Моросью день наполнился. Серый цвет выполз отовсюду и покрыл тротуары, дома, деревья. Даже молодая травка, которая ещё утром радовала глаз своей изумрудной зеленью, словно бы пожухла, слилась с повлажневшей землёй.

Василий Петрович, тяжело опираясь на старую, потёртую трость, брёл по разбитому тротуару, старательно обходя многочисленные лужи. Высокий и худой, он ссутулился и, поёживаясь от всюду проникающей сырости, монотонно бурчал себе под нос:

- Вот ведь как не заладилось… А с утра вёдро было. Припекало даже. Зачем отказался от машины!? Сейчас бы уже дома был. Ишь, погулять ему захотелось… Ну, вот и гуляй по лужам. А в девяносто лет много ли нагуляешь.

Василий Петрович лукавил. Ему действительно месяц назад стукнуло девяносто, но был он ещё крепок и даже самостоятельно обихаживал свой небольшой огород и дачу, на которую добирался на стареньком мотоцикле с коляской на удивление всем соседям.

Сейчас он возвращался из райвоенкомата с чествования ветеранов войны - приближался очередной День Победы.

- Хорошо поздравили, - продолжил старик своё бормотание. - На подарки не поскупились, стол богатый был. Ешь-пей - не хочу. Пить-то я и по молодости не охочим был, а нынче-то и вовсе не до питья. Но закусил с удовольствием. - Василий Петрович улыбнулся, вспомнив праздничный стол.

Вот и родной дом показался. Старик не спеша перешёл тихую пустынную улицу, открыл ключом калитку и вошёл во двор.

Сразу чувствовалось, что в доме крепкий хозяин. Двор был чисто выметен, всё находилось на своих местах, везде был порядок.

Василий Петрович поднялся на крытое крыльцо, снял плащ, и сверкнули в тусклом свете моросного дня многочисленные боевые награды. Звякнув ими, старик сел на лавку, опёрся обеими руками на трость и задумался.

Мысли перескакивали с одного на другое, но больше думалось о давнем военном прошлом, как и всегда в первые майские дни. Вспоминались лица солдат, с которыми прошёл от Новороссийска до Вены. Лица были молодыми, как в том суровом сорок четвёртом. А ещё вспоминался вой мин. Он часто ему вспоминался...

Это было его крещение войной. Их рота угодила под миномётный обстрел. Тогда он и ощутил ужас от бесконечных взрывов, воя мин и свиста осколков. И даже много лет спустя, случалось, снился ему этот обстрел, и вскакивал он, обливаясь потом и пугая стоном своим спавшую рядом жену.

Казалось, что каждый сантиметр земли вокруг него пронизан осколками смертоносной стали. Молодой, необстрелянный рядовой, он вжался тогда в мелкую ложбинку недалеко от дороги и во всю мощь своего голоса почему-то кричал: «Ура-а-а!!»

Когда разрывы мин ушли дальше, вглубь наших войск, он огляделся. Недалеко от него лежал Михаил - боец его взвода. Лежал как-то неестественно изогнувшись и то-ли стонал, то-ли причитал.

Василий подполз и тронул Михаила за плечо. Тот повернул к нему лицо, поразившее бледностью, выражением боли, и пробормотал, одновременно и хихикая, и всхлипывая:

- Как же это, Вась? Я лежу, а они стоят. Слышь, я лежу, а они стоят! - И он скосил глаза на свои ноги.

Василий глянул и охнул: сапоги Михаила ровно стояли, как на плацу, а сам он лежал навзничь. Земля вокруг сапог приняла багровый оттенок. Такого же цвета стали и брюки раненого.

- Васёк! Что там? Чего это они стоят, а я лежу? Как это так, а, Вася?

А Вася уже видел торчащие сквозь ткань брюк кроваво-грязные осколки костей, видел сочащуюся по голенищам кровь…

Он сорвал со спины вещмешок, достал новую портянку и, разорвав её пополам, сделал жгуты и стал изо всех сил стягивать их под самыми коленями Михаила. Вроде бы кровь поутихла. Василий привстал и крикнул:

- Санитара сюда! Раненый здесь!

Потом, подложив свой вещмешок Мишке под голову, он сел рядом и стал гладить его по голове, приговаривая сквозь подступавшие к горлу слёзы:

- Сейчас, Миш, сейчас. Санитары у нас быстрые. Они тебя живо в медсанбат доставят. А там-то всё хорошо будет. Вот увидишь, ещё в футбол с тобой играть будем...

Василий Петрович глубоко вздохнул и смахнул со щеки слезинку. Теперь, с высоты своих девяти десятков, он по особому остро понимал чувство отчаянья и страха, охватившие тогда молоденького паренька Мишку, бесконечно повторявшего с дрожью в голосе: «Чего это они стоят, а я лежу?!»

Старик улыбнулся и опять забормотал себе под нос:

- А ведь повезло Мишке. Ой как повезло! Ведь всё, как я ему сказал, так и вышло. Не стал хирург парня ног лишать. Сказал, что какой-то там пучок вен или нервов целым остался, можно попробовать сохранить ноги. И ведь прижились же! Правда, в футбол играть уже не мог, хромал сильно, но на своих двоих всю жизнь протопал.

...Не любил Василий Петрович, когда просили рассказать, что из фронтовой жизни запомнилось больше всего. Не потому, что рассказать было нечего, а потому, что ничего нельзя выделять. Война - это одна сплошная тяжёлая и опасная дорога. Шутка ли сказать: пешком протопать через три страны. И не просто прошагать, а проползти, пробежать, всё время слыша посвист пуль или осколков, прячась от взрывов, от снайперов… Да мало ли от чего! А сколько земли перекопать-то пришлось! В мирной жизни никогда бы столько не прорыл траншей, землянок, не построил столько блиндажей. Тяжёлый труд, вот что такое война.

Василий Петрович вспомнил, как сегодня он всех рассмешил, когда на этот вопрос ответил:

- Больше всего запомнились свиньи в Румынии. - И на недоумённые взгляды добавил: - Представляете, зашли на одну ферму, а там большущий хлев. Таких свиней я сроду не видел. Ростом что твой телёнок, жирные такие, что чуть шкура не лопается. И весом явно больше полутонны. Мы всё удивлялись: почему у нас никогда таких не было?

Покачал головой.

- Многого насмотрелись… В той же Румынии винные погреба - целый посёлок под землёй. Там румыны на велосипедах ездили. Во какие подвалы знатные! Но главное, чему до сих пор поражаюсь, так это порядок. И как это они умудряются: на улицах ни сориночки, все дороги чистые, без колдобин, деревья ли, кусты ли - всё пострижено, прибрано, газоны ровные, как под гребёнку выкошены. А как в Вену пришли, так и вообще рты пораскрывали. Словно и не было никакой войны. Все дома целые, рестораны там всякие работают, огни по ночам светятся. Люди ходят спокойно, улыбаются нам, руками машут. Но не так, как в наших освобождённых городах. Там, когда входили, бабы со слезами на шею бросались. Нет. Эти так, будто для порядка, и только. Вот и выходит, что война больше всего нас разорила. Уже скоро век, как плачем по погибшим, и долго плакать ещё будем. Горькая это память, но нужная. Ох как нужная.

Василий Петрович, опираясь на трость, встал, подхватил плащ и, оглядев хозяйским взором свой двор, вошёл в избу.

/Подарок         

- Послушайте, молодой человек, что будет говорить вам старый еврей. Положите эту вещь откуда вы её взяли. Она не для вас. Старый Сёма сразу увидел на вашем лице образованность, и его чувствительная душа не может допустить, чтобы вы ушли из лавки с обманутыми надеждами. И хотя моя Роза, пусть она будет здорова, снова скажет: «Сёма, ты разоряешь нас всех, и детям скоро нечего будет есть», вам, молодой человек, я очень даже не посоветую это приобрести. Сёма умеет видеть внутрь человека, и он знает, что сделает вас счастливым.

Щупленький антиквар в чёрной кипе на длинных седых волосах и круглых очках в тонкой оправе, непонятно как державшихся на его крупном пористом носу, сопровождал свою речь непрерывным жестикулированием, отчего его затёртый жилет постоянно горбился на спине.

Алексей решил посвятить всю вторую половину дня поиском подарка для своей девушки, и эта антикварная лавка была уже далеко не первым заведением, куда он заходил. Хотя финансовая сторона его совсем не волновала,  выбор подарка был для Алексея процессом мучительным, поэтому он терпеливо слушал хозяина лавки, надеясь, что тот предложит что-либо подходящее.

- Как только Сёма увидел ваш скучающий взгляд, - продолжал старик, - то сразу понял: этот милейший молодой человек ищет достойный подарок для своей Суламифь. Это не важно, какие буквы составляют её имя. Когда женщина любит и любима - она Суламифь. И не спорьте со старым евреем - во первых, это бесполезно, а во вторых - я всё равно прав. Когда Сёма, тогда ещё молодой и кудрявый, увидел впервые свою Розу, в его душе зазвучала песнь Соломона. Роза это поняла. И вот уже сорок шесть лет она объясняет мне, как горько я обманул её надежды. Но вы-таки понимаете меня - это лишь вечная женская игра.

Старый Сёма нырнул под прилавок, но вскоре вынырнул оттуда с большой коробкой в руках. Глянув на Алексея поверх очков, он заговорщицки подмигнул ему и продолжил свой монолог.

- Если вы не признаете это за шедевр, у Сёмы навсегда разобьётся сердце и его многочисленные дети будут безутешно рыдать над телом отца. Эта вещица ждала именно вас, и пусть у меня в лавке погаснет свет, если это не так.

Свет в лавке не погас, что привело старого Сёму в восторг. Он радостно закивал и аккуратно вынул из коробки статуэтку.

Вещица действительно была замечательной. На небольшом каменном постаменте, изображающем прибрежные скалы, стояла стеклянная девушка, а у её ног поднималась такая же стеклянная волна с пенистой вершиной. Отблески неяркого света искрились в изгибах фигуры, придавая ей мистическое значение, создавали иллюзию живого тела, а набегающая волна грозила рассыпаться мириадами искристых брызг.

Алексей завороженно смотрел на статуэтку и уже находил в её лице схожесть черт с лицом своей избранницы.

Насладившись произведённым эффектом, хозяин вновь затараторил:

- Вам, молодой человек, конечно, интересно знать, откуда у старого еврея взялась такая красота - так я вам скажу. Сёма выложит вам всё, как на беседе у ребе. Этой красоте уже так много лет, что даже мой покойный папаша не застал её появление. Он ещё не нагибаясь ходил под стол, когда его дед привёз эту красавицу из Венеции. В своё время дед, конечно же с большим убытком для себя, её продал. Но до самой своей кончины со слезами вспоминал этот чудный образ. Вы, молодой человек, можете сказать: «Фи, старый Сёма сочиняет сказку, чтобы подороже продать  вещицу». Таки нет, молодой человек. Вы ещё не знаете, но жизнь, пусть она не кончается, такие сказки нам преподносит... Так вот, тот, кто приобрёл эту красоту, вскоре проигрался, и уже мой отец выкупил фигурку, опять же в убыток себе. Но сердце еврея так неравнодушно к красоте и ради неё готово на любые убытки. А потом пришёл режим, людям стало не до стеклянных девушек. Иногда отец вынимал её из коробки, и мы все любовались игрой света на её теле, так же как ваши глаза любуются ею сейчас. Я не буду вам рассказывать, как мы жили при режиме. Давно ведь известно, что еврей никогда и нигде не живёт хорошо. Он просто живёт или нет. Мы жили. Признаюсь, что ещё раз красавица эта покидала нас, но новый хозяин решил обосноваться на Земле обетованной, а эту даму не разрешили вывезти. Так она опять вернулась в семью. Когда мы вновь решили выставить нашу драгоценную на продажу, Роза неделю рыдала, а я почти что умер. Моё сердце страдало и отказывалось качать мою кровь. Но если еврей не продаёт товар, он или не еврей, или уже умер. Старый Сёма решил, что умирать ещё рано, и вот вы любуетесь этим чудом.

Всё это время Алексей молчал, действительно любуясь стеклянной девушкой. Сёма понял, что наступил решающий момент:

- Вот только не портите святые мгновения, молодой человек. Не спрашивайте старого и больного человека о цене. Сколько бы я вам ни назвал, это всё равно будет мало для такого шедевра. Давайте молча полюбуемся на неё.

Однако сам антиквар молчать не собирался.

- Давайте, молодой человек, сделаем так: я напишу вам цену на бумажке, а вы будете любоваться девушкой и думать.

Старый еврей вытащил из ящика стола клочок бумаги и, что-то написав на нём, отдал Алексею. Тот мельком взглянул на цифру.

То, что статуэтка явно не дешёвая, Алексей не сомневался, но написанная сумма была на порядок выше, чем он предполагал. Его брови удивлённо поползли вверх.

- Да-да-да! И поверьте, юноша, старому еврею, это себе в убыток. Но если уж Сёме кто-то понравился, вот как вы, он готов разориться, лишь бы угодить клиенту. Вы ещё не знаете, сколько вполне справедливых упрёков моя Роза, пусть она не болеет, обрушит сегодня на мою голову. Но мне не привыкать. Сердце старого еврея будет радоваться, представляя, как вы любуетесь его красавицей. Кстати, вот просто чудесный опаловый гарнитур для вашей девушки. Это будет подарок от старого Сёмы. Вы ведь не расстанетесь с нашей стеклянной богиней? Доброе еврейское сердце почему-то мне подсказывает, что так оно и будет.

Алексей улыбнулся и согласно кивнул...