибудь на окраине города, раздеваться наголо и принимать на остановке лунные ванны. Пока ты спал, я так и сделала.
- Тебе бы ещё крем Маргариты достать! Летала бы по городу на метле и била стёкла.
Внезапно в животе Ана что-то заурчало, а потом переросло в глухой тревожный звук, похожий на вой. «Местные жители говорят, что так воет собака Баскервилей, - улыбнулся он, вспомнив полюбившийся детективный сериал. - Сегодня что-то громче обычного!»
Светлана достала из сумочки пластмассовый стаканчик, налила портвейну и протянула:
= На, глотни, закуси вчерашнее!
…и мягко поцеловала в губы.
Вчера можно было и не просыпаться… А взять - и открыть во сне глаза; встать; не умываться; не чистить зубы; не варить кофе; выбежать на улицу в поисках денег; случайно встретить Рабика, потом Болта; сказать, что трубы скоро допылают, услышав в ответ дружное: «Понятно!»; пойти пить пиво; уснуть на лавочке в объятиях любительницы лунных ванн; жить и любить во сне до тех пор, пока из крови не выветрится перегоревший запах похмельного синдрома…
Сегодня тоже можно было не просыпаться…
Но я взял - и проснулся, почувствовав себя вывернутым наизнанку пиджаком. В отличие от нормальной, традиционной тошноты, подступающей к горлу - моя делала всё наоборот. Я не сомневался, что меня тошнило, но тошнило в мозгах. Глаза чесались. Изо рта вырывался жар, будто вчера нажрался углей от костра или только что приехал из путешествия по африканской пустыне. Губы потрескались так, что облизывать их было бесполезно. Источник живительной влаги во рту иссяк. Вместо него появилась какая-то омерзительно-резиновая масса, прилипшая к нёбу так сильно, что отодрать её языком никак не удавалось. Да и сам язык словно превратился в напильник . А ещё казалось, что вместо зубов во рту торчали тридцать два зубчика чеснока. Это ощущение усиливалось при каждом огненном «выхлопе». Перед глазами плавал сиреневый туман, как в популярной некогда песенке, а в голове, не умолкая, хозяйничала одна из вчерашних продавщиц. «Не толкайте стойку! Не толкайте стойку», - без устали повторяла она, и так топала по мозгам своими огромными ножищами, что, казалось, голова вот-вот расколется пополам. Руки пахли рыбой. Хотелось пить и выпить одновременно.
- Вставай, пока жёлтая вода не начала впитываться в кровь! - услышал я Внутренний голос.
- Не зли меня! - буркнул в ответ. - Не видишь, судорога свела правую ногу! Или это невидимый дух натянул «тетиву» мышцы...
Я повернулся - «лук» выстрелил! Невидимая стрела боли вырвалась из ноги на свободу. За ней - очистительные слёзы из глаз. Я облегчённо вздохнул, но моя радость оказалась преждевременной - вторая невидимая стрела пронзила желудок. Тот издал звук, отдалённо напоминающий бульканье воды, покидающей кран. Через секунду всё стихло. В мире воцарилась безболезненная тишина мирового порядка. Но радость бытия нарушил Внутренний голос, решивший именно сейчас, а не лет через двести, достучаться до моей совести: «Зачем ты пихаешь в себя всю эту гадость? Ты что, меры не знаешь? А может, ты вообще не знаешь, что такое мера и зачем она нужна? Может, думаешь, что человек это помойная яма, а не храм здравого смысла; дом веры, надежды и любви? Или думаешь, что можно засунуть два пальца в глотку и вырвать все свои прошлые и будущие ошибки вместе с заблуждениями, не говоря уже о самом сладком грехе - чревоугодии? А может, ты считаешь, что судьба уготовила тебе роль бревна, валяющегося поперёк дивана? А ну, вставай! Или думаешь, что желание кишечника освободиться от вчерашнего дня тебя не касается?»
И я встал. Медленно добрёл до кухни, открыл холодильник - ледяное дыхание приятно освежило лицо и в памяти всплыли полюбившиеся строчки:
И граф встает, ладонью бьёт будильник,
Берет гантели, смотрит на дома
И безнадежно лезет в холодильник,
А там зима, пустынная зима…
- Славно написано, - не забыл тут же напомнить о себе Внутренний голос.
- Славно, - согласился я. - Но есть и другие строчки, тоже актуальные:
Римляне империи времени упадка
ели что придётся, напивались гадко,
и с похмелья каждый на рассол был падок -
видимо, не знали, что у них упадок…
Понимаешь, не знали! А если бы знали? Страшно даже подумать! Но насчёт рассола - в точку! Видимо, раньше мы были римлянами, да неизвестно почему разбрелись по всему белому свету. Многие осели здесь! Может, в этих краях местные умельцы рассол готовили лучше, кто знает!
И я несколькими глотками отхлебнул почти половину целительной жидкости из трёхлитровой банки маринованных помидоров. Внутри меня недовольно зашипели ещё неостывшие «угли» вчерашней вечеринки. И желудок снова заработал.
- Завёлся с пол-оборота, - доложил Голосу.
- Молодец, - похвалил тот, и сообщил, что мои глаза перестали чесаться, а выжженная алкоголем пустыня потихоньку превращается в оазис внутреннего равновесия и покоя. А если допью рассол до дна - воскресну из мёртвых!
Непонятно откуда, во рту появился странный привкус прокисшего компота. Но, как появился, так и исчез в глубине непонимания. Башка по-прежнему находилась в тисках жуткого похмелья. И если невидимый лучник оставил затею стрелять из моей правой ноги, то невидимый слесарь решил провернуть ручку тисков по часовой стрелке ещё на пол-оборота, не давая ни единого шанса голове для передышки. Две таблетки аспирина немного ослабили давление тисков. Кофе в глотку не лез. Чай тоже. «Надо умыться», - подумал я и пошёл в ванную. Включив свет, увидел в зеркале странного взъерошенного перепуганного человека. «Кто нас пугает по ночам?» - спросил своё отражение. Оно молчало. «Молчишь? - не унимался я, - Кайся, почему глаза разного цвета? Один серый, другой зелёный! И почему они так бегают? А это землетрясение рук!.. А эта морская болезнь вдали от моря!.. Хорош дрожать, прими душ, воду дали!»
Я лёг на дно холодной ванны и включил горячий дождь. Присмотрелся: Светкины поцелуи на животе в нескольких местах прожгли кожу. Оттереть их губкой не удавалось.
Грохот стационарного телефона заставил меня выскочить из ванны.
Звонила новая знакомая - любительница лунных процедур.
- Живой, и слава Богу! - вяло просеяла она слова сквозь сито телефонной мембраны. - Я тут о тебе всё время думала! А ты?
- Всю ночь… вернее, всё утро!
- И что надумал?
- Хочу сделать тебе предложение…
- Мне - предложение? - удивлённо выпалила Светка.
- Да, предложение, от которого ты не сможешь отказаться.
И тут я впервые задумался, что мои слова - моими не являются. В мире не было ни одного моего слова. Я говорил на языке полюбившихся литературных или киногероев; на языке преподавателей, бухгалтеров, водителей такси, барменов, дворников; на языке птиц, если это было надо, но только не на своём собственном. У меня не было своих слов, и мне стало не по себе.
- Ты что замолчал? И какое предложение хочешь сделать? - электрический импульс Светкиного голоса дрогнул.
- Знаешь, приезжай! Приезжай скорей!
- Что, нужна помощь?
- Хочу подарок сделать! Вчера ночью, помнишь, говорил о креме Маргариты - случайно за унитазом нашёл. Ещё с зимы валяется.
- Кто валяется?
- Не кто, а что? Крем от Маргариты - чёрный крем для обуви. Намажемся… и побежим голыми по ночному городу. Нас никто не увидит! Захочешь, искупаемся в свете фонарей. Или полетим окна бить - пару адресов давно припас! А если ты заскучаешь - полетишь на Луну загорать. Я не хочу, останусь, и буду как собака выть в пустоту, пытаясь хоть что-то рассмотреть на светлой стороне лунного диска. А вдруг увижу, как ты нежишься в солнечных лучах на пыльных пляжах умерших морей. Когда станет совсем невмоготу - махну тебе хвостом! Я хоть и собака, но мечтать умею по-человечески.
Светлана молчала. Долго...
Я слышал только её «зримое» дыхание, блуждающее где-то в глубине телефонной трубки. Не выдержал и спросил: «Ты почему молчишь?»
Ответ последовал не сразу.
- Грустно стало от слов твоих!
- Так приезжай вместе грустить будем.
- Приеду, но не сейчас. Мне себя ещё найти надо.
- Найди заодно и меня, а то я тут фигнёй страдаю - собственное «Я» воспитывать пытаюсь.
- Кстати, передай своему «Я», что Николай не смог дозвониться. Мобильный не отвечал. А городского номера не знал… Я ему дала!.. (Сексуально как-то прозвучало!) Теперь жди звонка! Будешь ты таки ему за копейки лозунги писать!
- Не буду! Что я, Маяковский: «Ваше слово, товарищ маузер». Не буду!
- А за большие?
- За большие копейки буду, хоть про маузер, хоть про гаубицу! А что он ещё говорил?
- Чтобы ты сметанки попил… Скоро приеду - полетаем!
Короткие телефонные гудки не раздражали. Их было много - одинаково пустых, бьющих по ушной перепонке своей настойчивостью: «Положи… Положи… Положи». Ан положил трубку и накрыл телефон подушкой. «Пускай до вечера отдохнёт, хватит меня домогаться», - по привычке сказал вслух и быстро поднялся. Но не успел сделать и шагу - телефон снова захрапел, пытаясь сбросить подушку на пол. Схватив трубку, крикнул прямо в телефонное ухо: «Да!» Звонил Николай, уточнив, что номер ему сообщила Светка. «Прямо как по сценарию. Сначала - она, потом - он. Всё учтено, всё делается по плану. Плановое хозяйство какое-то получается, а не жизнь вольная и непредсказуемая», - думал Ан во время разговора с Николаем. Тот постоянно шутил, тем самым подчёркивая, что у него сейчас хорошее настроение. Через десять минут болтовни ни о чём предложил выпить и подзаработать. Ан согласился. Николай заржал и хихикал минут пять, вспоминая вчерашние похождения. Ещё через пять минут напомнил, что его жену зовут Ирина, и что она вчера была с ним в баре.
- Зачем такие уточнения? - удивился Ан.
- За тем самым… Как Купи Продай сказал! Просто чтобы ты знал, что Ирина моя жена! Я её люблю, а вот стихов писать не умею. Напиши про нас!
Ан думал недолго и выпалил:
Пускай он и Де Ниро,
Но мне милее Ира!
На другом конце телефонного разговора раздалось довольное похрюкивание: «Подожди, запишу!»
- Записал?
- Да!
- А чего хрюкаешь, как свинья под дубом?
- От удовольствия! Давай, выпьем! Я так благодарен тебе!
И тут Ан, разговаривая уже по сути с будущим боссом, «сорвался с цепи», забыв поставить себя на ручной тормоз:
- За что ты меня благодаришь? Это даже не стихотворение! Это примитивная шутка, понимаешь, примитивная. Таких стихов я могу написать тебе тысячи, но это не значит, что я умею писать и знаю, как это делается. Я ничего не знаю! Мне становится дурно от мысли, что никогда не напишу ничего путного. У меня в голове кроме дурацких шуточек - космос, состоящий из одних чёрных дыр. Они втягивают в себя все мои мысли, все идеи, мои представления о мире, о добре и зле, о любви и прочих никому не нужных вещах. «Чёрные дыры любви» - такое название дам своей первой книге, если, конечно, её напишу.
- Класс! - скрипнула трубка голосом Николая. - Правда какой-то чёрный сексуальный юмор получается, а не название.
- Какой юмор? Какой класс? - не понял Ан.
- Всё, что сейчас наплёл! Просто ещё «недопетрил», что ты поэт, хотя постоянно мелешь об этом. Когда поймёшь - заткнёшься! Одно дело, в толпе обернуться на оклик: «Эй, поэт!» Другое - таить эту истину глубоко в сердце и не оглядываться по пустякам. Но чтобы до этого дорасти, надо «вкурить» с молоком матери, что для тебя не писать стихи - всё равно что не дышать, ни есть, ни спать, ни жить, ни любить… Ну, ты понимаешь!
- Ничего не понимаю, не надо меня утешать!
- Я не утешаю… Дружба дружбой, а табачок, как известно, врозь. Ты умеешь писать, просто ещё ничего не написал. Ты взрослый ребёнок, не научившийся говорить. Хоть это умение и родилось вместе с тобой, но тебе ещё надо захотеть сказать своё первое слово. Пойди на грех - возжелай Музу ближнего своего, запрись с ней в какой-нибудь двухкомнатной келье и пиши, пиши, пиши! И ты напишешь то, что хочешь или то, что снится ночами и улетает, исчезает, тает, растворяется с первыми лучами солнца, заглянувшими в твоё окно, а может быть и в душу, кто знает... Ладно, старик, мозгам надо когда-то и отдыхать. Не «парься» напрасно - это я намекаю, что у твоих мозгов сейчас тихий час, и звоню не для того, чтобы их разбудить, а чтобы сказать: денег тебе и так бы дал, поверь! Но мне хочется, чтобы ты их заработал, ведь только работая можно уйти от погони, ну, той, от которой когда уходишь, уже ни о чём не думаешь. Вспомни фильмец…
- Красиво поёшь, а говорил что писать не умеешь! Пойду к тебе в ученики!
- Это меня от коньяка на лирику потянуло! Называется «Классический». Учись у классиков!
Николай положил трубку.
Ан опять накрыл телефон подушкой. Есть не хотелось. Хотелось п-и-и-и-и-и-и-ть! «Может, поставить музыку, - мелькнула мысль, - что-нибудь покрепче, Deep Purple, к примеру?» Но музыку победила жажда! Он налил доверху стакан минералки. Воздушные шарики запрыгали во рту. Потянувшись от удовольствия, услышал, что подушка снова захрапела. В этот раз звонила мама.
- Я почему-то сильно за тебя волновалась! - быстро проговорила она.
- Ну и зря, я же дома!.. В институт?.. Да, хожу! Всё в порядке. У тебя появлюсь скоро! На следующей неделе... Стихи пишутся. Почитаю... Не голодный... За квартиру заплатил... Деньги есть... Люба пишет. У неё всё на мази. Приедет, может, на той неделе. Вместе и придём... Да не голоден я! Обедаю в институтской столовке... Где был вчера? С другом на собеседовании... Да не я на работу устраиваюсь, а Рабинович... Не шучу. Ему вечно не хватает денег. Ну, ты же знаешь, что он косноязычен, а у меня язык как помело, вот я и хожу с ним, рассказываю о его достоинствах. Говорят, что у меня приятный голос и все рады его слышать... Обещаю... В химчистку сдал. Не забуду, заберу. Хочешь, напомни... Читать задают много. Много и читаю. Конспекты пишу... За институт заплачу! Деньги есть, да и Люба привезёт... Чем живу? Не хлебом единым!.. Курить не бросил... Да знаю. Брошу... Понимаю. Брошу... Тараканов больше нет - тьфу, тьфу, тьфу. Постучал. Три раза... Видели меня пьяного? Я не видел. Может, видели не меня. Ну кто тебе сказал, что у меня дурная компания?.. Да не пью я целыми днями!.. А Блок? А Есенин? Нет, я не Байрон, я другой!.. Ем медленно. Целиком не глотаю... Громко не слушаю... Допоздна не смотрю... В студию пойду... Нет, написал новые. Почитаю. После. Хотя бы один... Ну, слушай:
Жуткий страх не выдам жутким взглядом,
Но себе замечу между тем:
Хорошо, что есть со мною рядом
То, что называют АКМ.
Это - автомат Калашникова. Автоматический мат Калашникова. У изобретателей без мата ничего не получается!.. Что о любви?.. Про счастье? Есть и про счастье:
Я застрелил гуляку-соловья…
И бросил кошке его тело.
О, как от счастья кошка пела!
Ну, у каждого своё счастье. Что поделаешь... Хорошее прочитать? Напишу - прочитаю хорошее... Да не голоден я... Буду звонить чаще..! В студию, надеюсь, пойду!.. Точно! Приду - позвоню. Расскажу подробно... Я тоже, целую… И обнимаю…
Минут через пять подушка снова оживилась. В этот раз звонила староста группы Ленка, о которой в первый день институтского знакомства Ан скаламбурил: «Лена - мечта бизнесмена», а спустя месяц добавил: «Ленка - гладкая коленка!» На что та как кошка зашипела: «А ты пробовал?» Поэт улыбнулся и ответил, что крепкие напитки не пробует, а пьёт залпом. Так они и подружились.
- «Энки» пока не ставят, но скоро начнут, - сообщила та, забыв поздороваться.
- Д-здрасте, для начала! - отозвался Ан. - Не переживай, приду на следующей неделе.
- Давай, приходи, а то смешно будет всем, кроме тебя.
- Приду, что это вы все распереживались? Сначала одни целый вечер в душу лезли, теперь другие во все колокола ударили. Главное, чтобы деканша не пронюхала, а там зачёты как-нибудь сдам, да и экзамены тоже. Думаю, может, на заочное отделение перевестись? Неудобно пользоваться своей Любовью корысти ради.
- Ты это о чём? - переспросила староста.
- Забудь... Приду! - сухо попрощался Ан.
Накрывать телефон подушкой не стал, а лишь сказал в сердцах: «Хитрость не мой удел, надо жить честно, а то покоя не будет».
- Правильно, - обрадовался Внутренний голос и добавил, что на часах маленькая стрелка уже доползла до «обеда», поэтому хватит лодырничать! Пора что-то сделать - осуществить мечту или помыть посуду.
- Сделаю что попроще - осуществлю мечту, - согласился Ан, уточнив, что большая стрелка показывает на север.
- Смешно! - прокомментировал Внутренний голос.
- Рад, что понравилось. Но мне эти шуточки уже начинают надоедать. Шучу, а в душе плачу. Душа ведь не такая. Сидит себе молча где-то в уголке. Изредка выглядывает в окно, чтобы убедиться, что мир на месте, деревья никуда не улетели, а дома не занесло песком. Сидит, попивает чаёк с клубничным вареньем и беседует с принцем датским. Интересно ей: зачем решил её погубить. Разве может любовь подвигнуть человека на убийство, на желание мстить? А если может, значит, не любовь жила в его сердце, а что-то другое… «Быть или не быть?» - красиво сказано. Быть или не быть любви - вот в чём вопрос! «Пить или не пить?» - лучше даже и не думать об этом.
- Опять шутишь? - заволновался Голос.
- Уж какие шутки, если мысли жутки!
- Мне кажется, Гамлет, потеряв отца, не смог ничем заполнить пустоту в своём сердце - и она поглотила его. Как твоя чёрная дыра любви…
- Хороша любовь! Как в той шутке: «У попа была собака, он её любил, она украла кусок сала, он её убил». Хороша любовь! А ещё говорят: «Он так любит, что и… убить может». У Островского помнишь: «Так не доставайся же ты никому…» И это говорит любящий мужчина, решивший застрелить свою возлюбленную. Нет, не её он любил, а себя, гордыню свою. А Гамлет? - тут вообще чёрт ногу сломит! То любовь, то муки сердца… Тяжкие раздумья стали его миром, в котором уже не было места для Офелии - единственного светлого существа, страдающего от любви по-настоящему. Чтобы не предать чувства - убила плоть. Спасла любовь, подарив ей вечность…
- Есть над чем задуматься! Не ошибиться бы. Может, не надо передвигать мебель в чужом доме? Я понимаю, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется, но в искусстве всё наоборот - стоит сдвинуть маленький камушек, и уже река начинает менять русло.
- Не переживай! Я не боюсь двигать мебель в чужом произведении.
- Думать дело полезное, - согласился Голос. - Но и опасное: мало ли до чего можно додуматься! Наоборот чаще выходит...
- Как это?
- А так. Скажем, все думали, что этот человек хороший, а на деле вышло: дерьмо!
- Хорошо, что вышло. Значит, полегчало!
- Что это мы с высокого вниз покатились?
- А что тут удивительного - так легче!
- Не смеши! Спускаться вниз тяжелее, чем подниматься вверх!
- А здесь ежу не понятно! Не темни!
- Видать, давненько по деревьям не лазал! Сдуру можно залезть на самый верх! Но как спуститься вниз? Коты залезут - потом спасателей вызывают.
- Без помощи высших сил не обойтись! - засмеялся Ан.
Оценив шутку, Внутренний голос добавил:
- Кто-то там, наверху, написал наши судьбы и расписание поездов, а также когда отключать горячую воду и на какое время. Написал. Умыл руки. Пошёл играть в шахматы.
- Почему в шахматы, а не в футбол?
- Потому что в шахматы можно обыграть весь мир, а в твой идиотский футбол - обвести вокруг пальца несколько команд и всего лишь выиграть чемпионат. Разницу улавливаешь между миром и чемпионатом мира?
- Ты насчёт власти? - на всякий случай уточнил Ан.
- И власти тоже.
- А если копнём глубже, поймём: нам ничто не принадлежит. Даже сердца - собственность времени. Мы одинокие всадники без голов, потерявшие их от любви к этим длинноногим и пышногрудым вампирам, умным и глупым одновременно. Если женщина сказала «нет», это не означает, что её сердце с ней согласно. Мужчины глухи к женским сердцам и обычно этого «да» не слышат. И вообще, если лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал, то лучше жён могут быть только чужие жёны…
- Что это мы с одной кочки да на другую «перескочили»? Отношения между мужчиной и женщиной - не самый простой путь между двумя кочками… Пардон - точками! Бывает, что путь прямой, но не самый короткий. Это писать надо прямо. Но эта прямота - не та, с которой входят в кабинет к начальнику, чтобы сказать - козёл. Она иного рода. Обычно ею измеряют глубину океанов и расстояние до звёзд.
- А глубину чувств?
- Тоже!
- А также любви, печали, ненависти… Согласен, писать надо прямо - никуда не сворачивая! Даже если пугают и не пускают! Помнишь в сказке: «Как пряму ехати - живу не бывати - нет пути ни прохожему, ни проезжему, ни пролетному». А пишущему - есть!
- Помню! На камне написано! - блеснул эрудицией Голос. - Налево пойдёшь… Направо пойдёшь…
- Так то не камень вовсе был, а регулировщик движения - гаишник заколдованный. Я тут финал дописал:
Есть в поле камень, на камне - строчки…
Постскриптум ниже: дошёл до точки.
Такая вот современная сказочка получилась. Вроде и смешно, да ненадёжно, не на века. Литература «анти». Сам понимаю. Иногда внутри заскрежещет что-то, как колодезный журавль, ну, тот, который всё пьёт, пьёт, а утолить проклятую жажду так и не может. Затерялся журавлик где-то в детстве, да и детство затерялось… Родина куда-то делась… Лишь Земля вертится! Не осталось от прошлого ничего. Границы. Таможни. Один только грипп без визы по всему миру мечется. Неужели чтобы по-настоящему быть вольным, надо было родиться микробом? А мы, люди, в своей несвободе то заводы строим, то глазки. Ветер дунет, снег налетит, мороз ударит, и замёрзнут наши пути-дороги - и мы вместе с ними. Ни воли не хватит, ни силы, чтобы костёр взаимопонимания разжечь. Не сможем протянуть к нему уставшие руки… Не дано нам приблизиться друг к другу и согреться навсегда. Не для нас это. Бутылка водки для «сугреву» - наше, а дальше - ни-ни… Не пущают. Границы плюнь - тьфу - и разлетятся по ветру, а наше одиночество - нет. Стояло и стоять будет. Даже охранять не надо. Никто не упрёт...
Радио, молчавшее доселе, вдруг запело голосом новомодной певички: «Мир, в котором я живу, называется мечтой…»
- Верю! - скривился Ан, словно впился зубами в кислое яблоко. - А мы, дураки, за эту мечту платим. Стала бы ты петь настоящие песни - перешла бы на хлеб и воду…
- Что ты взъелся на неё? - не выдержал Голос.
- Завидую, наверное! Считаю себя поэтом, в «избранное» попасть захотел, а что написал:
Ходит по двору свинья,
Говорят, что это я!
Или:
Водку пьёт всю ночь свинья,
Говорят, что снова я!
Дико и не смешно. Почему ж остальные веселятся-то?
Раздумья прервал телефон. Гудки нервные и нетерпеливые, как мячики, отскакивали от стен комнаты, продолжая звать и звать. И уже ничему не удивляясь, Ан поднял трубку.
Звонила Люба, Любушка, Любовь. Услышав её - пытался найти нужное слово для приветствия, замешкался на мгновение, и эту тишину услышала моя первая половинка, как иногда серьёзно её называл.
- Ты что, не рад мне… Моему звонку..? - сдержанно спросила она.
Мне показалось, что голос Любы дрогнул. Я успокоил её сразу, сказав, что испытываю радость не от дребезжащего звука допотопного телефона, а от нежнейшей мелодии её голоса. И обрадовался бы ещё сильнее, если бы смог поцеловать её ручку, сжимающую телефонную трубку в то мгновение, когда её хозяйка задаёт мне такие милые вопросы.
Голос Любы поднялся с колен, встал со мною вровень и заглянул в глаза моего сердца.
Они не врали! Я слушал с радостью человека, находящегося так далеко - где-то на другом конце земли, но помнящего и любящего меня.
- Наверное, не скучал по мне… - мягко добавила Любовь к уже сказанному.
Врать надо уметь. А я умел не только врать, но и выкручиваться. Я выпалил сразу, не раздумывая: «Скучать некогда было - о тебе всё думал!»
Люба осталась довольна - это было не только слышно по игривым ноткам в её голосе, но даже, каким-то непостижимым образом, видно сквозь пространство, разъединяющее нас.
Разговор плавно перешёл на другую тему - о деньгах и её скором приезде. Ждать оставалось совсем недолго, чему я искренне обрадовался. С Любовью меня связывало не только желание быть вместе, хоть наши взгляды чаще не совпадали, чем приходили к общему знаменателю. Мы часто спорили, иногда ругались. Казалось, что обида - дочь непонимания - это навек, но стоило только представить, что именно этого человека не будет рядом, как всё делалось маленьким, отодвигалось на второй план, забывалось, растворялось в воздухе, исчезало из памяти и выветривалось из дома. Нас крепко удерживало магнитное поле любви! Откуда оно взялось, ни я, ни хозяйка моего сердца с ключами от всех желаний, не помнили. Может, придумали сами, или нам его подарили при рождении. Хотя Любаша уверяла, что, однажды, мы по очереди читали чьи-то стихи вслух и нашли этот образ. О поэте забыли сразу, а вот его чувство осталось… И где б мы ни находились: далеко ли; близко ли; как бы ни разбегались в разные стороны, магнитное поле любви находило нас в океане отчужденности, бросая нам спасательный круг объятий. А бывало и так: дороги заметали снега; звёзды закрывали грозовые тучи; налетевший ветер поднимал пыль до самого неба; ночь без любимого человека превращалась в вечную тьму и муку. Бывало и так! И тогда приходило великое отчаяние и сильно сдавливало горло… «И вот ни крикнуть, ни вздохнуть, - я позвоню кому-нибудь…», - всплывали в такие минуты где-то в глубине сознания известные строчки. Но куда звонить, если вместо дорог - снега, вместо звёзд - тучи, вместо мира - пыль, а вместо радости - уныние… И всё дальше и дальше скорая встреча… И вот тогда, когда уже надеяться было не на что, на выручку приходило магнитное поле любви. На смену отчаянию приходило понимание, что не суждено было нам упасть на чужбине, упасть и пропасть навсегда, пропасть, как парусу в дали морской, пропасть, как воину в безвестности, пропасть, как шагнуть в пропасть. Поняв это, я написал самое короткое и любимое стихотворение:
Обнял тебя, как будто домой возвратился!
Пока я размышлял, Люба продолжала щебетать о какой-то, как мне казалось, незначительной чепухе. Но эта чепуха её радовала, поэтому я не перебивал ей настроение. Завидуя ей неизвестно в чём, я думал: когда всё это началось, откуда и какими ветрами занесло Любовь в мою судьбу? Ведь не бывает в жизни так, чтобы раз и навсегда? А может, так и устроена жизнь - раз и навсегда! Одним дали богатство, другим - власть… А кому-то - любящие сердца… Пока нам их не открыли, мы не знаем о себе ничего. Не узнаём себя, отразившись в зеркале витрины! А потом долгими бессонными ночами пытаемся вспомнить своё же лицо, промелькнувшее в толпе; взгляд, заставивший нас споткнуться на ровном месте; чувство, рождённое вспышкой молнии - ещё не разгаданное, но уже предощущаемое, как у Блока:
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо -
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне - и ясен нестерпимо,
И молча жду, - тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду - и горестно и низко,
Не одолев смертельныя мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
Давно, ещё до знакомства с Любовью, было и у меня ощущение: главная встреча с чем-то большим и важным ещё впереди. Случайные девчонки, как бабочки, порхали вокруг. Те, что посмелее, лишь на мгновение садились на руки, боясь опалить свои крылышки и обжечь бархатные лапки. Те, что поумнее - улетали сразу. А некоторые дурочки оставались... Я ловил их без труда. Сначала красноречием усыплял девичье сознание. Потом накалывал хрупкие существа на булавку и аккуратно помещал на мягкие подушечки своего удовольствия. Но были и такие, что проносились мимо моей жизни необузданными вспышками молний. В памяти их черты остались размытыми огненными пятнами, вечно летящими в неоглядную даль.
- Что это ты притих, стихи пишешь или спишь? - услышал я в трубке.
- Да… Нет… Голос твой впитываю - и тебя вспоминаю!
- Получается?
- Вспомнилось лишь то, что придумал! Может, и твои руки… Губы… Когда впервые тебя увидел, то сначала увидел не тебя, а твой взгляд. Он не пронзил меня, как писали в старину - ослепил! Вспыхнул так, что весь мир куда-то исчез. Навалилась темнота, и только ты сияла как свеча, делая тьму ещё плотнее. А потом, из какой-то вселенской глубины, зазвучал твой голос. Мне и сейчас кажется: если закрою глаза и протяну руки, то там, в пустоте бесконечного ничего обязательно найду тебя, такую же, как тогда, в наш первый день знакомства.
- Ты всегда умел рисовать словами, - услышал я. - На эту наживку и поймал меня. А как стихи, пишутся?
- Муть всякая:
Жил да был Крокодил.
Он Чуковского родил!
Что ты смеёшься? Это серьёзные, правдивые стихи о нашем детском Стивене Кинге, писавшем о злых существах, ненавидящих друг друга:
Нам акула Каракула нипочём, нипочём,
Мы акулу Каракулу кирпичом, кирпичом,
Мы акулу Каракулу кулаком, кулаком,
Мы акулу Каракулу каблуком, каблуком!
Помнишь?
- Конечно, с садика ещё. И не только это. А насчёт серьёзных стихов пошутил?
- Пошутил, но я их напишу, ты же знаешь!
- Знаю! Прекрати только играть роль, написанную самому себе.
- Но ведь лучшего актёра для этой роли не найти!
- Ну и что? Забудь слова, и - привет!
- Не хочу, вошёл во вкус, - засмеялся я. - Действие развивается стремительно. Роковой треугольник. Гипотенуза печали. В первом акте хочется водки. Во втором - пива. В третьем - джин с тоником. Всё как в жизни! Если в первом акте на столе лежит пачка сигарет, то в третьем - сигарету обязательно кто-то стрельнёт. Зрители то замирают, вслушиваясь в каждое слово; то вздрагивают под натиском эмоций! Плачут! Смеются! Играют вместе со мной в любовь и ненависть! То сидят, как загипнотизированные; то следят, как я подхожу к рампе и разговариваю с чёрным кубом зала - раскрываю душу, корчась в диких судорогах от желания продлить мгновение самоистязания и стриптиза чувств. Потом умолкаю, а безликий мрак начинает хлопать тысячами ладоней. В зале зажигается свет, и тут я вижу, что он пуст. Никого!
- Странная пьеса!
- Моя! И написал её, ты права, для самого себя специально и назло всем. А предчувствие, что это именно так и есть, всё чаще и чаще не даёт мне спать ночами. Мне кажется, что дождь размыл мою память, смыл все чувства. Мне странно слышать, как люди называют этот дождь временем. Почему? Я не могу понять, и моя душа мечется из одного ночного угла в другой, такой же беспросветный и безнадёжный. Мне до боли в груди хочется вскочить и включить свет, а потом лечь, закрыть глаза и погрузиться в самого себя, в то, чего больше нигде нет. Во вселенной много чёрных кубов и углов, можно веками беседовать с залом или метаться из стороны в сторону, а себя так и не найти. Единственное место, где меня можно отыскать - здесь, на Земле. Я не только знаю это - чувствую это. Недавно родились две строчки, продолжение которых не знаю:
Земля моя, ты мой причал,
мой храм, воздвигнутый в пустыне!
Так знаешь, сначала даже испугался - так не похоже на меня. Я реально, а не в какой-то там витрине, не узнал самого себя! Представляешь, брёл по свету, повстречал случайно на Земле себя, и не узнал! Дикое чувство! А ещё говорят, надо посмотреть на себя со стороны. Только вот как найти эту самую сторону? Но иногда кажется - отыщу! И знаешь, что увижу?
- Что?
- Увижу маленький, незаметный почти, поджавший ноги, сидящий в кресле с телефонной трубкой в руке сгусток энергии. Сомневаюсь, что её хватит, чтобы осветить весь мир, но согреть руки уставшему путнику - можно. А ещё думаю, что именно этот путник и стрельнёт сигаретку в третьем акте, после того, как монолог главного героя утихнет навсегда, и тишину разорвут крики: «Браво!»
- Жуткая пьеса! - выдохнула телефонная трубка.
- Ну, так уж и жуткая? - не согласился я. - Но что это мы всё обо мне и обо мне. Я хочу о тебе! Хочу сказать, что очень рад слышать твой голос, предощущать тебя всё больше и больше. Я могу не выдержать. Сойду с ума от одиночества. Ты приедешь, а я даже соображать не буду, что ты возвратилась.
- Не говори глупостей! Типун тебе на язык! Ведь я тоже скучаю до безумия, скучаю так, что ещё немного - и начну бросаться на людей. Либо писать стихи. Первую строчку написала: С деревьев ночью птицы улетели…
- А дальше и не надо ничего писать, и так грустно! Дальше уже будет больно!
- Наверное, так и есть! Знаешь, мне жаль, что ты прячешься за своими шуточками, как провинившийся мальчишка прячется за шкафом от родителей. Забиваешься в норку, когда боишься чего-то большого - темноты или своих мыслей, своих настоящих чувств. Самого себя настоящего, а не шута, за которого ты хочешь, чтобы все тебя принимали.
- А я не боюсь. Просто за шкафом мальчишке всегда есть, чем заняться. А насчёт шута, вспомни, что говорил шут королю Лиру: «Один в дурацком колпаке, другой без колпака…» Я это хорошо запомнил!
- Ты-то помнишь, а вот человечество пытается забыть злую шутку гения!
- Делая вид, что эти слова к нему не относятся!
- Точно! Ладно, философ, скоро будем вместе. Наденем свои колпаки и пойдём по улице, взявшись за руки. Знаешь, что я тогда скажу?
- Что?
- Полюби, наконец-то, себя! Дай шанс герою своей пьесы увидеть в зале зрителей. Они будут все в колпаках - шут ведь прав! Жаль, что «сильные» мира сего думают иначе. Помни, что жизни суть проста, как сказал поэт: «Его уста. Её уста…» Всё! Целую и кладу трубку!
Воцарилась тишина. Было так тихо, что в ушах стал слышен непрерывный назойливый шум. Хотелось залезть пальцами в уши, нащупать его и вырвать с корнем. Хотелось тишины. «Нервы что ли обожжены?» - вспомнился Вознесенский. А ещё хотелось, чтобы похмелье быстрее прошло.
Неожиданно шум исчез - вместо него три раза ударил колокол. Потом ещё и ещё. Через мгновение тяжёлый медный звук рассосался, зато кто-то настойчиво постучал в виски. «Наверное, вчерашний день, - подумал Ан, - пьянка до хорошего не доведёт! Надо кончать с этим делом, тем более, что дел невпроворот. Но проклятая астения не позволяет даже думать о них. Сначала приходит слабость тела, а слабость чувств уже добивает. И ты падаешь-падаешь, надеясь как в детстве на чудо - лежачего не бьют… А недоносков, не умеющих пить, - тем более!»
- Бьют, ещё и как! - блеснул знанием классики молчавший до этого Голос.
- Заткнись! - не выдержал Ан. - Говорят же: «Молчание - золото». Начинай уже добывать золото из тишины, хоть какая-то польза будет!
- Ладно, помолчу! Только не надейся, что легче станет. Полегчает, когда ты со своими «любовиями» разберёшься. А то летаешь с одной, а любишь другую.
И тут Ан вспомнил про Светку, решив как можно побыстрее «разрулить» неловкую ситуацию: «Но я ничего не помню, а если не помню, значит, ничего и не было».
- Не ври себе! Она поцеловала - ты и взлетел вместе с нею! Высоко! - не унимался Голос. - Не ври, что не летал! Впервые в жизни - не во сне, а наяву! Осталось же ощущение полёта, признайся честно!
- Осталось! - признался «лётчик-любовник». - Память не хлопнула дверью - не ушла! Осталось! Я впервые не боялся стоять на краю пропасти и смотреть вниз! «Запутанная история» - кажется так ответил доктор Ватсон своему «дедукционному» другу. Значит - произошло! Но как странно всё устроено в жизни - осталось, но осталось от былого только похмелье. Видно, любовь не опьяняет, а спаивает! Надо попить чайку, а то минералка на меня шипеть начала!
Ан пошёл на кухню. Подождал, когда чайник даст отрывистый нетерпеливый паровозный гудок - засунул в кофейную чашку пять пакетиков чёрного чая. Залил кипятком. Через три минуты густая ароматная «нефтяная» плёнка дала понять: больше ждать незачем. Вытащил набухшие пакетики из чашки - чая не было! Ан сначала удивился. Потом положил беременные чаем подушечки на блюдце и ложкой выдавил густую жидкость. Дал ей время перестать дымиться. Выпил медленными глотками чуть больше половины. «Хорошо, когда хорошо! - сказал и услышал свой голос как бы со стороны. - Наверное, для этого «голоса со стороны», я - внутренний голос. Как всё запущено!»
И он сделал ещё один уверенный глоток - мир стал ярче! Дорога жизни - виднее!
Спасительная жидкость разлилась по телу. Ан поднял руки вверх и потянулся. Зевнув, решил разбудить телефон. И тут опять услышал свой голос откуда-то со стороны: «Надо позвонить и узнать, точно ли будет студия? Заодно Светке сказать, чтоб не приезжала, погода сегодня, скорее всего, будет нелётной, думаю, завтра тоже. А может не звонить? Сама отстанет, узнав, что я люблю другую. Студия будет, куда она денется с подводной лодки! А Светка? Светка - протрезвеет! Пусть идёт всё, как идёт. Поэт прав: и какое может быть крушенье, если столько в поезде народу! Никому я звонить не буду! А с другой стороны, другой поэт написал, что никого не защитила вдали обещанная встреча. Кто прав? Кто виноват? Что делать? Жизнь - железная дорога, а я по шпалам, опять по шпалам бреду домой по привычке. А куда ещё брести по шпалам, в гастроном что ли?»
При слове «гастроном» вспомнилась надпись на витрине: «ЖИРЫ… СЫРЫ... КОЛБАСЫ», «трезвеющий Дон-Жуан» засмеялся нездоровым кашляющим смехом. «Это ж как надо жрать, чтобы затем - сыры-колбасы! Ну они и психанули, - подытожил он. - И тут это «надо»! Надо позвонить, надо сделать, надо достать денег, надо пойти в институт, надо не забыть, надо сказать, надо признаться, надо, надо, надо… Надо написать лозунги Николаю, «надо Федя, надо!» Надо, наконец, понять, что, в сущности, человеку надо мало: денег побольше и здоровья лет на двести. Посмотреть телевизор, что ли?»
Ан рухнул в кресло и раскрыл программу телевидения на неделю. Но уже через пять минут захлопнул её. «Тоска!» - поставил короткую смысловую точку.
Вынырнул из кресла, нашёл общую тетрадь и авторучку.
Погрузился в кресло и открыл программу.
Лихорадочно, как одержимый, стал записывать в тетрадку кинофильмы и передачи, соблюдавшие очерёдность. Через полчаса новая версия информационных, развлекательных и прочих телевизионных услуг была готова.
Ан пробежался по написанному, и со смеху чуть не выпал из «гнезда».
ПОНЕДЕЛЬНИК
06.00 Сегодня утром - Улицы разбитых фонарей
06.05 Рождённый без греха - Туристический гид
07.15 Судебные дела - Ты не один -10 лет
07.45 Исцеление любовью - Подробности
08.20 Мой ласковый и нежный зверь - Дорожный патруль
09.45 Было ваше, стало наше - Украинские напевы
11.10 Вся Россия - Кривое зеркало
12.00 Пойми меня - Вовремя
12.30 Такая профессия - Баламут
14.05 Французский бокс - Без кожи
16.00 Она с метлой, он в чёрной шляпе - Друзья товарищи
17.30 Соревнования на свалке - Интерактивная программа
18.00 Час суда - Дело о мёртвых душах
19.00 Настоящий Нострадамус - Нельсон Мандела
20.00 Смехопанорама - Парламентский час
21.00 Папины ангелы - Конвоиры
22.20 Сабина - Серебряный конь
23.00 Ноев ковчег - Удачная покупка
00.30 Деловой мир - По щучьему велению
ВТОРНИК
06.00 Доброе утро - Глас народа
06.20 Студенческая жизнь - Боишься ли ты темноты
07.15 Настоящие монстры - Деловые факты
08.20 Моя профессия - Конотопская ведьма
09.30 На задней парте - Как стать мужчиной
10.45 Чужая жена и муж под кроватью - Олимпийские новости
11.30 Чертёнок - Особое мнение. Без политики
12.10 Реальная мистика - Мамина любовь
13.45 Школа ужасов - Маленькие Эйнштейны
14.20 Водка-лимон - Нежный полицейский
15.00 Параллельный мир - Мы всё про вас знаем
16.00 Срочно. Секретно. Губчека - Шутка за шуткой
17.45 Бои без правил - Футбол России
19.00 Гладиатор - Фото на недобрую память
19.30 Жди меня - Убойная сила
21.45 Теория запоя - Только между нами
23.00 Хлеб, любовь и фантазия - Сексуальная революция
00.24 Сейчас в России - Секс-вербовка
СРЕДА
05.50 Истории в деталях - Детали
07.00 Секс - Комната смеха
08.10 Новый Франкенштейн - Клубничка в супермаркете
09.00 Цыганки - Шоколад с перцем
10.15 Территория любви - До третьих петухов
10.00 Сбежавшая невеста - Другая сторона постели
11.50 Деловой формат - Чёрный квадрат
12.30 Дорожный патруль - Женщина без правил
13.00 Что бы ты выбрал - Кот в сапогах, Синеглазка, Палкан и шавка, голубой щенок
14.10 Три сестры - Восставшие из мёртвых
15.00 Фабрика красоты - Терминатор
17.00 Одержимый дьяволом - Концерт
18.30 Настоящий король Артур - Кентервильское привидение
19.25 Мистическая пицца - Поросята в бегах
20.00 Вечерний мультик - Чтоб ты сдох
21.00 Вовремя - Такая профессия: стриптизёрша
22.30 Увитый зеленью в полночь - Игра в слова и не только
23.00 Койка приколов - Секс с Анфисой Чеховой
00.00 Рабочий день интересных людей - Алкоголь и мы
ЧЕТВЕРГ
06.00 Чертёнок - История личности и личность в истории
06.45 Новые украинцы - Иван да Марья
07.30 Есть у лётчика мечта - Кинопроектор
08.20 Выбор цели - Армейский магазин
09.10 Женщина в красном - Пойми меня
10.10 Пока все дома - Крымская война
11.00 В мире животных - Тайна бархатной революции
12.20 Сборная России - Сам себе режиссёр
14.15 Не бойся, я с тобой - Анекдоты в бане
15.00 Телеигра «Лжец» - Чистосердечное признание
16.00 Когда ты дома - Я стесняюсь своего тела
17.20 Изо дня в день - Девушка с характером
18.10 Секс в Лондоне - Несколько дней из жизни Обломова
19.20 Путаны - Значимые люди
20.50 Униженные и оскорблённые - Агенты привидения
21.45 Женщина, которая поёт - С тобой и без тебя
23.20 Двое это слишком - Робинзон Крузо
00.15 Прыжки в воду - Тяжёлая атлетика
ПЯТНИЦА
05.45 Вспомнить всё - Служебный роман
07.50 Откройте, это я - Гадкий утёнок
08.45 Папины дочки - Не родись красивой
09.50 Дети Арбата - Сейчас в Израиле
10.20 Пираньи - Счастливы вместе
12.00 Не ждали, не гадали - Сдаётся квартира с ребёнком
13.45 Доктор Хаус - Детектор лжи
15.00 Завтра не умрёт никогда - Прокурорская проверка
16.30 Моя прекрасная няня - Богиня шопинга
18.00 Реальные пацаны - Деффчонки
19.10 Чужие - Кремлёвские курсанты
20.00 Бардак - Говорит Украина
21.20 Катина любовь 2 - Невероятный Халк
22.50 Однажды под Полтавой - Танька и Володька
23.45 На сон грядущий - Строгий юноша
СУББОТА
06.00 Только ты - Одень меня, если сможешь
06.30 Женская лига - Три сестры
07.50 Чемпионат Украины по футболу - Досадно и смешно
09.10 Женский взгляд - За глаза
10.30 Чистая работа - Банды Нью-Йорка
11.10 Брак по-итальянски - Развод по-итальянски
12.30 Это мы, Господи - Женя, Женечка и «Катюша»
13.20 В поисках приключений - Давай поженимся
15.10 Безумное видео по-украински - Газонокосильщик 2
16.30 Йога - В поисках новых впечатлений
18.10 Глобус Украины - На пробу
20.05 Тело человека - До и после
22.00 Дракула - Герой-одиночка
23.30 Люди добрые - Не делайте бисквиты в плохом настроении
00.00 Рождённые в СССР - Трое в лодке, не считая собаки
ВОСКРЕСЕНЬЕ
06.10 Женское здоровье - Издержки производства
07.30 Школа разума - Сколько вам лет
08.50 Дракула - Больше чем секс
10.05 Леся + Рома - Максимум в Украине
11.30 Секс в Лондоне - Не могу сказать: «Прощай!»
12.05 Женская логика - В укромном месте
13.30 Три обезьяны - Гадкие лебеди
15.00 Не будите спящую собаку - Дорожный патруль
16.20 Свистун - Первый музыкальный канал
18.10 Изо дня в день - Машенька
19.00 Убей меня нежно - Универсальный солдат
21.30 Невеста с того света - В ожидании любви
23.00 Мушкетёры - Дети сексу не помеха
00.30 Одинокий мужчина - Путеводитель по любви
/Часть 2 Дураков работа любит
Не успел Ан от смеха прийти в себя, как снова зазвонил телефон.
- Приезжай немедленно! - приказала трубка.
- Это ты, Николай, а то я не узнаю вас в гриме?
- Нет, не я! Это Римский папа тебя исповедать хочет. Приезжай, будешь каяться. У нас все каются!
- А может, завтра? Мне что-то как-то вроде…
- Нет, Бухгалтер сказал, сейчас, - не унимался Николай. - Ты же ныл в баре, что денег нету! Вот мы и нашли тебе, соответствующую твоему почти высшему образованию, настоящую высокооплачиваемую работу!
И он ехидно хихикнул.
- Лозунги писать?
- Есть дела поважней! Без Бухгалтера я бы не додумался. Одним словом, приезжай, на месте получишь все ЦУ.
Ан положил трубку. Оделся. «У ног поэта вся планета, и только деньги бродят где-то…», - подмигнул себе, проходя мимо зеркала в передней. Обулся. Закрыл двери. Вызвал лифт. Не дожидаясь пока тот поднимется, медленно пошёл ему навстречу. Лифт проскользнул мимо. Через минуту где-то наверху раздался металлический скрежет открывающихся и закрывающихся дверей. Потом всё стихло.
Ан достал сигарету. Но курить не стал. «Надо было почистить зубы», - мелькнула мысль. Засунув сигарету обратно в пачку, подошёл к дверям лифта и нажал кнопку. Спустился вниз. Вышел на свежий воздух, переделав на свой лад известное ещё со школьной скамьи стихотворение: «Из темноты шагнул подъезда, как будто в буднях есть покой!»
Было жарко, но воздух был. Посмотрел на часы - часы забыл дома! «Хорошо, что забыл часы, а не время! Человек, у которого есть время - временный человек! Ерунда какая-то получается», - громко беседовал сам с собой, бредя по улице. Некоторые прохожие - оглядывались. Заметив это, Ан сначала хотел показать им дулю. Передумал. Потом - язык. Опять передумал - улыбнулся и дружелюбно «продирижировал» правой рукой незамысловатую воздушную фигуру. Его жест заметила сухенькая старушка с лицом ребёнка, и помахала ему. «Правильно, что не показал дулю! - решил он, представив бабулю, скрутившую кукиш в ответ. - Человечество надо любить, а себя ненавидеть. Если уж и прощать ошибки, то чужие. Если отпускать грехи, то на волю. Откуда пришли, туда пусть и ушиваются».
Повернув за угол девятиэтажки, вышел на центральный проспект - людей мало, машин много. Становилось всё жарче и жарче. Радовало, что идти было не далеко.
Ан хорошо знал «бухгалтерскую» фирму с тремя нолями впереди названия. Как только за ней закрепилась дурная слава притона нечистой силы, набожные люди стали обходить её стороной, зато подвыпившие пацаны без устали демонстрировали свою храбрость по ночам - обсыкали здание с тыльной стороны. Директора общества с ограниченной ответственностью по имени и отчеству никто не звал, даже подчинённые. Да он и не требовал. Ему самому нравилось его новое имя - Бухгалтер. И не только потому, что по образованию он был бухгалтером, и лишь потом: по должности - директором, по сути - хозяином, а по призванию - игроком. Карты, нарды и кости его сводили с ума. За долгие годы ежедневных тренировок он достиг такого мастерства, что ему без малейшего колебания можно было вручить олимпийское золото, а для полноты веса за необузданную страсть - ещё и медаль матери-героини. Но случилось невероятное - однажды Ан таки вырвал победу! Сменяя карты на кости, а кости на нарды, он играл с Бухгалтером почти сутки. В результате тот проиграл приличную сумму. Тогда, глядя в его красные от недосыпания и усталости глаза, победитель подумал, что свергнутый идол никогда ему этого не простит. Но всё вышло иначе. Тот не только простил, но сблизился с ним, став другом, а иногда и защитником.
Бухгалтер был старше Ана лет на двадцать. Высокий. Стройный. В глазах - мрак, холодящий душу собеседника. Аккуратно подстриженные «неленивые» усики. Правильный классический нос. Постоянная ехидная улыбочка. Паутинка морщинок с родинкой-пауком на высоком лбу. Первые седые волосы. Носил очки в золотой оправе, но мало кто об этом догадывался. Сколько «бабок» у него лежало на многочисленных счетах, не знал никто. Жена тоже. Деньгами зря не сорил, но пропивать приличные суммы с друзьями любил. С пятнадцати лет собирал пластинки, а потом взял и продал за бесценок. Тогда мало кто из его знакомых понял, почему он так поступил, да Бухгалтер никому и не объяснял. Но для Ана сделал исключение. «Смысла не вижу их слушать, - однажды признался он после восьмой или девятой рюмки водки, - все песни крутятся у меня в голове. Такое впечатление, что они родились вместе со мной. Я знаю их наизусть…»
- Понимаю, - кивал головой Ан, подливая водку и подсовывая закуску поближе к земляку по мирозданию. - Сейчас мы с тобой примем на грудь ещё, и ты мне споёшь!
- Споём вместе!
Конечно, то действо, что они называли пением, в каком-то смысле таковым и являлось. Но если бы кто-нибудь, будучи в здравом рассудке, а главное, трезвым, послушал этот дуэт, наверняка бы подумал, что попал на благотворительный концерт в «жёлтый дом».
С женой Бухгалтера Ан познакомился в институте. Их распределили в одну группу. Они быстро сошлись на почве любви к литературе. Шутя, уточняли, что именно на почве, а не на травке, асфальте, крыше или чего-то там ещё. У неё было мелодично-пластичное имя Лана. Черты лица - почти невидимые линии на акварельном рисунке, от которых тот становился душе ещё дороже. Через неделю знакомцы стали не разлей вода, а через две - чуть ли ни братом и сестрой. Именно Лана и свела его со своим избранником. Тот сначала на их дружбу кривился, а потом успокоился, поняв, что мужчины и женщины иногда сближаются ещё и для того, чтобы просто дружить. Спустя несколько месяцев в этом убедился полностью и тоже начал «водить хоровод» с Аном.
Бухгалтер хоть и был состоятельным человеком, но пил всё что горит, а ел всё, что лежит или стоит перед ним на столе - проблем с выпивкой и закуской у него не возникало. Ан также не брезговал ни копчёными свиными ушами, ни дешевыми сардельками, купленными в ближайшем продуктовом магазине. Мягкий батон нарезался на куски, сверху толстым слоем укладывался майонез, украшенный колечками помидоров и петрушкой. Если друзья пили водку - брали ещё томатный сок. Если коньяк - лимон и шоколадку...
Кроме жены Бухгалтера, за жизнь после смерти двух грешных душ спевшихся пропойцев сильно волновался ночной сторож Михеич. Он был уже почти старик, но при силе и уме. В прошлом - служил в интернациональных войсках, воюя по всему свету за коммунизм и светлое будущее для своих детей и внуков. Дети выросли и уехали на заработки за границу. Внуки родились на чужбине, раз в полгода не забывая звонить дедуле. Разговаривая с ними, закалённый в боях пехотинец не выдерживал и начинал потихоньку всхлипывать. Глядя на него, жена уходила либо стирать в ванную, либо на кухню греметь тарелками. Со своей супругой Михеич жил хорошо. Но когда ему надоело в течение суток охранять спутницу своей жизни - устроился в контору Бухгалтера ночным сторожем. У него, наконец-то, появилось реальное дело, да и деньги - пусть и небольшие - лишними не бывают. Заступать на свой пост участник боевых действий приходил пораньше - за несколько часов до окончания рабочего дня. Ему нравилось находиться среди людей, и он не упускал возможности поболтать с длинноногими девчонками о политике. А когда те говорили, что он сегодня выглядит свежее, чем вчера, расплывался в улыбке и готов был на всё - пойти в атаку или сбегать в магазин за мороженым.
Бухгалтер ценил Михеича и старался старика не обижать. И всё-таки сторожу по ночам жилось нелегко! И особенно - когда вечеринки в кабинете его начальника достигали своего апогея. Дикие крики, доносящиеся из кабинета, разрывали его воображение на части и разрушали разум до примитивных знаний, не способных уже управлять его жизнью. Михеич был человеком верующим, поэтому сразу понял, с чем имеет дело. «Бесы испытывают крепость моего международного духа и силу моей непоколебимой веры», - вздыхал, осеняя себя крестным знамением. И чем громче бесновался шеф, репетируя конец света, тем чаще Михеич приходил к мысли, что мир надо немедленно спасать! Решившись, взял и копотью свечи нарисовал кресты на дверной притолоке кабинета своего босса. Убедившись, что бесы не обратили на это никакого внимания - тайно принёс на службу Крещенскую воду. Когда главный бес в очередной раз завыл на английском языке, сторож ворвался в кабинет, окатив Бухгалтера с головы до ног. Ану досталось лишь несколько капель. Начальник ещё резвее пустился в пляс. «Аллилуйя!» - заорал грешник, с наслаждением облизывая губы, а Михеич почувствовал себя жабой, попавшей под гусеницы бульдозера. И если бы не армейский закалённый трудностями характер - на скорую руку решил, что жизнь прожил впустую. «Отойди от меня, сатана!» - крикнул он не своим голосом и выскочил из преисподней прочь.
Распереживавшись, что нечистая сила в кабинете засела надолго, рискнул испытать её огнём. Ан хорошо запомнил тот момент, когда с горящим взором и двумя факелами в руках в самый разгар веселья в обитель зла ворвался обезумевший экзорцист-интернационалист. По задумке Михеича в Святом огне должны были сгореть все порочные страсти шефа, после чего тот просто обязан был покаяться, стоя на коленях, а потом уйти в монастырь, и уже там - окончательно спасти не только себя, но и его армейскую душу.
Прибывшие по вызову эмчеэсники угомонили всех!
После этого случая Бухгалтер не пел целую неделю. Жена - радовалась! Друзья - грустили… Тут-то и подвернулся ему под руку Николай - начинающий политик и проворный предприниматель. У него тоже была фирма. Офис в центре города. Вместо золотых очков - золотая цепь. Такой же неудержимый темперамент и желание найти себя в кругу друзей. В его собственности числилось ещё и небольшое подвальное помещение, доставшееся ему в качестве моральной компенсации в годы «расцвета зарождения» капиталистических отношений в эпоху заката социализма. Тогда миром правили молодые люди, одетые в чёрные куртки и спортивные штаны. Их бритые головы украшали вязаные шапочки цвета глубокой ночи. В то непростое время лексика переходного этапа стала «богаче» ещё на одно слово - рэкетир. И как язык ни старался выплюнуть его, слово уверенно пустило корни, окрепло и стало жиреть вместе со своими носителями.
Сначала Николай был каратистом. Из философии боевых искусств вынес только то, что эти искусства боевые. В спарринге чаще думал о предстоящем ужине, чем о противнике. Предчувствуя своё «прекрасно-обеспеченное далёко», старался ногами бесплатно не дрыгать, зато на спор своими огромными кулаками мог уложить любого, решившегося надрать ему зад. Поняв, что натренированными «кувалдами» может выбивать не только мозги, но и деньги у только что зародившегося класса предпринимателей - ушёл в бандиты. Смутное время, когда профессоры и писатели торговали по стихийным базарам стиральным порошком, средством от тараканов или смесителями для кухонь и ванн - пережил с лёгкостью. Разбогател. Сначала на рынке поставил две продуктовые палатки. Потом - ещё две, и ещё. Позже построил трёхэтажный магазин. Вступил в «модную» партию. Стал читать книги. Посещать выставки. Прямо на улице обожал поспорить на высокие темы с бродячими волонтёрами-оракулами надоедливых религиозных сект - «Велосипедистами судного дня» и «Омрачёнными гордыней велосипедистов». Театр, как здание, полюбил. Спектакли - «конкретно» раздражали! Задушевные беседы с крутобедренными красотками из буфета храма Мельпомены - успокаивали. Внутреннего равновесия искал не в антракте, а во время представления. И это его не смущало…
В буфете Николай и познакомился с Бухгалтером, решившим покинуть зрительный зал и пропустить рюмочку коньяку сразу после слов одного из героев прославленной пьесы: «Настоящее противно, но зато когда я думаю о будущем, то как хорошо!» Он сразу «скалькулировал», какой доход сможет получить от этого здоровяка, чья «морда» выражала победную уверенность канарского дога, имеющего репутацию настоящей боевой собаки - упрямой, а поэтому требующей опытного владельца. Зацепившись языками, присмотревшись получше друг к другу сквозь рюмочное сияние, будущие компаньоны «с лёгкостью в мыслях необыкновенной» проговорили финал чеховской «Чайки» и ушли только тогда, когда заведующий буфетом пригрозил вызвать милицию.
Узнав о полоумном охраннике, Николай предложил Бухгалтеру устраивать посиделки вдали от бдительных глаз - в его подвальчике, пообещав сначала сделать там ремонт. Через месяц старое полуразрушенное помещение превратилось в клуб европейского образца. Три комнаты, душ, туалет и кухня радовали глаз и тешили самолюбие владельца. А ещё через две недели «Подвальчик Николая», как его сразу же окрестил Бухгалтер, стал настоящим эдемом для небольшой группки людей, в число которых волею судьбы попал и Ан. Именно туда он и направлялся, ломая голову, какую именно работу ему предложит бывший рэкетир.
...Заметив на пороге Ана, компаньоны громко зааплодировали.
- Я тут рассказывал о вчерашнем! - улыбнулся Николай. - Мы решили тебя срочно спасти, а то так и просидишь на пиве до ночи. Пошли в залу!
Увиденное Ана не удивило. Посреди просторной комнаты стоял широкий стол, накрытый длинной скатертью и ломившийся от закусок.
- Прошу! - произнёс зачинщик банкета. - На днях в Болгарии купили вагон «Бренди». Больше половины уже продали, остальное оставили себе. А то, как лохи, покупаем «пойло» втридорога. Рыжие мы, что ли?
- Купили б заодно и сигарет, - сказа Ан.
- Сигареты тоже купили! Два вагона! Не переживай...
Ближе к вечеру, наигравшись в карты и налакавшись вволю вполне приличного «импорта», трио решило спеть. И тут Ан вспомнил: его же позвали!
- А что за работа важная? - вкрадчивым голосом спросил он у Николая. - Я торговать не умею, да и покупать вагонами тоже.
- Будешь бегать в магазин! - командным голосом произнёс Бухгалтер. - Совместными усилиями мы открыли бредовый магазин, пардон, брен-до-вый. Ты младше нас... Должен уважать наш возраст и относиться к нам с почтением!
- А с трепетом можно? - не выдержал Ан.
- Можно и с тренером! Главное, чтобы товар доставлялся мгновенно… без промедления… От этого будет зависеть размер твоей зарплаты!
- Предлагаешь стать мальчиком на побегушках?
- Каких ушках? Бегать не далеко - магазин рядом… Под столом! Тяжело тебе, что ли, протянуть руку и достать бутылочку?
Ан приподнял шёлковую скатерть - несколько ящиков стояли прямо у ног.
- Ну вы даёте! - искренне выпалил он.
Его слова, видимо, произвели нужный эффект на покачивающихся из стороны в сторону начальников, и те тут же пообещали по итогам квартала выплачивать ему ещё и премию.
- И это серьёзно! Наша партия поддерживает молодые таланты. Мы не хотим зарывать их в землю, если, конечно, они разделяют наши убеждения! - начал репетировать предвыборную речь Николай.
- А какие ваши убеждения? - поинтересовался начинающий поэт. - Что вы хотите сделать с людьми?
- Напоить и накормить! Первым уже занялись!
- А ещё?
- А ещё дать надежду на светлое будущее! Моё украли в детстве! Может, из меня вышел бы хороший инженер, честный, ответственный, настоящий! - уже вовсю митинговал Николай.
Речь оратора тронула душу Бухгалтера. Прижав Николая к груди, тщательно пережёвывая плохо прожаренный кусок мяса, он попросил: «Не оголяй свои нервы при дамах и этом, начинающем, главном инженере человеческих душ!»
- Не понял? - оторвался от груди Николай и посмотрел по сторонам. - Каких дамах?
- Дамах моего сердца! Они как праздник, который всегда с тобой!
- Со мной? - не понял Николай.
- С тобой - значит со мной! Не парься! Это мой праздник. Праздник, которого нет и никогда не будет в календаре!
- А причём тут главный инженер?
- Это я так, забудь! Хочешь быть счастливым - будь инженером. У нас в стране за деньги всё можно! Ан сбегай-ка в магазин, а то смотри что делается!
Пить уже никому не хотелось, но пришлось!
Новый работник бегал в магазин не меньше трёх раз, но Николаю становилось всё хуже и хуже. Он полностью разучился говорить. Через десять минут перешёл на язык жестов. Через полчаса - на коровий. А когда его «красномучивое»: «му-му-м-м-м-м-у» не понимали - плевался и тыкал пальцем себе в правый глаз. Потом ему стало жарко. Раздевшись до трусов и развалившись в кресле, он всё-таки сумел «вымучить»: «м-му-му-г-гальюн». До отхожего места доползти даже не попытался - сходил за столом прямо на пол.
Зато Бухгалтер держался молодцом. О туалете не вспоминал. По-маленькому ходил в пустые бутылки от бренди, аккуратно закручивая их блестящей с золотым отливом крышечкой.
В этот раз Ан оказался самым трезвым и с ужасом наблюдал дьявольскую метаморфозу - превращение людей в «чёрти что». Заказав такси и кое-как дотянув приятелей до автомобиля, развёз бесчувственные «тела» по домам. С водителем «выгрузил» Николая на диван. С Бухгалтером пришлось повозиться. По-быстрому объяснившись с Ланой, уже сам докантовал то, что было его другом, до кровати, но «оно» упёрлось и спать наотрез отказывалось. Сначало требовало продолжения банкета. Потом захотело спеть. Передумало. Попросило включить музыку. Снова передумало. Потребовало воды. Пить не стало. Вспомнило о йоге. Уселось в позу лотоса и стало двумя руками толкать «в грудь» подушку. «Ты кто такой?» - спрашивало «оно» у кого-то мягкого, зверея всё сильнее и сильнее.
За сценой безумия наблюдала и Лана. «Пошли, выпьем, а то страшно стало!» - шепнула одногруппнику и потащила его за рукав на кухню.
…Утром Ану дружки не позвонили. Часа через три, не выдержав томления в груди, он побежал узнать, в чём дело, и сам не заметил, как очутился в подвальчике Николая.
Бывший рэкетир мыл пол, а Бухгалтер обзывал его скотиной. Приходу нового работника обрадовались оба - и полезли с расспросами! Нежданный гость, с чувством торжества высшего разума над низшим, приподнял занавес памяти и осветил углы воспоминаний до мельчайших подробностей.
Бухгалтер взорвался от смеха…
- Мне утром досталось! - признался он. - Моя предупредила, что разведётся, если не брошу пить. Так что бренди продадим.
- Никогда этому не бывать! - проревел Николай. - После первой бутылки водки ты передумаешь!
Устав от похмельного крика спорщиков, Ан внёс предложение:
- Ничего продавать не будем. Начинать бухать надо не после работы, а с самого утра, тогда к концу дня есть шанс протрезветь и прийти домой с улыбкой на лице, а не с петрушкой в трусах.
- Вот что значит творческий подход к жизни! - похвалил Николай.
- Да! - согласился Бухгалтер и протянул Ану сто долларов. - Это аванс, как мы и договаривались.
Ан деньги взял.
- Гулькам скоро придёт конец, - промямлил он. - Моя знакомая, медичка, пообещала закрыть больничный через месяц! Неделю я уже прогулял. Отдохну ещё и пойду вычислять сумму знаний, выработанную человечеством. Видеться сможем вечерами! Приду - вы трезвые! Фантастика! А ещё мне предложили попробовать писать в городскую газету «Нескладуха». Почему бы и нет?
- Кто предложил? - возмутился Бухгалтер. - Мы что, мало платим?
- Платите классно! Красиво! Но я полгода назад ходил к главному редактору… К Геннадию Ивановичу!.. Просился… Говорил, что пишу и всё такое прочее… Сегодня столкнулся с ним на улице. Сказал, чтобы пришёл. Попробовал. Мне как-то неудобно и перед вами, и перед ним. К вам буду заскакивать.
Николай смерил глазами с головы до ног рассказчика. Подошёл поближе. Тяжело дыша, как бык перед началом корриды, сделал ещё один шаг, а потом изрёк, будто из самой глубины своей утробы:
- Пока ты не стал Славиком Шустрым, у нас к тебе денежное дело! Вчера мы так проветрились, что забыли - пришли два вагона с сигаретами. Их разгружают. Купили за наличные. Продать тоже хотим за «налик». Тебя можем взять в долю. Работы много!
- Точно работы? - переспросил Ан.
- Не сомневайся! Непыльная… Берёшь образцы, блоков десять, и чешешь на рынки, в маркеты, бары и прочие тары-бары… Предлагаешь оптом. Накидываешь свой интерес сверху и опля - были деньги ваши, стали наши!
- Годится! - согласился будущий оптовик.
Его решительность понравилась Николаю, и тот предложил обмыть достигнутые договорённости. Бухгалтер для приличия мялся минут семь. Сначала не знал, куда деть руки, то размахивал ими, то прятал за спину. Потом не мог решить, что делать со своими дорогими очками - положить их в левый внутренний карман пиджака или в правый карман брюк. А ещё через секунду позвонил на склад, приказав привезти по ящику каждого наименования сигарет. Своё желание объяснил тремя словами: «Хочу снять пробу!» Ещё через минуту признался, что у него расстройство желудка, и ему срочно требуется уголь. Николай «сбизнесменил»:
- Могу купить по дешёвке - знаю одну подпольную шахту! Возьму вагонов пять, думаю, тебе хватит!
Бухгалтер поморщился. Отвечать не стал. Подошёл к столу и отхлебнул бренди прямо из бутылки.
- Вот это по-нашему… - оживился Николай и подтолкнул к закускам Ана, уже понимающего, что в этот день ему не суждено попасть ни на рынки, ни в маркеты, ни в бары, ни прочие тары-бары.
Часа через три складские рабочие привезли сигареты. Перед входом в подвальчик замялись, не зная, как поступить - нажать на кнопку звонка или жить дальше. Победила жизнь - и они трусливо выгрузили ящики прямо на лестнице перед дверями, за которыми раздавалось дружное пение, похожее на крики узников в застенках...
На следующий день Ан пришёл к десяти часам. Переступив порог, впервые испытал дежавю - Николай лазал на четвереньках под столом с тряпкой в руках, а Бухгалтер обзывал его скотиной.
Взяв сигареты, стажёр-оптовик пошёл на центральный рынок. Обошёл все ларьки и палатки, присмотрелся к ценам и только после этого решился подойти с деловым предложением к продавщице, торгующей табачными изделиями. Та, словно семечку, звонко расколола во рту молчание, заявив, что сигаретами торгует законно. Получает их по накладной согласно договору и лишиться лицензии не хочет. Неудачная попытка сбыта сигарет за полчаса повторилась несколько раз - с завидным упорством отражаясь в одном и том же зеркале неудач. Ан запаниковал, и тут ему на глаза попались трое прилично одетых парней. Один из них поманил пальцем «предпринимателя-первопроходца».
- Курево пихаешь? - спросил уверенный в себе крепыш с деловыми нотками в голосе. - Можем помочь. Видать, в первый раз тута… Не зная броду, не лезь в водку! А если тебя менты застукают или налоговики? Мало не покажется! Ты либо сумасшедший, либо дурак. Покажи, что там… у тебя!
Товар покупателей заинтересовал! Они, не торгуясь, рассчитались. От удовольствия Ан аж сплюнул на асфальт - сумма получилась приличной, не хватало лишь полсотенной купюры. Крепыш удивился, что одну фиолетовую бумажку корова языком слизала, и попросил денежки обратно - пересчитать! Убедившись, что так и есть, доложил «бородатого мужика в очках» в пачку. Ан с облегчением вздохнул и, засунув капитал поглубже в карман, полетел докладывать об удачном дебюте.
- Молодец! Жаль, Бухгалтер уехал, твоего триумфа не увидит! - выпалил Николай и занялся выручкой.
В пачке отсутствовала ровно половина нужной суммы.
- Не понял? - задал он вопрос «лопуху», только что сорванному чьей-то умелой рукой на обочине жизни.
На полусогнутых ногах Ан подошёл к столу. Теперь он понимал, что хотел сказать Гамлет своим «Быть или не быть?» Пересчитав, понял и Офелию, решившую покончить с собой, не дожидаясь, пока совместная жизнь с мужем-философом отправит её на панель… Деньги были, но не все! Ещё страшнее звучало: всех денег не было вообще!
- Да! - выдохнул из своих лёгких пар негодования Николай. - Ты «капусту» пересчитывал?
- Пересчитывал… один раз…
И Ан рассказал, как прокрутил дельце.
- Да! - скопировал сам себя Николай, но уже как-то мягче. - Развели тебя, как мост… разводной! Пятидесятку положили сверху, а часть твой выручки поджали в ладони - раз и готово! Такое мало кто заметит. Проверять надо, а не доверять! Сам с такого начинал, поэтому и знаю этот трюк. Ничего, я их быстро найду, не дрейфь! Возьму с процентами, так что - мама, горюй!
- Знаешь, я тоже отдам тебе деньги, заработаю и отдам! - не унимался Ан.
- Не надо ничего отдавать, мы же одна команда! А если бы меня кинули, ты бы вцепился мне в глотку?
- Нет!
- Вот видишь - двумя словами разъяснил свою позицию Николай и, заметив, что Ан готов расплакаться, предложил ему завязать с торговлей навсегда.
- Я и сам хотел об этом сказать, да не решался, чтобы тебя не обидеть!
- Брось! Я когда-то читал, как лицеиста Пушкина вызвали к доске. Будущий классик минут десять пытался решить уравнение. У преподавателя сдали нервы, и он сказал: «Садитесь на место, Пушкин. Пишите свои стихи!» Видно, так устроен мир: рождённый ползать летать не может. Зато может кусаться! Так что, наш будущий классик, иди, пиши свои стихи или статьи, как ты и хотел. Правда, к тебе ещё одно дело, причём секретное. У меня, кроме этого подвальчика, есть ещё и сарайчик, где я храню свой архив. Пришло время с ним расстаться, но так, чтобы ни одна собака не смогла взять след. Ты меня понял? Бухгалтер тоже сказал, что ему надо пару ящиков документов предать огню. Их ни порвать, ни закопать! Сам понимаешь, коммерция требует костров инквизиции! Поможешь яму выкопать! Надо же где-то грехи сжечь! Через час и поедем.
Сарайчик оказался крепким кирпичным одноэтажным домом на пять комнат. Все удобства в виде сортира находились во дворе. Отдельные входы-выходы для мужчин и женщин этого нехитрого сооружения как бы подчёркивали: конституционное равноправие полов, прав и возможностей в данном случае соблюдено полностью, как нигде!
И туалет, и «сарайчик» находились на небольшом земельном участке, где кроме них умудрились разместиться ещё штук семь построек. Помещения в этих зданиях арендовали новоиспечённые фирмы, предоставляющие всевозможные услуги - от ремонта зажигалок, стрижки волос, дружеских адвокатских советов - до ремонта автомобилей. На этот пятачок земли когда-то ступила и нога Николая. Заработав первые приличные деньги, он выкупил дом. В аренду не сдавал. Это была своеобразная «конспиративная хата», о которой знали только самые проверенные люди. Здесь заключались все левые сделки, а также хранился неучтённый товар.
Прочитав немой вопрос в глазах Ана, Николай сказал скороговоркой:
- Сигареты сюда бы не влезли! Мы их спрятали в другом месте.
- От их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей?
- Молодец, рубишь! Но язык держи за зубами.
- Честное пионерское! Можешь спать спокойно, я в чужие дела не люблю совать нос.
- А я люблю! - честным голосом ответил Николай.
Ан пристально посмотрел на собеседника, мучительно пытаясь вспомнить, где он уже слышал эту фразу. Прокрутив в голове штук десять названий любимых фильмов, остановился на «Приключениях Шерлока Холмса и доктора Ватсона»… И не ошибся!
Николай сдул пыль со стола. Открыл портфель и по очереди достал три бутылки бренди, две палки колбасы, полбуханки хлеба. «Смотайся за минералкой!» - командно посмотрел на Ана.
Вскоре приехал Бухгалтер. Сам. Без водителя. Зайдя в дом, увидел привычную сцену, хотел прочитать лекцию, но не стал. Подошёл к столу, налил бренди в стакан и выпил залпом. Позвонил водителю и, назвав адрес, приказал приехать на следующий день и забрать машину. И только после этого закусил небольшим колёсиком колбасы.
Осушив две бутылки, конспираторы вспомнили о документах. Вместе с ящиками Бухгалтера бумаг оказалось много. Очень много! Глядя на «незаконный Эверест», возвышающийся в просторном коридоре, Ан стал прикидывать в уме, какого размера копать яму. И тут его осенило...
- Яму копать - копья ломать! Слишком подозрительно! - вынес он свой вердикт. - Фигнёй маяться не будем!
Начальники переглянулись и плавно, как в замедленной съёмке, повернули головы. Заметив в глазах Ана шальные блуждающие огоньки, для приличия всё-таки поинтересовались, где он планирует уничтожить плоды их непосильного труда.
- В параше! - уверенно ответил тот. - Сбросим вниз. Подожжём. Туда точно никто не будет совать нос!
Таких оваций Ан в своей жизни ещё не слышал. Ему пришлось выпить на брудершафт со всеми желающими гулять до утра и, под давлением зрительских симпатий, согласиться прочитать своё любимое стихотворение, стоя на столе. Усевшись на столешницу, вспомнил, что боится высоты. Сказал об этом. Его подняли на смех. С мнением присутствующих согласился сразу, признавшись, что ляпнул, не подумав. Предложил не страдать фигнёй - слушать стихи снизу вверх. На его мнение наплевали! И, как ни отбивался поэт ногами от рук Бухгалтера, на стол ему всё же залезть пришлось. Стихотворение, как назло, оказалось очень коротким, и публика не получила никакого удовольствия.
- Читай ещё, - приказал Бухгалтер и непонятно откуда достал револьвер.
Увидев его, Николай открыл нижний ящик своего письменного стола и тоже достал «пушку».
У Ана похолодело внутри.
- Они газовые! - уточнил Николай. - Чит-а-а-а-а-ай!
Ан пристально посмотрел на «газовых магнатов» (хотя для этого случая больше подходило: недоумков) и с дрожью в голосе как можно выразительнее продекламировал:
Никакой я вам не йог -
Вожжа попала между ног!
Грохнул смех, а за ним и два резких хлопка - отличился бывший каратист. Уши заложило. Из глаз брызнули слёзы.
Ан хоть и находился дальше всех от дверей, но на улицу вылетел первым. За ним - Николай. А вот Бухгалтера не было.
- Ты там его не застрелил, случайно? - поинтересовался Ан.
- Чем, газом? - удивился слегка протрезвевший стрелок. - Надо пойти посмотреть!
Закрыв рот и нос платком, друзья ворвались в дом - подпольный миллионер вместе с газовым облачком растворился в воздухе, и по дому гулял только ветер, залетевший в помещение через открытое окно. Догадка пришла сама собой, и спасатели облегчённо вздохнули.
- Хорошо, что дом не двухэтажный! - развеселился Николай. - Я это окно сроду не открывал. Шпингалеты закрашены. Есть ещё порох в пороховницах!
- А ягоды в ягодицах! - добавил Ан.
Через минуту в комнату вошёл Бухгалтер, и, как ни в чём не бывало, изрёк:
- Вся жизнь перед глазами не пронеслась, но то, что сосед пять лет назад одолжил червонец - вспомнил!.. Ладно, харе ржать, пора и делом заняться. Пошли в разведку, пока мочевой пузырь не взорвался.
Зайдя в туалет, троица увидела сидящего на очке местного авторитета Валю - хотя по паспорту он был Сашей - депутата правящей партии, выходца из бандитской среды, о котором по городу ползали грязные слухи, большинство из которых были правдой.
История с его именами будто вырвалась на свободу со страниц прославленного романа.
Используя своё сходство с внешностью терминатора, Валя успел по дешёвке скупить все акции у перепуганных насмерть работников небольшого макаронного заводика, и за несколько лет вышел чистеньким из грязи в князи. За приличные деньги ему состряпали приличную родословную, проведя красной линией мысль о его, якобы, родстве с одним из провинциальных предводителей дворянства, оставившего свою выборную должность лет двести назад по какой-то важной причине. После того как кровь Вали стала «голубой», он научился держать вилку в левой руке, не перебивать собеседника и не вытирать грязные пальцы о его костюм при разговоре.
В туалете хозяин сомнительного генеалогического древа оказался случайно. Его крутой тачке требовался ремонт, и он заскочил на фирму по техобслуживанию, соседствовавшую с «сарайчиком» Николая. Ан Валю знал, так как частенько видел трущимся у ног Бухгалтера в поисках ответа на неразрешимые для его дворянского ума вопросы. Весёлая компания окружила депутата кольцом, приветствуя безудержным смехом. Ан решил не пасти задних и браво крикнул в лицо бывшего злодея: «Что, макарон объелся, ваше сиятельство?!»
Заржал даже Валя. Заржал и простил неожиданную наглость, видя, как крепко держит под ручку остряка-самозванца Бухгалтер.
Дождавшись, когда туалет опустеет, друзья начали операцию по уничтожению «Эвереста».
Убедившись, что последнюю бумажку поглотила бездна, Ан достал спички - те гасли, не долетев каких-нибудь десяти-пятнадцати сантиметров до дна. К стрельбе спичками присоединился сначала Николай, а затем и Бухгалтер, пообещав ящик бренди тому, кто первым сможет из искры «возгореть» пламя. Но спички закончились на самом интересном. Пришлось за ними идти в магазин, а заодно купить десять бутылок пива, потому что организм Бухгалтера не мог работать вхолостую. И даже после всего этого документы напрочь отказывались загораться.
- А давай мы возьмём тебя за ноги… - начал Бухгалтер, обращаясь к Ану, но, попав под испепеляющий взгляд Николая, то ли улыбнулся, то ли просто растянул губы в стороны. - Пока Валя не уехал, пойдём бензинчику попросим.
Валя согласился. Дал ведро и шланг. Оставалось решить, кто самый смелый и кто давно не пил бензин. Вызвался Николай. Один конец шланга засунул в бак, другой в рот. Потянул - и ожидания публики оправдались. Мало того, что доброволец-герой сам наглотался дорогой химии, он ещё умудрился облить бензином Валю. От неожиданности тот завизжал, попятился назад, налетел на Бухгалтера, и они вдвоём рухнули на землю. Предчувствуя метание молний в адрес «бензососа», и чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Ан выхватил шланг из рук Николая, направив струю бензина в ведро. Минуты полторы спустя, осторожно, чтобы не перелить горючее через край, побежал в сторону туалета. Через мгновение над его крышей взметнулся черный смертоносный гриб, угрожая всему живому в радиусе пятидесяти метров. Поджигатель стоял недалеко от пылающего туалета с пустым ведром в руках. Пробегая мимо, остальные злоумышленники дружно схватили его за шиворот и затащили в дом. Опомнились уже позже.
Во дворе послышались крики, топот, злая мужская ругань вперемешку с женскими причитаниями. Тушить пожар кинулись все, кому была небезразлична судьба этого поистине народного общедоступного места, скрывавшего многие тайны человеческого грехопадения: обжорства, пьянства, а теперь ещё и мошенничества.
- Нет повести печальнее на свете, чем повесть о сгоревшем туалете! - разрядил стихами накалённую обстановку Ан.
Прятаться в сарайчике друзьям пришлось до вечера. Найденная случайно в том же ящике, где Николай хранил газовый пистолет, литровая бутылка вонючего самогона помогла им стойко пережить и приезд пожарных, и два пришествия милиции, за которыми они по очереди наблюдали в замочную скважину. По дому передвигались на цыпочках, сидели как партизаны в подполье - без песен и танцев. По-маленькому справлялись прямо из окна дальней комнаты, расположенной в противоположной стороне от погибшего в огне «народного любимца», чей злой дух поднялся в небо миниатюрным ядерным грибом и чей обугленный призрак неотвратимо начинал проникать в трезвеющий ум соратников...
...На следующий день Ан пошёл в редакцию «Нескладухи». Был вторник. Геннадий Иванович (он же Геннадий или сокращённо: Ген-ий) проводил редколлегию. Журналисты сидели в переполненной душной комнате, пожирая глазами начальство. Главный редактор был молод, в расцвете творческих сил. Умел говорить красиво и длинно. Любил напоминать, что человек должен выдавливать из себя по капле раба. Кроме того, не упускал возможности прочитать мораль своим подчинённым, ткнув их мордой в то дерьмо, что накопилось в его душе за неделю.
Лекция по воспитанию чувств лилась нескончаемым потоком на априори провинившихся журналистов. Оправданий у без вины виновных «бестолочей» не было, кроме одного - молодости. Все они только вступали в трудовую жизнь, гены трубили о любви, сердце алкало наслаждений, а душа ждала чудес. Чувствуя их энергетику, Ген-ий старался избегать смертных приговоров, ограничиваясь лишь пожизненным заключением в стенах своего деспотизма. Он частенько тренировал память подчинённых, повторяя, что здесь всё принадлежит ему; что добился всего сам и никому не позволит омрачить его светлое будущее. Помолчав, уточнял, что ему легче взять на работу нового безработного журналиста, готового лизать ему руки, чем постоянно, изо дня в день, требовать от своих работников одного и того же - вовремя сдавать тексты и соблюдать элементарные правила человеческого общежития.
Ан ступил на тропу журналистики в тот момент, когда Ген-ий посылал в традиционное место ненормативной лексики молодого парня, решившего посреди рабочего дня в туалете успокоить нервы - покурить отборной «травки».
- Пошёл ты, Сёма! Ты что, дубина?! - вопрошал и утверждал он одновременно, глядя на пойманного в сети своего гнева. - Не понимаешь, что скажут наши читатели, а главное рекламодатели, если пронюхают о твоей выходке или хотя бы унюхают твоё курево? Мало того, что по вечерам вы редакцию превращаете чёрт знает во что - орёте, врубаете музыку, так вы ещё и под статью попасть хотите? Адвокат с ног падает, из судов не вылезает, защищая на-а-шу гражданскую позицию. Но вам, дятлам, этого мало! Вы решили испытать на себе ментовскую ласку? Я представляю статью в газете наших конкурентов: «Опиум для народа или два года условно!» Если ты ещё раз выкинешь что-нибудь подобное, я тебя больше никуда посылать не буду - лично туда засуну! Понял?
- Понял, - промямлил тот, проглотив гордость.
Заметив в дверях Ана, Генадий Иванович сменил гнев на милость и переменил тему:
- К нам пришёл попробовать свои силы студент, будущий педагог и поэт в одном экземпляре, пардонте, лице. Смотрите, дурному не учить и сразу не сжирать! Надеюсь, заявление написал?
Ан мотнул головой, мол, не забыл, и уселся в уголке на тумбочку. Стулья были заняты. Всю редколлегию проскучал, ничего не понимая в лидах и подзаголовках. Развеселился только тогда, когда услышал из уст Ген-ия короткое: «Всё!»
- Всё! - сказал тот. - Теперь пить будете только со мной. У кого без моего ведома увижу в руках хотя бы пиво - сразу с вещами на выход. Я выговора в трудовую книжку писать не стану! Новеньких тоже это касается, - и он посмотрел сквозь Ана куда-то в воображаемую даль, - жажду утолять будете с моего разрешения! А теперь сладенькое! У нашего Ивана Макаровича сегодня день рождения. Так что, Ваня, давай!
И Макарыч - дал!
...Домой Ан возвратился глубокой ночью. Спать лёг не раздеваясь. Утром, выйдя в астрал, нашёл себя в туалете свернутым калачиком вокруг унитаза. Пошёл в ванную умирать, но выжил. Было около десяти часов утра. Внутренний голос напомнил, что на работу надо ходить к девяти. Ан лишь махнул рукой и спорить не стал.
Часа через два переступил порог «Нескладухи», над парадным входом которой красовалось алое полотнище с белыми словами: «Бытие определяет наше создание!» В голове большой симфонический оркестр исполнил «Шутку» Баха - и Ана озарила догадка: «Так вот почему «Нескладуха»! - злая шутка Ген-ия!»
К его удивлению, на рабочем месте находился только Макарыч - зам или правая и верная рука главного редактора. Выглядел он лет на сорок. Невысокий. Мускулистый. Лицо мужественное. В глазах читался глубокий интеллект. Губы тонкие. Когда улыбался, казалось, что изо рта торчат дольки лимона. Разговаривая с ним, собеседник непроизвольно начинал кривиться. По этой причине или какой-то другой Макарыч практически перестал общаться с людьми. Редко выходил из кабинета, превратившись в нелюдимого трудоголика. И чем чаще Макарыч запирался в кабинете на ключ, тем сильнее будоражил журналистское воображение. Ему придумали замысловатую кличку - Верная правая рука неженатых индейцев!
Начальник №2 свой кабинет любил. Следил за чистотой и цветами в горшках, украшавших подоконник и многочисленные полочки на стенах. Но больше всего «друг индейцев» ценил тишину и ненавидел праздные разговоры. На приветствие Ана кивнул головой и демонстративно уставился в монитор, над которым как восходящее солнце засветилась в контражуре макушка его лысеющей головы. Стажер улыбнулся и задал дурацкий вопрос: «А что мне делать?»
Верная правая рука оторвался от Интернета!
- Писать!
- Я понимаю, что писать, но что?
Зам приподнялся и уточнил свою мысль:
- Журналисты, в основном, пишут статьи.
- Какие статьи?
Начальство встало во весь рост своей значимости. Поднялось медленно, как бы подчёркивая, что устало как никогда, и процедило сквозь зубы:
- Хорошие!
Ан решил погибнуть от руки интеллигентного человека - подошёл вплотную:
- Я понимаю, что хорошие, но кто мне даст редакционное задание?
- Бог подаст!
- Вы, как опытный человек, могли бы подсказать что-нибудь, а не кривляться, как мальчишка по-взрослому. Мы с вами сейчас в одной лодке, а вы делаете вид, что уже давно сошли на берег. Причём на противоположный.
- Пошёл ты! - подвёл Макарыч итог беседе.
...В это день Ан узнал, что такое «богатство» ненормативной лексики. Только в попу(лярное) место его посылали много раз. Причём все: уборщица, которой он перевернул ведро с водой в коридоре; главный бухгалтер, которому эта вода вылилась на дорогие туфли; корректор, очки которого Ан случайно сбросил со стола на пол; дизайнер, на клавиатуру которого облокотился локтем, тем самым облегчив компьютеру задачу по уничтожению всех творческих дизайнерских наработок за месяц.
«Пошёл ты, пошёл!» - жужжала редакция, задыхаясь от негодования.
Прекратилось дружное возмущение только после того, когда Ан не выдержал и заорал во весь голос: «Хорошо, пойду, только скажите, в чью?!»
На крик прибежал Ген-ий. Поняв в чём дело, пошутил:
- Я тебе черкну адресок, сходишь! Скоро конец рабочего дня, ты что-нибудь сделал?
- Поругался с Верной правой рукой.
- Это чепуха, с ним все и всегда ругаются, но если тебя Макарыч полюбит…
И тут комната взорвалась смехом.
Геннадий Иванович прокашлялся и продолжил:
- Ну, в смысле как человек человека, как коллега коллегу…
И тут комната взорвалась во второй раз…
Молнии блеснули в глазах Ген-ия - и в умах подчинённых воцарилась тишина рабочей атмосферы.
- Так вот, - продолжил он. - Если тебя Макарыч полюбит - тебе будет хорошо.
И тут взорвался зам! Он выскочил из кабинета:
- Не надо тут голубизну разводить! И так о нас по всему городу на заборах всякую дрань пишут!
Чтобы успокоить «друга индейцев» Ген-ий попытался дружески обнять его, но тот, словно пришпоренный конь, сорвался с места и ускакал обратно, хлопнув дверью.
Комната взорвалась в очередной раз. Смеялись даже те, кто раньше не позволял подобных выходок в присутствии начальства.
Послав в привычное место неуправляемый коллектив, Ген-ий ушёл к себе.
Потихоньку журналисты угомонились и принялись стучать по клавиатурам со скоростью дождевых капель во время ливня.
Не зная, чем заняться, Ан решил полезть в Интернет, но тут зазвонил мобильник.
Услышав от Бухгалтера о пожаре, схватил авторучку и листок бумаги. Записал адрес. Выскочил на улицу. Несколько маршрутных такси наперегонки подлетели к остановке в поисках своего денежного жирного куска в виде пассажиров, нетерпеливо переминающихся с ноги на ногу. Ан с трудом втиснулся в переполненный салон микроавтобуса и не пожалел об этом - через пятнадцать минут он уже стоял перед многоэтажным зданием. На шестнадцатом этаже из окон угловой квартиры валил густой чёрный дым. Спасатели как муравьи метались у подножия дома, разматывая и соединяя между собой пожарные рукава. Автолестница упёрлась в небо за несколько метров до языков пламени - ей не хватало высоты. Огнеборцы с огнетушителями в руках бросились в подъезд. Через несколько минут они уже сбивали пламя с балкона и добивали его налету из брандспойтов, ловко уцепившись за край взметнувшейся вверх лестницы.
Сначала Ан обратился к пожарным, но убедившись что из них не выдавить не то, что слово, а и полслова, стал приставать с расспросами к жителям подъезда. Первыми откликнулись дети. Они наперебой рассказали свою версию происшествия. Мало-помалу подтянулись три бабушки, утверждавшие, что именно они знают, как всё происходило на самом деле. Причём у каждой старушки была своя история. Одна уверяла, что это недовольные квартиранты специально подожгли квартиру. Другая спешила сообщить, что в доме находился притон. Третья оспаривала предыдущие два мнения. Она словно пыталась засунуть покрученный временем указательный палец прямо в догорающее окно - там, жил алкаш и частенько засыпал с непогашенной сигаретой в руках.
Записав всё, Ан поднялся на этаж, чтобы узнать о случившемся из первых рук. Ему казалось, что хозяева квартиры, как добропорядочные граждане, честно и откровенно поведают правду. Заглянув в коридор, новоиспечённый корреспондент увидел следователя, составлявшего протокол. Рядом с ним стояла заплаканная женщина.
- Журналист «Нескладухи», - только и успел вымолвить Ан.
Неизвестная особа повернулась к нему и, впадая в истерику, закричала: «Пошёл вон!»
Взрывная волна гнева пострадавшей откинула любознательного газетчика на несколько метров назад. Следователь снисходительно покачал головой, сообщив, что о подробностях дела можно узнать в пресс-службе их управления - и назвал телефонный номер...
На следующий день в редакцию Ан пришёл раньше всех. Свою первую статью писал часов пять. После обеда решился и сбросил её по «сетке» в папку редактора. Он уже знал, что материал сначала посмотрит зам и пометит файл значком, символизирующим, что текст прошёл правку. Только потом читать начнёт главный. В ожидании просидел ещё часа два. И тут из кабинета Верной правой руки услышал рёв.
- Это что за хрень такая? - орал Макарыч. - Бегом сюда!
Журналисты дружно посмотрели на Ана, и тот понял, что метание бомб происходит на его голову.
- Что значит «огонь поселился на балконе многоэтажного дома»?! - читал вслух статью Верная правая рука. - Что значит «пожарные набрали в рот воды»?.. Что значит «выжившая из ума бабушка сообщила»?.. Что значит «недоношенные дети уверены, что их сосед-алкаш играл со спичками»?.. Что значит «взбесившаяся хозяйка квартиры сорвалась с цепи»?.. Что значит «следователь проглотил язык»?.. Что это за бред, хотя и смешной?
Ан чувствовал себя безоружным тореадором, загнанным в угол разъярённым быком-убийцей. Он попытался оправдаться - в ответ «бомбардировщик» развернулся и снова пошёл в пике, атакуя слабоумного новичка всем объёмом своих богатырских лёгких.
- Для того чтобы писать надо иметь либо ум, либо мозги, - не унимался он. - Умному человеку мозги не нужны, они и так у него есть. А вот дебилам, не имеющим ни грамма ума, без мозгов, что без штанов - сразу вся красота видной становится! Всё начинает выпирать наружу. И чем больше выпирает, тем чаще дебилы начинают мыслить этим… Ты хоть понимаешь, что такое журналистика?
Ан ответил честно:
- Нет! Я ведь только начал учиться, да и пишу только стихи.
- Представляю! - еле заметно улыбнулся Макарыч. - Если любишь поэзию, зачем тебе работа в газете?
- Чтобы сделать мир лучше, - не моргнув глазом, ответил приходящий в себя пехотинец, только что переживший бомбёжку.
- Какой мир? Спятил? Мы тут зарабатываем деньги! Жрать хочется, вот и лезем во все дыры. До вселенной, к счастью, ещё не добрались - земное притяжение преодолеть не можем. Пойми, если журналист не залезет без мыла в… Ну, ты понял, не хочу повторяться, он - не журналист!
- Догадываюсь! И что - все лазают?
- Ты эти шуточки брось! Прикажут - полезут все!
- А кто выдаёт наряды?
- Жизнь выдаёт!
- Это вы так считаете или прикрываетесь авторитетом?
Верная правая рука сдвинул брови и решил прервать бессмысленный разговор:
- Ты не интервью берёшь! Вместо того чтобы разгадывать кроссворд на тему: «Что такое журналистика?», взял бы и почитал что-нибудь.
И, наклонившись на правый бок, достал из-под стола пузатую папку.
- На! - бросил он, как собаке. - Здесь много чего есть: термины, жанры… Одним словом, то, чему учат в институте, только в сжатой форме. Сам подбирал материал, я ведь тоже самоучка. А писать тебе надо, только не статьи - другое, да ты и сам со временем это поймёшь. Я пока читал твой бред так хохотал, что решил оставить его на память. А статью я переделал, в папке она под другим названием, иди - читай!
Открыв файл, Ан обомлел. От всех его праведных трудов осталась только сухая информация о происшествии. В верхнем левом углу английскими буквами красовалось: KOROTKO.
К нему подошла невысокая девушка.
- Меня зовут Даша, - представилась она.
Ан почтительно поцеловал ей руку, сообщив своё имя, отчество, фамилию, рост и вес.
- То, что ты прикольный, мы сразу «вкурили», - улыбнулась она. - Я прочитала твою писанину ещё до правки. Хочу добавить её в свой «Смешной архив». Ты не против?
- А что за архив? - поинтересовался поставщик «ржачных» сюжетов.
Даша скопировала и переслала ему на электронную почту все журналистские перлы, записанные ею за несколько лет.
/«Смешной архив» Даши:
Наташа проснулась рано утром и поссорилась с собой…
Наташа поссорилась с трёхстами митингующими…
Наташа пошла на интервью, поссорилась и задала первый вопрос…
Оля любит ходить на пресс-конференции, мотивируя это тем, что на них приходят неженатые красивые мужики. Можно выйти замуж…
Опрос: «Что будет через десять лет?» Ответ: «Один Интернет»…
Рецепт похудения: покурить, побухать, понюхать…
На передачу: «Добрый вечер, Владыка» мы пригласили Владыку Петра, Владыку Степана и Владыку мэра…
- Ты часто стал увлекаться картошкой! - Чем-чем? - порнушкой?
Гаишники сбросили Вадику на «мобилку» кучу мелодий с мигалками и сиренами…
- Привет, Жорик, ты к нам работать пришёл навсегда? - Нет, сплюнь! - Не могу, там Оля стоит…
- Ой, я неправильно написала: «Я - лох!» - Конечно неправильно, ты же лошица…
- Может, ты мне расшифруешь диктофонную запись про хлеб и колбасу? - Только про колбасу!
- Вы не вздумайте на Пасху картошку сажать! - Да нет, мы лучше накуримся…
- Вадик, там, в коридоре, никого посторонних нет? - А ты что, Жорик, хочешь раздеться наголо?..
Редактор: «Ты мне обещал написать текст, ни хрена не сделал, хоть бы в «коротко» чиркнул!» - В коротко меня унижает, как мужчину…
Главный редактор: «Почему вас не было у меня в 16:00?» - Зам: «Ты нас не звал!» Редактор: «Так вас ещё и звать надо?» Зам: «У тебя там Зинаида сидела!» Редактор: «Сидела, а не лежала. Когда она там лежит, вот тогда заходить нельзя!»
Зам: «Ты сейчас будешь трахаться с разворотом, а если его не сдашь в пятницу, то в понедельник будешь трахаться с Ген-ием!»
Зам: «Жора, у меня от тебя мозги стоят раком…»
- Ты давно не говорил по-французски! - Да я и стриптиз уже не танцую…
- Девки, кто хочет забеременеть, подойдите ко мне…
- В жориковский сахар я лажу мокрой ложкой! - Я тоже! - Было бы классно, если бы он туда ещё еды положил!
- У меня в сумочке всегда есть вата, йод и активированный уголь. - Это на тот случай, когда мы напьёмся и разобьём коленку?
Профессиональный разговор: - Сколько модулей рекламы на развороте? - Тридцать модулей! - Колбасня? - Нет, стоячая!
Вадик пишет статью об изнасиловании: «Интересно, что она ему такое сказала что у него такая идея возникла?»
Получив задание от Ген-ия узнать подробности скандального дела, связанного с девицами лёгкого поведения, Вадик звонит в пресс-службу милиции: «Что там произошло конкретно? Тут наш главный редактор проститутками интересуется!»
Вадик опять звонит туда же: «Нам нужна оперативная информация о преступлениях. Шо, только хтось там травку куре? Та хто її не куре!»
- Твой текст - это либо «кабздец», либо «кирдык».
Уж климакс близится, а Германа всё нет!
- Пресс-конференция? На одиннадцать часов? Ты меня посылаешь? На одиннадцать часов меня ещё никто не посылал!
- Побереги свои седалищные нервы!
Вадик взял USB-шнур и говорит Жорику: «Пойдём ко мне втыкнём! Тот ответил: «Нет, у меня не получится! Пойдём лучше в рекламное и втыкнём девкам!»
Создай папку, почувствуй себя создателем!
Газета-шмазета, сахер-махер, депутаты-лепутаты!
Паркур - искусство прыгать, сборы - искусство бегать…
Хочешь изменить мир? Измени лучше жене!
Верстка - время собирать камни…
- Здравствуйте! Простите, правда ли, что многие люди теряют обморок?
Insert - это Макарыч! Ты - пишешь, он - стирает!
В нашем городе завёлся маньяк, он сделал подписку на нашу газету своей жене и тёще…
Ослеплённые редактором…
Лучшие вводные слова: Напомним, что… Для тех, кто в танке, сообщаем… Если вы тормоз, то знайте… новость для тех, кто вчера только родился… Известно, что многие наши читатели дебилы, поэтому повторяем в десятый раз… Ау, дауны… Тормоз, эта новость для тебя… Сообщаем для тупоголовых…
- У тебя в голове после мероприятия ничего не осталось! - У меня и до мероприятия там ничего не было!
Нашим журналистам пальчиковые батарейки в рот не клади, откусят вместе с диктофоном!
Это не разворот, а какой-то разврат…
- Жорик, если бы я пришла на работу в противогазе, ты бы узнал, что это я? - Конечно, Оля! Ты всегда ставишь свою сумочку мне на стол, что, тяжело сразу поставить её на тумбочку?
- Что там у тебя? - В2-В3! - Мимо!
- С чем можно сравнить публикацию интервью в газете? - С мужиками! - Почему! - До публикации журналист обещает интервьюерам всё вычитать, дать посмотреть фотку, а после выхода затягивается сигаретой и говорит: «Я перезвоню тебе ещё, детка!»
- Ох и хрень - от корки до корки и от огрызка до огрызка!
У нас много читателей, и большинство - это люди…
- Что вы всё время ржёте вместо того, чтобы всё время исправлять свои ошибки! - Сейчас всё исправим, всё исправим! А вам от нас посылаем волшебный чмок! - Хорошо, что в конце буква «к» есть!
- А где Оля? - Ушла в театр? - Бухать? - Жить!
- Пишись расследование большое и маленькое, пишись расследование большое и маленькое… О! Схожу-ка я по-маленькому!
- А что это вы там репетируете? - К чему это был задан вопрос? - К тебе!
- Наши дизайнеры это и не плюс, и ни минус! - Это равно!
- Макарыч, как вы думаете, что это за штука? - Это пыптик, ты что, в школе не училась?
- Текст в зачаточном состоянии! - Да? И у меня такое чувство, что утром я приняла противозачаточное…
Опрос: за что вам нравится или не нравится вёрд? Нравится: за то, что с помощью кнопки «отменить» можно вообще отменить всю вёрстку; за то, что можно громко стучать пальцами по клавиатуре; за то, что можно посмотреть, какая сволочь последней писала тексты за моим компом; за то, что там есть проверка орфографии; за то, что ему, наконец-то, придётся научиться нашим корректорам; за кнопку «статистика»; за то, что буковки могут сжирать другие буковки. Не нравится: за то, что я всего этого не умею; за то, что он предаёт нас и зависает, когда мы кричим редактору: «Уже сохранил!»
- Пока текст не сдашь, на бал не пойдёшь! - А в сказке злая мачеха ещё приказывала разобрать горох и чечевицу и познать себя!
Редактор спрашивает: «Ну что, будем делать лучшую в мире газету?» Журналисты хором: «Что, Нью-Йорк Таймс?»
- Ладно, сейчас читать не буду, голова не варит. Буду писать…
Мужчину засыпало, но его рука осталась над землёй, поэтому он мог дышать…
Мы пишем материал и хотим его дополнить живыми людьми…
Тот, кто может продать нашу газету, может продать что угодно…
Хватит рвать на себе волосы и матроску!
- Ты сдал антиквара? - Доделываю! - Извини за выражение, но ты меня затрахал! - Ещё ни одна женщина не говорила мне таких приятных слов!
- Ты хочешь быть журналистом? - Это что, листать журналы что ли?
...Дочитав «Смешной архив» Даши до конца, Ан вытер слёзы веселья.
- Знаешь, это надо сохранить любым способом! - сказал ей. - Пройдут годы, забудутся наши статьи, со временем из редакции выветрится дикий дух молодости и жизнелюбия. На смену придут другие люди. Ген-ий состарится. Макарыч уйдёт на пенсию. Всё. Так ради чего мы приходили сюда? Неужели для того, чтобы только оттачивать своё мастерство, посылая друг друга за тридевять земель? Можно я возьму твои записи, может, однажды они прожгут мне душу и вырвутся на свободу стаей молодых стрижей!
- Да ты поэт! - воскликнула Даша. - Бери, и, как говорил Попандопуло, я ещё нарисую.
Новые друзья обнялись и поцеловали друг друга в щёчку. Заметив это, журналисты зааплодировали, сорвались со своих мест - стали обниматься и целовать друг друга.
Неожиданно в комнату вошёл Ген-ий.
- Что это за разврат среди бела дня? - плюнул он кислотой язвительного замечания на мирную демонстрацию любви и братства. - Вы что, всё уже написали? Везде уже побывали?
- Вы это, на какое-то место человеческого тела намекаете? - скромно поинтересовался чей-то голос, изменённый до неузнаваемости.
Ген-ий опешил и начал сверлить взглядом развеселившихся журналистов. Его лицо округлилось, ноздри раздулись, глаза злобно прищурились. А тот самый неуловимый и противный голос добавил:
- Император шёл бы в пень!
Раздался дружный смех.
Главный редактор нервно скривил губы:
- Сейчас вы пляшите на моих нервах, но если к трём часам не сдадите тексты, я спляшу на ваших костях!
Жёсткие слова загнали весёлый дух неповиновения в угол и приковали цепью к стене непонимания. Воцарилась тишина. Журналисты расселись по местам, и, уставившись в мониторы, продолжили вколачивать пальцы в клавиатуры. Из своей конуры выглянул зам. Его блаженное лицо светилось фосфорической бледностью.
- Устал я! - коротко сказал он.
- В каком смысле? - обернулся Ген-ий.
- В смысле, устал я бороться с этими… - Верная правая рука сделал движение руками, как будто плыл по реке в стиле баттерфляй.
- А не надо с ними бороться! - ухмыльнулся главный. - Отныне будем бить не по морде, а по карману! Невовремя сдал текст - минус двадцать процентов от гонорара, забыл взять «коммент» - минус пятьдесят, не смог дозвониться - минус семьдесят, строил из себя придурка - минус сто процентов.
- Так и замёрзнуть можно! - раздался всё тот же подлый голосок.
- Ничего, Макарыч отогреет! - рассвирепел Ген-ий. - И начнёт отогревать с сегодняшнего дня! Напоминаю, ровно в три сдача текстов!
Когда главный редактор испарился в сумраке коридора, заму захотелось стать на четвереньки, завыть по-волчьи, убежать в лес и, назло всем, нажраться волчих ягод...
Испытательный срок Ана, переименованный им в «издевательный», продолжался вторую неделю. Он успел написать около десяти статей. Три - попали в газету. Новичок старался изо всех сил. Но чем сильнее он стремился проявить свой литературный дар, тем чаще ворчал Макарыч, переписывая его опусы. Вскоре заму это надоело, и он вызвал писаку для очередной бомбёжки его мозгов.
- Ты ведь не дурак, - то ли спросил, то ли воскликнул зам. - Я устал работать за тебя и всех вас. Я перестану переписывать ваши дурацкие статьи - пускай ими занимается главный. Он либо сопьётся, либо поубивает вас поодиночке. Я вешаться не собираюсь! Поступим так: я не приму ни одной статьи, пока вы сами, понимаешь, сами не доведёте их до ума. Будете бегать за мной, а не я за вами! Беня сказал бы: «Возьми мои слова и начинай идти…» Но я - не он, и не рыбка неон, и не инертный газ. Я сам передам свои слова остальным кретинам.
Так журналисты ещё при жизни узнали, что такое ад, чистилище, семь смертных грехов, писательское рукоблудие и журналистская ересь. Каждый день был судным! О Воскресении не могло идти и речи. Вскоре они привыкли умирать над своими статьями по пять раз за день, возмужали в испытаниях и окрепли духовно, докопались до истины и наконец-то поняли своими «куриными мозгами», что статьи должны нравиться только Правой верной руке, а не каким-то там мифическим существам - читателям «Нескладухи». Теперь журналисты и писали, и редактировали. Это пошло на пользу всем. Сначала Макарыч перестал роптать на судьбу; потом чаще стал выглядывать в окно или звонить знакомым по телефону; затем позволил себе в рабочее время прогуляться по магазинам; а ещё через несколько дней по-библейски возлюбил ближнего своего и перестал закрывать кабинет на ключ.
Нельзя сказать, что Ан выбился в люди, но его статьи уже не попадали в рубрику «коротко», и на редколлегиях из него уже никто не делал ракушку с ударением на первом слоге. Он проникся сочувствием к непростому и тяжёлому труду журналиста, прочитал несколько умных книг, съездил на трёхдневные курсы повышения квалификации и заслужил доверие у новых друзей. Правда, разговаривая с ним, главный редактор не забывал раз пятнадцать упомянуть о традиционном месте, из которого выросли руки всех дебилов и кретинов, работающих в стенах его редакции. Но Ана это уже не смущало: чтобы не сойти с ума, он прочно решил полюбить всех людей, какими бы грешниками они ни были. А когда понял, что главный редактор болеет страшной неизлечимой литературной болезнью - «горем от ума», то и его полюбил тоже.
Стихи сначала писались, а потом куда-то ушли. Художественную литературу читать не хотелось, газеты и подавно. Начинающий журналист стал с недоверием относиться к словам собеседников; цеплялся за детали разговора; бесконечно переспрашивал, уточняя - и незаметно превратился в робота, для которого постижение собственного «Я», по сравнению с прорвавшейся канализационной трубой, было незначительной чепухой. Засыпая, он сотрясался всем телом, словно двигатель автомобиля, заглохшего на перекрёстке дня и ночи. Научился не опаздывать; чувствовать чужую боль; переступать через себя и держать язык за зубами. Начальство заметило в нём перемены и стало чаще посылать… но уже на всевозможные мероприятия. Ану даже показалось, что его жизнь, как в знаменитом стихотворении, как будто качнулась вправо, качнувшись влево. И тут произошёл случай, заставивший его соскочить с журналистских качелей. И причиной такого решения стала небольшая статья, написанная им о водителе троллейбуса.
Как-то утром Ан ехал на работу. Обычно, чтобы не опоздать, садился в маршрутное такси. Но в тот день из дома почему-то вышел пораньше. К остановке подъехал троллейбус. За рулём находился стажёр - об этом предупреждала табличка на лобовом стекле «рогатого». Кондуктора не было, и билеты продавал водитель, надрывая их. На остановках, где из троллейбуса выходило много пассажиров, водитель открывал переднюю дверь и требовал предъявить проездной билет. Ан заметил, что стажёр аккуратно собирает надорванные талоны и не выбрасывает их в мусорный ящик. Пока журналист добрался до работы, махинация с многократной продажей одних и тех же надорванных талонов повторилась несколько раз. Раскусив нехитрую схему наживы, Ан написал статью о хитром «сборе урожая», взяв комментарии у начальника троллейбусного управления. В «Нескладухе» разоблачительный материал вышел на второй «престижной» полосе. И хотя коллеги посмеивались за его спиной, Ан считал, что провёл своё первое журналистское расследование, причём - с пристрастием прокурора.
После выхода статьи руководство троллейбусного управления провело собрание - стажёра «кышнули» по статье. Спустя два дня Ан случайно столкнулся с уволенным парнем в сквере, примыкавшем к редакции. Тот подошёл к журналисту и со слезами на глазах сказал, что является единственным кормильцем в семье и теперь не знает, как жить дальше. Ан достал бумажник, выгреб всё и протянул стажёру. Парень деньги не взял.
Поднявшись в редакцию, Ан полчаса просидел в туалете на крышке унитаза. Представив голодающую семью не самого страшного в мире грешника, сожжённого на костре гласности, он уже не мог ни о чём другом думать. Камень раскаяния шевельнулся за пазухой и стал больно давить на сердце. Помыв руки и умывшись, подошёл к секретарю и попросил чистый лист бумаги. В заявлении об уходе написал коротко: «По собственному желанию». Журналистам сказал, что решил всё-таки окончить институт, что пора возвращаться, Ген-ию соврал, что придёт в газету после получения диплома, а Макарычу лишь крепко пожал руку...
Прошло три дня после роковой встречи со стажёром в сквере. Ан плохо спал и мало ел. Он заметно осунулся. Курил много. Водка и пиво в глотку не лезли. Мобильный телефон отключил. Когда звонил городской - трубку не брал. Телевизор не смотрел. Книги не читал. На звонки в дверь не реагировал. Валялся на диване, мешая себе жить. К исходу третьего дня кто-то опять и настойчиво-протяжно-опять нажал кнопку дверного звонка. А потом лихорадочно, словно морзянкой: «Открывай, подлюка!» Бывший журналист нехотя встал с дивана и медленно побрёл на разрывающий душу звук. «SOS!», «SOS!», «SOS!» - передал звонок сообщение всему подъезду, прежде чем Ан щёлкнул дверным замком. Перед ним стоял Николай.
- Ты чё, охренел? - заорал тот, вкатываясь в квартиру взлохмаченным гигантским комом, наэлектризованным бешенством. - Где только мы тебя не искали! Бухгалтер своим псам сказал: если тебя не найдут - лично кастрирует. Можешь такое представить?
- Как ни странно, могу! - непроснувшимся голосом изрёк затворник.
- М-о-о-г-г-у-у-у! - заныл в ответ Николай. - Ты жизни наши решил разбить, что ли? Знаешь, сколько мы выпили на нервной почте?
- Почве, - поправил бывший журналист.
- Ну, слава Богу, соображать можешь!
- На троих?
- На двоих сейчас!
- А у меня нет!
- Совести у тебя нет. Я и в редакции был. И в институте был. Мне сказали, что ты болеешь. Думал к ментам идти заявление писать. Сейчас только от сердца отлегло, и на радостях готов тебя убить!
- Я веру в человечество потерял!
Николай глянул сверху вниз:
- Прямо тут? И что, всё найти не мог? А я тебя нашёл.
- Да ты проходи, что мы, как дурни, в коридоре стоим.
Николай уселся в кресло.
Ан продолжил:
- Я недавно жиденько сходил себе на голову. Не отмыться! Покаяться можно, но простить себе нельзя!
- А при чём тут человечество? - не удержался бывший рэкетир.
- А при том, что я - часть человечества. Если сверху глянуть - муравей на чьей-то ладони, снизу посмотреть - головой в небо упираюсь! И вот представь - гад - я. Был человеком, а стал мерзкой тварью, жалящей всех без разбора. Ползаю, как скотина…
Николай не выдержал:
- Подожди, не понял: ты гад, ползающий как скотина?
- А что тут непонятного? Обгадился я!
- Ну и что? Мы с Бухалтером позавчера так наклюкались, что на следующий день вдвоём пол мыли. И ничего, выжили! А насчёт человечества ты загнул. Это ты по-лёгкому отделаться хочешь. Веру в человечество вернуть можно, а вот в себя попробуй! Лукавишь! Тумана специально побольше напускаешь! Тень на плетень наводишь! Что, сил не хватает признаться себе, что ты обыкновенное дерьмо?
Ан аж завыл:
- Да, не хватает! Со мной это впервые!
- Что впервые?
И Ан рассказал о проклятых билетах.
Николай слушал серьёзно. Дослушав до конца, облизал сухие губы и уверенно сказал:
- Не бзди, спасём мы твоего стажёра от голодной смерти! Ещё благодарить будет! Я это дело сам доведу до ума. Ты не лезь! Вытри сопли и айда, а то Бухгалтер быстро нас вычислит со знаком минус.
Нехотя Ан привёл себя в порядок и, как собачка на поводке, засеменил за хозяином.
Через полчаса друзья сидели в подвальчике, наперебой рассказывая Бухгалтеру историю о водителе троллейбуса.
- Мы дадим ему денег! А если откажется, выкрадем кого-нибудь из членов семьи и не будем возвращать до тех пор, пока этот говнюк не возьмёт бабки, - подвёл итог Бухгалтер.
Этого не ожидал никто.
- Круто, - признался Николай. - Вот что значит голова. А может, ты - змей? Ну, в смысле, одна - хорошо, а три - лучше, как у Змея Горыныча. Или нет - у тебя пятнадцать голов, ну, типа, как у матрёшки - одна в одной?
- Может! - серьёзно ответил «матрёшечный змей» и сам сходил в магазин под стол.
Выпитые две бутылки бренди оживили беседу и незаметно вернули Ану веру в человечество, а его начальникам «влили» в сознание ровно по 333, 3333333333333 миллилитра благородной навязчивой идеи - насильно сделать стажёра самым счастливым человеком на земле...
На следующий день, ближе к обеду, позвонил Николай и скомандовал:
- Через полчаса у меня!
Ан приехал вовремя.
В комнате кроме хозяина подвальчика и Бухгалтера находился ещё один человек - тот самый «не самый страшный в мире грешник».
Стажёр бросал нервные взгляды по сторонам, и Ан даже обрадовался, что бывший водитель троллейбуса тотчас узнал его.
- Знакомься, - сказал Николай стажёру. - Наш бригадир, - и указал рукой на вошедшего.
Стажёр, заикаясь, поздоровался и с трудом засунул в карманы потёртых джинсов мокрые от пота руки.
Ан уставился на героя своей статьи, как баран на новые ворота, обмазанные дёгтем общественного порицания. Заметив, что пауза неоправданно затянулась, Николай поменял дружеский тон на деловой:
- Через неделю я жду большую партию минеральной воды, безалкогольных напитков и соков…
- Мы ждём! - уточнил Бухгалтер.
- Через неделю мы ждём, - продолжил Николай, обращаясь к Ану. - Поэтому временно арендовали склад, а может, будет и постоянный. Кладовщика нашли сразу! Ты - будешь бригадиром! Тебе в институт когда?
- Больничный до пятнадцатого, сегодня четвёртое.
- Вот и славненько, настроишь работу и учись на здоровье! А если ты откажешься, мы закопаем твоего стажёра живьём прямо под столом!
Услышав это, виновник торжества справедливости побледнел.
- Не боись! - успокоил его Бухгалтер. - Это он пошутил. О твоей афёре с талончиками читали вслух. Так вот, мы тебя закопаем, если будешь воровать и обманывать людей. Деньги надо зарабатывать честно, это большие деньги честно заработать нельзя. Усёк разницу?
Кладовщик быстро заморгал и со слезами на глазах публично раскаялся в содеянном. Получив индульгенцию - подсрачник от Николая - чистая душа ещё захотела смыть пятно с совести, прилипшее к ней в детстве на клубничной грядке чужого огорода. Но её слушать уже никто не хотел.
Следующее собрание начальство устроило на складе - в самом центре города. Двухэтажное здание своим великолепием смахивало на царский дворец времён Gервой мировой войны. Августейшие особы, наверняка, в нём никогда не появлялись, но это было и не важно. «Архитектура - не только застывшая музыка, но и, по непонятным причинам, застрявшая здесь, в провинциальном городке», - подумал Ан, рассматривая то, на что раньше никогда не обращал внимания.
- В советские времена здесь находился институт какой-то там физики, - проводил экскурсию Николай. - Потом пришли смутные времена, и один экономический ближневосточный беженец его приватизировал. Но недавно мы его отправили обратно на родину - достал всех. Репатриировали, так сказать. Мало того, что он девок наших портил, так ещё и права начал качать. Вот мы и напомнили ему о пенатах…
- Ближе к телу! - перебил Бухгалтер.
Николай сплюнул на пол и растёр ногой влажный отпечаток.
- Так вот, этот институт официально мы взяли в аренду, но чувствую - достанется нам в наследство. Потом сделаем что-нибудь толковое. Пока пусть будет складом! Подъездные пути есть; кладовщик есть; бригадир есть! Через три дня чтоб тут всё сияло!
Проводив руководство до двери, Ан и стажёр долго смотрели друг на друга.
- Ты меня прости! - сказал Ан, протянув руку.
- Давно простил. Ты оказался прав! - признался неудачник примитивной наживы. - Меня зовут Герасим!
Ан засмеялся.
- Муму мог и не топить - отдал бы кому-нибудь!
- Какое муму?
- Такое, про которое сейчас в школах не преподают. Вот какое! Ладно, дам порыдать!
Герасим оживился и обошёл с бригадиром все комнаты бывшего института. Неожиданно кладовщик достал блокнот и что-то быстро записал. В течение часа процедура с блокнотом повторилась раз пять. Сначала Ану показалось, что тот составляет план работы. Но, присмотревшись внимательней, понял: Герасим тоже болеет сочинительством.
- Пишешь? - мягко спросил он.
Тот улыбнулся так, словно просил прощения за все грехи человечества.
- Пишу! Вернее, пробую писать…
- И что пробуешь?
- Стихи.
- Получается?
- Не знаю, ещё никому не читал!
Ан закурил, устроившись поудобней на коленях мраморной девицы, украшавшей своей наготой старинную лестницу.
- Почитай! - попросил он. - Прочти что-нибудь, я ведь тоже пишу!
Герасим уставился в блокнот.
- А о чём?
- Чудак, о чём хочешь. Хоть о китайском императоре, я с одним таким знаком.
Герасим начал судорожно листать страницы. Успокоившись, прочитал нараспев:
Скоро лето смешает краски.
Позабудем, что было зимой…
И порхают «Анютины глазки»,
Словно бабочки над землёй…
- Браво! - подскочил Ан к чтецу и, закашлявшись дымом, вытер слёзы с глаз. - Браво! - повторил он.
Герасим ожидал чего угодно, только не такого восторга.
- Да брось ты! Ничего тут нет особенного. Это лирическая зарисовка, если хочешь - акварелька… безделушка словесная.
- Ну ты даёшь! Талант! Настоящий! Уже сейчас печатать можно! Прочти ещё что-нибудь, - сказал Ан и снова оседлал девицу, чья холодная неприступность всё сильнее и сильнее начинала будоражить его воображение.
Кладовщик поднялся на верхнюю ступеньку лестницы и громко произнёс название стихотворения: «Офелия!»
Ан захлопал в ладоши.
Герасим поклонился и, раскачиваясь bp стороны в сторону, продекламировал:
Я так тебе хотела верить,
Мой Гамлет, быть нам иль не быть?
Когда на боль закрыты двери,
Их даже счастьем не открыть…
Ан завыл от удовольствия.
- Всегда хотел написать о Гамлете, о пушкинском пророке. Ну, не о пушкинском, а о своём - ты же меня понимаешь?
- Понимаю, я и о Гамлете написал, и о пророке:
И мирозданью форму придавая,
Себя загнал я в угол бытия.
Сижу, как мышь, тоски не выдавая.
Такой вот Гамлет: быт и я.
- Да ты готовый поэт! - не унимался благодарный слушатель. - А теперь пророка давай!
Польщённый таким вниманием, Герасим не стал уговаривать себя дважды:
Терзают сердце строки,
Как в них же скрытый срок…
Пришли ко мне пророки:
- Идём на суд, пророк!
Легко сорвался с места,
Всех ближних возлюбя…
- И всё же интересно,
Судить кого?
- Тебя!
Ан молчал. Закурив новую сигарету, пристально смотрел на автора стихотворения, зацепившего за живое. Тот взгляда не выдержал и опустил глаза долу.
- Знаешь, что мы сделаем? - встрепенулся бригадир. - Пока там приедут эти фуры-муры, мы здесь проведём литературный вечер. Два моих одногруппника пишут, ты вообще - пишешь! Друзей у нас туча! Сам Бог велел нам тут что-то устроить!
Герасим перестал разглядывать муравьёв, ползающих у его ног. В его глазах вспыхнули острые огоньки - две маленькие звёздочки во вселенной души.
- Правильно! - поддержал он. - Я ещё и рисую. У меня много знакомых художников. Устроим творческий сабантуйчик. Прочти своё… Что-нибудь…
- Что-то на ум ничего не приходит! - начал оправдывать бригадир своё нежелание читать стихи.
Но Герасим не унимался и скулил как щенок, отставший от матери:
- Ну прочти! Очень хочется послушать!
- Ладно! Но уточню: мои стихи не нравятся мне. Где-то глубоко в душе чувствую, что я поэт и умею создавать миры. Что люблю самую прекрасную женщину в мире и готов написать самые волнительные строки. Я всё могу, но только в мечтах и снах. А пишу всякую муть. Тебе не понравится. Хочешь, слушай! Прочту сказки:
В некотором царстве,
в тридевятом государстве,
жил-был царь.
И было у него три сына -
все дураки…
Герасим от смеха чуть не скатился с лестницы.
- Надеюсь, твои сказки станут народными!
- Волшебными! - отозвался Ан. - И начнут приносить сказочные доходы. Вторую только писать начал. Об алых парусах будет. Сюжет простой: пират нападал на корабли Грея, идущие под алыми парусами. Их разрезал на куски и продавал в магазине. Грей снова покупал материю - шил паруса. Пират грабил опять и опять… До тех пор, пока Ассоль не состарилась. Грей понял, что счастливым ему уже не стать, пошёл к Грину и рассказал свою историю. Так и появилась на свет повесть «Алые паруса». Пишу ещё и мифы:
Когда камень свалился с его души,
Сизиф сначала облегчённо вздохнул…
Потом поплевал на ладони -
И покатил камень в гору.
- Классно! - не удержался Герасим, и огоньки в его глазах разгорелись ещё сильнее. - Только странно, ты считаешь себя поэтом, а пишешь юмор!
- Нет! Пишу серьёзные вещи, от которых все умирают со смеху. Думаю начать писать смешные, может, поймут, что мир устроен совсем-совсем иначе. Кто-то сказал: «В каждой шутке лишь доля шутки».
До конца рабочего дня оставалось, если измерять затяжками, два перекура. Отшвырнув бычки в стороны, литераторы прозрели: своими силами Авгиевы конюшни не вычистить! Пришлось звонить друзьям и просить о помощи.
...Следующий день был выходным.
Шесть поэтов, включая Рабика и Болта, и четыре художника выстроились в шеренгу перед Аном.
- Итак, тунеядцы и пьяницы, - сказал он, пристально рассматривая «сокровище нации». - Мясокомбинат наряда не прислал! Будем работать здесь. Мы должны из этого дворца сделать склад. Идея не нова. В истории подобных примеров сотни. Раньше ещё и в церквях склады устраивали, но нас Бог миловал. Деньги - заплатят! Ручаюсь! Поработаем ударно - месяц гулять будем! Кто сможет приходить помогать после работы или учёбы - милости просим. На всё про всё у нас несколько дней и ночей. Уберём и устроим выставку - картины, фотки…
Предложение Ана творческая бригада приняла на «ура!». Работа закипела и, не теряя своего градуса, завершилась только с наступлением темноты.
Через два дня склад сиял своей первозданной дореволюционной дворцовой чистотой, а на стенах красовались картины вперемешку с фотографиями. Посреди самого просторного зала творцы будущего творческого вечера соорудили трибуну из двух разбитых старинных шкафов, а стулья - из деревянных ящиков, найденных в подвале. Глядя на творение своих рук, бригада с удовольствием попивала пивко и гудела, как рой ос. Не успело пиво нагреться в руках - в дверях показался Николай.
- А-б-а-л-д-е-т-ь! - делая ударение на букву «А», прокричал он и развёл руки в стороны, будто готовился нырнуть в объятия уборщиков. - Крута! А я не знал, что делать с этой рухлядью. Открою художественный салон, абалдеть!
Взволнованный работодатель обошёл всю экспозицию.
- Куплю две! Чьи? - ткнул пальцем.
Услышав слово «куплю», Ан выпалил, как из ружья:
- Притормози своих лошадей, купишь на аукционе!
- Каком аукционе? - переспросил Николай.
- Обыкновенном, денежном!
- А чё это вы без моего разрешения здеся заправляете? - с искренним непониманием спросил первый покупатель.
Ан соврал не раздумывая:
- Потому что Бухгалтер так решил!
- Когда? Только что с ним расстался!
- Перед самым твоим приходом с ним созвонился. Ему идея понравилась! Так что занимайте очередь согласно штатному расписанию!
Николай скривился.
- Ладно, валяйте! Я тоже кой-кого позову, ещё посмотрим, чья грудь волосатее!
То, что начальник доволен результатами проделанной работы, угадывалось по его приподнятому настроению. Напевая блатную песенку о тёте Хайе, получившей посылку с тремя китайцами, Николай, пыхтя, залез на импровизированную трибуну и повернул ручку усилителя своего приятного тембра на всю:
А в посылке три китайца, о-ё-ёй,
Три китайца красють яйца, о-ё-ёй!
Солиста поддержали звонкие аплодисменты, и певец учтиво поклонился.
- Хорошо тут! Публика дружелюбная! Осталось притащить с улицы билборд, рекламирующий сериал по Достоевскому. Мне так понравилось! До слёз: «Идиот. Ты не один». Это ж надо было такое придумать! От большого ума, наверное.
Начальник спрыгнул на пол и неожиданно подвернул ногу. Крик смертельно раненого, но недобитого «слона» разорвал тишину. Катаясь по полу от боли, Николай затрубил о помощи:
- Врача! Быстрее!
Через тридцать секунд одиннадцать операторов «скорой» одновременно получили одиннадцать срочных вызовов по одному и тому же адресу от «одиннадцати друзей Оушена». Последний вызов был самым недружелюбным! Взволнованный молодой человек слово в слово передал старенькой медичке слова пострадавшего о том, что её кастрируют вместе с бригадой врачей, если те не появятся через минуту.
Ровно через шестьдесят секунд шприц укусил мягкие ткани Николая. А ещё через девятьсот секунд тот уже лежал в VIP-палате для самых родных людей, а также дорогих гостей больницы. Травма оказалась непростой - требовалась операция. Из сопровождавших был только Ан.
- Позвони Бухгалтеру, - попросил пациент. - Скажи, чтобы привёз денег, у меня с собой мало. Скажи, что нога болит страшно, и мне почему-то страшно хочется есть. Да вообще, скажи, что мне страшно, он поймёт.
Бухгалтер истерику Ана выслушал спокойно.
- Ждите! - повелевающим тоном приказал он.
Ждать пришлось недолго. Сначала в коридоре послышался дежурный вой дежурной медсестры. Поднятые по тревоге, уборщица и заведующий отделением также включили свои сирены. Через две минуты всё стихло, дверь палаты распахнулась, и в неё протиснулся Бухгалтер с чемоданом в руках. Николай сглотнул слюну.
- Чего кипятиться так? - возмущался долгожданный посетитель. - Надо было сразу сказать, что тишина тоже имеет свою цену, а не орать! Причём стоит недорого. Скоро придёт врач, так что сидите и лежите тихо!
- Так уже приходил! - сообщил страдалец.
Бухгалтер посмотрел на него, как на мальчика младшей группы детского сада для умалишённых:
- То приходил врач, а это придёт врач за деньги! Усёк?
Николай закатил глаза:
- Болит, проклятая!
Из блестящего чемодана спасатель достал три бутылки бренди, жареную курицу, штук десять пластмассовых упаковок, забитых под самую крышку всевозможными салатами - начиная с оливье и заканчивая грибными с добавлением настоящих крабов. Подперев дверь стулом, друзья начали сеанс экзорцизма по изгнанию голодного беса из желудка Николая. С каждой минутой больному становилось всё лучше и лучше - нечистая сила, дико заурчав в животе, оставила его в покое.
Вскоре первая пустая бутылка полетела в открытую форточку. Через полчаса научилась летать и вторая бутылка. После запуска очередной пустой бутылки на орбиту Земли в палате находились трое совершенно здоровых людей. Один из них, с золотой оправой на переносице, доказывал мужику в пижаме, что тот приехал сюда не девочек снимать, а лечить свою больную ногу и что бес чревоугодия прямо у него на глазах выпрыгнул из окна палаты и скрылся в неизвестном направлении, поэтому - хватит жрать! А мужик в пижаме пытался поймать своего визави за нос, убеждая того в целесообразности пускания крови в качестве лучшего метода, применяемого в качестве доказательства своей правоты. Устав от судорожного мелькания волосатой руки у своего лица, оппонент встал и, сняв со стены картину с изображением трёх богатырей, размахнулся и обрушил на голову неугомонного Казановы всю мощь Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алёши Поповича, трёх коней, приложив к этому сбрую, непобедимые мечи, две булавы и лук со стрелами. Легендарные герои не только свалили с ног своего противника, но и сломали ему нос. Вопли поверженного врага вселили ужас в сердца обитателей хирургического отделения. У пятерых пациентов как рукой сняло запор. Дежурная медсестра, разговаривая по телефону со своей подругой, откусила себе кончик языка. А уборщица подумала, что в одной из палат обвалился потолок.
Николай вскочил и, срывая с себя одежду, поскакал на одной, здоровой ноге по коридору. Догнать беглеца получилось сразу, а вот поймать не удавалось никому. И только приехавшие по вызову санитары психдиспансера смогли заломить бедолаге руки за спину и затянуть его обратно в клетку палаты.
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! - выл разъярённый зверь в душе Николая. - А-а-а-а-а-а-а-а-а! - металось по коридорам больницы эхо.
- А-а! - рыдал Николай на руках своих мучителей.
Неожиданно Бухгалтер развеселился и спросил:
- Ты… что… в туалет… хочешь?
- Д-а-с-н-и-м-и-т-е-в-ы-с-м-о-е-й-ш-е-и-э-т-у-к-а-р-т-и-н-у! - прохрипел Николай в ответ.
...Через полчаса успокоились все. Санитары, медсёстры и врачи получили из рук Бухгалтера щедрое денежное вознаграждение за свой нелёгкий и бескорыстный труд. Николай получил три укола - один в вену, два в традиционное место. Ан получил джин с тоником, а себе Бухгалтер из волшебного чемоданчика достал «Ром-колу». Благодарные медсёстры вывели парочку через чёрный ход. Выкурив на лавочке по три сигареты, друзья вызвали такси и поехали слушать музыку к Бухгалтеру.
Бухгалтер жил на последнем этаже девятиэтажки. А над ним на чердаке - Карлсон. Так прозвали бомжа жильцы дома. На вид ему было примерно лет пятьдесят. Никто не знал, откуда он взялся. Остряки шутили, что тот улетел и от жены, и от любовницы. Старушки при его виде крестились, вспоминая не только всех святых, но и самые тяжкие грехи человечества, включая и первородный. А вот любители заглядывать в рюмочку - и наливать-наливали, и пожевать давали. Но сильней всех бродягу любил Бухгалтер, называя его своей пропавшей и потерянной душой.
Карлсон несколько раз бывал в квартире соседа-добряка, но поняв, что доставляет Лане определённые неудобства - запахом, способным с лёгкостью сбить с ног табун лошадей, - наотрез отказался от визитов. И тогда Бухгалтер придумал хитрую штучку, благодаря которой и Лана, и его упрямый сосед могли считать себя полностью удовлетворёнными людьми. Проголодавшись, Карлсон спускал из чердачного окна на балкон своего благодетеля пластмассовое ведро, привязанное к бельевой верёвке, срезанной им на всякий случай в соседнем дворе. Из крепких напитков ему больше всего нравился шотландский виски. Как ни старался Бухгалтер изменить его вкус, убеждая в полезности бренди, как ни бился над этой задачей, ничего не выходило. Бомж пил либо виски, либо вонючий самогон. Этот напиток он покупал из-под полы на рынке у местной умелицы, настаивающей его, казалось, на карбиде, красном перце и, завалявшемся ещё с молодости её супруга, одеколоне «Шипр». Из закусок бомж предпочитал картошку в мундире, солёные огурцы и репчатый лук. Красная икра ему тоже нравилась. Одной баночки в месяц было вполне достаточно, чтобы возблагодарить небеса и возлюбить землю.
А ещё Карлсон любил слушать ту музыку, которую любил слушать Бухгалтер на дисках. Зная это, владелец музыкальной коллекции не упускал возможности порадовать благодарного слушателя ретро-песнями и поворачивал ручку усилителя вправо до отказа. Колонки превращались в два реактивных истребителя, запустивших свои двигатели не на взлётной полосе, а в городской квартире. Слышимость была отличная! Превосходная! Неподражаемая! Высокая частота раскалывала хрустальные бокалы пополам, низкая - вколачивала бетонные сваи в головы жильцов подъезда. В такие минуты в квартире Бухгалтера раздавались нервные телефонные звонки - мужские и женские голоса сообщали, что в их квартирах с потолка сыпется штукатурка. Бухгалтер невозмутимым тоном отвечал, что и у него тоже. Когда надоедливые соседи намекали на позднее время, жалуясь, что не могут уснуть, музыкальный хулиган сообщал, что и ему не спится. Не смогли навести порядок в доме ни участковый инспектор милиции, ни психиатр, ни начальник ЖЭКа, ни мэр, ни совесть. Бухгалтер нараспев заявлял, что его потерянная душа хоть и прячется от любопытных глаз на чердаке, но без искусства жить не может!
- Искусство исполняет, между прочим, задачу консервирования, а также некоторого разукрашивания погасших, потускневших представлений; разрешая эту задачу, оно плетёт связующую нить между различными эпохами и заставляет возвращаться духов прежних времён, - любил повторять он слова Ницше какой-то разъярённой старушке, требующей остановить светопреставление. А если этого довода оказывалось мало, в качестве неоспоримых аргументов приводилось высказывание Стендаля, утверждавшего, что «для искусства нужны люди немного меланхоличные и достаточно несчастные», и добавлял: раз его пропащая душа страдает от несправедливости мира, то пусть и мир страдает вместе с ней.
Понемногу соседи привыкли к такому проявлению безумства, а самые продвинутые легко научились отличать Джанис Джоплин от Майкла Джексона. Шотландскую группу «Назарет» полюбили трое, возненавидели пятьдесят два человека. Игрой Гари Мура восхищались пятнадцать слушателей, Би Би Кинга обожал только дворник, «Юрай Хип» пришёлся по вкусу молодой маме, Стива Вэйя не понимал никто, зато «битлов» обожало большинство мучеников многоквартирной дискотеки.
К выходкам своего супруга Лана тоже привыкла не сразу. Потребовалось какое-то время, чтобы она смирилась с игрой Джимми Хендрикса. А чтобы её сердце не разорвалось от жутких треклятых децибел, уходила в другую комнату и затыкала уши берушами.
...В тот день, когда Николай оказался в больнице, Лана задержалась в институте. Домой возвращалась ближе к вечеру. Переступив порог подъезда, услышала Марка Нопфлера, воодушевлённо ласкавшего преданную музыке гитару. Поднявшись на свой этаж, пыталась открыть квартиру и не смогла - мешал ключ, оставленный супругом в дверях с обратной стороны. Через час она пыталась взломать дверь, через два вместе с Карлсоном спуститься с крыши на балкон, а через три решилась вызвать спасателей.
- Что-то случилось, что-то случилось! - повторяла она сбежавшимся на её крик соседям.
…Прошло минут пятнадцать, и окно комнаты подпольного миллионера на девятом этаже распахнулось. Кто-то спрыгнул с подоконника. На полу, обняв друг друга, лежали два человека, слушавших музыкальную исповедь Ингви Мальмстина и обливавшихся слезами восторга. Бессчетное количество пустых пивных бутылок покоились в креслах и на диване.
Заметив неизвестного, хозяин квартиры выключил музыку, заорав, что это вернулся дух прежних времён, и зарыдал ещё сильнее. Через минуту он уже приставал к фантому с расспросами.
- А правда, что Ленин не умер, а удрал в Германию? Правда, что Владимир Ильич сделал пластическую операцию и стал Гитлером? Правда, что он пошёл войной на Советский Союз, чтобы заставить Сталина вернуть ему карточный долг в сумме двух мешков «керинок»?
Неожиданно призрак изменился в лице и голосом Ланы заорал: «Скотина!»
В ответ Бухгалтер показал дулю, за что и получил несколько звонких пощёчин.
Наблюдая за тем, как привидение приводит в чувства собутыльника, Ан попытался заступиться за него.
- Е-щ-ё… о-д-н-а… с-к-о-т-и-н-а! - перекатывая во рту слева направо гласные звуки и раскачивая снизу вверх согласные, выпалил дух голосом Яна Гиллана.
В ответ Ан заявил, что в этой квартире проездом, и попросил надоедливое существо уточнить, с какого этажа и во сколько отправляется его поезд, на что бесплотный житель, явившийся из иного реального мира, чуть не задушил путешественника-идиота.
Избиение «младенцев» продолжалось минут пятнадцать. Но чем активней Лана работала кулаками, тем яростнее прижимались друг к другу поверженные на пол зелёным змием ценители прекрасного. Они плевались и пытались отпихнуть от себя ногами агрессивное видение.
Убедившись в своём бессилии, жена Бухгалтера сдалась. Принесла подушку и плед. Сначала в сладкую парочку с остервенением запустила подушку, потом швырнула плед. Выключив свет, закрыла дверь в комнату. Стало так тихо, что одна из сердобольных соседок не выдержала и пришла узнать, все ли живы.
...Утром живее всех живых оказался её супруг. Жену будить побоялся. Ана - растолкал.
- Рвём когти! - прошептал на ухо.
На улицу друзья вылетели пулей.
- Надо было хоть в туалет сходить! - заныл Ан.
- Какой туалет? Ты свою однокурсницу совсем не знаешь! Лучше я наложу в штаны по дороге, чем она выцарапает мне глаза. Она борется с пьянкой, как Фидель Кастро с американским империализмом. Мы для неё - отстой, а не отстой пива. Разницу усёк?
- Усёк! - почесал затылок Ан. - Хорошо бы… бочкового!
Бухгалтер облизал сухие губы:
- Пивом голову не обманешь - нужна полная, а не частичная реанимация. Будем спасать весь организм - о´рган и орга´н в одном лице, в моём.
При слове «реанимация» у Ана в животе заквакала жаба проснувшегося аппетита - он сразу всё понял! Реанимацией Бухгалтер называл небольшой уютный бар «Ночной сторож», расположенный через дорогу от его дома. Владел заведением его старинный знакомый Василий, ставший хозяином бара с лёгкой руки Бухгалтера во времена зарождения «первобытных» капиталистических отношений в странах бывшего СССР. Тогда Василий пришёл к подпольному миллионеру и честно попросил много денег, пообещав вернуть с процентами. Дальновидный Бухгалтер сделал ему предложение, от которого не мог отказаться сам. Он попросил о процентах даже не заикаться, разрешив бесплатно пользоваться услугами бара до конца своих дней. Василий согласился сразу и наивно полагал, что отныне стал хозяином жизни. Но лет через пять понял, что стал всего лишь собственником бара, а властелином его жизни являлся тот самый человек, от которого он получил денежное благословение на «барский» труд. Сначала инфляция большие деньги превратила в «не очень большие». А когда в стране начался кризис, на них можно было купить разве что дешёвую разбитую иномарку. Но Василий данное слово держал, разрешая Бухгалтеру и его многочисленной свите изо дня в день разорять «Ночного сторожа».
Увидев, что порог переступили только двое нахлебников, Василий благодарно перекрестился на иконку. Улыбнулся и, широко расставив руки, шагнул навстречу ненавистным клиентам.
- Как всегда? - коротко спросил он.
Бухгалтер рухнул в кресло.
Традиционно «как всегда» включало в себя: бутылку коньяка, нарезанный лимон, шоколадку и стакан воды со льдом. Через полтора часа «как всегда» расширяло свой ассортимент. В него входила бутылка водки, рагу, два-три салата, кофе и пачка сигарет. Ещё через два часа «как всегда» превращалось в банкет для званых гостей, в котором участвовал и сам хозяин бара.
Для Бухгалтера и его окружения это было самое весёлое время. Разгульная компания приметила, что стоило только Василию принять на грудь лишних триста-четыреста грамм, как он засыпал богатырским сном. Разбудить его не могли даже трубы судного дня. Спал Василий так крепко, что на нём можно было отжиматься на спор или таскать его за волосы между столиками. Однажды «спящую красавицу» гости раздели до трусов, усадили в кресло и выставили в витрине бара. После этого случая хозяин заведения не пил три дня. На четвёртый - опять красовался на прежнем месте в обнимку со шваброй и небольшим ярко-красным пластмассовым ведром на голове. К вечеру шумная братия перенесла «бесчувственный манекен» в подсобное помещение, где тот уже без приключений отоспался до утра.
- Как всегда? - переспросил Василий. - Или сразу по полной?
- Да не суетись ты! - властно скомандовал Бухгалтер. - Нам надо пересидеть часика три, чтобы в себя прийти после вчерашнего. Мы просто выпьем по бокальчику «шампусика»…
Как оказался дома - опять не помнил! В окна заглядывала ночь, пытаясь понять, чем её природный мрак отличается от искусственного моей души. Горящие окна чёрных силуэтов бетонных домов напоминали шахматные доски на фоне звёздного неба. Фигуры перемещались из одного окна в другое, наполняя игру воображения реальным смыслом.
На ум пришли строчки из Ломоносова: «Открылась бездна звезд полна, звездам числа нет, бездне дна».
- Ну что, нагулялся наконец? - спросил Внутренний голос. - Две недели коту под хвост! Никому не звонил, на письма не отвечал. Любовь из головы выкинул! Неинтересно, что ли, почему до сих пор не приехала? В студию не пошёл! Институт забросил! В комнате не убираешь! Посуду не моешь! Посмотри на себя в зеркало - тобой в тёмном переулке милиционеров пугать можно!
- Гляньте, кто проснулся! - не выдержал я. - Две недели молчал! А тут затрубил! Дрых крепко?
- Не спал я! Наблюдал, как далеко может зайти человек, лишённый нравственных устоев.
- Ты ещё скажи: моральных принципов!
- И моральных принципов!
- Знаешь, я не хочу ломать копья в битве с ветряными мельницами! У меня раскалывается голова. Давай перенесём жизнь на завтра - вымоем, уберём, позвоним, поговорим, решим, напишем, раскаемся… Но всё - завтра. Имей совесть!
- Ладно! - согласился Голос. Ложись спать, а я тебе спою:
Баю-баюшки-баю,
Колыбельную пою.
Зеньки рыжие закрой,
Спи, проклятый, чёрт с тобой!
- Не надо чертей! Ты что, совсем сдурел?
- Что значит - не надо? Они же твои друзья! Поят тебя! Кормят! Весело с ними! Смотри, чтобы потом плакать не пришлось! Поэт хренов!
- Не поэт хренов, а писателишка!
- От слова «писать»!
- Ладно, если ты такой принципиальный, будь ещё и великодушным, заткнись, пожалуйста!
И Голос замолчал.
Тишина зашумела в ушах, навалившись всем своим величием. Я бродил по комнатам неприкаянной тенью отца Гамлета и размышлял над словами совести: «Неужели Рабик, Болт и Николай бесы? Если «да», то Бухгалтер - сатана?» Меня бросило в жар. Ещё недавно я был простым начинающим писателем. Не пил. Не курил. Больших денег в руках не держал. Любил читать и наслаждаться дружбой. Любе изменять не помышлял. Был самим собой, хранил свет в душе и брёл к нему сквозь ночной мрак... «А может, это в меня вселилась нечистая сила? - промелькнула догадка. - Нечистая - значит грязная? Грубая, тёмная, бесчувственная, жадная, ненасытная свора! Не она ли вытаптывает цветы в наших душах? Нечистая, а как чисто работает!» Жар куда-то делся, зато похолодела спина. Тошнота сдавила горло. А спустя несколько минут показалось, что уже мутит где-то в голове. Неведомая сила рвалась наружу, пытаясь освободиться от мыслей. Приказал себе улечься на диван. Заставить себя уснуть - не смог. Лучшим способом успокоить нервы стало желание выброситься из окна, но я боялся высоты. Не зная, что делать, начал сотрясать криком стены.
- Отойди от меня, сатана! - орал и орал как заведённый.
Легче не стало, зато минут через пять в двери позвонили. На пороге стояла соседка по лестничной площадке Марья Ивановна, перепуганная и взъерошенная.
- Ты че… го? - заикающимся шёпотом спросила она. - У тебя всё в порядке?
- Вы намекаете на голову? С ней всё в порядке! Просто она решила жить своей самостоятельной жизнью - вовремя мыть посуду, убирать в комнате, а не превращать её в пикник на обочине, регулярно ходить в литературную студию, не пить, не курить, не прогуливать институт, любить ближних своих, включая и соседей. Так что видите, Марья Ивановна, у меня всё в порядке - моя голова уходит от меня. Если вы не возражаете, пусть немножко поживёт у вас, пока не найдёт нового «обезбашенного» хозяина.
- Понятно! - понимающе кивнула соседка. - А зачем так орал? Я радио не слышала!
- А… это? Наши футболисты забили гол, вот я и радовался!
- Гол, говоришь? - не унималась Марья Ивановна. - А у самого даже телевизор не включён.
- Да, гол! Забили ещё на прошлой неделе! Вы не переживайте! Будет хорошо!
- Хорошо всем?
- А как же…
И соседка ушла.
После её визита мне стало легче и я, как подкошенный, упал на постель. В глубине памяти на чёрном экране проявилось довольное лицо Николая.
- Идиот! Ты не один! - дружески улыбнулся он.
...Когда ни свет ни заря позвонил Бухгалтер и спросил, не помню ли я подробностей вчерашнего вечера, я начал мычать как корова, которую забыли подоить на ночь.
- Ты чего? - почему-то голосом моей соседки Марьи Ивановны спросил он. - Ты чего мычишь на людей? Жуешь что ли?
- Это я пытаюсь открыть рот! - уже не промычал, а проблеял я.
- Сочувствую! - засмеялся сатана точно так же, как это иногда делает Николай - задыхаясь и чихая одновременно.
На всякий случай я посмотрел на икону и перекрестился.
Услышав, что моя речь стала более-менее связной, Бухгалтер уже своим голосом предложил встретиться в «реанимационной» и обговорить план визита в больницу.
- Какой ещё план? - переспросил я. - Возьмём пивка и пойдём!
- План отступления! - уточнил искуситель.
- А что, мы уже собираемся отступать?
- Да! Ведь наш больной, кроме пива, попросил привезти ещё и водки! Говорит, надо угостить соседей, мол, за плохое поведение главврач его выписал, назначив амбулаторное лечение на дому. Так что, студент, готовься взять на поруки отъявленного дебошира.
- Смешно и трагично одновременно!
Бухгалтер помолчал и спросил:
- А почему трагично?
- Потому что нам смешно!
- Не понял? - переспросил «змей».
- А что тут понимать! - не выдержал я. - Мы веселимся, а люди страдают!
- Какие люди? Адреса? Явки?
- Разные! Например, Лана или Люба. Я на её письма ни разу не ответил. Не знаю, что и врать!
- А ты скажи правду. Лучший способ соврать - это сказать правду. У каждого человека правда своя! Можешь спокойно покаяться во всём! Она всё равно не поверит. А если поверит, то ей же будет и хуже. Вывод: не верить лучше или лучше не верить!
При этих словах я почувствовал, как из ада по вентиляционной шахте вверх, прямо в мою квартиру, стал подниматься удушающий зловонный запах. Я опять посмотрел на икону и быстро перекрестился:
- Во-первых, я не хочу, чтобы ей было плохо! Во-вторых, хочу, чтобы она мне верила, потому что тоже хочу ей верить и быть счастливым в браке.
Бухгалтер заржал:
- Браком хорошее дело не называют, слыхал, небось!
- Слыхал! Кретин какой-то сдуру ляпнул! Ну и что?
- А то, что умнейшие мужи и тупейшие мужики всегда высмеивали супружеские отношения. Но мне больше всего нравится Оскар Уайльд, сказавший, что мужчина может быть счастлив с какой угодно женщиной, если он её не любит. Учись у классиков!
- Не хочу! - поперёк слов телефонного наставника сказал я.
- Смотри, как хочешь!
- Как хочу, так и смотрю! - возразил не раздумывая.
Помолчав, Бухгалтер добавил:
- Ладно, я пришёл к тебе с миром, но ты заметил только меня.
- Ошибаешься! - не унимался я. - Твой мир я тоже заметил, хоть ты и старался закрыть его от меня крыльями.
Бухгалтер молчал долго.
- Всё, выговорился? - после затянувшейся паузы спросил он. - Тебе надо бросить пить, а то умнеть начинаешь! Ты что, не с той ноги встал? Знаешь, сколько у меня дел?
- На планете Земля? - съехидничал я.
- Нет, в стране дураков, таких, как ты! У меня времени в обрез! Завязывай фигнёй маяться. Не сходи с ума как с проторенной дороги! Потеряешься!
- А знаешь, о чём я сейчас подумал?
Бухгалтер заинтересовался:
- О чём?
- О том, что именно в стране дураков и находится поле чудес. Понимаешь, это поле, как надежда для тех, кто не перестал верить во что-то.
- Опять ты о вере! Далась она тебе! Что это, баба что ли? Что ты о ней так убиваешься?
- Да нет, просто недавно прочитал одно стихотворение, от которого по мне побежали мурашки.
- У меня мурашки от моей Наташки! Ты там поаккуратней! Презервативом не пробовал пользоваться?
- Хватит о земном! Лучше послушай, не зря же наизусть выучил:
Чем ближе к могиле, тем дальше от смерти,
А может быть, в пасть прямо к ней.
И на ухо шепчут безумные черти:
«Без веры, поверь нам, верней».
А ну-ка, расселись - я тряпкою вытру
И стулья, и стол поскорей.
Из сердца их шёпот пронырливый вырву,
Пока он ещё без корней.
Ступайте отсюда дорогой своею,
Наживкою хитрой маня.
Душе я и слова промолвить не смею,
А вам бы всё слушать меня.
- Прикольно! - отозвался Бухгалтер. - Я думал, что людей только жратва интересует. Правду говорят: век живи, и три, и пять, а если был дураком, то умным никогда не помрёшь! Прикольно! Перепиши мне!
- Изучить врага своего хочешь?
- Какого врага? Что сегодня с тобой? Не надо было вчера после шампанского тебе водку пить. Мы все предупреждали!
- Кто это - все?
- Ты знаешь… Я поэтому тебе и звоню: мне показалось что с нами вчера гулял и Николай.
- Он же в больнице!
- В том то и дело, что в больнице. Но я его хорошо видел за нашим столом. Он ещё с тобой на брудершафт пил. Ко мне целоваться лез. Сегодня проснулся - так жутко стало! Тебе позвонил, а ты тут допрос с пристрастием устроил. Понимаешь, видно, у меня глюки!
- Я знаю! Сам видел, как ты с подушкой беседовал.
- И не сказал!
- А разве ты поверил бы, ведь у каждого человека своя правда, да и вера, думаю, тоже. Как бы я тебе сказал, что тебе надо завязывать? Кто я тебе, духовник твой? У тебя Лана есть. Ты хоть знаешь, что жена - это совесть семьи? Однажды она тебе выцарапает глаза, чтобы ты наконец-то смог увидеть, кто твой друг!
Бухгалтер не дал развить мысль дальше:
- Слушай, красиво говоришь, перепиши!
- А потом ты попросишь твою жизнь переписать?
Бухгалтер молчал.
- Ты чего молчишь? - не выдержал я.
- Молчу - молча торчу! И как это у тебя получается? Тебе бы войсками командовать! Столько слушателей было бы!
- Служить я рад, прислуживаться точно! Так что поехали в больницу, спросим у Николая, зачем его дух шатается по кабакам, пугая людей! Мы ему сделаем внутривенное вливание, а заодно и клизму соседям. Терять нам нечего, кроме вчерашнего дня.
...Через полчаса мы были в палате Николая. Пациент сидел на кровати и смотрел вопрошающе:
- Ну! - словно царь всея больницы многозначительно произнёс он.
- Не нукай, не запряг! - засуетился Бухгалтер и достал из «дипломата» бутылку водки.
Выздоравливающий государь посмотрел на больного подданного глазами непонимания:
- Не понял, а где водка?
- А это тебе что, водочный компресс? - подключился я.
Николай крепко сжал кулаки и шепотом заорал:
- Меня с водярой на двух этажах в парашах столько рыл ждут! У нас тут конспирация как у Штирлица. Морзянкой по трубам переговариваемся, а вы решили нам праздник испортить?
- Мы решили тебя спасти! - многозначительно икнул Бухгалтер. - Ты хоть знаешь, что вчера тебя видели в «Ночном стороже» в сисю пьяным?
Николай посмотрел на двух алконавтов через амбразуру прищуренных глаз:
- Вы что, колоться начали?
- У колодца расколоться, - процитировал я Хлебникова.
Но и это Николая не развеселило. Вскочив с кровати и прыгая на одной ноге, он подскочил к нам:
- Умоляю, скажите, что это горбатая шутка, а не наказание за все мои грехи!
Бухгалтер улыбнулся и поцеловал мученика в щеку:
- Ящики в багажнике!..
...Когда я открыл глаза, передо мной стоял Бухгалтер в чистом отбеленном отутюженном «хрустальном» халате:
- Добро пожаловать в «Белый дом», - ласково сказал он.
Я оглянулся по сторонам и увидел, что лежу на полу какого-то цеха. Сначала мне показалось, что нахожусь в середине айсберга: так было холодно! Из-за ослепительно-белого света мне практически ничего не было видно.
Бухгалтер артистически щёлкнул пальцами, и свет потерял свою остроту. В цеху работали станки, обтянутые белой полиэтиленовой плёнкой. Я поднялся, почувствовав себя рыбой на берегу, беззвучно хватающей воздух ртом. Вдохнул поглубже и беззвучно спросил:
- Где я?
- В аду! - как не в чём ни бывало сообщил Бухгалтер и полез целоваться.
- В каком аду? - переспросил я. - Это что, новый кабак?
- Какой там новый! - услышал я вздох разочарования. - Старый, как мир! Посмотри на эти станки, это же настоящая рухлядь.
Бухгалтер опять мастерски щёлкнул пальцами, и плёнка испарилась. Присмотревшись внимательней, я понял, что нахожусь в цеху по разливу ликёро-водочных изделий. Что-что, а как разливают водку по бутылкам мне было хорошо известно ещё со школы. Однажды нас хотели повести на экскурсию в краеведческий музей, но его закрыли на ремонт, и тогда наш класс отправили на завод, очень напоминающий цех Бухгалтера.
- Так это же наш местный «ЛВЗ» а не ад! - облегчённо вздохнул я.
В ответ услышал:
- Кому завод, а кому ад! Скоро, очень скоро, лет через пятьсот, придёт Николай, он покрепче тебя в пьянке, и заберёт продукцию. Мне её обменять повыгодней надо!
- А я?
- А ты останешься здесь, будешь самым вечным бригадиром! Спешить некуда! Может наконец-то поймёшь, что слова - это не просто: «н», «а», «в», «с», «е», «г», «д», «а». Это - навсегда! Понимаешь, ты здесь - навсегда! А не так, как в твоих идиотских стишках: «Она ушла навсегда». Что ты знаешь об этом, чтобы так писать? Ничего, работа над ошибками - лучшее лекарство для души. Сначала - раздражает, после - успокаивает. А работы здесь много! Непыльной!
Бухгалтер говорил спокойно, но от этого становилось ещё страшнее.
- Кстати о душе! - переменил он резко тему. - Я могу её купить или выменять! Забрать, украсть, ограбить - не могу! Не разрешают. Захочешь выпить - пей, сколько влезет! Но помни, цена та же - душа! Обдумай мои слова, пока я не включил свет.
- Белый?
- Зачем белый? Другой! Белый свет не каждому полагается!
Не знаю почему, но сначала страх только легонечко сдавливал горло - гуляли и не так! Но когда Бухгалтер повернулся ко мне спиной, и я увидел, как под его халатом сначала что-то зашевелилось, а потом вылезло из-под полы мерзким хвостом, страшно стало даже моим ногтям. И, ещё не веря своим глазам, спросил первое, что пришло в голову:
- Если это ад, то где грешники?
- А тебе что… мало этого? - хвостатое существо ткнуло в меня пальцем. - Кого бы ты хотел видеть? Устрою мигом! Но такса та же - душа!
До конца не веря в происходящее, я начал загибать пальцы:
- Поэтов, художников, музыкантов, учёных… Весь цвет нации! Пушкина, Есенина, Маяковского, Бетховена, Аверченко, Булгакова… Много их! Помнится, думал: если после смерти попаду в ад - поговорю по душам…
- По каким душам, думай, что несёшь!
От этих слов мои ступни примёрзли к белому паркету.
- Как по каким? Ты что, не знаешь, что покупаешь?
- Я-то знаю, а вот вы, люди, всё время думаете, что это безделица пустая! Посидишь здесь для начала лет сто, подумаешь, а когда поймёшь, что это единственное, что у тебя осталось, я приду и куплю. Дорого, чтобы не жалел... А уж потом отпущу тебя на все четыре стороны. Дам тебе новую жизнь! Что мне - жалко! Но - уже без души! Будешь камнем придорожным! Ты же когда-то написал: «камни людям братья»?
- Написал! - сознался я.
- И прекрасно! За свои слова отвечать надо! А хочешь, деревом станешь? В стишках твоих - то берёза, то рябина… Дубов одних штук десять насчитал… Постоишь на ветру, пошумишь ветвями. Птиц приютишь. Белок разведёшь. Темноты перестанешь бояться. Помнишь, как в детстве её боялся? Помнишь?
- И не забывал, - промямлил я.
- Зря боялся! Она - земная! Родная! Не темноты тебе надо было бояться, не темноты…
И Бухгалтер в третий раз щёлкнул пальцами - в цех ворвалась стая огненных птиц. Они, как сумасшедшие, метались из стороны в сторону, а потом вдруг всё замерло. Только теперь я смог их разглядеть. Птицы напоминали языки пламени, ну те, что не раз безвозвратно исчезали в глубине ночи, оторвавшись от веселившего душу костра. Они переливались неуловимыми оттенками неизвестного цвета, похожего на свет. Но это был ещё не свет. Что такое свет я увидел, а главное понял чуть позже. Показалось, что взорвалось солнце! И только спустя какое-то время пришло понимание: что светило здесь ни при чём; что после этой вспышки я смогу смотреть на него не мигая; что оно - это тусклая лампочка в моём подъезде. А его свет - не то, что вспыхнуло в моей голове после очередного щелчка пальцев Бухгалтера.
Люба нашла Ана в подъезде. Из одежды на нём были только трусы. Он сидел на ступеньках и орал, раздирая пальцами глаза.
- Ты чего? - кинулась она к нему.
- Свет! Внутри! Свет! Я не могу закрыть глаза! Он сжигает меня!
Люба перепугалась не на шутку:
- Любимый, что с тобой? Это я! Приехала! Ну не кричи ты так!
Крику, действительно, было многовато. Потребовалось минут двадцать, чтобы успокоить Ана, и ещё полчаса, чтобы объяснить перепуганным соседям разницу между словами «свет» и «пожар». Успокоившись, жильцы разошлись по квартирам.
Люба и Ан остались одни.
- Пойдём домой! - умоляла она любимого. - Не сиди на холодных ступенях! Пойдём, слышишь! Прошу тебя, успокойся!
- Я не знаю, что со мной! Стоит закрыть глаза, начинаю видеть невыносимо-яркий свет! Я боюсь! Забери меня поскорей из этого ада!
Прошло ещё часа два, прежде чем Ан успокоился полностью. Пока он метался по комнате, Люба с вопросами не лезла. Но стоило только ему прийти в себя, затеяла разговор, очень напоминающий перекрёстный допрос.
- Ты и вправду сошёл с ума, ожидая меня? - начала с главного.
- Нет.
- Так что, не ждал?
- Ждал.
- Но ты же был похож на ненормального!
- Не знаю, тебе видней.
- Мне звонила твоя мама и сказала, что две недели не может дозвониться к тебе. Ты что, в кого-то влюбился?
- Давно. В тебя!
- Так ты ждал меня?
- Ждал!
- Поэтому сошёл с ума?
- Нет!
- А почему?
- Потому что я был в аду!
- Ты что, сумасшедший?
- Нет!
- Так почему выскочил в подъезд почти голым?
- Потому что я псих!
- Так значит, ты сошёл с ума?
- Нет!!! Но если ты будешь продолжать в таком духе, вызывай санитаров!
- Тебе что, не нравится мой дух?
- Твой нравится.
- На что это ты намекаешь?
- На твои вопросы!
- Какие именно?
- На все!
- А, тебе не нравится, что я приехала! Ты меня не ждал!
- Ждал!
- Разве в одних трусах ждут?
- А без трусов было бы лучше?
- Лучше!
- Тогда я их сниму и пойду на улицу!
- Ты что, дурак?
- Да!
- Сумасшедший?
- Сумасшедший дурак!!!
- Ты этим хочешь сказать, что я зря приехала?
- Нет!
- Что - нет?
- Нет, в смысле: не зря. И я - рад!
- А разве так радуются?
- Сумасшедшие дураки - да!
- Нет, ты меня не любишь!
- Нет, я тебя люблю!
- А почему - нет?
- Потому что - да!
- Ты что, хочешь, чтоб и я сошла с ума?
- А разве ты приехала не одна? Кто-то уже сошёл?
- Одна!
- Кто же тогда сошёл с ума?
- Ты!
- Кто тебе сказал?
- Марья Ивановна!
- И когда она успела?
- Увидев меня, простонала: «Там твой сумасшедший алкаш такое вытворяет!» Так ты ещё и пьёшь?
- Нет!
- Не ври! Не бреши мне!
- Брешут собаки!
- Хамишь, парниша!
- Нет. Пытаюсь понять: зачем ты мучаешь меня?
- Я мучаю?
- Нет, это я сам себя решил свести с ума!
- Так значит, ты всё-таки сумасшедший дурак... Хам. Брехло. Алкаш.
- Нет, я клетка!
- Металлическая?
- Творческая, которая делится! Понимаешь, делится - и не только солёными огурцами! Вот я и делюсь свой душой, не желая продавать её Бухгалтеру.
- Нет… Ты всё-таки тронулся! Я перестала тебя понимать!
- Может, это ты помешалась? Помнишь, говорила: соскучилась так, что на людей готова бросаться? А налетела на того, кто чуть не двинулся от одиночества!
От этих слов Любу как подменили. В её глазах запрыгали серебристые огоньки! Она бросилась целовать Ана.
Прошло ещё полчаса и счастливые влюблённые уже строили планы на ближайшие выходные.
За окном на деревьях дружно чирикали воробьи. В густой листве их не было видно, поэтому казалось, что это вербы и тополя подняли птичий крик в преддверии первых осенних холодов.
...Начиналась настоящая осень. До ненавистного «пришествия» в институт оставалось три дня, пять часов, двадцать две минуты и сорок секунд. Но прежде чем в очередной раз выйти на орбиту высшего образования, я должен был выполнить поставленную передо мной нечистой силой задачу - провести аукцион и разгрузить машины с товаром.
И хотя Люба деньги привезла, мне, как мужчине, не хотелось сидеть на её шее.
Позвонив Бухгалтеру, узнал последние новости. Николай отлёживался дома. Стажёр навёл идеальный порядок на складе. Аукцион назначен на воскресенье.
- Смотри, других планов на выходные не строй! - приказал виновник моего недавнего кошмара. - Я думаю, ты справишься, но парадом командовать буду я!
- Можешь начинать прямо сейчас, коллекционер грехов! - осмелившись, ответил ему.
- А ты не дерзи! Что это с тобой в последнее время делается?
- А что ты подразумеваешь под последним временем?
Бухгалтер сделал паузу, а потом рявкнул:
- Меня Лана чуть не убила! Звонила твоя Любовь, такого наплела! Ты что, и вправду дурак или удачно маскируешься под него?
Последний вопрос был непонятен. Дураком меня называли все, кому моё поведение, мягко говоря, казалось странным. К этому я привык. Но когда дураком меня обозвал собутыльник - тут я не выдержал.
- Дурак, потому что с тобой бухаю? - пошёл в атаку с вопроса. - Дурак, потому что мой выигрыш забыть не можешь? Дурак, потому что тебя «никакого» домой притягивал не раз? Дурак, потому что не рассказывал Лане, что ты вытворяешь, бизнесмен-искуситель? Дурак, потому что тебе душу отказался продать? Дурак, потому что…
Но Бухгалтер не дал сорваться моему негодованию с цепи приличия, и громко засопел в трубку:
- Ладно, прости! Но согласись: не обязательно было голым носиться по подъезду и пугать людей. Да ещё и орать при этом! Мог бы тихонько пересидеть в ванной!
Представив себя, бегающим по подъезду, я засмеялся каким-то нервным смехом. И уже через минуту, образно говоря, мы катались от смеха по полу взаимопонимания.
Устав, Бухгалтер закашлялся:
- Знаешь, Лана права, тебе надо учиться. А учиться тебе, видно, не судьба! Через две недели поедете в колхоз убирать урожай. Помогать вашим шефам. На месяц супруга меня покидает, вот и злюсь. На тебя накинулся! Старею! Вчера сделал УЗИ. Врач на меня так посмотрел, будто я проглотил футбольный мяч! А потом такое выдал: «Своё вы уже выпили!» Я и брякнул: «Что ж, теперь будем пить чужое». Врач видно с чувством юмора оказался, и тут же запретил есть жареное и острое. Посоветовал бросить курить. Чаще заниматься сексом и гулять на свежем воздухе. Я у него спросил: можно ли объединить свежий воздух с выполнением супружеского долга, чтобы двух зайцев убить? Знаешь, что он ответил?
- Что?
- А ничего! Надел резиновые перчатки. Приказал снять брюки. Засунул палец в задницу. Не знаю, что он там пытался найти, но веру в людей я потерял окончательно...
В шесть часов вечера во дворце-складе собралась вся бригада. В ожидании начальства поэт-кладовщик заметно нервничал: то не знал, куда спрятать руки, то приставал к Ану с «перепуганными» вопросами.
- А если Николаю не понравится, как мы подготовились к аукциону? - шмыгая носом и дёргая бригадира за рукав, спрашивал он загробным голосом.
Ан, глядя на страдания своего нового друга, сначала пытался утешить его по-доброму, потом не выдержал и крикнул Болту:
- Если ты сейчас же не пристрелишь паникёра, я его испепелю взглядом!
Крик бригадира заставил Герасима замолчать, но ненадолго. Минут через пять плаксивое: «А если ему и правда не понравится, как мы подготовились к аукциону?» - снова действовало всем на нервы.
И тут уже не выдержал Болт. Глядя сверху вниз на страдальца, сказал просто, будто завернул кран до упора: «Убью!»
Кладовщик побрёл к выходу, чуть не налетев на Николая, опирающегося на антикварную тросточку. От неожиданности Герасим даже присел. Работодатель улыбнулся, приветствуя компанию:
- Ну что, граждане тунеядцы, алкоголики, поэты и художники, вижу, вижу, сложа руки не сидели! Красота! И когда вы успели? А работы!!! Красота!
Поздоровавшись со всеми за руку, Николай обнял Ана:
- Молодца!..
- Молодца не та овца! Всё Герасим! Некогда было мне - больных исцелял в туалете!
- Ладно, сочтёмся! - процедил Николай сквозь зубы и выдавил, как пасту из тюбика, из своих объятий Ана. - Надо будет организовать стол!
- И стул! - съязвил бригадир.
- Со стульями мы уж как-нибудь сами разберёмся! Ты смотри, чтобы все остались довольны! Особенно обрати внимание на Бецика и Ляву, ну, то есть, на господина Бецирмана и пана Левченко, - уточнил «выдавливатель» паст.
- Ну, Бецик понятно! Слово заграничное! А Лява то-от чего?
- От халява, мог бы и сам догадаться! А ещё главный инженер человеческих душ! На дурняк водочка слаже, а пиво «пивастее»!
- Не начинай! - перебил его Ан. - Знаю, чем наш разговор может закончиться! Лучше расскажи, как ты видишь сам аукцион?
- Сам… Сам! Сам и вижу! А что его видеть - картины висят! Молоток для выколачивания денег - на месте! Доход поделим - не - сомневайся, честно. А чтобы вы не были похожи на стаю бродячих собак, грязную и голодную, я в свадебном салоне на прокат взял смокинги. Красота! В общем, готовься студент - анестезиолог человеческих чувств!
Покрутившись ещё минут пятнадцать, Николай уехал. Герасим облегчённо вздохнул:
- Думал, придираться будет! Пронесло!
- Пронесло прямо сейчас? - заржал Рабик. - Ты хотя бы штаны снимал. Нехорошополучается, товарищ Берия - так поступать с людьми! Или получается хорошо? Вот в чём вопрос, на который я так и не смогу найти ответ ни в этом, ни в следующем тысячелетии.
В воскресенье события посыпались, как шишки с ёлок от сильного ветра, того самого, который если и не сбивает с ног, то запоминается надолго всеми клеточками потрясённой души. И хотя аукцион был назначен на вечер, с самого утра на складе творилось что то невероятное. Ан корчил из себя командира полка, только что-то вышедшего из окружения. Бойцов осталось мало, а те, что выжили, требовали хлеба и зрелищ! Сначала полководец отдавал чёткие приказы: кому, сколько и чего! Часам к одиннадцати тщетно пытался отговорить отдельных несознательных рядовых не смешивать водку с пивом! Когда понял, что у него начал заплетаться язык, махнул рукой на неуправляемых здравым смыслом однополчан и позвонил Бухгалтеру:
- Мы готовы! - коротко и почти членораздельно доложил он.
- Я это понял по голосу! - так же коротко и членораздельно ответил собеседник. - Пока вы там разминаетесь, Николай уже договорился с камерным оркестром и через два часа привезёт его к вам. Хорош веселиться! Умойтесь! Покурите… Смокинги привезу я. Бренди тоже… Если кто-то из вас мне быстро не ответит, сколько будет семью восемь или восемью семь, пеняйте на себя! Радоваться будем после, а не до…
- А что такое анедо? Анекдот? - переспросил Ан.
На что услышал:
- А недоумков, если те не перестанут корчить из себя неизвестно что, будем перевоспитывать прямо в рыло. Понял? Повтори!
- В рыло!
- А теперь донеси эту простую и трезвую мысль до каждого, кто решил сорвать нам мероприятие.
- Мера приятнее, - начал философствовать Ан.
- Приятнее! - согласился Бухгалтер и добавил, что жизнь пролетает быстро, а таблица умножения хоть и умножает ум, но для кого-то может стать последним экзаменом...
К приезду оркестра лёгкий запах алкоголя в помещении мог унюхать только профессионал. Пять баллончиков освежителя воздуха сделали своё дело - на складе пахло туалетом!
- Как всегда на высоте! - выпалил Николай. - Могли бы купить освежитель с одним каким-то запахом, а то тут и не понять, что так благоухает! Закройте рты, откройте окна и двери - пусть просквозит!
Через час оркестр начал продувать трубы и проверять струны на прочность - в проветренном помещении торжественно зазвучал… реквием Моцарта.
По окончании Николай рыдал, как ребёнок. Вытирая слёзы, подошёл к дирижёру и дал сто баксов:
- Маэстро, всё было замечательно! Впервые я понял, что значит тщета всего сущего. Мне стало страшно. Но я бы не хотел, чтобы и гости перепугались до смерти. Нет ли в вашем репертуаре чего-нибудь повеселей?
Дирижёр признался честно:
- Пока в совершенстве исполняем только это! К тому же, заметьте, без хора и по памяти!
- Так может для оживления вам купить ноты?.. А впрочем, в этом что-то есть… Если ни одной картины продать не удастся, именно эта музыка будет кстати.
Руководитель музыкального коллектива моргнул в ответ, но почему-то лишь правым глазом.
На складе воцарилась тишина. Стало слышно, как впустую проходит человеческая жизнь. Раздумья о вечном прервал резкий телефонный звонок в комнате, приспособленной под рабочий кабинет. На звонок первым среагировал кладовщик и пулей полетел на звук. Звонил Бухгалтер. Через минуту Герасим, путаясь в словах, уже пересказывал Николаю суть телефонного разговора: «Товар привезут сегодня… к пяти… кажется… воду… срочно… разгружать… воду… разгружать только сегодня и только срочно… до завтра машины ждать не могут… срочно… им надо тоже срочно…»
- Весело… Срочно! - выкашлял слова Николай. - Что будем делать? Отменять аукцион? А я телевидение и прессу пригласил…
- Ничего отменять не будем! - решительно заявил Ан. - Пусть думают, что так и задумано! Что это новая форма бытия… авангард человеческого воображения… сюрреализм постижения мира… постмодернизм безвыходной ситуации… вершина творчества, как зеркальное отражение идеи… плоть и кровь вдохновения… причуда гениального разума… земная ось абстрактной вселенной… реализм притяжения… выражение мысленных и немыслимых чувств…
- Да! - опять кашлянул Николай. - Моцарт после водки с пивом - это не Гендель, а конкретный Глюк… Я не знаю, что такое новая форма бытия, но, глядя на вас, теперь знаю, что земная ось проходит через гастроном «Привокзальный», и что там самое сильное земное притяжение, особенно на водочном отделе. Угадал?
- Не понял? - состроил рожу Ан.
- А что тут понимать? - Кофе тоже бывает помешанным. Пусть всё катится, как идёт. Главное, не прятать в себе то, что давно нашлось в чужих руках!
Бригадир пристально посмотрел в глаза начальника и, улыбнувшись, изрёк:
- Я всегда говорил, что в твоей душе лежит большой магнит, притягивающий творческих людей! Ты же прирождённая мать-героиня! Великий военачальник, разжалованный до генерала! Я где-то читал, что в советские времена в одной из центральных газет сделали опечатку, назвав какого-то полководца гавнокомандующим! Корректоров, конечно, уволили-посадили-расстреляли, но опечатка осталась жить в умах и душах. Иногда мне кажется, что вечная жизнь существует лишь в наших ошибках. Ошибаясь, мы можем почувствовать на себе, что такое оголённые провода или уксус в бутылке от «Столичной». Ты наш главнокомандующий с буквой «л»!!!
- Насра… насра… Нас сравнивать не надо с героинями беременными, - заикаясь, приказал Николай.
- Нас? - переспросил Ан. - Ты что, беременный? Или типа: Мы, Николай Второй?
- Не цепляйся к словам, - мягко попросил Николай и дико заржал. - Ты же знаешь, что я тебе прощу всё, даже измену. Завязывай красноречие! Лучше прочти нам какой-нибудь стишок - праздник искусства у нас или нет?!
Дважды уговаривать Ана не пришлось. Обняв Николая, он процитировал с выражением:
Мой друг женился не на мне,
Противный верный друг.
Теперь ему гореть в огне
В аду среди подруг…
- Браво! - захлопал «шеф-попрошайка» и поцеловал поэта в лоб. - Учитесь, видать, не всех нашли в капусте… квашенной! Многих подобрали прямо на обочине дороги, ведущей на Олимп. Давай, бригадир, труби сбор! Пришло время не только разбрасывать, но и собирать краеугольные камни. А чтобы не быть в долгу, прочту и я один стишок - лет двадцать назад прочитал где-то:
В лесу раздавался топор дровосека -
Мужик от себя отгонял гомосека…
Раздался дружный психически-здоровый смех, а через пять минут «остатки» полка выстроились в шеренгу в рабочем кабинете. Николай курил, развалившись сразу на двух стульях. Его пламенная речь сводилась к одному: вечер не за горами; журналисты, хоть всегда и опаздывают, но придут вовремя; товар принять надо в любом случае; простой автомобилей - вопрос непростой, и за ответ платить никто не собирается; картины продать надо, причём дорого, иначе подумают, что они стоят дёшево.
- Задача с несколькими неизвестными! Мат в четыре хода, хоть и самый нецензурный! Четыре - меньше пяти, но больше трёх! А главное - проявите любовь и ласку к своему ближнему покупателю! Не забывайте об этом! Особенно, прошу обратить внимание на двух «аукционеров» - директора вселенной и управляющего космосом!
Окончательно протрезвевшие подчинённые оживились, как молодые бычки при виде стада племенных тёлочек.
Первым развеселился Ан:
- Ты имеешь в виду директора игрового комплекса «Вселенная» и управляющего рестораном «Космос»?
- Естественно! - непонимающе заморгал Николай.
- Так держать, мой генерал, и у тебя появится шанс получить сержантские погоны! Запомни, о друг мой Волька, что мозговую атаку лучше не начинать, если твои солдаты начинают кататься по полу от смеха при одном только твоём появлении. Лысые волосы - это смешно! Хозяин галактики - ещё смешнее, тем более, что речь идёт о кафешке «Галактика» на центральном городском рынке. И вообще, нафига я знаю, как пишется это слово - «нафига»?
- Ладно, умник, не забывай, что моя «правая» всегда права. Может заехать вне очереди!
- Автоматной?
- Если такой умный, ответь: где лучшие военные?
- Где нет их!
- Не угадал, поэт-сучка… Пардон, самоучка! Там, где рождаются дети с автоматами в руках!
Не успел Ан отпарировать шутку Николая, как в дверях показался Бухгалтер, всем своим видом подчёркивая отличное настроение. Он улыбался. Что-то насвистывал. С бешеной скоростью крутил дули, показывая их невидимкам - слева и справа. Со стороны казалось, что он лихо приплясывал в такт музыке.
- Спецодежда и бренди в машине! - с порога закричал танцор. - Сегодня нас ждут великие дела, поэтому советую чаще менять памперсы!
Николай удивлённо выкатил глаза:
- Какая спецодежда? Я же просил привезти смокинги!
- Я и привёз их! Господа нищие, не вздумайте зацепиться за гвоздь! Нам эти шмоточки ещё сдавать придётся!
- Не нам, а вам, дорогой друг! - съязвил Ан.
Бухгалтер пристально посмотрел сквозь очки на острослова:
- Ты что, решил потрогать меня по теме и дёрнуть за эмоции?
- Нет! Смотрю, у тебя настроение хорошее, решил порадоваться вместе. А что это ты такой улыбчивый нагрянул?
- Выспался! Впервые за долгие годы позволил себе храпеть до одиннадцати. Давно так не дрых, думал, разучился!
- А что это ты там, в дверях, дёргался, словно наступил на оголённый провод? - не унимался Ан с вопросами.
- Напевал и насвистывал про себя самое эротическое название для музыкального произведения: «Джазовые (фить-фить) фантазии (фить-фить-фить) с симфоническим (фить) оркестром». Оркестр у нас есть! Фантазий хоть отбавляй (фить)! Смокинги привёз…
И тут Бухгалтер будто споткнулся о какое-то слово - замолчал, пытаясь до медной мелочи рассмотреть свой богатый внутренний мир.
Первым не выдержал Николай:
- Ну и что это за тишина в оригинальном авторском исполнении?
- Смокинги привёз, а вот про обувь не подумал. Посмотри на эти кроссовки и мокасины? Ужас! Как сказал один классик: «Остановите мир, я сойду!»
- Yes, I do!
- Причём тут: «Ес ай ду»? - с нотками удивления в голосе спросил Бухгалтер.
Николай разъяснил:
- Звучит похоже… Как все скрипки! Да, и по теме потрогать захотелось!
- Ещё бы за вымя подержаться - и можно считать, что жизнь прожита не зря! - дружелюбно улыбнулся Бухгалтер. - Думаю, эти потёртые шузы как нельзя лучше подчёркивают стремление богатой интеллигенции в смокингах, быть поближе к народу. В этом есть какой-то глубинный смысл. А вот времени на душевные муки по этому поводу - не осталось. Первые посетители появятся с минуты на минуту!
И он оказался прав…
...Спустя несколько дней во всех городских газетах вышли статьи, красочно рассказывающие о необычном аукционе. А два самых популярных телеканала даже подготовили спецвыпуски, посвящённые этому экстраординарному событию. На экране было всё: аханье и оханье счастливчиков, купивших картины по немыслимой цене для небольшого местечка; профессиональные комментарии искусствоведов (правда их мнение оплатил Бухгалтер - об этом не знал даже Николай); мелькание радостных художников и поэтов; яркие звёздочки слезинок на лицах двух водителей в фирменной одежде, слушавших с закрытыми глазами бессмертное произведение Моцарта.
И только заметка в «Нескладухе», по меткому выражению кладовщика, сумела задеть за живое по-настоящему. Написала статью журналистка по прозвищу «Скипидар». В отличие от других мастеров слова, её ловкий «репортёрский язычок» мог с лёгкостью проникнуть в самые труднодоступные места дремлющего сознания большинства горожан. Она, как бы играючи, умела встряхнуть обывателя от пофигистического сна или заставить ещё сильнее кипеть бурное воображение общественно-активных читателей.
В отличие от своих друзей, искренне презиравших «СМИтчиков», Ан к статье отнёсся с уважением - аккуратно вырезал из газеты и частенько перечитывал её на ночь Любе, спотыкаясь от волнения на запятых и проглатывая, не разжёвывая некоторые слова:
«Всё смешалось в доме Облонских - утверждал классик. Да, рукаст был грандиозный Лев Николаевич - умел смешивать пороки человечества в правдоподобный микс семейных отношений! И как результат - неотвратимый паровоз разрушающих психику (и так больных) кинорежиссёров, время от времени швыряющих Анну Каренину на рельсы своих первобытных инстинктов. Нечто подобное, в духе лучших традиций жестокого реализма и чувственного сюрреализма создала группа молодых художников и поэтов, организовав при поддержке спонсоров первый в нашем городе аукцион картин местных авторов. Интересно то, что торги велись во время разгрузочных работ на одном из городских складов, приспособленном под дворец. Грузчики были одеты в смокинги, гениально дисгармонирующие с сильно поношенными, а иногда и порванными кроссовками. Величественные и трогательные сцены разгрузки двух фур (набитых до отказа упаковками минеральной воды и соков) под вечную музыку Моцарта сменялись душераздирающими выкриками аукциониста: «Лот номер пять - тыща долларов опять!» Желающих приобрести картины, к удивлению, оказалось больше, чем самих картин. Не обошлось и без скандала. Здоровенный «бугай» случайно, а главное, сильно задел своей антикварной тросточкой седалищный нерв одной местной богатой дешёвки, пытавшейся вырвать понравившегося ей «Трезвого одуванчика» из рук джентльмена, умело сплёвывавшего на пол сквозь два золотых передних зуба. На крик девицы вовремя среагировал дирижёр оркестра и, чтобы истеричка успокоилась, при всех подарил ей свою палочку. Инцидент, как писал Владимир Владимирович, был исперчен, к тому же «бугай» оказался идейным вдохновителем этого мероприятия. По его словам, подобные аукционы со временем станут не только украшением духовной жизни нашего города, но и реальным воплощением мечты творческой интеллигенции на лучшую жизнь после каждого разгрузочного дня».
Делая зарядку в половину седьмого утра, Ан орал во всё горло: «Сколь верёвочка ни вьётся, в институт пойти придётся!»
Вопли действовали на нервы не только Любе, но и соседям. В отличие от самых терпеливых (крикнувших надрывно откуда-то оттуда: «Заткнись, собака!» и сдержанно добавивших после небольшой паузы: «Тоже мне, Карузо выискался!»), самые нервные возбуждённо стучали по трубам в комнате и на кухне. Потом к ним присоединились соседи сверху и по площадке. Металлические удары звонкие и ритмические отличались от глухих, скорее всего деревянных, поэтому Ан легко смог сосчитать количество разъярённых слушателей - их было не меньше пяти. Один выбивал по трубам морзянку на кухне снизу, другой перестукивался с ним на два этажа выше, но почему-то в комнате. Но если внизу в потолок, скорее всего, стучали шваброй, то наверху, по всей видимости, вооружились киянками и колотили по стенам и плинтусам.
Люба не выдержала и взорвалась хлопушкой:
- Ещё немного - и колотить начнут нас! - закричала она дребезжащим от волнения голосом.
- Успокойся ты! - перешёл с драматического на лирическое звучание с баритональными оттенками в голосе освистанный солист. - Мне нужно завести себя и перечеркнуть всю прошлую, огромную невероятно, бескрайнюю неправдоподобно, счастливую вольную жизнь последнего месяца… Ты даже не представляешь, какие испытания ждут меня впереди! Как вспомню, так вздрогну!
Люба сочувствующе посмотрела в глаза мученика науки:
- Только «вздрагивай» с дружками поаккуратней, а то ещё выпрут из института!
- Не боись! - оживился Ан. - У меня и в мыслях не было! Вот возьму и докажу, что не такой уж горький я пропойца, чтоб, институт не видя, умереть!
- И докажи!
- И докажу!.. Что-то соседи притихли, интересно, что они «выжидывают»? Давай вместе что-нибудь заорём, ну, типа, «они не пройдут» или «алкоголизму - бой!»
Люба пожала плечами:
- Ты хочешь, чтобы на меня во дворе все показывали пальцами?
- Так уж и все? А за что? До одиннадцати вечера можно!
- А до одиннадцати утра - нет! Так в любом советском гастрономе на водочном отделе было написано! Так что давай, сливай Херши и бегом в институт - уже начало восьмого!
- Да! - вздохнул Ан. - Видимо, придётся отвыкать прогуливать и заново учиться опаздывать!
То, что опоздает на первую пару, ему стало ясно, как только с трудом втиснулся в переполненный троллейбус. Проехав минут восемь, Ан обратил внимание, что высокий студент с козлиной бородкой не сводит с него глаз.
- Проблемы? - не выдержал бывший бригадир, недружелюбно посмотрев на своего ви за ви.
- У меня? - переспросил тот.
- Нет, у Бонда, Джеймс Бонда! Чего уставился, как солдат на вошь?
- Ничего я не уставился, а просто не знаю, как сказать…
- Что влюбился с первого взгляда и теперь сопромат в голову не лезет?
- У тебя помада на воротнике рубахи! Конечно, это не моё дело, но мы же будущие учителя!
- У меня ещё и волосы длинные, может, заметил?
- Заметил!
- Я ещё курю и люблю выпить!
- Понял!
- Да и на счёт баб… В общем, долго уговаривать не надо…
- И тут ясно!
- Читаю мало, поспать люблю подольше, поесть повкуснее! В институт ходить не хочу. Часто грублю старшим, да и младшим тоже. Места в троллейбусе не уступаю даже красивым девчонкам. Конспекты писать ненавижу. Часто прогуливаю пары. И это ещё не все мои пороки. Так что ты, наверное, прав - нам, будущим учителям, есть, что передать новым поколениям!
«Длинный» отвернулся и всем своим видом дал понять, что беседа его больше не интересует, а подсчёт столбов линии электропередачи доставляет ему истинное удовольствие, впрочем, как и медленно ползущий перед его глазами пейзаж.
Не прошло тридцати минут и Ан уже стоял в вестибюле института. Настенные часы показывали: 09.15. Занятия уже начались. И это была не единственная неприятность этого утра! Перед опоздавшими с улыбками на лицах шеренгой выстроились ловцы неисправимых грешников - любителей поспать. В рядах «карателей» Ан заметил знакомую фигуру деканши своего факультета. На мгновение их взгляды пересеклись, и глаза Екатерины Леонидовны вспыхнули радужными огнями праздничного салюта.
- Точно как в анекдоте - неожиданная встреча в Кремле! - не скрывая своего бодрого настроения, громко сказала та и приблизилась к своей «подрасстрельной» жертве на расстояние ещё одного словесного выстрела. - Мне снится наша встреча или нет? Ущипните меня! Правду говорят уборщицы нашего факультета: «Не буди зря спящего ректора звуком алюминиевых колоколов пустых вёдер!» Милости просим в чёрный список кандидатов на досрочное освобождение из нашего вузовского заточения!
К ее удивлению Ан молчал, демонстративно вращая головой в разные стороны.
- Что это ты там всё высматриваешь? - выстрелила короткой очередью деканша.
- Не могу понять, где вы оркестр спрятали! Почему не играют в знак приветствия туш?
- Какой оркестр? - непонимающе отстреливалась холостыми Екатерина Леонидовна.
Через мгновение, раскусив шутку, зарядила боевые:
- Соскучились мы по тебе! Уверена, ректор тоже! На его имя напишешь объяснительную, пускай он согревает тебя своим гостеприимством, раз тебе наш приём показался холодным!
Через час Ан стоял на вытяжку в кабинете Антона Макаренко - так студенты дразнили ректора института. Уже немолодой Антон Семёнович был человеком великодушным, умел не только прощать и миловать, но и забывать обиды. Студенты это знали и часто пользовались этим. Единственное, чего не прощал наставник - нежелания учиться и ложь.
- Вот скажи ты мне правду! - глядя в глаза Ану, спрашивал и спрашивал, спрашивал и спрашивал самый главный начальник в институте. - Неужели тебе тяжело сказать правду? Неужели правда - это что-то из области фантастики, а не реальность, с которой мы сталкиваемся каждое мгновение нашей жизни! Неужели правда так может колоть глаза, что ты не сможешь выдержать эту боль? Ты же сознательный гражданин, член нашего правдивого общества, которое благодаря правде бесконечно далеко шагнуло в нравственных вопросах. Ты хоть понимаешь, о чём я тут говорю битых двадцать минут. Почему ты всё время молчишь? Я хочу услышать от тебя правдивый рассказ о самом себе, понимаешь, правдивый, чтобы я смог понять: достоин ли ты учиться в нашем престижном вузе! Скажи мне правду! Скажи мне правду!..
/Часть 3 Сыворотка правды
…Пока ректор пытался достучаться до совести стоящего перед ним длинноволосого существа - Ан в мыслях брёл по пустынной широкой асфальтовой дороге в сторону города, видневшегося вдали. Минут через пять миновал билборд, приветствовавший путников словами: «Добро пожаловать в город Правду - самый правдивый город на земле!» А ещё через несколько минут - поравнялся с гаишником, загоравшим в рабочее время на капоте служебного автомобиля.
- Добрый день! - поздоровался Ан, искренне удивившись правдивости своего приветствия. - Вы не подскажете, почему город, где я прожил всю сознательную и бессознательную жизнь, вдруг стал называться «Правдой». Это же мой город! У него другое название! Я узнаю эти дома… Вон ту конечную остановку троллейбуса… Да и вас я частенько видел на улицах ...
Сержант медленно повернул голову в сторону странника, но отвечать не стал.
Ана это почему-то задело, и он решил всё-таки лишить надсмотрщика за порядком традиционного послеобеденного сна.
- Вот вы говорите: охота! - начал свою речь словами Барона Мюнхгаузена из знаменитого кинофильма.
- Я говорю? - удивился гаишник точно так же, как это сделал один из охотников на привале, которому правдивый барон решил рассказать историю своего чудесного спасения. Ту, когда он вытащил себя из болота за волосы.
- Ну, не говорите, так думаете, - продолжил Ан, следуя сценарию кинофильма.
- Я вообще никогда не думаю! - вдруг резко выпалил милиционер, пытаясь прервать незнакомое для него развитие сюжета.
- Шутите! - молниеносно перестроил беседу студент.
- Я и шутить не умею! - уверенно произнёс постовой. - Мне играть в шутки некогда. У меня много дел!
- По Кракову, как в «Семнадцати мгновениях весны»?
- По Правде!
- Так всё-таки, получается, мой родной город каким-то непостижимым образом за несколько секунд поменял своё название и стал Правдой.
- Он и был Правдой!
- Правда?
- Правда!
- Какое сегодня сильное эхо в этой части мира! - съехидничал Ан.
- Ты что, самый умный? - спросил гаишник и, впервые за время разговора, проявил живой интерес к надоедливой мухе в виде патлатого придурка. - Ты чего пристал ко мне и мешаешь нести службу?
- Это крест несут, а вы свою, отъевшуюся на чужих харчах, «службу» возите на переднем кожаном сидении валютного иностранного автомобиля! - завёлся Ан, удивляясь своему желанию высказать всё то, что давно накипело на сердце.
- Да ты знаешь, умник, что значит наша служба? - начал яростно отбиваться сотрудник ДПС. - Наша служба - это наша жизнь. Не было бы её, я бы давно уже с голоду подох, как бродячая собака. Не было бы ни меня, ни семьи, ни жизни, ни денег.
- Особенно денег!
- И денег немаленьких! Я сам удивляюсь, что с тобой разговариваю бесплатно! Обычно общаюсь только с водителями, нарушившими правила дорожного движения или пешеходами, перебежавшими улицу в неустановленном месте. Я говорю с ними по душам, взываю к их совести. Они мне за это дают деньги. Ну а если водитель сбил пешехода на переходе, для нас, - гаишник ткнул себя пальцем в грудь, - это просто праздник какой-то! Правонарушители становятся такими ласковыми, такими добрыми и щедрыми людьми... В нашем деле надо быть пердельно внимательным - и тогда удача не обойдёт стороной.
- Предельно внимательным, - поправил Ан.
- А ты не умничай! Возьми лучше перебеги дорогу в неустановленном месте, а то я сегодня мало с несознательными элементами разговаривал.
- Странный ты, правдивый!
- А у нас все правдивые, особенно начальник. После окончания дежурства мы с радостью возвращаемся в управление, и он всегда правдиво спрашивает: «Где?», а мы правдиво отвечаем: «Вот!» Поэтому я так и люблю свою работу, а как же иначе?
Чтобы хоть как-то выразить свои чувства, Ану захотелось подойти и погладить правдивого милиционера по голове - мол, его слова не пролетели мимо ушей и сердца слушателя и не очутились сразу в прямой кишке. Но вместо этого - лишь плюнул на левое переднее колесо дорогой иномарки и пошёл прочь от недоразвитого мальчишки, которому безумные родители, чтобы сэкономить на мороженом, купили милицейскую форму, дорогой автомобиль и бесценный жезл.
Пройдя не больше ста метров, он заметил группку молодых парней, среди которых возвышались два спортивного телосложения мордоворота.
- Извините, ребята! - крикнул Ан, чтобы привлечь к себе внимание.
И это ему удалось. Самый низкорослый подросток лет двенадцати крикнул прокуренным голосом:
- Тебе чё, козёл?
- Не понял? - с железными нотками в голосе спросил студент и поднял непонятно откуда взявшийся под ногами булыжник. - Не понял, это ты мне, будущему твоему учителю, посмел такое сказать?
И Ан пару раз подкинул каменюку в воздух, как бы жонглируя одной рукой.
Весомый довод произвёл на подрастающее поколение нужный педагогический эффект, и пацан сдался на милость победителя, успев выпалить, что в городе Правда слово «козёл» не обидное, а, скорее наоборот, подчёркивающее, что вы человек интеллигентный и просто так, без какой либо веской причины, не станете цепляться на улице к незнакомым людям.
- Это как? - заинтересовался Ан.
- Ты что, с крыши упал? - искренне удивился коротышка.
- Нет, но кажется, что сейчас падаю!
- Во даёт! - засмеялась компания.
Ан развёл руками, уточняя жестом, что ничего не понимает.
- Ты что, не местный? - спросил всё тот же шустрый паренёк.
- Местный, но у меня такое ощущение, что не узнаю родной город!
- Ты случайно не обкурился? - раскачиваясь из стороны в сторону, пробасил один из мордоворотов.
- Вы что, ребята! - решил достучаться до милосердного сочувствия незнакомцев Ан. - Мне тяжело удержаться и не спросить вас!
- Ладно, сумасшедший, спрашивай!
- Почему слово «козёл» вдруг стало не обидным? До встречи с вами за него били морду! А ещё: правда ли, что это город - Правда?
- Правда? - хором ответили собеседники, рассмеявшись.
Успокоившись, мордоворот поднял кулак, и компания дружно поменяла беззаботно-улыбающиеся маски своего настроения на драматически-скорбящие.
- Это город Правда! - изрёк «авторитет». - Ну, он был Правдой и будет Правдой! Ну если ты нам не веришь, наведи справки у психиатра. Ну а смысл слова «козёл» здесь (и он топнул правой ногой), у нас, ну, понятен даже первокласснику, а уж тебе, будущему учителю, ну, он должен быть известен и подавно! К примеру, ну, чем ты занимался в последнее время, ну, можешь сказать? Вспомни!
- А что тут вспоминать, ну! - лишь на мгновенье задумался Ан. - Пил… Гулял… Снова пил… Пробовал писать - не получилось… Опять пил… Разгружал фуры… Продавал картины, но сначала выпил водки и пива!
- И всё? - перебил здоровяк.
- Что это, к совести моей взываешь, что ли? Кто здесь учитель?
- Что тут взывать, ну, и так ясно, что правду говорить не хочешь!
- Хочу, но что рассказать?
- Как было, ну, так и говори!
- Ладно! Примерно месяц назад я встретился с друзьями. Мы пошли пить пиво. Пили… Курили… Опять пили… Потом я с какой-то бабой переспал на лавочке… Потом мне было плохо… Потом опять пил, но уже с другими… Любимой женщине на письма не отвечал… Матери врал… Соседям хамил… Опять пил… Сжёг туалет… Своими руками выгнал парня с работы… Уничтожил бухгалтерские документы… Торговал контрабандой… Бегал в магазин под стол… Пил не просыхая… Курил до одури… Побывал в аду… Считал себя писателем, а за целый месяц ничего толкового не написал… Работал грузчиком, хотя в это время должен был находиться на занятиях в институте… И это только то, что я помню!
- Ну и после всего этого вы будете утверждать, что прибыли не из Парижа? - проявил знание классической литературы мордоворот. - Ну и кто ты после всего этого?
Обидное, но правдивое «козёл» само сорвалось с языка будущего учителя. Другое же слово, неуловимо крутившееся в этот момент в голове, более мягкое и не такое конкретное, никак не проявляло своей сущности до конца, отдалённым звучанием намекая лишь на то, что оно существует где-то в глубине сознания.
- Козёл! - повторил Ан самому себе и с необъяснимой грустью посмотрел в след медленно удаляющейся от него, хохочущей на всю улицу компании.
Кроме неуловимого слова одолевали ещё и сумбурные мысли, не позволяющие сосредоточиться на главной, а то, что она была, Ан ощущал всем своим нутром, включая даже аппендицит - справа в боку сначала что-то заныло, потом сдавило, чуть позже кольнуло, но, слава Богу, прошло, будто и не бывало. Вздохнув с облегчением, он бодро подбежал к остановке и успел заскочить на последнюю площадку отправляющегося троллейбуса.
Прямо перед ним, рядом с компостером, висела карта-схема маршрутов городского транспорта по городу Правда. Неожиданно троллейбус подпрыгнул, то ли от радости, то ли от того, что заднее колесо провалилось в одну из многочисленных ям на дороге. Прыжок пошёл на пользу единственному пассажиру. В его голове, наконец-то, разрозненные ощущения и предчувствия сформировались во что-то связное, логичное. Ан высунул голову в открытое окно. «Мне действительно надо навести справки у психиатра! Это город Правда, где я никогда не бывал, но прожил всю свою жизнь. Интересно, а как теперь называется страна, где я живу - Истина, что ли!?» - кричал он, не обращая внимания на прохожих.
Неожиданно на глаза студенту попалась мраморная доска на фасаде городской поликлиники. То, что он прочитал, заставило его не только замолчать, но и впервые в жизни пережить шок, словно ему только что вкололи в сознание сыворотку правды. Жирные золотые буквы на «Чёрном квадрате» Малевича сообщали: «Поликлиника №$5 - пункт приёма валюты от населения».
Проехавший чуть больше двух километров троллейбус недалеко от центральной площади остановили проблесковые маячки милицейских автомобилей. Движение перекрыли из-за митинга многочисленных политических партий накануне выборов мэра и депутатов в городской правдинский Совет.
То, что местный электорат готовился к выборам, Ан понял сразу - истерический крик вырывался из цепких объятий центральной площади, носился от переулка к переулку и, словно пыль, разносился ветром дальше по всему городу. Было глупо пережидать стихийное бедствие предвыборных обещаний в троллейбусе. Ан решил пройтись пешком, а заодно посмотреть на правдивые лица будущих избранников народа.
Судя по воплям гигантских колонок, в лидеры мечтали попасть самые активные и громкие крикуны, представляющие непримиримые политические партии: «Брачное ложе», «Крутое дело», «Не дадим никому», «Век воли не видать», «Вспучим всё» и «Весёлые парни». Бесхитростные, на первый взгляд, идеи партии «Брачное ложе» до тёмного и тупого народа пыталась донести кругленькая женщина-мячик с мрачно накрашенными глазами и яркими губами. «Ну точно матрёшка!» - поймав взгляд Ана, прошептал незнакомый мужик с небритым лицом и мутными, как перестоявший огуречный рассол, глазами алкоголика.
- Народ тёмен и туп! - кричала в микрофон «традиционная обещалка», олицетворяющая собой сразу всех жён мира, а также матерей, любовниц и сестёр (в исключительных политических целях - отцов, братьев и мужей). - И, в первую очередь, это касается вас, дорогие товарищи! Сколько раз выбирали вы нас? - певучими стихами пыталась докричаться она до молчаливой толпы. - И что из этого вышло? Шиш! Разве ваши ожидания оправдались? Шиш! И не оправдаются, товарищи! Это говорю вам я, самый правдивый лидер на земле! А почему не оправдаются, спросите вы меня, и я вам сорву шиш… Совру, товарищи, вам шиш! Ведь для меня сказать вам правду так же просто, как съесть утром бутерброд с красной икрой. Многие из вас могут съесть его только ночью, и то новогодней. А почему так получается, друзья мои? А потому, что икра принадлежит мне! А новогодняя ночь является народным достоянием... Поэтому я и призываю вас голосовать за нас! - кричала в рифму, войдя в раж, хозяйка чёрной икры.
Наблюдая за ней, Ан пытался рассмотреть черты её лица. Оно казалось бледным размытым пятном с двумя горящими угольками глаз и ярким «стоп-сигналом» губ.
Наблюдение прервало очередное громкое «шиш!» и бурные аплодисменты сторонников «Брачного ложа».
Не успела матрёшка-мячик отпрыгнуть от микрофона, как к нему элегантно подлетел представитель «Крутого дела», скорее всего боксёр, на что указывала клякса синяка под правым глазом и две отбивные вместо губ.
- Мы пусть и молодая политическая сила, но тоже не боимся говорить правду народу! - начал он, как бы оправдываясь за своё политическое детство. - Шиш вам, товарищи! И голосуйте за нас!
- Ура! - раздалось несколько смелых выкриков в толпе, подогретой речью предыдущего оратора.
Следующими к микрофонам подбежали пять человек из партии «Не дадим никому». Перебивая друг друга, они с гордостью начали перечислять уже принадлежащее им народное достояние - от нефтяных вышек до новогодней ночи. Красную и чёрную икру упомянули тоже, но уже в качестве мечты. «Это всё наше, и мы не отдадим его никому!» - только и сумел понять Ан из всего «хорового пения» активистов обогащения. В заключение своего выступления «неотдавайщики» по очереди стали исключать друг друга из рядов своей партии. Ритуал самоочищения партийных рядов вызвал настоящий и неподдельный восторг у зрителей.
- Ура! - заревела толпа, радуясь за людей, умеющих честно грабить не только страну, но и друг друга.
Не успел гул одобрения стихнуть, как волна приподнятого настроения избирателей швырнула к микрофону следующего оратора, крепко сжимающего в руках флаг, по шёлковым волнам которого плавно плыло: «Век воли не видать!»
Представитель этой политической силы имел уверенный вид, а блеск глаз указывал на то, что глашатаю правды впереди, как минимум - светит досрочное освобождение от бедности (если, конечно, он победит на выборах), а как максимум - удовлетворение всех, всех, всех потребностей и желаний, включая и самые низменные. Мужчина резким движением вскинул правую руку вверх, будто собирался выстрелить из стартового пистолета своих предвыборных обещаний. Воцарилась тишина, и если бы какой-то милиционер от нахлынувших на него чувств случайно не кашлянул в свисток, можно было бы подумать, что люди на площади сейчас начнут кого-то хоронить. Сигнал свистка оратор расценил, как призыв к действию и поддержку со стороны силовых структур.
- Ура! - ни с того ни с сего закричал политик и подпрыгнул на месте, словно кто-то дал ему под зад.
- У-у-у-ра! - раздалось в ответ со стороны избирателей!
- Чему радуетесь, господа? - приземлившись, он решил завести публику в тупик своего недавнего и ничем не обоснованного ура-взбрыка. - Вы что, не понимаете: бесплатной раздачей шишей грязные политические проститутки вас просто-напросто подкупают. Это взятка народу! Наглый подкуп избирателей! Новые политтехнологи из первых рук! Ну ничего, они ещё заплатят за это! Век воли не видать - им! Радуйтесь теперь - ура!
- У-р-р-р-р-р-а! - подхватила группка желающих рвануться в атаку.
Увидев, что толпа завелась не на шутку, к микрофону под свадебный марш Мендельсона из объятий ожидания наконец-то вырвался председатель городского отделения партии «Вспучим всё».
- Стадо баранов! - завизжал он, обращаясь то ли к своим политическим противникам, то ли к милиционерам, дружно образовавшим самостоятельную колону; то ли к бабушкам и дедушкам, специально пришедшим на площадь, чтобы выслушать его бред. - Только мы сможем оттереть оздоровительной содой накипь лицемерия с речей замаранных политиканов. Ещё не умерла наша борьба… - И тут он запнулся, не зная, что сказать дальше. На вид ему было не больше тридцати лет и, конечно, ни в каких битвах за светлое будущее своей страны «пучист» лично кровь не проливал. Но трибун быстро сориентировался, поменяв «мы» на «вы».
- Вы сможете оттереть, - уточнил политхитрец.
...Ан подумал, что находится не на планете Земля, а в одном из параллельных миров, о которых в последнее время так часто стали рассказывать по телевидению. Более того, он даже почувствовал прилив духовных сил, рождающих в нём непривычные чувства, благодаря которым он мог угадывать ход последующих событий. Предчувствия «толпились» где-то в области затылка. Но лишь одно настойчиво нашептало: «Кандидат в депутаты, решивший отмыть мир от грязи, закончит свою речь призывом не путать пищевую соду с технической. Эта ошибка может у целой нации вызвать расстройство желудка!»
Так и вышло!
- Долой словесный и прочий понос! - прогремело из колонок, усиливающих политическое слабоумие.
- Долой! - заревела толпа, услышав хорошо знакомое слово: «понос».
В завершение своей очистительной речи политик сообщил, что за прозрачностью выборов в городе Правда будут следить его большие друзья из общественной организации «Запор».
Большие друзья стояли левее трибуны с лопатами в руках. К черенкам для чего-то скотчем были прикреплены искусственные цветы. Простым смертным было непонятно, какой глубокий смысл скрывался за этими аксессуарами предвыборной кампании, но зато по матовым глазам «запоровцев» легко читалось, что их общественная организация оказывает ещё и похоронные услуги.
Время летело быстро. Скучать Ану не приходилось. Ему хотелось знать, чем закончится этот шабаш, умело переименованный кем-то в народное торжественное собрание, по окончанию которого все желающие могли принять участие в акте целования своего избранника.
- А сейчас к микрофону приглашается, - раздался взволнованный женский голос, - наш любимый председатель почти уже всенародной партии «Весёлые парни» Николай Кузьмич Реготальщиков.
Ан заинтересованно приподнялся на цыпочках. Николая Кузьмича (в своё время занимающего кресло премьера) он видел всего несколько раз, да и то по телеку. Вышел не мифический, а высокий, красивый, живой, с постоянной улыбкой на лице «предмет обожания», прозванный руководителями крупнейших стран Чеширским котом за свою способность умело пользоваться политической телепортацией. Так, однажды, вместо того, чтобы подписать договор с какой-то туманной страной, Николай Кузьмич лишь мило улыбнулся и растаял в воздухе, оставив на память о себе неизгладимо-приятное впечатление и восторг от своих феноменальных способностей уходить по-английски. Никуда не спеша, «котяра» приблизился к краю помоста, нависая всем своим авторитетом над головами присутствующих. Отодвинув микрофон в сторону и сжав кулаки, обратился к затаившей дыхание площади:
- Братья и сёстры, - начал он издалека умело прощупывать пульс народного внимания.
Пульс бился ровно, аритмия не наблюдалась!
- Братья и сёстры! - повторил он, пристально вглядываясь в глаза своих родственников, собравшихся послушать его тронную речь. - Братья и сёстры, у меня нет слов, чтобы выразить свои чувства. Я могу только реготать, глядя на вас с высоты птичьего помёта.
- Полёта! - выкрикнул какой-то умник, и тут же был слегка дружески придушен до обморочного состояния, непонятно откуда взявшимся милиционером.
Невозмутимый «кот» сделал вид, что ничего не расслышал, кроме загадочного: «а-й-я-е-ч-к-и». Не расслышал и не увидел придурка-умника, решившего почему-то прилечь отдохнуть прямо на асфальте.
- С высоты птичьего полёта! - продолжил Николай Кузьмич, вытянув руки вперёд и всем своим видом показывая, что от избытка чувств тоже готов упасть к ногам народа. - Так вот, взирая с этой высоты, мне никогда не хотелось плакать над судьбой моей бедной родины. Что я только не делал: отключал электричество и воду в целых городах; отменил поезда дальнего следования; поднял стоимость коммунальных услуг; разрешил продавать водку и сигареты детям; вырубил леса; закрыл несколько оппозиционных телеканалов и газет; обещал пенсионерам поднять пенсии, но приказал только поднять свой рейтинг, - и он почему-то посмотрел на полы своего дорогого пиджака, - одним словом, хотел, хотел уронить хотя бы одну слезиночку, глядя на мучения народные, пожалеть вас, как мать жалеет своё только что рожденное в мучениях дитя, давая ему цицьку… Ну разве это не смешно видеть, как та же мать, что ещё недавно давала цицьку своему рождённому в мучениях дитю, мечется от вокзала к вокзалу, пересаживаясь с одного поезда на другой. А может, чтобы избавить её от страданий, отменить все поезда к такой-то матери, которая ещё недавно давала цицьку своему рождённому в мучениях дитю. Отменить и перестать дёргаться по этому поводу, я ведь не езжу на поездах, тем более пригородных. И смотрите - ничего! Как-то живу и не плачу, а даже наоборот… Ну, вы же меня знаете.
- Знаем! - пропищал фальцетом очнувшийся умник, извиваясь змеёй на асфальте и пытаясь скинуть с себя опять непонятно откуда взявшегося милиционера.
Уловив краем уха писклявый народный глас, «Чеширский кот» расцвёл в улыбке. Призвав улыбаться вместо завтрака, обеда и ужина - растаял в воздухе, наэлектризованном предвыборными обещаниями. «Братья и сёстры, гы-гы-гы-гы, даёшь цицьку!» - донеслось откуда-то с высоты и, пролетев три квартала по центральной городской улице, гыгыканье растворилось где-то в районе седьмого этажа многоквартирного жилого дома, насмерть перепугав набожную старушку, вышедшую на балкон снять высохшее стираное бельё. Услышав, что с нею говорят небеса, старушка упала на колени и трижды осенила себя крестным знамением.
- Отойди от меня сатана! - нараспев взмолилась она.
И в этот момент на фоне ослепительно синего неба увидела дьявольскую улыбку, сообщившую ей, что повышение пенсий - вопрос практически решённый, а вот стоит ли выплачивать пенсии вообще - правительство пока не решило. Поэтому от раздачи цицек направо и налево зависит не только курс доллара в стране, но и ракурс политического взгляда на эти самые цицьки.
Позже, в кабинете участкового инспектора милиции, старушка написала заявление, что злые бесовские силы среди бела дня пытались погубить её бессмертную душу, принуждая к сожительству, возжелав лишить её не только девственности, но и пенсии. Молоденький лейтенант к слезам пострадавшей отнёсся с пониманием и пообещал заявительнице разыскать злой дух по горячим следам и наказать его по всей строгости уголовного кодекса и Ветхого завета. Старушка осталась довольна, но ещё долго не могла забыть ни дикое гыгыканье, ни улыбку, напоминающую скибку арбуза с чёрными зубами вместо косточек.
Не успел «Чеширский кот» полностью раствориться в народном сознании, как к микрофону, будто из-под земли, выскочил мэр. Появился градоначальник так резко, что несколько женщин от неожиданности издали пронзительный визг, напоминающий звук тормозов автомобилей, безжалостно сжигающих по воле случая свои тормозные колодки.
От этого звука Ану стало не по себе.
- Я точно сплю, и мне снится кошмар! - громко сказал он, пристально разглядывая милиционера, продолжавшего втаптывать в асфальт свою жертву.
Заметив это, представитель закона подошёл к Ану.
- Где-то я тебя видел. Патлы запомнились! На мероприятии каком-то… Небось, журналюга? - спросил он.
- Небось! - с лёгкостью соврал Ан и неудачно сплюнул прямо на зеркальную туфлю правозащитника.
- Нападение на милиционера при исполнении служебных обязанностей карается по закону! - сообщил здоровяк в униформе, не скрывая удовольствия.
- Я знаю! - спокойно ответил Ан. - Догадываюсь: вы сейчас вежливо предложите прокатиться в участок! Уверены, что там, в вашем «пивном подвальчике», мы сможем весело провести время в кругу милых заводных парней! Но вот в чём дело (и тут Ан понял, что пришло время уже не врать, а выкручиваться): по окончании сегодняшней предвыборной кампании я должен взять у мэра интервью. Если вы помешаете мне, то я уже представляю статью на первой полосе, где крупными траурными буквами будет написано: «В городе Правде за попытку сказать милиционеру правду был зверски избит подопытный кролик правоохранительных органов. В результате он так и не смог взять интервью у мэра для нашей газеты - тот потерял на выборах сотни, если не тысячи голосов читателей. В последний день своей работы мэр с чистой совестью подписал распоряжение о роспуске муниципальной милиции, в результате чего от голодной смерти умерли все нормальные милиционеры, кроме одного дебила - тот удушился сам». Так что, друг мой, сегодня найдите вашей резиновой волшебной палочке другое применение. Можете на время сдать её в магазин интимных товаров!
Милиционер, покосившись на выступающего мэра, отошёл в сторону. Ан сделал вид, что ничего не произошло, и стал внимательно слушать оратора.
- Жизнь человеку даётся только один раз, и надо прожить её так, чтобы не было мучительно больно! - процитировал тот слова литературного героя Павки Корчагина. Дальше продолжать фразу не стал, тем самым опустив основной её смысл. - А как вы живёте, я бы сказал, дети мои? Больно вам - и я об этом знаю! А уж как мне больно смотреть на вас, может подтвердить моя совесть-секретарша, страдающая от городских проблем не меньше, чем я. Их у нас - хоть отбавляй, дети мои. Возьмём, к примеру, городской транспорт. Час пик - это не время карт, где козырная шестёрка может испортить жизнь даже президенту, если он не той масти. Это беспредельное время, в смысле: время беспредела! Разве это жизнь, спрашиваю я вас, детки?
Вопрос мэра словно ущипнул уже начавшую кунять молчаливую толпу - из уст отъявленных и несгибаемых пассажиров донеслось то ли «кошмар», то ли «корчма».
- Корчма, - не задумываясь, повторил градоначальник, подчёркивая свою солидарность с народом.
- Корчма! - слаженно выкрикнули несколько человек вслед за ним.
Градоначальнику это понравилось! Он хотел развить мысль и в этом направлении, тем более, что вспомнить было что. Передумал и вернулся к ужасно переполненным троллейбусам.
- Так вот, ребята, я решил избавить вас от мучений. Троллейбусов больше не будет - никому не позволю так измываться над людями! На свои скромные сбережения месяц назад я купил новенький хорошенький таксопарк. На работу с завтрашнего дня поедете на такси! На моём народном такси! Кстати, запишите номер телефона моей диспетчерской службы! Такси обслуживает только абонентов теперь уже моей телефонной хорошенькой станции! У кого телефона нет - на работу отправится пешком. Утренние и вечерние прогулки, утверждает мой доктор, полезны для здоровья! А ещё я намерен приобрести хорошенькие: «Водоканал», «Облэнерго» и «Теплоэнерго». Муниципальные дороги сделаю частными, отдав их в собственность своей хорошенькой драгоценной супруге. Если бы вы знали, как она замучила меня упрёками, что я не способен отремонтировать даже тротуары! Если б вы знали, как она умеет доставать! Единственное место, где я могу от неё спрятаться - мэрия, поэтому и прошу проголосовать за мою кандидатуру! Кроме того, я обещаю заняться самовоспитанием. Скажу честно, до сегодняшнего дня я был очень-очень ленивым. Да вы и сами это хорошо знаете! Помните, как не хотел поднимать тарифы на коммунальные услуги, говоря, что это людям не по карману? Всё откладывал и откладывал своё решение в долгий ящик! Теперь этого, пацанята, не будет. Выбирайте меня, и я обязуюсь два раза в год регулярно поднимать цены на воду, свет и отопление. Ни о какой лени больше и речи не может быть! Никаких: «потом», «опосля», «как-нибудь позжее» - и это правда, ради которой мы и живём в нашем городе.
При этих словах в животе Ана так заурчало и завыло, что несколько старушек в ужасе отшатнулись от него, решив, что мэр ещё и опытный политический экзорцист, способный своими речами изгонять из человека бесов. Чтобы не пугать бабушек и не злить наблюдавшего за ним милиционера, лже-журналист сделал вид, что направляется к трибуне. На самом же деле он решил быстрее вырваться из «психушки» предвыборной агитации. То, что дорога в ад вымощена благими намерениями, Ан знал, но что на этой дороге повстречает Николая - не догадывался.
- Привет, бугор! - услышал он и почувствовал, как чей-то кулак проверил, на месте ли у него почки.
Ан издал что-то…
- Ты чего молчишь, как Мальчиш-Кибальчиш на допросе? - улыбался Николай.
- Ну-ты-ду-рак! - беззвучно и очень медленно, одним словом и по слогам еле выдохнул Ан. - А ещё друг, называется!
Слово «друг» Николай прочитал по губам и опять улыбнулся, но уже улыбкой Чужого из фантастического фильма ужасов.
- Какой ты мне друг? Ты что, думаешь, если я с тобой пью, то я твой друг? Сечёшь, о чём это я?
- Сечёшь! - наконец-то нормально смог выговорить Ан.
- Так что заруби у себя на носу эту простую мысль, особенно тут - в эпицентре политических баталий!
- Каких баталий? Скорее, «болталий»! И не у себя, а себе на носу! Правду мне говорила одна девица: ты ещё заставишь меня лозунги писать! Э оно как на тебя этот дурдом подействовал! Могу один лозунг прямо сейчас предложить: «Не тронь святое, не то урою!»
Но вместо привычного сладкого мороженого признаний его таланта поэт получил глыбу льда непонимания в ответ.
- А почему ты не выступаешь, а трёшься здесь, как провинившийся холоп в барской прихожей? - спросил он.
- Я не оратор, я политический кормилец! Выступать с трибуны может любой дурак, мечтающий увидеть свою морду в вечернем выпуске теленовостей.
Ан не удержался от смеха:
- Значит, ты - не любой дурак? Ты в семье кормилец! Заботливый отец отбившихся от рук детей.
- Знаешь, друзяка, я уже жалею, что не утопил тебя в ванной на дне рождения Бухгалтера. Тогда ты мне показался нормальным пацаном!
- Ты мне тоже!
Челюсть Николая, ещё недавно угрожающая всему живому, нырнула в глубину молчания. После небольшой паузы он подвёл итог их неожиданной встрече:
- Ладно, живи! Скучно будет, позвоню!
Политический кормилец развернулся на девяносто градусов, сделал несколько шагов, и, не оглядываясь, махнул рукой кому-то или чему-то позади себя. «Наверное, дружбе!» - подумал Ан.
...События этого дня разрывали целостную картину представлений Ана о мировой гармонии на сотни противоречивых кусочков - предположений и недоумений. Сначала решил, что сошёл с ума прямо в кабинете ректора. Но постепенно успокоился, понимая, что действительность была реальностью, как и боль в области почки после удара Николая. К тому же на площади продолжали выступать сумасшедше-правдивые претенденты на сладкую жизнь. Казалось, что все они залезли к нему в голову и, взявшись за руки, начали водить хоровод. А самые любознательные кинулись изучать ещё и нервную систему - нащупали какие-то ниточки, дёргали за них, заливались диким смехом и пританцовывали на одном месте. Голова загудела, будто на её макушке только что установили столб высоковольтной линии электропередачи. Через мгновение появилось ощущение, что будущие народные избранники прекратили кружиться в дружном танце и принялись играть его головой в футбол на дьявольском чемпионате городской предвыборной кампании. Как ни пытался страдалец избавиться от надоедливых политиков, убивающих его сознание, ничего не получалось. «Шиш вам!» - звучало поочерёдно внутри, то возле левого, то возле правого уха, не давая жертве полоумных обещаний опомниться и прийти в себя. Но по какой идти дороге, чтобы вернуться к самому себе, Ан понятия не имел. Остановившись, увидел, что стоит на перекрёстке трёх дорог. Ему почему-то вспомнилась любимая волшебная сказка.
- Тоже мне, Иван-царевич выискался! - громко выпалил он.
- День открытых дверей в сумасшедшем доме, не иначе! - подвёл итог болезненным раздумьям Внутренний голос.
Услышав его, Ан так обрадовался, что готов был расцеловать первого встречного, но тут же передумал - из-за угла магазина показался инкассатор в сопровождении охранника с автоматом в руках.
- Как я тебе рад, дружище! - искренне признался будущий учитель Голосу и вдруг понял: его слова были правдой, лишь его правдой - собственностью, которой сейчас владел и которой не хотел ни с кем делиться.
- Я тебе тоже рад! - последовал такой же нелицемерный ответ. - Если сказать честно, то я даже скучал по тебе. Но ты был занят. Говорить со мной не хотел. Кричал на меня, когда я тебе говорил правду, помнишь?
- Помню, но не всё...
- А ты вспомни, вспомни! - решил взять власть в свои руки тот, кого лишили всякой надежды достучаться до совести господина.
Понимая, что сейчас Внутренний голос единственное существо, с которым можно откровенно поговорить обо всём, Ан решил не будить спящую собаку взаимного недоверия и непонимания, а чёрную кошку отчуждённости, что не так давно пробежала между ними, выгнать из памяти навсегда.
Почувствовав это, Голос также решил пойти на уступки. Его тембр стал шелковистее, а нотки дружелюбия украсили специфическую красоту его звучания:
- Ты бы лучше под ноги смотрел, а не то сейчас споткнёшься на ровном месте! Кстати, не знаешь, где именно находится то самое ровное место, на котором все спотыкаются?
- Никогда об этом не задумывался!
- А зря! Самое ровное место находится… а, впрочем, может, и не там.
- Самый пустой ответ из всех, что я слышал! - разочарованно пожал плечами собеседник, делая акцент на слове «самый». - Я думал, ты знаешь всё! Ты же сам - загадка природы! Языка у тебя нет, а говорить умеешь! Как ты это делаешь? И вообще, кто ты такой?
- Это долгий разговор! А если честно, я и сам не знаю, как очутился внутри тебя - может, заблудился?
- Что же это получается, бедный, бедный мой пилигрим, значит, у тебя, кроме меня больше никого нет?
- Почему нет? - искренне удивился Голос. - Я дружу со многими, правда, не все дружат со мной. Взять хотя бы тебя. Только заведу разговор, как ты…
- Знаю… Знаю! - перебил его Ан. - Кричу на тебя! Чуть не сказал, рот затыкаю! Нам бы давно уже стоило мирно поговорить за чашечкой кофе или рюмкой коньяка!
- Лучше коньяка! Я хочу признаться, только никому не говори, что мне нравятся спиртные напитки, а ты не пьёшь уже несколько дней. Я ведь не могу без тебя пойти в магазин и купить бутылку водки. А просить тебя - неудобно!
- Начал пить на почве алкоголизма! - довольно заурчал Ан.
Голос немного помолчал, а потом продолжил, как ни в чём не бывало:
- Вести праздный образ жизни мне нравится больше, чем вместе с тобой до полуночи сидеть за учебниками. Думаю, ты меня понимаешь!
- Понимаю! Сейчас мы проверим, кто ты на самом деле - крепкий орешек или крепкий горошек!
Голос рассмеялся. И в этот момент Ану показалось, что невидимые руки подхватили его под локти и понесли по улице. Слева и справа всё мелькало со скоростью двадцати пяти кадров в секунду, поэтому Ану ничего не удалось рассмотреть, и только тогда, когда частота кадров снизилась до привычных двадцати четырёх, в сознании отпечаталась вывеска на магазине, торгующем секонд-хендом: «Дешёвая одежда из богатых кварталов Европы!» Рядом - витрина, заставленная снизу доверху коньячными и водочными бутылками. На дверях красовалось объявление: «Курить запрещено! Пить можно!» Две молоденькие продавщицы сразу обратили внимание на покупателя, размахивающего руками и беседующего с самим собой. Влезать в этот странный разговор посчитали делом опасным и, на всякий случай, взяли в руки бейсбольные биты. Поймав на себе внимательные взгляды девушек, Ан перестал строить из себя примитивного шизофреника, громко убеждающего своё второе я, что на двоих бутылка водки под хорошую закуску - это нормально.
- Кстати, закусить чем найдётся? - метнулся он к продавщице, милой девушке. - Не бойтесь! Всё нормально! Просто у меня снесло крышу, и мы с другом хотим выпить!
Девушка улыбнулась так, будто на её хрупкую ножку только что уронили ящик с пивом. Видя, что клиент не буйный, взяла себя в руки, поправила причёску и сказала басом: «Пожрать - напротив! У нас - попить!»
- Хорошо! Краткость - сестра не только таланта! - улыбнулся Ан. - Тогда давайте попить!
И он стал искать взглядом, что бы ему выбрать. Глаза разбегались, а мысли путались: одной только водки на прилавке стояло больше тридцати видов. Коньячные этикетки считать не стал, решив ограничиться дружеской поддержкой продавщицы, чей голосок по своей силе с лёгкостью мог соревноваться с пароходным гудком. Девушка с пониманием отнеслась к просьбе клиента и стала увлечённо гудеть на весь магазин. Слушая её, Ан обратил внимание, что та не только подробно сообщала о всех-всех-всех достоинствах того или иного коньяка, но и навязчиво упоминала о заболеваниях, вызванных чрезмерным употреблением алкоголя. Устав слушать о циррозе печени, жутких расстройствах желудка, головной боли, тошноте, бессоннице на нервной почве, скандалах в семье, слезах жёны и детей, покупатель не выдержал и задал неожиданный вопрос, вызвавший замешательство у продавщицы:
- Зачем вы мне это всё рассказываете, хотите вызвать рвотный рефлекс прямо сейчас?
Девушка не сразу нашлась, что ответить.
- Это же правда! - наконец услышал он. - Мы всегда говорим правду, и ещё никто не жаловался!
- Справедливо! - заметил покупатель. - Что ж обижаться на правду, это ж не она спаивает людей. Всё верно, только тоскливо как-то стало. Дайте мне «Книгу жалоб и предложений», я напишу благодарность и попрошу, чтобы вас премировали досрочно. Вы хорошо справились со своей работой: ничего покупать не буду! Ухожу к вашим соседям - пожрать.
В продуктовом магазине Ан выслушал правдивую лекцию о вреде обжорства; о злоупотреблении мясом и особенно колбасными изделиями. Искренняя и восторженная речь ненормальной (как показалось Внутреннему голосу) работницы прилавка пошатнула и так слабую веру потребителя в свои физические возможности, а многократное употребление устойчивого словосочетания «жуткое расстройство» окончательно добило его желание перекусить на быструю руку. В «Книге жалоб и предложений» он с удовольствием написал: «гады!»
На улице опомнился, хотел вернуться и рядом со своим отзывом дорисовать ещё и дулю. Но Внутренний голос убедил этого не делать. «И так хорошо!» - подчеркнул он.
А хорошего было мало! Шагая в обратном направлении по пустынным улицам, Ану казалось, что мир, в котором он привык жить, выживать и приспосабливаться, вдруг сделал резкий крен и полетел в пропасть. Непривычный жизненный уклад вселял в него неподдельный ужас и уверенность в том, что это головокружительное падение завершится в приёмной местной психиатрической больницы. Врач захочет рассказать своему пациенту правдивую историю о расстройстве привычек и влечений или, ещё хуже, о шизоидном расстройстве - и тот свихнётся окончательно.
Тяжкие раздумья прервала ступенька крыльца «Нескладухи». Ан споткнулся, но не упал, а словно влетел в открытые двери.
- Орлята учатся летать! - услышал он в гулком вестибюле редакции нервный голос главного редактора. - Какими сквозняками занесло, ты же уволился? Ну что ж, пойдём поговорим, коль прилетел.
В кабинете бывшего шефа бывший журналист так и не смог объяснить себе, а заодно и Внутреннему голосу, почему в поисках ответов на непростые вопросы бытия он припархал именно в «Нескладуху».
- Что так тихо в редакции? - задал студент вопрос начальству, развалившемуся в кресле.
- В судах все! Писать некому! Никому не нужна правда - дешёвка, а не товар! Все правду знают, открыто её говорят, кошмар какой-то. Как выживать в таких условиях - ума не приложу. А чтобы тираж не падал, мы начали публиковать ложь. Дело пошло, я бы даже сказал, понеслось, но наш трюк раскусили читатели. Правда им не нужна, а ложь, понимаешь, унижает их человеческое достоинство. Дошло до того, что журналисты вообще перестали появляться в редакции, кошмар какой-то - послать некого!
- А ты пошли самого себя! Интеллигентные люди время от времени должны это делать! - почему-то перейдя на «ты», выпалил Ан.
Хозяин «Нескладухи» вывалился из своей журналистской кожаной импортной люльки, врос руками в столешницу и стал пристально всматриваться в гостя, обуревшего не в меру.
Прошло минуты три.
- Знаешь, в этом что-то есть! - вдруг дружелюбно сказал создатель городского общественного мнения. - В этом что-то есть! Газету надо переименовать из «Нескладухи» в «Да пошли вы все!» - название, конечно, длинновато, зато никто не сможет упрекнуть меня в неискренности… а также - лжи! Думаю, люди поймут и мою гражданскую позицию!
...Опомнился Ан уже на улице, понимая, что ничего не понимает. Вернее: он понимал, что мир сошёл с ума, а вот во сне или наяву - ещё предстояло выяснить. Попробовал себя ущипнуть - не помогло. Со стороны площади по-прежнему доносились крики претендентов на золотую любовь высшей пробы - народную! И тут Ана осенила догадка: надо пойти и найти обладателя резиновой волшебной палочки, любителя вытирать ноги об оппозиционеров. Судя по всему, милиционер не упустит возможности огреть палицей человека, плюнувшего на его ботинок во второй раз. «Если я сплю, - размышлял Ан, - то после такого удара, наверняка, проснусь как от кошмарного видения, а на голове синяка не будет. А если это не сон, и синяк появится, значит, слова Дарьи Петровны сбылись, и Земля таки налетела на небесную ось!»
Опять влившись в дружные ряды жертв политической агитации, смелый экспериментатор и покоритель милицейских сердец не переставал удивляться происходящему. В этот раз у микрофона красовался некий господин Колков с огромным «кровавым» плакатом в руках: «Умру, отстаивая интересы каждого своего избирателя!» Оратор с колодезным скрипом в голосе призывал народные массы выбрать именно его, правдиво признавшись, что своих избирателей он с лёгкостью может пересчитать по пальцам: жена, тёща, пятеро детей и дальний родственник в селе, считавший, что уже давно пора поделить коллективную собственность по справедливости, отдав землю ему, а самих колхозников - колхозу!
- Хочешь, когда пойду голосовать, отдам тебя этому идиоту, который воистину тут не один? - спросил Ан у Внутреннего голоса.
Тот шутку оценил и категорически потребовал досрочно прекратить эксперимент с милиционером и его резиновой волшебной палочкой.
- Ну плюнешь ты ему на ботинок! Получишь дубинкой по голове! Что, ради этого стоило жить?
Ан сделал вид, что на собеседника не обращает внимания. На самом же деле - старался не пропустить ни одного слова. И, наконец, услышал то, что давно уже понял и решил сделать сам.
- Вместо того, чтобы проводить дурацкие эксперименты с представителями власти, ты бы лучше воспользовался возможностью проверить свои и чужие чувства. Пойми, мы в городе, где все говорят правду! Проверь себя: готов ли ты высказать человечеству всё, что думаешь о нём. А заодно поинтересуйся у него, что оно думает о тебе.
Ан трижды уговаривать себя не дал - хватило и двух раз. У него появилось непреодолимое желание срочно узнать, что думают друзья о нём, и так ли он им дорог, как они ему.
- С Николаем всё ясно! Политический кормилец не может прокормить всех, а вот обидеть весь мир ему наверняка удастся! Друзяка! А я думал, что друг! - сообщил он свой первый вывод Внутреннему голосу.
Услышав, что его поняли, Голос радостно залепетал:
- Вот и славненько… и славненько… славненько! Правда того стоит… того стоит… стоит!
Поэту понравилась дружеская активная поддержка, но уже через полчаса не выдержал и мягко попросил Голос заткнуться, объяснив просьбу желанием сосредоточиться на главном - на правде или истине, как бы её не называли люди.
Замолчать Голос не согласился! В качестве неоспоримых доводов привёл слова Прокопа Свиридовича Серко: «Мы - это что-то одно, а вы - это что-то другое...» И пока Ан соображал, к чему это было сказано, Голос мастерски сымитировал речь Голохвостого: «Потому ежели человек вчЁный, так ему уже свет переворачивается вверх ногами, пардон вверх дыбом. И тогда когда тому, одному которому, невчЁному будетЬ белое, так уже ему, вчЁному, которому, будет уже как ну рябое!»
Сказать, что Ан засмеялся - не сказать ничего! Он заржал посреди улицы, как конь, которому наездник только что заехал шпорой в его гордыню. Необузданное ржание перепугало маленькую девочку и родительницу, поедавших с завидным аппетитом на лавочке мороженое. Мама от неожиданности всего лишь проглотила ледяной кусок, а дочка, прежде чем стать заикой до конца дня, умудрилась отшвырнуть лакомство метров на пять, попав бродячему псу в глаз. Тот подпрыгнул на месте, а потом рванул по улице изо всех своих спринтерских сил, обгавкивая (на всякий случай) каждого, кто попадался ему на пути. А когда к лаю добавился чей-то истошный крик, Ан ускорил шаг, ни разу не оглянувшись на мамашу, чей разъярённый взгляд, казалось, выжигал всё живое.
- Ну ты даёшь! - опомнившись, сказал Голосу. - И как ты всё запоминаешь? Я могу только несколько слов, не более!
- О подсознании знаешь? - услышал вопрос вместо ответа.
- Слышал, и…?
- Люди придают значение только приставке «под», совсем не обращая внимания на само «сознание»!
- И чё?
И тут Голос «выложил» то, от чего Ан чуть не умер со смеху во второй раз: «Когда человек не такой, как вообще, потому один такой, а другой такой, и ум у него не для танцевания, а для устройства себя, для развязки свого существования, для сведения обхождения, и когда такой человек, ежели он вчёный, поднимется умом своим за тучи и там умом своим становится ещё выше Лаврской колокольни, и когда он студова глянет вниз, на людей, так они ему покажутся такие махонькие-махонькие, всё равно как мыши... пардон, как крисы... Потому что это же Человек! А тот, который он, это он, он тоже человек, невчёный, но... зачем же?! Это ж ведь очень и очень! Да! Да! Но нет!»
Убедившись в феноменальных способностях своего загадочного второго Я и насмеявшись вволю, студент (он же начинающий поэт; он же бывший бригадир и несостоявшийся журналист) решил скоротать дорогу домой за дружеской беседой.
- И как ты всё запоминаешь? - перестав кашлять от смеха, повторил он слово в слово свой вопрос. - Неужели знаешь всё, или только то, о чём я однажды читал или смотрел по телеку?
Поломавшись минуты две для приличия, искупавшись в лучах славы, Голос как можно доходчивее рассказал о своих феноменальных способностях. И хотя он красноречиво, в течение часа, убеждал в своём преимуществе над остальными средствами массовой информации, суть его слов сводилась к простому и примитивному выводу: он самый осведомлённый и умный на земле!
- Ладно! - согласился Ан. - Если это так, устрою тебе экзамен, и, поверь, не самый лёгкий! Коль мы находимся в городе Правда, тебе будет трудно, в отличие от меня, соврать! Я ни во что не верю! Правда для меня - просто понятие! Слово из словаря! А ты, насколько я тебя понял, представляешь некую высшую силу, которую мы, глупые людишки, называем истиной и которую пытаемся найти где угодно, только не в самих себе.
- Давай, спрашивай!
- Ты сам должен знать, что я хочу знать!
- Что такое правда?
- Именно! Или тебе снова напомнить о словаре?
- Не надо! Я и все земные слова - одно и то же. Чтобы помнить самого себя, мне словари не нужны. Тебе, думаю, будет сложновато сразу во всём разобраться! А может, и нет… Вспомни, как ты пишешь!
- Просто записываю!
- Правильно! Ты записываешь то, о чём раньше не знал и не догадывался о его существовании. Но где-то ж оно было? Кто-то рассказал об этом? Если б не ты записал стих - другому поэту нашептали бы его! Вопрос только в том, кто первый... Один - лёг спать, выключил свет… А тут - стихи! Это ж вставать надо, искать бумагу и ручку… Думает: утром вспомню! Просыпается - ни одной строчки в голове! А другой - вскакивает, как сумасшедший, посреди ночного мрака! Грудь вздымается! Пульс учащается! Давление зашкаливает! Руки трясутся от нетерпения! И каким-то внутренним зрением начинает улавливать слабый огонёк, освещающий путь туда, где сбываются все мечты… Раз - и стихотворение родилось! Не зря твоя будущая знакомая студенточка, Надежда, всем доказывает, что хорошие стихи спасут мир! Не одна красота уже! А красота и надежда на чудо, как у больших поэтов в произведениях. Красота без надежды - кусок мрамора, из которого, ну, чтоб никого не обидеть, можно сделать что-нибудь полезное. Мраморными плитами выкладывают пол в прихожей своей дачи. Красиво? Дорого и красиво! Надоест - можно продать. Красиво, но можно продать. Роза - тоже красота. Но без надежды на чудо - всего лишь цветок. Продаётся на каждом углу. Рассвет не купишь - каждый раз дарит нам надежду на чудо! А вдохновение - чудо и есть! «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать!» Поэтому и покупают картины Ван Гога за бешеные деньги. Вдохновеньем владеть хотят, чужую надежду заполучить мечтают. Страдают, если не урвут хоть что-нибудь от божественного дара и той стихии, которую люди называют вечностью. Покупают. Вешают на стены. Хвастаются. Говорят, что коллекционируют… Вруны! Они латают этими картинами чёрные дыры своей души! Страшно им без красоты внутри себя, без стихов и музыки, живописи и архитектуры, философии… Надежда на чудо - спасёт внутренний мир человека! С красотой вместе, конечно! Поэты и спасут! Ты ведь тоже хочешь быть одним из них, наивно полагая, что они пишут именно стихи.
- Стихи! - удивился Ан. - А что же?
- Это плохие поэты пишут стихи. Хорошие - создают мир, а ему без надежды нельзя! Так что прекращай фигнёй маяться! Начни с чего-то маленького - создай какую-нибудь планету в душе и подари ей чудо!.. Что-то мы заболтались, так можно идя по дороге - и с дороги сбиться! Кажется, ты хотел узнать, что такое правда?
- Хотел! И сейчас хочу!
- Тогда, чтоб всё сразу понял, расскажу чужую историю, ведь чужих историй не бывает! - начал Голос. - Утверждают, что Ходжу Насреддина, путешествующего по Европе, пригласил к себе король. Он пожаловался на своих подданных, считая их чрезвычайно лживыми. И тогда Насреддин сказал так: «Ваше величество, истины бывают разными. Прежде чем использовать относительную истину, люди должны познать реальную истину, но они всегда стремятся поступать наоборот. В результате истина легко подменивается ложью». Король мало что понял из того, что сказал ему гость, но пообещал найти способ заставить подданных говорить правду. Утром перед центральными городскими воротами возвышалась виселица. Глашатай объявил, что каждый входящий в город обязан говорить правду капитану королевской гвардии. Первым в город вошёл Насреддин.»Зачем ты пришёл? - спросил капитан. - Отвечай правдиво, или за ложь отправим на виселицу!» «Я пришёл в город, чтобы меня повесили», - ответил мудрец. Капитан удивился и заявил, что не верит путнику. «Если я солгал, повесьте меня!» - услышала стража в ответ. «Но если мы повесим тебя, это будет означать, что ты сказал правду?» - задумчиво сказал капитан.
«Вот именно!» - ответил недавний гость короля и спокойно пошёл дальше.
Внутренний голос замолчал, давая понять, что на вопрос Ана ответил.
- Постой! - вырвалось у того. - Хочешь сказать, что правда лишь тогда становится правдой, когда люди готовы за неё умереть?
- Каждый решает сам! Ты готов умереть за свои стихи?
- Нет! - на всю улицу крикнул начинающий писатель. - Но если я не буду писать стихи или, как ты говоришь, создавать мир, то незачем будет жить… Это правда! Я могу пройти в твой город?
- Да, только помни: виселица - это не самое страшное!
- Я уже понял! Самое страшное - писать, писать, писать, но так и не написать ничего!
...Дорога домой - главная дорога! Тот, кто думает, что просто идёт по привычному для него маршруту - ошибается. Так или примерно так думал искатель правды, мысленно шагая по безлюдным переулочкам своей памяти. Вспоминать отдельные моменты из своей жизни, с одной стороны, было приятно, с другой - полезно. Время летело незаметно. Расстояние не ощущалось. Усталость не чувствовалась. «Вот здесь, на углу дома, я впервые поцеловал девчонку! Как же её звали - Валя, Ира? И в каком классе это было? Помню: шли из школы, я нёс её портфель. А потом взял и поцеловал в щечку. Кажется, в первом! Как можно было такое забыть?» - терзал себя Ан, пытаясь вспомнить то первое, ни с чем не сравнимое ощущение от дружеского поцелуя и непонятного желания, ни с того ни с сего подтолкнувшего на такой странный для первоклассника поступок.
- Не хочешь вспомнить, как впервые получил по морде? - вдруг, будто упав с печи, спросил Внутренний голос.
- Чуть что, сразу - про морду… Ты чей друг, мой или медведя? Мог задать и другой вопрос! Не помню!
- А я помню! По роже тебе заехал пятиклассник Вова в том скверике! Заехал за то, что ты отказался вывернуть карманы.
- А зачем надо было выворачивать карманы?
- А за тем самым, - как говорил Купи-продай… Пятиклассник и страшный хулиган Вова деньги сшибал на томатный сок и тошнотик… Вспомнил?
- Нет, но пирожки с мясом не забывал. Были такие, да время сожрало их вместе со страной. Хотя бы их оставило народу!
Внутренний голос рассмеялся и предложил поговорить о продажных политиках.
- Пошли они все… - не выдержал Ан. - Нам они не нужны! У них всегда был отменный аппетит - нас могут проглотить вместе с мечтами! Но мир, что мы создаём в душах, не для их алмазных зубок!
- Молодец! - похвалил Голос. - Начинаешь понимать, что душа стоит дороже всех вместе взятых заводов и нефтяных вышек; всех золотых слитков и предвыборных речей. Может быть, из тебя ещё получится что-то путное, и ты взлетишь над суетой, написав что-нибудь достойное, а не то, от чего тащатся твои собутыльники. Настоящая литература имеет продолжение во времени и пространстве. Кроме длины, высоты и ширины у неё ещё есть одно измерение. Его можно назвать миром. Именно там и растут те молодильные яблочки, за которыми скакал на Сером волке Иван-царевич. Именно там можно испить живой и мёртвой водицы, а потом победить трёхглавого Змея.
- И переспать с Бабой-ягой! - улыбнулся Ан. - Оплакать Колобка, подорвавшегося на противопехотной мине где-то в тридевятом царстве. Ты бы ещё про Лису Патрикеевну вспомнил, способную обмануть даже мудрого льва!
- А ты зря ехидничаешь! Утверждают, что Наполеон любил говорить, что часто бывает то лисой, то львом… А не императором, понимаешь?
- Не очень!
- А ты подумай!
- Он что, сказки любил? Сказка ложь, да в ней намёк - сотни рож, один пенёк!
- Чтобы управлять людьми, надо знать, когда быть лисой, когда львом! Стихами тоже управлять можно, не задумывался?
- Некогда было! Сейчас - могу!
- Подумал?
- Подумал, да о другом: гадом быть не хочется. Помнишь, на литературной студии девчонка, Вера, странная такая, читала чьи-то стихи. Один я переписал и выучил:
Это не ложь, а лжица -
Малая, но нужда…
Рядом в кровать ложится
Та, что сказала: «Да».
Ветер с цепи сорвался.
Грязь на лице и без.
Девочка, в ритме вальса
Кто нас закружит - бес?
Ночь упадёт.
В затоне
Станет темней вода.
Чёрное небо тонет…
Продал себя за «да»
Той, что вильнула задом,
Мило шепнув: «За так…»
Только б не стать мне гадом,
Сеющим в душах мрак.
Девочка, та, что рядом,
Вытрет с лица печаль.
Сладким поила ядом
И не жалела чар.
Выскочу вдруг из плоти -
Был же в душе запас!
Да на высокой ноте
В низком свеченье сгас.
Малая ложь - не лжица.
Малая ложь - всё ложь.
Светлые раньше лица
Были у наших рож.
Имя поэта забылось… Не помнишь?
- Нет! - ответил Голос. - Ты когда про гада сказал, думал, прочитаешь другое:
Не знаю сам, откуда,
Откуда всё взялось.
Вчера была простуда,
Сегодня - новый гость
О том-о сём болтает
И смотрит сквозь меня:
- Там тает снег?
- Не тает!
- Добавить бы огня…
И быстро так моргает.
И шепчет, как шипит.
Политиков ругает
И пиво пьёт «Пиит».
Откуда он, откуда -
Я головой верчу:
- Ты, может быть, Иуда?
- Иудой не хочу…
- А кем ты, тайный, хочешь?
- О том лишь я молчу!
- Не то чтоб ты уж очень
Был хитрый, - хохочу.
- Не то чтоб очень хитрый,
Но не овца овцой.
Заманишь и пол-литрой,
Ну той, что с хреновцой.
- Да ты, как видно, ушлый,
Всё знаешь - что и как.
- Я покупаю души
За вечный за пятак.
Продай! Тебя не трону,
Ведь наша жизнь - как дым…
- Сниму-ка я икону.
Посветим, поглядим.
Сорвался гость незваный
И прыгнул прямо в сад.
Я думал, просто пьяный -
Чего надумал, гад!
Видишь, гады разными бывают - реальными и сказочными. Одни жрут всех без разбора, другие умело с дороги сбивают. Львов и лисиц прикончили, за козлят взялись.
И Внутренний голос замолчал. Ану показалось, что тот задумался над чем-то, что давно мучило его, а мирская суета отодвигала поиски ответа на самый дальний план. Прошло минут десять, прежде чем (одновременно везде и нигде) зазвучал голос собеседника:
- Странная эта девушка, Вера. Раньше среди твоих воспоминаний я её как-то не замечал. Да и на студии тоже! Сидит себе в уголке. Молчит. Молчит. А потом как вскочит, как выдаст что-нибудь этакое… Сразу и не поймёшь! До меня только сейчас дошла её сказочка...
- Не-а, не помню! Не до сказок мне было. В «дипломате» три бутылки водки лежали. После студии несколько человек остались. У кого-то банка мёда оказалась. Мы всё смешали и выжрали ложками. Так что не до сказок было, не до мудрости народной!
- А зря, сказочка непростой оказалась. Я её хорошо запомнил, но понял только сейчас:
Сказка - ложь, да в ней намёк...
Вечно тлеет уголёк.
Слово зреет в тишине.
Рыщет Серый волк во мне.
Год за годом, день за днём,
Слава Богу, что живём.
И полцарства получили,
И в полях не полегли,
И в темнице не почили...
Жаль, коня не сберегли.
Книги мудрые листали -
Что порвали, что прожгли.
Из копытца пить не стали -
Вслед за стадом не пошли.
В узелок пути связали,
За предательство простили...
Правда, яблоко украли
И коня не оживили…
Понял, что красть плохо? А про копытце только сейчас дошло: «Из копытца пить не стали - вслед за стадом не пошли…» Вспомни сегодняшнюю предвыборную кампанию - и тебе всё сразу станет ясно! Понимаешь, нельзя пить воду из копытца тех, кто уже принадлежит стаду… Козлов! Не надо идти за козлами! А ещё - коня жалко… Такие вот они, сказочки у Веры!
- Классно ты всё подмечаешь! Мне бы так! Может, и я тогда бы смог что-нибудь написать? Ну, что-то толковое! Я знаю, что я поэт, только создать ничего не могу!
- Не расстраивайся! Я в тебя верю, даже если никто не верит! Пойми главное: четвёртое, пятое, шестое и другие измерения - ты сам… Не какой-то там параллельный мир или альтернативная и призрачная реальность, а живая фантазия, имя которой - человек. Когда ты в это поверишь - тогда и напишешь своё первое настоящее стихотворение. Его никогда не забудешь, как свой первый поцелуй. А имя той девчонке из первого класса можешь дать любое, ты же писатель. Да, кстати, писатель не выдумывает и не пишет, он даёт, точнее, отдаёт людям то, что ему не принадлежит. А если не отдаст, останется вором навсегда, и его на высшем суде осудят за кражу. Но есть одна загадочная история, оправдывающая воровство! Её должен знать каждый литератор! Вспомни Прометея - украл, чтобы отдать! Не думал, какая связь между писательством и кражей огня?
- Не-а! - честно признался Ан.
- Слово - огонь, а писатели крадут его у богов. Поэтому рукописи и не горят! Как огонь может сгореть в огне? Никак! Да, именно те рукописи и не горят! Тут и догадываться нечего, какие! Можешь, конечно, возразить, что я загнул насчёт божественного огня! Но вспомни ещё одно стихотворение. Вера читала. Ты тогда с ней поругался. Помнишь?
- Что спорил, помню! А стихи - нет!
- А я напомню:
Где журавль - там и синица;
Там, где плот - там и плотва;
Что не киснет - не кислица;
Что без Бога - не слова.
Просияло?
- Осветило углы! Но что я оспаривал? Всё правильно!
- Растём! - обрадовался Голос. Совсем другой коленкор получается! Теперь осталось совсем немного: поверить, что сможешь согреть украденным божественным словом всех, умирающих от холода и пребывающих в темноте своего невежества.
- Не знаю! - неуверенно сказал Ан. - Но мне нравится. Очень похоже на правду!
- А если соврал? А если правда сама сбрехала?
- Абсурд получается!
- Притча одна есть - многих пошатнула! Особенно искателей правды… Рассказать?
- Валяй!
- Один человек пошёл искать правду. Долго бродил по белому свету, но её нигде так и не встретил. Забрёл на Тибет. Зашёл в монастырь. От монаха узнал, что правда живёт у них в небольшой комнатушке. Обрадовался путник! Нашёл комнату - и увидел в самом тёмном углу что-то страшное, кутающееся в грязное одеяло. Человек сорвал его и в ужасе отшатнулся. «Ты - правда?», - спросил он. «Да», - прозвучало в тишине. «Но ты такая ужасная и безобразная! Как рассказать о тебе людям?!» «А ты соври, и тебе все поверят», - услышал в ответ.
- Ты чему меня учишь? - не найдя других слов, выпалил Ан. - Умеют же писать, а!
- Притчи не пишут! Успокойся! Их записывают, а это большая разница.
- Не понял!
- А ты подумай! И об этом тоже: многие люди за деревьями не видят леса. Вот и всё!
Ан резко остановился, и ему показалось, что Внутренний голос, не обращая на него никакого внимания, пошёл дальше. Стало тихо-тихо… Не выдержав безмолвного давления, начинающий поэт стал трясти головой, словно пытался избавиться от воды, попавшей в уши. Тряс до тех пор, пока не почувствовал, что земля качнулась под ним и оторвалась от ног. Прекратив издеваться над собой и закрыв глаза, стал кружиться внутри себя, словно в детстве на карусели, понимая, что тошнотворное головокружение, как и «землетрясение чувств», может вызвать «цунами» откуда-то из глубины желудка.
- Хватит балдеть! - не выдержал Голос. - Не в космонавты готовишься! Так летать не научишься! Голова припадочным писателям не игрушка! Держи спину ровно!
- Я писать брошу! - распустил нюни Ан и медленно пошёл, словно поплыл по невидимым волнам невидимого моря.
Голос не удивился.
- Можешь не писать, не пиши! - хлюпнул, будто скользнуло весло по гребню волны. - Эту истину каждый школьник знает, а ты, видать, до неё не дорос! Очнись, наконец! Человек рождён для счастья, как птица для полёта! Понимаешь, для счастья! Научись летать!
- Я высоты боюсь!
- Знаю! Но ты же - летал! Помнишь: ночь, лавочка, незнакомая девчонка в твоих объятиях. Целуетесь как сумасшедшие! Я подумал, что вы с цепи одиночества сорвались! Помнишь? Тогда впервые ты и взлетел! И ничего, выжил! Как оказалось, высота тут не при чём. Хотел летать в объятьях незнакомки - и летал. А с поэзией - кишка тонка! Она тоже - незнакомка! А Муза - баба, соскучившаяся по твоей любви, преданности, вниманию и ласке! Хочет из твоих уст услышать такое, чего не слыхала от других. А ты:
/Послушай, Олег, ни с того ни с сего,/ Но выйдешь ты, князь, за коня своего!/ Или ещё похлеще: «Добрая фея волшебной палочкой забила на смерть Золушку». Разве это смешно? Не этого ждёт Муза. Попробуй взять её за руку и пригласить на танец на вершине Эвереста!
- Ты хочешь, чтобы я упал и расползался?
- Хочу, чтобы ты перестал корчить из себя идиота. Это место уже занято, радуйся!
- Место Мастера тоже!
- Занято? - не своим голосом перекривил собеседника Внутренний голос. - В автобусе сидячие места всегда заняты! Раньше надо было побеспокоиться о билетах. Постоять придётся, пока кто-нибудь не захочет выйти. Дорога на Парнас долгая! В пути разное бывает...
- Что бывает? - непонимающе пожал плечами Ан.
- Да, тяжёлый случай! Думаю, надо будет попросить какого-нибудь идиота всё-таки подвинуться…
- Ты это брось, не спрыгивай с темы! Колись: что бывает?
- Бывает - любовь убивает, и счастье уже не спасает! Ничего я тебе говорить не стану. Сходи сам, посмотри!
- На Парнас? Хватит с меня твоих издёвок!
- Может, и хватит! Нервный стал! Тебе попить что-нибудь надо - затормозить себя немного.
- Ага, тормозной жидкости!
Внутренний голос рассмеялся:
- Серьёзный разговор не получился! Ты сейчас беременный шутками по самые уши. Вижу, как тебя разбирает. Придумал что-то?
- Как раз по теме: «Петух, тебе попетушествовать не хочется?»
- Неплохо, да куража не хватает! Смешно, а душа не веселится! «Веселится и ликует весь народ», а не смеётся! Литература - это ещё и весело! «Вместе весело шагать по просторам, по просторам…» Смешно шагать не хочется.
- Постой, смеяться разве плохо? - сказал Ан вслух, как раз в тот момент, когда мимо него проходила симпатичная девушка в ярко-красном свитере.
- Почему плохо? - непонимающе заморгала та и схватила Ана за руку. - Мы знакомы?
Понимая, что в «автобусе для идиотов» место для него сейчас появится, Ан состроил умное лицо:
- Мы проводим опрос. Нас интересует ваше мнение.
- Мы - это кто? - поинтересовалась невинная жертва идиотизма.
«Я со своим Внутренним голосом», - решил сказать правду Ан, да передумал, представив себя в пустом автобусе. Поменяв тон на официальный, заявил:
- Служба безопасности страны!
- Вам что, заняться нечем? Ловили бы наркоманов! По улице спокойно пройти нельзя - с дурацкими вопросами пристают! Если вы действительно тот, за кого себя выдаёте…
- Идиот? - перебил её Ан.
- Но если вы действительно тот, за кого себя выдаёте, - повторила случайная жертва, попавшаяся в сети подозрительного тайного агента секретной службы, - я отвечу: смех - это хорошо, а смех без причины - признак начальника-дурачины. Так и передайте своему руководству!
Глядя вслед очаровательной респонденше, Ан пошутил: «Флаг по городу гуляет…» А потом, уже серьёзно, добавил: «Классная такая… Настоящая».
Откуда-то из прошлого выскочила строчка: «Девушка в красном, отдайтесь несчастным!...»
И тут он почувствовал, как в груди разлилось привычное тёплое чувство, щекочущее душу своим воздушным прикосновением. Быстро достал ручку и блокнот. Через несколько минут Ан уже дописывал новое стихотворение:
Есть в наших селениях бабы -
Дорог не пугают ухабы!
В горящую избу заходят
И быстро порядок наводят.
Коня на ходу остановят,
Пока отбивную готовят.
Любимого мужа в постели
Три раза проверят на деле.
Не плачут. Не стонут. Не сохнут…
Однажды тихонько лишь охнут…
И в жизни не скажут, что слабы,
Разгладив ладошкой ухабы...
- Не можешь, чтоб не ёрничать? - пробурчал Внутренний голос.
Ан решил защищаться и вдруг увидел, как из открытого окна на втором этаже пятиэтажного жилого дома выпал голый мужчина.
- А-а-а-ё-б-с! - успел крикнуть «гусь лапчатый», прежде чем приземлился у ног бог весть откуда взявшегося милиционера, как две капли воды похожего на того, что ещё недавно, на центральной городской площади, во время предвыборной кампании, защищал от «тёмного» народа демократическо-экономические завоевания политически просвещённых крикунов. От неожиданности милиционер не только подпрыгнул на месте, словно наступил на змею, но и умудрился с вершины своего нового спортивного рекорда опознать в случайном прохожем Ана и, от внезапной радости, что он воистину не один, дружески помахать ему своей волшебной резиновой палочкой.
Пострадавший оказался в сисю пьяным. Падение с четырёхметровой высоты отрезвило его ровно настолько, насколько вообще может отрезвить падение с высоты второго этажа. Ну не успел он за долю секунды из конченного бухарика превратиться в убеждённого трезвенника! Не смог! Стоя на четвереньках, разговаривал на тарабарском языке, то ли со своим ангелом-хранителем, то ли с бесом, попутавшим его и заставившим выглянуть из окна проверить, не идёт ли дождь. Его постоянно «гавкающая» супруга, собиралась идти на улицу выгуливать двух непоседливых собачек, а ему, любящему супругу, было совершенно небезразлично: намокнут ненавистные зверюги или нет. Со стороны его речь напоминала что-то среднее между звуками «му-му-и-му» и писком «умирающего» воздушного шарика. Тут-то и пригодилась волшебная резиновая палочка нового знакомого Ана. Хватило и трёх ударов по голому заду, чтобы катапультировавшийся из квартиры перестал изображать из себя корову, так и не научившуюся летать. В его глазах сначала рассеялся туман непонимания, а потом зажглись две газовые конфорки страстного желания закипятить свой разум на медленном огне проснувшейся от милицейских ударов совести. Разогретый до нужной кондиции разум дал чёткую команду вестибулярному аппарату, и тот указал бедолаге не только все четыре стороны света, но и провёл жирным пунктиром линию горизонта за красной харей в погонах и длинноволосой мордой, заливающейся смехом. Непостижимая высшая сила переключила его внутреннее зрение, - словно фары автомобиля с дальнего света на ближний, - и алкаш увидел себя голого в объятьях двух незнакомых мужчин.
- Какого хрена? - спросил он того, кто был в фуражке.
И полез целоваться.
Милиционер от жизни ожидал всего, что угодно, только не сладких поцелуев и крепких мужских объятий. Заехать между ног будущему арестанту он побрезговал, решив, что удар волшебной палочкой по «куску дерьма» сполна утолит его невыносимую жажду крови. Удар получился отменным! Звонким! Если бы не вопли трезвеющего будущего подсудимого, можно было бы насладиться им ещё раз.
- Ну что, сволота, долеталась? - задал протокольный вопрос разъярённый милиционер.
Голая «сволота» заморгала, пытаясь осмыслить свою неудавшуюся жизнь; зарыдала и начала густо удобрять слюнями самую родную в мире землю. Вскоре, со стороны двора послышался собачий лай и вопль обезумевшей женщины.
- Жена! - облегчённо вздохнул милиционер и подарил Ану неофициальный взгляд. - Сейчас она ему даст! Главное чтобы собаки не отгрызли его колбасу. В участок переть не хочу, но в морду с удовольствием заехал бы!
После пятнадцатиминутного разбора полётов будущий закоренелый преступник превратился в жалкого слесаря обанкротившегося частного ЖЭКа. Знаток сливных бачков и пластиковых унитазов оказался милым добрым человеком, пьющим с горя после потери любимой работы - выгребать чужое дерьмо из колодцев, затопленных под самое не могу.
- Мы чем-то с тобой похожи! Очищаем мир от всякого… - сказал милиционер сантехнику и недружелюбно посмотрел на Ана.
Поймав на себе очередной «очистительно-правоохранительный» взгляд, студент понял: пришло время поблагодарить весёлую компанию за доставленное удовольствие и попрощаться с нею навсегда. И если бы не собаки, всё так и вышло. Но две злобные сучки никак не хотели оставить его без своего собачьего внимания. Лишь только Ан ускорил шаг - за его спиной раздался такой лай, что ему ничего не оставалось делать, как остановиться и притворится невинной молоденькой берёзкой, растущей прямо посреди тротуара. Собак это успокоило. Гавкнув несколько раз на «берёзку», они помчались за легковушкой, пытаясь облаять её от руля до багажника и укусить за левое заднее колесо. Автомобиль вместе с собачьим лаем повернул на перекрёстке вправо. Ан зашагал быстрее прежнего в противоположную сторону. Но расслабляться было ещё рано - чёрный кот в любой момент мог перебежать ему дорогу.
«Только попробуй, скотина!» - мысленно произнёс он и показал животному кулак.
Кот сделал вид, что «предупреждения» не увидел, но и перебегать дорогу не стал. Зато кулак заметила старушка, сидевшая на лавочке в окружении двух десятков чёрных, как сажа, котов. «Хулиган!» - закричала противным голосом бабуля, страдающая дальнозоркостью. Коты рванули в разные стороны, и как минимум десять из них не только перебежали дорогу перед Аном, но и сделали несколько чёрных кругов вокруг него. Не зная, как бороться с коварной тёмной силой, взявшей его в окружение, учитель-атеист впервые перекрестился. Злые духи вприпрыжку разбежались. Ан вздохнул с облегчением и сквозь тьму первобытного страха метеоритом полетел домой.
Переступив порог квартиры, Ан загрустил - его никто не ждал. Где Люба - правду знать не хотелось. Мысли кружились в голове смерчем, втягивая в себя увиденное за день и выбрасывая за пределы здравого смысла всё непонятое. Проще было представить устройство Вселенной, чем постичь иллюзорную реальность, в которую каким-то дивным способом его занесло. Она была той страшной правдой из древней притчи. А родной город - похожим на самого себя до неузнаваемости, как осенняя лужа, где с одной стороны - отражение небес, а с другой - небо с клочками бумажек, сигаретными бычками, чёрными гнилыми листьями и грязью на самом дне.
В душе штормило, отчего и тошнило! Нет, не тошнило, а было как-то противно! Ну, в смысле хотелось думать о чём-то светлом и хорошем, а в голову лезла всякая гадость. И что самое обидное - гадость в голову таки залезла и начала умащиваться поудобней, не забывая нашёптывать, что все люди сволочи, а вот она, гадость, нет. Чтобы хоть как-то заткнуть рот новой хозяйке своей головы, Ан решил выпить. Но выпивки в доме не оказалось. Расстроился. Начал искать сигареты. Не нашёл. Поговорить было не с кем - Внутренний голос молчал.
- А не позвонить ли мне Бухгалтеру? - сказал вслух заложник плохого настроения и поднял трубку.
Сигналы вызова с отрегулированной периодичностью то появлялись, то исчезали в глубине непонимания технической мысли, «додумавшейся» до такого, теперь уже привычного, средства связи.
- Да! - раздался знакомый голос в правом ухе Ана. - Говорите, и вас услышат!
- Это я! - без особого энтузиазма прохрипел студент.
- А это я! - услышал в ответ. - И что?
- Ничего… Тошно как-то!
Бухгалтер засмеялся:
- Философом становишься! Поэзию забросил?
Ану показалось, что собеседник издевается не над его словами, не над ним, а над жизнью, которой он не мог дать лад. Хотел обидеться, но, представив друга с бутылкой бренди в руках, мягко улыбнулся.
- Знаешь?! - сказал он.
- Знаю! - грубо перебил Бухгалтер. - Но пить с тобой больше не буду. Звонил Николай… Сказал, что ты дерьмо, о которое он сильно замарался. Так что, старик, прости: мне компаньон дороже наших дружеских застолий! Да и твой выигрыш, действительно, простить не могу. А деньги тебе давал так - для развлечения. Разве это деньги! В общем, аккуратней глотай слюну - у меня обед!
Услышав, что Бухгалтер, не попрощавшись, положил трубку, Ан осознал: лучше не оглядываться на прошлое, чтобы не превратиться в соляной столп. Страшно навечно остаться глупым и наивным неудачником, мечтающим сделать людей счастливыми, но, по какому-то злому и нелепому недоразумению, забывшим про себя. Стало совсем плохо. И это «совсем плохо» сначала наэлектризовало кончики пальцев до такой степени, что показалось - ещё чуть-чуть, и он сможет выстреливать электрическими разрядами из своих конечностей. Потом «совсем плохо» разлило по телу странную усталость, описать которую можно было несколькими словами, единственными и точными: «Надоело всё, надоело, надоело!» Потом «совсем плохо» несколько раз качнуло Ана из стороны в сторону. Чтобы не упасть, пришлось схватиться за дверную ручку. Воздуха не хватало - он замер у самого лица и не вдыхался в лёгкие. Казалось, кто-то невидимый сдавил шею чугунной пятернёй. Лицо налилось кровью. В глазах появились маленькие чёрненькие «вертлявые» шарики. Их было много. Они вращались с бешеной скоростью и улетали куда-то вглубь сознания. «Наверное, поднялось давление», - подумал Ан и полез в шкаф за тонометром. Померял на левой руке. Удивился: сто шестьдесят на сто десять! «Прежде такого не было!» - сказал задумчиво и решил проверить давление на правой. Новый результат поразил не меньше: сто двадцать на восемьдесят!
Развалившись в кресле, стал обдумывать ситуацию, понимая, что непредвиденные обстоятельства в виде гипертонической болезни с одной стороны, с левой - это либо галлюцинация, либо, действительно, заболевание, на которое прежде не обращал никакого внимания. А с другой стороны, с правой - это не галлюцинация и не заболевание, на которое прежде тоже не обращал никакого внимания. Понимая, что дверцы логической ловушки захлопнулись и выхода не найти, решил поступить трезво - выпить во что бы то ни стало! Оставаться наедине с самим собой, да притом трезвым и злым, Ану не хотелось. Ему нравился другой Ан - весёлый и добрый. «Вместе весело шагать…» - вспомнились слова из детской песенки, которую не так давно напевал Внутренний голос, вспомнились - и дали надежду на радость. «Надо позвонить Рабику и Болту, пока они ещё помнят меня и ценят нашу дружбу. А вдруг не ценят? А вдруг скажут правду, и она разобьёт мне сердце на сотни маленьких сердечек, которыми торгуют на рынке накануне Дня всех влюблённых! Продают даже тем, кто так и не научился любить по-настоящему! А вдруг мои друзья скажут, что дружат со мной только потому, что со мной весело - и всё? И это будет той правдой, за которую они согласятся умереть, то есть - настоящей, подлинной, железной», - крутились в голове мысли, сменяя друг друга.
И Ан не выдержал напора сомнений.
- Пошла ты! - сказал он своей апатии. - Никому звонить не стану! Пусть друзья останутся друзьями, и никакой психоз не сможет задушить то, что для меня всегда было правдой, за которую готов был умереть. Даёшь сто двадцать на восемьдесят! Это как раз та скорость, при которой ещё никто не нарушил правила движения уверенности в завтрашнем дне!
И тут в дверь позвонили.
Не мешкая Ан два раза щёлкнул слева направо поворотной ручкой дверного замка - на пороге стояла Люба. Она бережно, по-матерински, обняла любимого и поцеловала в губы. Дышать стало легче, и от удовольствия он заурчал по-кошачьи.
- Ты чего это? - засмеялась Любовь. - Прежде я не слышала подобных звуков. Что бы это могло значить, ведь сейчас не март месяц?
В объятиях возлюбленной Ану стало хорошо и уютно как никогда. Необъяснимое чувственное тепло разлилось по всему телу. Пальцы на руках слегка подрагивали, выдавая волнение.
- Ты чего это? - повторила она и заглянула ему в глаза.
- Можно узнать правду? - дрогнувшим голосом спросил Ан.
- Глупенький какой! Конечно, можно! Ну, что ты хочешь знать?
И тут «главному инженеру человеческих душ» впервые стало страшно по-настоящему. Он отчётливо понимал, что правда в одно мгновение может либо разрушить его жизнь до основанья, а затем… добить до конца, либо сделать его самым счастливым человеком на свете.
- Ты меня любишь? - упавшим голосом спросил поэт.
Короткое «да» чуть не лишило рассудка правдоискателя. А когда Люба добавила, что не может без него жить, Ан стал перед ней на колени. Слёзы сами текли из глаз, скатывались по щекам и срывались в бездну внезапно нахлынувшей радости жизни. Любины пальцы успокаивающе массировали голову блудного сына, вернувшегося в объятия истинной любви.
- Я люблю тебя, дурачок! - добавила она и неожиданно, голосом ректора педагогического института спросила настойчиво и властно. - Вот скажи ты мне правду! Неужели тебе тяжело сказать правду? Неужели правда - это что-то из области фантастики, а не реальность, с которой мы сталкиваемся каждое мгновение нашей жизни! Неужели правда так может колоть глаза, что ты не сможешь выдержать эту боль? Ты же сознательный гражданин, член нашего правдивого общества, которое благодаря правде бесконечно далеко шагнуло в нравственных вопросах. Ты хоть понимаешь, о чём я тут говорю битых двадцать минут? Почему ты всё время молчишь? Я хочу услышать от тебя правдивый рассказ о самом себе, понимаешь - правдивый, чтобы я смог понять, достоин ли ты учиться в нашем престижном вузе! Скажи мне правду! Скажи мне правду!..
/ЧАСТЬ 4
Ничего не понимая, огляделся по сторонам…
Я стоял перед ректорским столом, наполовину скрывавшим от меня Макаренко.
- Скажи правду, ты хочешь учиться в институте? - повторял настойчиво ректор.
Ответ нашелся сам собой! Я выдал на-гора из глубины души то, что ждал от меня Антон Семёнович:
- Отвечу не правдой, а ложью: я не хочу учиться в вашем институте!
Макаренко посмотрел на меня так, как, наверное, посмотрел бы повар на ожившую замороженную курицу, вырвавшуюся у него из рук с перепуганным кудахтаньем.
- Я знаю: ты человек весёлый. На межвузовских соревнованиях по КВН запомнился своими смешными стихотворениями. Я сразу тебя приметил. Подумал, что таким и должен быть учитель - весёлым и находчивым. Поэтому дам тебе ещё один шанс. К завтрашним занятиям ты подстрижёшься. Это раз! На первую пару придёшь вовремя, без опозданий. Это два! Но сначала зайдёшь ко мне и покажешь причёску. Это три! Я хочу, чтобы ты имел опрятный вид! Хочется видеть людей красивыми, а не смятыми в лепёшку грубыми руками нездорового образа жизни, который, к сожалению, я уже вести не могу! Поэтому и злюсь на тебя! - Макаренко улыбнулся, давая понять, что последняя фраза была, может быть, и не шуткой.
Ректора я понимал! А глядя на его лысую голову, не только понимал, но и сочувствовал ему. Хотелось подойти поближе и, облизав сухие губы, сказать: «Антон Семёнович, лысые мужики - даже очень и очень! Они напоминают живое огромное «голое яйцо» с глазами, носом, ртом и ушами! Волосы - это уже перебор, они лишние в этом сексуальном перечне. Поэтому не надо так злиться на молодых и патлатых парней, которые если и недосыпают по ночам, то легко могут найти выход из этого тупика - выспаться на лекции, спрятавшись за спинами впереди сидящих». Конечно, я мог сказать так, но почему-то ляпнул, что у меня нет денег на «постриг». Не успев поставить точку в конце устного предложения, услышал, как в правом кармане фирменных джинсов недовольно ёрзают несколько зелёных американских сотенных бумажек, полученных из рук Николая сразу после окончания удавшегося аукциона, и которые я припрятал от Любы на всякий случай, в том числе и непредвиденный. Вдруг захочу с друзьями закатиться в какой-нибудь пивной погребок! Трудно разобраться в себе, особенно тогда, когда разбираться хочется, ну, если не с омаром (Омар Хайям тут ни при чём, хотя, с другой стороны, он бы меня точно понял), так с дюжиной горячих раков, сваренных на пиве и щедро приправленных укропом. Не знаю как, но Макаренко моё пивное настроение почувствовал, уловил, как чуткий радар улавливает вражеский самолёт на самом краю мироздания.
- Говоришь, нет средств? - задумчиво и как-то по-отцовски спросил он.
И я во второй раз соврал, почувствовав, как в кармане разъярённая капиталистическая сотенная бумажка укусила меня за ногу, а если бы смогла дотянуться - гламанула бы за язык.
Макаренко открыл верхний ящик письменного стола и достал из деревянной глубины то, чего я не ожидал.
- Хорошо, вот, возьми деньги на стрижку! На стрижку, а не на пиво! Завтра придёшь, покажешься! А теперь иди! - сказал спокойно, по-отцовски.
Я, как загипнотизированный, взял новенькую купюру и, пятясь назад, медленно выполз из кабинета. Деньги держал в руках. Поймав на себе удивлённый взгляд секретарши, подмигнул, заигрывая:
- Видела?! Будешь свидетелем! Студентам дают взятки, чтобы те не прогуливали занятия! Экспериментальный метод! Нестандартный подход! Новое слово в педагогической науке!
Секретарша засмеялась.
Глядя на неё, почувствовал, что её глубокое декольте начало засасывать меня в свою бездну. Голова закружилась, и было от чего. Размер её «футбольных мячей» в зависимости от скорости вдоха и глубины выдоха колебался между восьмым и десятым размером. И только страшным усилием воли я смог удержаться на самом краю огнедышащего вулкана. Удержаться-то удержался, но вот в мыслях всё-таки успел пару раз с жадностью потискать ее между столом, отполированным её бюстом до зеркального блеска и сургучного цвета сейфом, надёжно защищавшим все подходы с тыла.
Не зная, что сказать ещё, выпалил первое, что пришло в голову:
- Красота, - это страшная сила, особенно в чужих мозолистых руках!
- Недотёпа! - ответила искусительница равнодушно и принялась расписывать пасту с таким рвением, что белый листок бумаги скоро превратился в дырявый листок бумаги.
- Куда это я недотёпал? - спросил я, вытянув руки вперёд и сделав шаг в её сторону.
Девица вскочила со стула с такой скоростью, будто под столом страж царства мёртвых трёхголовый Цербер сразу тремя - живым, горячим, шершавым - языками лизнул ей ногу. Взмахнув правой рукой, она зацепила вазу с цветами, и та свалилась на пол. Среди вузовской тишины раздался грохот несостоявшегося грехопадения. Макаренко открыл дверь кабинета, взглядом оценил обстановку и попросил не выходить за рамки пристойного поведения. Мне напомнил, что звание учителя не вручают вместе с дипломом, который ещё надо получить, а зарабатывают годами упорного труда и ежедневной работы над собой. Конечно, я мог признаться Антон Семёновичу, что учителем не собирался работать ни минуты, решив посвятить свою жизнь литературе. Мог, но не смог - писателей много, а учителей не хватает! Зачем вылетать из гнезда, ещё не оперившись? Институт стал школой жизни, где и умную книжечку почитать можно, и с друзьями приятно провести время от сессии до сессии. Кроме того, он давал крепкие знания и по другим предметам: языку, истории, философии. А педагогика - вытаптывала всё живое в душе. Не знаю, как другие студенты, но я начинал тупеть сразу, «не отходя от кассы», прочитав хотя бы такое: «Педагогика - одна из общественных наук, которая исследует процесс воспитания человека, то есть её предметом является воспитание: как из ребёнка в ходе его общения и взаимодействия с общественными коллективами (семья, учебные, воспитательные, производственные, уличные сообщества и т.д.) складывается (воспитывается) личность - существо социальное, сознательно и ответственно относящееся к окружающему миру, преобразующее этот мир (начиная прежде всего с себя и своим примером). Этот процесс протекает по свойственным ему законам, то есть в нём проявляются устойчивые, неизбежные связи между отдельными частями, определённые изменения влекут за собой соответствующие результаты. Эти закономерности выявляет и изучает педагогика».
Понимая, что именно это определение педагогической науки является ничем иным, как магическим заклинанием моего будущего педагогического успеха, я пытался сначала докопаться до его смысла, опираясь на своё художественное воображение. А когда скумекал, что из этой затеи ничего не выйдет, решил заучить заклинание наизусть, но ничего не получилось. Ну не лезли в голову научные слова, как я ни старался. Хотелось крикнуть голосом профессора Преображенского: «Кто на ком стоял, потрудитесь излагать свои мысли яснее!» Но кому кричать в данном случае, я не знал, так как автора этого интеллектуального извержения так и не смог найти в сетях Всемирной паутины. Единственное, что понял сразу - слово «педагогика» с греческого языка буквально означало «детоведение, детовождение», и что в Древней Греции педагогом являлся раб. Он отводил ребёнка на занятия и следил за тем, чтобы его подопечный не прогуливал уроки. Поэтому неотвязная мысль, что я обречён стать современным рабом, заставляла меня относиться к институту, как к вынужденной в пути остановке - пикнику на обочине будущей счастливой жизни.
Почему-то вспомнил о Надежде - студентке, верящей, что стихи спасут мир. Убедившись, что секретарша и Макаренко сами собой никуда не испарились, а по-прежнему продолжают пристально изучать моё уверенное выражение лица, я для приличия надел маску кротости, нащупал дверную ручку и пулей вылетел в коридор.
К удивлению Ана, за дверью ректорской приёмной его поджидали Рабик и Болт. Друзья с удовольствием пожали друг другу руки. Рабик предложил ещё и поцеловаться. Шутку поддержали дружным раскатистым смехом.
- Можно ещё взяться за руки и спеть прямо здесь какую-нибудь добрую песенку на радость Антону Семёновичу и его грудастой помощнице! - продолжал веселиться Ан. - А вы тут как оказались? Тоже вызвали на ковёр?
- Какой ковёр? - то ли не понимая, то ли удивляясь, переспросил Болт. - Деканша послала встретить тебя!
- Зачем? Я и сам бы нашёл дорогу в аудиторию!
- Аудиторию? Размечтался! А яму ты бы сам нашёл?
- Какую?
- Ту, которую сейчас пойдём с тобой засыпать! Не девчонок же посылать!
И друзья дословно передали задание Екатерины Леонидовны: «Лоботрясы, ступайте и немедленно засыпьте яму под моими окнами! Сделайте хоть что-то хорошее для филологической науки!»
- Это что, шутка такая или очередной педагогический приёмчик? - возмутился бывший бригадир. - На хрена надо было выкапывать и не закапывать?
- Ремонтники выкопали! Кусок трубы приварили и ушли! Яму три недели никто не трогал, пока в неё не свалилась какая-то дура - журналистка, решившая сделать фотку для своей статьи. Стала на край, а очнулась уже верхом на трубе. И смех, и грех. Так что айда за лопатами!
Если Рабик и Болт уже неоднократно любовались плодами труда бригады ремонтной службы, то для Ана всё было вновинку. Яма сначала показалась не очень большой… Через полчаса земляных работ её размеры не только не уменьшились, но, казалось, увеличились вдвое… Ещё через полчаса яма приобрела зловещий объём, превратившись в настоящую прорву.
Первым не выдержал Рабик.
- Я пошёл за водкой! - сказал, как отрезал.
- Возьми что-нибудь пожевать! - продолжая швырять землю, повелевающее приказал Болт. - Деньги есть?
- Есть!
- Тогда дуй!
Дуть далеко не пришлось! Умный и заботливый предприниматель, добрая душа, ещё год назад открыл водочный магазин по соседству с институтом. Через десять минут пятидесятиграммовые пластмассовые стаканчики наполнились прохладной «пшеничной» до краёв. Ан почувствовал ни с чем не сравнимый обжигающий острый холодок в ладонях и ощутил жар предчувствия у себя внутри. Выпил медленно. Впервые медленно. Закусывать не стал. Достал сигареты. Закурил. Друзья тоже.
- Хорошо! - сказали все по очереди. И тут же решили повторить!
После второй выпитой бутылки дело пошло живее. Казалось, что яма сама начала себя засыпать, помогая трудягам в изнурительной работе. Ровно через два часа от зловещей бездны под стенами филологического института осталась небольшая глиняная заплатка.
- Мы журналистку хоть не зарыли вместе с трубой? - пошутил Рабик, сорвав аплодисменты.
На душе потеплело. Охлаждало одно - третья пара, на которую надо было не просто идти, а идти обязательно. Практические занятия по русскому языку не позволял себе прогулять ни один, даже самый пропащий студент. Стоило только раз не явиться на занятия, как имя «отсутствующего» вносилось преподавателем в чёрный список, и получить зачёт с наскока или сдать экзамен с первой попытки становилось делом нереальным, гиблым и смертельно опасным для ещё не полностью сформировавшейся молодой нервной системы. На занятия приходили и приползали все, начиная с матёрых зубрил и заканчивая «случайно-беременными» студентками. Смельчаков под мухой - не помнил никто! Поэтому Ан предложил не высовываться и не будить спящую собаку. Что за собака - объяснить не смог. Обозвал её скотиной и той ещё штучкой.
Друзья забились в угол, стараясь не попадаться на глаза Алевтине Мансандровне - получившей такое прозвище лет двадцать назад от одного из обиженных ею студентов. За годы преподавания в институте отчество педагога не раз трансформировалось, и она становилась то Масандровной, то Хересовной, то Украинской с перцем. Но шутить с нею открыто не решался никто. Аудитория сидела так тихо, что, казалось, было слышно, как с голов двоечников на пол падают отмёршие от ужаса волосы. Единственные, кому тихо не сиделось - недавние «землеройки». Чем тише они старались себя вести, тем громче это у них получалось. Успокоить смельчаков не смогли: ни метание молний из глаз Алевтины Масандровны, ни дружеская - заткнитесь немедленно! - просьба старосты.
Было весело! Без всякой причины! И друзья ни за что не хотели распрощаться с этим настроением.
Недолго думая, Хересовна вызвала к доске Ана, подчеркнув, что сильно по нему соскучилась! Поинтересовалась, почему долго не появлялся на занятиях и есть ли у него оправдательный документ. Больничный лист закоренелый прогульщик не успел сдать в деканат, и это смягчило приговор - колесование отменялось, а публичная порка - нет!
Полученное задание казалось лёгким. Простое предложение звучало так: «Я был не в состоянии думать об этом». Требовалось разобрать его, вычленив подлежащее, сказуемое, определение, дополнение, обстоятельство, и найти составное глагольное сказуемое. Подлежащее Ан нашёл сразу, ответив на вопрос: что? А вот составное глагольное сказуемое - упёрлось и не желало находиться вообще! Не зная, как поступить, мученик умственной деятельности решил выкрутиться, соврав, что ему нездоровится и у него кружится голова. Мансардовна глянула на него так, что ему захотелось либо провалиться в тартарары, либо немедленно сделать харакири. Заметив смертельный испуг в его глазах, училка осталась довольна собой и отправила потенциального двоечника на место!
Следующим к доске вызвала Болта.
Задание оставалось прежним.
Слегка покачиваясь со стороны в сторону и состроив умное лицо, подлежащее он нашёл сразу, ткнув пальцем в доску.
- Ладно! - снисходительно сказала «Украинская с перцем», прохаживаясь между рядами столов. - Где сказуемое? Только не поломай палец!
Болт взял мел и крупными буквами вывел на доске: «Только не поломай палец».
На педагога это произвело точно такое же впечатление, как на китайскую стену сумасшедший турист, решивший протаранить древнюю каменную кладку своей пустой башкой. Предчувствуя первую кровь, студенты заметно оживились. Воздух наполнился тяжестью ожидания - явление палача народу ожидалось с минуты на минуту.
- Ладно! - повторила строгая и неприступная «стена непонимания». - Что дальше?
Болт начал что-то бурчать себе под нос; то отходить от доски на несколько метров назад, то быстро подбегать к ней. Студенты не выдержали и чуть не попадали от смеха со своих стульев.
Наконец пошатывающийся здоровяк сообщил, что в предложении сказуемого нет, и ему тоже нездоровится.
Смеялись все.
- Кому ещё нездоровится? - спросила Масандровна, и вопрошающе посмотрела на Рабика.
Тот, не колеблясь ни секунды, признался, что внезапно сильно заболел.
Педагог подвела скупой на эмоции русско-украинский итог: «Такого у нас ще нэ було! Цирк на дроти! Идите домой спать, а завтра поговорим!»
По коридору гуляла прохлада. Голова стала работать лучше. Спать не хотелось!
- Погнали в общагу! - предложил Болт. - Там всегда кто-то есть!
И это была правда с лицом истины!
На третьем этаже в небольшой комнатке женского общежития со вчерашнего дня продолжали «гулять» одногруппники Степан и Лёха. Первый - отличник, второй - отлично устроившийся папин сынок и наследник высокого кожаного должностного кресла в столичном Главке. За столом студенты сидели в трусах и футболках. У обоих на лбу адским огнём горела печать бессонной ночи. Судя по грязной посуде и количеству пустых бутылок - жизнь у них удалась! К огорчению Рабика - ни выпивки, ни закуски не осталось. Ан, как самый трезвый, согласился метнуться в магазин. А двум смельчакам, бросившим безумный вызов будущим зачётам по русскому языку, приказал замести мусор под кровать. «Ночь пропили! День допиваете!» - крикнул он уже из коридора. Через пятнадцать минут прибежали, запыхавшись: две бутылки водки, пять консервных банок с черноморской килькой и буханка круглого чёрного хлеба. В пустую бутылку от «Столичной» Болт налил воду прямо из крана - не бегать же каждый раз на кухню ради «запивочки», пугая своим видом молоденьких казашек!
Всё складывалось замечательно!
И тут Ан услышал за дверью цоканье каблучков. Этот отчётливый звук он не спутал бы ни с каким другим в мире. Ловкие руки, которым в это мгновение мог бы позавидовать иллюзионист Дэвид Копперфильд, сами схватили со стола бутылки с водкой и мгновенно засунули их под кровать на радость мусору. Никто не успел даже опомниться! Дверь распахнулась и в комнату быстрым шагом вошла Екатерина Леонидовна.
- Ага! - властно крикнула она и схватила со стола бутылку с «кухонной» водой.
- Ага! - хором подтвердила, как под гипнозом, дружная компания.
- Что здесь у нас? - принюхалось к вещественному доказательству начальство. - Вода?!
Ан решительно подтвердил её догадку.
Деканша присела на свободный стул.
- Мне сказали, что вы тут развлекаетесь, но чтобы так - килька с водой! В моей практике это впервые!
Ан почувствовал, что настал момент остановить разбушевавшуюся стихию любым способом, пока та находится в замешательстве и не знает, что делать дальше.
- Не развлекаемся, а пытаемся поесть после ликвидации чрезвычайной ситуации, сложившейся под стенами родного вуза в виде ямы вселенских размеров, - напомнил он о заданиии.
Екатерина Леонидовна вспомнила о яме, и её голос заметно подобрел.
- Засыпали?
- Ещё и как! Будет о чём рассказать в старости!
- А где лопаты?
Ан вспомнил, что лопаты они оставили в кустах, пока по очереди бегали в эти самые кусты до ветра.
- Запрятали! - как можно честнее соврал он.
- Отнесите завхозу, если жизнь дорога! - сказала деканша, встала и направилась к выходу. Уже за порогом оглянулась на бутылку с водой и вздохнула: «Не понимаю!»
Дверь закрылась, и те же самые ловкие руки извлекли из-под кровати «горючее». Все дружно накинулись на него, кроме Ана. Нельзя сказать, что он решил измениться в лучшую сторону: бросить пить и курить; перестать прогуливать занятия; начать усердно конспектировать лекции; не врать и выкручиваться; стать законопослушным гражданином; выкинуть дурь из головы; засесть за уроки; вызубрить проклятые падежи и наконец-то разобраться в самом себе, отдавая отчёт, что лингвистический анализ текста - это не проклятие, а дар судьбы, который нельзя просто так взять и выбросить из своей жизни раз и (на ум опять пришло слово из бухгалтерского цеха) н-а-в-с-е-г-д-а. Выбросить, как мусорный пакет, набитый до отказа непонятно чем или наоборот, понятно чем, но уже ненужным. Да и недавнее видение существа в белом халате посреди подозрительного заводского цеха сделало своё дело. Продавать душу за бутылку сомнительного удовольствия уже не хотелось, как и строить из себя дурачка, скрывавшего за личиной недоумка своё настоящее серьёзное лицо.
За последний месяц Ан понял многое. Ему казалось, что он прожил огромную длинную жизнь - бесконечную, как видение проносящегося мимо него товарняка и выстукивающего на стыках рельс единственно правильное решение: во что бы то ни стало двигаться только вперёд и тащить свой груз несмотря ни на что. С поездом и железной дорогой жизнь сравнивали многие поэты. Ан такие стихи читал, но впервые понял их только сейчас. И пока он размышлял, в какие жуткие дебри вселенной может завести валяющаяся под ногами и уходящая в беспредельность лестница из шпал, друзья успешно превращались в ничто. В таком состоянии ни о каком движении вперёд не могло быть и речи. Это была дорога в никуда. Дорога в ад, где существо в белом халате обещало подарить вечность, но уже без души. А вечность в виде придорожного камня Ана не устраивала. Ну не горел он желанием лежать тысячи лет просто так или бить окна по чьей-то прихоти. Ему хотелось взлететь над суетой - легко и крылато. Взлететь, как петь! «Пить и петь - поменять всего одну букву и можно поменять жизнь, - думал он, - всего одна буква, а как много она значит. Что же тогда может сделать слово?»
И от этой мысли его бросило в пот. Быстрым движением он вытер испарину со лба, хотел закурить, но удержался. «Если менять жизнь, то менять сразу, решительно выбросив из окна старую мебель и завезя новую, удобную! Хочется жить и творить! Творить и жить, как никогда до этого! Наверное, я тоже пьян, - подумал, - или пьян тоже, но не наверное». Ан закрыл глаза, чтобы проверить, с какой скоростью вращается планета Земля вокруг своей оси. Скорость была небольшой, и рука сама потянулась к наполненной соблазном рюмке. И, как назло, в этот самый момент Болт протрубил, что ему хочется шампанского - срочно! А ещё, как специально, напомнил о лопатах, и паря торсом над столом, схватил за шиворот Рабика и потащил к двери. На «сладкую парочку» не действовали ни уговоры, ни крики - они даже не хотели слушать, что у них и без шампанского уже капает из ушей, и категорически отказывались верить, что выражение «Гитлер капут» - это реальный исторический факт, а не название экзотического коктейля, подаваемого VIP-гостям женской общаги. Плюнув им вслед, Ан остался в комнате, пытаясь утихомирить и уложить спать остальных двух педагогических недоносков, решивших без трусов сплясать на подоконнике танец маленьких лебедей. Голова шла кругом. Хотелось купить автомат и расстрелять этих «грациозных птиц» прямо здесь и прямо до последнего патрона. А когда Степан и Лёха пошли в женский туалет и заснули на полу, Ану уже ничего не хотелось. Ему почему-то стало обидно за Павку Корчагина, отдавшего свою литературную жизнь за таких идиотов… и он подумал о себе.
Перетащив «лебедей» в комнату, с трудом уложил «валетом» на одной кровати. Вдохнул с облегчением и снова заволновался - Рабик и Болт не возвращались. Почувствовав что-то неладное, решил начать поиски с лопат и завхоза, чья комнатушка находилась на первом этаже под лестницей главного корпуса. Об этом мало кто знал. Небольшое помещение одновременно являлось и офисом, и складом, где можно было не только спокойно перекурить, но и поиграть с хозяином в карты или домино.
То, что увидел Ан, подойдя к лестнице, сжало ему сердце: прижавшись друг к другу, во сне над ступеньками парили его друзья - три лопаты «летали» рядом. «Что делать и кто виноват?» - как на экзамене спросил он сам себя и не нашёл ответа. Тащить двух «кабанов» к остановке общественного транспорта по коридорам института… через центральный выход мимо зоркой неведомственной охраны… метров триста по прилегающему к институту скверу - всё равно, что тащить их сначала в вытрезвитель, а уж потом, чистеньких, в кабинет ректора. Вызвать такси? Но Болта и Рабика в карман не спрячешь! Вот если бы найти где-то стаю бешеных собак - до остановки добежали бы все (Ан огляделся по сторонам), но об этом приходилось только мечтать!
Остро захотелось что-то предпринять, а не скулить в такт ровного похрапывания двух прародителей уже физически ощущаемых неприятностей в виде позорного исключения из института и вечной татуировки на лбу: «Идиот, ты не один!» Пришла пора спасать друзей! Но как? Завхоза уже или ещё не было! Спрятать «ценную находку» в его комнате? Но где взять ключ? И тут Ана осенило! Не мешкая, он перетащил претендентов на почётное звание «будущих классиков отечественной литературы» в ближайшую аудиторию. Уложил подальше от дверей, чтобы храп Рабика не нарушал безмолвие вузовских коридоров. Перенёс лопаты. Одной из них подпёр дверь, чтобы нельзя было открыть снаружи. Глядя на двух молодцов - невинных жертв невыносимо тяжёлой молодости - студента-спасателя начал душить смех. «Человек - это храпит гордо!» - вполголоса выкрикнул он, радуясь, что и на этот раз пули позора просвистели рядом с головами Болта и Рабика, не причинив им никакого вреда. «А не поцеловать ли их по-отечески на ночь?!» - спросил сам себя и не узнал свой голос. Постояв ещё минуты две в сумерках аудитории, понял, что пришла поры «рвать когти»! Открыв окно, благо, оно находилось на первом этаже, Ан спрыгнул на землю и спугнул тишину звуком сломанной сухой ветки под ногами. Мысль о пиве из холодильника пришла сама собой, естественно, как приходит закат или время ужина. Ан быстро побежал, заметив троллейбус, подъезжающий к остановке. И уже на бегу чуть не споткнулся о другую мысль, всплывшую из памяти в самый неподходящий момент. И эта мысль была об Антоне Макаренко. Слова ректора в глубине сознания прозвучали как приговор в зале суда, где абсолютное затишье только подчёркивало остроту момента: «Хорошо, на, возьми деньги на стрижку! На стрижку, а не на пиво! Завтра придёшь, покажешься!». Заскакивая на ступеньку троллейбуса, Ан понял, что таким «ректорским пивом» не только голову не обманешь, но и легко разрушишь веру человека, пусть и чужого, но, по всей видимости, хорошо знающего, куда могут завести дороги, выбирающие нас.
- Если вы надумали изменить жизнь - это надо делать решительно, на всём ходу, пусть и троллейбуса! Коней на переправе необходимо менять хотя бы несколько раз в жизни! - сказал Ан кондукторше средних лет с малиновыми губами и зелёными бровями, чьё веснушчатое лицо словно воздушный шарик подплыло к нему на расстояние выдоха. Сказал и протянул мелочь за проезд. К его словам та отнеслась с пониманием. Это читалось по её глазам, как и то, что убогих людей, во всех смыслах этого слова, надо не только жалеть, но и не брать с них ни копейки - пусть ездят зайцами!
Подвыпивший студент спорить не стал.
Свою новую коронную фразу о конях на переправе в этот вечер он повторил несколько раз. Первым её услышал парикмахер - небритый мужик в разноцветном халате, похожем на флаг какой-то страны. Когда мастер подошёл к креслу, Ану захотелось вскочить и спеть гимн, но, вспомнив Кису Воробьянинова, сказал, сдерживая эмоции: «Брейте!» Цирюльник долго не мог понять, для чего надо брить голову, если можно сделать стильную стрижку, недорого. И нехотя выполнил просьбу. То, что получилось, и перепугало, и рассмешило всех посетителей парикмахерской! Лысый Ан с горящим взором и взлохмаченной смоляной бородой стал похож на басмача времён гражданской войны начала двадцатого столетия. Не хватало только сабли, нагана и боевого коня! Но плакать было поздно, оставалось одно - со всеми вместе посмеяться над самим собой. Расплатившись, он ушёл, но вскоре вернулся вместе с элегантным официантом в белом пиджаке и чёрных брюках-дудочках. Официант грациозно держал перед собой поднос, заставленный худыми бокалами с шампанским.
- Если и менять жизнь, то её можно поменять и по выгодному курсу! - заявил лысый чудак и тут же предложил всем желающим остограммиться по-быстренькому, а небритому парикмахеру - выпить с ним на брудершафт. Так и было сделано!
По дороге к дому до Ана дошло: хиппи - это не просто длинные волосы, а состояние души! А его душа, казалось, больше не принадлежала ему. Он понял это сразу, лишь только почувствовал, как кто-то внутри него перевернул пластинку его жизни на другую сторону, и вместо привычных зажигательных ритмов полилась спокойная и возвышенная мелодия. Стройное соло выводила труба. Божественные звуки поднимали над землёй. Ощущалось, что если сейчас закрыть глаза, то можно будет увидеть Бога. Впервые Ану стало и весело, и страшно одновременно. Ему казалось, что он подошёл к дверям, за которыми находился мир, прежде неизвестный ему. Оставалось только открыть их и сделать решительный шаг навстречу музыке. Но порода взяла своё: «поэт-басмач» живо представил, как на его отполированной голове замечательно отражаются уличные фонари, и засмеялся неудержимо. «Жизнь удалась!» - крикнул он во всё горло. «Жизнь удалась! Удалась! Удалась!» - радовалось в серой темноте переулка затихающее эхо, а потом и оно стихло. Ан оглянулся по сторонам и понял, что прошёл мимо своего дома.
Погладив тёплой рукой лысую голову возлюбленного, Люба сказала без истерики: «Гладкая!» Ан хотел объяснить, почему так поступил, но и сам не знал почему. Захотел - и всё, но такое объяснение не объясняло ничего.
- Тебя не всего хоть побрили? - спросила Любовь, сдерживая улыбку.
Ан решил поддержать её ироническое настроение стихами, и, о, ужас, не смог вспомнить ни одной весёлой строчки.
- Мне побрили память! - засопел он.
- Тебе надо успокоиться! Надо успокоиться! - поймал слух слова Любы.
Через мгновение подрагивающие от нахлынувшей страсти губы коснулись его шеи: - Дурачок, я буду любить тебя вечно… даже если тебе побреют грудь и ноги!
Услышав это, Ан услышал самого себя, полчаса назад кричавшего в ночном переулке: «Жизнь удалась!» Он с наслаждением повторил эти слова, но уже шепотом - боясь спугнуть синюю птицу счастья, только что увиденную в глазах своей любимой...
Ровно в девять часов утра закоренелый прогульщик и неисправимый нарушитель дисциплины стоял перед дверьми ректора. Грудастая секретарша несколько раз бросала подозрительный взгляд на студента, пока не узнала его. Глаза её округлились, и она стала похожа на Василису Прекрасную, только что сбросившую жабью кожу.
- Дуры! - сказал Ан, обобщая, но не переходя на личность.
- Сам дурак! - пискнула секретарша в ответ.
Беседа могла бы завязаться, но тут в приёмную вошёл Антон Макаренко.
- Вы ко мне? - задал он короткий вопрос, проходя к себе в кабинет. - Милости прошу!
- Я пришёл вернуть вам долг! - гордо произнёс студент.
- Какой долг? - переспросил ректор. - Не понимаю…
- Вчера вы дали деньги… Я подстригся на все - сдачи не будет. Моя причёска - то, что я должен вам. Надеюсь, теперь мы квиты.
Ректор улыбнулся и погладил себя по лысой голове.
- А знаешь, тебе идёт! Главное - не заходи в аудиторию посреди пары - сорвёшь занятия!
Ан засмеялся и тоже погладил себя по лысой голове.
- Вам не кажется, что нас только что снесли? - улыбнулся он Антон Семёновичу.
И в этот раз засмеялись оба - студент и педагог, узнавший себя в этом странном молодом человеке, решившем идти до конца неизвестно ради чего, но идти.
- Хорошо, я доволен! - подытожил Макаренко. - Приступайте к занятиям.
Через пять минут в аудитории №301, расположенной на третьем этаже института, раздался дружный громкий смех - взорвалась граната эффекта неожиданности. На пороге стоял Ан и, улыбаясь, махал всем рукой.
- Я вернулся, Люба! - поприветствовал он старенького преподавателя, профессора философии Егора Евсеевича, словами главного героя из кинофильма «Берегись автомобиля».
Тот к шутке отнёсся по-философски:
- Конечно, я мог бы тебя растерзать, как тигр, но в присутствии дам могу только вызвать на дуэль! Выбор оружия за мной! Согласен?
- Что вы, Егор Евсеевич, вы же знаете мою любовь к мудрости. Просто у меня бытие опережает сознание. Думать начинаю после. Шутку хотите?
- Интересно, интересно! - потёр ладони философ. - Удивить меня мало кому удавалось! Рассмешить и подавно!
- Всё относительно! - вы же не будете с этим спорить?
- Нет!
- Вот! - обрадовался Ан. - Любая покупка относительна домой!
Профессор засмеялся. За ним - аудитория.
Шутник уселся на свободное место рядом с друзьями на самом верху амфитеатра. Те рассказали, как на рассвете выбрались из института и не только успели побывать дома, но даже без опоздания «прилететь» на занятия.
- Сушняк начался, просто не могу! - прошептал Болт. - Надо срочно поправить здоровье!
На перемене Ан сбегал в магазин. Купил шесть бутылок пива. Небольшого вяленого леща. Набор пластмассовых соломинок и скотч. Соединив клейкой лентой несколько соломинок, друзья стали дружно высасывать содержимое бутылок, стоящих у них под ногами. Разбуженное пиво свободно поднималось вверх по рубочке, приятно утоляя жажду. После звонка ни о чём не догадывающийся Егор Евсеевич занял место за кафедрой, открыл конспект и продолжил скучную лекцию. Минут через десять он как-то странно начал водить носом из стороны в сторону, пытаясь понять, в чём дело. Все студенты, включая Ана, Болта и Рабика, усердно записывали отличия современной метафизики от античной, чтобы уже через неделю на практических занятиях ответить дотошному профессору, что есть причина причин, каковы истоки истоков и где искать начала начал. Придраться было не к кому и не к чему! И только едва уловимый пивной аромат, распространявшийся по аудитории, указывал на то, что за внешним спокойствием скрываются активные действия неизвестных наглецов, пьющих пиво между синкретичным созерцанием истинной картины космоса и реальностью эмпирического опыта предыдущих поколений, мешая остальным исследователям мироустройства видеть истинное бытие и находить во всяком множестве единство, а во всяком единстве - множество.
Но как ни старался Егор Евсеевич «вычислить» нарушителей дисциплины, всё было тщетно. А когда кроме запаха пива в аудитории «заблагоухало» вяленой рыбой, решил выяснить, кто стоит за этой подлой выходкой, расшатывающей его представление о мировом порядке.
- Ребята, так нельзя! Ладно, сдаюсь! - сказал он, прервав лекцию. - Если честно признаетесь, освобожу от зачёта!
Аудитория молчала! И тут нестандартная ситуация разрешилась сама собой. Сперва в абсолютной тишине коллективный студенческий слух уловил характерное цоканье каблуков деканши, а спустя минуту - коллективный студенческий взгляд встретился с её взглядом. Бравой походкой Екатерина Леонидовна подошла к кафедре и попросила минутку внимания.
- Наш институт и руководство агропромышленного комплекса «Передовик» решило вспомнить хорошую, но забытую традицию! - начала она издалека. - Сейчас во многих учебных заведениях возрождаются стройотряды. Мы решили пойти другим путём. В советские времена студенты помогали убирать урожай колхозам и совхозам. Это шло на пользу всем! Вы питаетесь в институтской столовой. Цены растут. Вот мы и подумали: будет неплохо, если поможем с уборкой урожая нашим старинным друзьям, колхозу «Знамя труда», а он отпустит нам овощи и фрукты не по рыночной стоимости, а по нормальной, человеческой. За работу вы получите материальное вознаграждение, а передовики - ещё и ценные подарки. Какие? Об этом «позжее»! Отправляетесь на месяц - в смысле, не на Луну… Едут старшие курсы! Вам же учиться не надо, и так уже всё знаете! Ну а мы в это время сможем активней поработать с заочниками. Сбор через два дня у центрального входа «у восемь нуль-нуль», и не забудьте - в колхоз едете, а не отправляетесь на танцульки! Одеться соответственно прогнозу погоды! Обувь - сапоги, лучше кирзовые! Особое внимание - дисциплине! О ней сейчас и поговорим… Старосты - за мной!
И желание учиться отпало даже у самых закоренелых отличников! Месяц свободы на природе в кругу друзей - это ли не королевский подарок судьбы? Рабик поднялся с места и начал хлопать в ладоши. Ан и Болт вскочили тоже, и уже через несколько мгновений деканшу и семенившую за ней группку «старцев» аудитория провожала бурными аплодисментами. Чтобы хоть как-то успокоить развеселившуюся молодежь, Егор Евсеевич поднял руку и стал в позу знаменитой статуи свободы, крикнул:
- Тихо!
И уже спокойным голосом добавил:
- Я правильно вас понял, что на экзамене вы мне ничего нового по философии рассказать не сможете?
- Правильно! - дружно отозвались студенты.
- Ладно, жизнь мудрее… У нас осталось несколько минут до звонка! Предлагаю послушать стихи! Давай, Ан! Чьих рук эта вобла, или что там, я сразу понял!
- «Евгения Онегина» - прямо с начала? - спросил тот, направляясь к кафедре.
Егор Евсеевич шутку оценил и сделал вид, что сильно принюхиваться к чтецу не собирается - отошёл немного назад, пропуская поэта на своё преподавательское место.
В голове Ана крутились разрозненные строчки, из которых он пытался слепить хотя бы одно стихотворение.
- Вам почитать «отстой» (классические) или свои? - поинтересовался у препода.
Тот сделал вид, что слово «отстой» не расслышал, сделав акцент на стихах в авторском исполнении. Не зная, что прочитать, Ан решил затягивать время в надежде что скоро прозвенит звонок.
- А можно отделаться парой дебиловатых шуток? - поинтересовался он у Егора Евсеевича и выпалил двустишие: - /С подругой ходим в магазин,/ Там продаёт себя грузин!/
Звонок прозвучал неожиданно, проведя межу между прошлым и будущим. Студенты вскочили со своих мест. «В колхоз, в колхоз…» - слышалось справа и слева от Ана и Егора Евсеевича, зацепившихся языками. За их беседой наблюдали только два человека - Рабик и Болт. Скоро безмятежность аудитории нарушали только два голоса. Один, молодой и звонкий, доказывал старому и хриплому, что душа - это не камень за пазухой, который можно предъявить в качестве последнего и самого главного аргумента в споре между добром и злом. Хриплый голос соглашался, приведя в пример строчку известного стихотворения: «Молчи, скрывайся и таи…» Спор мало помалу разгорался.
- Хорошо! - сказал Егор Евсеевич. - Ещё поговорим об этом. Тебе пора взяться за ум. Никто не против шуток, но они мало объясняют человеку самого себя. Ну посмеётся он над собой или соседями! Ну и что? Это чепуха на постном масле! Приблизиться к душе может только духовная поэзия - глубокая, а значит - содержательная. Пора, мой друг, пора - покоя сердце просит! А покой - это штука серьёзная. Помнишь, у Булгакова в «Мастере и Маргарите», какую награду получил главный герой?
- Покой!
- То-то! Подумай ещё и над этими словами: «На свете счастья нет, а есть покой и воля…» Умом их не понять - надо почувствовать сердцем! Могу ещё подкинуть: «А он, мятежный, просит бури, как будто в буре есть покой…» Ты понимаешь, о чём хотели сказать писатели, заглянувшие в глаза вечности?
- Не знаю, как насчёт глаз, но в рюмочку они точно заглядывали! - пошутил Ан и понял, что в этот раз попал в молоко.
- Ну и что? Творцов окружают духи, и не всегда добрые. Им просто страшно становится! Золото искать - страху натерпишься. А тут, шутка ли - себя найти надо! Ищут, ищут, а находят - кто славу, кто деньги. Или ничего вообще! Как тут не запить? Да, пили и пьют! Есенина вспомни - в нём всё гениально! Ему простят, обязательно простят. А вот вам, извини, дуракам, нет.
- Может, мы и не гении, но пить уже талантливо научились! - не выдержал Ан. - Осталось дело за малым - научиться творить.
- И думать! - подчеркнул профессор.
- И думать! - повторил Ан. - Я, кажется, понял, почему Мастеру попросили дать покой. Если буря - жизнь человека, то покой - её начало и конец. Вместе они, ну, коллайдер что ли, по которому и носится буря. От начала к концу, который превращается в начало, лишь только буря замыкает круг. Мастеру попросили дать покой, зная, что в любом случае он получит новую жизнь, но уже с любимой женщиной! А рукописи не горят потому, что другой Мастер написал об этом в своём романе. Он так решил, и его слова за ним повторили другие. Но я уже начинаю сомневаться, что автор сам придумал их - кто-то нашептал… Кто-то водил его рукой… Кому-то было очень важно рассказать о Мастере и о вечном покое, но не в смысле смерти, а в смысле бесконечно повторяющегося начала… И я не удивлюсь, если герои сами рассказывают писателю о себе!
Егор Евсеевич хитро сощурил глаза:
- Философия не в книгах, а в сердце. Когда ты это поймёшь, то сможешь сдать экзамен, но уже не мне… Может, ты ещё и напишешь что-нибудь толковое… Но парить в небесах дано не всем! И уж точно - не бесам! В начале было Слово! Вот и ищи его. Найдёшь начало, найдёшь и Слово! Не будь дураком, читай книги! Пиши! Только не для девочек, чтобы повеселить их, незаметно губя души. Запомни, стихи пишут не для людей!
Ан непонимающе посмотрел на профессора.
- А зачем тогда писать? - спросил он.
- Чтобы не разочаровать Бога! - подвёл итог беседе Егор Евсеевич.
Когда профессор ушёл, Рабик и Болт подошли к другу.
- Мы всё слышали! - сказал Рабик. - Ради такого разговора стоило сорвать пару! Учиться надо на переменках!
Вернулась староста группы. Подтянулись некоторые студенты.
Ленка - гладкая коленка в трёх словах обрисовала им ближайшее будущее и загадочно посмотрела на Рабика, Болта и Ана.
- Что, рылом для картошки не вышли? - спросил Рабик.
- Рылом вышли, а поведением - нет! - ответила та. - Руководство решило вас…
- Распять? - перебил Ан.
- Раз шесть! Ясно?! Разбросали вас по разным бригадам. Сказали: так спокойней будет для всех. Отдохнёте друг от друга, проверите чувства, ну, а потом можете подавать документы в ЗАГС.
- Не смешно! - сказал Ан. - Мы и так почти месяц не виделись!
- Ничего, крепче любовь будет!
- Издеваешься? - разозлился Ан. - Что мы там будем делать, в колхозе этом, отдельно друг от друга?
- Мы туда работать едем, а не в пивбаре прохлаждаться!
- Да кто сейчас в колхозах работает! Там, наверное, одни алкаши остались!
- Алкаши? - заинтересованно вмешался в разговор Болт. - Это меняет дело! Едем обязательно! Проведём спортивные состязания между городскими и местными, чтобы наконец-то выяснить, кто больше выпьет под хорошую экологически-чистую закуску, но можно и не закусывая. А там, глядишь, и районные власти нашей инициативой заинтересуются, проведя соревнования между сёлами. Затем и областная администрация подключится! За ней правительство! Поднимут народ! И, что самое интересное, пойдут все, как один! Конечно, если б вы нас по разным бригадам не распихали, мы бы справились с этой задачей быстрей, а так придётся попотеть. Но лично я - готов!
- Не смешно! - скривилась Ленка. - Самогон такая гадость!
- Неприступная крепость! Градусов шестьдесят! - вставил Рабик.
- Точно! - подхватил Болт. - Но нет такой крепости, которую не смогли бы взять доблестные студенты во главе с таким замечательным полководцем, как ты!
И он погладил старосту по спине.
- Ладно вам, кобели! - оттолкнув руку, прошептала та. - За дисциплину отвечают кураторы групп, так что сильно губу не раскатывайте. Погулять на славу не удастся! За каждой комнатой закреплён преподаватель. Будет жить с вами.
- Со всеми сразу? - съехидничал Болт.
- Не надейся, а вот ночевать - да!
- Весело, ничего не скажешь! - сплюнул на пол Рабик. - Может, и в разных сёлах будем жить?
Староста улыбнулась!
- Не переживай, жить будем в здании спортивного комплекса. Работать на разных полях. Всё просто. Поэтому и создано несколько бригад. Питаться в столовке. Остальное не знаю. Поедем - увидим!
- Гитару брать? - выкрикнул кто-то из студентов.
- Хоть рояль! - спокойно отреагировала староста. - Главное, дурную голову не брать!
...Два дня пролетели, как один (хотя и ползли, как черепаха). Колхоз «Знамя труда» оказался зажиточным! Это было видно даже из окна автобуса. Колхозники - трезвые и улыбающиеся. Улицы чистые. Дома - почти все двухэтажные. На центральной площади красовался новенький Дом культуры. Напротив, через дорогу, библиотека.
Двенадцать автобусов, забитых студентами до отказа, остановились недалеко от странного здания, напоминающего гигантскую букву «г», упавшую посреди села, и будущие педагогии перешагнули порог своего временного дома.
- Это наша спортивная база! - хвастался председатель колхоза, одетый в дорогой «перламутровый» костюм, переливающийся при ходьбе. - В правом крыле находится спортзал. Мы и его приспособили - там будут спать девушки. Их больше. Молодые люди, ребята - в небольших, но уютных комнатах.
- А мы что, не люди? - заныла Лана, заглянув по пути в одну из них.
Ан доверился вкусу своей одногруппницы и быстро прошмыгнул в комнату. За ним - Рабик и Болт. Через минуту все кровати были заняты, кроме одной. Студенты, не раздеваясь, развалились на белоснежных пододеяльниках. «Да, комнатка действительно небольшая, но десять человек в ней таки поместилось. Одиннадцатый, преподаватель, не в счёт» - подумал Ан, оглядываясь по сторонам и воображая, что лежит посреди мироздания, а родная планета вращается вокруг него.
Необычное это было чувство - солнечное! Ан подумал, что это и есть блаженство. Ему померещилась снежная горная вершина, на которой, раскинув руки, лежал он сам. Затем пришла мысль, что необычное «высокогорное спокойствие» - не что иное, как радость бытия. А спустя минуту явилось физическое подтверждение понимания, что именно покой, а не хаос - начало всех начал, и не только в философском смысле.
- Совсем страх потеряли! - раздался голос физрука. - Вы что это улеглись в грязной одежде? Небось, дома так не делаете?
Ан посмотрел на Анатолия Ивановича, вошедшего в комнату и взглядом ищущего свободное место. Одет он был, как всегда, по-спортивному. В руке сжимал спортивную сумку. Спортивная осанка придавала его облику спортивную уверенность победителя на чемпионате по перетягиванию женских взглядов. Короткая стрижка, орлиный взгляд и острый нос подчёркивали его проницательность! Не хватало только грузинской фуражки-аэродрома, из-под козырька которой он мог бы выглядывать, как из засады своего педагогического спортивного опыта.
- Кровать ваша там, возле окна! - правой ногой указал направление физруку Болт.
Анатолий Иванович вздохнул так, что по комнате распространился запах мятной жевательной резинки.
- Обед скоро? - спросил он у равнодушного комнатного безмолвия и начал заполнять прикроватную тумбочку заводскими консервами и банками домашней консервации.
- Я бы у вас экзамен по «физ-ре» прямо сейчас принял! - нараспев произнёс Болт, обращаясь к мастеру спорта по классическому троеборью: завтраку, обеду и ужину.
Тот, обернувшись, улыбнулся:
- Знаешь, после того, как поем, так жрать хочется! Особенно по ночам!
- А вы, случайно, человечинкой под солёненькие огурчики не балуетесь? - пошутил студент и сглотнул слюну.
Все заржали, кроме Ана. Впервые от шутки друга ему стало грустно, будто внезапно налетевший ветер сломал в его душе тонкую беззащитную весеннюю веточку, на которой только что появились первые листики липкого зелёного цвета.
- Надо решить вопрос дежурства по комнате! - присаживаясь на кровать, сказал главный спортсмен института. - Вопрос хоть и простой, но сложный. Кто готов застилать постели, подметать и мыть пол?
- Нечего тут решать! - окончательно придя в себя, отозвался Ан. - Кто после звонка будильника последний покинет комнату, тому и дежурить! Логично?
- Годится! - согласились студенты.
Анатолий Иванович одобрительно мотнул головой:
- Если других предложений нет, тогда пускай! Я всё равно встаю раньше всех звонков, даже мобильных, и делаю зарядку на свежем воздухе.
...То, что произошло на следующий день, стало притчей во языцех не одного студенческого поколения. Историю, потрясшую до глубины души весь педагогический коллектив вуза, каждый из рассказчиков пересказывал слово в слово, делая упор на подлинности фактов, не забывая при помощи жестов раскрывать ещё и эмоциональную сторону случившегося.
А произошло вот что: ровно в семь часов и три секунды утра из окон комнаты спортивной базы, выходивших на центральную городскую улицу, с диким грохотом и криком выпрыгнули девять парней в трусах и футболках. Последний, десятый, прыгать не стал. Потоптавшись босыми ногами по холодному подоконнику - сиганул не вперёд, на светлую сторону рассвета, а медленно спрыгнул назад, в тёмную глубину оконного проёма. Пританцовывая на ещё зелёной, но уже по-осеннему огрубевшей прохладной траве, остальные девять в течение пяти минут свою радость выражали разбойничьим свистом и первобытными воплями охотников на мамонтов. Слова, долетавшие до самых до окраин, колхозники без труда смогли разобрать: «Швабра стоит за дверью, а лопух свободен, как сопля в полёте».
А когда из других окон стали высовываться заспанные студенты, Ан первым подбежал к окошку своей комнаты, вцепился руками в металлический оконный карниз и, с силой оттолкнувшись, запрыгнул на подоконник. Его примеру последовали остальные «уже не дежурные» обитатели временной ночлежки. Казалось, что радость навсегда поселилась в душах почти «законченных» филологов, да всё испортил физрук. Его кислая физиономия, словно клякса на промокашке, проступила непонятно откуда прямо посредине комнаты. Блуждающий взгляд педагога мог поведать о многом, но только не о том, что произошло на самом деле.
Встав, как всегда, в шесть часов утра, Анатолий Иванович сделал зарядку и принял душ. Бодрость ощущалась каждой клеточкой натренированного тела. Легкоатлету в это утро всё было по плечу! Но тут схватил живот. Закрывшись в туалете, физрук начал мычать, словно корова, пытаясь освободиться от груза вчерашнего вечернего и повторного ночного ужина... Вот ему и выпало дежурить...
...Понимая, что впереди трудовой день - Ан загрустил. Но не от того, что… а потому что рядом не будет друзей. Это заметил Болт и тут же намекнул о магазине. Рабик идею поддержал.
- Кто рано встаёт, тому Бог даёт! - сказал он, поднимаясь с кровати. - Можно и прогуляться!
Продовольственный магазин нашли сразу. К их удивлению, в нем не оказалось ни пива, ни водки, ни даже поганой «слабоалкоголки». Зато марочных итальянских, венгерских и болгарских вин - хоть отбавляй.
- Да! - сказал Ан.
- Да! - подтвердил Болт.
- Да, садисты! - уточнил Рабик.
- Но ничего! - искренне вырвалось у Ана.
- Ладно! - согласился Болт.
- Падлюки! - поставил в разговоре смелую точку Рабик.
И решение было принято единогласно!
Через восемнадцать минут друзья уже валялись на кроватях в ожидании сигнала выдвигаться в столовую. Долгожданную весть принёс Лёха, впрыгнувший в комнату, будто ему кто-то заехал ногой в ягодицу:
- Полундра, хавать!
Но это было громко сказано! Молочный суп с макаронами, растворимый кофе и пирожок с творогом - вот и вся утренняя разминка шеф-повара и трёх, лоснящихся от упитанности, женщин, пробежавших несколько раз по столовой с пустыми подносами в руках.
- Да! - сказал Ан.
- Да! - подтвердил Болт.
- Да, садисты и падлюки! - подытожил беседу сразу несколькими, теперь уже решительными точками Рабик.
- Но ничего! - опять сказал Ан. - Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады никто не желает!
- Ничего! - согласился Болт. - Только ты там смотри, поаккуратней… С этим… Рюкзачком своим… Твою лысую башку далеко видать! Кому надо, не промахнётся! Вылетишь из института в три счёта с волчьим билетом в зубах. Так что не перепутай, Кутузов, детям - мороженое, цветы - бабе!
- Да, кстати о бабах! Вон, рядом с твоей Ланой та чудачка сидит, о которой я тебе рассказывал. Ну, та, считающая, что стихи спасут мир! - вдруг заволновался Рабик.
- Во-первых, Лана не моя! А во вторых!.. - Ан повернул голову и пристально посмотрел на студентку. - Я её уже давно приметил, только не знал, что она хочет со мной познакомиться.
- Иди, не хлопай ушами! Только сразу не лезь к ней под юбку! - посоветовал Болт.
- Впереди целый месяц! Куда спешить? - шепнул Ан другу, поднимаясь со стула.
- Медовый месяц! - не упустив возможности, съязвил тот.
Поднявшись, Ан поднёс тарелку ко рту и выпил суп одним махом. Это заметила и оценила Лана, игриво похлопав в ладони. Новоиспечённый клоун с радостью раскланялся на все три стороны, а когда заметил, что и Надежда не сводит с него глаз, поклонился ей лично, только намного ниже. Та, в ответ, жестом пригласила его к своему столику, и Ан почувствовал, как невидимые верёвочки женского любопытства сначала связали ему руки, а потом медленно стали подтягивать к себе. «Сопративление бесполезно», - сообщил кто-то командным голосом в его голове.
Он сразу оценил красоту спутницы Ланы. От её улыбки начала слегка кружиться голова. Да и жена Бухгалтера в этот миг показалась Ану совершенно незнакомым человеком - юной и нежной, излучавшей необъяснимый внутренний свет. «Странное дело, - думал он, - пытаясь сосредоточиться на самом главном. - Они так красивы! Сказать им об этом? Глупо! Потрогать их, юных? Волосы?! Плечи?! Губы?..»
Ан будто упал на стул и не почувствовал этого. Он сидел молча и, как последний дурак, не сводил глаз с двух женщин, улыбавшихся ему так искренне, что он позабыл обо всём на свете. Впервые в жизни ему ничего не хотелось помнить - ни то, что Лана чужая жена, ни то, что Надежда не его девушка. Нельзя сказать, что он забыл о своей Любе, нет, не забыл! Более того, ещё явственней почувствовал, что без своей возлюбленной - он никто! Лишь она была ему дорога, как жизнь. Но Лана и Надежда, вдруг, как по мановению волшебной палочки, превратились в то, что люди называют чудом! И одна, и вторая уже принадлежали ему, как рассвет и дождь, как мираж и туман, как листопад и как тень от облаков, бегущая по земле. Ан вспомнил, как в детстве взялся за оголённый провод, и его ударило током. Новые нахлынувшие чувства ударили точно так же и чуть не свалили на пол. И тут пришло понимание, пришло из ниоткуда, пришло, как приходит желание к новорожденному ребёнку сделать первый в своей жизни вдох, наполняя лёгкие воздухом, а себя - радостью бытия. Ан вдохнул, а потом выдохнул с такой силой, что чуть не задохнулся где-то там, в душе, от ещё одного прозрения - важного… Разрывавшего его изнутри. Оно предательски нашёптывало стихами Пушкина о самом главном:
Я знаю, жребий мой измерен,
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днём увижусь я!
Понимая, что настало время платонической любви, ещё неизвестной ему, Ан решил схватиться душой за «оголённые провода» дружбы, состроив лицо как можно поумней.
- Ты как-то странно выглядишь. - произнесла Лана.
- Просто сейчас я наконец-то родился! Полностью! И ещё не успел прийти в себя - роды были затяжными и сложными!
Лана засмеялась. А Надежда посмотрела так, что Ану показалось - у стула, на котором он сидел, подкосились ножки. От волнения ему даже пришлось схватиться рукой за крышку стола.
- Да что это с тобой? - заволновалась одногруппница.
- Ничего! Чуть со стула не свалился в пропасть, разъединяющую нас!
Надежда посмотрела на него с интересом.
- Ой, вы же незнакомы! - опомнилась Лана. - Это Надя! О поэзии она знает всё! А это - Ан! Что знает о поэзии он, сейчас выясним!
- Не надо!.. Не стоит! Раньше я думал, что писать стихи - это и есть знать о поэзии всё. Но теперь понял, что в поэзии вообще ничего не смыслю. И чем больше пишу, тем страшнее мне становится. Если бы я только мог не писать! Но я не могу бросить! Это сводит меня с ума, а я радуюсь, как ребёнок. Спать не могу! Спокойно есть не могу! Голова набита рифмами! Кстати, вы не уловили, что «рифмами» хорошо рифмуется с «рифами». Стоит изменить или убрать всего лишь одну букву - и можно изменить смысл существования всех и вся. Я давно это заметил, но говорю об этом впервые.
- Шутишь? - спросила Лана.
- Если бы! Посуди сама! Из гастронома я могу мгновенно создать астронома. Стоит себе такое каменное здание и вдруг - бах - превращается в старичка-звездочёта, одетого в костюм сказочного волшебника, бредущего по Млечному пути в поисках редкой звезды, растущей где-то на самом краю вселенной.
- Браво! - сказала Надежда. - Я всегда говорила, что ты поэт, только ещё не родился… Ах, извини, уже родился. Полностью! Я сначала подумала, что ты просто удачно пошутил. А теперь вижу, что я была права... Я люблю стихи, а их становится всё меньше и меньше!
- Как меньше? Да их пишут все, кому не лень!
- Вот именно, все! А писать стихи должны только поэты!
- Не поняла? - вмешалась в разговор Лана. - А если дворник пишет гениальные стихи, то он дворник?
- Поэт! Поэт! - успокоила Надежда подругу. - Просто то, что я сказала, должны хорошо понимать поэты. И не головой понимать, а кровью! Ты ведь меня понял, Ан?
- А что тут особенного? И так всё ясно, как в прогнозе погоды!
- Нет! - не унималась Лана. - Я бы хотела разложить по полочкам…
Её перебила Надежда:
- Не надо. Послушай лучше стихотворение. Одного из любимых поэтов. Сама поймёшь:
Мир разложил на части Пикассо.
Он плоть содрал с вещей. Так бьют посуду!
На дыбу мир! Скорей! На колесо!
Повсюду щепки. Черепки повсюду!
Устал. Пошел гулять на полчаса.
- Эх, что б ещё! - Весёлой полон злобой.
Глядит: кафе. Зашел. Глядит: слеза,
Слеза стекает...
Разложи! Попробуй!
- Да! Это стихи! Поэтическая формула мудрого совета. Алгоритм мысли! - Согласилась Лана.
- Кибернетика духа! - засмеялся Ан. - Будь проще! Чтобы научиться пользоваться ножом и вилкой, необязательно залазить на трибуну! Этим можно заниматься и в спальне.
- В спальне лучше заниматься… - начала развивать новую мысль супруга Бухгалтера.
Её опять перебила Надежда:
- А этим можно заниматься и за трибуной!
- Или на трибуне! - уточнил Ан.
И посмеялся вместе с ними..
Трудовой энтузиазм пока не подавал никаких признаков жизни!
Идти на поле не хотелось!
Заметив, что студенты начали массово покидать столовую, Ан встал из-за стола.
- Встретимся на поле! - скомандовал он, беря власть в свои руки. - Займите место поближе к горизонту! А я пока сбегаю… В общем, сгоняю…
...Через двадцать минут Ан почти догнал своих. Со стороны было интересно наблюдать за извивающейся колонной, повторяющей все песчаные изгибы пыльной дороги, залитой до самого горизонта солнцем. Отыскал глазами Лану и Надежду. Болт и Рабик брели за ними, весело переговариваясь друг с другом. «Все в сборе», - подумал Ан и ускорил шаг. Но спешил напрасно. Неожиданно впереди раздался властный голос, и студенческий десант замер - пришло время разделиться на бригады.
Рабик сообщил радостную новость - его и Болта распределили в одну бригаду! Требовалась их примитивная мужская сила!
- Загружать машины ящиками с картошкой бабы наотрез отказались! Они будут собирать, ну а мы того - этого! - отчеканил он. - Умоляли тебя оставить с нами, так такое началось! Твой удел - морковка! Звеньевой назначили Лану, а уж она тебя забрала к себе! Вечером танцы!
Провожая друзей на борьбу с урожаем, Ан сильно пожал им руки: мол, как же я без вас буду жить дальше?! А когда их бригада, повернув направо, стала быстро удаляться в противоположном направлении - свистнул вдогонку. Лана от неожиданности закашлялась.
- Ду-р-р-р-ак! - неправильными слогами откашлялась она. - Предупреждать надо! Я и не думала, что ты умеешь так свистеть!
- Свистеть я могу и не так! Ты ещё в этом убедишься, товарищ звеньевая-ланковая! Поэтому, наверное, и денег нет! Ну, ничего! Если в день съедать по килограмму морковки, то мы только втроём за месяц съедим девяносто килограмм. Полевые мыши умрут от злости, не досчитавшись в своих закромах почти целого центнера.
- А тут что, мыши есть? - спросила Надежда.
- Думаю, да… - начал Ан и вдруг оборвал себя на полуслове.
Его взгляд уже давненько приметил в стороне от дороги, почти у самого горизонта, что-то странное, напоминающее собой египетскую пирамиду. В солнечных лучах она казалась красной. Его беспокойство передалось Лане, и она посмотрела в ту сторону тоже.
- Мамочки! - вскрикнула она. - Это же морковка!
Ан уже и сам догадался, что сельская дорога ведёт их не к «седьмому чуду света», пирамиде Хеопса. Через каких-нибудь сорок минут бригада дотопает к новому и ещё неизвестному науке чуду - экологически чистой пирамиде, возведённой в честь студентов, павших смертью героев в нелёгком трудовом бою на колхозном поле.
Настроение у всех упало. «Надо было брать больничный!» - прошептал кто-то за спиной Ана. Он даже не оглянулся, чтобы посмотреть, кто это такой умный остался в дураках. И не повернулся, боясь лишний раз «потревожить» рюкзак. Всю дорогу он шёл очень осторожно и всё-таки «стратил», присаживаясь на ящик у подножия пирамиды, - снимая, тряхнул свою тайную ношу. Та издала подозрительно знакомый стеклянный звук, тихий, но достаточно громкий, чтобы Лана обратила на это внимание.
- Что у тебя там? - поинтересовалась она.
- Сюрприз! - ответил мученик будущего ударного труда.
- Когда начнёшь сюрпризничать?
- Ещё рано!
- Что рано?
- То, к чему ты пока не готова!
- К чему?
- К тому!
- Ты это брось!
- Пока не могу, но обязательно брошу! - уверенно произнёс Ан, и с верой и любовью посмотрел на Надежду. - Да и твоя подружка не оценит моих стараний, правда, думаю, до первой полёвки, обыкновенной полевой мыши.
Надежда, услышав ненавистное слово, ассоциирующееся у неё с маленьким грязным комочком, бегающим на четырёх омерзительных ножках, поблескивающим злобными глазками, размахивающим отвратительным хвостищем - взвизгнула.
- Хватит! - простонала она. - Или я прямо сейчас уезжаю домой!
Ан погладил рюкзак. Аккуратно поставил его рядом с другими вещами студентов. «Сделать из новой знакомой заику, в общем-то, дело нехитрое», - подумал он, заметив мышонка, рванувшего вприпрыжку через поле.
- Ладно! - сказал Ан. - Время собирать камни ещё не пришло!
- Ты о чём? - поинтересовалась Лана.
- Философствую! Не обращай внимания! Я часто разговариваю с самим с собой.
- Загадочный прям такой!
- Я не загадочный прям… Начальство идёт, сейчас оно все загадки разгадает!
Начальством оказался невысокий мужичок: шустрый, с быстрым взглядом, с подвижными, беспокойными губами; постоянно проверяющий, на месте ли у него пальцы, нос и уши. Его манера говорить напоминала что-то среднее между боевым криком десантника, ворвавшегося в окоп неприятеля, и попыткой пьяного водителя по просьбе гаишника членораздельно произнести детскую скороговорку: «Шёл Саша по шоссе!» Как ни старался оратор запутать самого себя, студенты его хорошо поняли - им предстояло рассортировать экологически чистую пирамиду по ящикам, отделив хирургическим путём хвостики от «тела» растения, богатого на витамин «А». Непрестанно дёргая себя за нос и уши, начальство морковь называло морквой, а в заключение своей «корнеплодной» речи подчеркнуло, что каждому студенту за день необходимо переработать около ста пятидесяти килограмм «витаминов». Переработать, а не переварить в желудке!!!
- И не меньше! - уточнил представитель колхозной власти и почему-то уставился на Ана.
Тот встал с ящика, высоко поднял правую руку над головой и развернул сжатый кулак пальцами вперёд.
- No pasarán! - чётко выпалил он и этим уверенным жестом сбил с панталыку десантника и пьяного водителя в одном лице.
Замешательство читалось в глазах колхозника так же явственно, как читаются зелёные или красные сигналы светофора с наступлением тьмы. Если бы «Homo sapiens» мог ругаться ещё и носом - этот низкорослый «образец» точно бы выматюкался какими-то жутко-зелёного цвета соплями. Но мужичок только достал из кармана плаща носовой платок, помял его в руках для храбрости и спрятал обратно. Скривился. Чихнул, но как-то мирно…
- А чё, сто пятьдесят - не пятьдесят! Для разгона как раз! - зло пошутил кто-то из числа обречённых на трудовой подвиг.
Незваный гость дал волю мышцам лица - улыбнулся. Потом в очередной раз проверил, на месте ли все пальцы, не сгорели ли уши от стыда за бестолковое подрастающее поколение и не оторвал ли он себе случайно нос, чихнув в кулак. Убедившись, что всё на месте, скупо сообщил: «Пора в контору». Через пять минут мужичок превратился в мужичка с ноготок, а спустя ещё пять - просто в ноготок.
Получив у звеньевых огромные ножи и смирившись с судьбой, студенты принялись за работу. Время ползло! Ан трудился наравне со всеми, то и дело поглядывая на Лану и Надежду. Он искренне восхищался их умению орудовать «самурайскими мечами», мгновенно отсекающими зелёные морковные головы.
После двух часов упорного труда время полностью остановилось. Каждое движение Ану давалось только благодаря усилию воли. Лана ещё держалась молодцом, а вот Надежда заметно сдала, хотя и старалась не отставать.
- Без допинга мы помрём и не узнаем, что было на обед! - уверенно сказал Ан и поднялся, разминая затёкшие ноги.
- Без какого допинга? - спросила Лана, пристально посмотрев на подругу.
Надежда тоже ничего не поняла и вопрошающе глянула на Ана.
Тот не стал тянуть кота за хвост.
- Предлагаю в качестве аперитива выпить винца!
- Какого винца? - переспросила Лана и снова, но уже подозрительно, посмотрела на подругу.
- Какого-какого? Такого! Венгерский вермут вас устроит? Для начала?
- Какого начала? - звеньевая посмотрела на Ана, поедая глазами.
Тот сдержал нотки недовольства в голосе, не дав им вырваться наружу.
- Уважаемая Лана! - обратился он к ней официальным тоном. - Ты дурочку не включай, а просто скажи, будешь пить или нет? Если нет, я и сам выпью! Меня от морковки уже тошнит! Надо запить! Вино отличное! Выпьем по сто грамм, что мы, не родные, что ли?
Лана оглянулась по сторонам и, убедившись, что на неё никто не обращает никакого внимания, быстро поднялась с ящика и схватила Ана за руку.
- Тебе моего мужа, видать, не хватает сейчас, так ты решил взяться за нас? - задала она самый длинный риторический вопрос в своей жизни.
Ан включил всё своё красноречие и быстро, а главное, доходчиво, объяснил двум «тормозам», что вермут - это не водка, и что в своё время вождь мирового пролетариата и обездоленного крестьянства призывал не бояться человека с ружьём, а уж с бутылкой этого божественного напитка в руке - и подавно! Красноречие сделало своё чёрное дело - осмелевшие подруги Ана таки согласились надругаться над трудовой дисциплиной. Оставалось решить, как это сделать! Морковная экологически чистая пирамида хоть и упиралась своей вершиной в солнце, но не могла помочь заговорщикам спрятаться от бдительных взглядов преподавателей, вместе со своими подопечными умело делавших обрезание одному из самых сексуальных овощей в мире.
Ан развязал рюкзак и «свернул башку» литровой бутылке. Оставалось лишь поднести её к губам и, наконец-то, утолить проклятую жажду хронического желания. «Что делать?» - посреди бесконечного поля, убогого и обделённого высшими силами не только раскидистыми деревьями, но даже редкими кустиками.
Поле было голым, словно секунду назад родилось на свет божий.
И тут - спасла память!
- И опыт, сын ошибок трудных, и гений, парадоксов друг! - прошептал Ан. - Помнится, не так давно Николай придумал одну хитрую штучку, обманув в больнице всех.
- Что за штучка? - подала голос Надежда.
Ан хитро прищурился и прицелился указательным пальцем в деревянный туалет, стоящий в метрах пятидесяти от них.
- Вот наша крепость, которую не возьмёт ни один любопытный взгляд! - сказал он уверенным голосом, не терпящим никаких возражений.
Лана и Надежда скривились, заявив, что они такого никогда не делали и делать не собираются.
- А я пойду! - бодро произнёс Ан. - Вернусь - расскажу! Ждите!
Облепившие основание пирамиды, как муравьи, студенты не сразу поняли, в чём дело. Ну пошёл Ан в туалет, ну и что? С кем не бывает! И всё-таки некоторым из них было непонятно: для чего ему там рюкзак? Вскоре и Лана направилась к туалету. С рюкзаком! А когда с примелькавшимся туристическим аксессуаром в том же направлении мелкими шажками засеменила Надежда, это стало интересно многим. И эти многие с нездоровым любопытством наблюдали за необычным поведением троицы, то и дело бегающей «по нужде». Странным было и то, что «трио» вообще перестало обращать внимание на окружающих, заливалось звонким смехом, обнималось у всех на глазах, будто вернулось на родную землю не из туалета, а как минимум - с Марса, как максимум - из самой преисподней. Чувствовали себя космонавты-грешники раскрепощенно. Их переполняли эмоции, словно с них сняли ненавистные оковы, избавив от каторжного труда на орбите чистилища.
Солнце уже давно отшвартовалось от верхушки экологически чистой пирамиды и медленно поплыло в сторону обеда. Заметив это, студенты как по звонку свыше побросали ножи на землю и разрозненными группками побрели на северо-запад, куда и отправилось по-осеннему выцветшее светило.
Надежда, Лана и Ан шли позади всех. А когда Ан ловко поймал за хвост серенькую мышку и показал её Надежде, та, к его удивлению, только рассмеялась. Лана предложила взять пленницу с собой в столовую и накормить котлетами. Все согласились, представив, что несчастная полёвка из бедной родственницы зажиточного колхозного урожая превратится в самую сытую и счастливую мышь на свете. Так бы оно и вышло, если бы не староста. Она выскочила, словно из-под земли, перепугав Лану.
- Ты что? Я чуть не родила! - немного заикаясь, набросилась на Ленку звеньевая.
Та выждала несколько секунд. Когда весёлая компания успокоилась и отпустила мышку на волю умирать от обжорства морковкой, попросила вести себя скромнее, добавив, что ей, в общем-то, всё равно, а вот некоторым преподавателям - нет.
- Они уже косо на вас пог-г-глядывают! - будто споткнувшись на ровном общественном мнении, дружески добавила староста.
Неожиданно Ленка исчезла, словно провалилась во временной портал. Компания аж завизжала от удовольствия.
Через мгновение староста опять вынырнула, как из-под земли, правда, немного правее. «Промахнулась!» - подумал Ан и от смеха чуть не упал ей под ноги. Не успела Ленка открыть рот, как Лана и Надежда схватили Ана под руки и что было сил побежали вперёд, навстречу дымящемуся борщу, жареной картошке, котлете «по-киевски», горячему чаю с лимоном и блинчикам с творогом.
Обед пролетел быстро, будто его и не было вовсе. Вторая половина первого трудового дня запустила таймер обратного отсчёта времени. Всё было в рамках отличного настроения.
К пяти часам вечера над горизонтом появилось несколько чёрных туч, расплывшихся по небу синяком свинцового цвета. Налетел ветер, налетел и стих. А когда в низких облаках гром пару раз уронил гулкий медный таз, раздалась долгожданная команда: «Отбой!»
Ан, Лана и Надежда на базу прибежали, прилетели, прикатились задолго до первых дождевых капель. В столовку не пошли, решив доесть «тормозки», собранные для них заботливыми родителями на дорожку, длиною, примерно, в три-четыре дня. К тому же в рюкзаке навязчиво перестукивались ещё две бутылки вина.
И тут начался дождь.
Ужинать пошли самые смелые, не испугавшиеся воды, шумно льющейся, словно из нескольких небесных леек.
Ан метался от одной комнаты к другой, пытаясь найти укромное местечко, чтобы с двумя «заводными» девчонками спокойно пережить промозглый вечер. Но, как назло, райского уголка найти не удавалось! Везде валялись, ели, резались в карты… Некоторые - кипятили воду в стакане, разминая в руках пачку вермишели быстрого реагирования на вечное студенческое недоедание.
И тут на помощь пришла Надежда, предложив пойти в женскую душевую.
- А почему именно туда? - спросил Ан, пытаясь понять женскую логику.
- Наших душевых больше! - последовал лаконичный ответ. - Кому придёт в голову ломиться к нам, если рядом полно свободных?! Идёмте, пока в Багдаде всё спокойно.
Лана согласилась…
Ан сбегал за рюкзачком и незаметно прошмыгнул следом за подругами в душевую комнату, располагавшуюся по соседству со спортивным залом, приспособленным под гигантскую спальню на сто пятьдесят койко-мест.
И всё в этот вечер было бы хорошо, если бы не болгарские виноделы, умудрившиеся намертво закупорить бутылки «гадскими» пробками, которые без штопора ну никак не удавалось извлечь наружу. Ан так измучился, что Лана не выдержала и предложила перекурить с ней на брудершафт, предупредив, что если тот не согласится - включит холодную воду.
Пока он нервно курил, звеньевая взяла бутылку отменного, непокорного болгарского вина и подошла к стене - единственной в мире, за которой располагалась гигантская спальня. Приложив к стене свёрнутый пополам рюкзак, начала что есть силы лупить по нему днищем бутылки, пытаясь таким способом заставить вино вытолкнуть пробку. Лана «работала» с такой скоростью, что стоило закрыть глаза, как воображение начинало рисовать картину из героического послереволюционного прошлого наших предков. А именно - шахтёра, ударника коммунистического труда, устанавливающего новый стахановский рекорд.
- Что ты делаешь? - на удивление спокойно спросил Ан, растерев каблуком сигаретный бычок.
Лана в доходчивой форме объяснила физический закон, суть которого сводилась к простой механике - бьёшь, пока пробка не вылезет из бутылки. В теории всё выглядело убедительно, вот только «скотина» стояла на своём и не сдвинулась ни на миллиметр. Лана, вместе со своей физической логикой, оказалась бессильна перед примитивной пробкой.
И тут опять на помощь пришла Надежда. Она молча вырвала «импортное пойло» из рук стахановки и начала что-то искать глазами, внимательно осматривая стены душевой.
- Вот он! - радостно сказала, ткнув пальцем в шапку ржавого гвоздя, торчащего у дверей и, по всей видимости, выполнявшего роль вешалки. - Остальное - дело техники!
Через пятнадцать секунд пробка оказалась внутри бутылки, а через полчаса - на дне.
Ещё через сорок минут и вторая пробка была побеждена.
Хорошенько закусив, выкурив полпачки сигарет и умывшись, друзья на цыпочках подошли к дверям, стараясь как можно тише открыть их - у них созрел незамысловатый план: незаметно выскочить в коридор и быстренько разбежаться по своим комнатам.
Троица на все сто была убеждена - сейчас они никому не нужны!
Потянув дверь на себя, Ан смело шагнул в сумрак коридора и тут же увидел перед собой их… около пятидесяти девушек во главе с тремя «окаменевшими» преподавателями.
Оказалось: пока Лана сражалась с пробкой, вернувшиеся из столовой студентки затеяли в гигантской спальне спор о загадочном явлении - грохоте за стенкой. Одни доказывали, что это строители решили её снести, другие уверяли, что рабочие тут не при чём, так как время позднее, и, скорее всего, кто-то пытается проделать дыру, чтобы вырваться на свободу. А самые ненормальные считали, что, при строительстве спортивной базы, каменщики по пьянке замуровали своего товарища и теперь страдающий от похмелья дух бедолаги в поисках водки беснуется по ночам. Спор зашёл так далеко, что ещё немного, и среди будущих педагогов появились бы первые жертвы. На шум прибежали преподаватели. Пытаясь разобраться, в чём дело, группка учёных дошла до самой сути: теория о причине возникновения вселенной - ничего не значащая ерунда по сравнению с законом притяжения идиотов друг к другу. Эту догадку успешно подтверждал вид студентки с перекошенным от ужаса лицом. Сидя на кровати в позе лотоса, та постоянно показывала пальцем на стену, за которой кто-то усердно работал отбойным молотком. Преподавателям стало ясно, что на перепуганную девушку снизошло откровение, окончательно заведшее её в тупик здравого смысла. Что делать дальше не знал никто, поэтому все дружно решили покараулить в коридоре, чтобы, не дай Бог, ничего не пропустить…. И вот дверь душевой тихонечко скрипнула - и в коридоре одно коллективное большое сердце на мгновение остановило свой жизненный ритм, а потом застучало ещё громче и ускорило бег, будто за ним, оскалив белоснежные клыки, помчались дикие собаки первобытного страха. Панику сдерживало лишь примитивное женское любопытство! Над самыми тонкими натурами нависла реальная угроза - потеря дара речи.
Если бы Ан решительно не появился в дверях, онемевшие от внутреннего переживания студентки через четыре месяца с позором вылетели бы из института, так и не сумев сдать устные экзамены. Он спас их и от позорного изгнания из рядов почётной профессии, и от греха любопытства, переполнившего несозревшие души, как осенняя дождевая вода в это же самое время заполнила до краёв ржавые старые бочки под водосточными трубами спортивной базы. При виде Ана в коридоре раздался вздох облегчения. А когда за ним показалась Лана, ведущая под руку пошатывающуюся при ходьбе Надежду, вздох облегчения превратился в чувство женской зависти - самое устойчивое и сильное чувство в мире. Впервые Ан почувствовал прикосновение нескольких десятков жаждущих девичьих взглядов и ощутил их магнетизм, от которого его голова закружилась ещё сильнее. Не зная, что ответить на немые вопросы в глазах начальства, повторил, слегка изменив свою шутку: «Мы тут проездом, в каком городе находится этот бордель?» Засмеялись не все. В душе улыбнулись многие. Особенно Анастасия Петровна, доцент с почти вековым педагогическим стажем, во взгляде которой без труда читалось: она была бы не против сбросить с уставших натруженных плеч годков и перекурить с молодым парнем в женской душевой перед сном.
И коридор скоро опустел. Спортивную базу потянуло ко сну...
Переступив порог своего временного пристанища, Ан с удивлением огляделся по сторонам - на месте были все, кроме Рабика и Болта. Стараясь при разговоре не глотать слова, он поинтересовался, где друзья. К удивлению, все прекрасно его поняли, наперебой рассказав, что парочка «не разлей вода» пошла в сельский клуб наводить мосты дружбы между городской и сельской интеллигенцией. А чтобы «сооружения» сразу же не рухнули под тяжестью непонимания, прихватили с собой в качестве подпорок пять бутылок водки, несколько банок пива, шампанское для прекрасных дам, которых они намеревались «снять» для совершенствования своего дипломатического опыта.
Ан упёрся головой во что-то твёрдое слева от него, закрыл глаза и постарался отогнать дурные мысли, а также разгадать загадку: где «мостостроевцы-дипломаты» умудрились купить «это», если магазины завалены лишь вином? Но чем упорней он убеждал себя, что всё с друзьями будет нормально, тем легче интуиция доказывала обратное. «Главное, чтоб они не заснули где-нибудь на дороге», - говорил он сам себе, - и не верил своим же словам. Убедившись, что ничего путного в голову не приходит, Ан разделся и залез под простыню.
Заснул быстро, словно споткнулся и упал в темноту. Неожиданно в глубине мрака щёлкнул дверной замок. Ан не увидел, но почувствовал, как открылась невидимая дверь, открылась со скрипом - пугающим его воображение звуком, похожим на крик чаек, бьющихся за добычу или защищающих свои гнёзда. В дверной проём прошмыгнул солнечный луч, и в глубине великого ничего Ан увидел себя маленьким мальчиком, держащим в руках клетку для птиц.
- Что там у тебя? - прозвучал вопрос откуда-то из темноты.
- Душа! - ответил ребёнок.
- А куда ты её несёшь?
- На базар!
- Зачем?
- Продавать!
- Так продай мне! - попросил мрак и засмеялся, словно заплакала вьюга.
От этих слов Ан проснулся.
Выступившая на лбу ледяная испарина приятно освежала голову. Хотелось пить. Часы показали четыре утра. Рабика и Болта на своих кроватях не оказалось. «Надо их найти до начала скандала», - мелькнула в голове здравая и на удивление трезвая мысль. Чтобы никого не разбудить, Ан схватил первое, что попалось под руку из одежды, и по-пластунски пополз в направлении коридора. Пограничную полосу между комнатой и коридором пересёк как заправский диверсант, оставив позади храп друзей и «неспящего» Анатолия Ивановича. Тот пытался понять, что могло заставить молодого человека посреди ночи скатиться с кровати на пол, ползти непонятно куда и зачем, громыхая костлявыми локтями и коленками так, что можно было разбудить даже сказочную спящую красавицу, заснувшую богатырским сном.
Убедившись, что Ан дополз до коридора и почти бесшумно прикрыл левой ногой дверь, физрук повернулся на другой бок, зевнув от удовольствия. «Как молоды мы были!» - решил спеть Александр Градский в голове Анатолия Ивановича. Спортсмен мастерски заткнул певцу рот. «Спать!» - дал решительную команду он выскочке-знаменитости и опять зевнул от удовольствия, но уже во сне.
Поднявшись, Ан понял, что с собой прихватил двое джинсов. «Одни мои! Другие тоже, вроде, мои», - подумал. Огляделся по сторонам и увидел привычную картину - метрах в пяти от него, рядом с огромным платяным шкафом, раскинув руки, спал Болт. Рабик рядом «не летал». Не было его ни на лестнице, ни в душевых комнатах… Нигде! И тут из шкафа раздался звук, словно там, внутри, домовой пытался завести какое-то механическое устройство, среднее между мотоциклом и бульдозером. Подойдя ближе, Ан понял, что из шкафа доносится храп. Распахнув дверцы, увидел дружка на дне «чёрного квадрата». «Ну слава Богу, все дома!» - вздохнул облегчённо и по очереди перетащил ночных гуляк в комнату. Чтобы взгромоздить «находку» на кровать, пришлось разбудить Лёху. Физрук спал крепко или делал вид, что спал крепко. «Нормальный мужик!» - прошептал Ан и упёрся указательным пальцем в воздух над Анатолием Ивановичем. Лёха согласился, кивнув головой.
Прошло минут пять - и помощник Ана заснул в прыжке на подлёте к своей кровати, а Рабик и Болт заснули, так и не проснувшись от своей гулянки.
Ан вспомнил свой ночной кошмар и решил не спать до утра, но заснул опять быстро - провалился вниз… Летел долго, пока снова не увидел себя маленьким с клеткой в руках. К нему подошла девочка в лёгком платье. С красивым, но злым лицом.
- А я тоже умею прерывать полёты птиц! - сказала она металлическим голосом. - Ты сажаешь в клетку - я забираю небо!
- Это клетка для души! - начал оправдываться Ан и заплакал.
- Не плачь! - решила успокоить его девочка. - Я могу прерывать полёты не только птиц!
- Не надо! - попросил мальчик, растирая слёзы по щекам.
А сон всё не хотел прерываться. Душевная боль казалась невыносимой. Чтобы избавиться от неё, Ан прыгнул куда-то в сторону, ещё глубже - и проснулся под своей кроватью. Глаза открыл сразу, но не сразу понял, как это он так быстро вырос и почему лежит на чём-то холодном, покрашенном в коричневый цвет.
А потом он представил себя птичьим гнездом, из которого только что навсегда улетела птица. Улетела в поисках своего птичьего счастья, оставив ненадёжный дом на растерзание не знающему жалости времени. В груди что-то неприятно заныло. Ан схватился рукой за грудь, проверяя, на месте ли его душа. И тут понял, что ещё спит - и как ребёнок обрадовался своей догадке. А когда проснулся полностью, обрадовался ещё сильнее, что сон оказался всего лишь сном и не более - и всё-таки душу было почему-то очень жаль.
...В комнате царил хаос!
Первое, что бросилось в глаза - постные и какие-то пожёванные лица вокруг, на которых лежала серая тень усталости. Казалось, что студенты сразу после подъёма решили искупаться в придорожной пыли, и это у них отлично получилось. «Колхозники педагогической науки» бродили по комнате как слепые или сильно стукнутые «мухобойкой» судьбы, иногда налетая друг на друга не хуже классических зомби.
И только Болт и Рабик выглядели не просто иначе, а всем своим видом демонстрировали: здоровье - раз; молодецкий задор - два; прекрасное настроение - три. Развалившись на постелях, они то давили лыбу, то по очереди бросали друг другу лифчик внушительного размера. Заметив, что Ан выглядывает из-под кровати, засмеялись так живо, будто увидели Чарли Чаплина, показавшего им средний палец.
На часах маленькая стрелка примёрзла к цифре «2», и эта деталь почему-то больше всего заинтересовала Ана, не понимавшего, как ему удалось избежать почётного звания дежурного по комнате. Осознавая, что проснулся последним, он пришёл к единственно правильному выводу - Земля начала вращаться вокруг Солнца в обратном направлении. «В окно я сегодня точно не выпрыгивал, на завтрак и обед не ходил. Значит, не всё так гладко в Датском королевстве», - вспомнилось ему, а Внутренний голос тут же добавил в копилку памяти ещё одну цитату наследника трона (с почти кулинарным именем Гамлет): «Что человек, когда он занят только сном и едой? Животное, не больше».
Ан тут же отогнал мысли о сне и еде.
Первым подошёл Болт и подал руку.
- Ну? - вызывающим тоном спросил он.
- Встаю! Мысли о сне и еде отогнал! - отозвалось «не животное».
- Молодца! Поднимайся! Вкусненькое чуть не проспал!
- Что, холодец с толчёнкой на обед подавали?
- Не было никакого обеда. У нас тут всемирный понос!
- Потоп? - переспросил Ан.
- Можно и так сказать! - съехидничал Болт. - Пока ты спал…
- Я не спал!
- Не понял? А что тогда делал под кроватью?
- Ходил на базар!
Болт засмеялся, но как-то сдержанно:
- И что покупал?
- Не покупал, а продавал!
- Хорошо, больной, поставим вопрос иначе! Что продавал?
- Душу!
Болт жестом позвал Рабика.
- Быстро: смирительную рубашку! - приказал ему.
Рабик мгновенно схватил простынку и мастерски набросил её на голову Ана. «Козлы», - заорал тот и снова оказался под кроватью, только уже в объятиях своих друзей.
- Молчи, идиот! Ты воистину не один! - властно прошептал Болт. - Сейчас врачи как раз таких ищут: бесноватых, торгующих душой и другими духовными ценностями!
- Не понял? - сказал Ан, успокаиваясь понемногу и сдирая простынь с головы.
- Что тут понимать! Выйди во двор - сам всё поймёшь. Только не падай в обморок - понос - это весело! А душу продал?
- Надеюсь, что нет!
- Хорошо!..
Друзья уселись на кровать.
Рабик в двух словах объяснил, в чём дело:
- Пока ты со своими девицами прохлаждался в душе, а мы с Болтом развлекали местных дурочек, наш подрастающий педколлектив доедал в столовке утренний молочный суп. Вот и доел на свою голову.
- На свою… - перебил Болт.
- Или так! - засмеялся Рабик. - Ночью было ещё ничего, а вот с утра пораньше - началось! Теперь по всему селу не найти свободного туалета. Начальство приехало, санстанция приехала, «скорые» приехали! Так что смотри, не похвастайся при них, что ночью торговал своей душой. Такие, как ты - находка для шприца! Говори, что суп не ел, что вообще ужинать не ходил - все подтвердят! Избегай нездорового интереса к твоей заднице волосатого маньяка в белом халате. Иди да смотри, не признавайся никому, что Чапаев, Петька, Анка-пулемётчица, Леонид Ильич Брежнев и чукча - твои лучшие друзья!
Выйдя во двор, Ан подумал, что начался новый ледниковый период - такого скопления людей в «снежных» халатах он прежде никогда не видел. Проректор и несколько деканов прохлаждались в тени на лавочке недалеко от центрального входа спортивной базы, в стороне от «бледных поганок», выросших за одну ночь на благоприятной почве примитивного обжорства. Особенно много студенток «проросло» возле общественного туалета, спрятавшегося в густых зарослях неухоженного фруктового сада. Очередь опоясала ничем не приметное здание несколькими пока ещё живыми кольцами. Врачи на крыльях своих халатов летали по двору, как надоедливые мухи, время от времени подлетая к «мавзолею вчерашнего ужина» и принудительно выдёргивали из очереди новую жертву для неотложного спасительного укола. «Всего один… Всего один!» - без устали кололи словами медицинские сёстры прямо в подсознание своих пациентов.
Ан поморщился. «Наверное, так выглядело поражение под Ватерлоо», - подумал он и решил не привлекать к себе внимания.
Но тут к нему подошла староста.
- Твоих рук дело? - спросил Ан и кивком головы показал на «доходяг», страдающих хроническим перееданием.
- Дурак, разве так шутят? Нашёл время! - искренне возмутилась Ленка. - Где ты был всё утро? Тебя тут одна медичка искала!
- Из кала? - засмеялся Ан.
- Не смешно! - староста надула щёки и стала похожа на старосту, проглотившую Колобка.
- Тебя что мутит? Тогда иди мути в сторонке!
- Меня тошнит от таких… как ты! Разве можно смеяться над поносом?
- Ты как всегда всё перепутала! Это понос смеётся над нами, а точнее нами! Весёлый он парень и выдумщик большой. Куда мне! Помнится, правда, ещё в школе, в колхозе тоже дело было, одной училке пургенчика в суп подмешал, но больше не грешил, вроде.
- Молчи, идиот, пока о твоём пургенчике никто не услышал! Не отмоешься потом!
Ан так посмотрел на Ленку, что та поняла: последней фразой пошутила в тему. Фыркнув - прекратила бессмысленный разговор.
- Пока! - крикнул Ан вдогонку. - И, как говорит один мой знакомый писатель, до новых увлекательных встреч!
Ленка не обернулась…
Зато повернула голову женщина в белом...
Она стояла почти рядом, но почему-то раньше её совсем не было видно. Огромная. Здоровенная! Настоящий железобетонный довод - не шевелиться и даже не думать рыпаться с места!
- Фамилия? - изрыгнула женщина в белом, и Ан почему-то сразу вспомнил роман Уилки Коллинза.
- Сталин! - ответил он. - Но меня мучает не понос, а совесть!
Медичка сделала шаг вперёд, и Ану стало не по себе. Гигантская белая туча неотвратимо нависла над ним - жалким остряком-самоучкой.
- Фамилия? - блеснула туча молнией.
Ан решил с отечественной медициной больше не шутить и назвал фамилию.
- Так бы и раньше! - как ни в чём не бывало сказала медичка и сделала отметку в зелёном, изрядно потрёпанном нелёгкой жизнью журнале. - Будь готов!
- Всегда готов! - браво отчеканил Ан, корча из себя пионера-переростка.
Женщина в белом не обратила на него никакого внимания и продолжила:
- Будь готов, тебя позовут!
- На свидание?
- Ага, романтическое! - разродилась очередной молнией туча и ехидно улыбнулась.
От блеска её клыков Ану поплохело. Он сделал вид, что готов ради её спокойствия пойти на всё - на два укола сразу.
- Можно уточнить? - начал подъезжать он на «гнилой козе» к представительнице Минздрава. - Я надеюсь, позовут не трубы ссудного дня?
Медичка оставалась невозмутимой.
- Готовь задницу! - последнее, что услышал из её уст Ан и понял, что не готов к такому повороту событий.
Надо было что-то делать, чтобы волосатые руки судьбы, крепко сжимающие шприц с сомнительной жидкостью, не дотянулись до его ягодиц. И решение нашлось…
Минут через сорок Ана вызвали к врачу. Сухой старичок, похожий на скрюченную временем ветку, делал какую-то запись в медицинской карточке очередного больного. Прочитав свою фамилию, выведенную жирным размашистым почерком, студент выпалил как из ружья, что совершенно здоров.Выстрел оказался холостым - скрюченная временем ветка даже не посмотрела в его сторону. Блеснул интерес в глазах старичка только после того, как Ан подошёл к нему вплотную и во второй раз уверенно произнёс свою версию диагноза.
- Вы что, пили? - спросил врач, раздувая ноздри.
- Как что? Водку! От поноса - первое средство!
- Но вы же будущий педагог! - возмутился специалист по расстройствам желудка.
- А поносу всё равно! Да и водка согласилась сразу, она была не против!
- Как же мне теперь вас лечить? Алкоголь и лекарство - две вещи несовместимые!
- Как гений и злодейство?
- Во-во! - оживился старичок.
- Что касается злодейства! - начал Ан, - так я на ужине не был и суп не ел. А что касается человеческого гения, так разве они бывают гении-трезвенники?
- Ладно, больной…
- Здоровый! - перебил врача Ан. - Здо-ро-вый!
- Ладно, но я обязан сообщить о вашем поведении руководству ВУЗа.
- Я буянил?
- Нет!
- Хамил вам?
- Нет!
- Вырвал у вас из рук шприц?
- Нет!
- Лез к вам целоваться?
- Нет!
- Предлагал взятку?
- Нет!
- Вы меня домогались, а я отказал вам?
- Нет!
- Что, не отказал?
- Отказал!
- Так значит, вы меня таки домогались?
- Прекратите сейчас же пороть чушь!
- На что это вы намекаете? Что за сексуальные команды такие?
- Ладно, выздоравливающий, я вас понял! А водочки у вас не осталось, а то с самого утра от этого поноса мне только одни эти мерещатся, - врач развёл руки в разные стороны как заправский рыбак, хвастающийся, какого именно размера ему пришлось сегодня ловить рыбу.
- Грамм двести… не более!
- Тащи, почти выздоровевший! У меня тут с собой помидорчики, огурчики, яйца… вкрутую! Только смотри, никому! - Медик резко поднял палец вверх, будто пытался проткнуть черепичную крышу базы, а заодно и небо.
Через полчаса врач-коллега-близкий друг предложил Ану прочистить желудок неразбавленным спиртом, без особых умственных усилий доказав тому преимущество такой профилактики перед остальными способами медицинского вмешательства в организм человека. Чтобы не разочаровать чужую, добрую, открытую, беспокойную и заботливую душу, Ан согласился сразу - выпил мастерски, будто с пелёнок работал врачом. Это произвело большое впечатление на старичка, решившего ни за что не отставать от студента, окрестив его народным целителем и мастером на все руки.
Ещё через двадцать минут авторитет молодого человека вырос настолько, что «скрюченная временем ветка» распрямилась по-весеннему, вцепилась в подбородок Ана и подтащив его к себе поближе, прошептала: «Так вот ты какой, цветочек Аленькай! Рыба-пила непонятно с кем! Палка двух концов! Что ты помидорами по тарелке елозишь, ты свои яйца чистить будешь?»
После этих подозрительных слов Ан понял, что дедушке пора завязывать, к тому же спирт почти «выветрился», и очередь могла дойти до наркоза. Заметив в углу комнаты кресло - обрадовался. Уселся поудобней. Закинул ногу на ногу. Решил перекурить... И тут с креслом что-то произошло - без каких-либо видимых физических воздействий оно начало медленно таять, плавиться - как воск или пластилин. Понимая, что ещё чуть-чуть, и он свалится на пол, Ан стал хвататься руками за воздух, но тот предательски превращался в ничто. Неожиданно дверь распахнулась, и в комнату вошёл мальчик с клеткой в руках. Вошёл стремительно, как раз в тот момент, когда кресло под Аном полностью исчезло, и тот упал к ногам продавца души.
- Всё торгуешь? - спросил он мальчишку, поднимаясь с колен. - До сих пор так никому не продал?
- Пока нет, но сейчас продам…
И студент услышал голос собутыльника: «Молодой человек, давайте ещё по одной! Хватит разговаривать с дверью! Как показывает практика, из таких бесед ничего путного не выходит!»
Ану стало не по себе, и впервые в своей жизни он сказал выпивке: «Нет!» Сказал уверенно, сказал по-взрослому, хотя ему показалось, что ответил невнятно и вяло, причём голосом ребёнка....
...Понос победили на следующий день. Полностью! А ещё через сутки от него остались лишь воспоминания. Начальство разъехалось. Медики умчались с мигалками. Повара на кухне от стыда готовились провалиться в преисподнюю, но не провалились даже в подвал столовой. Жизнь брала своё, а молодость старалась от неё не отставать. От работы никого не освободили. План есть план, и его никто не отменял, а наоборот, этот ненасытный Никто незаметно норму выработки на человека в день регулярно увеличивал. Студенты сначала ныли, а когда поняли, что их недовольство ни к чему не приводит, решили отомстить - стали в столовке жрать больше.
Рабик и Болт превратились в заядлых танцоров и по вечерам спивались с местными нимфами в Доме культуры. Один раз, в самом начале танцевальной лихорадки, Ан тоже пошёл с ними, да по дороге встретил мальчонку с клеткой в руках - другого, реального, настоящего мальчонку с другой, заводского изготовления, клеткой… Но встретил! И сколько его потом ни уговаривали друзья «пропустить по одной», стоял на своём и спокойным, как штиль, голосом объяснял, что пить бросил, что пил раньше потому, что хотелось пить, а теперь не пьёт потому, что напился. Скоро приятели усвоили эту, как им казалось, примитивную «отмазку» и перестали не только крутить пальцами у виска, но и приставать к нему с подобными предложениями. Ан понимал, что друзья уверенно шагают по дороге, ведущей к воротам неотвратимого бухгалтерского цеха. Но как помочь им - не знал. Единственное, что понимал: его прошлая жизнь хоть и была его жизнью, но теперь казалась какой-то ненастоящей, придуманной что ли. «Моя ненастоящая жизнь!» - говорил он себе в такие минуты и пугался этих слов. «Жизнь-подделка!» - продолжал раскалывать своё сознание на сотни маленьких «осознанчиков» своей никчёмности. «Ничтожество!» - кричал самому себе, запершись в туалете, чтобы никто не увидел его слёз. «Жалкая тварь» - утешал себя, как мог, засмаркивая носовой платок до состояния тряпки для мытья полов. «Сволочь!» - подводил черту в нелёгком разговоре с самим собой. «Писателишка задрипанный!» - ставил жирную исповедальную точку, выходя из параши.
Лана сразу заметила перемену в жизни Ана. Он стал нервным, а его шутки всё больше напоминали выдержки из приговора, отправлявшего подсудимого на смертную казнь.
Надежда поведение Ана объясняла творческой ломкой, поэтому с расспросами в его душу не лезла - разговаривала, когда он начинал беседу, и хранила тишину в ответ на его молчание.
На тринадцатый день трезвой жизни «писателишке задрипанному» стало совсем плохо. Ему резко захотелось пойти на танцы, чтобы потом вместе со своими корешами заснуть где-нибудь по дороге между созвездиями Пегаса и Хамелеона или, веселья ради, оборвать все яблоки в колхозном саду, оставив сторожу на долгую память лишь деревянный забор, исписанный стихами.
Но от пьяного сна наяву и необузданных желаний его спасла поэзия - сначала стихотворение нерешительно постучало в его сердце, а потом ворвалось в него, как порыв ветра врывается в комнату, распахивая настежь окна своей дикой и неукротимой энергией:
Безлошадные крестьяне
Дружно шли на водопой.
Только солнце утром глянет,
У меня опять запой.
Ни коровы, ни уздечки,
Ни Конёчка-Горбунка,
Лишь сверчок один за печкой
От заката до зака…
Непутёвая картина,
Невесёлая строка.
Ветер дунет - паутина
По углам слегка-слегка.
В чашке горькое лекарство,
Всех сбивающее с ног -
Вот и всё дурное царство,
Что построить в жизни смог.
И на троне восседая,
На крестьян своих смотрю:
- Да, сушняк вещь непростая,
Непростая, говорю…
Стихотворение Надежде понравилось.
Радовался и сам поэт, с удовольствием обсуждая с ней не только свои стихи, но и других авторов. Оказалось, что она не просто ориентировалась в современной поэзии, а знала её так, что могла дать фору любому профессору филологических наук. Цитировала любимых поэтов. Знала их биографии до мельчайших подробностей - кто, с кем и почему, зачем, из-за чего, и на хрена это всё ему было надо! Рядом с ней Ан чувствовал себя голым, и у него возникало желание натянуть ещё одни трусы поверх джинсов. Ему всё чаще и чаще казалось, что он попал в другой мир - мир настоящей литературы, о которой он знал… вернее сказать, что-то знал или слышал. Сначала было стыдно, но стыд он умело прикрывал «фиговыми листьями» своего оптимизма, обещая Надежде, что непременно прочитает или обязательно познакомится… Потом, неожиданно, стыд перестал мучить его. Произошло это само собой, когда он понял простую вещь: «Чукча не читатель, не учитель, не доцент, не ректор, не начитанная задница! Чукча - писатель!» Правда Внутренний голос не упустил возможности уточнить, что его «хозяин» ещё и главный, ну, самый главный козёл на планете. А здесь, на окраинах матушки Земли - козлище тупоголовое, баран, возведённый в степень осла. Писатель не спорил, давая Голосу «оторваться» на полную. Впервые ему стало спокойно и за себя, и за Болта, и за Рабика, и за свою Любу, о которой он вспоминал не так часто, как ему бы хотелось. Ощущение покоя разлилось по его оголённым нервам - он вдыхал и выдыхал покой как воздух, наслаждаясь его присутствием во всём, что окружало его. И всё-таки одно очень неприятное ощущение от прошлой жизни осталось. Оно пристало к нему, как бродячая собака, которой он вынес мозговую косточку, украденную в кухне столовки. Заметив, с какой жадностью псина набросилась на неожиданный дар небес, Ан представил себя собакой, сорвавшейся с цепи ради голодной свободы. Ему стало по-собачьи жалко не только себя, но и холодную, продуваемую всеми ветрами будку, и даже пудовую цепь, на которой он просидел всю свою сторожевую жизнь. «Главное в жизни - это найти себя, найти и накормить!» - после долгих и мучительных раздумий написал он и прочитал Надежде. Заметив в уголках её глаз слёзы, остался доволен собой. «Я первая собака, научившаяся писать…» - подумал тогда, но для кого писать, а, главное, зачем, так и не смог объяснить самому себе.
Лана радовалась за Надежду и Ана, что их дружба расцветает. За ними она пристально наблюдала со стороны - и сама не приближалась, и других отгоняла. Больше всего досталось Рабику и Болту! После часовой лекции о вреде алкоголизма друзья поняли, что пить всё-таки приятней, чем расшатывать свою нервную систему разговорами о психических и физических последствиях любимого занятия. Увидев Ана с Надеждой - делали вид, что не заметили их. А если, не дай Бог, их взгляды пересекались в пространстве и времени - только приветственно махали рукой, и никаких: «А, может?..»
Дни летели со скоростью сорвавшегося с тормозов гоночного автомобиля. Но даже за такой короткий «неуправляемый» отрезок времени, Ан понял, что уже в достаточной степени владеет информацией высшего уровня секретности, к которой ещё недавно (по воле высших сил) не имел доступа - он духовно выздоравливающий осёл! А чтобы в глазах друзей окончательно закрепить за собой высокое звание идиота, Ан пообещал Надежде и Лане бросить ещё и курить. «Был человек - и не стало. Ушёл навсегда в обнимку с двумя сумасшедшими бабами туда, где мозговой горошек заменяет придуркам мозги», - думал Рабик, провожая взглядом своего друга, гуляющего по вечерам со своими подругами по пыльным сельским улочкам. Думал и, не задумываясь, снова и снова летел в Дом культуры, где в ожидании начала дискотеки Болт увлечённо рассказывал двум хорошеньким малолеткам свою очередную похотливую историю, главными ключевыми словами которой были: чувственный, сладострастный, развратный, распутный, блудливый, сластолюбивый, любострастный и порочный. От этих слов ученицы старших классов были готовы в любую секунду потерять не только сознание, но и невинность. Но, как всегда, от решительного взрослого шага их спасали отрезвляющие и зачаровывающие мелодии Гэри Мура - начинались танцы!
Чем яростней гоночный автомобиль времени несся на встречу бетонному столбу вечности, тем отчётливей Ан понимал: конец - это начало. «Скоро домой! Пойду в студию! Хочу писать! Хочу! Хочу!» - повторял заклинание, приближающее день отъезда.
И тот настал.
В Доме культуры прошло праздничное прощание - председатель колхоза так эмоционально благодарил гостей-помощников, что сам поверил в свою искренность. Потом был обед. Вкусный! Через час приехали автобусы. Ждали долго - сытые как никогда студенты еле-еле смогли собраться в дорогу. Возвращаясь, Лана ехала рядом с Аном и всё время хвалила его.
- Какой ты молодец! - не скрывая своего восхищения, говорила она. - Пить бросил, курить бросил! Всё мужу расскажу, пусть берёт пример! Приходи завтра к нам на чай! Обязательно! Я и Надежду приглашу. Мне так будет не хватать наших бесед и стихов! Какие вы молодцы, что так любите поэзию! Ты смотри - пиши! Не ленись! Приходи, читай мне! Приходи с Любой, у меня такой вкусный чай!
И так всю дорогу: «Приходи… чай… стихи… чай… молодец… не ленись… приходи… чай… такой вкусный, чай…»
И Ан пришёл… Правда без Любы и не на следующий день, а через две недели.
Поднялся на лифте.
Позвонил.
Двери открыл Бухгалтер.
- Я пришёл на чай! - сказал извиняющимся голосом, переступая порог.
- Это какой-то пердимонокль! Ну, чай - так чай! - пожал плечами хозяин квартиры и два раза вправо повернул ручку английского замка.
Ан стоял на самом верху дюны. Песчаные волны, подгоняемые раскалённым ветром, разбивались на мелкие искры у его ног. Солнце катилось по горизонту. На него можно было смотреть, слегка прищурив глаза.
«Да, - подумал Ан. - Вот тебе и «Кин-дза-дза» пришла. Пустыня...»
Как сюда попал - не знал… Не понимал…. Не помнил.
В правой руке он сжимал недопитую бутылку коньяка, а в левой - пачку сигарет.
«Этого ещё не хватало, - пронеслось в голове со скоростью мимо пролетающего поезда. - Где я? Почему один? Какими ветрами занесло? И откуда в пустыне поезд? Надо бросить пить! А может, и вправду - прямо здесь? Навсегда! Бросить, как выбрасываются из окна вагона - бесповоротно и глупо, не дожидаясь наступающей тьмы и пустынного, леденящего душу холода. Бросить туда, за горизонт, и начать новую светлую непорочную жизнь. Начать навечно, не задумываясь больше трёх секунд, чтобы не передумать?»
Ан поднёс к глазам бутылку:
- Хороший коньяк, дорогой… И откуда у меня деньги взялись?
В глубине поллитровки что-то сверкнуло. Протёр зеркальную поверхность. Увиденное взорвало его сознание - внутри светилась Луна. По поверхности напитка бежала голубоватая дорожка, над которой маленькой мушкой летал Джин.
- Я, наверное, сплю или пишу роман… А может?.. Да вряд ли такое вообще может быть! Проклятый коньяк! - пробурчал, недоумевая и, размахнувшись, что было сил, бросил бутылку в низколетящее солнце. По нему побежали круги, как по воде.
А потом всё замерло. Показалось, что и время остановилось. Очень хотелось пить. Ан с трудом проглотил сухую колючку слюны и закричал от ужаса…
…Проснулся дома. Вечером. Я лежал на диване посреди мира, в котором по-прежнему для меня не находилось места. Мир не хотел замечать человека, у которого не было даже своих слов. И вдруг, откуда-то, из пустоты, что ли, возникло оно - СЛОВО! За ним - второе, третье, четвёртое… Чтобы их не спугнуть, я осторожно встал с дивана, схватил со стола грязную помятую салфетку и случайным карандашом написал:
Настанет час - и ты придёшь,
Пройдя весь путь земной.
И скажешь мне, что дождь -
не дождь,
Шумящий за стеной.
Ты скажешь мне, что снег -
не снег,
Летящий за окном.
Что этот мир един для всех,
Но смысл вещей в другом.
Что этот смысл сокрыт от глаз,
А истина проста.
Что в эту ночь один из нас
Опять предаст Христа.
Написал и не поверил в это…
Необычное тёплое чувство разлилось по телу, оторвав от земли. Я впервые парил над суетой, и мне было всё равно, что есть писатели известные, а есть очень неизвестные. Что одни издали сотни книг, а другие - ни одной. Радость кружила меня по комнате. «Скоро в студию, - пронеслось в голове, - скоро! Надо будет обязательно прочитать стихотворение Вере! Обязательно!» - крикнул самому себе.
И тут услышал, как на кухне по радио отрывисто пропикало время…
…Восемнадцать часов ровно! | 
Загружено:
