Как-то глупо все получилось. Случайно попавшееся письмо, от которого земля из-под ног… Вся эта вдруг открывшаяся переписка за ее спиной. Обида, захлестнувшая с головой. Решение расстаться.

Дочки оказались дома, когда муж пришел собирать вещи, при них паковал чемодан. Бывший муж... Телевизор, который ему не отдали дети. Их слезы.

Может, все это забудется со временем. А пока надо спасать Альку. В больнице ее залечили. Диагноза нет. Отправили с глаз долой в другой город, не зная, что еще предпринять.                                                         

Автобус уже подъезжал к автовокзалу. Надо было взять себя в руки. Она справится, отыщет дочь и решит, что делать дальше...

- ...Вы ее покормите, если сможете. Она не ест, мы ничего не можем сделать, придется на глюкозу сажать, - затараторила медсестра.

Из-за ее спины, чуть пошатываясь, вышла Алька - кожа да кости.

Мама взяла дочь за руку и повела на улицу, в больничный дворик. Присели на лавочке. Девочка даже не взглянула на продукты, которые мать торопливо доставала из сумки.

- Посмотри, сколько бабушка наготовила! Все, что ты любишь. Ешь, пожалуйста, - уговаривала она. - Ты должна поесть, Аля. Почему не ешь? Объясни мне, почему?

Алька, вышедшая на свежий воздух из душной палаты, где их лежало четверо девчонок от шести лет и старше, а потому без родителей, вдруг осознала, что вот она, мама, рядом, что никто не бросил ее тут, в чужом городе, насовсем, как казалось ночью и даже утром, пока они не увиделись.

- Там тараканы! - первое, что смогла произнести Алька.

- Где тараканы? Какие тараканы? У нас нет никаких тараканов, не придумывай! - удивилась мать, протягивая дочери теплый еще блинчик, свернутый в трубочку. - Запивай компотом. Или котлетку съешь сначала. Я тебе и борщ привезла. Бабушкин, со сметаной, как ты любишь.

Алька держала в руках блин и банку с компотом, но есть не могла. Рассказывала и дрожала.

В больнице живут тараканы, доселе невиданные, страшные, усатые рыжие насекомые. Хитрые, быстрые и размером с ее мизинец. Они везде - в тумбочках, на подоконниках, под кроватями и даже в тарелках с супом…

У них длинные ноги и крылышки. Если ночью включить в палате свет, тараканы прыгают с потолка и разбегаются кто куда. Они могут ходить вниз головой и никого не боятся. Ну разве что санитарку, которая гоняет их шваброй, когда моет пол. Тараканы снились, и она в ужасе просыпалась ночью.

Таблетки она выбрасывала, не могла их глотать. А вот от уколов было не отвертеться. Страшные горячие, внутривенные вводили медленно, сознание так же медленно уходило. Совсем легонькую, ее приносили обратно в палату на руках, а назавтра вновь вели на укол.

Жизнь утекала из Альки тоненькой струйкой, она все больше слабела. Казалось, родные навсегда ее оставили, позабыли, хотя в этой больнице девочка находилась только третий день.

За окном звенело лето.

За окном была жизнь.

Строгая медсестра сидела на посту и следила, чтобы дети не просочились на улицу, не сбежали домой или погулять.

...Алька ждала маму. Убегать все равно некуда, да и не смогла бы она уйти далеко.                                                      

- ...Давай поедим вместе, - предложила мать и тоже взяла блинчик. - Ты обязательно должна поесть, хоть немного.

Дочка старательно жевала, но проглотить ничего не смогла. Попила бабушкин борщ прямо из банки. Да еще глоточек компота осилила.

Расспросила о Лельке, о бабушке, вздохнула - вот сейчас мама уедет, и она снова останется одна в чужом городе, в больничной палате, из которой уже никогда не выйдет.

- Что ты хочешь? - спросила мама, она не могла уйти просто так. - Что бы ты сейчас съела? Скажи, Алечка.

Было, было то, что ей хотелось бы если не съесть, то хотя бы подержать в руках. Оранжевые шары, волшебные, пахнущие летом и свободой, приносили мамы другим девочкам. По палате разливался аромат, до этой больницы Альке незнакомый, такой желанный, что она невольно глотала слюнки. Попросить хотя бы дольку у девчонок не решалась, а сами они не угощали. И Алька выдохнула:

- Апельсины.

Только где же мама их возьмет? Это все равно, что мечтать о новой кукле, о волшебной палочке, о сказочном дворце или платье, как у Золушки на балу. Все равно, что мечтать уехать сейчас с мамой домой. Нет, она даже не будет проситься, вернется в палату.

- Я принесу тебе апельсины, - уверенно сказала мама.

Поставила сумку с едой в Алькину тумбочку.

- Подожди меня в палате. Вернусь, искупаю тебя и переодену, хорошо? Отдохни пока немножечко, договорились?

Дочь кивнула и села у окна.

Ждать.

Палата в присутствии мамы уже не казалась ей тюрьмой, из которой не выбраться на белый свет.

...Альке - восемь. Апельсины, которые она попросила, непременно нужно достать. А апельсины - роскошь. И мама пошла по магазинам, надеясь на чудо. Их не было в продаже. Все, что угодно, - груши, яблоки, сливы, клубника. Клубнику она привезла из дома, но Алька на ягоды даже не взглянула.

На рынке тоже не оказалось ни апельсинов, ни мандаринов.

От отчаяния зашла в генеральскую столовую. Это была последняя призрачная надежда - уж для генералитета понятия «не сезон» не существовало.  И, может быть, удастся выпросить хотя бы один апельсин для больного ребенка…

На пороге на нее грозно зыркнул толстый офицер, но она не повернула обратно, хотя и очень смутилась. Не по чину она здесь, не по чину…

Алькина мама не успела ничего ни у кого спросить, как вдруг ее окликнули. Чудо все-таки случилось. В столовой оказалась давняя знакомая, жившая в детстве на соседней улице. Девчонками они даже дружили. И она рассказала о дочке...

 Четыре апельсина не попали на столы офицерам. На свой страх и риск официантка Люся отдала их для Альки.

...Мама пришла в больницу, она была весела и улыбалась Альке, издали увидев ее в окне. Дочь за стеклом в этой оконной раме - как на плохом портрете, который следует немедленно перерисовать. Ни жизни, ни улыбки на нем нет. Изможденное худое личико, тоненькая шейка, худенькие ручки. Но уже через минуту девочка радостно прижимала к лицу яркие оранжевые шарики, роняла их, не в силах удержать своими ослабевшими ручонками.

- Ешь! - приказала мама и шутливо погрозила пальцем Альке. - Немедленно ешь, чтобы я видела.

Апельсин девочка ела весь оставшийся день. По полдольки, по дольке. Это было возвращение Альки. Возвращение к жизни и надежда на возвращение домой.

Девочка была наскоро помыта в закутке коридора, переодета во все чистенькое, причесана. И вновь они сидели на лавочке во дворе больницы - мать и дочь. Алька что-то еще старалась съесть, чтобы порадовать маму.

В этот день медсестра не дождалась ребенка на уколы, мать остановила лечение, пока не поговорит с врачом. Дочь проводила ее без слез, мама обещала приехать завтра.

Вернувшись домой, мать не могла уснуть. Не могла думать ни о чем другом, как об этих неожиданно нашедшихся апельсинах, о радости Альки и о погасших глазах дочки, когда они прощались...

На следующее утро Алька дежурила у окна, ждала. Из того же, что и вчера, междугороднего автобуса вышли две женщины, две сестры. Вдвоем проще провести спасательную операцию, на которую решилась мама Альки. Одна бы она дочь не увезла, не отважилась спорить с докторами. Ей была нужна поддержка.

В больнице их выслушали и ответили - забирайте ребенка под свою ответственность. Все равно не жилец, только показатели испортит. Пришлось написать расписку об отказе от дальнейшего лечения. Чуть живая, Алька доплелась до вокзала.

По дороге домой водитель остановил автобус - стояла жара и мотор перегрелся. Пассажиры вышли прогуляться. Спустилась и Алька. Следом за мамой она брела по колено в траве, вдыхала запах полыни и полевых цветов, собрала букетик, чтобы сплести венок для младшей сестры, по которой очень соскучилась.

Вымыла в реке руки и лицо, не узнала своего отражения. Водичка была очень теплой, солнечные лучи нежились на водной глади. Алька хлопнула ладошкой по своему двойнику, чужие глаза смотрели на нее. Нет, это не она.

Мамина сестра, проголодавшись, достала из сумки батон докторской колбасы, купленный в привокзальном магазине, и бутылку газировки. Нарезала крупными кусками хлеб и колбасу, первый бутерброд протянула племяннице. Мама не верила своим глазам - Алька ела! И запивала газировкой. Буратино с этикетки бутылки весело подмигивал, автобус слегка покачивался на щебенке...

В городскую квартиру они не поехали, чтобы ничто не напомнило ребенку о разводе родителей. Мама с обеими дочками каждое лето гостили у бабушки. Там, в родном деревенском доме, ждала Альку младшая сестра.

А дома, как известно, и стены помогают…

Лето было в самом разгаре! В саду распустились цветы, спели яблоки, манила алым цветом клубника. Зазывала в свои дебри ароматная малина. Вишня свешивала потяжелевшие от ягод ветви. Наливались соком виноградные грозди. Дозревали на своих плетях полосатые красавцы-арбузы. Алька здоровалась с каждой ягодкой, с каждым цветком. В ответ звучало: «Живи и здравствуй! Живи и здравствуй!»  

Она вернулась!

Она будет жить!

...Два последних апельсина она привезла сестре, но съели их все вместе, аккуратно разделив на дольки.

Алька отсыпалась: проваливалась в сон, просыпалась в тревоге, не веря, что больничный кошмар закончился. Не решалась подойти к зеркалу, чтобы снова не встретить чужие глаза.

Но жизнь продолжалась. Лелечка терпеливо ждала, когда «спящая красавица» откроет глаза и поиграет с ней в куклы, порисует или прочтет новую книжку. Приносила котенка, и сестрички радостно возились с маленьким пушистым комочком. Рассказывала обо всех новостях, даже самых пустячных, что случались в доме, пока старшенькая спала. Бабушка стряпала-хлопотала на кухне, готовила вкусности, баловала внучек. Мама до самой осени была в отпуске, не убегала на работу чуть свет, как обычно. Каждый час, каждую минуту они были рядом...

Апельсины - это оранжевое чудо - Алька полюбила на всю жизнь.

Отправляла домой посылками, когда их было не достать, но сама есть их больше не могла. Если только совсем чуть-чуть. На память о целебной силе заветных четырех апельсинов, что принесла мама-волшебница, осталась аллергия на цитрусовые - словно тень от солнца, которое  радует и дарит жизнь. Но стоит ли помнить о тени, когда ярко-оранжевый шар каждое утро всходит на лазурный небосвод, озаряет светом, согревает теплом, и впереди у Альки целая жизнь?..

/Грех (Божий человек)

Как рано темнеет зимой, и мороз к вечеру лютый. Впрочем, январь как январь… Крещенские морозы покрепче будут, тогда уж вовсе не захочется на улицу выходить. Алька долго рассматривала торты за стеклянной витриной. Наконец выбрала медовый и, прихватив по пути две булки хлеба, пошла рассчитываться. «Для дня рожденья достаточно. Еще пирог испечем, как бабушка любила», - подумалось ей.

У самого выхода из магазина замешкалась, пересчитала мелочь - как раз на две булочки с изюмом. Им с мамой хватит, а больше все равно нет, забрала последние. Так вдруг захотелось выпить теплого молока со сдобой. Чем ближе бабушкин день рожденья, тем Альке становилось грустнее  - совсем недавно не стало ее, доброй, родной, бесконечно дорогой. Вот сейчас бы она нагрянула с покупками и подарком, бабуля затеяла бы ставить тесто на пироги, а с утра в доме пахло бы вкусностями и Алькиным детством. Они наготовили бы, накрыли на стол и ждали маму с работы, а потом - праздновали, праздновали, праздновали. А ровно через неделю - день рожденья Альки, бабушкин черед придумать подарок и сказать главный тост в честь внучки.

Какой трудный был год, високосный. Новый будет лучше. Непременно. Просто хуже уже некуда, им с мамой больше некого и нечего терять…

- Здравствуйте!

В магазин ввалился крепенький мужичок, до самых глаз замотанный в шарф, со смешно торчащими ушками потрепанной шапки-ушанки. Должно быть, только что их развязал, перед входом в магазин. Мужчина шумно отряхнул снег со старого полушубка, размотал вязаный шарф, еще раз громко поздоровался. Его голос показался Альке знакомым. Это же Витечка!

- Здравствуй, Витя! - вежливо ответила продавщица тетя Валя. - Замерз?

- Замерз!

Витя обрадовался, что ему ответили, сдвинул шапку набок, освобождая ухо, после чего вынул из тряпичной сумки алюминиевый бидончик, протянул продавщице и принялся обстоятельно рассказывать, что закончились хлебушек и молоко, а иначе он бы не пошел в магазин ночью.

- Лишь бы деньги не закончились, - еле слышно пробормотала тетя Валя, зачерпывая из большого бидона жидкое, синеватого цвета молоко, наполнила Витин бидончик до самых краев. - Крышку не забыл? Обратно аккуратно иди, не торопись, чтобы не поскользнуться, молоко не разлить.

- Витя не торопится. Витя не прольет, - заверил Витечка не то добрую, участливую продавщицу, не то самого себя.

Взял с прилавка буханку белого хлеба, скользнул взглядом по тортам, поискал глазами что-то еще. Не увидев, вздохнул. Потянулся было за батоном, но брать не стал. Растеряно обернулся:

- Тетя Валя! Булочки где?

- Нет булок. Раскупили. Раньше надо было приходить, днем.

Круглые, навыкате Витины глаза погрустнели.

- Днем работал. Снег кидал. Много снега. Витя хочет булочку с молоком.

- Батон возьми. Без изюма, правда, но вкусный, - предложила продавщица.

Тот помотал головой, зашептал что-то, достал кошелек и передал его тете Вале. Та высыпала монеты на прилавок, отсчитала, сколько нужно, остальное сложила обратно и вернула Вите:

- Спрячь в карман поглубже. Не оброни свой кошель.

Алька топталась на пороге магазина, дожидаясь, пока Витя рассчитается, положит хлеб в сумку, спрячет кошелек в карман штанов, поднимет воротник полушубка, поверх намотает шарф, опустит ушки шапки, завяжет их под подбородком, наденет рукавицы, попрощается с тетей Валей.

Та, занятая уже с другим покупателем, кивает Витечке, знает, что иначе он не уйдет, будет стоять и ждать, пока она ответит.

- Здравствуй, Витечка, - Алька с трудом проговаривает первые слова. - Ты булочки хотел. Возьми. Помяни мою бабушку, тетю Таню. Помнишь ее?.. Почему ты здесь, Витечка? Где живешь? С кем?

Витя в серой армейской шапке-ушанке ничего не слышит, но протянутые Алькой булочки берет. Улыбается широко-широко. Оглядывается на продавщицу тетю Валю, видит ли она его счастье.

- Девочка, раз ты его знаешь, отведи домой, донеси молоко, - поручает она Альке. - Он живет недалеко, на первой улице от магазина, в бараке. Комнатку ему дали, как мать померла.

Так они и уходят: Алька - с тортом и молоком, Витя - нагруженный хлебом. Даже если свалится ненароком, ничего страшного не случится. Альку Витя не узнает, но принимает за старшую, послушно идет рядом.

... Дверь в его комнату не заперта. Витечка долго обметает веником снег с валенок, своих и Алькиных, развязывает шапку, снимает шарф, расстегивает полушубок. Берет, наконец, бидончик с молоком из Алькиных рук, поднимает глаза, силится ее вспомнить. Не узнает. Сникает. Готов заплакать.

- Витечка, - ласково говорит Алька - именно так всегда разговаривала с Витей ее бабушка. - Я внучка тети Тани. Она жила на одной улице с твоей мамой.

- Мама, - круглое Витино лицо расплывается в добродушной улыбке. - Мама…

- Я давно тебя знаю, Витя. Ты ходил в магазин мимо нашего дома, всегда подходил к бабушке, здоровался. Ты хороший, вежливый. Помнишь тетю Таню?

- Витя хороший, - соглашается Витечка.

И это все, что он понял из Алькиных слов.

А она все не уходит. Ей надо это сказать, надо. Даже если он не поймет. В  бабушкин день рождения Витечка тут как тут… через столько лет.

- Мы такие были дураки, - Алька запинается, глотая слезы. - Играли с пацанами. Я у бабушки катушку стащила. Нитки белые. Сороковка. Через дорогу их натянули, как струны, привязали к заборам с обеих сторон, а ты попался. Мама твоя тогда заболела, и вам кто-то предложил парного молока, вечернего. Поэтому ты не как обычно, днем, шел с магазина, а возвращался на велосипеде потемну. Бидончик с молоком дребезжал, на руль надетый. А тут мы с мальчишками… Ты упал тогда с велика… Нитки-то порвались, никто и не понял, почему ты упал. Молоко разлилось посреди дороги. На молочную лужу сбежались собаки. Ты так плакал… В голос… Мальчишки спрятались, а я с тобой осталась. Ты большой парень, а я маленькая, четыре года. Тоже ревела. Бабушка вышла, тебя успокаивала, помнишь? И мне слезы утерла. Добрая она была. Молоко налила в твой бидончик - корову подоила и еще не успела пропустить через сепаратор. Мы тебя до дома проводили, молоко донесли, а ты велик за руль вел. Нельзя по темноте ездить с молоком на руле. Но тебе очень нужно было для мамы, она болела.

- Мамы нет, - вспоминает вдруг свое горе Витечка.

Но не плачет, а улыбается, на душе потеплело - мама его любила, всегда любила.

- Мама тебя любила, на то она и мама, - вздыхает Алька.  - Умерла, и дом, наверно, продали, раз ты живешь здесь. Есть ведь родственники, наследники, кроме тебя. Бабушка говорила, божьего человека обижать - грех. Бог накажет. Прости нас, Витечка, если сможешь. Прости, пожалуйста. Помяни нашу бабушку, тетю Таню. День рожденья у нее завтра. Хочешь, я тебе половинку торта отрежу? Или весь оставлю. Он вкусный. Будешь есть всю неделю, по кусочку. Возьми, Витечка, торт. Ты, наверно, такой не пробовал никогда.

- Торт, - улыбается Витя ласковому голосу и хорошему новому слову. - Торт…

- Ну, будь здоров! Я пойду. Припозднилась. Мама, наверно, волнуется. До свидания, - прощается Алька и с легким сердцем шагает в темноту.

На улице морозно. Тяжело дышать. Она укутывает нос шарфом, надевает на голову капюшон, прикрывает лицо рукой в белой пушистой рукавичке. Бабушка когда-то связала для ее вечно мерзнущих пальцев. И еще вторые - пуховые, вовнутрь.

- До свиданья, мама! - несется ей вслед громкий голос Вити.

Алька оборачивается. Дверь в барак не закрыта. На пороге своей комнатки стоит взрослый мальчик, обнимающий коробку с тортом. Божий человек.