Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(9)
Иван Шульга
 ТАМУЗЛОВСКИЕ ИСТОРИИ Документальный рассказ о жизни сельской глубинки в эпоху перехода от социализма к капитализму

ЧИТАЯ СОЛЖЕНИЦЫНА

Все началось с «Нового мира». Я стал выписать этот журнал сразу после университета, как только появились деньги на житье-бытье без шика и блеска. Он был для меня белым пароходом далекой и загадочной жизни больших городов, образцом настоящей литературы. Я тогда был редактором многотиражной газеты «За обводнение Ставрополья», часто печатался в «Ставрополке», готовился перейти в эту газету на штатную должность. Но вот в почтовом ящике появился очередной, пахнущий типографской краской номер «Нового мира». Открываю - и не верю своим глазам: Александр Солженицын. «Архипелаг ГУЛаг». Надо сказать, в студенческие годы мне уже попадали в руки отдельные его главы в замызганном самиздатовском варианте. Тогда он не произвел на меня никакого впечатления. Теперь все было по-другому. Мир менялся, многое, на что в предыдущей жизни накладывалось табу, теперь было «льзя». Читал до глубокой ночи.

Весь следующий день ходил под впечатлением прочитанного. Пусть написанное им, размышлял я, соответствует действительности всего лишь на 50 процентов, но этого достаточно для печальных выводов. Ложь сидит на лжи и ложью погоняет.

Вторую ночь я провел за чтением Солженицына. В половине четвертого перевернул последнюю страницу, а сон не шел. Я закрывал глаза, и передо мной возникали жуткие картинки из только что прочитанного. То крестьяне, которых расстреляли за то, что они косили сено на колхозной земле, то обнаженные женщины с печальными лицами, стоящие шеренгой перед столом, за которым восседают энкэвэдешные чины, выбирающие себе любовниц. То не покорившиеся власти староверы из соловецких лагерей, умершие от голода.

С этого момента моя жизнь разделилась как бы надвое. С одной стороны - дом, семья, работа. С другой - мысли о прошлом и настоящем. Ни о чем другом я уже не думал и делал неутешительные выводы. Архипелаг ГУЛаг не ушел из нашей жизни. Он стал частью нашего бытия. Подтверждение тому - мои собственные наблюдения. Однажды я написал критическую статью о виновных в несдаче очередного объекта на Большом Ставропольском канале. Готовилась статья с ведома начальника управления «Ставропольводстрой» С. М. Джанкезова к Новому году как оправдательный документ, а в «Ставрополке» дали ее в марте, когда страсти уже улеглись и прежние невыполненные планы были забыты. Солтан Муссаевич газет никогда не читал, и эта статья благополучно бы канула в Лету. Но в конце марта в объединении случилось совещание. И смежники, кого я там обличал, подходили к Джанкезову и говорили: «Солтан! Ты совсем не кормишь своего редактора, чего это он на нас так отвязался...»

Сразу после совещания Джанкезов приехал в управление, вызвал меня и стал кричать. Я попросил объяснить, в чем моя ошибка. Вместо ответа он заорал: «Вон! Посажу!!!»

Но «сажать» меня было решительно не за что. Целая толпа ревизоров не нашла ничего предосудительного в моей деятельности. Я ни копейки не брал из редакционной кассы, отпущенные мне деньги расходовал исключительно по назначению. Не пил ни на рабочем месте, ни дома. Тогда он устроил мне общественную порку. Через три дня собрал идеологическую планерку и с ходу начал: «Вот наш редактор жалуется, что у него маленькая зарплата, а кто виноват, что он платит алименты?» И пошло, поехало. Самое обидное, что ни партком, ни райком меня не защитили. Я не привык, чтобы меня унижали, поэтому вышел с планерки и тут же написал заявление об уходе.

После моего демарша из многотиражки в «районку» история с Солтаном Джанкезовым получила продолжение. Неожиданно для себя я стал центром джанкезовской оппозиции. Ко мне обращались обиженные Солтаном, да и просто честные люди, рассказывали о разных махинациях, называли конкретные цифры барыша - через кого и за что полученные. Так я узнал о подпольной кошаре в Новоселицком районе, о спекуляции стройматериалами, о продаже налево ходовой техники. Сейчас это у нас называется нормальным бизнесом. А тогда подобные деяния подпадали под статью УК. Когда фактов и фактиков накопилось, я стал их осторожно проверять и отбирать. Состряпал письмо в крайком КПСС. По моему тогдашнему убеждению, такой человек не имел морального права руководить огромным коллективом. Меня выслушали, поулыбались и сказали, что во мне говорит обида и все, что я нацарапал, не заслуживает серьезного внимания.

Очередной «Новый мир» с «Архипелагом ГУЛагом» принес новые разочарования и сомнения. Я верил Солженицыну, восхищался его мужеством, и стало досаждать то обстоятельство, что я винтик-болтик этой системы. Принять решение, после которого моя жизнь потекла по новому руслу, мне помогло теперь уже забытое, а в то время громкое дело с Васей Красулей. Он был талантливым журналистом. Его назначили заместителем редактора «Ставропольской правды». Под его руководством я прошел двухмесячную стажировку в этой газете и уже видел себя в качестве собкора в Светлограде, где я тогда жил. Но жизнь повернулась другим боком, и все изменилось. Вася Красуля тиснул на страницах «Ставрополки» статью о наших с Америкой параллельных курсах. В крайкоме это сочли за вызов, и его выкинули из газеты. А я, как его ставленник, остался не у дел. Да мне и расхотелось идти работать в контору, где нет единомышленников. А тут участились головные боли - следствие автомобильной аварии, гулаговские картинки стали ночными кошмарами. Часто я просыпался в холодном поту с неясным чувством тревоги. Нормальный русский человек в такой ситуации крепче держит стакан и пьет горькую. Но мой организм решительно не принимал алкоголь ни в какой форме. Я ушел из редакции, потом написал заявление, и меня исключили из рядов верных ленинцев. Жена ворчала: «А ты о детях подумал? Им с твоими принципами теперь никуда не пробиться!» Но сыны мои проявили политическую солидарность. Старший, Денис, отказался вступать в пионеры. Я шутил: «Ну вот, мы теперь с тобой антипартийная группа». И примкнувшим к ней стал мой младший: Андрей перестал носить звездочку октябренка. Это было время, когда еще не началось массовое партбилетобросание и партбилетосжигание.

Я вышел из партии, но становиться антикоммунистом у меня не было никакого желания. Я заключил со всеми своими идейными противниками сепаратный мир и решил больше никогда не бороться, а просто жить. Здоровье не улучшалось. Особенно тяжелым был девяносто первый. Лето выдалось жаркое, и я держался на таблетках. Врачи советовали поменять климат, да я и сам это понимал. Наконец, после долгих раздумий решился переехать назад в Александровское, где провел свои молодые годы, работал егерем в охотхозяйстве, делал первые шаги в журналистике. Там, на окраине села, у меня был подаренный моей мамой домик с огромным старым садом и говорливой речкой Тамузловкой прямо за двором.

Сначала я обживал это место один, а потом перевез и семью. Я окунулся в волшебный мир лекарственных трав и чудных божественных звуков пчелиной братии. Очень скоро понял, что это хорошее дело, но не доходное. Лекарственные травы имели малый спрос, а мед в нищающей от реформ России большинству населения стал не по карману. Чтобы выжить, пришлось сажать картошку, фрукты-овощи, заводить домашних животных. Начал я с коровы. Так получилось. В Падинке, где жили мои родители, распался колхоз. Моему отцу за 40 лет колхозного стажа досталось две коровы. Он подарил мне одну из них со словами: «Бери, сынок, а то придут коммунисты, все опять отберут». Корову звали Чубатка. Поначалу ни я, ни жена не знали, как с ней обращаться, спрашивали у соседей. Она была норовистая и строгая. Помучились мы с ней. В самую молочную пору - май-июнь - давала эта огромная буролатвийской породы корова всего девять литров молока. И я гордился своими успехами, когда через год она же приносила нам по 18-20 литров.

Постепенно наше подворье наполнилось звуками и других полезных особей. Они хрюкали, кукарекали, ржали, кудахтали, гоготали, заявляя о своих правах, и надо было понять, чего они хотят. Накормить, напоить, почистить. Так из журналиста я превратился в крестьянина-единоличника. Заимел свою землю - 8,5 га степных неудобий. Основал крестьянское хозяйство «Адонис» по выращиванию и реализации лекарственных трав. Больших денег не было, но на горбушку хлеба и кусочек домашнего масла всегда хватало.

...Местечко наше вовсе не село, а так - одна из окраин когда-то уездного городка, потом - станицы, потом, как утверждают местные краеведы, самого большого в мире села Александровского. Это только часть плодородной густозаселенной долины с загадочным и емким названием Тамузлы. Когда-то здесь было село Тамузловское. Потом оно слилось в единое целое с Александровским. А наш закоулок отрезан от большей части села Тамузловским дюкером и кусочком леса. У нас - две улицы и два переулка, 186 домовладений. Обжито - 160. Остальные стоят пустые, часто с вывеской: «Продается», или используются как дачи. За последние десять лет в нашем кутке построено пять новых домов и дюжина сараев для скота.

Основная масса жителей - пенсионеры, но есть и молодежь. Фабрик, заводов, разных там офисов и контор у нас нет. Из общественных зданий - один магазин. Но здесь, как и по всей необъятной России, кипят нешуточные страсти, случаются большие и маленькие трагедии, здесь находят свое отражение все перипетии перехода из социализма в капитализм. Словом, как везде, будь то хутор, село, станица или поселок городского типа.

В свое время, при коммунистах, большинство жителей работало в колхозе имени Фрунзе, потом - имени Калинина, сейчас он зовется «Колосом». Не так давно в окрестных балках, в затишке стояло несколько овцеводческих кошар, а на самой горе - молочная ферма. За ней - колхозный полевой стан. В самом же селе, возле магазина, располагался общий двор - бывшая усадьба Тимофея Есаулова. Сейчас ни кошар, ни фермы, ни общего двора нет и в помине. Забросили и растащили все подчистую. Остался один полевой стан. Теперь это участок N3 колхоза «Колос».

В историях, о которых пойдет речь, нет ни одного вымышленного факта, ни одного придуманного героя. Все описанные мою события происходили в разное время в Тамузлах. Герои - реальные лица. Все они и сейчас тут живут. За исключением тех, кому накинули на плечи деревянные бушлаты и отнесли за речку. Там, в старом лесу, у нас кладбище.

ЛЕНЬКА

У всех, кто его знал, имел с ним дело или дружил, остались о нем теплые воспоминания. Ленька не был пай-мальчиком, крепко закладывал за воротник, не отличался усидчивостью в работе, но никогда не делал людям зла. Старики и старушки на Пасху, в поминальные дни или просто по случаю всегда вспоминают Леньку добрым словом.

Родился он в семье Ивана и Веры Ракитянцевых. С ними вместе жила бабушка, мать Ивана, Софья Аксеновна. Когда Ленька еще учился в начальной школе, у них случилось несчастье: от туберкулеза умер отец. Как часто водится, сноха со свекровью не ужились. Мать Леньки, Вера Антоновна, с младшей сестренкой уехали в Александровское, а сам он остался с бабушкой.

Аксеновна на долгие годы стала для него самым близким человеком. Хотя мать и сестра Надежда часто бывали, помогали чем могли, а иногда и сглаживали конфликты между внуком и бабушкой.

Возможно, сказалось бабкино воспитание, а может, так и было задумано природой, но вырос Ленька не такой, как все. Не по годам хозяйственный, деловитый, но безалаберный и ужасно неорганизованный. С виду - взрослый, а в душе ребенок. Было у Леньки все как у людей. В положенное время сходил в армию. Профессию выбрал самую земную - пчеловод. Помог освоить это дело сосед и дальний родственник, старый колхозный пчеловод Павел Щеглов, в простонародье - дед Щегол. Кроме его уроков, Ленька, после неполной средней школы, закончил курсы пчеловодов. Но хорошим специалистом он так и не стал. В то время пчеловодство переживало упадок. Появились новые болезни: варроатоз, аскофероз. Чтобы не гибли пчелы, в зимние холода нужно было проводить сложное комплексное лечение. Для Леньки это - что китайская грамота. Он привык все делать по старинке, как обучал его дед Щегол. И пролетел. Колхозная пасека, которую ему доверили, погибла. После чего перевели Леньку в сторожа. Надо отметить, на этой должности он преуспел. Скопил денег, купил мотоцикл, завел хозяйство, приобрел несколько пчелосемей.

Правда, было у нашего героя одно большое «но»: не баловал женщин вниманием. Он говорил: «Рожденный пить, жениться не будет». Гульбища и веселые компании обходил стороной. Пока была жива Аксеновна, о свадьбе или совместном житии и не помышлял, а после как-то не сложилось. Одна женщина жила у него несколько месяцев, потом уехала, а почему - никто толком не знает. Говорили - был наш Леник слишком ревнив, не прощал даже мелких шалостей. Вот так и жил. Порой пьянствовал запойно, порой увлеченно хозяйствовал. Была у него на примете зазноба, дело шло к совместной жизни, да, видимо, не судьба. В один прекрасный момент все оборвалось. Простая жизненная дорожка Леньки Ракитянцева пересеклась с извилистой, непредсказуемой тропой местных наркоманов.

Раньше в Тамузлах буквально в каждом огороде в пору июньского буйства красовались огромные ярко-красные цветы мака-самосейки. Лепестки цветков собирали, сушили. Это хорошее средство при зубной боли и воспалении десен. Семена ели так, заготавливали впрок (ими посыпали сдобные булочки), давали детям на ночь, чтобы лучше спали.

Но однажды двоюродный брат Леньки, хулиган и босяк по жизни Анатолий Ракитянцев, привез с одной из отсидок способ приготовления из нашего обычного доморощенного мака вожделенного зелья. И пошло-поехало. Новый способ кайфа осваивали всей улицей. Да что улицей, целое поколение юнцов связало свои жизни с этим пагубным занятием. В конце 1980 - начале 1990-х наши Тамузлы стали раем для наркоманов. Сырья - хоть отбавляй, милиция сюда глаз не кажет, а что еще надо, чтобы из серого захолустья переместиться в заветную нирвану? Ни власти, ни родители не придавали этому увлечению молодежи никакого значения. Зелье варили у кого-нибудь на кухне, на виду у всех ходили заквашенные. Довольно скоро от безобидных нариков запахло криминалом. Первая жертва - свой брат-наркоман. Как-то Сашка Королев по кличке Фрэнч задолжал чебуречнику Феде Морячкову. Чтобы не возвращать долг, вкатил ему Фрэнч вместо одного сразу четыре кубика зелья, и тот умер. Чтобы скрыть следы преступления, стукнули Федю по башке, отвезли в чебуречную, что держал он на автостанции, и бросили. Преступление осталось нераскрытым, хотя вся наркоманская братия знала об этом и особой тайны из этого не делала.

С Ленькой Ракитянцевым компания Фрэнча столкнулась ранней весной. Наркоманы в это время года злые. Свое зелье давно кончилось, а чтобы купить привозное - нужны деньги. Где их взять? Недолго думая, Фрэнч и его дружки в то время, когда Ленька был на работе, залезли к нему в сарай, набрали три мешка пшеницы, отвезли на другую улицу и продали ее Филиппу Войтову. Возвратясь домой, Ленька сразу обнаружил пропажу, узнал, кто это сделал и даже кому продали. Будучи гражданином законопослушным, сразу обратился в милицию. Лучше бы он этого не делал. У милиции оказалось больше претензий к Леньке, нежели к расхитителям. Где взял зерно? Почему на сарае не было замка? Где свидетели? Я уже не помню, приняли у него заявление или просто отфутболили. Но в другой раз, когда Ленька уехал на дежурство, нарики забрались к нему на усадьбу и похитили запасное колесо на мотоцикл. Он опять обратился в милицию. Видимо, стражи порядка предприняли кое-какие действия. На следующий день, после обеда, когда Ленька трудился у себя в огороде, к нему во двор бесцеремонно вошла троица во главе с Фрэнчем. Впереди шел самый молодой - Бобков. За ним Королев с Гриценко.

- Эй, придурок, иди сюда, базарить будем.

Ленька нехотя оторвался от своих дел.

- Пойдем, пойдем. - Бобков подтолкнул его к дому.

- Ну чо, ссыкун, с красноперыми подружился, сдаешь наших, скотинка? - Фрэнч прищурился. - Или люди брешут?

- Никого я не сдаю и сдавать не собираюсь. - Голос у Леньки дрожал. Он понимал, что добром этот разговор не закончится. - А вам нечего лазить по чужим сараям. Ты сначала заработай, а потом бери.

- Хм... Тоже мне, работничек, в колхозе натырил, а перед друзьями письку дерет.

- Какие вы мне друзья, - хорохорился Ленька, - нарики проклятые.

- А за нариков ответишь, - Фрэнч ударил Леньку кулаком по лицу. Очки упали на землю.

Ленька присел на корточки, стал их спешно искать. Бобков изловчился и пнул его ногой под зад. Потом вместе они затолкали его в сенцы и дальше - в комнату. Близорукий от рождения, без очков Ленька видел плохо, но активно сопротивлялся. Пару раз кого-то ударил, но это только раззадорило налетчиков. Они потешались над ним, одаривая увесистыми оплеухами. В какое-то мгновение Ленька вырвался, залетел в другую комнату, достал из шкафа двустволку ижевского завода, которую всегда держал заряженной. Крикнул:

- А ну вон из хаты, сволочи!

Нарики опешили, застыли как вкопанные, но уходить не торопились. Тогда Ленька выстрелил в пол. Гриценко от страха подпрыгнул. Бобков дернулся. Ленька замахнулся на него ружьем. И тут Фрнэч ударил его чем-то тяжелым, а потом выхватил ружье. Ленька бросился к окну, разбил стекло и стал звать на помощь:

- Люди добрые, помогите! Помогите!

У ворот уже собрались соседи.

Вдруг в хате раздался выстрел. Чуть погодя, троица вышла на улицу. За спиной у Бобкова висело ружье. Фрэнч небрежно бросил собравшимся у ворот старикам:

- Застрелился ваш Ракитянец...

Уйдя на приличное расстояние в лес, они в первую очередь попытались перезарядить ружье. Но не хватило ума. Никто из них не держал раньше в руках безкурковку. Тогда огородами пошли к Борису Логунову. Фрэнч попросил его ранить себя в руку, чтобы на суде сказать, что Ленька выстрелил первым и ранил его. Но у Бориса, хотя с Фрэнчем они дружили и не раз готовили совместное зелье, хватило ума отказаться. Тогда Королева охватила новая идея. Он попросил Бобкова, чтобы тот сказал, что стрелял он. Рассуждал так. Несовершеннолетний, не судим, много не дадут...

А Леньку тут же вытащили на улицу и отвезли в больницу. Врачи пытались его спасти, но рана оказалась очень тяжелой. Заряд разорвал на мелкие куски селезенку, задел другие органы. В час ночи Ленька пришел в себя. Сказал, как его зовут и откуда он. Дежурная медсестра, Татьяна Ивановна Косенко, ясно слышала его последние слова:

- Меня стрелял Король, я видел...

И потерял сознание. Рано утром Алексей Иванович Ракитянцев умер.

Через месяц состоялся суд. В зале за решеткой стоял один Бобков. Его подельники проходили как свидетели. Все было представлено как обычная бытовая ссора, во время которой Ракитянцев достал из шкафа двустволку и выстрелил рядом с Бобковым. Тот увернулся, выхватил у него ружье и в целях самообороны пульнул в хозяина оружия. Никто не принял во внимание многочисленные кровоподтеки и ссадины на теле убитого, никто не вызывал медсестру для дачи показаний. Дали Бобкову шесть лет строгого, а Королев и Гриценко остались в стороне.

Тяжело было смотреть, как эти отморозки расхаживают по улицам, ведут себя так, будто ничего не случилось. Но есть на земле правда, которую нельзя купить за деньги и обмануть подтасовкой фактов! То, что произошло после, иначе как Божьей карой и не назовешь. Ровно через месяц Сашка Королев, Фрэнч среди нариков, после обычной дозы не справился с управлением мотоцикла и врезался в тракторную тележку. Погиб на месте. Другой герой нашей истории, Виктор Гриценко, прославился на всю страну. Он пытался поиметь сексуальный контакт с... курами. За таким постыдным занятием его застала собственная мать и заявила в милицию. Дали ему три года, а в тюрьме зеки поставили на лоб клеймо в виде куриной лапы. Позднее он погиб при невыясненных обстоятельствах.

Бобков отсидел положенный срок и вышел на свободу. Но гулял недолго. Забрали по новой. Сейчас мотает третий или четвертый срок. И это не все. Судья, который утверждал приговор по поводу убийства Алексея Ракитянцева, позже повесился...

Вот такие пироги.

Наше сельское кладбище, как я уже говорил, находится за речкой, в лесу. Я иногда прихожу сюда к Леньке на могилу. Он был моим другом.

ИНТЕРЕСНОЕ ВРЕМЯ

Это не просто история, а боль и страдания родителей, чьи дети появились на свет в 1970-е годы. Если предыдущее поколение «шестидесятников» «болело» маковой соломкой и коноплей, из-за чего некоторые из них раньше времени отправились в мир иной или связали себя с миром уголовников и бродяг, то их младшие братья и сестры в основной своей массе, по крайней мере в нашем закоулке, были равнодушны к пагубному зелью, а если на что и западали, так это на вино и водочку.

Все началось в конце 1980-х. В то время у нас было много молодежи. Собирались они на конечной остановке автобуса. До ближайшего клуба не близко - четыре километра, а сюда всем недалеко. Удобное место. Иногда выпивали, слушали музыку, играли, шутили - словом, как сейчас говорят, тусовались. Рядом располагалась трасса Ставрополь - Крайновка, начинался подъем на гору Главную. В одном месте, где было особенно круто, все большегрузные автомобили замедляли ход. Можно было подбежать и запросто взять из кузова, что тебе нравится. Пацаны так и делали. Снимали арбузы, дыни, виноград, огурцы, помидоры. Все, что можно было есть. Дальше - больше. Лимонад, минералка, вино, водочка. Брали понемногу. Нести краденое домой никто и не помышлял. Выпивали и съедали тут же, на конечной. Относительно легкий способ добычи материальных благ вскружил некоторые отчаянные головы. Они тайком от остальных стали ходить на гору, как на работу.

Интересное было время. К нам из Грузии на ставропольские рынки возили многие редкие у нас товары ширпотреба и стройматериалы. Из тех грузинских машин наши хлопцы снимали краску, цемент, гвозди, обои, ведра, изделия из пластмассы и даже ковры. Вскоре, когда к власти в Грузии пришел Гамсахурдия, там начались разборки. Грузинские товары на наши рынки больше не возили. Но ухватистые пареньки не унывали. Появились дагестанская халва и осетинская водка. После начала первой чеченской войны маленький водочный ручеек превратился в бурный поток. Обычно ночью, после десяти часов вечера, натруженно урча, на гору поднимались затаренные под завязку грузовики. Шли целыми конвоями по три-пять, а то и больше автомобилей. Частенько по этой трассе, только в обратную сторону, на приличной скорости двигались колонны военных грузовиков. Теперь на конечной автобусной остановке тусовались не только парни и девчата с наших улиц. Сюда приходили парубки с «Батищей», «Косовки» (местечковое название улиц, расположенных в долине Тамузловки ниже на 5-8 км) и даже с самого центра. На легковушках приезжали армяне во главе с солидным упитанным паханом, давно вышедшим из молодежного возраста. Звали его Вазген. Не остались в стороне и местные уголовники. Каждую ночь на гору поднимались две-три воровские бригады. Это была не демонстрация молодецкой удали, как раньше, а тяжелая воровская работа. Как только последний грузовик конвоя поднимался к месту, где было особенно круто, он снижал скорость. В это время из придорожных кустов выскакивали лихие хлопцы, монтировками срывали замки или резали тент. Подбегали другие, снимали ящики с водкой, ставили на трассу. Кто-то прыгал в кузов и кидал их оттуда, как мячики, другие ловили. За 50 метров подъема снимали по 30, 40, а то и по 50 ящиков водки, когда как. Тут же весь товар уносили на обочину, в овраг. Если казалось мало, один из молодцов оставался в кузове и бросал в кювет бутылки, а то и целые ящики до следующего крутого подъема, который находился в километре от первого. Все добытое молодые грабители делили поровну. Некоторые прятали от родителей, а потом продавали подешевле, а другие отдавали добычу мамам, бабушкам, и те продавали ее. Уголовники устраивали пир на несколько дней и, пока водка не кончится, на гору не ходили. Армяне увозили халявную водку в центр села и там сбывали ее.

На какое-то время водка в нашем закоулке стала вроде общественной валюты. Взаиморасчеты часто производили в бутылках и ящиках. Мешок зерна - 3 бутылки, телега сена - ящик, старый мотоцикл - 3 ящика водки. А стоила бутылка всего пять рублей. В других концах села - восемь и десять. Государева водка, в народе «казенка», которую тут никто не покупал, оценивалась в то время в пять раз дороже.

По-разному относились тамузловцы к ночному водочному промыслу. Некоторые осуждали, некоторые радовались добыче, а иные посылали своих детей за водкой, не думая о том, во что это выльется впоследствии. Но большинство было против ночного грабежа.

Водочный клондайк разрабатывался не один год. И все сходило с рук. Водка-то была левая. Поэтому никто из пострадавших водителей никогда не писал заявлений о пропаже. Но однажды хлопцы грабанули КамАЗ, в котором везли чай, разные кондитерские изделия. Шофер быстро вычислил, где его грабанули, и решил наказать налетчиков. Он обратился в одну охранную фирму в г. Михайловске с просьбой помочь. И вот поздним вечером КамАЗ-длинномер медленно едет по улице Красноармейской по направлению к конечной остановке. Сзади, на приличном расстоянии, за ним следует «Москвич».

В это время по трассе шли Дэн и Кыла с девчатами. Оба - студенты, оба только что сдали сессию и вчетвером спешили на конечную. Кыла знал, что там, на подъеме, в засаде сидит группа ребят, и решил прыгнуть на подножку грузовика и подняться к месту засады, взять водочки, чтобы в тесной компании отметить успешную сдачу экзаменов. У крутого подъема КамАЗ замедлил ход. Ребята выскочили из засады. И тут распахнулись задние дверцы фургона. Кыла от неожиданности шлепнулся на асфальт. Возле самого уха просвистела шоферская монтировка и с грохотом ударилась о придорожные камни. Кыла перевернулся на живот, вскочил и что есть мочи побежал в сторону, откуда только что выскочили нападавшие. Из кузова человек пять бросились за ним. Кыла и его дружки спрыгнули в овраг и разбежались в разные стороны. Их преследователям не повезло. Один из них неудачно приземлился и сломал ногу. Они поняли, что гоняться за грабителями по незнакомой пересеченной местности, да еще ночью, дело бесполезное. Тогда решили отыграться на тех, кто оставался внизу, возле остановки.

Дэн видел, что произошло на взгорье, схватил за руки девчат и потащил в сторону от дороги. Одна - она была не из местных, а просто приехала на отдых к подружке - заупрямилась и не стала убегать. Частные сыщики схватили девушку и увезли в неизвестном направлении. Допросили ее, а показания записали на видеопленку. Она рассказала, кто из парней ходит на гору, назвала адреса. Целые сутки ее держали взаперти неизвестно где. А в это время встревоженные родители подняли на ноги всю милицию. Закружилось колесо. Пошли рейды, проверки, засады и другие меры, которые принимает милиция.

Когда похитители вместе с девушкой явились в райотдел, по головке их не погладили, заявление и претензии отфутболили, но по показаниям девушки приняли меры. Стали вызывать подозреваемых на допросы. Старшие из парней, у кого рыльце действительно было в пуху, ударились в бега. Другие, в основном несовершеннолетние, шли в милицию с любопытством. Почти для всех это было впервые. На удивление родителей, дело по хищению водки не открыли, ограничились беседой и предупреждениями. Но это возымело действие. Многие поняли, чем это может кончиться. У всех перед глазами стоял переживший невероятный стресс Кыла, который после этого больше никогда не приходил на конечную остановку. Парни сделали выводы, но не все. По-прежнему каждую ночь натужно урчали грузовики с паленой водкой. Отчаянные парнишки, местные уголовники, армянская бригада выходили на их перехват. Теперь действовали более изощренно. На дело выходили только после того, как пепээсники, дежурившие частенько на конечной, уезжали восвояси.

Случалось, наскакивали и залетные, работающие по-крупному. Однажды ночью они остановили за горой возле леса одинокий водочный КамАЗ и на треть его опустошили. Милиция всполошилась. Было ясно, что действуют не юнцы. Решили выпустить на трассу трейлер с группой захвата. Несколько ночей подряд глубокой ночью большегрузный КамАЗ медленно поднимался на гору и пылил до самого Северного. Хлопцы, по звуку определявшие - груженая или пустая машина, его не трогали, а залетные бандиты клюнули.

Один раз, когда грузовик уже одолел гору Главную, его обогнали зеленые «Жигули» и остановились впереди, метров за двести. Человек в черном выскочил из машины и дал очередь из автомата чуть выше грузовика. КамАЗ остановился. Группе захвата дождаться бы, когда грабители подойдут к машине и повязать их, ничего не подозревающих. Оперативники поступили по-своему. Видно, не было среди них настоящих боевых оперов, а так, одни дорожные мздоимщики. Они повыскакивали из машины и стали палить из всех стволов по «Жигулям». Но без толку. Грабители рванули с места, только их и видели.

После этого случая какое-то время на горе было тихо. А КамАЗы шли и шли. И поток их не уменьшался, а, наоборот, увеличивался.

Затишье продолжалось недолго. Уж больно заманчива была добыча. Опять по Тамузловке потекла дешевая водочка. Опять засуетились барышники, пошел оборот. Действовали теперь не так часто и более скрыто. Молодежь на конечной уже не собиралась. Никто тут не бегал с бутылками водки. Все делалось тихо и, я бы сказал, профессионально. И продолжалось это еще года три, вплоть до 1999-го, пока наш главный пограничник, Игорь Николаев, не перекрыл бурный спиртовой поток на Военно-Грузинской дороге.

Ставропольская милиция в это время открыла настоящую охоту на левую водку. Грузовики с таким товаром арестовывались, водку выгружали в определенных местах. А вот куда она девалась потом - одному Богу известно. Я не слышал ни разу, чтобы у нас водку утилизировали. Теперь на нашей трассе возили водяру самые отчаянные. Да и то недолго. Из-за многочисленных дорожных поборов заниматься этим делом стало невыгодно.

Но и сегодня в нашем закоулке на полторы сотни дворов десять торговых точек. Водку паленую по цене 15 рублей за бутылку можно приобрести в любое время суток. Где и у кого берут ее барышники - для народа великая тайна. Только вот уже года три никто эти «магазины» не шерстит. Раньше, бывало, милиция подсылала своих людей, составляли акты, наказывали. Сейчас - полная тишина.

А на гору грабить машины давно уже никто не ходит. Былые воровские дела многие молодые люди вспоминают как наваждение. Тем, кто не мог вовремя остановиться, помогла милиция. Последнее разбойное нападение случилось в начале зимы 1999 года. Приближался Новый год, и юным разбойникам захотелось горяченького. Водку уже не возили, но в каждом теплилась надежда: а вдруг повезет. Не повезло. В машине, на которую они напали, оказалась мебель, домашняя утварь, одежда. Взяли шубу и кое-что другое. Хозяин вещей написал заявление, и оперы из Александровского угро быстро вычислили нападавших. Все наказаны условно.

НОВОСЕЛЬЦЫ

У Степана Новосельцева, приехавшего в наше село с Кубани, была одна непонятная местным людям странность. Любил он, грешник, ходить по двору, а то и по огороду, совсем голым. Увидит какая-нибудь бабулька эдакого мужика с волосатой грудью, да без исподнего, обомлеет от удивления, откроет рот, а потом засеменит прочь, забыв, куда шла. На замечания соседей: «Что же ты творишь, Семен, дети кругом?», отвечал: «Пошла на х..., я у себя дома, что хочу, то и делаю». Так частенько говорила и его старшая дочь, Дуся, хотя она давно уже в Тамузлах не живет. У одного из сыновей Степана, Петра, случались и не такие выверты. Правда, голым, как отец, он во дворе не ходил, но в остальном был похож на своего родителя. Начнет рассказывать - заслушаешься, наврет столько, что ни в какие ворота не влезет. На работе он никогда не усердствовал, а вот по женской части равных ему в округе не было. Одну замужнюю бабочку он завалил прямо в зерноскладе, та и ахнуть не успела. Другую, тоже имевшую мужа, в колхозной кладовке. Одну женщину он захотел поиметь на телеге с семенным зерном. Было это во время сева озимых. Улучил минуту, когда вокруг никого не было, подкрался к телеге, где женщина разгребала пшеницу, навалился сзади. Но не тут-то было, бабенка увернулась, стала звать на помощь. Петя растерялся, стал озираться, а женщина упорхнула и рассказала об этом трактористам. Те взялись за монтировки, а Пети и след простыл, он уже в конторе жалуется начальству, что на этом третьем участке невозможно работать, все подсиживают друг друга, ставят палки в колеса, завидуют, воруют, пожалуйста, переведите в другое место. И начальство идет навстречу, переводит Петра Степановича на молочный комплекс.

Теперь это все в прошлом. После пятидесяти Петр Степанович на такие подвиги не решался. Если и отрывался, то только по пьяному делу и по проторенной дорожке. Зато как красочно описывал в кругу собутыльников свои похождения, как смаковал. Напередаваемо. Ну а если речь заходила об охоте, то тут он, пожалуй, самого барона Мюнхгаузена переплюнет.

Бесконечные пьянки, охота, женщины не помешали Петру Степановичу сориентироваться и приспособиться к новой жизни. Однажды у себя на комплексе он напился до чертиков, залезая в трактор, упал и сломал ногу. Оформили как производственную травму. Из-за нее сумел дядя Петя на два года раньше положенного срока уйти на пенсию. Купил себе трактор и стал заниматься перевозкой разных грузов и вспашкой огородов. Когда другие ныли и скулили по былым временам, он жил новыми мерками. Ничего никому не делал бесплатно. Расценки за услуги выставлял высокие, люди втихую роптали, но соглашались. У нас как? Не сделаешь вовремя то или иное дело, потом дороже выйдет.

Худо-бедно, за годы смуты накопил Петр Степанович кой-какой капитальчик. Не такой уж и большой, чтоб жить как новые русские средней руки, но и бедным крестьянином его не назовешь. По зажиточности он заметно выделялся среди соседей, а по меркам нашего закоулка считался богатеем. А деньги, как известно, губят человека, если у него внутри гниль или завелась червоточинка. Они выворачивают наизнанку его нутро, обостряют низменные чувства, толкают на самые безрассудные поступки. Дядю Петю так и распирало, так и распирало. Ему хотелось, чтобы люди заискивали перед ним, поддакивали, лебезили в конце концов. Вот какой он у нас умный и удачливый, Петр Степанович. Масло в огонь подливал единственный сын, Ванька. Жил он в то время в Ставрополе у каких-то родственников жены, шил шапки из норки и ондатры и продавал их на рынке в селе Александровском. Приезжая, останавливался в родительском доме. Характером Иван Петрович пошел в отца. Такой же баламут, такой же бабник, охотник и хвастун. К этим словам, пожалуй, можно добавить еще одно - превосходный. Так вот, после трудов праведных, за бутылкой беленькой рассказывал он бате про новых русских, какие они строят дома, какими «бабками» ворочают, какое у них оружие и как они отдыхают. Ванька причислял себя к новым русским, называл имена ставропольских воровских авторитетов, гаишников, которые якобы являлись его друзьями. Частенько, подогретые сладкими байками, выходили отец и сын на улицу утверждать свою крутизну.

Разнились отец и сын только в одном. Если дядя Петя любил рисоваться перед своими ровесниками, местными выпивохами, одинокими бабульками, то Ванька фраерился перед молодежью. Тут он играл роль крутого бизнесмена. Бывало, сидит среди молодежи на конечной остановке (она рядом с домом отца) и так небрежно роняет дорогую сигарету. Глазами стрельнет в кого-нибудь: подними. Молодой поднимает. Этот финт он решил однажды проделать с Александром Задорожным. Шурик только что вернулся домой из армии, служил в погранвойсках. Пять месяцев провел на границе с Чечней. Повидал и пережил всякое. Молодежь к нему тянулась, признавала в нем своего лидера. И Новосельцу надо было унизить Шурика. Лидер должен быть один. Поднимать сигарету Задорожный не стал, а посмеялся над Ванькиной крутизной. Выступать в открытую, когда у Задорожного вокруг столько друзей, Ванька не стал, но обиду затаил.

Теперь после первой же рюмки Ваньку как перемыкало. Он кричал: «Достал меня этот голопузый, пойдем, батяня, обломаем ему крылышки». Задорожный жил на другом конце улицы. До него так просто с ружьем не пойдешь. А безоружному туда не стоит и рыпаться. Сдачи можно получить. Петр Степанович придерживал вожжи. Но однажды, это было накануне Покрова, 13 октября 1998 года, собралась теплая компания: дядя Петя с сыном, их сосед Виктор Клименко и двое местных забулдыг: Юра Гладкин по кличке Бэчик и Сережа Нилов. Сидели, выпивали. Благо, было за что. Дядя Петя начал пахать огороды. Разговор зашел о Задорожном. Накануне он опять над Ванькой посмеялся. Тут вклинился Виктор Клименко:

- Да и меня он тоже достал. Мне уже 44, а он разговаривает, как с ровесником.

- Ну, держись, чистоплюй. - Дядя Петя встал, окинул собутыльников пьяным оком и махнул рукой: - Айда, ребята, разберемся с гадом.

И вот компания садится на трактор и мчится к дому Задорожного. По дороге Ванька, да и сам дядя Петя, науськивали Клименко: да ты его в порошок сотрешь. Он против тебя шмакодявка. Всегда спокойного, рассудительного в общем-то человека Виктора Ивановича Клименко словно подменили. Он хорохорился. Разогревал себя разговорами о прежних обидах. Подъехали. Постучали в окошко. Возле соседнего дома, на лавочке мирно сидели старушки. Задорожный вышел на улицу. О чем он говорил с Клименко, они не слышали, но видели, как между хозяином дома и незваным гостем завязалась драка. Шурик ударил Клименка, то жмякнулся на землю, поднялся и снова получил увесистый хук в левое ухо, не удержался и повалился на траву. А Задорожный повернулся и пошел домой. Такой исход не устраивал Новосельцев. Ванька схватил топорик, дядька Петька - железную арматурину. И ринулись в атаку. Потасовка началась уже во дворе. Новосельцы разорвали на Шурике куртку и рубашку, поставили под глаз фингал. Он отбивался как мог. Тут на помощь ему выскочил из дома его дружок, мой сын Денис Шульга. Дядя Петя с ходу огрел его по спине железным прутом. От неожиданности тот присел. На шум драки из кухни выбежала мать Шурика, Любовь Николаевна. Она начала кричать, звать на помощь людей, грозить милицией. Это подействовало. Нападавшие повернули назад и вышли на улицу. Ванька от злости швырнул топорик в кусты, дядя Петя, хоть и такой же пьяненький, а соображал лучше. Он не выбросил арматурину, а взял ее с собой в трактор.

На следующее утро Новосельцы - сама доброжелательность. Трезвые, выбритые, улыбающиеся приехали на Ванькиной машине к дому Задорожных. Люба уже собиралась ехать заявлять в милицию, но они остановили ее, извинились за вчерашнее, пообещали купить новую куртку и рубашку, бесплатно вспахать огород. И Люба растаяла. Простила. Но обещания так и остались обещаниями, а Новосельцы продолжали пить и развлекаться. Седьмое ноября у них выдалось шумным, веселым. Приехал из Ставрополя Ванька с женой и сыном. Отмечали очередной день рождения главы семейства. Как обычно, надрались до чертиков. Застолье продолжалось и на следующий день. Уже вечером отец и сын, крепко пьяненькие, вышли на улицу покуражиться, походили туда-сюда, никого не встретили, на том и успокоились.

Следующий день был базарный. Ванька уехал торговать, а Петр Степанович, похмелившись, ловил отходники. Организм уже не тот, длинных застолий не выдерживал. Донимали разные болячки. Целый день так и провалялся. Вечером выпил просто так, чтобы составить сыну компанию. Ни на какие подвиги его уже не тянуло. А Ивана Петровича распирало. Он взял бутылку водки и вышел на улицу. Он знал, что в пристройке к дому Магомеда Омарова, приспособленной под кухню, собирается молодежь. Слушают музыку, иногда выпивают. До клуба далеко, а здесь у них своеобразная тусовка.

В тот вечер все было мирно. Двое девчат и трое ребят сидели и слушали музыку. Никакой пьянки не намечалось. Ванька Новосельцев зашел на кухню с открытой бутылкой водки и с ходу стал предлагать парням разделить с ним компанию. Те отказались. Тогда он сделал несколько глотков прямо из горлышка. Обвел помутневшим взглядом собравшихся. Остановился на Елене Мазепе:

- Чего ж вы своего дядьку, моего друга, не поминаете?

- Водкой не поминают, - ответила та.

- А чем же?

- Ну, вином, на кладбище ходят...

- А че, шампанского вам принести, что ли?

Лена отвернулась. Вечер был испорчен.

Магомед предложил Ивану выйти на улицу. Вслед за Новосельцем во двор, а потом и на улицу вышли Магомед Омаров, Александр Задорожный, Максим Ковалевский, Денис Шульга и Роман Шахбазян. Все понимали - без драки не обойтись. Но и побаивались. Новоселец чуть ли не в два раза больше любого из них. «Аргументы» у него увесистые, дай Бог каждому такие. Если уж приложится - мало не покажется. Неизвестно, как бы развивались события дальше, но тут к собравшимся подошел Володя Шахбазян, родной брат Романа, местный безработный беженец из Баку. Как обычно, пьяненький и развязный.

- О, Ваня, наконец-то я тебя нашел! Люди говорят, ты моя кролика поймал, она тут на улице бегал.

Для Новосельцева, который только что распинался, какой он крутой и богатый, слова пьяного беженца подействовали, как неожиданная пощечина. Как после выяснилось, это было на самом деле. Он шел с охоты и увидел за огородом крольчиху, поймал ее и принес домой. Ни слова не говоря, он подошел к Шахбазяну и с силой толкнул его в грудь. Тот повалился навзничь. Чаша терпения лопнула. Пацаны набросились на него. Кто бил, а кто просто разнимал дерущихся, неизвестно. Точно не помнит никто, потому что все произошло очень быстро. Через минуту, от силы полторы, Иван Новоселицкий, после двух-трех крепких ударов, с разбитой физиономией лежал в луже грязи. Ребята повернулись и пошли в дом. Макс Ковалевский остался. Он хотел помочь Новосельцу подняться, тот отшатнулся. Макс ушел. Тут из соседних ворот выскочил душевнобольной Анатолий Островерх, с криком: «Убили, убили!» он побежал к дому Новосельских. Ванька встал и побрел вслед за ним. Пока умалишенный стучал в окно, «убиенный» зашел во двор через огород и «замертво» упал на ступеньках. Дядя Петя выскочил на веранду. Сынок предстал перед ним весь в грязи, с разбитой харей. Картина впечатляла. Жажда мгновенной расправы обуяла Петра Степановича. Он глотнул для храбрости граммов сто водки, схватил ружье и вышел на улицу. За углом дома, возле лужи сидел какой-то паренек. Дядя Петя переломил ружье и взвел курки:

- Ты чей? - спросил он у парня, поставив на него ружье.

- Зай-цев, - ответил тот заикаясь.

Дядя Петя пошел дальше. Он подозвал шедшего за ним Островерхова и попросил его постучать в окно. А сам спрятался за дерево. После стука на улицу вышли Александр Задорожный и другие ребята. Ни слова не говоря, дядя Петя вышел из-за дерева и почти в упор выстрелил в Задорожного. Тот упал. Денис Шульга наклонился к нему, чтобы поднять товарища. Новосельский наставил стволы ему в голову. В ту же секунду к дяде Пете подбежал Магомед и ударил по ружью снизу, стволы дернулись и заряд дроби просвистел над головами собравшихся. Выбежали девчата и стали кричать: «Убили! Убили!»

Дядя Петя отошел метров десять, перезарядил ружье и медленно пошел к своему дому. После, на суде, он объяснил свой поступок так: «Я подошел к группе хулиганов, хотел попугать. Вдруг Задорожный дернулся, сунул руку под куртку, я думал - он достает обрез и поэтому стрельнул первым».

В маленькой передней комнате на полу, на левом боку лежал раненый. Девчата держали на ранах влажный платочек. Шурик не стонал, а только кряхтел и корчился от боли. Подъехала милиция. Одни милиционеры пошли брать Новосельского, другие, отодвинув опустошенную Ванькой бутылку самопальной водки, уселись писать протоколы.

На улице просигналила «скорая помощь». Вошли санитары с носилками. Задорожного осторожно положили на них и понесли.

... На следующее утро Тамузлы гудели. Из двора во двор передавались самые невероятные новости. Дядя Петя, его домочадцы, братья - Василий, Иван, Матвей, их жены и дети распространяли такую байку: ночью пьяные хулиганы напали на его домовладение с целью чем-нибудь поживиться, стреляли в него разов пять, но не попали, а он с одного выстрела ранил Задорожного. Но у лжи короткие ноги. Очень скоро правду узнали все. Видя, что дядя Петя Новосельский даже не арестован, около полусотни человек подписали обращение к прокурору района и начальнику милиции с требованием взять его под стражу. Но никто их не стал слушать, а письмо положили под сукно.

Новосельские тем временем развернули бурную деятельность. С утра дядя Петя и Ванька поехали к следователю, потом наняли адвокатов, потом нанесли визит главврачу в больницу и судмедэксперту. Последний оказался честным и порядочным человеком. Он констатировал ушибы средней тяжести и больше ничего, хотя Новосельцевы в своих байках рассказывали о поломанной в трех местах челюсти, деформированной от ударов ногами грудной клетке, сильном кровотечении.

В это время мать Задорожного, его сестра, другие родственники и друзья толпились в фойе хирургического отделения районной больницы. В половине седьмого утра началась операция. 32 дробины вошли в брюшную полость. Они разорвали желчный пузырь, повредили толстый и тонкий кишечник, задели печень и легкое. За шесть часов упорной работы врачам удалось извлечь только 15, остальные и сейчас блуждают по его телу, доставляя немалое беспокойство. Жизнь Шурика Задорожного висела на волоске.

Уже в ходе операции возникли проблемы. Срочно нужны были деньги на дорогие лекарства. Такой суммы ни у нас, ни у Любы и ее родственников не было. Пошли по соседям в надежде занять нужную сумму. Дали, но этого было мало. Тогда Наталья Черникова, Марина Шейкина и Венерка Шахбазян пошли по дворам и стали просить деньги на лечение. Люди отдавали последние рубли. Всем миром насобирали две тысячи.

Ранним утром, через день после трагедии, дядя Петя появился на порожках правления родного колхоза. С бадиком, который уже два года не брал в руки, в старой фуфайке, с растрепанными седыми волосами, небритый, с печальным взором человека, убитого горем, он вылез из кабины трактора и, хромая, последовал в кабинет директора (тогда это был совхоз-техникум, а не колхоз «Колос», как теперь). Дело в том, что дядя Петя получал колхозную пенсию по инвалидности. У хозяйства перед ним была задолженность. Руководящее кресло тогда занимала Нина Ильинична Шелтушева, среди своих - мама Чоля. Раньше, когда дядя Петя крутил баранку трактора и заглядывал под юбки доярок, она возглавляла молочный комплекс. Он попросил у нее денег. Она развела руками и сказала: «Бери коровами».

- Надо же, - возмущался Иван Васильевич Тихонов, инвалид, получивший профзаболевание в результате тяжелого физического труда, увидев, как дядя Петя привез с фермы две упитанные коровы. - Мы месяцами обиваем пороги, просим самую малость. Нам дают от ворот поворот. А тут без всяких разговоров.

Взятых из хозяйства коров Новосельские тут же продали перекупщику на мясо. А ближе к выходным они зарезали полуторагодовалого барана и вывезли его на базар. Понадобились деньги, и, видимо, немалые.

Деревня - не город. Здесь все на виду. В любом маленьком населенном пункте невозможно делать что-нибудь в тайне от других. Тут идет человек по улице, и всем понятно, куда он идет и зачем. А в данной ситуации пустить под нож за одну неделю три головы можно только по большой глупости или с определенным расчетом. Таковой у дяди Пети был. Надо было в милиции представить события той злополучной ночи в выгодном для себя свете. Это ему удалось.

Зима 1998-1999 года прошла в тревожном ожидании. В марте было назначено слушание по делу Александра Задорожного. Он обвинялся в зверском избиении Ивана Новосельского. За эту драку присудили Александру Задорожному один год условно и две тысячи рублей за нанесенный ущерб.

Две недели спустя слушали дело Петра Новосельского. На первое заседание пришли все его братья с домочадцами. Суд был скорым. По версии следователя Сергея Еремина, мой злополучный обрез, о котором до того памятного вечера в округе никто не знал, который я нашел, разбирая каменную стену за сараем, оказывается, принадлежал Задорожному. Но еще более чудовищная выдумка: в тот вечер он был при нем. Два года условно и пять тысяч рублей компенсации Задорожному за нанесенные телесные повреждения - таково решение суда. Этих денег Любе Задорожной хватило лишь на то, чтобы отдать долги за лечение сына.

После суда дядя Петя полгода не выходил на улицу. Прятался от людей дома, как рак-отшельник. Никто ему ничего не говорил, но это молчание соседствовало с презрением. Он это чувствовал. Но все проходит. Настала осень. Он снова выехал пахать огороды. Теперь он вел себя как примерный селянин, не пил, с людьми разговаривал вежливо, бадик выбросил сразу после суда, волосы старательно причесывал.

Спустя четыре года после тех событий все вернулось на круги своя. Он опять начал выпивать в компании с сыном, в голосе появилось высокомерие. Он снова добился права на ношение и хранение оружия. Ходил в компании родственников на охоту.

Ваньке пришлось продать автомобиль и переехать на жительство из Ставрополя в Александровское. Его сын, Володька, теперь часто бывает у деда. Ничем особенным отрок пока не прославился. Но брехун и выдумщик - в отца и деда.

КАГАЙКА И ДРУГИЕ

Никто не помнит, когда и как она появилась в Тамузлах. Детдомовка. Без роду и племени. Близорукая, с хищными темно-карими глазами. Замуж она вышла за местного жителя Николая Феронова. Но Валей Фероновой ее никогда не звали. Дело в том, что в Тамузлах уже есть Валя Феронова - это жена брата Анатолия Феронова, миловидная, привлекательная и работящая женщина. Эту же, вторую Феронову, звали-погоняли не иначе как Кагаиха, Кагайка. На местном сленге это означает безалаберный, неопрятный человек, лодырь по жизни, отчасти халявщик. И в этом вся ее суть. Уже в наши дни повзрослевшая молодежь, не знавшая старых уличных традиций, звала Кагаиху Феронихой, а в уголовной среде величали по-разному: Профура, Сука в ботах, Быдло.

Жили они в маленькой хатке недалеко от матери Николая. При коммунистах, когда у Николая была работа (а по профессии он каменщик), жили они по тем меркам наравне с другими. А с начала перестройки жизненный уклад этой семейки приобрел смутное очертание воровского притона, но с сельским уклоном и своими правилами поведения. Все начиналось с малого. В брежневские, так называемые застойные годы и во времена пятилетки пышных похорон, в Александровском действовал винный цех, где делали плодово-ягодное вино. Для его производства местный пищекомбинат закупал большое количество алычи. В наших местах ее всегда как грязи. Кагаи - первые, кто занялся сбором этой ягоды. Если другие собирали алычу и покупали что-нибудь ценное, то наши превращали вырученные деньги в то же самое плодово-ягодное или водку. С раннего детства пристрастился к спиртному и сынок Мишка. Уже будучи отроком, он с дружками катался на мотоцикле по оживленной трассе. Все были в том состоянии, о котором говорят, что и море по колено. Итог плачевный. Врезались в тракторную тележку. Олежка Ракитянский и Коля Гладких - насмерть, а он выкарабкался. Правда, навсегда остался заикой с искалеченной ногой. Теперь при ходьбе он приподнимал и закидывал вперед правую стопу, за что получил кличку Шлеп-нога.

К тому времени алычу уже не собирали. В стране развернулась оголтелая борьба с пьянством, и винный цех закрыли, но Кагаи не унывали. Теперь у них была работа, дающая без особых проблем живые деньги. Когда с прилавков магазинов исчезло спиртное, вслед за ним стали растворяться сахар и конфеты. Их не потребляли больше, а просто из них стали гнать самогон. Новый товар быстро завоевал место под солнцем. Как и всякий незаконный промысел, его устраивала любая форма расчетов. Деньги, бартер, выполненная работа. Все годилось. Отсюда началось расслоение некогда монолитного советского общества. Одни продавали зелье и богатели, другие покупали и опускались на дно.

Стали Кагаи всем семейством по ночам делать набеги на соседские огороды. Выбирали те, которые находились далеко от жилья или принадлежали престарелым пенсионерам. По утрам все похищенное благополучно менялось на самогон, а после - на самопальную водку. Продолжалось это из года в год. Частенько всей бригадой отправлялись они в Северное. Там, на Аксеновке (восточная окраина села), у людей большие огороды. Есть где поживиться. Бывали они на хуторах Дубовая Роща и Лесная Поляна. Однажды под утро возвращались из плодосовхоза. Недалеко от каменного карьера нагнали их хозяева дачных участков, которые они обчистили. Крепко побили. Но в милицию Кагаи не пошли. Дома отлеживались. Потом снова взялись за старое.

В смутное время Кагаи ничем, кроме собирательства да воровства, не занимались. Ранней весной копали черемшу и продавали на трассе. Потом собирали грибы, щавель. Летом переключались на картошку. Собирали разные там фрукты-ягоды, причем самым варварским способом. За околицей села раскинулся огромный заброшенный сад. Его посадили в 50-е годы. Были там старинные сорта яблонь, груш, вишни и черешни. Каждый год сад радовал людей обильным урожаем. Кагаи яблоки и груши ломали с сучьями. А вишни и черешни спиливали под корень. Люди стыдили их, осуждали, но они упрямо делали свое дело. Трудно забраться на восьмиметровое дерево. Легче спилить его, собрать и продать ягоды. Осенью Кагаи заготавливали грибы, орехи, рвали кизил. Если не могли достать руками, рубили дерево под корень. И собирательство, и воровство, и работа по найму служили одной цели - как можно быстрее найти выпивку и закуску.

Когда Мишка Шлеп-нога достиг совершеннолетия, стали соседи замечать у мамы с сыном не в меру теплые отношения. Бабушки качали головами и говорили:

- Валька, Валька, что ты делаешь!

- Заткнитесь, - отвечала она. - Дите калека, е..ся хочется, а кто ему даст?

Вскорости ему нашли невесту. В Тамузлах ее знают под кличкой Балерина. Никого не смущало, что невеста родилась на четыре года раньше матери жениха и почти в три раза старше своего суженого.

В это время у Кагаев как раз закончились деньги от продажи своей хатки и домашней утвари умершей накануне матери Николая. Балерина с их точки зрения была богатой невестой. Во-первых, получала пенсию, имела свой домик и разный домашний скарб, который можно пропить. В молодости работала медсестрой, красиво одевалась, была миловидной и привлекательной женщиной. Но в личной жизни ей не повезло. А после Афганистана она запила и опустилась на дно. Теперешняя ее профессия - докармливать одиноких стариков и наследовать их имущество. От последнего своего сожителя у нее осталось кое-чего из продуктов и живность.

После скромной свадьбы (трехдневной попойки) Кагаи недели две ходили к молодым в гости, отъедались. После сытного обеда выходили на улицу и ложились на травку греться на солнышке.

Когда продавать или менять на водку в доме Балерины стало нечего, новоиспеченные супруги продали дом. Самое большое, на что хватило ума у «молодой» жены - это купить дорогую одежду. Люди до сих пор помнят, как она в кожаной куртке, джинсах, с вызывающей прической, и ее свекровь, тоже разнаряженная и расфуфыренная, дефилировали по сельским улицам и вдоль трассы. Проезжающие мимо водители сигналили, а одинокие старушки шарахались. Правда, продолжалось такое недолго. Наряды эти вскорости пропили и снова одели свои зипуны. Как пришло - так и ушло.

В бесконечных попойках и проектах по очистке соседских огородов частенько участвовал Сережа Клименко по прозвищу Клим, проживающий рядом. Жизнь у Клима не сложилась. Дважды женился, но водка для него была дороже семьи. Жил он в отцовском доме один. Иногда где-нибудь работал, а чаще в компании себе подобных выпивал и дебоширил. А пьяный он - непредсказуемый. Его «клинит». Такое иногда натворит, а после ничего не помнит. Однажды вечером к нему пришли дружки: Борис Логунов, Вовчик Братков и Серж Ковальчук. Выпили три бутылки водки, показалось мало. И тут Клима словно перемкнуло. Он вспомнил, что у Феронихи в заначке есть полтинник. Но как его выдурить - вот задача. Тут выяснилось, что полгода назад у сожительницы Бориса Логунова Ферониха взяла в долг 50 рублей и до сих пор не отдала.

- Пошли, - скомандовал Клим.

В хате, среди обшарпанных стен и грязного белья на старых ржавых кроватях, Ферониха оказалась одна. Домочадцев не было. Правда, под кроватью сидела приживалка и мелкая воровка Клава. Она знала, что если ее усекут, тут же пошлют за водкой за старые грехи, потому и спряталась. Клим стал требовать, чтобы отдала деньги по-хорошему. Ферониха упиралась:

- Нету у меня денег! Колька пропил!

- Не бреши, небось, в лифчик заховала!

Она тут же сорвала с себя замызганный лифчик и швырнула в наседавших мужиков:

- Нате, подавитесь!

Денег там не оказалось. Тогда Логунов достал из кармана складной ножик и пригрозил:

- Или деньги, или мы тебя сейчас чикнем.

Ферониха упала на колени и заплакала:

- Помилуйте, ну нету у меня полтинника.

- Давай сколько есть, - отрезал Клим.

- Вот тридцатник.

- Давай сюда, - выпалил повеселевший сосед. - А куда ты, подлюка, остальные сховала, говори, а то я тебя! - Он замахнулся на нее рукой.

Она, не вставая, что вызвало общий смех, выползла к коридор, потом во двор и откуда-то из сарая принесла еще двадцать рублей.

Клим торжествовал.

На следующий день приехал участковый инспектор А. Г. Ляшенко. Цель визита - разобраться с дебоширом и выпивохой, сожителем Ольги Доброскокиной, Александром Шапкуновым. Поглядеть на молодого и красивого участкового вышла трезвая и злая Ферониха. Сердобольная Люба Доброскокина между делом сказала в присутствии участкового:

- Валя, расскажи про этих хулиганов, что к тебе вчера приходили.

Она рассказала. Участковый записал, а потом заставил ее написать заявление, что она и сделала.

Хулиганскую выходку Клима и его собутыльников квалифицировали как разбойное нападение. Всех четверых тут же взяли под стражу.

Суд был веселым. На первое заседание потерпевшая и ее свидетельница не явились. Напились до соплей. Когда их не оказалось в зале и перед началом второго заседания, за ними послали наряд милиции с мигалкой.

Несмотря на то, что Ферониха путалась в показаниях, несла откровенную чушь, противоречила сама себе, суд вынес строгое наказание. Логунову за ножичек - 4 года строгого режима, Климу и Браткову - по 3,5, а Ковальчуку, поскольку он ранее не судим, два года условно.

Через год, когда страсти улеглись, а виновники «разбойного нападения» отбывали наказание, при весьма загадочных обстоятельствах погиб муж Кагаихи, Николай Феронов. Его тело, все в синяках и ссадинах, нашли на задворках. Убийц не нашли, сделали вывод, что это он сам себе набил шишки, пробираясь пьяным через огороды домой.

Недолго горевала безутешная вдова. Еще могилку мужа не засыпало снегом, а у нее уже появился любовник. Потом другой, третий. Ворота открывались любому, кто только пожелает и принесет с собою харчи и самопалочку. Тайны из своих половых отношений Кагаиха не делала. Ее то и дело застукивали соседи то у кого-нибудь дома, то в лесу, то в Шамаревской балке. Свидетелем пьянок и сексуальных контактов матери была ее десятилетняя дочь Машка. Старухи-моралистки, живущие по соседству с ними, неоднократно обращались к участковому по поводу разгульного образа жизни Кагаихи, советовали лишить ее материнства, дабы оградить девочку от пагубного влияния. Он обещал сообщить об этом факте в какую-то комиссию. На этом все и заканчивалось. Машка росла голодная, неухоженная, с раннего детства предоставленная самой себе. Вместе с мамкой ходила на дело, воровала, попрошайничала.

Мать мало волновала судьба дочери. В ее доме теперь частенько собиралось все местное отребье. Пили, ругались, дрались, мирились, сношались. Иногда тут случались целые драмы с весьма плачевным финалом. Одно время захаживал на огонек к Кагаихе местный пастух Мансур Муртазалиев. В народе его называли по-разному - Краснокожий, Чай пиля, Нашим-вашим. Он не обижался. В свои 66 лет Мансур был еще на что-то способен. Кагаиха ему нравилась. Он даже потерял голову от ее чар. Как говорят, седина в голову - бес в ребро. На радостях продал за 500 рублей ишачку Машку, а деньги вместе с Кагаихой и ее компанией пропил. В роли беса в данной ситуации выступил уличный дебошир Валерий Пучкин по кличке Пучка. Он стал насмехаться над Мансуром. Тот достал из-за голенища нож и пырнул насмешника в живот. Пучку спасли, а блатхату в очередной раз разогнали.

После этого решила Кагаиха освоить профессию своей снохи Балерины, то есть найти престарелого одинокого мужчину и докормить его до ручки. Мужичок нашелся. Пожилой, больной, с двухкомнатной квартирой. Кагаиха переехала к нему всем семейством, с сынком Мишкой и дочкой Машкой. Балерина в то время была на заработках. Уж как они там существовали, чем жили - нам неведомо. Только стали частенько замечать Машку на центральном рынке села. Тоненьким плаксивым голоском она просила милостыню. Иногда рядом с ней садилась и сама Кагаиха. Тамузляне, знавшие эту семейку и склонные читать морали, стыдили ее:

- Валька! До чего же ты докатилась, здоровая баба - с руками, с ногами - и милостыню собираешь, как тебе не стыдно!

Та огрызалась:

- Не ваше дело! Что хочу, то и делаю.

Люди качали головами и уходили.

Недолго продержалась эта семейка. Вскоре взяли под стражу и осудили Мишку Шлеп-ногу. В свои двадцать с небольшим он неоднократно уличался в квартирных кражах и других неблаговидных делах. Сколько он украл кроликов, кур, уток, сколько стащил домашней утвари, обчистил огородов, одному Богу известно. Он, наверное, и сам не помнит всех своих темных дел. Все это Шлеп-ноге сходило с рук. Люди у нас сердобольные. Ну у кого поднимется рука написать заявление на хромого, заикающегося человека с задатками умственной отсталости? А тут ему крупно не повезло. У милиционера, жившего этажом выше, стащил Шлеп-нога обыкновенные тапочки, и его наконец-то упрятали за решетку. А следом хозяин квартиры попросил свою сожительницу убраться. Выдворяли с милицией.

И снова по старому адресу покатилась развеселая жизнь...

Нынче у нас модно во всем обвинять государство. Дескать, у людей нет работы, они брошены на произвол судьбы. При этом одни упираются рогом, трудятся до седьмого пота, другие порхают по жизни бабочками в поисках легкой наживы. Почему мы должны их жалеть? Как можно подавать милостыню человеку, который только прикидывается убогим?

РУССКИЙ ХАРАКТЕР

Он живет на опушке Тамузловского леса, но самого леса вот уже почти 60 лет не видит. Он даже не может пойти за речку и потрогать стволы деревьев руками - у него нет рук, одни обрубки. Но он живет и не падает духом. И лес слушает. Во все времена года он разный. Как только во дворе весело зачирикают воробьи и оживятся синички, а с крыш побежит веселая капель - значит, пришла весна. Но вот кончается слякотное время, теплый ветерок сушит дорожки, и он идет к речке слушать пение лесных птиц. О, как они стараются, как поют, радуясь пробуждению природы! Будто знают - эти песни нужны ему. Они дают ему жизненную энергию. В апреле прилетают скворцы и весело щебечут на задворках, а позднее, уже в мае, когда зацветает калина, с вечера до самого утра затягивают свои неповторимые трели соловьи. А еще весну он определяет по запахам цветущих садов и палисадников. Летом и осенью запахи совсем другие. Осень - время багрянца и позолоты, но он этого не видит. Осень он определяет по шелесту падающих листьев, по журавлиному курлыканью. А когда после долгих дождей и ненастий, после сильных холодных ветров вдруг станет тихо-тихо - жди снега. Вообще, шумы и звуки сельской глубинки - это целый мир, и в нем живет Петр Денисович Головин, человек с биографией фронтовика, имеющий доброе и отзывчивое сердце.

Восьмого мая 1944 года немецкая противопехотная мина с деревянным корпусом вычеркнула его из списка живых, лишила рук, зрения, серьезно повредила ногу. А он живет наперекор судьбе. Не потерялся, не упал духом, без претензий к власти, без обиды на весь белый свет. Он живет и работает в меру своих сил и возможностей. Я понимаю, за это у нас орденов не дают, не славословят прилюдно. Не окружают всеобщим вниманием и заботой. А жаль. Петр Денисович и его жена, Мария Степановна, достойны награды самой высокой пробы. Для них, будь на то моя власть, я бы учредил особый орден - за мужество в мирной жизни, за высокое чувство ответственности перед людьми и обществом. Я бы добился, чтобы каждый школьник знал историю жизни семьи Головиных и делал для себя вывод: безвыходных ситуаций не бывает.

История жизни Петра Денисовича Головина неразрывно связана с Тамузлами. После окончания гражданской войны в большом имении Тимофея Есаулова, сбежавшего от советской власти неизвестно куда, обосновалась коммуна имени Михаила Фрунзе. Был здесь в основном обездоленный люд. Они пригласили в свою компанию и зажиточного крестьянина Дениса Головина - за его умение мастерски валять валенки. Позже на месте коммуны образовался колхоз имени Фрунзе. Перед войной, будучи подростками, встали на колхозную дорожку сыновья Дениса - Петр и Николай. После освобождения села Александровского от немцев Петра Головина, которому еще не исполнилось и восемнадцати лет, призвали в армию. Так случилось, что все его одногодки попали в Иран, а он в составе стрелковой дивизии - в камыши под кубанским городком Темрюк. Саперный батальон, взвод разведки. На войне взрослеют быстро. Мастерство армейской науки впитывают как губка. А иначе долго не навоюешь. Целый год Петр Денисович, что называется, играл со смертью в кошки-мышки. Участвовал во многих переделках, с болью в сердце переживал смерть боевых товарищей. С тяжелыми боями шли по Кубани, Ростовской области, а потом и по Украине. Зима с 1943 на 1944 год застала дивизию в Крыму, у Турецкого вала. В их части было много бывалых, умудренных жизненным опытом воинов. Но восемнадцатилетний парнишка сумел отличиться и заработать за ратные дела два боевых ордена: Красного Знамени и Отечественной войны.

Фронтовики помнят: весна сорок четвертого была какая-то круженая. То метель, то оттепель. На севере, в Белоруссии, вовсю кипели жестокие бои, по Украине наши войска двигались к Карпатам, а тут, на юге, все застопорилось. В Крыму в марте выпал метровой толщины снег. Да и морозы дали о себе знать. Так что до начала активных боевых действий у обеих воюющих сторон были потери. Приказ о наступлении пришел, когда подсохли дороги. Труднее всего было саперам. Попробуй найди фугас или мину, если ставили их еще осенью, до снега, или во время оттепелей, до дождей. А тут командование подгоняет: быстрей, быстрей. Общая нервозность. Наступление это случилось 8 мая 1944 года, ровно за год до Победы. Надо было провести разминирование широких коридоров для крупномасштабного наступления по всему фронту. Первыми, сразу после полуночи вышли на позиции саперы и разведчики. Свои сюрпризы сняли еще накануне, а вот в поисках немецких нужно было обследовать каждый метр. На принятие решений - секунды, враг не ждет, а поливает тебя свинцовым дождем. Петр Денисович легко управился с двумя немецкими противопехотками. Их было видно по осевшей земле. А вот эта, роковая, ничем себя не выдавала: малоприметный бугорок, внешний корпус из дерева. Такую и днем разглядеть трудно, а ночью и подавно. Природная сметка, боевой опыт подсказывали - сюрприз где-то рядом. И все же, когда острый штык-нож воткнулся во что-то деревянное, для принятия решения оставалось полсекунды. Что-либо сделать за это время практически невозможно. Взрыв - и провал в пустоту...

Сознание вернулось к нему через трое суток. В общей суматохе наступления на искореженное тело поначалу не обратили внимания. Его положили вместе с убитыми. Потом один из санитаров негромко произнес:

- Смотри-ка, этот кажется живой, дышит...

Так началась у Петра Денисовича Головина долгая дорога к выздоровлению и возвращению домой. В Москве, в Институте глазной хирургии, сказали, что зрение восстановить невозможно. С руками было ясно с самого начала - ампутировали в локтевых суставах. А ногу подлечили.

Осознание невосполнимой потери пришло не сразу. Когда саднили и заживали раны на руках, он думал о брате Николае и друге детства Володе Чемеркине. Оба они с тяжелыми увечьями уже вернулись домой. Об этом ему написал отец.

- Как они там, как будут жить дальше с такими ранами? - задавал он себе один и тот же вопрос.

Но вот сняли бинты с его сильно укороченных рук, нога перестала беспокоить, тело окрепло, и на первый план вышли обыкновенные бытовые проблемы. Одеться, поесть, выйти на прогулку, даже справить малую нужду он не мог без посторонней помощи. Такая ситуация выведет из равновесия кого угодно, даже очень сильного человека. В минуты слабости, в минуты отчаяния желал Петр Денисович только одного - скорее уйти из жизни. Он думал о том, как это сделать, но каждый раз, как заноза, впивалась в его сознание мысль о земляках, о трудностях, которые им приходится переживать. Удерживало от опрометчивого шага и еще одно непревзойденное лекарство - солдатское братство. Рядом были такие же обездоленные, потерявшие самое ценное, что есть у живущего человека, - зрение. Нехитрые разговоры о житье-бытье, воспоминания о довоенной, теперь уже сказочной жизни, дружеские откровения помогли ему обрести смысл жизни, и мысли о самоубийстве уже никогда не возвращались к нему.

С тяжелым сердцем весной 45-го, уже после Победы, шел Денис Головин к председателю колхоза - просить быков для поездки в Минводы на железнодорожный вокзал. Накануне получили телеграмму, где говорилось о времени приезда. О постигшей его сына трагедии он уже знал и сильно волновался. Какое это испытание для отца - увидеть своего ребенка искалеченным. Он даже в мыслях не допускал сдать раненого в специнтернат и готовился, как мог, утешать сына. Вышло наоборот. Сын утешал отца и призывал крепиться. Дома Петра Денисовича окружили заботой и вниманием. А он злился и пытался все делать сам.

После войны в Тамузлах, да и по всей стране, много и, на первый взгляд, беспричинно пили. Что поделаешь, не было тогда психоаналитиков, реабилитационных центров, и каждый выкарабкивался как мог. Вот и топили люди в вине горечь утраты, воспоминания о пережитом, душевные и физические раны. В семье Головиных все было по-другому. Напряженный физический труд днем, а вечером долгие душевные беседы без выпивки, чтение вслух хороших и любимых книг, помощь и поддержка друг друга в трудную минуту. В этой атмосфере Петр Денисович еще сильней воспрял духом и не считал свою жизнь потерянной. А потом в его жизни появилась Маша, Мария Степановна Сергиенко. По характеру ранения ему полагалась няня. Поначалу ее заменяли мама и другие родственники. Но у каждого были свои заботы и дела. Военкомат предложил в качестве няни молодую девушку. Дома согласились. Маша была родом из села Северного. Ничего необычного в ее желании не было. Надо вспомнить атмосферу, в которой жила страна в первые послевоенные годы. В обществе царил всеобщий подъем. Юноши брались за любое дело, охотно шли в армию, восстанавливали разрушенное хозяйство. Девушки работали бок о бок с ними на всех трудных участках. Но был еще один, так сказать, девичий порыв, о котором тогдашняя советская пресса почему-то умалчивала. После войны в госпиталях, в разных спецбольницах, в интернатах оставалось много тяжелораненых, изувеченных войной солдат. Некоторые в инвалидных колясках раскатывали по улицам городов и сел. Особенно много калек и увечных было на вокзалах и рынках. Видя боль и страдание недавних защитников Родины, молодые девушки после медучилищ и просто так шли в разные учреждения ухаживать за ранеными, чтобы облегчить их жизнь, своим душевным теплом согреть их отчаявшиеся души.

Маша Сергиенко была из той когорты молодых девушек, она решила ухаживать за увечным солдатом Петром Головиным. Очень скоро молодые люди сблизились, подружились, а потом и полюбили друг друга. В 1949 году сыграли скромную свадьбу. Через год у них родился сын Анатолий. Петр Денисович не сидел сложа руки, не скулил, не искал себе друзей-собутыльников. Брался за все, что можно было делать в его положении. Во-первых, научился сам себя обслуживать, нянчил сына, носил дрова для печки, открывал дверь в курятник и управлял пернатым хозяйством.

Через несколько лет семья решила построить новый, более просторный дом. Колхоз, а председателем был тогда Василий Егорович Решетов, поставил стены, крышу, а остальное делали сами. Петр Денисович трудился вместе со всеми. Носил на культяпках воду из речки, месил глину для мазки, подавал, подносил что просили, да еще балагурил, подгонял работающих. Окружающие удивлялись: сколько в нем силы, жизненной энергии. Тот новый дом для большой семьи Головиных был все-таки тесноват. Они уже тогда думали, как бы его расширить. Но средств не было. Жили, как и все, бедно, хотя работали не покладая рук от зари до зари. Осуществили задуманное уже после смерти отца Дениса Ефимовича, в 1973 году. К тому времени у брата Николая была своя семья, и он жил отдельно. Вышла замуж и покинула отчий дом сестра Анна. Главой семьи стал Петр Денисович. Но это как посмотреть. Он и раньше был за главного. Трезво мыслил, детально все просчитывал. Был такой случай. Еще при Сталине. Как-то их корова зашла в чужой двор и стала есть сложенную в стог кукурузянь. Выбежала хозяйка, ударила ее палкой, да, видно, крепко. Корова сдохла. Судились. Присудили той хозяйке отдать Головиным телку. Отдала. А потом начала мстить. Как-то Денис Ефимович нарубил за речкой хворосту и сплел забор, чтоб куры в огород не ходили. Она это увидела и доложила леснику Петру Сапожкову. Тот прибежал, увидел забор и закричал: «Лес воруем, заборы строим! Составлю акт!» - и убежал. Сам-то он был неграмотным, писать и читать не умел. Пошел к другому леснику, Ивану Петряеву.

А Денис Ефимович сокрушается:

- Будь ты неладна, что я наделал. Теперь вот выпишут штраф.

Тут во двор вышел Петр Денисович:

- А ну, батя, не вешай нос, быстро подрубывайте колья и несите с Николаем этот забор в лес, а ты, Анка, - обращается он к сестре, - бери метлу и размети все как следует.

Когда пришли лесники, забора и в помине не было. Осмотрел двор Иван Петряев и говорит своему напарнику:

- Тебе, наверное, спьяну все привиделось.

И ушли они ни с чем. После уже, через несколько лет, Петряев спрашивал у Петра Денисовича:

- Как же это вы за полчаса все убрали?

- А я, когда лежал в госпитале в Москве, слышал такую историю. Одного директора фабрики в войну одновременно наградили и наказали. Была у них на фабрике очень высокая труба. Налетели немецкие самолеты-разведчики, стали кружить вокруг. Потом улетели. А директор дает команду: разобрать трубу. Быстро раскидали ее, а когда прилетели бомбардировщики, приметного ориентира не нашли и побросали бомбы куда попало.

Собеседники посмеялись и разошлись.

Но больше всего Петру Денисовичу и его близким досаждало ежегодное медицинское переосвидетельствование. Как будто выжженные глаза за год могли восстановиться, а оторванные руки - отрасти. Это унижало, оскорбляло до глубины души. Толкаться в очередях, демонстрировать свои увечья было пыткой. Сколько независимых, гордых и отважных фронтовиков сломалось от этих комиссий. С болью в сердце ходил на них Петр Денисович. И неизвестно, как бы в дальнейшем сложилась его судьба, не будь у него ангела-хранителя в лице Марии Степановны. Она не только его глаза и руки, но и тонкий психолог, добрый и чуткий человек. Она ладила со всеми родственниками Петра Денисовича, бралась за любую домашнюю работу. Да еще четверть века трудилась на колхозных полях. Есть у этой женщины какая-то внутренняя сила. Я бы не сказал, что Мария Степановна, как некрасовская героиня, «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Нет, я бы сравнил ее с той былинкой, которая от сильного ветра гнется, но не ломается. Она познала любовь, испытала счастье материнства, через ее заботливые руки прошли внуки. А их у нее с Петром Денисовичем трое. Все уже выросли, создали свои семьи. Есть и правнуки. Не каждая женщина способна, как Мария Степановна, выдержать все выпавшие на ее долю испытания.

Несколько лет назад в «Комсомольской правде» я прочел статью о том, как молодой литовский охранник, обезвреживая заминированный автомобиль, взорвался. Потерял зрение и руки. Через год от него сбежала жена, отвернулись некоторые друзья, он запил, стал терять человеческий облик. В той статье «комсомолка» писала, как из Германии в Литву приехал, чтобы поддержать товарища по несчастью, солдат вермахта, сапер, потерявший на Восточном фронте глаза и руки, но не утративший бодрости духа и желания жить. Эту историю из газеты я рассказал Петру Денисовичу. Он долго молчал, потом сказал, что хотел бы встретиться с немцем. «Наверное, мы шли по жизни после ранений одними и теми же дорогами...»

Я не знаю, как выживал, как не потерял за долгие годы интерес к жизни тот немецкий сапер, что стоял рядом с ним. Но жизнь Петра Денисовича последние двадцать пять лет проходила у меня на глазах. Раньше, когда я работал в «районке», сталкивался с ним каждый день в автобусе. Он ездил в центр села в Общество слепых. Петр Денисович был членом бюро этой общественной организации, заместителем председателя. Рассудительный и ясномыслящий, он всегда мог дать товарищу дельный совет, помочь, поддержать в трудную минуту. В обществе его ценили и уважали.

А вообще, по жизни Петр Денисович - приятный и добрый собеседник, любит и почитает музыку, особенно русскую, напевную. Наперечет знал, да и сейчас помнит более двух десятков старых русских певцов. В молодости, после войны, он и сам пел. Бывало, вместе с друзьями, Михаилом Глушковым и Федором Корнеевым, затянут какую-нибудь мелодию, даже на колхозном полевом стане слышно, а это больше трех километров. Но более всего удивлял и удивляет он окружающих способностью запоминать цифры. Много лет подряд летними вечерами возле их дома собиралась компания поиграть в лото. Как всегда, разговаривают о чем-то, обсуждают новости, кто-то затевается упустить игру, не накроет кукурузным зернышком цифру, а он напоминает: «Анна, у тебя уже квартира!» Помнит Петр Денисович расположение цифр всех 24 карт. А телефонный номер - стоит только ему раз услышать. Он постоянно слушает радио, в курсе всех событий. Вечерами вместе с Марией Степановной садится у телевизора посмотреть и послушать любимые сериалы. Иногда она ему подсказывает, а так, в основном, понимает сам.

Недалеко от Головиных живет бобылем Алексей Вургунов. По годам он лет на десять моложе их сына Анатолия, а по внешнему виду - на столько же старше. Про него говорят: руки, ноги на месте, а душа в стакане. Десять лет назад Алексей, тогда еще старший лейтенант Российской Армии, побывал на маленькой, никому не известной войне между осетинами и ингушами. Там он командовал взводом солдат, побывал в разных переделках, насмотрелся всякого. А после - запил. Потерял семью, его выгнали из армии. Вернулся домой. Но в мирной жизни себя не нашел. Пил беспробудно. Несколько раз Петр Денисович пытался его вразумить, да напрасно. Он не внемлет ничьим советам. Петр Денисович говорит, что это надо было сделать сразу после «горячей точки».

В своей жизни ни Петр Денисович, ни его жена, Мария Степановна, не видят ничего героического. Живут по-деревенски просто. Чем могут, помогают внукам. Держат небольшое хозяйство, обрабатывают огород. Пенсии у них маленькие. У Марии Степановны - колхозная минималка, а у Петра Денисовича, хоть он и участник Великой Отечественной войны, имеет боевые ордена, инвалид первой группы, - всего 1600 рублей. Но они не ропщут и на власть не в обиде. А я думаю: вот он - настоящий русский характер. Никакая сила не выбьет его из седла, никакие катаклизмы не опустят на дно жизни. Все мы грешны. Все мы передаем слухи, сплетничаем, злословим. Но я никогда не видел, чтобы этим занимался Петр Денисович, и никто из селян никогда не говорил о нем ни одного плохого слова. По крайней мере, я не слышал.

По Солженицыну, в каждой деревне свой праведник. На него смотрят, по нему равняются, у него учатся жить другие. Так было изначально, так есть сейчас, так будет всегда в русской деревне. Тут презирают пьяниц, не любят рвачей и куркулей, с грустью смотрят на заезжих толстосумов. В нашем закоулке много честных и порядочных людей, жить по совести для них - не бравада, не пустой звук. По старой крестьянской привычке они встают до рассвета и работают дотемна. Молодые - в местном колхозе «Колос» или где-нибудь у себя в саду, на огороде. Хороших людей много, а праведник один - Петр Денисович Головин.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.