Учительница физики в сельской школе, расположенной на центральной усадьбе бывшего совхоза имени Бонч-Бруевича, а сейчас - АО «Рассвет демократии» Ираида Сазоновна Бессонницына собралась в отпуск по профсоюзной путёвке на черноморский курорт. Ираида Сазоновна намеревалась там загореть телом, восстановиться душой, успокоиться нервами и, возможно (возможно!), найти себе среди тамошних субтропиков мужчину. Желания совершенно естественные, физиологически оправданные, но Ираида Сазоновна ни с кем ими не делилась, потому что считала, что такая делёжка может навредить её учительскому авторитету. Из чего можно сделать вполне логичное заключение, что Ираида Сазоновна была женщиной серьёзной, положительной, закомплексованной, строгих морально-нравственных принципов и точно таких же нравов (но мужика всё равно хотелось…).

Ираиде Сазоновне на Покров исполнилось тридцать два года, не замужем и ни разу не была, до недавнего времени проживала в городе, в отдельной однокомнатной квартире, уезжать никуда не собиралась и даже подумывала выйти замуж за Стременного Ираклия, учителя физкультуры, хотя сам Стременной об этом не знал и даже не догадывался. Но случилось непредвиденное, нелепое и, можно сказать, даже абсурдное: её сестра была замужем за ведущим конструктором тамошнего оборонно-секретного предприятия, и этот занюханный очкарь, боявшийся спросить у жены даже на пиво, вдруг оказался матёрым шипиёном, завербованным иностранной разведкой (чуть ли даже не цэрэу). Разразился скандал: очкарю решением закрытого заседания военного суда влепили восемь лет, сестра из заведующей секции трикотажа городского гастронома превратилась в уборщицу, а Ираида Сазоновна, никогда не отличавшаяся ни умом, ни храбростью, ни житейской сообразительностью, вдруг запаниковала, срочно уволилась из машиностроительного техникума, в котором преподавала физику, спешно продала квартиру, спешно забыла потенциального жениха Стременного (он даже и не догадался, что она его забыла) и переехала в сельскую местность. Где по причине хронического дефицита учительских кадров её приняли с распростёртыми объятиями, ни о чём не спрашивали-не расспрашивали и сразу же выделили благоустроенную комнату в семейном общежитии, которое местные жители по старинке называли бараком механизаторов и где уборная  была во дворе. Самое же смешное (хотя какой тут смех…) заключалось в том, что уж ей-то ничего от случившейся с деверем (или кто он ей?) шипиёнской истории не грозило. Совсем ничего! Подумаешь, деверь - шипиён! Она-то тут при чём? Не она же шипиённичала, торговала Родиной, а этот очкастый гнусь, у которого никогда не бывало даже на пиво (вообще поневоле возникал недоумённый вопрос: чего ж он со своего шипиённичества даже на пивко не зарабатывал? Сколько же ему цэрэу платило? Или заработанное сразу откладывало на его секретный счёт в швейцарский банк? Паникёрша безмозглая…

Подвести её до станции посулился Саня Барабашкин, здоровенный краснощёкий бугай, шофёр райпотребовской машины, на которой он привозил в сельпо продукты и забирал отсюда пустую тару. Саня, по глубокому убеждению Ираиды Сазоновны, человеком был однозначно легкомысленным, причём легкомысленным изначально, по самым своим определениям и человеческой сути. Он перепробовал массу занятий, но ни в одном долго не задержался, а в предпоследнем работал на земснаряде механиком, намывал песок, попутно углубляя дно местной речки-вонючки. Но вскоре и это намывочно-углублятельное занятие ему наскучило, и он перебрался шоферить в райпотребкооперации. Хотя резон в этой смене, конечно, был: у шофёра помимо оклада - постоянный калым, а на земснаряде чего? Тоска одна. Голимая зарплата и никакой перспективы.

- На курорт, значит, собрались? - спросил Санька, как только отъехали от сельпо (с Ираидой Сазоновной он был подчёркнуто на «вы». Соблюдал дистанцию и одновременно выказывал свои культурность и галантность обхож­дения).

Поговорить Саня любил и этой любви никогда ни перед кем не скрывал.

- Собралась, - подтвердила Ираида Сазоновна сухо, неохотно и односложно. Она, наоборот, была неразговорчивой. Потому что в разговорах всегда подозревала какую-то потаенную корысть. Вроде допроса.

- Курорт - это хорошо! - согласился Саня, выворачивая руль и объезжая неизвестно откуда появившуюся на пути собаку.

- Вы заметили, Ираида Сазоновна, что у нас в посёлке все бродячие собаки удивительно жирные? - спросил он.

Ираида Сазоновна подозрительно на него покосилась.

- Вот и я тоже подумал: с какого это, извиняюсь, бодуна? - продолжил он. - Долго думал. Пока не понял: они же на помойку бегают, к мясокомбинату! Семь с лишком камэ! - и радостно засмеялся. - Правильно говорят: бешеной собаке семь вёрст не крюк!

Проехали Горетово.

- Замуж-то не вышли? - простодушно поинтересовался Саня.

- Кто? - встрепенулась Ираида Сазоновна.

Она в это время была погружена в какие-то свои никому не известные мысли.

Саня хмыкнул.

- Ну не я же? Вы!

- Высадите меня! - рявкнула Ираида Сазоновна.

- Куда? - удивился Саня.

- Туда! - и Ираида Сазоновна кивком подбородка показала куда.

- Там же грязь! - ещё больше удивился Саня, но притормозил.

Машина остановилась. С минуту молчали. Вылезать из кабины Ираида Сазоновна не торопилась. Её требование было просто жестом. Этаким знаком протеста непонятно против чего или кого. Или против действительности вообще. Саня это понял и завёл двигатель. Поехали.

- Я дико извиняюсь… - произнёс он миролюбиво.

Ираида Сазоновна презрительно фыркнула. Извиняется он… Ты сначала думай. Тогда и извиняться не придётся! Нервы, нервы… Как приеду - сразу запишусь на приём к невропатологу… Попрошу назначить гидромассаж и фруктовые ванны…

Проехали ещё километров восемь. Саню распирало поговорить.

- Я тоже, - сказал он совершенно миролюбиво, без всяких намёков, даже с этакой лёгкой грустинкой в голосе.

- Что? - не поняла Ираида Сазоновна.

В мыслях она уже была на курорте. «Там море Чёрное, шикарный пляж…» Но сначала невропатолог!

- Тоже, говорю, не женился, - и Саня то ли вздохнул, то ли втянул в ноздрю соплю. - Тоже всё никак. Хучь плачь.

- Вы опять? - напряглась Ираида Сазоновна.

Саня опять заткнулся.

Проехали ещё километров пять.

- Так что хрен ли толку ездить, - сказал Саня.

Ираида Сазоновна никак не отреагировала.

- Я три года назад тоже поехал, - продолжил он. - Профсоюз послал гастрит подлечить. В первую же ночь в поезде шляпу спёрли, - произнёс он с горечью. После чего подумал и добавил: - И расчёску.

Ираида Сазоновна всё же не удержалась, хмыкнула. Хмык означал: надо было меньше пить.

- Да тверёзый я был! - закипятился Саня, совершенно правильно расценив этот ехидный хмык. - Говорю же: гастрит! Куда с гастритом пить! От кефира пьянел!

Снова хмык: свинья грязи найдёт.

Саня насупился, поджал брови…

- Счастливо вам съездить, - сказал он, остановившись у станции. - Чтобы всё было хорошо. Чтоб, как говорится, и хотелось, и моглось.

- Вы опять? - не удержалась Ираида Сазоновна.

- Да что ж вы такая, слово вам не скажи! - заерепенился вдруг Саня. - Я, может, без всякой задней мысли! Чтоб действительно от всей души!

Ираида Сазоновна на этот раз не хмыкала. Смотрела внимательно и даже пытливо: может, действительно не шутит? Может, и на самом деле серьёзно говорит?

- Дай Бог вернётесь, я и назад вас отвезу, - пообещал он. - Я же здесь, у станции каждый день бываю. Пиво заезжаю пить, - и кивнул на приземистый павильон, в котором размещалась пивная.

И водку, хотела добавить Ираида Сазоновна. С гастритом. Но, конечно, не добавила. Зачем?

…С мужиком на курорте она так и не познакомилась. Хотя мужики там были. Один даже подкатывал, но Ираида Сазоновна, не умевшая кокетничать, так на него посмотрела, что тот сразу всё понял и моментально умылся. Вечером она видела его, прогуливавшегося по санаторным аллеям в обществе пышногрудой блондинки. Кобель, сразу отклассифицировала его Ираида Сазоновна. Что ни говори, глаз у неё был зоркий. Глаз-алмаз!

Через три недели она стояла на ступеньках всё той же станции и вертела головой по сторонам в поисках попутного транспорта.

Может, этот идиот попадётся, подумала она о Барабашкине. Ей не хотелось ехать на автобусе. И вообще, почему-то вдруг захотелось, чтобы её встретил именно Саня. Может, он уже напился своего вонючего пива. Может, вот сейчас покажется из своей любимой пивной… А?

/Перстень атамана Заруцкого

В среду у Славки Потеряева, слесаря-сантехника четвёртого разряда из ЖЭКа номер тридцать пять дробь два был выходной.

Нет, не так. Не было у него никакого выходного. Просто он решил сократить свой рабочий день, потому что ему в этот день не хотелось работать. Ничего необычного. Кому-то хочется работать, а кому-то - нет.

Славка с утра помыкался-помыкался, выпил пять стаканов газировки, после чего состроил страдальческую рожу и сказал своей начальнице: «Тамара Мироновна, я два вызова обслужил, на Чапаева и в Кошачьем переулке. А сейчас у меня зуб заболел. Можно я домой пойду?».«А если ещё вызовы будут?» - совершенно резонно возразила начальница. «Ну и хрен с ыми, - подумав, честно ответил Славка. - Завтра обслужу. Делов-то». Начальница во всём любила честность (даже когда честностью и не пахло), поэтому Славкин ответ посчитала достойным. «Ладно, - сказала начальница - Иди отсюдова на хрен». Она не любила материться, но, как и Славка, уважала сильные выражения. Хорошая женщина. И мужик у неё тоже хороший. Он прапором служит на полигоне стрелковой части. Заведует там продовольственным складом. Морда - во! Славка видел. Может, скоро посодют (не Славку, а прапора. Славку-то за что сажать? Славку не за что. Пока что).

Вот так Славка решил свой злободневный рабочий вопрос.

Он вышел из помещения родного ЖЭКа, посмотрел на небо, улыбнулся добро и подумал. Куда, подумал, мне торопиться? Куда, как говорится, пойтить, куда податься? Кого найтить, кому отдаться? Некуда мне торопиться. И действительно: чего это я всё время тороплюсь, как собака какая? Так ведь и жизнь может пройти. В постоянном тороплении, за которым пропускаешь массу прекрасного.

Он прошёл мимо Старого рынка, потом по скверу имени отважного лётчика, товарища Зайцева, потом мимо бывшего кинотеатра «Юность», в котором теперь размещается совершенно культурное заведение «Дом Озерова». Потом перешёл перекрёсток и уверенным шагом вошёл в пивную, которая не имела никакого официального названия (просто - пивная), но местный люд и прочая достойная алкашня называли её «У Ритки» - по имени здешней буфетчицы.

Славка взял сто пятьдесят граммов водки и кружку пива.

- Чем закусывать будешь? - спросила его буфетчица (может, Ритка, может, не она), не совсем молодая женщина с добрыми глазами, уставшими глядеть на всё это безобразие.

- Ничем, - ответил Славка. У меня закусь всегда с собой. Спасибо.

Он сел за столик, достал из кармана завёрнутый в газету бутерброд с ливерной колбасой, вылил содержимое стакана себе в рот и присосался к кружке.

Народу в заведении было немного (рабочий же день), но все присутствовавшие сохраняли гордость лиц. Наверное, тоже с работ отпросились, подумал Славка почему-то благодарно. Наверно, тоже все до одного - люди труда. И быта.

Он не спеша пил пиво и смотрел в окно. За окном была площадь, и на ней курлыкали голуби.

Допил пиво, завернул недоеденные остатки бутерброда во всё ту же газету и вышел на улицу.

Посидел на лавочке и пошёл уже в другую пивную, которая тоже не имела никакого официального названия, и поэтому местные называли её опять же немудрёно - «У Надьки». По имени уже тамошней буфетчицы.

У Надьки Слава освежился ещё ста пятьюдесятью граммами, очередной кружкой пива и докушал свой ливерный бутерброд.

Выйдя от Надьки, он опять посидел на лавочке (не на той, на которой сидел после Ритки, а уже на другой. В городе было много лавочек. Что, несомненно, свидетельствовало о неустанной заботе городской администрации о проживающих в городе гражданах) и, посидев, пошёл в третью пивную. Которая, в отличие от вышеупомянутых двух, имела совершенно официальное название - «Любимое» (или «Любимый». Или «Любимая». Хрен её знает точно как). Там он повторил традиционные сто пятьдесят, кружку пива, но закусывал уже ирискою «кис-кис».

После чего вышел на улицу, опять уселся на лавочку (уже третью по счёту. Или четвёртую? Вот сколько в городе этих прекрасных лавочек!), лениво посмотрел на торгующих зеленью около трамвайной остановки бабок и так же лениво подумал: «А почему, интересно, трамвайная остановка называется «Площадь двух революций»? Что это за шовинистический оппортунизьм? Что бы на такое название сказал дедушка Ленин? А товарищ Сталин?».

В голове приятно зашумело, Славка поднялся и вдруг почувствовал в себе непреодолимое желание совершить ПОСТУПОК. Хотя ничего удивительного в этом желании не было: с трёх по сто пятьдесят плюс три кружки пива - и не на такое потянет. На подвиг позовёт. На поступок. Поэтому он зашёл за ателье, воровато оглянулся (никто не видит?), взмахнул руками и стремительно взлетел.

Полетел он в сторону Кремля. Нет, не московского. До Московского далеко, да и ПВО (противовоздушная оборона) столицы не дремлет на своей неугомонной страже. Враз сшибёт с совершенно трагическими для него, Славки, последствиями. Так что полетел он в сторону Кремля местного, коломенского. А точнее, в сторону некоей башни, которую местный коломенский народ называет Маринкиной. В честь великосветской польской авантюристки (она же - красавица-княжна, супруга Лжедмитриев, и вообще особа, совершенно корыстная в своих половых связях) Марины Мнишек. Которая в этой башне в каком-то там старинном веке якобы сидела в заточении и в которой же якобы от тоски и померла.

Ну, померла и померла. Было бы о ком жалеть. Да и когда это было-то? В каком веке?

Пролетая вдоль крепостной стены и любуясь открывающимся с высоты великолепным видом, Славка вдруг заметил следующую параллельным курсом ворону.

Ничего себе ворона.

В смысле ничего выдающегося. Умеренной жирности. Хохолок над клювом в виде чуба. Головка плешивенькая (наверно, много страдала). Взгляд наглый, но добрый. Лапки с коготками. В общем, птица.

Ворона тоже не отрывала от него своего вороньего взгляда, и было понятно, что желает познакомиться.

- Привет, - сказал Славка. - Летим?

- Ага - охотно отозвалась та совершенно человеческим голосом. - Летим. Не скучаем. А чего нам, быкам? У тебя закурить не будет?

- Прям в воздухе, что ли? - удивился Славка.

- Не, - сказала ворона. - На ходу неудобно. Спуститься надо.

Они решили спуститься на полянку у Москвы-реки, известную всем коломенцам под названием «блюдечко», но были встречены неожиданным препятствием.

- Ёжики! - сказал Славка и показал вороне на серые щетинистые комочки, шустро бегающие по искомой поляне.

- Ага, - кивнула та. - Красавцы. Угроза миру на планете Земля.

- Чего они здесь делают-то? - спросил Славка.

Раньше он никогда не видел столько ёжиков.

- Объедки ищут, - пояснила ворона. - Которые благодарные отдыхающие оставили после вчерашнего общегородского праздника.

- А вчера праздник был? - удивился Славка.

- Ага. День этих, как их… Хевронии и Февронии, - и, помолчав, добавила. - И матери ихней Софьи.

- Это что за праздник такой?

- Влюблённых. А ты чего, не знал, что ли?

- Откуда? У меня вчера рабочий день был.

- А кем работаешь?

- Слесарем-сантехником, - и Славка махнул рукой назад. - В ЖЭКе.

- В тридцать пятом, что ли? - продемонстрировала свою осведомлённость ворона.

- В тридцать пятом, - уже и не помнил, в который раз удивился Славка. - А ты откуда знаешь?

- Это, значит, я вчера тебя там рядом видела? Ты ещё орал: «Петрович, твою мать, сколько тебя можно ждать?».

- Ага - покраснел Славка. - Это я. Петровичу орал, чтобы быстрее выходил. Это напарник мой. Откуда ты меня видела?

- С колокольни, - и ворона показала крылом на колокольню. - Я тоже здесь была, на празднике. Тоже прилетала подхарчиться. Хотя тебе-то всё равно. Ты же, небось, герой труда. Тебе праздники по барабану.

- А чего грубишь? - обиделся Славка. - Может, я тоже влюблённый!

- Может, - неожиданно согласилась ворона. - Давай, спускайся. А я за тобой.

- А куда присядем? - Славка вертел башкой по сторонам. - Вон их сколько! Везде гужеваются! Ступить некуда!

- Что ты как засватанный, - фыркнула птица. - Пинками их разгони.

Славка последовал умному совету. Ёжики подскакивали в воздухе весёлыми мячиками.

- Ёжик - птица гордая, - философски изрекла ворона. - Пока на пинок не насадишь - не полетит.

Присели прямо на свежескошенную траву, не спеша закурили славкин «беломор».

- Миль пардон, - сказала ворона. - Забыла представиться. Марина.

- Вячеслав, - ответил Славка и, подумав, уточнил. - Григорьевич.

- А фамилия как? - спросила ворона.

- Потеряев. А твоя?

- Мнишек.

- Родственница, что ли? - блеснул историческими познаниями Славка.

- Почему родственница? - вроде бы даже обиделась ворона. - Я она и есть. В смысле, ейный дух. И частично плоть. В смысле, практически она. Реинкарнация. Слышал такое простое русское слово?

Славка кивнул: ага. Слышал. Восемь раз. Ещё когда в школе учился. А потом не слышал. Потом всё больше матом.

- «В школе», - передразнила его ворона. - Ты в школе-то, небось, двоешником был. Уроки прогуливал, в кошек кирпичами кидался. Где уж тебе было умные слова слышать. Ладно! - смилостивилась она. - Объясняю. Реинкарнация -  это перевоплощение. Переселение душ. И частично плоти.

- Что-то больно облезлая ты для плоти, - подпустил шпильку Славка.

- А мне сколько годов-то! - неожиданно развеселилась ворона. - И не сосчитать! В моём возрасте не то, что облезешь - лишаями покроешься с клюва до самого хвоста! Ну, чего? Перекурили? Куда слетаем-то?

- Мне всё равно, - признался Славка. - Я на сегодня отпрошенный.

- И-ех! - развеселилась ворона. - «Всё равно»! Люблю простых! Чего думают, то и говорят! Прям в натуре дети! И книжки, небось, не читаешь!

- От книжков самое зло, - сказал Славка умную фразу. - Кстати, про книжки. Ты, небось, здесь уже всё облетала, везде побывала. Библиотеку-то не нашла?

- Чего? - не поняла ворона.

- Ивана Грозного, - уточнил Славка.

Ворона совершенно легкомысленно махнула крылом.

- Да уж тыщу лет назад!

- И где ж она?

Ворона хитро сощурилась.

- А тебе накой?

- Интересно, - попытался соврать Славка, но, поскольку врать совершенно не умел, тут же был разоблачён.

- Ты мне не финти! - строго сказала ворона и погрозила ему крылом. - Ишь, какой нумизмат нашёлся. Или нет, не нумизмат… Нумизмат это который деньги… Библиофил - во! - и она опять погрозила. - Продать хочешь. А на проданное машину себе купить. Бээмвэ. Знаю я тебя, пройдоху!

Славка покраснел. Вот же гадюка, подумал о прозорливой птице. На пять метров в землю видит. Может, кирпичом её огреть?

- Её люди уже сколько лет ищут - попытался он подойти с другого краю, но и с этого краю подойти не удалось.

- Вот и пусть поищут, - услышал откровенное. - А я хрен покажу.

- Почему?

- Потому что эти твои люди - одни сплошные сволочи. Ну, чего? Полетели, что ли?

Сначала покружили над Москва-рекой, повернули к Бобреневу монастырю, оттуда - к железной дороге.

- Арбузика хотца, - сказала ворона. - А то всё корки да корки. Один понос с йих. И изжога мерзкая.

- Можно у «Даров природы» купить, - сообразил Славка. - У меня там знакомый в «клетке» торгует. Говорит, что у него - настоящие астраханские.

- Откудова у него астраханские? - ехидно скривилась ворона. - Врёт, собака! А то я в Астрахани не была!

Но всё же полетели к «Дарам». Приземлились на задах, в кустах сирени.

- Я пошёл, - сказал Славка. - Ты сиди тихо. Особо не рисуйся. А то кирпичом кто заедет. Народ-то у нас добрый. Может, ещё пивка взять? Или четвертинку? У меня денег хватит.

- Не, - не согласилась ворона. - У меня же катар.

- Чего?

- Катар желудка, - уточнила гордая птица. - И камни в почках. Какой уж тут алкоголизм.

- Не, это не астраханский, - сказала она через полчаса, обклёвывая сочный ломоть. - Жулик этот твой знакомый.

- Это с чего ж ты взяла? - обиделся Славка.

- С того. Что я, в Астрахани, что ли, не бывала? Тамошних арбузов не едала? В астраханских мякоть другая. Степью пахнет. Так что кругом одно жулье. Как тогда - так и сейчас.

- Когда тогда?

- В Смутное время. Глаз да глаз. А ты парень хороший, - неожиданно похвалила она его. - Хочешь, я тебе подарок сделаю?

- Подарок? - удивился Славка. - За что?

- А ни за что. За просто так. За счастливо проведённое время. И за то что арбузом угостил. И чекушку бы взял, если бы не отказалась. И вообще, летаешь тут одна, как чувырла какая доисторическая. Поговорить не с кем… - и она взмахнула крылом. - Вдвоём-то куда веселее. За это и подарю.

Она полезла клювом под крыло и достала оттуда роскошный перстень.

- Ваньки Заруцкого подарок, - пояснила со вздохом. - Ивана Мартыныча. Мужа моего. То ли третьего, то ли пятого. Ух, мужик был! Атаман, из донских казаков! Всегда этот перстень с собой ношу. Башне не доверяю. А то туристы вдруг найдут и прикарманят. На! - и протянула Славке.

Славка, поколебавшись, взял.

- Смотри не обоссыся, - заботливо предупредила его ворона. - Стокова арбуза пожрал. Враз напрудонишь.

- А я до тебя ещё три кружки пива попил, - гордо признался Славка. - И три по сто пятьдесят.

- И отлить не тянет? - не поверила ворона.

- Не-а, - с прежней молодецкой гордостью ответил Славка.

Ворона изумлённо покачала головой.

- Три пива плюс три по сто пятьдесят… Не, я так бы не смогла! Ну ты и насос! - похвалила она Славку. - Настоящий герой!

Славка покраснел. Он не привык к похвалам. Его чаще ругали, чем хвалили. Не умеют у нас ценить трудящий класс, подумал он с внезапно нахлынувшей горечью. Вот казалось бы - княжна. Чуждое нам социальное сословие. Белая кость. А и то похвалила. Проявила понимание. А эти…

- Ладно, бывай, - сказал он вороне. - Мне домой пора. И вообще.

- Ты подлетай, - предложила ворона.

- Куда?

- К башне. Свистнешь. Если я там, дома, то вылечу. Ещё куда-нибудь прошвырнёмся, - и шутливо толкнула его крылом в бок. - Какие наши годы! Всего полтыщи лет!

После той встречи он пару раз приходил к башне и даже свистел, но ворона не появлялась. Может, не хотела. Может, стеснялась. Может, о перстне жалела. А может, просто сдохла. Сколько ж жить-то можно!

Атаманов же перстень он сначала хотел отнести в краеведческий музей, чтобы бесплатно сдать на память. Потом сообразил, что идиотом, конечно, быть никому не запрещается, но не до такой же степени! Собрался отнести в скупку и вырученные деньги пропить, потому что свято чтил старинную заповедь: лёгкие деньги и тратить надо легко. Но, подумав, решил и здесь не торопиться. Надо оценить сперва, подумал он. И у серьёзных ювелиров. Чтоб серьёзную цену предложили. Может, на машинёшку какую хватит. На какую-нибудь «бээмвуху». Хотя бы и не новую.