:: ЮЖНАЯ ЗВЕЗДА - Литературный журнал ::

Перемены в жизни - дело обычное. Все что-нибудь меняют. Когда-то и что-то меняется естественно, не принося с собой неудобств, и не требует в этой связи особого прилаживания. А когда-то необходимо приспосабливаться и даже перестраивать свою психику и образ мыслей, чтобы врасти в новые обстоятельства, возникшие вдруг. В таком положении чаще всего оказываются люди, меняющие свое жилье в городе или страну проживания, а соответственно, и привычки, знакомых и даже отчасти образ мышления. Рассудите: мало того, вы сменили привычную обстановку в квартире, саму квартиру, так вы еще поменяли соседей - таких ужасных при вашей тогдашней жизни и таких желанных в теперешней, ввиду того, что новые оказались гораздо невыносимей прежних. Как все-таки неоспорима истина: все познается в сравнении, а ценится на расстоянии!

Лично у меня все складывается именно так. Я веду бродячий образ жизни, и никакие уговоры родственников и друзей, аргументированные доводы приятелей и злопыхателей не могут изменить ни мой ритм жизни, ни мое понимание жизни как таковой. Все дело в моей профессии. Я - артист, музыкант. Репетиции, гастроли, выступления и все, что находится за этой запретной для слушателей границей (банкеты, раздача автографов далеко за полночь и всякие мелочи, вытекающие сами собой из сказанного выше), - это лишь маленькая часть того, что бывает с артистами на самом деле. Бывает, да и на здоровье, лишь бы жены не знали, как это самое здоровье дорого артистам обходится, да и стоит недешево.

Также случаются перемены, которых не ждешь и даже не предполагаешь о возможности их появления. Кажется, что они случились спонтанно, но спустя время убеждаешься в том, что все в нашем хаотичном мире закономерно и крайне необходимо находиться в нужном месте в нужное время.

Но конкретно об этом чуть позже и подробней.

Всем артистам приходится время от времени изменять свои жизненные условия. Это связано с их уровнем, с финансовыми возможностями и с апломбом. Апломб, или звездность, - это лишь внутреннее состояние творящего какое-то добро на эстраде. Все, не достигшие даже нижней планки в искусстве, не окончив музыкальной школы по какому-нибудь инструменту, уже хотят видеть себя в телевизоре. Но эти преамбулы годятся для начинающих, еще не хвативших с лихвой всей прелести подноготной шоу-жизни, каковой она является. Они видят лишь блестящую, шелестящую обертку той конфеты, которую им, скорее всего, никогда не откусить.

Совершенно обосновано перемещение людей вне зависимости от их профессиональных наклонностей. Вполне нормально, когда паломники от искусства приезжают покорять столицу. Естественно, что первое место их проживания - это Курский вокзал, ибо в основном прут с юга нашей державы. Иногда, кому повезет, есть возможность поменять место проживания на Казанский, но это в случае, если удастся порешать задачи с местной мафией, облаченной в форму сотрудников полиции. Это сделать не просто - тарифы значительные, а приехавшие подминать под себя столицу таких цен не могли себе даже представить в своей провинции, где все гораздо дешевле и прозаичней.

Мне же, прошедшему весь вокзальный маршрут, но удосужившемуся приобрести на этом пути кое-какие знакомства, посчастливилось внедриться вполне официальным путем, через женитьбу на местной распорядительнице организации ночного досуга приезжего населения, в квартиру коммунального значения, где уютно расположились еще шесть семей. Это уже была первая победа, и жизнь постепенно стала прогибаться под меня!

В супружестве до поры я не чувствовал каких бы то ни было неудобств. Мой день был расписан, словно у зубного врача. Это поиски композиторов, аранжировщиков и продюсеров, которые, как назло, от меня прятались. Вероятно, моя слава шла далеко впереди, и они просто боялись встречи со мной, просто не были готовы. Я снисходительно прощал им эту слабость и особо не напирал, тем более что моя типа супруга работала в основном ночью, когда я набирал энергию для следующего дня покорения вселенского искусства.

Но однажды у нее выдался легкий денек, вернее, ночка и она заявилась домой гораздо раньше намеченного часа. Смекнув, что запоздавшая брачная ночь неизбежна, я попытался сделаться очень больным, но эту уловку они в своей столице давно прошли, и мне пришлось иметь бледный вид! За остаток той ночи я много передумал о спасении жизни в предложенных обстоятельствах.

В воспаленном мозгу мысли мои в скором времени обрели стройность и избрали нужный курс. Живя в столице довольно долго, чтобы кое-что понять в столичных взаимоотношениях между людьми и напитаться наглостью и жесткостью относительно бытовых взаимоотношений, я рассудил, что раз у меня есть регистрация на проживание, значит, у меня есть кое-какие права. Жалкие, конечно же, но все-таки есть. Мои родители - очень достойные и мудрые люди - с детства учили меня при любой возможности, даже когда это и не особенно нужно, оставаться порядочным человеком и не причинять неудобств и лишений другим особям. Интеллигенты, одним словом, жившие пережитками царизма. Вспомнив об этом, я принял единственно правильное решение: не лишать моей «молодой» жены ее жилплощади, но все-таки потребовать на правах законного супруга - это чтоб окончательно раствориться во вселенной - небольшую денежную компенсацию для приобретения конурки на столичных высылках, где-то близко к Сибирскому тракту, по которому прошли все каторжане Российской империи, радетели за лучшую жизнь человечества.

- Не даждёсси, - воскликнула пассия настолько тихо, что соседи пригрозили вызвать участкового. - К тебе, паскудник, с открытым сердцем, а ты…

Дальше ее выражений даже бумага не стерпит. Так неудачно закончилась первая попытка, но я обладал настойчивостью и прочувствовал, что не все кончено. И не ошибся!

Мне частенько везло. Не то чтобы я был счастливчиком полным, когда утром проснулся - и уже везет. Нет. Я везунчик периодический, но уж ежели повезло, так ощутимо. Между прочим, ощущение и обладание таким не чрезмерным счастьем имеет более живописную окраску и придает жизни больше остроты, чем каждодневное вкушение деликатесных блюд.

Большая удача в карьере музыканта, будь он исполнитель или певец, - это когда его приглашают спеть на элитных пьянках или участвовать в большом концерте, где, словно в сборной солянке, всего много, но, кроме спасения от похмелья, удовольствие кратковременное. Вскоре меня пригласили поработать именно в такой «солянке» ко дню основания некой организации, которая следила и курировала деятельность всех других организаций в нашей стране. Я принял приглашение (или приказ на участие!) с трепетным чувством полного и глубочайшего удовлетворения, хотя к той организации не питал теплых чувств и в их рядах не состоял.

Концерт прошел с головокружительным успехом. После окончания мероприятия ко мне в гримерку постучали условным стуком, но я, не зная этого шифра и ожидая поклонниц, доверчиво воскликнул: «Войдите!» Вошли три искусствоведа, переодетые в штатское платье, но удостоверившись, что в моем помещении никакой угрозы нет, пропустили внутрь мощного человека, облаченного во все мыслимые регалии. С их приходом на маленьком столике гримуборной появилась бутылка коньяка и необходимая закуска, хотя я об этом не просил.

- Мне очень понравилось, как ты на сцене изображал. Проси обо всем что хочешь, только не выуживай секреты государства. Мне о них самому ничего неизвестно, - пошутил некто, облаченный в регалии, и в знак достоверности шутки громко рассмеялся. - Квартиру даже не проси. Знаю я вас, голожопых поработителей и переселенцев в первопрестольную. У вас одно на уме: свое жилье! Но если хоть что-то у тебя есть, улучшить условия помогу без разговоров. Взяток я, сам понимаешь, брать не могу, а поэтому все пройдет быстро и без проволочек.

Я покрылся испариной. Какие все-таки бдительные наши органы безопасной защиты! Лишь только возникает проблема у граждан страны с чем-нибудь - они уже тут как тут и всегда готовы бескорыстно прийти на помощь. Только не все граждане этой страны готовы в ответ сделать безвозмездно то же самое. Я оказался именно из числа тех граждан, которые не готовы оказывать им помощь, хотя и в целях обеспечения безопасности страны.

- Стучать отказываюсь, - тихо, но внятно пробурчал я, пряча глаза куда подальше.

- Да кому ты нужен, стукач долбанный! Ты слова-то в песне наврал безбожно, а важную информацию донести до оперативника и подавно не сможешь! У нас достаточно людей, радеющих за идею. Ты же дорог нам своим талантом.

Слова про мой талант он произнес с особой теплотой и надрывом в голосе. Тут я ощутил и даже почувствовал кожей, что настало то самое время, когда надлежит озвучить свою самую сокровенную мечту на сегодняшний день и обратиться с просьбой, которую можно произнести, может быть, только раз в жизни. Я набрал воздуха в легкие и прошептал:

- Прошу у вас помощи по улучшению моих жилищных условий и в расторжении брака с гражданкой, которая ведет не совсем праведный образ жизни, и профиль ее работы может привести к определенной утечке информации о жизни и деятельности простых граждан, способных созидать и радовать успехами страну, завещанную нам классиками марксизма-ленинизма.

Последние слова из прошлой жизни я произнес как в тумане. Но они не испортили общей картины.

- Ну вот. Умеешь ведь изъясняться понятно, когда захочешь. С этим я разберусь и помогу, а вот о дальнейшем твоем применении мы подумаем с высшим руководством. Будь умницей. С тобой свяжутся наши люди.

Он поднялся с кресла так же увесисто, как и садился, оправил парадную форму и ордена на ней и под четкий топот сопровождавших искусствоведов удалился.

Дальше все произошло, как в доброй сказке.

Через несколько дней на той же неделе раздался звонок. В телефонной трубке томный приветливый голос настоятельно рекомендовал мне завтра находиться дома в десять часов поутру. Вечером того же дня пришла не совсем пропетая песня моей семейной жизни и торжественно объявила, что со всеми моими просьбами и условиями была согласна давно. Но ввиду ее хронической занятости по устройству жизни граждан, прибывающих на Курский вокзал ночными поездами, совершенно не оставалось времени для решения моих маленьких проблем. Теперь же она с большой радостью все организует сама, и мне не придется тратить свое творческое время и деньги на такие глупости. Денег она еще даст мне с лихвой.

Вот что значит однажды и вовремя выступить на праздничном концерте ко дню образования нужной организации! Но это не всем дано. Не обольщайтесь!

В другую квартиру переезжать мне помогали уже четверо искусствоведов, также переодетых, но в форму грузчиков. Они молча и добросовестно выгрузили мое небольшое имущество и перенесли на второй этаж, аккуратно расставив по местам. Я все это время находился рядом и удостоверился, что никакой прослушки они не внедрили, хотя эту процедуру вполне могли проделать еще накануне переезда. Без лишних разговоров мои помощники быстро распрощались, отказавшись от традиционных ста граммов за успешное вливание в коллектив проживающих в квартире.

Квартира тоже коммунальная, но была гораздо лучше предыдущей и по месту расположения, и по количеству проживающих в ней семей. Кроме меня тут прекрасно уживалось всего шестеро и без детей. Дети - это прекрасно, это, безусловно, счастье, но с ними уж больно хлопотно.

Главенствовала на территории дома громкоголосая тетка внушительных габаритов. Звали ее Дорой Иосифовной, и стала главной она внезапно еще с незапамятных времен во время строительства дома. Здание строилось в середине 30-х годов прошлого столетия. Строилось долго, основательно, ибо должно было быть заселено сотрудниками НКВД и генералитетом армии. Но и возводился дом долго, и заселялся с трудом, так как получавшие ордера потенциальные жильцы в большинстве или были расстреляны, или отправлены в лагеря. Таким образом, Дора Иосифовна, невзирая на пятую графу, возглавила домовой комитет пусть не совсем праведным, то есть не демократическим путем но все же что-то получила в этой неустойчивой жизни, правда потеряла гораздо больше в той, закордонной.

Ее ближайшие родственники, очутившись на земле Исхода, перепутав с перепугу все страны и религии, по приезде первым делом открыли рядом с синагогой неприметную лавчонку по торговле салом. Реакция местного населения не заставила себя долго ждать. Оно обратилось с кляузой в Кнессет и сообщило о том, что посещаемость синагоги резко снизилась - в лавке очередь, а в храме никого! Всем оставшимся на чужбине близким родственникам (то есть оставшимся где бы то ни было) было предписано отказывать во въезде в прекрасную страну даже в гости. Дора Иосифовна, таким образом, чудом избежавшая массовой репатриации в государство Израиль, где нет никаких полезных ископаемых, но имеется бриллиантовая биржа и совсем неплохая контрразведка и внешняя разведка, была моральным и политическим градусником, регулирующим настроение и микроклимат в квартире. Ее мнение было непоколебимо, словно Берлинская стена до развала. Всех жильцов это устраивало, а меня и тем паче. Мною безукоризненно исполнялись все нормативы совместного проживания, такие как своевременная замена лампочек и уборка общественной площади согласно графику, который ежемесячно прикреплялся Дорой Иосифовной на видное место.

Сама Дора Иосифовна не была исконно русской москвичкой. Она родилась, спокойно себе росла и культурно развивалась в Одессе, пока не случилась революция и «жемчужина у моря» не забурлила революционным варевом, словно котел с хозяйственным мылом. Город переходил из рук в руки по несколько раз за день: то к румынам, то к белым, то к зеленым, то в мозолистые руки к большевикам. И лишь когда Котовский въехал на коне в оперный театр, чем очень удивил солистов оперы и балета, стало понятно, что советская власть пришла в город надолго. Музыканты в оркестровой яме сдуру заиграли «Боже, царя храни!», моментально подверглись репрессиям - были расстреляны на месте. Одесситы с воодушевлением встретили комиссаров и с вещами потянулись в порт для перемещения в другие места проживания. Дора Иосифовна же быстро смогла обрести революционное сознание и, обливаясь слезами, села в поезд до Москвы. Тут и задержалась…

Все было бы прекрасно, и жизнь радовала безмерно, но стена моей комнаты соприкасалась с соседним подъездом и с комнатой, в которой жил одинокий старичок, ветеран службы разведки, и был неприкасаемый. Он ежедневно, без перерыва, громко слушал и смотрел все мыслимые источники пропаганды. Опасаясь не услышать какую-то новую правительственную тайну, каждое утро в шесть часов он на всю мощь врубал приемник, и я стоя, с возвышенным чувством патриотизма и гражданской гордости прослушивал все куплеты гимна Советского Союза уже в новой редакции. Позже мне поведали, что он и в полночь так же заканчивает трудовой день страны именно гимном. Хорошо, меня никогда ночью не бывает дома.

После очередного концерта и всех обязательных мероприятий, которые необратимо закончились на рассвете, меня доставили домой в тяжелом состоянии артиста, полностью выложившегося на сцене. Пока все спали, я быстренько принял душ и неслышно проскользнул в свою комнату, мечтая прислониться к подушке, как вдруг за стеной загремел государственный до-мажор. Я взял молоток, который всегда должен быть под рукой у рачительного хозяина, и тихо постучал в стену, разбудив соседей. Дора Иосифовна с гневной улыбочкой проорала в коридоре все, что накопила в себе против меня, объяснив тем самым, что такими методами непотребно жить в условиях нашей коммунальной цивилизации, и шумно захлопнула дверь в комнату.

Дед услышал стук, на мгновение, дешифруя его, приглушил звук, но тут же сделал громкость пуще прежней, так как начался последний куплет, который он, вероятно, никак не мог запомнить.

Наступило мощное противостояние - сосед за стеной, с неоспоримым преимуществом громкоговорителей и заслуг перед страной, и я, с молотком, который не был убедительным аргументом в идеологической борьбе двух поколений...

У артистов иногда выдаются выходные, не частые, но всегда желанные. Своими законными выходными мне захотелось воспользоваться сполна. Планов было громадье, но они свелись к примитивному желанию отоспаться в тишине. Подспудно долбила мысль: а как за стенкой будет? Совпадут ли наши с дедушкой желания?

Все утренние часы и весь день было тихо. Даже не просто тихо, а совсем безмолвно. На следующий день - то же самое. Я не мог спать! Мучение бессонницей от тишины выводило из себя и обескураживало. У меня появились явные признаки потери аппетита, раздражительность и непреодолимое желание сделать в этой жизни что-то значимое, помимо того, что уже мной сделано. Эти выходные в тиши под шелест моих мыслей стали каторгой и испытанием в этом застеночном безмолвии. Даже бодренькие призывы Доры Иосифовны прибыть всем жильцам в кухню на экстренное собрание не могли вывести меня из этого состояния патологического транса.

- Первый вопрос нашей повестки: завтра всеобщая травля тараканов, - помпезно изрекла она. - А другое событие не такое радостное - сосед из второго подъезда загремел в больницу с инфарктом. Врачи сказали, что причиной послужил какой-то внешний раздражитель.

У меня в один момент с души рухнул Ниагарский водопад. Я даже не был знаком с этим старичком, лишь пару раз видел издали его худенькую сгорбленную фигуру, наблюдал шаркающую походку. «Хвала Всевышнему! Пусть не совсем здоров, но жив!» - подумал я.

И вдруг сразу наступило внутри меня такое спокойствие и умиротворение вперемешку с мыслями о том, какой же все-таки я негодный человек. Я устыдился за мой убогий эгоизм. Почему возвеличивая свое праздное спокойствие, не усмотрел и не прочувствовал духовной необходимости одинокого пожилого человека, у которого и радости в жизни больше не осталось, кроме как по привычке прослушивать новости, хотя и не всегда достоверные.

Спокойствию и уравновешенности в душе моей не суждено было продлиться сколь-нибудь продолжительное время. Я уже хотел было забыть события прошедших дней после торжественного концерта и переезда, как вдруг предостерегающе-тревожно зазвонил телефон и в трубке прозвучал вкрадчивый мужской голос, располагающий к добровольному общению. Голос представился товарищем майором Златонским из одной организации. Из какой именно, он не стал уточнять, вероятно, будучи убежденным в том, что и так все понятно. Голос товарища майора проинформировал меня о необходимости неотложной встречи ввиду того обстоятельства, что во мне назрела острая необходимость. Он еще добавил, что это распоряжение вышестоящего руководства (именно его руководства), обрезая тем самым все попытки возразить. В целях служебной необходимости и из-за боязни утечки информации встречу он назначил на нейтральной территории, назвав адрес. Убедившись, что я все правильно понял и точно записал координаты, он распрощался.

На встречу с товарищем майором я пришел заранее, как бы своим появлением выражая уважение и глубокий трепет к той закрытой организации, которая своими достижениями и неустанным рвением в борьбе с врагами сплачивала народы не только нашей страны. Перед тем как войти в подъезд невзрачного жилого дома с облупившейся штукатуркой и скверным запахом былого величия, я несколько раз осмотрелся по сторонам с видом человека проверяющего отсутствие за собой «хвоста».

- Проходите, пожалуйста. Можете не разуваться.

Типичная московская причуда: не снимать обувь в квартире. А может, это и хорошо. Должна же Москва быть хоть в чем-то особенно не похожа ни на что.

- Это я звонил. Майор Златонский, - и протянул мне влажную липкую ладонь, которую я пожал без чувства раболепства.

Был майор высок ростом, не атлетически сложен, худ и сутуловат, с головой, единственным украшением которой был большой рот с очень пухлыми губами, бесцветными глазами и зажирненными волосами. Глаза его впоследствии изменяли и цвет, и настроение - в зависимости от обстоятельств. Такой тип мужчин не любят женщины.

- А где товарищ…

- У генерала есть более важные дела. И забудьте, пожалуйста, о том, что вы когда-то с ним виделись. Это в ваших же интересах с точки зрения безопасности. Теперь я ваш куратор, и вы у нас в плотной разработке.

Значения последних слов я не понял, но осознал интуитивно, что ничего хорошего для меня они не принесут. В голове хаотично проносились мысли: почему я? Кто же меня так подставил? Где же и кому брякнул что-то лишнее? В моем окружении все были люди достойные, и подозревать кого-то из них я не мог. Все были с высшим образованием, гуляки и пропойцы, на каждого из них можно было заводить дело в органах. Тем более, полным ходом шла перестройка и времена изменялись, как нам обещали, к лучшему. Нет! Наши не могли. Тогда кто? Кто-то из других, наверняка чуждых нашему творческому братству, тот, кто нас или ненавидел, или завидовал, или просто сдавал по привычке.

Пока я был погружен в размышления, майор смотрел на меня не отрываясь, вероятно, считывая с лица какую-то информацию, которая поможет ему войти в мои тайные мысли, в мой мозг, тем самым пригвоздить крепко и окончательно лишить меня воли и желания как-нибудь противодействовать ему. То была молчаливая борьба: я докапывался до непреложной истины, а он тем временем проникал в мою голову, в мое нутро. Так бы продолжалось еще какое-то время, но майор резко вскинул левую руку и вперся в часы, приблизив к циферблату близорукие глаза. «Торопится, - подумал я, - значит, скоро начнет о главном. Уж скорей бы!»

- Мы давно к вам присматриваемся.

Местоимения «мы» и «вам» он произнес не однозначно, сделав сильное звуковое и смысловое усиление на «мы».

- Не подумайте, что наша встреча спонтанна. У нас такого не бывает.

- Да уж знаем, не бывает, - обреченно выдохнул я.

- Не перебивать, пока я говорю суть! - вдруг повысил голос он.

Я непроизвольно вжал голову в туловище, вспомнив рассказы знающих людей о «беседах» в подобных заведениях. Дела были настолько давние, что многие и позабыли о них, но ужас остался. Он настолько прочно засел во всех нас, что вытравить его уже никому и никогда не удастся. Тут не хватит сорока лет таскаться по пустыне. Тут пожизненная пустыня в душе.

- Ну, продолжим.

Теперь голос майора звучал, приятно смазывая слух, будто не было вовсе предыдущего рыка.

Вот это перевоплощение. Восхитительно! Или он еще не выбрал тональность, в которой будет со мной беседовать, или это такая профессиональная тактика, при которой будут глубинные перепады - от солнечной голубой выси в промозглую черную дыру. Посмотрим, как будет. От меня теперь уж ничего не зависит. А может, кое-что и зависит?

- Ну, продолжим. Как вы, безусловно, знаете, наша страна в очередной раз оказалась в ж… на виду у мирового сообщества, то есть в полной политической и экономической изоляции. Виной всему США и Израиль. Они сообща уже давно хотят погубить нашу все еще молодую страну, хотя мы по возрасту гораздо старше их стран вместе взятых. Вообще, всех стран вместе взятых. Но не будем брать их всех сообща, ибо в каждой отдельно взятой стране есть много своих хреновин. Но черт с ними со всеми. А вот Америка, и особенно этот Израиль, нам покоя не дают. Израиль такой маленький по размерам, но такой большой по всем остальным проблемам. Америка уж больно далеко от нас прозябает, а вот земля праотцов гораздо ближе, и народ родней.

Тут майор, вероятно, имел в виду еврейские погромы, лихо пронесшиеся по той российской земле, где были святы лики Христа и нашего императора, о которых знают современные россияне по воспоминаниям казаков и уголовников, кои сами участвовали в их проведении либо умели связно рассказывать или даже писать.

- Так вот. В Израиле на сегодняшний день мы имеем больше черных пятен, чем белых дыр. Это все в плане информации. И вот наше высшее руководство хочет привлечь вас к выполнению задания по решению проблемы отбеливания этих самых черных пятен. Я доходчиво излагаю свою, вернее, мысль высшего руководства? Доходчивей не могу, иначе рассекречу все, что было засекречено с огромным трудом группой секретных разработчиков. Как вы на все это смотрите? Это наше вам предложение или приказ - как будет угодно?

Я не знал, с чем можно переварить вышесказанное. То, что мне столько не выпить, - ясно любому здравомыслящему. Но я ведь не любой, я теперь избранный.

- Что же мне теперь делать?

- Ничего не делать. Живите, как жили, пойте, как пели, пейте, гуляйте себе на здоровье. Средствами мы вас обеспечим. Главное, не привлекайте к себе повышенного интереса. Вот и все на сегодняшний день. В дальнейшем будет полный инструктаж и обучение по специальной секретной программе.

- Ну а как же я проберусь в ту страну? Ведь я со всех сторон русский, хотя к евреям отвращения не питаю.

- Управдомша Дора Иосифовна к вам хорошо относится, и нам не составит труда нашу внештатницу убедить в том, что вы ее племянник. Остальное - дело нашей техники. Да, чуть не забыл: учите языки! До свидания.

Судя по тому, что майор не намекнул, какие именно языки мне необходимо изучить, я решил не учить никакие и убрался восвояси.

Какое-то время я жил ожиданием своей нужности нашему общему делу по осветлению черных пятен на теле государства Израиль. Скоро состоялась очередная встреча с куратором, майором Златонским. В этот раз на встречу он пришел в еще более приподнятом настроении. Вероятно, высшему руководству понравилась наша предыдущая беседа и оно, руководство, пообещало бедолаге Златонскому внеочередное звание или отпуск где-нибудь недалеко за его счет.

- Ну что, продолжим? - вкрадчиво, исподволь предложил он.

- Согласен на все, - обреченно промолвил я.

- Уж нет, дорогой! Так не нужно. Никаких жертв от вас мы не требуем. Нам необходимо ваше добровольное согласие, иначе, если вы где-то проткнетесь, то есть засыплетесь, мы не сможем встать на вашу защиту. Мы и так не встанем. У нас не будет таких полномочий. И вообще. Вы ведь помните о ситуации в мире, где нас все гнобят и только ждут, где же мы жидко обделаемся.

Теперь вдруг я враз все понял: и о трепетной противности Израиля, и о его угрозе всем, кто не говорит и не думает на иврите, и о его угрозе всем, кто вообще и не думает, и не говорит. Я вдруг прочувствовал свою необходимость в этом скользком мероприятии, ибо по натуре был, как все припавшие к сочным грудям искусства, аферистом, а таких уважают и ценят в тайных структурах на всех континентах.

И началось изнурительное, противное и бесконечное обучение, которое мало чему научило, но времени взяло строго по выделенному регламенту и затраченным средствам. Уложились в срок, но не в толк. Да ладно! Мы же российские израильтяне-оптимисты и даже в безвыходной ситуации знаем, куда залезть и откуда выйти. Как в анекдоте: даже если вас съели, у вас есть как минимум два выхода.

В обучение еще входило обязательное оформление документов на выезд. Конечно, компетентные органы могли бы оформить все необходимое за несколько часов, но высшее руководство посчитало, что если мне каких-то знаний не додали, то будет очень полезно потолкаться в очереди у консульства государства Израиль среди сыновей и дочерей Сиона, внимательно послушать, кое-что разузнать нового, чего органам еще не известно. И я с раннего утра и до вечера отирался в очереди вдоль консульского забора, где и нужно было лишь присутствовать на регулярных перекличках и сверке порядковых номеров. Примечательно, что дальновидные израильские политики в период резкого политического похолодания с Советами, которые со злости порвали дипломатические отношения, передали во временное пользование на неопределенный срок здание и территорию своего посольства королевству Нидерландов, сохранив таким образом за собой право на территорию и возможность иметь консульство, способное проводить все необходимые процедуры для отъезда в Землю обетованную.

В толпе потенциальных израильтян вполголоса со знанием дела проговаривались рассказы о необыкновенной стране, куда они все вместе, со мной, разумеется, вскоре отправятся. Они, как и я, ровным счетом ничего не знали об Израиле, ибо связь с родственниками была пунктирной, а в Союзе информация так затиралась, что случайно попавшая кому-нибудь в руки жалкая, затертая брошюрка или картинка с видом Израиля приравнивалось к государственной измене. Но желание показать эрудицию и тайные знания о вожделенной стране не давали возможности умолчать об этом, и знатоки взахлеб, но тихо, так как разговоры говорились у забора, куда вполне могли быть вмонтированы «электронные» уши, пороли всякую чушь, но убедительно и всерьез.

Провожали меня скромно, без пафоса. Провожающих не было вообще, но это ничего. Правда, мне увиделась краем глаза сухонькая и сгорбленная фигурка дедушки, что через стенку от меня поутру наслаждается гимном, но, возможно, мне привиделось. Да и откуда ему взяться в аэропорту?

А нас примут в любой стране, даже в той, о которой и не мечтаешь, тем более человека поющего, ибо язык песни и трепетной его души везде будет необходим и понятен без слов.

Насколько все-таки рванул вперед технический прогресс! Древние иудеи, убежав от фараона, бродили по пустыне четыре десятка лет в поисках пристанища без каких-либо условий для шикарной жизни. А сегодня зимой, в канун старого Нового года, мы за три с небольшим часа покрыли такое расстояние, что во времена блужданий Моисея с избранным народом было соизмеримо с вознесением наверх и принятием свитка Торы непосредственно из рук в руки.

Зима стояла лютая, но лютая и морозная там, откуда мы вылетели. А прибыли туда, где прелесть зимнего пейзажа заменили жуткая жара и влажность, напиравшие со стороны желанного Средиземного моря. Самолет плавно приземлился, и народ на борту с наслаждением запел народную песню на непонятном мне языке. Я тоже вдохновенно подхватил мотив, но, не зная слов, пел громче всех, чем привлек внимание и насторожил окружающих. Меня заподозрили в том, что я сел не в тот самолет и прилетел вовсе не туда, а это было похоже на провал, и я умолк.

Аэропорт имени Бен-Гуриона ласково принял толпу растерянных вспотевших людей, облаченных в шубы и дубленки импортного производства. Евреи всегда и везде стараются хоть чуточку удивить. Удивляли в тот день они сильно. Согретые долгожданным теплом встретившей их родины женщины и дети тяжело опустились на баулы ручной клади, ожидая транспорт, что отвезет их в здание аэровокзала, где, по слухам, круглогодично работают кондиционеры. Они неустанно вытирали пот с лица и под мышками, пожалев, что не отдали все зимнее барахло соседям или знакомым еще в Москве. Видимо, так поступить не позволила природная бережливость. Один старичок лет ста, сойдя с трапа самолета, просто добровольно упал на бетонные плиты и стал их целовать, что-то пришептывая. Сказались или воздействие жары на ослабевший организм, или сопровождающие родственники наврали, что привезли его в Сан-Франциско. Впрочем, и там и тут жарко, но и там тоже живут евреи, и очень даже недурственно.

За счет исторической родины, на американские деньги всех прибывших на такси и микроавтобусах повезли в Тель-Авив, что в переводе означает «Холм весны». За время обучения в Москве я немного стал калякать по-ихнему, но пока вида не подавал и никак не проявлялся. Все должно быть достоверно, как учили меня тут. Или уже там? С этими перелетами я вконец запутался! Но прежде чем усадить нас в автобус или такси, каждого прибывшего, включая женщин и детей, допросили (без особого пристрастия) сотрудники тамошней специальной службы на предмет: не являемся ли мы террористами и не имели ли контактов с КГБ, что в их понимании примерно одно и то же. Наивные! Да кто ж им скажет правду? Мы спокойно добрались до гостиницы для временного расселения репатриированных, но с гражданством в кармане. Гражданство, полученное в считанные минуты благодаря активному и слаженному действию сотрудников, при помощи компьютеров, о которых мы слышали, как о чем-то потустороннем, ко многому обязывало, особенно в канун начала войны в Персидском заливе. Почему-то в Москве об этом не думалось, но здесь, где уже пахло грозой войны, стало жутковато. Но самое неприятное (если можно назвать войну этим словом) поджидало впереди. И началось через три дня.

В операции «Буря в пустыне» Израилю поучаствовать не позволили американцы. Они даже ни разика не дали пальнуть в сторону Ирака, а чтобы взлететь на самолете, так и думать не моги! Связали по рукам и ногам, а так хотелось. Но нельзя: мировое сообщество уже не дремало и могло обвинить в разжигании национального конфликта или еще в чем-нибудь. Уж они бы придумали. Стрельнуть не позволили, но еженощно сидеть под обстрелами ракет - это сколько влезет. Были разрушения, легкая паника среди вновь прибывших. Местный народ, более привыкший к войнам и покруче, в считанные дни разлетелся по миру кто куда пожелал. У них были загранпаспорта и деньги. Словом, наш «русский народ», не сговариваясь, массово потянулся в тель-авивские посольства других государств в надежде соскочить с этого поезда, на который так долго стремились сесть, но уже так быстро доехали. Ага! Не тут-то было! У Израиля со всеми странами мира была договоренность: ни одного новенького не принимать на борт своих стран. Это касалось и африканских мегаполисов, и просторов Антарктиды. О возвращении обратно пока что никто не помышлял.

Мирное небо над Израилем засияло лазурью в последний день февраля благодаря братской помощи Америки. Символично, но в тот день заступил праздник Пурим, который отмечается уже больше двух тысяч лет и считается довольно молодым в сравнении с остальными. Он символизирует избавление от вавилонского ига и угроз по поводу расправы над иудеями. Помогла в этом Эстер, новая жена персидского царя Ксеркса, тоже иудейка, о чем тот не знал. В общем, там были дворцовые распри и интриги, которые позволили иудеям избежать расправы благодаря хитрости и заботе женщины. И тогда без них никуда.

Праздник радостный, удивляющий своим уличным размахом и по сути карнавальный. Взрослые надевают маски и дурачатся как дети, а дети смотрят на все это и бесятся сами по себе. Очень весело несколько дней. Характерно, что в Израиле нет праздников, которые бы продолжались день-два. Там веселье затяжное и праздников очень много на радость гражданам. Иногда выпадает год, когда нерабочих дней больше, чем рабочих. Существенное отличие от остальных стран, и не единственное.

Наступил мир, а это значит, что пора подыскивать себе занятие по сердцу и внедряться в работу для решения поставленных мне задач. Понятие «занятие по душе» за границей воспринимается совершенно иначе, нежели в Союзе. Если там можно было без особых усилий найти что-нибудь приближенное к твоим порывам, тратить рабочее время, ничего не делая, и не получать зарплату, то здесь нужно прежде всего вообще что-нибудь найти, пусть полярно далекое от твоих талантов и желаний. При этом добросовестно вкалывать, но получать приличные деньги за труд. Вот такая незначительная разница.

Доктора всяческих наук, доценты и профессора, музыканты и художники всех направлений, химики и физики прилетели на историческую родину в огромном количестве. Страна была способна их принять, дать немного денег на первое время, обучить языку и абсорбировать и, если получится и кому-то повезет, предоставить рабочие места в сфере гостиничного хозяйства, общепита или еще более упрощенной работы по очистке страны от всякой грязи ассенизаторской. Разговоров о работе на заводике или в какой-то мастерской вообще не возникало. Тогда в Израиле считалось, что приехавшие из СССР никогда в жизни не встречались с молотком и электродрелью даже глазами, и потому допускать «руситов» до утонченной физической работы считалось равносильно падению Иерусалима во времена Крестовых походов.

Представители бывшей советской интеллигенции скорбно толпилась около агентств по трудоустройству, надеясь хотя бы на что-нибудь приближенное к их дарованиям. Они жаждали приносить пользу стране, которая, по слухам, была самой прекрасной и с раннего интеллигентского детства ими очень любимой. Но строгие, бездушные сотрудники заветных агентств, внимательно заглядывая в глаза каждому, кто садился к ним на прием, видели в тех глазах столько ума и знаний, сколько Израилю было уже не нужно, и потому не предлагали просителю о трудоустройстве в руки даже метлу. Да и метлы были давно разобраны по нескольку раз. И убитые горем и реальной действительностью ученые и творческая братия гурьбой тащились восвояси до следующего посещения злачного бюро по трудоустройству. Разойдутся они на неделю по своим жалким съемным квартиркам и там снова станут значимыми, весомыми в науке и творчестве, продолжат заниматься каждый своим любимым делом, не приносящим им в этой стране ни денег, ни признания, ни уважения.

Просто их историческая родина много лет формировалась в государство, воевала, строилась и жила без них. Выстрадала все, что может испытать маленькая страна, кольцом сжатая враждебными странами. Она противостояла им и всему мировому сообществу, а теперь живет и радуется каждому мирному дню, будням и праздникам, веселится и принимает на свою землю единоверцев со всего света. А интеллигент ты или простой человек - здесь не важно. Главное, что ты приехал сюда жить и тебе всячески помогут. Помогут обустроиться в быту, окружат заботой и вниманием, не оставят в одиночестве.

Что-то я разлился потоком слов, а о работе позабыл. Трудоустройство было крайне необходимо по нескольким причинам. Во-первых, выданные государством деньги быстро расходовались, и ясно рисовалась в недалеком будущем картина жизни израильского бомжа. Жутковато звучит, но факт неоспоримый. А бомж, что в России, что здесь, - одно внутреннее состояние. Правда, в Израиле бомжи сытые и более ухоженные. Они очень похожи на хиппи 70-х. Во-вторых, необходимы контакты с местными, но как можно снискать доверие и расположение солидных израильтян, когда мало того, что ты из Советского Союза, так еще и беден, да без работы. Когда-то давно они тоже приехали или пришли по морю на землю Палестины и пребывали в таком же положении, но то было давно, и они стараются об этом не вспоминать, словно о временах исхода из Египта. И, наконец, еще несколько мелких, но важных деталей, которые в совокупности могли укрепить и украсить мой быт и проживание в новых условиях.

Мне посоветовали обратиться в несколько концертных агентств и оставить магнитофонные записи своих выступлений. Я отнес и с волнением ждал шквала звонков. Телефон пронзительно молчал. Жаль, очень жаль, но вывод сделал быстро: ежели я им не нужен с моим искусством, так на кой они мне сдались, - и круто развернул парус в поиске ветров другого направления.

Умная мысль пронзила внезапно! Еще в советских учебных заведениях на лекциях по политнаукам ласково, с твердой партийной убежденностью вкладывали в чистые студенческие мозги истины, которые без каких-то доказательств должны нам помочь разобраться, а главное, усвоить, что построение коммунизма - единственно правильный путь, который мы избрали. «Единственный» - потому что другого не предлагали, а «правильно выбранный» - так его без нас уже кто-то выбрал.

Так или иначе, но за годы учебы было исписано столько тетрадок с конспектами, что огромный «Капитал» Карла Маркса в сравнении с ними выглядит тонюсенькой брошюркой. Но зато теперь мы уже точно знали, что капитализм на Западе так загнивает, что вонь от его гниения скоро распространится по всему миру. Нужно только время. Совсем чуть-чуть, и все. Ему неизбежно придет сокрушительный конец, и всякие там измывания над рабочими толстопузых буржуев и прибавочные стоимости на средства производства канут в Лету. Скоро! И тогда настанет всеобщее торжество совсем другой, справедливой, экономической формации, которая уже давно созрела на политическом небосклоне и, если с этим делом затягивать, то может перезреть.

Вот с таким твердым убеждением, но все же с опаской мы прибыли в грязный капитализм, чтобы во всем разобраться на месте и убедиться: а так ли это?

Первое, что резануло глаз и пошатнуло сознание - отсутствие сберкасс. Здесь же опрятные, сверкающие чистотой и простором отделения банков, на входе которых разместились аппараты по выдаче денег. Это нынче в России можно пользоваться банкоматом, если у вас есть деньги на карточке и ее еще не оприходовали мошенники. А тогда все это было для нас в диковинку, и деньги репатриантам из экономических недр страны поступали прямо на счет в банке. Удобно, но к этому нужно привыкнуть. И мы привыкли, ведь к хорошему привыкаешь быстро, - отвыкать тяжело.

И вот на все ноги подкованный экономическими знаниями, полученными в стране Исхода, и на гребне волны зарождающегося кооперативного движения в Советском Союзе я решил заняться предпринимательской деятельностью. Таких придурков было много в среде новых репатриантов. И я с головой бросился в радужные перспективы манящего занятия.

К тому возрасту, в котором тогда находился, у меня было одно желание - вкусно и сытно поесть! Направление моего бизнеса уже отчетливо маячило на горизонте, и я с энергией, присущей вечно голодному человеку, ринулся вперед к достижению вкусной ароматной цели. В маленьком приморском городке Бат-Яме, прямо на набережной, мне подвернулся ресторанчик под съём. Подвернулся, потому что давно пустовал и посетителей не предвиделось. Мне же он уже виделся забитым до отказа, изобилующим чудесными блюдами русской кухни, сверкающим изо всех сил и гремящим на всю улицу русским оркестром.

Про оркестр я придумал точно в цель, но с кухней надо было потрудиться. Скудных сбережений моих хватило лишь на аренду. Хозяин помещения Клод, марокканский еврей с синими глазами, живший в Париже, вошел в мое положение жалкого предпринимателя и не стал заламывать цену до верха. Он понимал, что заведение это изначально убыточное, но голодный блеск в моих глазах его разжалобил. Я стал владельцем съемного ресторанчика на семьдесят посадочных мест. И колесо работы завертелось! Вдоль всей набережной цепочкой растянулись такие же заведения, и многие держали «руситы», приехавшие раньше меня и тоже встрявшие в ресторанное дело, вероятно, с голодухи.

Мне доводилось готовить пищу раньше и очень неплохо, но это «неплохо» здесь поглощать никто не хотел, и пришлось влезть в банковские долги и нанять профессионального повара из Киева. Повар готовил хорошо, даже слишком хорошо, чтобы я мог продержаться по оплате его услуг какое-то время. Вероятно, народ выходил на прогулку уже сытым или забывал деньги дома и, проходя мимо ресторана, в дверях которого зияла моя угрюмая физиономия, искренне желая меня поддержать, неизменно восклицал: «Акколь бесейдер! Игие ётер тов!» («Все хорошо! Будет еще лучше!») Что именно будет лучше, непонятно, но скорее всего, станет лучше с их аппетитом. Вообще-то Израиль - жующая страна. Там едят все подряд весь день и взрослые, и дети без соблюдения какого-то гастрономического порядка и оглядывания в сторону диеты. Они сами шутят по этому поводу: «Евреи постоянно что-нибудь едят - боятся умереть голодными».

От постоянного бесполезного мелькания прохожих к вечеру у меня кружилась голова и рябило в глазах, а еще жара, влажность и пустой зал ресторана добавляли отсутствия оптимизма и убавляли уверенности в счастливом завтрашнем дне. Повар изощрялся в приготовлении блюд, но тем радовал только меня и чуточку себя, а банковский процент упорно прогрессировал даже тихой звездной ночью. И тут я вспомнил, что еще совсем недавно был музыкантом. Вот он, тот единственный выход из тупика! Оркестр! Живую музыку всегда любили в русских ресторанах всех стран, но под хорошую закуску и обильную выпивку, конечно же.

Музыканты появились враз. С таким перенасыщением этого сословия в регионе они уже вечером привезли аппаратуру, микрофоны и инструменты. Репертуар на все вкусы публики был давно отрепетирован и ждал часа, когда его можно будет выплеснуть в массы. Они исполняли песни на еврейском языке, танцы сефардов и даже умели сыграть музыку эфиопских иудеев, которая была очень сложна и не поддавалась озвучиванию на привычных для нас музыкальных инструментах. Но то, что может сделать нуждающийся советский музыкант, не может сделать ни один музыкант на свете. Наша музыкальная подготовка лучшая в мире, и это доказала разлука с родиной! Музыка из ресторана лилась звонкоголосой рекой, а ранее проходивший мимо народ стал останавливаться, слушать и даже заходить внутрь. Куда он теперь денется! В зале царствовала официантка Татьяна. Она никого никогда не пропустит мимо своего внимания и хоть на салат «Столичный», сто граммов и курочку по-мексикански все равно клиента раскрутит.

Первые посетители, которые рискнули войти, вышли довольными: вкусно, недорого, да еще с собой дали по бутылочке сока за счет заведения. Израильтяне как никто умеют ценить доброе к себе отношение, особенно на шару, то есть даром. Или первые посетившие ресторан кинули клич своим знакомым, то ли сыграл свою роль временной фактор в бизнесе, или средиземноморское природное любопытство - не знаю, но зал постепенно начал оживать. Стали заходить и репатрианты из бывшего Союза, которые давно обосновались и теперь крепко стоят на материальных ногах. Дело пошло.

Как-то в один из вечеров в зал ресторана вошла женщина европейского вида с былой красотой на лице. На вид ей было чуть больше сорока, на деле же оказалось больше пятидесяти. Она заняла столик у окна и стала внимательно осматривать зал и посетителей. Грянул оркестр, и пронизывающей сердце мелодией зазвучал саксофон, на котором играл Жорик. Посетительница внимательно слушала, кивала в такт головой и улыбалась. Складки на ее лице и подбородке расправлялись на глазах. Жорик, кончивший одесскую консерваторию, абсолютно всех завораживал игрой на инструменте, бурной импровизацией и эротическими движениями тела. Не залюбоваться им было невозможно, и новая посетительница не стала исключением. Она также попала в паутину его чар и жестом пригласила подойти к ее столику. Жорка без особого воодушевления поплелся к ней. Она оказалась владелицей нескольких магазинчиков одежды в Германии, что враз расположило к ней саксофониста. Они проговорили всего несколько минут при помощи его скверного немецкого и пальцев на руках, а ее природной сметливости, быстро поняли друг друга и ушли из ресторана вместе. Сраженные стрелой Амура, эти двое самозабвенно, бескорыстно полюбили друг друга и словно одержимые бросились в пучину страсти: он от долгого воздержания, а она - от возрастного давления.

На следующий день ближе к вечеру Жорик вошел в ресторан. Лицо его было похоже на хобот старого слона, глаза ввалились, но горели азартом.

- Чуваки! Эфичка зовет меня с собой в Дюссельдорф, и завтра мы улетаем. Давайте кирнем!

Почему Эфичка, когда ее зовут Эвелина, но это уже было не важно. Пусть зовутся, как им нравится, а главное то, что мы теряли отличного музыканта, когда только раскрутился ресторан! Но как не понять чувства молодых, ведь все мы когда-то любили.

Жорик улетел.

По прошествии двух медовых месяцев Эфичка пригласила Жорика лететь в Москву знакомиться с его родней. Он не возликовал, но согласился. Родственники безумно обрадовались этой новости и начали готовиться к встрече дорогих гостей в режиме чрезвычайной ситуации. Все должно быть по высшему разряду, а то вдруг не позовет немочка их Жорика жениться на ней.

И вот она вошла в двухкомнатную хрущевку, вытянутую вагоном, с обворожительной улыбкой для знакомства. Так как квартира к приему иностранки готовилась заранее, то изобиловала множеством ковров, всяческих вазочек из дефицитного чешского хрусталя, репродукциями мировой живописи и ворохом ненужностей, взятых напрокат у родственников и знакомых по случаю приезда редкой гостьи. Из-за нагромождения всего этого хлама было трудно передвигаться по комнатам и вовсе некуда присесть. Еще в то жилище набилось столько народа, что совершенно было не разобрать, кто есть кто и откуда. Эфичка всех приняла за родственников, и застрявшая на лице улыбка разительно не сочеталась с возникшей вдруг тоской в ее глазах. А еще через два дня, после посещения одного из московских ресторанов, они с Жоркой подцепили сальмонеллез, что Эфичку очень огорчило, и, даже не простившись, она улетела лечиться в Германию.

Жорик затосковал и пошел в запой. Ему было больно осознавать, что его бросили, растоптав искренние чувства. Но, будучи оптимистом, рассудил, что какая-то куриная бацилла не является поводом для прекращения жизни, и быстренько соблазнил хозяйку ликеро-водочного магазина. Тем и утешился.

Из-за подробного описания производственных проблем я совершенно выпустил из виду другую сторону моего бытия, имеющую значение не менее важное, - рассказ о моем жилище. Теперь в современной России никого не удивишь риэлтерскими агентствами, но во времена, о которых идет речь, деятельность квартирных маклеров была подпольной и запрещена законодательством. Чтобы перед отъездом убывающим за кордон гражданам продать квартиру, нужно было переворошить всех своих знакомых и отыскать человека, способного помочь, естественно, с соблюдением строжайшей конспирации. Это должен был быть очень мужественный и бесстрашный человек. Такой человек отыскивался, и жилплощадь перекочевывала к другим людям, еще не дозревшим до эмиграции.

Прилетев в Израиль, я долгое время находился под давлением советских стереотипов и слегка поразился, наблюдая на каждом шагу офисы агентств, предлагающих приобрести или снять жилье. В одно из них я вошел. Приветливый и упитанный сотрудник при виде меня широким жестом и белозубой улыбкой дал понять, что ожидает меня уже давно и я тут очень кстати. К моему счастью, он прилично говорил по-русски, и легкий деланный акцент предназначался для того, чтобы скрыть то обстоятельство, что прибыл в страну он немногим раньше меня, и прибавить обстановке делового шарма. Мне было предложено на выбор несколько квартир в разных районах. От места их нахождения напрямую зависела и цена. Начали, естественно, с более дешевых, тех, что в арабских районах, но были отвергнуты мной из-за ужасных условий и соседствующего контингента граждан. Кто же ко мне потянется, если жить в таком непрестижном месте? Еще старик Маркс писал, что бытие определяет окружение и сознание.

Далее пошли более дорогие, но также по тем или иным причинам мне не подошли. Тогда Марик, так звали квартирного агента, повез меня в фешенебельный пригород Тель-Авива, где проживали очень состоятельные деловые люди. Мы остановились на тихой улице и вышли из машины. Улочка была совсем небольшая, с плотно растущими друг к другу деревьями, тенистая. Вдоль нее, прижавшись к тротуару, расположились трехэтажные квадратные домики на высоких сейсмоустойчивых ногах, очень похожие на избушку Бабы-Яги из русских сказок, только в три этажа. Квартира и район мне понравились, но цена сдавила сердце, и мы тут же подписали договор на съём.

Проживали на нашей улице люди обеспеченные и радушные. Мы довольно быстро сошлись духовно, и вскоре меня пригласили на месибу (вечеринку) по случаю дня рождения жены соседа по лестничной площадке. Моше, хотя раньше в Черновцах он звался Мишей, работал начальником одного из цехов авиационного ремонтного завода и наверняка имел какое-то отношение к спецслужбам. Удача призраком замаячила впереди. Нужно попытаться развить контакт - и с букетом цветов я отправился в гости.

В этой стране люди не прагматичные, но цветы преподносятся совершенно по другому поводу и в нечетном количестве. На дни рождения и иные торжества с пожеланиями здоровья и долгих лет тут принято дарить драгоценности или что-нибудь значимое. Я с искренними намерениями протянут букетик, и хозяйка, предварительно пересчитав количество цветков, сморщилась, но подношение приняла. Позже я узнал, что в Израиле нечетное количество приносят на похороны. Ну, извините! Такую важную деталь при обучении мои наставники упустили.

С моим появлением вечеринка не была испорчена полностью. Даже наоборот, стала набирать обороты. Я спел несколько слезливых романсов а капелла и заимел расположение присутствующих. Если и были поначалу какие-то сомнения в моей персоне, то хорошее пение и тонкий юмор развеяли их недоверие в прах. Я становился своим в этой среде, это радовало, но могло притупить бдительность.

Вообще-то израильтяне - народ вялопьющий и оттого без социального здоровья в лице, но эта компания, прибывшая на Землю обетованную в 70-х годах, еще поддерживала питейный камертон, и мне как человеку, беспощадно влюбленному в алкоголь, было с ними очень приятно и интересно. Среди гостей выделялся один господин. Внешность его слишком запоминающаяся. Был он похож на китайца: небольшого роста, щупленький, с раскосыми маленькими глазками и плоским скуластым лицом, облитым желтизной. Среди присутствующих его так и обзывали - «китаец». Он приходился кому-то братом, а имя его, Коля, не имело ничего общего ни с Китаем, ни с Израилем. Тут так бывает.

И вдруг я вспомнил! В Москве, в консульстве, он оформлял мои документы на выезд. Я еще тогда обратил внимание, насколько израильтяне разные с виду. Теперь понятно, почему их разведка одна из лучших в мире. Меня он, конечно, не узнал, ведь столько народа ежедневно проходило через его руки. По роду службы он подчинялся министерству иностранных дел и имел доступ к волнующим меня темам. Теперь этот китаец и Моше интересовали пуще всего на свете. Они, только они - предмет повышенного внимания. А предмет моего внимания, тем временем изрядно по-русски приняв дозу виски, не сохраняя должной осторожности, пустился в пространные беседы о том и о сем, но очень мне интересном. Информация сначала подкапывала, будто из плохо закрытого крана, но после каждой добавки спиртного полилась потоком мне в уши.

Веселье было в самом разгаре, когда мой индикатор порядочности скомандовал, что пришло время тепло распрощаться. Мужчины попытались было возразить, но дамы сделали строгие глаза, и те кинулись меня обнимать. Выпили, как полагается по обычаю той страны, «на посошок» и простились. Уже на площадке я пригласил всю компанию в свой ресторан и получил благосклонное одобрение женской части в виде томного вздоха и воздушного поцелуя. Мой статус резко вознесся.

Я не надеялся на их ответный визит, но через день, к моей искренней радости, гости приехали и шумно ввалились в зал, где в тот вечер выступала группа известных советских артистов театра и кино, прилетевших на гастроли в Израиль за куском хлеба. Все оторвались по полной программе и остались довольны. После выступления мои друзья со всеми перецеловались и пили на брудершафт всю ночь. Служители Мельпомены так расчувствовались, что здесь же хотели сделать заявление с просьбой о предоставлении им политического убежища, но, к счастью, не смогли дозвониться до консула.

Прошло достаточно времени, чтобы я смог осознать, что в корне не подхожу Израилю. Он также это понял и отгородился от меня сплошной Стеной Плача.

Наступил декабрь, время года, когда теплые солнечные дни резко обрывают тропические ливни. Становится прохладней, можно отдышаться и расслабиться от изнурительной летней жары. Прилетел из Парижа Клод. Он вошел в ресторан с лучезарной улыбкой, что не предвещало ничего хорошего. Так и есть. Увидев, что в зале полно посетителей, которые весело отплясывают под музыку беззаботного оркестра, он тут же вдвое поднял арендную плату. Удар ниже пояса - и мне пришлось отклонить его сердечное предложение. Я торжественно заявил ему: «Киш мир ин тухас», что в переводе с идиш означает: «Поцелуй меня в задницу», но Клод идиш не знал, впрочем, как и я. Он хорошо понимал иврит, но я не знал, как сказать эту емкую фразу на понятном ему языке. Во мне настолько прижилась привычка лгать, что лицо легко изобразило скорбное сожаление. На том мы мило расстались.

Заканчивался и срок договора на съем квартиры. Другую искать уже не хотелось, и само по себе настало время паковать чемоданы. Что я здесь забыл? Свою миссию закончил, только кому теперь нужны мои наблюдения и выводы? Той страны, что нуждалась в моих услугах, уже не существует, а в новых условиях я не сориентируюсь. Нелегал, как хороший журналист: продается один раз, до прокола, а после он падает в цене и уже никому не нужен. Пока этого не произошло, нужно лететь домой. Там за стенкой живет дедушка, старый энкэвэдэшник. Надеюсь, что еще живой. Они ох какие живучие! Наверняка мучается от угрызений дырявой чекистской совести, что сдал меня органам и теперь утром больше некому кроме него с вдохновенным упоением слушать торжественные аккорды главной музыки нашей страны.

…А той маленькой древней земле, где когда-то мировая история человечества была спрессована в века, я оставил свою любовь и частичку сердца.

***

Уже в Москве, много позже, меня часто спрашивали друзья-товарищи: «А зачем ты летал в Израиль?» Чтобы не вводить в детали, я шутил: «Чтоб ума поднабраться». - «Ну и как, набрался?» - «Эх, ребята! Да если бы набрался, говорил бы я сейчас с вами?»

Вот такая история.