Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(8)
Николай Буянов
 НЕ БОЙСЯ, ТОЛЬКО МОЛЧИ...

ХХ век. Эпилог.

Предместье Тулона, пансионат «Лазурный», Франция, 1939 г.

Комната выходила окнами на солнечную сторону - отсюда открывался прекрасный вид на пляж, покрытый ярко-желтым песком (восточная оконечность Лионского залива в нежном бархатном мае, на исходе южной весны). На песке лежали синие и оранжевые топчаны для загара (прислуга уберет ближе к вечеру), тут и там стояли свернутые навесы на металлических штангах, напоминавшие цапель, валялись куски оберточной бумаги и газеты в масляных пятнах - такое впечатление, будто постояльцы все как один ходили на пляж не загорать и купаться, а наполнить желудки, чтобы потом, в кафе, брезгливо ковырять вилками в тарелках: «Мон амур, я на жуткой диете - ни соли, ни холестерина, ни, упаси Бог, мучного. Этот доктор берет фантастические гонорары и мучает хуже гильотины, но каков результат!» (никакого результата: была тумбой с тройным подбородком и отечными ногами, ею же и осталась). На гребне, намытом когда-то отступившим морем, в лунке, лежал забытый красный мяч с белой полоской .

- Это наш? - спросил мальчик девочку, указывая на окно.

- Нет, наш забрала бабушка. А этот, наверное, оставила Мими: она вечно забывает свои вещи.

Мальчику было лет восемь. Он был одет в модный матросский костюмчик (зюйд-вестка, переделанная из обычной белой рубашки, и полотняная шапочка без козырька, зато с настоящим помпоном - как у моряков на сейнере, стоявшем в порту в трех милях отсюда), синие гольфы, запачканные песком и сандалеты с оторванным ремешком. Девочка была младше. Бабушка утверждала, что она растет красавицей - в мать (впрочем, свою маму девочка никогда не видела, та скончалась при родах, в маленькой и жутко грязной больнице для неимущих недалеко от Ле-Крезо).

Она деловито обошла вокруг кровать, огромную и высокую, под марлевым балдахином от насекомых, посмотрела на лежавшего мужчину и неуверенно сказала брату:

- По-моему, у нас получилось.

- По-моему, тоже. Только ни до чего не дотрагивайся. И надо подмести пол, от нас остались следы.

- От вас, сударь! Это вы целый день скакали по песку, хотя бабушка запретила...

Мужчина, лежавший на роскошной кровати под балдахином, был мертв - посиневшее лицо и вывалившийся наружу язык, скрюченные пальцы на руках - все симптомы указывали на смерть от удушения. «Пол подметать я категорически не буду, - сердито подумал мальчик. - Что с того, что песок действительно от моих сандалет, веник - дело женское».

Он внимательно оглядел комнату: не забыли ли чего. Нет, самое главное они забрали: пистолет с глушителем, спрятанный в примитивном тайничке, в книге с вырезанным в страницах углублением. И дневник: старую, обтрепавшуюся по краям тетрадь в коричневом клеенчатом переплете.

- Ты не забыл, что дал мне слово? - требовательно спросила девочка.

- Какое?

- Ты обещал выбросить эту гадость в воду, чтобы никто не нашел (под этой гадостью подразумевался пистолет).

- Вот еще! - фыркнул он. - Пистолет еще может пригодиться. Пока мы не уберемся отсюда...

- Все равно ты не умеешь им пользоваться. А если его найдут, то бабушка...

- Ладно, ладно. Выброшу при тебе.

Тетрадку они решили сохранить. Мертвому мужчине она все равно не нужна, а они, когда подрастут и научатся читать, прочтут обязательно - мальчик свято верил, что они найдут описание места, где зарыт пиратский клад (бабушка частенько рассказывала им разные истории про пиратов, затонувшие корабли и бескрайние океаны). Девочка соглашалась: если бы и вправду разбогатеть, можно было бы уехать подальше отсюда, купить дом с садиком и балконом, себе - новое платье с бантом и куклу, выставленную в витрине магазина, что напротив церкви Святой Троицы, на улице Фиалок, брату - книжку с картинками, бабушке - новые очки, которые не будут сползать с носа...

Мальчика, однако, ждало горькое разочарование: все страницы были заполнены неровным старческим почерком (у первого автора рано начали слепнуть глаза: сильная катаракта, заработанная в темном каземате Орловского централа). Чернила местами выцвели, местами растеклись - видимо, тетрадь немало пережила на своем веку. Лишь последняя запись, сделанная позже, с интервалом почти в четверть века, выглядела лучше предыдущих. И почерк был поровнее, и перо не такое дрянное (серебряный «Данглар» в сафьяновом футляре на столе - дети его не тронули). Видимо, мужчина писал незадолго перед смертью:

«Я нашел ее. Наконец-то я ее нашел - здесь, в этом Богом забытом месте. Она нисколько не изменилась, несмотря на годы и потрясения. Кажется, я все еще люблю ее. Или ненавижу? Говорят, будто эти два чувства очень похожи. Не знаю. Если бы не этот дневник, не записи, сделанные рукой Аристарха Гольдберга, я бы, наверное, бросил все к чертовой матери много лет назад и жил нормальной человеческой жизнью, не пряча лицо под дурацкой маской... Впрочем, пустая болтовня. Клонит в сон... Завтра все будет кончено.

Завтра я убью ее...»

ХХвек. Пролог.

Санкт-Петербург, ранняя весна, 1909 г.

«Директору 4-го отделения

Департамента полиции

г. Санкт-Петербурга,

е. Высокоблагородию полковнику

Ниловскому Ю.Д.

Милостивый государь!

Довожу до Вашего сведения факты, касающиеся Вашего недавнего вопроса.

Убийство адмирала флота Е. Величества Дубасова А.А. (15 декабря п.г.) и генерала Павлова А.С. (1 января с.г.) было санкционировано ЦК партии с.р-ов, разработка планов операций была осуществлена при участии гг. Криковича («Кравчук»), Зеленовского («Барин») и инженера Лебединцева (псевдоним неизвестен). Ответственность за теракты взял на себя т.н. «Летучий северный отряд», действующий под рук. «Карла» (настоящее имя и фамилия неизвестны). В настоящее время подойти к «Карлу» не представляется возможным - мое положение в Боевой организации весьма шаткое. Прошу ввести в действие агента Шахову для моего прикрытия. Опасаюсь подозрения со стороны подпольщиков, хотя пока их внимание сосредоточено, скорее, на «Барине» - на этом настаивает, в частности, «Филипповский» ...

Его всегда восхищала способность этого агента строить фразы в донесении - он поражал воображение, и Юрий Дмитриевич иногда ловил себя на том, что побаивается его, как бомбы с часовым механизмом, неизвестно на какой час заведенным.

В кабинете было прохладно (Ниловский любил холод и терпеть не мог жару, оттого прислуга в его доме никогда не заклеивала форточки на зиму) и темно: напольные часы фирмы Бренеля пробили семь, высокий потолок утонул во мраке, а вместе с ним - и полки с редкими книгами, доставшимися еще от отца, героя Балканской кампании, и портьеры темного бархата на окнах, и даже углы стола - все, кроме того, где стояла лампа под китайским абажуром. Стол был покрыт зеленым сукном и навевал мысли о бильярде. А также о крепком кофе и хорошем вине (графин с бордовым «Каберне» и серебряные стаканчики на подносе, на белоснежной салфетке) - все заранее приготовлено и отрепетировано: знающий полицейский своих агентов обязан беречь и обхаживать, словно режиссер - капризную примадонну.

До назначенного срока оставалось полчаса. Ниловский потянулся, взял со стеллажа «Цветы зла» Бодлера, перелистал и поставил обратно. Пересек комнату, сел за рояль, принялся одной рукой наигрывать Скрябина, не зажигая свечей и не глядя на клавиши.

Она появилась вместе с глухим боем часов. Юрий Дмитриевич принял мокрую шубку, отметив, что женщина подавлена: она прошла через коридор молча, опустив голову и даже не взглянув в зеркало (совсем плохой признак).

- Читал ваши отчеты, - сказал он, усаживаясь подле нее на диван с высокой спинкой. - Весьма недурно, вы молодец. Что будете пить, Софья Павловна? Чай, кофе, шоколад?

- Кофе, если можно, - еле слышно ответила она, глядя прямо перед собой.

- Вы озябли? - он взял ее тонкие пальцы (они и впрямь были ледяные) в свои, с успокаивающей улыбкой заглянул в глаза, в который раз подивившись их красоте - большие, широко расставленные, вспыхивающие зелеными бликами во мраке гостиной (прелестная женщина). - Может, чего покрепче? Коньячку не желаете?

- Нет. Я и так много пью в последнее время.

- Что-то случилось? Вас подозревают?

- Не знаю, - проговорила она, высвобождая руку. - Ничего не знаю... Страшно.

Она с мольбой подняла глаза. Каштановые волосы, уложенные в тяжелый узел на затылке, чуть растрепались и шелковые пряди скользнули вниз, к белой шее.

- Отпустили бы вы меня, Юрий Дмитриевич. Не могу больше, право... Сорвусь, скажу лишнее и - конец. Погубите вы меня.

Ниловский вздохнул и поднялся, чтобы приготовить кофе на спиртовке. Поставил перед гостьей инкрустированную серебром вазочку с пирожными.

- Зря вы так, голубушка. Мы все делаем дело, полезное для России. Покушение на генерала Трепова благополучно предотвращено - благодаря вам, моя дорогая, вы прекрасно сработали.

- Вы... схватили их?

- Только исполнителя. Студент, девятнадцать лет. Сумасшедший или играет такового. Однако - я уверен - на серьезных людей в боевой организации, а тем более на тех, кто связан с ними в Думе, он вывести не способен. Это плохо.

Его тон стал жестким.

- Мне необходим Карл. Человек, стоящий во главе. Тот, кого ваш супруг снабжает деньгами.

- Но вы же знаете, - Вадим никогда не состоял ни в одной партии. Его элементарно запугали. Он не спит по ночам...

- Это частности. Он много лет собирал компромат на состоятельных клиентов своего казино, выкупал долговые расписки, не пренебрегал вульгарным шантажом и незаконными финансовыми операциями. А когда нашлись предприимчивые люди, прихватившие его на этом, он предпочел выполнить их требования, лишь бы не попадать в поле зрения властей. Что ж, он сделал свой выбор.

- Он просто испугался...

- Он испугался тюрьмы. А вы испугались того, что останетесь одна, без средств, с вечным клеймом... Вам, Софья Павловна, страх заменил любовь.

Ниловский прошелся по кабинету, заложив руки за спину.

- Не обижайтесь на мой тон - право слово, я уж с вами и так, и эдак, а вы все свое: отпустите да отпустите. Это же не извозчик: сказал лошади «Тпру!» - и готово. - Он снова вздохнул. - Вы давеча не ответили на мой вопрос: вы чувствуете подозрение к себе?

- С первого момента, - отрешенно ответила гостья. - С самого первого дня. Там ведь умнейшие люди, очень образованные и ученые конспираторы... Чему вы улыбнулись?

- Когда?

- Сейчас. Вы будто обрадовались тому, что мне не верят.

Он мысленно поежился: дамочка, сама того не ведая, ударила в точку.

- Вы просто неверно оцениваете обстановку, милейшая Софья Павловна. Подпольщики ощущают, что кто-то в их окружении работает на департамент, однако их подозрения не имеют в виду никого конкретного. За последнее время провалилось два крупных теракта, арестованы четыре боевика, разгромлена лаборатория, где готовили взрывчатку... Конечно, они не могли не насторожиться. Но вам беспокоиться нечего.

- А арестованные? Что они, отказываются говорить?

Он будто не услышал вопроса. Не станешь же объяснять, что из четверки, взятой при подготовке взрыва на конспиративной квартире генерала Курлова, в живых остался только один человек, который сейчас пребывал в психушке под усиленным надзором. Остальные трое были мертвы: двое скончались в застенках, не выдержав пыток, третья, девушка из известной дворянской семьи, покончила с собой в кабинете следователя.

- Мы не стали вербовать вашего мужа, Софья Павловна, потому что - вы правы - товарищи раскусили бы его в два счета. Они используют его как денежный мешок - не более того. Революция, дорогая моя, требует очень больших денег. Поэтому Вадима Никаноровича хоть и подозревают, но не трогают. А вас...

Он сделал паузу. Она подняла бледное лицо, губы приоткрылись, в зеленых глазах плескалось обреченное ожидание.

- Вы слишком женщина, Софья Павловна. Вы вся - вслед за мужем, куда он, туда и вы. Вы не способны жить одна, не способны на собственное мнение. Поэтому - по определению - не способны быть агентом охранки. Так они думают.

- Но я веду себя нервно. Я оглядываюсь по сторонам, когда иду по улице… - И вдруг, без всякого перехода, она произнесла: - Можно вас спросить?

- Да, - рассеянно отозвался он.

- «Челнок» - кто это?

Она увидела, как Ниловский дернулся, будто от удара током.

- Почему вы спросили?

- У вас на столе я случайно увидела донесение - оно было подписано этим псевдонимом. Он тоже ваш агент? Как и я?

Ниловский встал, давая понять, что аудиенция окончена.

- Есть хорошее правило, милейшая Софья Павловна: знать следует ровно столько, сколько необходимо. Лишняя информация порою сильно сокращает жизнь.

- Жизнь, - горько повторила она. - Лгать, изворачиваться, бесконечно оглядываться, проверяя, нет ли слежки, составлять донесения по ночам... Господи, как ужасно!

Уже подавая женщине шубку в прихожей, он спросил:

- Мне известно, что в этом месяце, к годовщине расстрела демонстрантов на Литейном, боевая организация запланировала три террористических акта. Два из них благодаря вам были взяты под контроль. А кто намечен третьим?

- Не знаю, - удивилась она. - В моем отчете говорится о двух актах. Кто вам сказал, что их намечено три?

- А разве нет?

Она пожала плечами.

- Вы мне не доверяете?

- Просто уточняю. - Он открыл дверь.

Женщина спустилась по лестнице - он, стоя в дверях, слышал стук ее каблучков. И безмолвно ругал себя за беспечность. Чужое донесение на столе, на зеленом сукне («Милостивый государь! Довожу до Вашего сведения...»). Лист бумаги, исписанный мелким, словно бисер, наклонным почерком - таким пишут обычно эмансипированные дамы или истеричные юные поэты, сочиняющие свободолюбивые оды и доносы на собратьев по перу... Внизу стояла подпись «Челнок». Надо думать, недавняя посетительница, бросив случайный взгляд на стол, обратила внимание сначала на чужой почерк, потом - на чужую подпись. Это был промах. Второй промах он допустил, когда вышел на лестницу: могли бы и выстрелить сразу, с темной площадки. Или бросить бомбу - в освещенном дверном проеме он представлял отличную мишень... Эх, Софья Павловна, Софья Павловна!

Она знала о готовящемся покушении - третьим по счету. И даже то, что акция была намечена на ближайшие сутки (возможно, на сегодняшний вечер).

Она вышла из подъезда и стала без сил, прислонившись спиной к стене, глядя на ряд мрачных серых домов, большие круглые снежинки, опускающиеся на мостовую и тающие в черной воде у каменного причала... Следовало бы поднять повыше воротник и спрятать озябшие ладони в муфточку... Но нет, она дышала полной грудью, подняв бледное лицо к небу и шепча молитву одними губами.

- Вам плохо, барышня?

Прилично одетый господин в темном клетчатом пальто и английском котелке, с тяжелой тростью, осторожно, чтобы не напугать, тронул ее за локоть.

- Простите, что обращаюсь к вам. Мне кажется, вы больны. Вам не нужна помощь?

- Нет, нет, - поспешно ответила она. - Все в порядке.

- Вы уверены? Может быть, кликнуть извозчика?

- Я лучше пройдусь. Извините.

И пошла по набережной, не оглядываясь. Разбитной малый с русым чубом, выбивающимся из-под шапки, в распахнутой душегрейке, проходя мимо (видно, хорошо «посидел» в ближайшем кабачке), подмигнул господину с тростью:

- Хороша, а, ваше сиятельство?

- Кто такая, знаешь?

- Как не знать-с. Супруга Вадима Никаноровича Донцова - у него заведение на Васильевском и две гостиницы на Литейном. Уважаемый человек.

- А жена-то «уважаемого человека» одна по вечерам гуляет... Кажется, она из этого дома вышла?

Парень озадаченно почесал в затылке.

- А ведь верно. Что делать-то, Илья Иванович? Проследить?

- Времени нет. Все на местах?

- Все. - Лицо парня сделалось серьезным и сосредоточенным. - Начинаем?

Господин с тростью оглянулся вокруг, профессионально отмечая детали: темное окно дома напротив, свет из полуоткрытой двери трактира, пьяный (по виду мастеровой), мирно посапывающий у порога. Праздная парочка - проходит мимо и брезгливо отворачивается, женщина зажимает хорошенький носик и что-то вполголоса говорит спутнику...

- Ждем, - сказал Илья Иванович. - Если дамочка - агент охранки, то Ниловский должен скоро выйти. Не будет же он до завтра сидеть в квартире.

Юрий Дмитриевич тем временем осторожно прикрыл дверь и повернулся к человеку, напряженно дышавшему у него за спиной. Тот судорожным движением просовывал руки в рукава полковничьей шинели. Ниловский рассмеялся и похлопал собеседника по плечу.

- Не умирайте раньше времени, Губанов. Подумайте: вы могли бы сейчас гнить на каторге, кровью бы харкали на болотах. А так - двадцать шагов, и свобода. Ваш формуляр я сжег на ваших глазах...

- Так-то так, господин полковник… - Глаза человека косили от страха. - Только... Вы уверены, что нынче они стрелять не станут?

- Они приурочили теракт к расстрелу демонстрантов на Литейном. Ближайшие дни боевики установят за мной наблюдение - вот тут-то вы и будете необходимы, чтобы их обмануть. - Ниловский внезапно рассердился. - Да что вы мнетесь, уважаемый? Захотели в Сибирь - могу устроить. Не выходя из кабинета. Ну?

Он шагнул к телефонному аппарату в глубине комнаты. Собеседник испуганно схватил его за рукав.

- Нет, нет! Я... Я готов.

Ниловский довольно хмыкнул.

- Давно бы так. Значит, договорились. Выходите из подъезда, под фонарем замедляете шаг, позволяете рассмотреть себя со спины. Напротив трактира будет стоять пролетка, кучер в ней - наш человек, ему даны инструкции отвезти вас на конспиративную квартиру. Там вы будете в безопасности. Переодеваетесь, билет до Вены и деньги у вас в кармане. И - все, голубчик. Можете забыть меня, как страшный сон.

- Не обманете? - спросил тот перекошенным ртом.

- Внимание, он вышел.

Зацокали подковы по мостовой. Пролетка медленно двигалась вдоль набережной, равнодушно минуя каменных львов с занесенными мокрым снегом мордами. Человек в шинели полковника, укутанный шарфом по самый нос - так, что лица не распознать, как нарочно, остановился под фонарем, оглянулся на стук копыт, и - получил пулю.

Он завизжал, скособочился, и, зажимая рану, прыгнул куда-то в сторону... Парень с русым чубом, выругавшись про себя, снова поднял револьвер, посылая в дергающуюся фигуру пулю за пулей, пока та не затихла посреди мостовой. Двое тут же подскочили к трупу. Илья Иванович нетерпеливо перевернул тело на спину, сорвал фуражку и шарф, глянул в мертвые зрачки, в которых навсегда поселился суеверный ужас. И проговорил:

- Это не он.

Двое боевиков смотрели друг на друга, еще не веря в провал операции, еще надеясь на чудо...

Улица, до того момента сонная и тихая, вдруг ожила. Раздались полицейские свистки, праздная пара - мужчина и женщина - с пугающей быстротой выхватили револьверы, внезапно оживший «пьяница» бросился к стрелявшему.

- Засада! - крикнул парень с русым чубом, выпуская обойму веером по улице.

Посыпалось разбитое стекло, кто-то завизжал, заржала лошадь, унося прочь мертвого кучера. На террориста навалились сразу несколько человек. Он еще отбивался, кричал что-то отчаянное, потом внезапно рванулся, взмахнул рукой... На мостовой рвануло, раскаленная вспышка опалила всех, разбросала иссеченные человеческие тела.

Прощай, горько подумал Илья Иванович. Он выстрелил в подбежавшего к нему полицейского, опрокинул ударом кулака второго и кинулся в подъезд, в спасительную темноту.

Пуля разнесла ему коленную чашечку, когда он взбегал по лестнице. Он упал, выронив трость и в горячке даже не ощутив боли - лишь досаду на нелепую случайность. Неудача. Третья за истекший период. Илья Иванович поднял глаза и увидел в дверях квартиры того, чью жизнь пришел взять. Шеф охранки, одетый в поношенное пальто, словно какой-нибудь мастеровой или пролетарий с завода, держал в руке именной наган. Ствол еще дымился. Илья Иванович попытался было прицелиться, но глаза отказали - фигура во мраке потеряла четкие очертания, стала растворяться, поплыла... Снизу послышался топот сапог, кто-то крикнул: «Осторожно, ротмистр, он вооружен!»

Модный английский котелок упал с головы и покатился по ступеням. Илья Иванович с трудом сел, прислонившись спиной к стенке, и за секунду перед тем, как потерять сознание, ткнул стволом револьвера себе под челюсть и нажал на спусковой крючок.

Ниловский мельком взглянул на тело террориста, на жандармов, сгрудившихся вокруг (неровный свет фонаря падал с улицы, из загаженного прошлогодними мухами окна - грязь, запустение, гниль и гибель, гибель...), щелчком выбросил окурок.

- Сколько их было?

- Трое, господин полковник, - отозвался пожилой ротмистр. Он был без фуражки, и волосы на виске были испачканы свежей кровью.

- Вас, кажется, ранило?

- Никак нет, ваше высокоблагородие, задело рикошетом.

- Скольких человек потеряли?

- Двоих. Тот, на улице, успел рвануть бомбу.

- Значит, живым никого не взяли, - констатировал Юрий Дмитриевич, кутаясь в драное пальтецо и ощущая озноб по всему телу. - Плохо, ротмистр. Считайте, что операцию провалили.

Гнев закипал в нем, прорываясь сквозь стиснутые зубы, и он сердито подумал: «Не могли подобрать квартиру в подъезде без сквозняков, работнички.»

- Рапорт мне на стол. Нынче же ночью. А сейчас - экипаж и новую шинель. Трупы убрать, и распорядитесь, чтобы вымыли окно и лестницу. - Ниловский поморщился. - Смотреть тошно.

- Вадим Никанорович дома? - спросила Софья, отдавая горничной шубу в прихожей.

- Еще не прибыли, - ответила та. - Велели сказать, что задержатся в клубе. Прикажете подавать ужин?

- Не хочу. Зажги везде свет.

- Слушаюсь.

Пусть будет побольше света - она не могла сейчас выносить полумрак, царивший в длинном коридоре и гостиной с высокими потолками, где добротные кресла в бархатных чехлах, лепнина возле хрустальной люстры, несколько милых безделушек на полке и пара подлинников Дюрера на стене (Вадим обожал именно Дюрера, особенно его «Искушение святого Фомы», хотя Софья смотреть на него не могла без содрогания) - все казалось зловещим и мрачным... Там, на конспиративной квартире Департамента, тоже было темно, словно у ее хозяина болели глаза.

Софья Павловна присела в кресло, посидела несколько секунд, но тут же вскочила, в каком-то диком исступлении закружила по комнате, по начищенному паркету, сжала ладонями виски... «Я свободна. Свободна, свободна, свободна.»

Она вспомнила стрельбу за спиной (она ни разу не оглянулась, лишь ускорила шаг), взрыв бомбы и крики... Мимо пронесся автомобиль с жандармами, кто-то пробежал, дернул ее за рукав и истерично спросил: вы не знаете, что там такое?

- Не знаю, - она вырвалась, побежала прочь и остановилась только возле своего дома... И счастливо подумала: вот и все. Ниловский мертв. Я свободна.

Сероватый лист дешевой бумаги на столе, на зеленом сукне, в желтом пятне света от китайского абажура. Холодок под лопаткой, едва она прочла псевдоним - подпись под агентурным донесением. «ЧЕЛНОК». Ей знаком этот псевдоним и этот почерк. И ей страшно...

- Барышня, Вадим Никанорович прибыли.

- Один?

- Нет, с ним господин Устюжанов и господин Гольдберг.

Софья Павловна выдавила улыбку.

- Лиза, поди скажи, что я уже легла. Мне нехорошо... Вобщем, придумай что-нибудь.

- Слушаюсь, барышня.

Она терпеть не могла Устюжанова - он был тучен, краснолиц и чернобород. Одевался всегда в черное, будто агент похоронного бюро, а на самом деле держал контрольный пакет акций пароходной компании в Самаре. Аристарх Францевич Гольдберг нравился ей больше: у него была совершенно славянская внешность и приятная улыбка - он всегда улыбался, целуя Софье ручку, и приятным голосом справлялся о здоровье, словно земский доктор.

Обрывки разговора и позвякивание бокалов долетали из-за закрытой двери в спальню. Она на цыпочках подошла, прислушалась и усмехнулась: однако как прилипчивы вредные (профессиональные) привычки. Ниловский мертв, не для кого составлять донесения, никого более не интересует ни она, ни загадочный Карл...

А тревога не проходила. Не зная, чем себя успокоить, Софья Павловна присела за столик, подвинула к себе лампу и обмакнула перо в чернильницу.

«Милая Любушка, - писала она. -Ты моя единственная сестра, единственный близкий человек, кому я могу открыться. Мне страшно. Не сочти меня психопаткой (или сочти - не все ли равно), но чувство страха не покидает меня уже полгода, с тех пор, как я попала под влияние одного человека. Тебе он тоже знаком - виделись в театре, на «Маскараде». И еще - ощущение близкой смерти. Она буквально витает вокруг. Если сможешь - приезжай, пожалуйста, очень надо поговорить по душам. Только ты в силах рассеять мою тревогу и сомнения. Прошу тебя нижайше...»

«Директору Департамента полиции Е.

Высокопревосходительству генерал-майору Зурову А.В.

Милостивый государь!

В связи с делом о т.н. «Летучем Северном отряде» под руководством «Карла» (др. псевдонимы: Кожин, Книгочей, Ежи, Довлатов) считаю целесообразным активизировать агента «Челнок», который находится на моем попечении. Чтобы отвлечь возможные подозрения членов боевой организации эсеров от моего осведомителя, предлагаю использовать агента «Шахову», которая, в силу душевной неуравновешенности, последнее время кажется не вполне благонадежной, и в интересах дела может быть списана со счетов.

Искренне Ваш слуга,

шеф IV отделения Департамента

полковник Ниловский Ю.Д.»

Глава 1

Когда-то, в незапамятные времена, жили-были в одном дворе (улица Ленинградская, напротив кинотеатра «Советский воин» и наискосок от «блошиного рынка») две девочки и два мальчика. Одну из девочек звали Майя Коневская, и она была красавицей: светлые кудряшки и огромные, в пол-лица, серые глаза, в которых плескалось (тогда уже!) ветреное осеннее небо. Двое мальчишек - Сева Бродников и Сережа Ахтаров - были дружно влюблены в нее и, как и положено юным рыцарям, стремглав бросались выполнять все, что пожелает их королева. Зимой отчаянно сражались в снежки, летом - наперегонки, пихая друг друга локтями, бегали покупать ей мороженое и газировку с сиропом у толстой, как афишная тумба, крикливой продавщицы. Или, насмотревшись трофейного Тарзана, лазали по деревьям, насмерть пугая родителей. Майя обычно играла красавицу Джейн, на роль обезьянки Читы брали Риту Костюченко из двадцатой квартиры - она была некрасивая, с длинными худющими ногами, на которых горели пятна зеленки, тонкой шеей и редкими волосиками неопределенного цвета, заплетенными в две жидкие косички. Однако, несмотря на страхолюдность, Ритка была преданнейшим существом: никогда не ябедничала, чаще - наоборот, брала на себя вину за совместные проделки. На Севку с Сережей она смотрела влюбленно (и безответно), на Майю - восторженно. Майе это льстило: она, с шести лет не терпевшая вокруг себя женского присутствия, относилась к подруге снисходительно - пусть вертится. Соперница из нее никакая, а при случае на что-нибудь сгодится.

Так они и оставались подругами все десять школьных лет, постепенно проходя обычные для большинства детей круги: белые фартуки, пионерия-комсомолия (они еще застали те времена), драмкружок у одной, музыкалка и английский - у другой (инглиш у Коневских был делом семейным: мама всю жизнь трудилась на ниве среднего образования).

Закончив школу с медалью, гастритом и близорукостью, Майя без экзаменов поступила в ненавистный иняз. Сева Бродников, превратившийся в плотного розовощекого активиста, с первого курса был выдвинут комсоргом и упруго зашагал вверх по общественной лестнице. Они иногда встречались на вечеринках, чужих днях рождения в общаге или на тех же дискотеках: Севка появлялся на них в строгом джемпере поверх кремовой рубашки с галстуком и с отрепетированной улыбкой американского сенатора на фейсе. Майя - в узком платье а-ля Жаклин Кеннеди и светло-серых замшевых «лодочках» - ее прекрасно развитые икроножные мышцы и узкие лодыжки вкупе с глазами и шевелюрой одинакового цвета переливающейся ртути производили на мужчин термоядерный эффект. Курсе, кажется, на четвертом, во время осеннего бала, их даже выбрали «Парой сезона». С тех пор никто и не сомневался, что они действительно пара: все ждали близкой свадьбы.

Свадьбу сыграли как и положено, ровно через год после того памятного осеннего бала, когда сухим блеском горел сентябрь - воздух пел о чем-то сладострастном, нагретый асфальт шуршал под колесами «Волг», украшенных разноцветными ленточками. Сева, само собой, был женихом, невестой же была Рита Костюченко. К замужеству она успела слегка округлиться формами, утратив детскую нескладность, однако восторженность в широко распахнутых глазах осталась в неприкосновенности (скорее всего, это и проняло Севушку). Майя, в воздушно-голубом платье и со свидетельской ленточкой через плечо, поцеловала подругу в маленькое ушко, вручила букет роз и сережки из бирюзы.

- Поздравляю, Чита.

Та открыла коробочку, изобразив восторг.

- Ой, Джейн, красотища какая! Это мне?

- Ну не Севе же.

На несколько минут подарок завладел их умами: обе старательно принялись расхваливать простенький березово-ситцевый мотив, навеянный непритязательными голубыми камешками и крошечными листочками из серебра, потом ошалевшая от счастья Рита, вспомнив о подруге, вмиг посерьезнела.

- Слушай, ты на меня... В общем, я в курсе, что вы с ним...

- Что поделать, - хмыкнула Майя. - Девственника ты не получишь. Кто же знал.

- Но ты не в обиде? - обеспокоенно спросила Рита.

- Перестань. Если по-честному, у нас никогда ничего и не было. Так, баловство.

- Правда? - Та вздохнула с облегчением. - Кстати, знаешь, кого я недавно встретила? Ромушку Ахтарова. Он вроде бы еще ухаживал за тобой, помнишь?

Еще бы не помнить.

Память услужливо сохранила все - каждый день, каждое слово и прикосновение, мучительную негу ласкового вечера - теплого, медового, на исходе лета, горячие, будто обожженные губы и упоение в черных глазах под сросшимися бровями (брови Ромка унаследовал от папаши - тот был родом из Таджикистана). Сохранила и нелепую ссору из-за пустяка. Из-за какого именно - единственная деталь, которую стерло время. Она бросила ему нечто обидное, злорадно увидев, как его лицо потемнело, и ушла, гордо развернувшись.

Какой клинической дурой она была, Майя поняла недели через две - она все поглядывала на безмолвный телефон, с тайным трепетом ожидая звонка (позвонит как миленький, никуда не денется). Телефон молчал. Она фыркнула: ну и ради Бога. Очень нужно.

Очень нужно, сказала она себе. Господи, как нужно-то! И помчалась к Ахтаровым.

- А Ромушки нет, - сообщила мама, худая изможденная женщина с цыпками на руках (работала уборщицей сразу в трех местах). - Забрали в армию.

- Вот как, - рассеянно произнесла Майя. - В какие войска? Куда?

- Вроде в десантные. - Мама смахнула слезу. - А куда... Сама догадываешься, что это значит.

Афганистан, поняла она.

- А номер почты он сообщил?

- Обещал, как только устроится. Проходи, не стой на пороге. Сейчас чайник поставлю...

Она узнала номер почты и даже написала два письма, но ответа не получила. Потом, уже зимой, пришло известие, что Роман был ранен под Биджентом осколком гранаты в правое бедро и валяется в госпитале в Ташкенте.

Девичье сердце заметалось, как птица в клетке: в Ташкент, немедленно! Настойчивое видение застыло перед глазами: то же солнце за окном, но нездешнее, раскаленное, запах айвы и еще чего-то южного, незнакомого, больничный покой и она сама в халате сестры милосердия (облик светлый, почти святой) у постели любимого...

Засобиралась, но - сессия на носу, поездку пришлось отложить. Потом родители дружно легли у порога: с ума сошла! В такую даль! А на что жить? А приготовить что-нибудь, кроме яиц всмятку, ты способна? И, главное, бросать институт... Подумай о своем будущем, в конце концов!

Институт бросать не хотелось. Незнакомый южный город уже не притягивал, а пугал, а Севка Бродников, комсомольский лидер, ухаживал с завидным упорством: цветы, конфеты, снова цветы... А Ромка … Он ведь даже на письмо не ответил.

- ...Восстановился, представляешь!

- Куда? - Майя с трудом возвратилась из прошлого.

- Да в пединститут же! На наш любимый истфак. Мы с тобой на четвертом курсе, значит он, дай подумать... на втором!

- Ну, и как он?

- Ходит с палочкой, бедненький. Последствия ранения. Зато - герой-афганец, седина в волосах и загадка во взоре. Девки млеют.

- Женился поди? - спросила она деланно-лениво.

Риткины глаза озорно блеснули.

- Один-одинешенек... Ой, нас зовут!

Их звали - раздался чей-то разухабистый клич «По коням!», и они втроем - Майя, Ритка и ее подружка с тяжелой мужской фигурой - втиснулись на заднее сиденье «Волги» и понеслись куда-то, в бесконечное кружение по городу, с обязательным фотографированием у памятников и на крылечке «Тройки», псевдорусского кабака, где происходило собственно гуляние.

За столом, после горячего, но еще до «Лучинушки» и частушек, к Майе начал «клеиться» один из партийных соратников Бродникова-старшего - лет на пятнадцать младше, но в таком же черном костюме, словно брат-близнец, тучный и с нездоровыми красными прожилками на щеках. Она пожала плечами: не сидеть же одной за столом. Справа, по соседству, сидела Риткина мама Вера Алексеевна - нарядная и строгая в осознании важности момента, - и вытирала платочком навернувшиеся слезы.

Партийный босс потянулся к ополовиненной бутылке и подмигнул Майе, указывая на пустой бокал.

- Нехорошо, Майечка, отстаете. Между прочим, настоящий «Золотистый ликер», мне один знакомый дипломат привез из Греции. Видите, как песчинки поднимаются со дна?

Она улыбнулась.

- Как же вы такую редкость - да на общественный стол?

- Жизнь заставит, - туманно отозвался тот и тут же конкретизировал: - Бродников-то на будущий год собирается на покой...

- А вы - на его место?

- Ну, коли бог даст. А я вижу, вам здесь скучно? Не желаете потанцевать?

Ей было все равно. Сатанински размалеванный ВИА гремел на крохотной эстраде, точно целый листопрокатный цех завода-гиганта, по залу катилась волна какого-то совершенно убойного ритма. Майя потихоньку радовалась ему: он не позволял партийному боссу лапать партнершу ниже талии. Рядом, с боков, прыгала временно растреноженная номенклатура.

- ...Все это деревенские предрассудки: жених не должен видеть невесту до свадьбы, ну и так далее. А моя бабка рассказывала, что ее отдали замуж в тринадцать лет. То есть пообещали родителям моего деда - такого же сопливого пацана в ту пору. Двум семьям нужно было объединиться - и все дела.

- Вы о чем? - наконец «включилась» Майя.

Потный босс обмахивал салфеткой разгоряченное лицо.

- О Вере Алексеевне. Очень уж переживает, бедненькая: видите ли, доченька забеременела до свадьбы.

- Ритка? - удивилась Майя. - Откуда вы знаете?

- От Севушки, откуда ж еще. По-моему, в этом есть определенный смысл: нужно же узнать, какова твоя будущая супруга в койке. Потом поздно будет... Кстати, о койке: ты очень здорово двигаешься. Бальные танцы или что-то в этом роде?

- Айкидо.

- Что?

- Айкидо, - пояснила она. - Вид японского боевого искусства.

Он скользнул заинтересованным взглядом по ее фигуре.

- Надо же. С тобой опасно иметь дело.

Она улыбнулась. Голова слегка кружилась от шампанского и «Золотистого ликера», ВИА заиграл, наконец, что-то приличное (Джеймс Ласт, «Хижина у водопада Виктория»...), фигуры на пятачке между столиками перестали прыгать и застыли-закачались, точно глубоководные губки-бокалы.

- Мы уже перешли на «ты»?

- А ты не заметила?

Не надо было столько пить. Она не заметила не только этого (разговоры за потрепанным столом, Риткины притворные слезы у нее на плече, будто не она, Ритка, а Севка затащил ее в постель против ее воли.. Музыка и тосты за невесту и жениха - все перепуталось в голове), но и то, как оказалась на заднем сиденье «Волги», и руку у себя на талии, и вальяжный баритон, обращенный к шоферу Эдику, прыщавому юнцу с водянистыми глазами под белесой челкой:

- Домой, голубчик.

Эдик стрельнул недобрым взглядом в зеркальце заднего вида и дернул с места на второй передаче.

Она не помнила, как очутилась в квартире (босс жил на широкую ногу: одна тахта в стиле кого-то из Людовиков чего стоила! А «стенка» из настоящей карельской березы, а стереосистема и дефицитный японский видак, чтобы крутить по вечерам крутое порно!). Бос дышал тяжело, выпучив глаза, точно рыба-астматик, и его толстые пальцы никак не могли справиться с застежкой на ее платье. Она почти сдалась (а, не все ли равно?), опустившись на атласное покрывало, прикрыла глаза... Грехопадение? Или как это называется?

Гибко выскользнула из-под навалившихся на нее телес. Босс почувствовал что-то не то и недовольно спросил:

- В чем дело?

- Извини.

- Не понял. Ты что, поиздеваться решила? Или набиваешь цену?

А что тут не понять, подумала она, поднимая измятое платье с ковра. Никогда не мешай ликер с шампанским. Никогда не садись в машину к незнакомому (скажем, малознакомому) мужчине, если не хочешь оказаться с ним в одной постели...

Ее вдруг схватили сзади за плечо и зло швырнули обратно на кровать. Босс, рассвирепев, надавил коленом ей на живот, лихорадочно освобождаясь от остатков одежды. Она испуганно дернулась, но напрасно: держали ее крепко.

- Вырывайся, вырывайся, - прохрипел астматический голос. - Можешь даже покричать, меня это возбуждает...

Майя поймала волосатую кисть с короткими пальцами-сосисками, развернула под нужным углом и нажала сверху: «дай-никке». Конец любовного приключения. Пока экс-любовник валялся на ковре и нянчил вывихнутую руку, она успела кое-как натянуть платье и пулей выскочила из квартиры, оставив дверь открытой.

Положение было глупейшим. Босиком, без спасительных очков, посреди незнакомой ночной улицы в новом районе (сплошь «каланчи» улучшенной планировки - престижные и безликие), ни одной машины, ни единой души на пустой остановке: законопослушные граждане тискают в постелях своих жен в бигудях, или - кто побогаче - молоденьких любовниц. Она поежилась: днем стояла приятная жара в буйстве огненных красок, последний подарок бабьего лета, ночь же ненавязчиво напоминала об осени.

Майя прошла, пожалуй, с полквартала, как вдруг перед ней невесть откуда выросло препятствие. Это было так неожиданно, что она налетела на него, вскрикнула и попятилась, глупо прижав ладонь к губам.

- Ты что?

Эдик, личный шофер босса, усмехнулся, глядя ей в глаза:

- Шеф просил кое-что передать, - и сильно, наотмашь, отвесил ей пощечину.

Левую половину лица будто опустили в кипяток. Майя отшатнулась, потеряла равновесие и полетела на асфальт, больно ободрав коленку.

Почему-то она и не думала о сопротивлении: нечто ледяное и липкое сковало мышцы, совершенно подавив волю. А холуй-Эдик продолжал наносить удары - беспощадно, с непонятной ненавистью (ему-то она чем не угодила?)

«Мамочка, - молилась она, прикрывая руками голову. - Ну хоть кто-нибудь!»

Где-то в самом конце улицы проехала машина - «Запорожец», судя по звуку мотора. Припозднившийся пенсионер, подумала Майя. Возвращается с «фазенды», тупо глядя на дорогу полуслепыми глазами (застарелая катаракта и астигматизм в последней степени), на крыше - ржавая бочка с краном и вязанка садового инструмента. Сейчас заметит безобразие на тротуаре и даст стрекача...

Однако «Запорожец» неожиданно затормозил. Хлопнула дверца, крик, короткий удар - Эдика словно взрывной волной отшвырнуло в сторону... «Пенсионер» схватил Майю за локоть и повлек к машине. Ободранная коленка болела, кровь из разбитой губы текла по подбородку, и она все пыталась вытереть ее ладонью, но только еще больше размазывала. Владелец «Запорожца» почти силой закинул ее на сиденье, сам прыгнул за руль и надавил на газ.

«Только бы не разреветься», - подумала она, ощупывая себя в поисках носового платка. Осторожно скосила глаза: ага, седина на висках, дешевая тросточка сбоку от сиденья (ею он, что ли, ухайдокал бедного Эдика?)... И - голос, от которого она вздрогнула, который, может быть, и хотела бы забыть, да не забыла:

- Ну ты даешь, Джейн. На минуту нельзя одну оставить. Чего не поделили-то? Куклу или совочек?

- Ведерко, - всхлипнула она. - Ромушка, милый! Где ж ты раньше был, паршивец эдакий?

И разревелась в полный голос, совсем уж по-простецки вытирая слезы подолом безнадежно испорченного платья.

Море воды утекло с тех пор. Но родной дворик нисколько не изменился, лишь деревья будто раздались вширь и погрубели корой, а вместо любимого тополя, ради которого, кажется, и была придумана игра в Тарзана, торчал теперь черный от времени пень, отполированный штанами и юбками. Кинотеатр «Советский воин» обветшал (денег на ремонт нет), и теперь здание на углу выглядело одиноким и несчастным, точно покинутый командой крейсер.

Сходство (слегка избитое) было настолько полным, что Майя мысленно отсалютовала ему, выйдя из автобуса на знакомой остановке и погрузившись по щиколотки в снежное месиво. Канун Нового года раскрасил месиво оранжевыми, голубыми и зелеными пятнами света, падающими из витрин коммерческих киосков. Та самая продавщица мороженого, из далекого детства, по-прежнему стояла под старым навесом, могучая, точно борец-классик, с толстой шеей, в тулупе и валенках. Майя, проходя мимо, поздоровалась. Продавщица окатила ее волной презрения и отвернулась - крохотный, но могучий островок соцреализма среди засилия иноземного капитала, словно Куба по соседству со штатовским монстром.

У подъезда стоял серый «БМВ» с открытым багажником: заботливый Сева затарился продуктами к празднику на две семьи. Неумолимое время перемен перебросило друга детства с одного идеологического фронта на другой: теперь он подвизался советником губернатора по связям с общественностью. Судя по «тачке» и объемистым сумкам рядом с ней, связи с общественностью развивались в нужном направлении. Возле задней дверцы суетилась Ритка, чуть отяжелевшая после родов, в итальянских сапожках и пальто из ламы (предмет глухой Майиной зависти), и Бродникова-младшая, четырнадцатилетняя длинноногая девица с вполне зрелыми формами. Ее звали Анжелика (сама она предпочитала иностранную кличку Келли), она была одета в демократичную бежевую дубленку и белую вязаную шапочку. В отличие от мамы, которая так и не привыкла за годы замужества к материальному благополучию, дочка при виде сумок со снедью держалась более спокойно и даже снисходительно: видали, мол, виды и покруче.

- Лика, ну что ты застыла? - послышался голос Риты из-под вороха коробок и пакетов. - Помогай! Джейн, привет!

- Привет, Чита… - Майя улыбнулась, подходя ближе, и поправила влажные очки на носу. Ритка всегда встречала ее с трогательной радостью, будто после долгой разлуки. - Давай помогу.

- Помогай. Захвати вон ту коробку. И еще вон ту. Лика, ты хоть бы поздоровалась.

- Терпеть не могу, когда меня называют этой деревенской кличкой, - пропела Келли. - Здравствуйте, тетя Джейн. С наступающим вас. Кстати, мы до Нового года будем заниматься или как?

- Или как. От английского можешь пока отдохнуть. Как дела в школе?

- Как раз по инглишу - четыре с минусом. Никак не могу произнести «The table» в соответствии с инструкцией гороно.

- Ничего, - пробормотал Сева. - Вот поговорю с твоей учительницей... Как оно на вольных хлебах, Майечка?

Она тут же вспомнила: а ведь сегодня ровно год, как она ушла из института. «Вольный хлеб» оказался горек, но не сравним по горечи с тем, которым приходилось питаться в дурдоме, именуемом «Кафедрой иностранных языков». Среди десятка учеников, жаждущих приобщиться к «свободному, деловому и разговорному английскому» (так значилось в объявлении, которое она написала от руки и повесила на столбе у остановки), была и Келли, мечтавшая выскочить замуж за иностранца, какой подвернется, и уехать с ним в Штаты.

Неожиданно эта мечта (не насчет замужества, а насчет Штатов) обрела вполне реальную основу: паршивец Севка выдвинул себя кандидатом в Думу от какой-то партии, проскочившей, однако, пятипроцентный барьер. При положительном исходе дела Лике была обещана учеба в престижном колледже «Брайдз-холл» (восточное побережье Мериленда, в десяти милях от Кейп-Генри и военно-морской базы в Норфолке). «Ну и, соответственно, милая, если научишься прилично калякать, иначе какой же тебе колледж?»

Нагруженные снедью, втащились, наконец, на третий этаж, где у открытой двери их встречала Вера Алексеевна, Риткина мама, в цветастой старомодной кофте и пуховом платке, накинутом на остренькие плечики (Сева привез с Алтая в прошлом году), и с неизменной тросточкой, покрытой черным лаком (тоже подарок, но незнамо чей и с каких времен - Майя как-то поинтересовалась, но бабулька только томно прикрыла глаза). Бродников-старший купил квартиру по соседству, дверь в дверь, так что Ритка, можно сказать, переехала к мужу, не переезжая. Трогательная семья, в которой основным правилом является забота друг о друге и единение взглядов... Только Майе здесь нет места. Вернее, конечно, есть, «подруга дома», и живет в том же подъезде, двумя этажами выше, однако...

Однако всегда как бы в стороне. Одиночество - это ее путь, с которым она вроде бы свыклась, но не смирилась, продолжая жить внутренними иллюзиями: например, смотрелась в старое помутневшее зеркало на комоде и видела себя прекрасной дамой в серебристой кружевной шали...

Чертовы коробки!

Она втащила их через порог и с наслаждением бухнула об пол. Сева заботливо сунулся к ней.

- Джейн, жива?

- Жива, не радуйся, - простонала она. - Куркули проклятые, надрываешь тут спину за бесплатно...

- Почему за бесплатно? Здесь и для тебя кое-что... Между прочим, ты на Новый год еще не ангажирована?

- Хочешь что-нибудь предложить?

- Да так... - Сева несколько воровато оглянулся по сторонам. - Губернатор устраивает фуршетик у себя на даче: шашлыки, камин, финская баня, катание на тройках...

- ...Девочки для сексуального массажа, - поддакнула Майя, внутренне раздумывая, не согласиться ли: перспектива встречи Нового года в обществе телевизора отдавала пошлостью.

- Да, Джейн, совсем забыла, - бдительно встряла Рита, ревниво стрельнув глазками. - Тобой очень интересовался Ромушка Ахтаров. Он заходил к нам два дня назад...

- Вот как?

- Ага. У него сумасшедшая идея: создать школьный музей. Просил старые фотографии, письма, в общем, ненужный хлам, - она проницательно улыбнулась. - Однако мне показалось, что это был только предлог. Но ты же вечно шляешься где-то.

Майя усмехнулась.

- Волка ноги кормят.

- Он оставил телефон, - со значением произнесла Рита. - Позвони, не расстраивай мальчика... Лика, куда ты на ночь глядя?

- К Вальке Савичевой, - буркнула та, накидывая дубленку. - Костюм надо создавать. Я хотела было бабулю напрячь, но у нее глаза болят. А я в шитье - ни бум-бум.

- Что за костюм?

- Я же тебе говорила: у нас в школе намечается новогодний маскарад... То бишь дискотека, но костюмированная. Я буду Домино.

Майя лукаво улыбнулась.

- И кого ты собралась очаровывать в таком наряде?

- Почему обязательно кого-то? - мудро возразила Келли. - Главное - очаровать саму себя, остальные и так в штабеля попадают.

С Валей Савичевой Майя была знакома: тихая неприметная девочка, не дурнушка и с вполне сносной фигуркой, однако какая-то безликая, из породы потенциальных старых дев (из коей взросла и ты - шепнул ехидный голос изнутри). Лика в их дуэте, ясное дело, верховодила, Валя подчинялась с радостной безропотностью. С иголкой и ниткой, кстати, она управлялась и вправду вполне профессионально.

Ритка поглядела вслед дочери и произнесла с затаенной грустью:

- Как они быстро растут, черт возьми...

- Так может, вы с Севкой подарите ей кого-нибудь? - спросила Майя. - Братика или сестренку...

- Ой, что ты, - отмахнулась та. - Только и рожать с моими болячками.

Рита болела диабетом, делала себе инъекции инсулина и страшно комплексовала по этому поводу. Майя усмехнулась и потрепала подругу за плечо.

- Ну и зря. Ты, Чита, еще не наигралась в куклы. А Келли... - Она покрутила головой. - Домино, надо же!

Глава 2

И снова она подумала: ничего не изменилось. Словно время случайно застыло и Майя вдруг перенеслась в прошлое. Двигатель древнего «Запорожца» уютно урчал на холостых оборотах, Роман поджидал ее рядом - в неизменной кожаной куртке и без шапки.

- Смотри, простудишься, - сказала она, выходя из подъезда.

- Вот еще, - хмыкнул он в ответ. - Прошу, ландо подано.

Она подергала замок (дверца открылась с пятой или шестой попытки), царственно опустилась на жесткое сиденье и подумала: хорошо! Грела печка, и пушистая коричневая обезьянка, висевшая на зеркальце заднего вида, строила забавные рожицы.

Ровно два дня назад, впервые встретив ее после долгой разлуки, он огорошил ее неожиданным предложением:

- Хотел пригласить тебя в ресторан, но, видишь ли, у нас в школе новогодний бал для старших классов - наш босс решил поиграть в демократию и разрешил пляски с переодеваниями до одиннадцати. Ну, а мне приказали быть дежурным на этом мероприятии. Оказался крайним, так сказать. Так что если ты не против...

- В школе? - Она рассмеялась от неожиданности - слишком велик был контраст: загородный особняк с тройками - и новогодняя елка в актовом зале в обществе рано созревших десятиклассниц.

- Десятиклассницы будут дрыгаться на дискотеке, - успокоил ее Роман. - Нам с тобой там находиться совершенно не обязательно.

- А где же мы будем находиться? - светски поинтересовалась Майя. - В учительской? Там такие жесткие столы! Они наверняка оставляют ужасные синяки на бедрах...

- Там есть еще диван, - невозмутимо ответил он. - Немного продавленный, и пружины кое-где вылезли наружу, но в общем и целом... А самое главное - я угощу тебя ореховым тортом и покажу свой музей. Ну, как?

Она вздохнула.

- Нахал ты.

- Отлично, - он повеселел. - Я заеду за тобой, так что будь готова.

Он будто точно знал, каков будет ответ.

Они словно и не расставались все эти годы: школа была расположена так, что Майя, выходя из института, по дороге к автобусной остановке волей-неволей проходила мимо, искоса поглядывая на красно-белый кирпичный рисунок на стене (утрированная Спасская башня, мавзолей и надпись по верху: «За детство счастливое наше - спасибо, ро...я с..рана!»), а также на вечно гомонящую малышню у парадного подъезда, приземистые елочки и тонкорукие березки, особенно красивые в сентябрьском жарком золоте.

Сейчас, впрочем, елочки по самые макушки были укрыты сугробами, а на березовых ветках серебрился пушистый иней. Роман подрулил к воротам, заглушил мотор и вышел наружу.

- Значит, здесь ты и обосновался? - спросила Майя.

- Угу.

- Учительницы, поди, хорошенькие?

- Целый табун, прохода не дают. Всю дверь исписали любовными посланиями.

- Кошмар, - притворно ужаснулась она. - Как же ты в одиночку...

- Почему в одиночку? - возразил он, ступая на укатанную дорожку и слегка опираясь на палку. - Нас целых трое: я, директор и завхоз (зовут Александр Еропович, семьдесят четыре года, но старикан боевой). Остальные, правда, женского рода, даже военрук и физкультурница. Есть еще четвертый - охранник у входа, но он не в счет.

- Почему не в счет? - заинтересовалась она.

- Сама увидишь.

Завхоза Александра Ероповича Майя угадала, едва переступив порог школы: он и вправду оказался единственным (если не считать Романа) мужчиной в этом бурлящем и голосящем царстве матриархата. Небольшого росточка, но крепенький, несмотря на преклонные годы, - этакий старичок-боровичок, прочно законсервировавшийся в своих семидесяти четырех и способный просуществовать в этом счастливом возрасте еще лет двадцать. На нем была меховая безрукавка, военный френч, защитные брюки и валенки с калошами: стиль «Ностальгия по тридцать седьмому» - при желании его наряд вполне мог сойти за карнавальный.

Старик подошел к ним сам, держа во рту пустой мундштук. Мундштук был знатный: вырезанный из дерева, покрытый замысловатым узором и почерневший от времени, но от этого еще более привлекательный - поди, еще дедово наследство. Если не прадедово.

Еропыч степенно поздоровался с Романом, посетовал на предоставленную ученикам свободу («Придумали тоже: пляски до одиннадцати. Слава богу, без стриптиза... А вы никак дежурите?» «Увы...») и окинул Майю профессионально-цепким взглядом.

- А вы кто будете?

- Это со мной, - заступился Ромушка.

- Ну-ну, - старик нисколько не смягчился. - Глядите, чтоб без безобразий.

- Но пасаран! - твердо сказал Роман, увлекая Майю за собой, в людское столпотворение.

В ярко освещенном вестибюле толкался празднично разодетый народ. Майя увидела Анжелику в вожделенном костюме Домино: водолазка и узкие лосины в яркую черно-бело-красную клетку, пышное кружевное жабо вокруг шеи и белые перчатки на изящных кистях. Костюм был великолепен: если Лика в шитье была «ни бум-бум» (как и Ритка, избалованная богатеньким супругом), то Валя Савичева действительно заслуживала звание мастера. Вскоре Майя заметила и ее: девочка скромненько стояла у стены, дожидаясь, пока схлынет столпотворение у входа.

У нее было худенькое личико со вздернутым носиком, бесцветные глаза и немного скошенные вперед передние зубы, по которым лет десять назад плакали металлические скобки (мама, трудившаяся на износ в своей «Пушинке», вовремя не доглядела). Одета она была демократично: в светло-голубой джемпер с широким воротом и джинсы, заправленные в меховые сапожки. За спиной висел тугой, как мячик, рюкзачок. Странно, но этот простенький наряд ей удивительно шел.

- А что же ты без костюма? - спросила Майя.

Валя подняла голову и пожала плечами.

- У нас вечно так: сапожник без сапог. А вообще, шить на себя ужасно скучно. Вроде как самой себе писать открытки ко дню рождения.

Майя улыбнулась в ответ и, не удержавшись, взъерошила ей волосы. Да, черные волосы - вот что, пожалуй, доминировало в Валином облике. Не просто черные, а черные, как воронье крыло, с синим отливом, густые и струящиеся вдоль спины, до самой поясницы. Мечта всех режиссеров и операторов, снимающих рекламу шампуней и бальзамов-ополаскивателей.

Меж тем Анжелика, стоя в отдалении, увидела их и приветственно помахала рукой. Валя ответила тем же и проговорила:

- Пусть уж лучше Келли... Она красивая, и костюм ей идет, правда?

- Правда, - ответила Майя. - Костюм просто сказочный.

- Вот видите. К тому же все и так знают, кто его шил. Так что мое честолюбие вполне удовлетворено. - Она помолчала. - В прошлом году я одной подружке помогала делать наряд Пиковой дамы. Так она выиграла на конкурсе главный приз - плейер с наушниками. И при всех отдала его мне, представляете?

- Хороший плейер?

Валя хмыкнула.

- Не знаю, она потом забрала его назад... А вы пришли с Романом Сергеевичем? Вы ведь друзья детства?

Майя кивнула, вполуха слушая шушуканье за спиной: девицы обсуждали подружку своего учителя («А она ничего - и фигурка, и прикид». «Ну, прикид-то, положим, я видала и покруче... Интересно, сколько ей лет?» «Поди все тридцать, а то и тридцать три...» «Пожилая, но еще на ногах». «Ой, девки, а Галка-то из девятого «Б» - она же в Ромушку влюблена по уши!» «Галка? Это страшилище?!»)

- А это тоже твое творение? - спросила Майя, выделив в толпе снежинок, Снегурочек, фей, принцесс и павлинов забавную Бабу Ягу в кроссовках, пестрой юбке и маске с крючковатым носом, спускавшимся ниже подбородка, точно шланг противогаза. Валя фыркнула.

- Ни ума, ни фантазии. В настоящем костюме должно что-то выделяться, какая-то яркая деталь. Все остальное служит фоном. А тут...

- Похоже, ты и впрямь классный мастер.

- Наверное, - безразлично отозвалась она, по-прежнему наблюдая за лесной ведьмой. - Где-то я ее уже видела. Только не могу вспомнить, где именно... Здравствуйте, Роман Сергеевич!

- Здравствуй, Савичева. Ты видела Леру Кузнецову? Этот сорванец Гришка опять увязался за ней.

- Гриша? - вспомнила Валя. - В костюме гнома, да?

- Я ему покажу гнома. Сказано было: дискотека для старших классов. А он в каком? Еще школу подожжет..

- Да он тихий, - заступилась она. - И потом, куда же Лерка без него? Все-таки младший брат.

- Тихий, - проворчал Роман больше для порядка. - Как неизвлекаемая мина...

Отвечая на многочисленные «здрассьте», они вырвались из толпы, и дышать стало легче. Майя подошла к зеркалу, над которым висел весьма недурно выполненный плакат: сексуальная Снегурочка панибратски треплет за холку жутковатое страшилище с чешуйчатым телом - ну да, год Дракона по восточному календарю... Поправила прическу и очки, мимоходом подумав: а я еще ничего. Не первой свежести, конечно, и слепа как летучая мышь, однако кожа упругая, грудь не обвисла, и талия где положено... И - одна («В тридцать три мужа нет - и не будет»: народная мудрость). То есть, конечно, не монашка: случались нечаянные связи разной продолжительности, но все заканчивались ничем. Бросала она, бросали ее (кольнуло одно из давних воспоминаний: ласковый шепот в темноте, ощущение прохладных простыней и чужих чутких пальцев, которые осторожно снимают с нее очки, потом касаются ее волос, потом расстегивают пуговицы на блузке, опускаясь все ниже, потом губы, немного влажные, насмешливые и причудливо изогнутые. У их обладателя было реликтовое имя Артур, и он тоже носил очки в тонкой черной оправе. Ложась в постель, он клал их на тумбочку вместе с Майиными, нарочно переплетая их дужками, - так, что создавалось впечатление, будто и очки занимаются любовью...) .Чего-то в тебе не хватает, подруга. Ощущения внутреннего огня, тайны, как, например, в этой чертовке Келли. Между тем на нее кто-то смотрел. Взгляд был пристальный и отнюдь не дружеский, и принадлежал не Роману: тот строго отчитывал какого-то взъерошенного юнца, по виду отпетого школьного хулигана. Более внимательно посмотрев вокруг, она быстро установила его источник. И изумилась про себя: надо же, как тесен мир...

Охранник в камуфляже, с выставленной напоказ рацией и кобурой ( а в кобуре дежурный бутерброд вместо табельного шпалера), успел отвести глаза, но Майя уже направилась прямо к нему, призывно улыбаясь и чуть покачивая бедрами.

- Мы с вами, кажется, встречались раньше? - певуче произнесла она.

Охранник, стиснув зубы, проговорил в пространство:

- Вы ошиблись, дамочка. Я вас в первый раз вижу. И, надеюсь, в последний.

Она притворно удивилась.

- Ну как же. Вас ведь зовут Эдик? Чудесное имя. Помнится, вы так блестяще владели рукопашным боем - у меня до сих пор фантомные боли в нижней челюсти. За что же вас разжаловали? Не смогли справиться с инвалидом?

- Злые, как у хорька, глаза Эдика метнулись к Роману и обратно.

- Между прочим, я при исполнении. Будете приставать - вызову милицию.

- А у меня пригласительный. - Майя помахала в воздухе белым глянцевым квадратиком. - Я здесь на законных основаниях.

- И кого будешь изображать? Для снежинки ты старовата... Бабу Ягу, я угадал?

- Баба Яга у вас уже есть, - заметила она (а действительно, костюм был не шедевр - просто нагромождение старых тряпок и забавная маска из папье-маше... Однако шаркающая походка, согбенная спина, кособокость - словом, имидж, был выдержан неплохо). - Кстати, прости за любопытство, за что ты на меня тогда взъелся? Лично тебе я вроде ничем не насолила... Или у вас с боссом были... гм... отношения интимного свойства?

- Пошла вон, - процедил Эдик, однако покраснев.

- Интересно, где он сейчас, твой босс?

- Сидит, - хмыкнул страж. - Дали восемь лет за хищения.

- Встретила старого друга? - улыбнулся подошедший Роман. - Пойдем, я уже заждался.

- Закончил воспитательные дела? - спросила она.

- Их нельзя закончить, - заметил он. - Они и после смерти будут преследовать меня.

На третьем этаже, куда они поднялись, было гораздо тише. Желтый свет фонаря со школьного дворика проникал сквозь широкие окна и создавал ощущение легкого интима. Майя ступала неслышно, глядя по сторонам с чувством шпиона, после долгих лет вернувшегося на родину. Странно: никогда она не вспоминала школьные годы (два толстых альбома с фотографиями исправно пылились в самом дальнем углу на антресолях), никогда не испытывала ничего похожего на ностальгию... А вот поди ж ты.

- А помнишь, как ты в первый раз меня поцеловал? - вдруг спросила она.

Роман немного смутился.

- Помню, конечно.

- Когда это было?

- Ну...

- Не помнишь, - вынесла она приговор. - В десятом классе, и тоже под Новый год. В кабинете биологии.

Он рассмеялся и привлек ее к себе.

- На нас свалился скелет. Прибежала биологичка.

Они поплутали еще немного, и наконец Роман остановился и завозился с ключами.

- Кабинет истории, - пояснил он. - Моя вотчина. Пыль веков, смотри не расчихайся. А то снова застукают.

- Некому, - возразила она. - Все на дискотеке.

Дверь открылась. Майя зашарила рукой по стене в поисках выключателя. Роман мягко остановил:

- Не надо. Смотри: и так светло.

- Правда, - согласилась она. - Так даже лучше.

- Подожди здесь, ладно?

- А что будет?

- Будет сюрприз.

Он скользнул куда-то в полумрак, ловко обходя острые углы, высветился на фоне белесого окна, наклонился и чиркнул спичкой.

- Прошу к столу.

Майя, не удержавшись, тихонько присвистнула. Две парты, поставленные встык посреди пустого класса, представляли собой сервированный столик на двоих - настоящая белая скатерть, сыр, зелень, лосось, артишоки, французское шампанское и - «Золотистый ликер», привет из давних времен, как из другой жизни... Свечи в тяжелом подсвечнике, предвестники нечаянной сказки для взрослых. Майя и в самом деле вдруг почувствовала себя сказочным персонажем - к примеру, Гердой из «Снежной королевы», не в ее ледяном королевстве, а раньше, в маленьком уютном доме среди островерхих крыш со множеством флюгеров.

Она подняла ликер и посмотрела на свет, на пламя свечи, любуясь песчинками, поднимающимися со дня.

- Знакомый дипломат привез из Греции?

- Увы, душа моя, купил в «комке» возле дома.

Она тихонько рассмеялась - даже это не испортило сказки, наоборот.

- За тебя, - он протянул ей бокал с шампанским. - За то, что ты такая...

- Какая?

- Вот такая... Черт возьми, ты могла бы сейчас трескать черную икру и обниматься с голым губернатором.

Она отправила в рот ломтик сыра и возразила:

- Здесь круче. Севка говорил, у губернатора на даче два этажа, а тут целых три. Так что считай, ты его переплюнул.

Они чокнулись. Два бокала вспыхнули в пламени свечей, заискрились и отозвались хрустальной мелодией, отчего-то вызвав ассоциацию с боем часов в старомодной гостиной - нездешней и не из нашего времени. Словно отреагировав на этот звук, дверь осторожно приоткрылась, и в проеме показалась голова в красном капюшончике гнома. Гриша, сообразила Майя, младший брат Леры Кузнецовой. Голова склонилась набок, оценила обстановку и произнесла хорошо поставленным голосом Горбачева:

- Это нормально.

- Брысь, - сказал привычный ко всему Роман.

Голова втянулась внутрь и исчезла. Послышался дробный топоток, усиленный эхом коридора - будто и вправду лесной гном выбежал на секунду из своей сказки и тут же вернулся.

- А он на самом деле что-то поджег?

- Что?

- Ты сказал: «Он опять подожжет школу».

- А. - Роман усмехнулся. - До этого не дошло, но... У них должна была состояться контрольная по математике. Он взял коробку из-под ботинок, положил туда будильник, обмотал снаружи проводами и сунул в стол гардеробщице. Та услышала тиканье, хлопнулась в обморок, все классы срочно эвакуировали - понятно, контрольную перенесли на другой день.

Она потянулась - сладко, до хруста в костях и спросила:

- А где же твой Алмазный фонд? Ты обещал показать.

- Ты имеешь в виду музей? Тебе и в самом деле интересно?

- Очень. - Она протянула руку (свеча едва не обожгла, но даже это было приятно) и провела ладонью по его жестким волосам.

- Все-таки ты сумасшедшая.

- Да, - легко согласилась Майя. - Из всех великосветских развлечений предпочитаю ночь в пыльном музее вместе с рухлядью и одноногим Сильвером.

Здесь было чисто, почти стерильно - видно, Роман каждую вещицу заботливо обхаживал с тряпочкой в руках. По стенам были развешаны фотографии, иные давно пожелтевшие, на плотной пупырчатой бумаге, извлеченные из семейных альбомов: бабушки и дедушки в пору голодной и счастливой молодости. Женщины - большеротые и длиннорукие, в платьях стиля «военный коммунизм» и с короткими прическами. Мужчины - важные и усатые, с щеголеватой строгостью в глазах...

А вот смеющееся юное лицо на фоне подбитого немецкого танка - привет с фронта, рядом - письмо треугольником, еще письма с выцветшими, местами расплывшимися чернилами, одно - даже написанное по-французски, со штемпелем Сен-Жермена (ого!), начинающееся фразой «Мон амур...» Да, умели наши бабушки кружить головы, богатыри - не мы. А вот совсем истертая временем тетрадь в коричневой клеенчатой обложке. Не сдержав любопытства, Майя осторожно развернула ее, опасаясь, как бы пожелтевшие страницы не рассыпались под пальцами, всмотрелась в выцветшие строки...

«Я был единственный, кто спасся, - по чистой случайности или по Божьему провидению, только в то утро я проснулся раньше обычного. Здесь, в Швейцарии, я отучился рано вставать: сама природа располагала к отдыху и безмятежности - девственно белоснежные горы, аккуратные, словно на рождественской открытке, свежее молоко в специальных пакетиках с красочным изображением коровы на лугу (мне приносила его служанка госпожи Ивановой-Стеффани - в ее усадьбе в окрестностях Сант-Галлена я провел несколько восхитительных месяцев, пока в России по моему следу рыскали ищейки охранного отделения). Госпожа Стеффани была русской, сочувствовала идеям террора и близко знала Скокова. Скоков умер в застенках весной 1903 года. Перед смертью он успел сообщить, что выдал его агент охранки Челнок. Дорого я дал бы, чтобы узнать, кто скрывается под этим псевдонимом - наверняка ведь кто-то из наших, из особо проверенных. Возможно, тот, с кем я здороваюсь за руку и приветливо улыбаюсь при встрече...»

- Ау!

Майя с трудом возвратилась из незнамо какого далека и зачарованно спросила:

- Ромушка, откуда у тебя все это?

- Да так, - откликнулся тот. - Собирал с миру по нитке.

Он медленно прошел между столами, сильнее обычного опираясь о палку, перехватил ее взгляд, виновато пожал плечами: извини, мол, укатали Сивку крутые горки.

- Болит? - сочувственно спросила она.

- Иногда бывает, ближе к ночи.

- А разве уже ночь?

Они оба прислушались: в самом деле, темень за окнами, погасшие фонари и тишина - похоже, дискотека благополучно завершилась.

- Нас с тобой найдут и арестуют, - тихо сказала Майя.

- И посадят в одну камеру. Чего еще можно пожелать на Новый год? - Он посмотрел на часы. - Кстати, наш заклятый друг каждые два часа делает обход, на предмет возгорания и проникновения боевиков.

- А разве тут нет сигнализации?

- Только противопожарные датчики.

Майя рассмеялась.

- Что здесь можно украсть?

- Черт его знает. Пару дней назад я нашел в замочной скважине обломок - какие-то придурки пытались подобрать ключи.

- Зачем?

- Ради практики, очевидно.

Она повернулась лицом к окну, выходящему во двор. Удивительно: казалось, будто снег светится, и белые искры, вспыхивая, продолжали кружиться в воздухе, опускаясь на крыши и подоконники. Совсем как в тот вечер, когда Ромка поцеловал ее в пустом классе. Она тоже стояли возле окна, обняв себя за плечи, замирала и ждала, когда он наконец прикоснется к ней...

- И луна была такая же, - вслух произнесла она и добавила фразу из классики: - Такая, что, глядя на нее, невольно хотелось совершить преступление.

- А поцеловать тебя - это преступление? - спросил Роман.

Она обернулась и увидела его брови, которые срослись кончиками у переносицы. И глаза. Глаза, совершенно поглощающие свет. И ее саму. И все вокруг... («Бойся мужчин со сросшимися бровями, - говорила Матушка Гусыня, - ибо таким мужчинам одна дорога: в лес по февральскому снегу. Они оборотни - не совсем звери, но уже и не люди...»)

- Выпить хочется, - прошептала Майя.

- Эх, а я бутылку оставил в кабинете. Сейчас принесу...

- Сиди уж, одноногий Сильвер, - она легонько, летяще поцеловала его в губы.

- Это я одноногий? - возмутился он. - Хочешь наперегонки?

Он вскочил было со своего места, но Майя, грациозно опередив его и заодно завладев ключом, скользнула за дверь и повернула ключ в замочной скважине. В дверь стукнули.

- Свободы меня лишила, да? Имей в виду, это против Конституции и билля о правах.

- Я знаю, - тихонько отозвалась она. -Но я почему-то боюсь. Вдруг я вернусь, а ты исчезнешь.

- Куда я денусь, господи?

- Не знаю. Но такие, как ты, любят исчезать в самый неподходящий момент.

Вздох.

- Ладно, только быстрее. И смотри, не наткнись на Эдика.

- Ничего, ты меня защитишь.

В коридоре было тихо, а с головой творилось что-то неладное (никогда не мешай ликер с шампанским...) Пол покачивался, и это казалось ей забавным. Надо держать ушки на макушке: в тишине шаги раздаются далеко, но чертов Эдик в своих кроссовках ступает неслышно...

Дверь кабинета истории оказалась запертой - естественно, все нормальные люди, уходя, запирают замок. Она завозилась с ключами, отыскивая подходящий, и вдруг замерла, затаив дыхание.

Шаги. Так и есть - тихие, почти крадущиеся, со странными пристуком, вызывающим ассоциацию... с чем? Она на секунду вообразила, что Роман каким-то образом выбрался из заточения. Потом отбросила эту мысль. Борясь с паникой, повернула ключ в замочной скважине. Дверь неожиданно поддалась. Майя почти ввалилась внутрь, захлопнув ее за собой и переводя дыхание. Шаги приблизились, потом отдалились. И вновь стало тихо...

Неизвестно, сколько она простояла так, боясь пошевелиться и вздохнуть лишний раз. Потом, хмыкнув, заставила себя отлепиться от стены и, не зажигая электричества, осторожно двинулась вперед. Впрочем, было не темно: луна по-прежнему ополоумевше светила в окно, делая мир похожим на черно-белую фотографию. Ярким пятном выделялась скатерть, видны были и потухшие свечи - напоминание о недавнем празднике, и тарелки с закуской, и бутылка ликера.

Майя подошла к столу (он заметно качнулся вправо - ну и надрызгалась ты, старуха!), взяла бутылку, покачала ее в руке. Благородная форма, изысканное черное стекло и песчинки у дна. Без дна. Бездна. Она ощупью нашла бокал, плеснула божественного нектара, и на миг отразилась в окне.

- За тебя, подруга, - она протянула руку, чокнувшись со своим отражением, в мире по ту сторону стекла. Поднесла к губам...

Дикий, оголтелый перезвон полоснул по ушам. Бокал выпал из руки, немо разлетевшись на осколки, ликер брызнул на платье, а небесный звон продолжался, исходя, кажется, отовсюду сразу.

Ромка. Она вспомнила о нем, и, преодолевая слабость в коленках, выбежала в коридор. И понеслась в полосах бледной луны, улавливая носом странный и страшный запах, исходивший из-под двери музея.

Запах дыма. Рыжие сполохи, особенно жуткие здесь, в орущем благим матом полумраке.

- Рома! - закричала Майя, колотя в дверь. - Ромушка!!!

Ключи… Она похлопала себя по карманам. Она оставила их на столе в кабинете истории... Разбежавшись, Майя ударила плечом в дверь. Взвыла от боли, снова разбежалась, снова ударила...

- Ромушка, ты жив? - закричала, заходясь сердцем.

- Жив! О черт, я не могу подойти... Здесь все горит!

Она не сразу осознала, что дверь поддалась. Вдруг раздался треск, Роман, окутанный дымом, в тлеющей одежде, налетел на нее, и они вместе, обнявшись, вывалились в коридор. Жалобно хрупнуло стекло: очки в тонкой оправе слетели с носа и вмиг закончили свое земное существование.

Горела дверь изнутри, горела почему-то часть пола и несколько стеллажей - Романовы экспонаты, которые он собирал с таким великим трудом...

- Там огнетушитель, - прохрипел он и метнулся назад, в пламя.

- Не смей! - взвизгнула Майя, бросаясь следом.

Прошло еще несколько секунд, которые показались ей вечностью. Там, в дыму, что-то громыхнуло, зашипело, точно рассерженная кошка, и в огонь с силой ударила пенная струя. Майю окатило с ног до головы. Заряд углекислоты опрокинул ее на пол и накрыл снежной шапкой, точно елку на школьном дворе. Она попыталась ощупью найти дверь, но вместо этого почему-то уперлась лбом в ножку стола.

- Ромушка, - прорыдала она. - У меня глаза щиплет...

- Зачем тебя, идиотку, понесло назад? - послышался рассерженный голос.

- Ты бы без меня...

- Это точно, без тебя бы я пропал.

Чьи-то сильные руки подхватили ее под мышки и выволокли в коридор.

- Ну вот, - огорченно сказал Роман. - Пропала косметика. Пойдем, я тебя хоть умою.

Вместе они кое-как доплелись до туалета с целомудренной табличкой «Мальчики» (девочки писали этажом ниже). Должно быть, они имели весьма предосудительный вид: хромой Роман исполнял роль поводыря и щеголял в почерневшем и местами прожженном костюме, лишь повязка дежурного издевательски алела на рукаве. Майя, совершенно ослепшая, была похожа...

- Я, наверное, похожа на новогоднюю елку, - высказала она мысль по этому поводу.

- Да? - Роман с сомнением оглядел ее снизу вверх. - Ну, если тебе нравится так думать...

... А по лестнице вверх уже грохотали сапоги, и перед парадным крыльцом в синих отсветах «мигалок» стояли две пожарные машины, яркие и красивые, точно американские игрушки для состоятельных детей...

Глава 3

Пожарный начальник был под стать своей машине: такой же рослый и беспутно красивый, точно гренадер эпохи наполеоновских войн. Черная блестящая роба с ярко-желтыми вставками и белая каска с изысканным длинным козырьком казались на нем карнавальным костюмом (он-то уж наверняка бы завоевал переходящий приз, затмив сахарных принцев и расфуфыренных павлинов).

- Интересное дело, - изрек он, философски осматривая стены в сгоревшей краске. - Проводка цела, хоть сейчас новую лампочку вешай... Проводка - вообще бич: сорок процентов пожаров из-за нее. Ну, еще - от пьянства и курения в постели.

- Я не курю, - мрачно сказал Роман, присаживаясь на уцелевший стул.

- А мадам...

- Мадмуазель, - поправила она.

- Тем более.

- Я тоже не балуюсь. Хотите - проверьте мою сумочку.

- Без меня найдется, кому проверять.

- О чем вы? - подозрительно спросила Майя.

Пожарник тяжело вздохнул («Третий вызов за ночь. Была б моя воля - запретил бы Новый год к едрене фене»), огляделся и осторожно примостил свои сто килограммов живого веса на краешек обугленного стола.

- Сами посудите. Проводка цела (я уже упоминал), да и огонь пошел из другого места - вон оттуда, от двери, там линолеум пострадал сильнее всего. Что там могло загореться? И что здесь вообще было?

- Школьный музей, - пояснил Роман. - В принципе, ничего ценного: старые фотографии, дневники, письма...

- А вы точно не курите?

- По крайней мере, у меня нет ни сигарет, ни спичек.

- Сейчас нет, - поправил пожарник. – Однако расследование - это не мое дело, мое дело - пожары тушить. Ну, и составить протокол.

Он высунулся в коридор и зычно крикнул:

- Слава! Участковый прибыл? А охранник? Найти не можете? Хороша охрана.

В комнату вошел пожилой милиционер, снял форменную шапку и покрутил головой:

- Ну и натворили вы, ребята.

- Это не мы, - взвилась Майя.

- Естественно, не вы. Самовозгорание - полтергейст по-научному.

«Дверь была заперта, - билась в голове назойливая мысль. - Дверь была заперта, я заперла ее своими руками, и ключи остались лежать на столе, на белой скатерти рядом с бутылкой ликера...» Майя поплотнее закуталась в пальто: ее бил самый настоящий озноб.

- Надо позвонить директору и завучу, - вспомнил Роман.

- Разве ваш охранник не позвонил?

- Он отсутствует, - угрюмо пояснил пожарник. - Только книжка в фойе, на полу рядом со стулом. «Русский транзит» - самая толстая в мире книга после «Капитала». Сан Саныч, надо все же составить протокол, я видел открытый класс...

- Только не туда! - в один голос крикнули они оба.

Участковый внимательно посмотрел на них, язвительно усмехнулся и невозмутимо двинулся по коридору, поманив их за собой. Роман и Майя - два преступника - уныло поплелись следом.

«Историчка» и вправду оказалась открытой. Участковый вошел, поскользнувшись на пороге и пробормотав:

- Разлили вроде что-то...

«Золотистый ликер», - обреченно подумала Майя, мысленно сосчитала до двух и щелкнула выключателем.

Участковый остановился так резко, что она налетела на него, не успев затормозить. Спина его вмиг задеревенела - он попятился, пальцы судорожно заскребли по кобуре.

- Назад! - рявкнул он. - Назад, мать твою! Не входить!

Он попытался загородить от Майи то, что находилось там, в пустом классе (что там могло быть такого ужасного?)

Однако она успела увидеть и почувствовать подступающую дурноту: вывернутые ступни в модных кроссовках с пряжками, безжизненные кисти рук, что-то отвратительно липкое и ярко-красное на линолеуме, на плинтусе, на том месте, где у человека по закону природы должна была находиться голова.

- Натворили вы дел, ребятки, - замороженно повторил милиционер, уставясь на труп. - Похоже, это и есть ваш охранник?

- Эдик, - успела прошелестеть Майя, прежде чем ее вырвало.

- Директор скоро подъедет, - сообщила лохматая голова из-за двери и скрылась.

Следователь кивнул, оторвался от изучения Майиного паспорта и сказал:

- Ну что ж, будем знакомы. Колчин Николай Николаевич, из областной прокуратуры.

Они уединились с Майей на подоконнике в коридоре. По коридору туда-сюда сновали люди с невыспавшимися лицами, в обугленном музее копались пожарные во главе с «гренадером», в «историчке», в противоположном конце, работала следственная бригада - из-за полуприкрытой двери слышался простуженный голос, бубнивший что-то на одной низкой ноте, и щелкал блиц фотоаппарата.

- Еда и напитки ваши?

- Наши, - отозвалась Майя, сожалея, что в свое время, в пору золотого студенчества, не приобщилась к сигаретам - было бы чем сейчас заполнить паузы в разговоре. Ритка, к примеру, несмотря на материнство и диабет, и по сей день дымила как паровоз.

Она исподтишка посмотрела на следователя. Не пожилой, но поживший, с легкой сединой в волосах и усталостью в лице типичного школьного учителя. Он вернул ей документы и проговорил:

- Странный пожар. И убийство странное... А в вашем изложении, Майя Аркадьевна, и вовсе, простите, фантастическое. Кем вам приходится Роман Ахтаров?

- Никем, - растерялась она. - Друг детства.

- Это он пригласил вас сюда?

- А что такого?

- Не кипятитесь. Я же не читаю вам мораль. Да и не наблюдаю я тут ничего выходящего за рамки: выпили вы, судя по всему, немного, не дрались, мебель не ломали... Зачем вы его заперли? Что за детская шалость?

- Да, именно шалость, - потерянно произнесла она. - Я захотела ликера - мы оставили его в классе. Роман вызвался сходить за ним, а я...

- Вы «прошлись» насчет его больной ноги, так?

- Примерно.

- У вас были ключи?

- Я стащила их со стола.

- Дальше.

Майя напряглась - прилив адреналина в крови иссяк, к тому же предательский ликер начинал действовать: несмотря на минувшее потрясение, клонило в сон.

- Сколько времени вы находились в классе?

- Не помню. Пять минут, десять...

- Только чтобы взять бутылку? Десять минут - это очень много.

Она пожала плечами.

- Хорошо. Я стояла и смотрела в окно.

- Любовались пейзажем?

- Просто размышляла. - Она вдруг почувствовала злость. - К чему эти расспросы? Вы же мне совершенно не верите!

Она вскочила с подоконника, тряхнула головой - подсохшие волосы разлетелись, словно солома. Ничего предосудительного... Кроме страхолюдного вида: вытянутое лицо, круги под близорукими глазами, и абсолютно не пригодное к реставрации платье. При мысли о платье она всхлипнула.

- Я знаю, о чем вы думаете: мы пришли сюда вдвоем, напились до изумления, повздорили с охранником и размозжили ему голову. А потом подожгли музей, чтобы скрыть следы.

- Следы чего?

- Не знаю, - вздохнула она. - Может быть, как раз в музее мы и устроили вертеп. А в «историчке» - так, для отвода глаз.

- Вам и прокурор не нужен, - хмыкнул Колчин, - готова обвинительная речь.

- Извините. - Майя снова потерла виски. - Все в голове перемешалось.

- Вы услышали сирену, когда находились в кабинете?

- Да. У меня было такое ощущение, будто что-то взорвалось. Я бросилась к музею - он был заперт. А ключи я оставила в классе.

- И вы высадили дверь? - Колчин посмотрел с некоторым уважением.

- Роман очень кричал. Я испугалась.

- Ну, о своем приятеле можете не беспокоиться, он почти не пострадал, если не считать испорченного костюма. А что именно он кричал, не помните?

Майя нахмурилась, вспоминая.

- Он не мог подойти к двери, там что-то горело на полу.

- Странно. Если бы Ахтаров курил и уронил спичку, зажженную бумагу... да все, что угодно - он мог бы легко потушить пламя. А вспыхнуло сильно и сразу - так утверждает эксперт.

- Что же там могло загореться? - недоуменно спросила она.

- Жидкость, - ответил Николай Николаевич. - Предположительно - бензин.

- У Романа не было зажигалки, - быстро сказала Майя.

- Откуда вы знаете?

- Потому что у него были спички... Он зажигал спичками свечи в кабинете истории. И они остались там, можете проверить.

- Да, мы нашли коробок.

- Вот видите!

- Нет, не вижу. Вы правы: трудно представить, чтобы человек (некурящий, заметьте!) таскал в кармане спички и зажигалку. Я бы согласился с вами, если бы расследовал несчастный случай… - Колчин сделал паузу. - Однако наличие бензина предполагает умышленный поджог, Майя Аркадьевна. Говоря канцелярским языком - преступление с заранее обдуманными намерениями. Тут своя логика.

Майя прикрыла глаза, чувствуя, что задыхается.

- Рома не мог этого сделать, - с трудом произнесла она. - Музей - это его детище, он собирал его по крохам. Чтобы он сам, своими руками... Нет, не верю. Да и ради чего? Что он сам-то говорит?

Следователь приоткрыл папку из дешевого кожзаменителя, мельком взглянул в бумаги, снова закрыл.

- В основном ваши показания совпадают. Вы заперли его в музее, он присел на стул возле окна, вроде бы задремал, очнулся от дыма и жара, сработали датчики, включилась сирена... И далее по тексту.

- Ему вы тоже не верите?

- Трудно сказать. Как звали охранника?

- Эдик, - машинально ответила Майя и прикусила язык.

Колчин вновь заглянул в записи.

- Верно. Эдуард Францевич Безруков, 71-го года рождения, прописан... ну, это несущественно. Сотрудник частного охранного агентства «Эгида». В каких вы были отношениях?

Майя встретилась взглядом со следователем и неожиданно подумала: а он опасен. Внешность вполне безобидная (пожилой школьный учитель, мечтающий дожить до пенсии без инфаркта), а что под ней...

Перед парадным крыльцом скрипнули тормоза, из белой «Волги» молодцевато выпрыгнул директор школы - мужчина джеймсбондовского типа, в кашемировом пальто и белом шарфе. Прошел мимо Майи как мимо пустого места, и резко принял в сторону, пропуская носилки с трупом.

- Мне доложили, - начальственно бросил он, пожимая руку следователю. - Признаться, я думал, что это чья-то неумная шутка.

- Увы! Геннадий!

Из дверей учительской вынырнула все та же лохматая голова.

- Геннадий Алакин, - представил Колчин. - Наш сотрудник. Он задаст вам несколько вопросов.

- Гоц, - деловито сказал директор. - Василий Евгеньевич. Что сгорело-то?

- Музей. К счастью, пожар быстро ликвидировали, однако...

- А как погиб охранник? Он что, бросился тушить? На него что-то упало?

- Не думаю. Почти на сто процентов - преднамеренное убийство.

- Черт знает какое безобразие. - Гоц дернул красивой головой с интеллектуальным затылком и подбородком боксера-тяжеловеса.

Он величаво развернулся спиной к Майе, и она вдруг сказала:

- Дед Мороз.

- Что? - не понял директор.

- Вы были Дедом Морозом на дискотеке.

- А. - Он совершенно по-мальчишески улыбнулся. - Никак не думал, что меня так быстро разоблачат.

- У вас очень характерная походка. И разворот плеч.

Пожилой врач, лысый, маленького росточка, но зато с роскошной седой бородой, укладывал инструменты в саквояж. Обогнув очерченный мелом контур на полу, Колчин подошел к нему и молча стал рядом.

- Черепно-мозговая, - сказал доктор. - Ударов множество, удары беспорядочные.

- Сколько?

- Не меньше десяти-двенадцати. Ты сам видел: голову превратили в кашу.

- А смертельный удар? - спросил Колчин. - Как по-твоему, его нанесли в начале или в конце?

- Трудный вопрос. Навскидку - его и не было. Каждый удар в отдельности вряд ли бы его свалил. Только вместе.

- Другими словами, охранника забили до смерти? Могла это сделать женщина?

- Милый друг, женщина способна на такое, что мужику и во сне не приснится. Если допустить, что потерпевший к ней приставал, а она была на взводе и у нее в руках оказалась палка...

- Палка?

- Или дубинка, или... Короче, узкий предмет с закругленными краями. Но не бутылка. Я думаю, бук или дуб. Возможно, эбонит. Скажу точнее, когда буду проводить анализ тканей. Наверняка где-нибудь застряла щепочка.

- Его убили не здесь, - подал голос молодой эксперт, тощий, как зубочистка, в модных дымчатых очках. - В коридоре на полу - брызги крови. Сюда втащили за ноги уже мертвого.

- Орудие убийства обнаружили?

Эксперт покачал головой.

- Ничего похожего.

- А парень-то, который развлекался здесь с дамочкой, хромает, - заметил доктор. - Не очень заметно, я полагаю, какая-то старая травма, но...

- Трость? - быстро спросил Колчин.

- Трость, - подтвердил пожарник, поднимая с пола обугленный предмет. - Правда, она совершенно обгорела, поэтому на следы рассчитывать нечего.

- Однако она осталась практически целой, - заметил следователь.

- Это бук, он плохо горит, - пожарник сделал паузу, но потом любопытство взяло свое. - Думаете, это и есть орудие убийства?

- О чем тебя спрашивали?

- Где была, что делала. Страшно! - Майя не выдержала и ткнулась Роману в плечо, точно собачка, требующая у хозяина защиты. - Ромушка, кто это мог сделать, а? Мы же были вдвоем.

- А почему, собственно, вдвоем? - резонно возразил он.

Она немного подумала.

- А ведь правда... Я слышала шаги.

- Когда?

- Когда была в «историчке»... Нет, раньше. Еще в коридоре.

- Наверное, Эдик.

- Мне тоже так показалось... Сначала. Но это были другие шаги. Шаркающие, с поскрипыванием.

- На Эдике были кожаные кроссовки.

- Ты не понимаешь! Эдик ходит... ходил почти бесшумно. К тому же в коридоре каменный пол.

- Тогда кто же это мог быть?

- Не знаю. Может, я сошла с ума, но мне показалось... Словом, он шел так, как ходят старики.

Роман задумчиво почесал подбородок.

- Ты рассказала следователю?

- Он поднимет меня на смех.

- Послушай. - Он взял ее за руку. - То, что дискотека закончилась, совсем не означает, что к тому времени мы остались вдвоем в школе. Кто-то мог не уйти, спрятаться - здесь полно таких мест.

- Зачем?

Взгляд Романа стал жестким.

- Чтобы убить Эдика. Другого объяснения я не вижу.

- А пожар?

- Ему нужно было отвлечь наше внимание. Он знал, что мы остались - два ненужных свидетеля. Он наверняка наблюдал за нами.

- Да кто «он»? - выкрикнула Майя.

- Убийца.

Короткое слово было произнесено - и будто ледяная волна прошла вдоль тела. Невозможно было представить, что завтра... нет, уже сегодня, к восьми утра, этот дворик внизу будет звенеть от ребячьих голосов, коридоры наполнятся гулом («Сидоров, звонок не для тебя? Быстро в класс!»), и призраки растают, убоявшись дневного света...

- Почему он не закричал?

Роман понял, что Майя имеет ввиду охранника, и ответил, подумав:

- Он мог кричать, а мы могли не слышать из-за сирены.

- Все равно глупо... Убийца ведь страшно рисковал. Если он действительно за нами следил, то должен был знать, что я нахожусь в «историчке», я могла выйти в любой момент - мне всего-то и нужно было взять бутылку с ликером... Я могла выйти и увидеть его...

Роман прижал ее к себе.

- Да, досталось тебе, подруга Тарзана. Интересно, нашли они орудие убийства?

- Орудие? - Этот вопрос почему-то не приходил ей в голову. - Ты считаешь, это важно?

- А ты подумай: чем могли ударить Эдика? Камнем? Откуда камень в школе? Значит, палка или бутылка из толстого стекла… - Он спохватился. - Только не вообрази, будто я...

- Будто ты меня подозреваешь? - Майе стало горько. - Только у меня под рукой могла оказаться бутылка. Ликер, толстое стекло, плюс мотив - я ненавидела Эдика за то, что он набросился на меня и избил три года назад... Следователь останется доволен.

- Майя, прекрати!

- Почему? - Она уже не сдерживала себя: слишком уж нереальной казалась ситуация, в которую она угодила.

- Вы часом не ссоритесь, молодые люди?

Они вздрогнули. Роман с неприязнью посмотрел на следователя.

- Вы всегда подкрадываетесь так тихо?

- Даже и не думал. Просто вы были увлечены... Кстати, Безрукова ударили не бутылкой.

Колчин приподнял целлофановый пакет, внутри которого был какой-то длинный обугленный предмет.

- Это ваша трость, Роман Сергеевич?

Роман казался озадаченным.

- Возможно. Где вы ее нашли?

- На месте пожара.

- Тогда, видимо, моя.

Колчин очень серьезно, даже сочувственно посмотрел на него и проговорил:

- В таком случае, гражданин Ахтаров, вы задержаны по подозрению в убийстве.

Я не сплю, вертелось у нее в голове. Ночью все нормальные люди спят, но к тебе это, видимо, не относится. Нормальные люди едят икру на губернаторской вилле или лакают водку на коммунальной кухне. Они не впутываются в историю с трупом в пустой школе (сюжет в духе Стивена Кинга). Надо было остаться в музее. Я наверняка бы сгорела вместе со старыми фотографиями и письмами, но я бы не видела, как на Романа надевают наручники (впрочем, бред: никаких наручников, просто двое оперативников по бокам). Ей хотелось закричать. Но она молча стояла и смотрела прямо перед собой. Она не подняла головы, даже когда Ромушка прошел мимо нее - тоже не глядя по сторонам. У него были очень сухие губы, и брови резким росчерком выделялись на побледневшем лице...

Она на негнущихся ногах подошла к следователю и тронула его за плечо.

- А как же я?

- Я попрошу нашего сотрудника, чтобы он отвез вас домой. И постарайтесь никуда не отлучаться из города. Завтра нам нужно будет встретиться в прокуратуре.

- Охранник умер здесь, - сказал эксперт. - Прямо напротив кабинета истории. Однако первый удар ему нанесли чуть дальше, за поворотом коридора. Там есть брызги крови.

- Значит, теоретически она могла не видеть...

- Кто? Эта дамочка?

- Она близорука, - пояснил Колчин. - К тому же свет в том месте не падает из окна.

- Да, но ее приятель никак не успел бы сюда добежать, пока она находилась в «историчке». Или ты полагаешь, они действовали вдвоем?

Следователь пожал плечами и, немного ссутулясь, прошел по коридору, повторяя Майин путь - от дверей кабинета, через лунные полосы в широких окнах с черными переплетами, к выгоревшему музею.

- Безрукова могли убить раньше, еще до пожара. Убить и оставить тело в тупичке перед туалетами, в темноте. Потом, когда включилась сирена, труп отволокли в пустой класс.

- Да зачем? Убил - и дай деру.

- Пока не знаю.

Николай Николаевич остановился перед выбитой дверью и присел, пристально разглядывая осколки стекла на полу. Эксперт опустился рядом на корточки и рассеянно поводил по полу указательным пальцем. Подцепил погнутую оправу, оглядел ее и положил в полиэтиленовый пакет.

- Дамочка расколотила очки, - задумчиво произнес он.

- Я вижу. Собери-ка осколки и попробуй сделать анализ.

- На предмет чего? - не понял эксперт.

- Мне нужно знать, не разбилось ли здесь еще что-нибудь, кроме них.

Эксперт поднял глаза и с интересом посмотрел на Колчина.

- Что? - медленно спросил он. - Все-таки надеешься отыскать следы четвертого?..

(отрывок из романа)

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.