Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(10)
Владимир Сачков
 ДВА КИЛОМЕТРА ПО ПРЯМОЙ

Уже отпричитали и отревелись. В жаркой тишине летнего кладбища изредка раздавались глухие громыхания далекой грозы. Двое племянников покойницы, топча глину и кусты ириса, тащили верхнюю часть домовины. Внук - Лешка, по прозвищу Француз, - уже целый час сачковал, держа в руках легкий деревянный столбик с номером могилы. Он надеялся вообще не притронуться к лопате, потому что мать родила его лентяем. Зрелые года, в которых он находился, если судить по седине аккуратной прически с пробором, наделили его лишь склонностью к пьянству и брезгливостью к покойникам. Положительные черты в его характере вовсе отсутствовали, разве что отвращение к вареному луку. Он равнодушно наблюдал, как двоюродные братья укрывают от света торчащие под саваном носки погребальных тапочек, бугорок картонной иконки в мертвых руках и острый вздернутый нос его бабушки.

Едва крышка, обитая красным бархатом, с белым матерчатым крестом по центру стала на свое место, к гробу подскочил дядька Петька Пензев. Он грубо растолкал племянников и, вытащив изо рта один из шести гвоздей, быстро примерился и вколотил в изголовье. В принципе, гвоздей нужно было четыре, но на всякий случай в зубах он держал запас. Этот дядька Петька был самый здоровый в родне - квадратная фигура, квадратная голова и здоровенные ручищи с квадратными кулаками, в которых молоток казался легкой детской погремушкой. Забивая гвозди, он озабоченно сопел сквозь квадратные ноздри грубо вытесанного лица с низким лбом неандертальца, над которым в такт его движениям смешно тряслись мелкие черные кучеряшки - и те квадратные. Когда он, слегка нагнувшись, повернулся спиной, Лешка увидел его здоровенный слоновий зад на таких же мощных, слегка кривых слоновьих ножищах. «Ну и байда! - подумал Лешка, - хоть ворота в таможне высаживай».

- Давай веревки! - скомандовал дядька Петька.

Женщины расступились, пропуская вперед еще одного родственника с двумя кусками веревок. Дядька, самолично пропустив веревки под гробом, раздал концы племянникам.

- Давай, племяши, взялись, только, смотрите, не уроните - это вам не Брежнев!

Гроб осторожно оторвали от двух табуреток и, спотыкаясь о крупные куски земли, поволокли к прямоугольной яме. Расположились по углам.

- Ну, что, уперлись? - Пензев каждому заглянул в лицо, - а теперь - трави! Помалу, помалу, не спешите… Вот так. Все. Тама!

Пока опускали, прилично вспотели и раскраснелись. Пензев, утирая лицо рукавом рубашки, другой рукой поманил женщин. Пока те бросали по горсти земли, он аккуратно сворачивал веревки. Потом стал искать глазами лопаты. Нашел у соседней могилы - три совковые и две штыковые. Тут же приказал:

- Лешка, тащи сюда лопаты!

Француз терпеть не мог ни этого дядьку Петьку, ни его властный голос. Он выругался про себя и, нехотя оставив деревянный столбик с номером, нарочно медленно поплелся к лопатам. Там он вялыми движениями собрал их в кучу и со страдальческим выражением лица стал транспортировать к могиле, всем своим видом показывая, что пять шагов ему даются не легко. Пензев свирепо наблюдал за ним.

- Не умер? - подколол он, когда Лешка раздал инструмент.

- А чо? - с вызовом отвечал Француз.

- Чо - по-китайски жопа!

Лешка, взглянув в строгие глаза двоюродного дяди, опустил белесые ресницы и отошел к спасительному деревянному столбцу. Там он снова взял его в руки и отвернулся.

Не дожидаясь, пока женщины закончат свое мелкое дело, Пензев опять скомандовал:

- Давай, ребята, закончим эту канитель, да поживей!

И первым стал сгребать в яму. Глядя, как он управляется совковой лопатой, можно было предположить, что он и родился с ней. Казалось, копать - это основная тема его жизни, однако он всю жизнь проработал шофером на самосвале, а теперь был на пенсии.

Когда над могилой образовался холмик, Пензев заметил, что племянники уже выбились из сил. Он и сам уже порядком устал, по груди и по спине его белой рубашки бежал темный ручеек пота. А Француз стоял в стороне и спокойно курил.

Пензев крикнул:

- Лешка, иди смени кого-нибудь!

- Близким родственникам закапывать нельзя, - Француз любыми путями хотел сачкануть.

- Какой ты близкий родственник?

- Я внук!

- Какой ты внук? Ты алкаш. Вот где твои кенты? Как бухать - так вместе, а как лопатой поработать - так их нет никого!

- Так вы же сами сказали: не дай Бог, если кого-нибудь из твоих кентов на поминках увижу - поубиваю!

- Ты мне мозги не пудри! - Пензев подошел к Французу и отобрал у него столбик, - не за то держишься!

Он вручил ему лопату:

- Ну-ка, иди поработай.

Француз, сверкнув глазами, все-таки пошел к могиле. Там стал кое-как ворочать полупустой лопатой.

Наконец дядька Петька воткнул в ногах столбик с траурной лентой.

- Во какой ты ей кораблик сделал! С мачтой. Нехай плывет!

Внезапно появившаяся в воздухе духота мешала отдышаться. Пензев посмотрел вверх и сквозь крону старого дуба увидел в небе тяжелые тучи.

- Женщины, несите венки! Надо нам до дождя успеть.

Венков было всего два - «от родственников» и «от соседей». Едва они легли по бокам могилы, Пензев поспешил расправить черные ленты с бронзовыми надписями, ежесекундно поглядывая вверх. И вот бросил последний взгляд на новоявленное сооружение и объявил:

- Шабаш!

Полтора десятка людей, пробираясь между крестов, потянулись к автобусу. Пензев шел последним, сильными ударами крупных башмаков отряхивая прилипшую глину. Он еще задержался перед асфальтовой дорогой, очищая лопаты друг от друга. Потом сгреб их в кучу и последним зашел в салон, где ему оставили переднее место. Он сел, удерживая деревянные ручки перед собой, а потом, резко обернувшись, спросил неизвестно у кого:

- Веревки забрали?

Кто-то ответил, что да.

- А молоток?

- Да, да!

«Пазик» тронулся.

- Ну вот, Лешка, и схоронили бабушку. Пусть ей земля будет пухом.

Вслед за его словами так сильно грохнуло, что задрожали автобусные стекла в ржавом кузове. Через несколько секунд автобус стали бомбить крупные капли дождя.

- Слава Богу, успели, - мелко перекрестился Пензев.

Он остановил машину у сторожихи и передал туда весь похоронный инвентарь. При этом его слегка намочило. Он сел на свое место, ежась и потирая руки. Автобус выехал на дорогу, и в салоне заговорили.

- Вот видишь, Лешка, повезло тебе! - дядька Петька толкнул мощным локтем хилое долговязое тело.

- А почему это мне повезло?

Француз повернулся к окну, наблюдая за прозрачными потоками воды, внезапно появившимися на стекле.

- Потому что ты ничего в жизни не видел и не знаешь, как бывает.

- А как бывает? - с издевкой спросил Француз.

- А-а! Вот ты сидишь сейчас в сухоте, под мышками у тебя не жмет и еще ноги раздвинул, как проститутка. Чего там у тебя между ног случилось?

- Ничего не случилось. Все нормально! - огрызнулся Француз.

- Если нормально, так и сядь нормально.

Лешка нехотя подвинулся.

- Вот так! Сиди и слушай, что старшие говорят.

Сплошной стеной шел ливень, щетки не успевали работать, резко упала видимость, и автобус замедлил ход. Иногда очень сильно где-то взрывался гром, богобоязненные старушки в конце салона подпрыгивали и крестились.

- А, если б ты знал, как раньше хоронили, - поднял брови Пензев, - ты б не выступал.

- Я и так не выступаю, - Француз шмыгнул носом и скрестил руки на груди, показывая, что ему не очень-то хочется слушать.

- Нет, ты слушай, - навязывался дядька Петька, - это сразу после реформы было, году в шестьдесят первом. Я тогда один с матерью жил. Сколько мне тогда было? Кажись, двадцать шесть. Ага. И вот тогда умерла одна старушка по соседству. Бабка. Одинокая. А хоронить некому. Помню, мать-покойница все уговаривала меня - мол, Петенька, надо похоронить старушку. А что Петенька? Я с этой старухой и не якшался вообще. С работы иду - она в грязных калошах сидит - ну, здрасьте, ну, до свиданья. И все.

Лешка, выпятив нижнюю губу, показывал, что разговор ему не интересен. Сейчас он весь сконцентрировался на предстоящих поминках.

- А мать уговаривала: сделай Божье дело - похорони. Тебе зачтется. Я дурак послушал. Позвал двух своих друзей - Сережку и Федьку. И вот зашли мы с ними в ее хату, лежит она на кровати в калошах, и костыль в руке. Мать тоже следом зашла, говорит, надо бы обмыть ее. Я говорю, мама, если вам надо, так вы и обмывайте, а я ни за что на это не пойду. А она мне, - ты же знаешь, сынок, я слабенькая, болею, я не смогу. Тогда, говорю, нехай так на тот свет прется, что их, говорю, санитары там всех принимают? А мать говорит - не надо так сынок, она все слышит. Да и нехай слышит! Она еще спасибо должна сказать, что ее вообще хоронят. А то залежит здесь, завоняется, потом собачники приедут, дустом обсыплют и свезут куда-то на свалку.

- Как я это сказал, слышишь? - Пензев снова огрел Француза локтем, - бабка чего-то вся передернулась. Судорога у нее мертвая или что - я не знаю. Но, помню, мать аж перекрестилась. А мне что? Мне - ничего, я пошел гроб делать. Это сейчас гробы готовые государство выдает, и самого последнего бомжа все равно схоронят как надо. А раньше сами гробы делали или заказывали заранее. Вообще, не стал я на нее деньги тратить. Пошел, из ее сарая досок понадергал, и за пятнадцать минут мы ей втроем коробку и сколотили. Так, как есть, в грязных калошах и с костылем в гроб и поклали. Чего мелочиться, тут же крышку заколотили - и готово! Только я последний гвоздь вбил - как гребанет на улице! Гром. Вот как сегодня на кладбище. Я на улицу выскочил, смотрю в небо. Чего-то не понятно - то ли пойдет, то ли нет. Вроде как тучи далеко. Да и тянуть не хотелось. Побыстрей бы от нее избавиться - и дело с концом. Федьке и Сергею говорю: давай быстрее, понесли. Они говорят - так нас же трое, нужен еще один человек. А то как нести? Я им говорю - ничего, я впереди один пойду, а вы вдвоем в головах, сзади. Я тогда здоровый был, мог и один гроб оттащить, только неудобно. Да и чего там нести, ведь близко же, всего два километра по прямой.- Понял, Лёшка? Это вот тебя сейчас и туда, и обратно на автобусе везут. А раньше на своем горбу покойника тащили. По Советской, до затишья.

- Да, я помню, - пытался что-то сказать Француз.

- Чего ты там помнишь! Помнит он. Раньше, даже если кто и побогаче, все равно на своих двоих несли, оркестр закажут - и те давай похоронный марш дуть. Далеко слышно. А ты, бывало, бросишь свои дела и выбегаешь на улицу - кого же это там хоронят? Ага, опять, наверное, какой-то генерал. Ближе подходят - действительно, генерал. И на подушках его ордена несут. Бам-бам-барам! Так жутко, аж яйца застывают! А ты говоришь - музыка!

Дождь не прекращался. Сверху в некоторых местах стала течь крыша автобуса. На дядьку Петьку лилась небольшая струйка, и он отодвинулся к проходу. На улице образовались реки, водитель совсем сбавил обороты, и автобус еле плелся. Пензев сокрушался:

- Ах как заливает, как заливает! Вот и в тот день точно такой же дождь лил.

- Музыка... Какая там музыка? Нам бы ее хоть как похоронить, эту бабку. И чего я сразу поперся, ведь можно было и позже похоронить. Полежала бы в ящике, ничего бы с ней не случилось. Так нет же! Приспичило. Только мы со двора вышли - как полилось! Переулком шли. Дорогу размочило, из земли всякая дрянь повылазила - мусор какой-то, пружины от дивана, зола, еще какое-то говно. Я иду, ничего не вижу - в глаза дождяра хлещет. Спотыкаюсь, скольжу, матюкаюсь, два раза чуть не упал. Ну, до Советской, до асфальта добрались, там полегче стало, там побежали. А все равно - погано! С гроба мне за шиворот льет, пинжак тяжелый стал. Голову под гроб спрятал - за шиворот уже не течет, зато в рукава затекает. Вот так! А ты в сухости путешествуешь...

- Знаешь, Лешка, что мы тогда забыли? Не знаешь, нет? А ты подумай.

Пензев, улыбаясь, теребил Француза за рукав.

- Откуда я знаю, дядь Петь, чо вы привязались?

- Подумай, дурень, подумай! Что в этом деле самое главное? Ну? Что? Могила, дурак! Мы же могилу не выкопали! Эх, ты! Я об этом вспомнил, когда мы уже через железку перебежали. Во дела! И как быть? Что, под дождем копать? Вон, посмотри-ка на улицу. Как можно в такую погоду копать? Я по-другому сделал. Знаешь как?

Он опять взял Француза за плечо, загадочно всматриваясь ему в глаза.

- Отстань, дядь Петь, отстань, - отмахивался Лёшка.

- А ты учись, может, пригодится. Мы оставили гроб на входе ...

- И, чо, соскочили? - эта идея так понравилась Французу, что он засмеялся, ударив в ладоши.

- Эх, ты, халявщик! Я сказал Федьке - ты беги туда, а ты Сергей - туда, а я туда. В трех направлениях, понимаешь? Через двадцать минут здесь снова встретимся. Ведь каждый день люди мрут в городе. Понимаешь? Кто-то уже для своего родственника могилу вырыл. Но он же не придет хоронить в такой дождь. Это только мы умные такие. Вот там бабку и закопаем. Какая разница, где ей лежать? А тот, другой, себе новую ямку выкопает. Ага. Через двадцать минут снова сошлись. Они-то ничего не нашли, а я нашел. Слева, в одном месте, недалеко от дороги. Увидел две глинистые кучи - ага, значит, наша. Ухватили мы, значит, по-новой, и быстрее, быстрее туда. Подбегаем - мать! Яма вся до краев полна воды! Вот так вот! Что делать? А что делать, говорю, бросай его ребята! И как есть в ванну плюхнули. Брызги полетели, а нам плевать! Мы и так мокрые. Пензев выдержал паузу.

- Он сначала топнуть не хоте-е-л. Ну, а руки тебе для чего? И голова. Огляделись - в кустах две лопаты припрятано. Подняли лопаты и давай его топить. Желобок в земле прокопали и давай землей присыплять. Он потихоньку на дно и пошел. Архимедову силу похоронили совместно с бабкой, бугор сверху какой-никакой нарыли, лопату заместо креста воткнули и пошли. Да оно, с другой стороны, в дождь хоронить лучше - быстрее осядет.

Француз слушал, открыв рот.

- Кафе перед кладбищем знаешь? «Мадиной» называется. А раньше называлось «Последний путь». Зашли мы туда, по кружке пива выпили - вот тебе и все поминки.

- Ну и что потом? - надеясь на продолжение, спросил Лешка.

- Что потом? Потом-то все и началось, - тяжело выдохнул Пензев.

- А что началось-то?

- Э-э, лучше не говорить. Страшная вещь.

- Ага, я так и поверил! Выдумывай!

Лешка сделал вид, что ему не интересно, и снова отвернулся к окну. На самом деле ему было любопытно и надо же было занять чем-то скучную дорогу до дома. И еще такой дождь идёт! Француз длинно и вкусно зевнул.

- А ты знаешь, босяк, что я об этом никому не рассказывал?

Лешка молчал.

- И кто меня за язык дернул? Наверное, дождь виноват. Ладно уже, расскажу. Слушай. Стала мне скоро эта бабка сниться. Во сне приходить.

- И что она, ругалась? - оживился Француз.

- Наоборот. Молчала. Вот это и есть самое страшное. А начиналось всегда одинаково: сначала шаги были слышны - шарк, шарк, шарк калошами своими погаными, как брашпилем тебе по мозгам! А потом сама из-за угла выходит. Остановится, смотрит на меня и молчит.

- Страшная? - с надеждой тихо спрашивал Лешка.

- Не, не дюжа.

- Ну, а чо тогда?

- А то, что воняло от нее куриным навозом, а я этот запах, понимаешь ты, терпеть не могу!

Дядька Петька хотел опереться рукой о переднее сиденье, он забыл, что сидит первый, что впереди никого нет. Рука его провалилась в воздух, и сам он чуть не упал.

- Тьфу ты, бес!

Французу такой промах доставил удовольствие, он прикрылся рукой, чтобы не было видно смеха.

- Так тебе, что дядь Петь, и запахи снятся?

- А как же?

- А вот мне - нет.

- Это потому, что ты лентяй! И алкаш.

- Ну и хорошо! А я всё равно не верю, что запахи могут сниться.

- Дай мне сто рублей! - неожиданно потребовал Пензев.

- Зачем?

- Ну, дай сто рублей! - громко требовал он. - Вот видишь, нету у тебя.

- Да зачем? - не понимал Француз.

- Если б ты мне дал сто рублей - может быть, я бы и соврал. А так, какой мне смысл?

Лешка уже давно не краснел, когда его спрашивали, есть ли у него деньги. Он работал в театре монтировщиком декораций и свою зарплату - полторы тысячи рублей - просаживал очень быстро. Но дядька Петька - жесток! И знает, сволочь, как человека обидеть. Знает, у кого есть сто рублей, а у кого нет. Француз надул губы и засопел.

- Так вот, слушай! - Пензев, не обращая внимания на обиду, двинул своим кулачищем по Лешкиной худой коленке, - каждую ночь приходит ко мне эта бабка, воняет своими калошами и молчит. Ну, иногда костылем куриный помет с калош отковыривает. Это ж она мне специально спать не дает, изматывает. А мне каждый день в автокомбинат к полседьмому идти. Я же не высыпаюсь! Я ее спрашиваю, - повысил голос Пензев, - чо те надо? Чо тебе, говорю, падла, надо? А она так смотрит своими кровяными глазами, смотрит и молчит. Я уже не выдержал, матери говорю: мама, что мне делать? Эта старуха мне спать не дает. Мать расспросила, как и чего, и говорит - надо в церкви свечку поставить - за упокой души. Я пошел, купил за рубль толстую свечку, поставил, где и все ставят, и ушел. - Ну и чего ты думаешь? - навалился всей тушей Пензев. Хрупкие кости Француза трещали под стокилограммовым весом назойливого родственника. Он дышал на него горячим жаром крепкого здоровья и хотел знать. - Ты думаешь, мне легче стало? Да? Ну, может, чуток полегче. Хочешь, скажу, что потом было? Хочешь?

Он выдавливал из Француза это слово. В буквальном смысле давил телом и выдавливал. Француз не выдержал.

- Ну, хочу, хочу! - лишь бы он, слон,отвалился.

- А вот я тебе не скажу!

Пензев отодвинулся и замолчал, демонстративно глядя прямо перед собой в серую муть дождя за растрескавшимся лобовым стеклом старого автобуса. Лешка, как бы ни был обижен, все же оценил юмор ситуации. Кроме того, ему было интересно, чем все закончится. С полминуты он сидел спокойно, а потом решился осторожно дотронуться до дядькиного колена.

- Дядь Петь, а дядь Петь!

Пензев порывисто обернулся.

- Слушай, тебе сколько лет?

- Ну, тридцать пять.

- Тридцать же пять лет тебе, дураку! А ты посмотри на себя! Седой, худой и никакой!

Он наклонил свою квадратную голову.

- Смотри! Мне шестьдесят лет. Смотри! Ты видишь хоть один седой волос?

- Это, вы, наверное, краситесь.

- Чо я, пижон? Просто работать надо, вкалывать. Тогда и здоровье будет. А ты же не работаешь ни черта. И не желаешь.

- Как? Я же работаю. В театре, - оправдывался Француз.

- Кого? Работает он! Занавески там меняет. Это что, работа, что-ли? Чем ты там дышишь? - Пылью! Ты думаешь, я не знаю, что такое театр? Я знаю. Театр - это мыши и проститутки! Понял?

Он крепко сжал руку и погрозил, подсовывая кулак все ближе к Лешкиному носу. Тому пришлось несколько отстраниться. Потом Пензев стукнул себя по ляжкам.

- Ты не дури, Лешка, найди себе нормальную работу. Мужицкую. А то ходит в костюмчике, с пробором. Ломается. Француз! То же мне, француз без Франции!

- Да, ладно, дядь Петь, - Лешка конфузливо опустил голову.

- Чего - ладно? Тебе жениться надо, вот чего! А ты ходишь, слюни пускаешь и еще водочку посасываешь. Твой отец от чего умер? Винище хлестал - вот от чего! Вот и ты так сдохнешь, если за голову не возьмешься.

Эти разговоры Француз слышал тысячу раз - и от матери, и от родственников, и от начальства. Они ему надоели. И чего все к нему суются, чего лезут со своими правильными советами, как жить. А может, он хочет жить по-своему, в кругу своих друзей.

- Дядь Петь, - махнул рукой Француз, - вы лучше расскажите, как там дальше было. Про бабку эту, покойницу.

- Про бабку? - он вдруг раскрыл большущую квадратную пасть с толстым языком - зевнул.Потом грубо отрыгнул и, довольный, что у него получилось и то, и другое, охотно продолжил повествование.

- Значит, как только я свечку поставил, на следующую ночь заговорила со мной бабка. Явилась опять жи ш мне во сне и шепталом своим беззубым на меня как зашипит: «Ты чего меня в лужу бросил?» Я ей отвечаю - так, мол, и так - дождик шел. А она снова шипит, как змея: «Почему ты мне крест не поставил? Пока крест не поставишь - буду приходить к тебе каждую ночь».

- Ты понял, Лешка, с кем я связался? И вроде не ведьмой она была, обычная старая бабка. Ага. Я на утро опять к матери - что это значит? Мать говорит, да сделай ты ей крест, сынок, она все же бабушка верующая была. Ну, ладно. Нашел я на работе старый кардан от «газона», четыре зиловских шатуна из поршневой группы, и в обед, пока сварщики кефир пили, сам все и сварил. Положил кардан на землю, два шатуна по бокам пропердикулярно приставил, а еще два - пониже и так, знаешь, наискось, чтоб получилось православие. Потом всю эту бодягу проварил электросваркой. Первый раз в жизни варил, но, ничего, получилось. Я даже табличку к кресту прикрутил, железную. Собственноручно зубилом на ней вырубил: мол, бабка такая-то и такая, мол, на свет вытащили такого-то числа и года и обратно зарыли такого-то. Потом пошел и этот крест вкопал.

- Ну и что? - спрашивал Француз, - больше она не снилась?

- Куда там! - гаркнул Пензев. - В следующие разы снится мне сон, будто сплю я на своей кровати. И вот меня кто-то начинает толкать. Я оборачиваюсь - передо мной опять эта проклятая старуха. А, думаю - это мне снится, хотя, вообще-то, не должно. Перевернулся на другой бок - опять в меня чем-то пхают. Повернулся - опять она. Тычет в меня своим поганым костылем. То в голову, гадина, попадет, то в живот, то еще ниже. Я хочу поймать костыль руками - не могу, действует она им, тварь, ловко, как шпагой. И встать тоже не могу. Вот она меня и шпигует. Я ей кричу, что тебе надо, старая, от меня? Крест я тебе поставил, что ты приперлась?

Дядька Петька вытащил из кармана пачку «Примы». Потом, видно, вспомнив, что в автобусе курить нельзя, с досадой засунул ее обратно.

- Она мне знаешь, что сказала? Поставь, говорит, мне оградку на могилку.

- Во дает! - изумился Француз.

- Ага! Хочу, говорит, оградку, иначе костылем измордую. А я ей, знаешь, что? Я говорю - это же шантаж! Натуральный шантаж с того света! Я ей говорю, почему именно я должен делать все это? Я говорю - я тебе не брат, не сват, никто. Отстань от меня! А она - мне: я что, виновата, что у меня никого нет? У меня муж был, двое детей, я что, виновата, если их войной поубивало? Я ведь за ними ходила, шила, стирала, обеды готовила, говно ихнее убирала. Сколько я полов перемыла, сколько картошки перечистила, сколько раз кипятком обваривалась, сколько раз мужу под пьяную руку попадалась и сколько ночей не спала! Кто посчитает? Да ведь я ж, говорит, не всегда была старухой. Я же когда-то девочкой была, сладкое любила, я же красивой была. У меня, говорит, было белое платье. И заплакала.

- Кровавыми слезами? - хотел угадать Француз.

Пензев снисходительно покачал головой.

- Простыми, дурак, простыми. Жаль мне стало ее. Утром я матери ничего не сказал, а пошел сразу на ширпотреб. Там, рядом, свалка была. Туда свалили кучу алюминиевых отштампованных листов - все в дырках от ложек. Получается, знаешь, такая готовая решетка, я из них себе крольчатник сделал. Набрал их штук десять, раскладушку разломал, трубок из нее напилил - вот тебе и оградка. Пошел и поставил.

- И все, больше она не снилась? - осторожно спрашивал Лешка, опасаясь, что его снова могут обозвать дураком.

- Нет. Еще раз все-таки притащилась. Опять костылем меня ткнула. И сказала.

- Что сказала?

Пензев хитро улыбнулся.

- Спасибо!

Автобус качнуло, он стал поворачивать. Француз протер запотевшее боковое стекло, увидел очертания с детства знакомого двора, старый двухэтажный жактовский дом, свет в окне бабушкиной квартиры, где за стеклом, на кухне, шли приготовления к поминкам. Он мгновенно забыл то, что ему рассказывали, в желудке натянулась струна, она зазвенела, гулко передавая зуд всему телу. Целый день он ждал, но терпеть осталось недолго, всего несколько минут. Скоро он хорошо выпьет и вкусно закусит.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.