Моя мама, Берта Исааковна Чхартишвили (урождённая Бразинская, 1921-2007), преподавала русский язык и литературу в школе рабочей молодёжи № 9 в Москве на Красной Пресне. Директор Андрей Акимович и учителя называли маму Бертсакна. Педагоги между собой звали директора Андрюхой. Одним из учеников мамы был юный Михаил Державин - впоследствии народный артист РСФСР. Мама под вечер забирала меня из детского сада, и я сидел на её уроках. Однажды я подошёл к доске и начал писать мелом печатные буквы. В классе раздались смешки. Мама повернулась и прочитала: «БЕРТА САКОВНА».

Как-то она объясняла значение слов субъект и объект. Шофёр сказал с места:

- Ну, это понятно: приехал на объект.

Существовало понятие: подбор кадров. Считалось престижным попасть в школу не через роно, а откуда-нибудь повыше. Однажды «Андрюха», недовольный некоторыми учительницами, ударил кулаком по столу:

- Я вас где подобрал? Я вас в гороно подобрал!

Перед праздником педагоги скинулись. После последнего урока, когда учеников уже не было, накрыли в классе стол и решили подшутить над директором. Учительница его разыскала:

- Андрей Акимович! Комиссия пришла!

«Андрюха», выпучив глаза, поправляя галстук, примчался, постучался, робко вошёл…  и увидел всю компанию, бутылки, закуски. Криво улыбнулся:

- Ну, товарищи…

Когда моя мама ходила с мужем - моим отчимом - Шалвой Ноевичем Чхартишвили (1919-1997) на Усачёвский рынок, она ненавидела Шалико.

Подходят к прилавку. Мама спрашивает:

- Почём?

Колхозница отвечает. Берта Исааковна собирается поторговаться. Но тут вмешивается сын солнечной Колхиды:

- Совсем недорого!

У нас бывали гости. За обедом я им сообщал в присутствии мамы и отчима:

- Эти тарелки - только когда гости…  У нас салфетки, только когда гости.

Когда мне было семь лет, мама, я и отчим приехали в Грузинскую ССР, в Махарадзевский район (ныне Озургетский муниципалитет административного края Гурия Республики Грузия), в родную деревню Шалвы Ноевича Цихисперди. У грузин летом не принято сажать малышню обедать вместе со взрослыми. Мне, а также семилетнему Бухути и пятилетнему Джангули вручили тарелки с кашей, ложки и отправили на крыльцо. Я уселся на ступеньках, поставил миску. У Джангули, бегавшего с утра по двору босиком, ступни были перемазаны землёй и куриным помётом. Он нечаянно ступил мне в миску. Всю жизнь у меня перед глазами жуткая картина: моя белая каша с вмятиной-отпечатком грязной Джангулиной пятки.

Мне было лет одиннадцать. Я прочитал октябрьскую поэму В.В. Маяковского «Хорошо!», был ею захвачен и сочинил подражательную. А к маме пришла жизнерадостная коллега по вечерней школе Вера Алексеевна, тоже учительница русского языка и литературы. Я взял тетрадку и стоя зачитал им своё произведение. Начиналось оно так:

Есть на свете страна одна.

Называется Германия она.

И в четырнадцатом году

Начала она войну.

Далее там события развивались, произошла революция, потом Красная Армия наступала. Помню ещё фрагмент:

Буржуи пьянствуют, гуляют,

Пьют разные напитки

И не знают,

Что им скоро собирать пожитки.

Боже, как слушательницы хохотали. Я обиделся, отнёс тетрадку на кухню коммуналки, порвал и бросил в мусор.

Дом наш и сейчас стоит в Москве, в Оболенском переулке. Покрашен в жёлтый цвет. А в годы детства - моего и моего единоутробного брата Гриши - он был серым. Мы жили в шестом, надстроенном этаже. Лифты к подъездам были приделаны снаружи в 1960 году, когда мне было двенадцать, а Грише - четыре. Гришин родной отец Шалва Ноевич имел брата - Григория Ноевича. Мой братишка тогда не только ещё ни разу не видел своего дядю, но даже не знал о его существовании: тот жил в Грузинской ССР. Однажды я наткнулся на фотографию Григория Ноевича: лысый усатый мужик. Показал фотографию братику:

- Смотри! Это Гриша Чхартишвили.

 Ребёнок был потрясён:

- Нет!

 Я:

- Точно.

Мальчик отнёс фотографию на кухню:

- Мама! Павлушка говорит, что это Гриша Чхартишвили!

 Мама взглянула и подтвердила:

- Да, это Гриша Чхартишвили.

От меня малыш ничего хорошего не ждал. Но чтобы мама издевалась?! Как он плакал! А что? Шутка, по-моему, жестокая, но гениальная.

В шестом классе я изредка читал «Пионерскую правду», но куда интересней для меня была воскресная газета «Футбол». Подписки на неё не было. В субботние вечера я заводил будильник. Разбуженный рано, одевался и с пятаком в кулаке шёл к газетному киоску, расположенному у входа в станцию метро Фрунзенская. В киоск привозили несколько экземпляров захватывающего издания. В шесть утра я становился обладателем свежего номера.

Я был страстным фанатом тбилисского «Динамо». Тбилисцы каждый год пять раз играли в Москве на Чемпионате Союза, да ещё бывали матчи на Кубок СССР. Я мечтал попасть на тренировку динамовцев, прилетевших с родины отчима, и сфотографироваться с Михаилом Месхи.  Если удавалось накопить восемьдесят копеек, я шёл смотреть игру. Сидеть мне приходилось среди болельщиков «Спартака», ЦСКА, «Локомотива», московских «Динамо» и «Торпедо». Это было ужасно. Когда мои любимцы пропускали гол, вокруг начиналось нечто невообразимое. На меня, сидевшего понуро, не обращали внимания: не до этого было. Но когда Михаил Месхи, Владимир Баркая, Шота Яманидзе или Георгий Сичинава распечатывали ворота противника, становилось ещё хуже. Мне хотелось скакать и орать, но за это немедленно бы дали по голове.

 Я родился в Москве. Мамина мама Циля Григорьевна  - в Бресте (при царе он назывался Брест-Литовск). Мой биологический папа Израиль Абрамович - в Астрахани. Моя мама Берта Исааковна - в Грозном. Мой отчим Шалва Ноевич, а также его сын - мой единоутробный брат Гриша - в Грузинской ССР. В годы моего детства жителями столицы не было придумано словечко понаехали, но однажды я сказал бабушке, маме, отчиму и брату:

- Один я москвич. А вы все откуда?

Александр Самуилович, классный руководитель нашего седьмого «Б», потерявший на Великой Отечественной войне зрение, назначил на очередной классный час диспут «О любви и дружбе».

Момент настал. Александр Самуилович предложил высказываться. Класс молчал. Учитель терпеливо ждал. Потом произнёс:

- Хорошо. Отложим на год.

У станции метро Фрунзенская, неподалёку от нашей 39-й школы-восьмилетки располагался Институт военных дирижёров. Оттуда часто доносилась музыка. Однажды в конце урока математичка Татьяна Гавриловна решила проверить, как мы усвоили. Она смотрела в журнал, выбирая жертву. Мы замерли в ужасе. Но тут в распахнутые окна ворвался Гимн Советского Союза. Весь восьмой «Б» встал по стойке смирно.

Опрос не состоялся.

В июне 1962 года, в четырнадцать лет я был избран капитаном футбольной сборной пионерлагеря «Ленинец» от завода «Электросвет» имени Павла Николаевича Яблочкова. Мы играли со сборной деревни Жедочи, со сборной соседнего пионерлагеря, а также с солдатами; последним было лет по девятнадцать, они казались мне взрослыми мужиками.  Весь наш лагерь садился вокруг поля и болел за своих.

Как-то я подавал угловой. Хотел лишь навесить на вратарскую. Но мяч…раз - и в ворота! Может, ветерок подул?

 Слава была!.. К лагерю примыкал детский сад от того же завода. Там с того дня зауважали моего шестилетнего братишку Гришу.

 В то лето, во все последовавшие матчи сборной, как только угловой, я хватал мяч и бежал на угол; зрители комментировали:

- Коронный номер.

Но ничего подобного больше не получилось.

Через год было моё последнее лето в лагере. Однажды я шёл по аллее, а на скамейке сидели две девочки, не из нашего отряда, годом или двумя младше меня; я не был с ними знаком. Я прошёл мимо них и услышал как одна сказала:

- Этот в прошлом году забил с углового.

Приехал ненадолго в Москву (зачем - не помню) родственник Шалвы Ноевича из его деревни, юноша семнадцати лет, на год старше меня. Остановился у нас. Вечерами он, мама, отчим и я играли в карты на деньги, по маленькой. Гость жульничал, однажды попался.

На шкафу лежали в коробке мои новые модные туфли, подаренные бабушкой. Я их берёг и надевал раз в полгода: в театр, например. Гость мне однажды сказал:

- Я еду на свидание. У меня плохая обувь, будет стыдно перед девушкой. У тебя нет хороших туфель?

А на дворе был ноябрь: сырость, слякоть. Я:

- Да нет, откуда.

И тут восьмилетний братец выпалил:

- А на шкафу!

Я хлопнул себя по лбу:

- Точно!

У гостя оказался такой же размер, как у меня, мои драгоценные туфли ему подошли. Он умчался по грязи на встречу со своей симпатией. А Гришку отшлёпать было не за что: ребёнок не сделал ничего плохого.

Моя мама купила для свекрови зимние ботиночки на меху и вручила уезжавшему домой парню. Потом мы случайно узнали, что этот гад, вернувшись в деревню, взял со старушки деньги.

В конце лета, в пятницу, на юго-востоке столицы мы - несколько ребят и девушек - стояли в толпе на платформе Ждановская (потом, в 1989 году её переименовали в Выхино). Асфальтовые поля нам приелись, мир комфорта наскучил. Нас влёк закат - сказочно оранжевый, радовала загадочная тяжесть рюкзака. Сквозь шум городской человечьей гущи нам слышался протяжный зов поездов, идущих в далёкое-далёкое. Предвкушали как, допоздна проскитавшись, разведём костёр. В такую ночь бродягам не до сна, пальцы потянутся к струнам, будем петь Визбора и Якушеву. Утром пойдём дальше, чувствуя, что в каждом из нас, как кровь, разлита есенинская просёлочная Русь.

Подошла электричка с Казанского вокзала, набитая до отказа. Нас шестерых кое-как втащило в тамбур. Многие, желавшие втиснуться, остались на платформе. О том, чтобы пролезть дальше, в салон, не могло быть и речи. Пол тамбура был усеян рассыпанной картошкой, в нечеловеческой давке ступни у всех катались по картофелинам...

Итак, мы ехали на природу, чтобы набраться здоровья и сил, необходимых для обратного рейса.

Выгрузились на станции Фаустово. Небо заволакивали тучи. За посёлком начался лес. Смеркалось. Вскоре стало не видно ни зги. Я шёл по лесной дорожке первым и вдруг разглядел во мраке тёмную полосу, лежащую поперёк направления нашего движения. Крикнул:

- Осторожно, канава!

И прыгнул с разбега через неё. И все разбежались и прыгнули. А это оказалась тропинка.

Для полного удовольствия не хватало дождя. И он не заставил себя ждать. Но настал конец и ему, и лесу. Мы набрали при свете фонарика хвороста для костра. Окрестности озаряла полная луна. Пройдя поле, очутились на берегу Москвы-реки.

Тут выяснилось, что из всех присутствующих только у меня в глубине рюкзака припасена завёрнутая в целлофан сухая одежда. Все посмотрели с завистью. Я переоделся в кустах, взял ведро и пошёл искать удобный спуск к реке, чтобы набрать воды для чая. Отошёл метров на пятьдесят, спустился к воде… и ливень возобновился. Через полминуты одежду на мне было хоть выжимай.

...Ночь, луна, молодость, до моего инфаркта ещё сорок лет.

В Советской Армии после уменьшения продолжительности срочной службы с трёх лет до двух стали готовить радиотелеграфистов не десять месяцев, а шесть. При этом программа обучения осталась прежней. За счёт каких же резервов её выполняли? За счёт личного времени курсантов и их сна. Мы порой отключались прямо на занятиях, сержант Берзиньш будил, громко хлопая по столу длинной линейкой. И вот в праздник 23 Февраля после обеда Берзиньш допустил во взводе плебисцит, чтоб личный состав сам сделал выбор: отбиться и наконец всласть - до ужина - поспать? Или всё же фильм? В армейской скуке - хотя бы интересное кино.

Бойцы высказывали разные мнения. Чаши весов колебались. Влекло в объятия Морфея. Но курсант Криштофа сказал:

- Классный вестерн. Киностудия «Дефа» (ФРГ).

 Убедил. В клуб, во главе с сержантом, строем, с песней:

Нам, орлам-радистам,

Привольно в эфире чистом.

Легки ребята на подъём.

Своим врагам совет даём:

Шутить не следует с огнём!

Фильм оказался среднеазиатской советской студии про колхоз. Криштофу оставили в живых, но с тех пор его звали Дефа, а порой даже Дефа Феэргефович.

Салагой я попал в кухонный наряд. Сержант Берзиньш вручил мне большую кастрюлю с «компотом». Я обходил столы и разливал эту бурду по кружкам. «Компота» не хватило. Я подошёл к Берзиньшу. Он взял мой опустевший резервуар, на дне которого лежал слой разварившихся останков сухофруктов, наполнил его струёй кипятка и сказал:

- Ну, если опять не хватит!..

В радио-школе, кроме учебных рот, была хозяйственная рота. Её солдаты не учили морзянку и не имели доступа к оружию. Их это не обижало. Куда важнее для них было другое: им часто была нужна закуска. Однажды я стоял на посту: охранял пункт квашения. Не столько от шпионов и диверсантов, сколько от хозроты. И вот идут мимо меня два дембеля из этой роты. Один - с фотоаппаратом. Обратился ко мне:

- Молодой! Дай на минуту автомат: старику Искандарову сфотографироваться. Пошлёт снимок девушке.

Отдать автомат? Что я, с ума сошёл? Вдруг не вернут? Что тогда меня ждёт? Даже если вернут - вдруг кто-то увидит? Например, Берзиньш - тогда я себе не завидую. Но девчонке будет приятно получить фото бравого вооружённого сына гор: значит, он в армии не только кормил боровов и хрюшек и убирал дерьмо. Не будь гадом.

Поколебавшись, рискнул. Отдал АК, модернизированный Михаилом Тимофеевичем Калашниковым. Очень волновался. Дембель замер с моим автоматом в боевой позе. Щёлк!

Вернули.

Мы развернули в поле радиостанцию средней мощности. Она на грузовике. Другая такая же - в двадцати километрах от нас. И никаких проводов между ними. Вдруг у нас самопроизвольно застучал телеграфный аппарат, и из него поползла белая лента с текстом принимаемой телеграммы. Это было потрясающе. Во второй половине ХХ века я, москвич, окончивший техникум автоматики и телемеханики, был поражён чудом, словно папуас с острова Ватапуту.

Из учебки нас привезли в Ригу. Потянулась неделя за неделей.  По вторникам был химический день: с подъёма до отбоя носили на боку противогазы. Иногда командир роты приказывал их надеть на полчаса. Очень мило. Однажды он забыл про химдень. В последующие годы моей жизни я редко был счастлив так, как в тот вторник. На следующее утро, в среду Гавгамелов:

- Хоть бы один напомнил: «Товарищ капитан, а как же противогазы?».

В Советском Союзе художественные фильмы про Западную Европу часто снимали в Риге, в Старом городе.  У нас в роте служило несколько рижан, которые прекрасно знали все здания в центре столицы Латвийской ССР. И вот обычная сцена: смотрим в ленинской комнате телевизор. У подъезда притормаживает автомобиль, из него выходит штандартенфюрер СС в чёрном плаще и поднимается по ступенькам. Ребята комментируют:

- В музей пошёл.

 Я готовился поступать на исторический факультет. По английскому со мной занималась у себя дома учительница из соседней школы. Каждый урок стоил нам пять рублей. Благодаря репетиторше я сдал на «отлично», меня даже похвалили. Мне нужно было повидать эту учительницу, чтобы отдать деньги за последний урок. К тому же я купил ей подарок: подсвечник на несколько свечей и разноцветные свечи. Женщина к этому времени уже проводила отпуск с семьёй в Подмосковье. Жарким днём я поехал с Павелецкого вокзала. Разыскал дачу, вручил презент. Учительница спросила:

- Как вам наш country-house?

Мы сидели на веранде в тени, хозяйка угощала меня чаем со сладостями. Ей были интересны подробности экзамена. Мне пришла мысль: подсвечник и свечи стоят семь рублей пятьдесят копеек, то есть я уже вернул долг с лихвой; можно не отдавать пятёрку. Учительница проводила меня до околицы, о деньгах не сказала ни слова. Я уехал. Сидел в вагоне, смотрел в окно и вдруг вспомнил о так и не отданной синей банкноте. Я не знал, куда деваться. Окаянная купюра лежала в правом кармане брюк и жгла ногу.

На следующее утро я отправился из Москвы в Рязанскую область, в Солотчу, где отдыхали, снимая комнату, бабушка, мама и брат. У меня была возможность провести с ними несколько дней. Первое, что я сделал, увидев маму - отдал ей чёртов дензнак: хотелось освободиться, избавиться от проклятой бумажки. Чтобы стало легче.  

На первом курсе семинары по истории КПСС у нас поначалу вёл молодой киргиз Болот Акматов. Потом его забрали на военную службу. Назначили другого, постарше, русского. Он спросил:

- Кто у вас был до меня?

Девушки сказали:

- Болот.

Он не понял:

- Я это болото разгоню.

Задал мне вопрос:

- Чхартишвили, крестьяне были заинтересованы в развитии капитализма?

Я:

- По Марксу, крестьянство - это мелкая буржуазия. Я думаю, что весь класс капиталистов, в том числе крестьяне, был заинтересован в развитии капитализма.

Он насмешливо, всей группе:

- Некоторые здесь пытаются заниматься просветительством.

Повернулся ко мне:

- На экзамене вас потерпит крах.

Конечно, я брякнул чушь. Российская мелкая буржуазия не нуждалась в развитии капитализма. Ей хотелось в колхоз.

Я с трепетом заходил на кафедру таинственной истории Древнего Мира. Мне казалось, что там из-за шкафа вот-вот выйдет Иосиф Флавий. Студент, изучавший историю Древнего Востока, не мог миновать хотя бы поверхностного знакомства с Библией. На кафедре имелся Ветхий завет, но очень ветхий. Он раccыпался на несколько частей. Я и несколько студенток пришли на кафедру, нам раздали эти фрагменты. Мы сидели и читали, кому что досталось. А Новый завет тогда я так и не потрогал.

На экзамене по истории Древнего Востока молодой, очень сведущий преподаватель Алексей Алексеевич Вигасин меня спросил:

- О чём Евангелие?

Ранее, в армии, я брал в библиотечке «Забавное Евангелие» французского атеиста Лео Таксиля (1854--1907), выпускавшееся сотнями тысяч экземпляров Издательством политической литературы ЦК КПСС. В этом труде высмеивалось то, что священно для трети населения Земли. Вот из какого «источника» мне пришлось черпать первые сведения о христианстве. Я ответил Вигасину то, что мог:

- В Евангелии описана земная жизнь Иисуса Христа.

Вигасин мучил меня недолго. Я ушёл с четвёркой. Много лет спустя я понял, что надо было сказать ему:

- Алексей Алексеевич! Откуда мне знать, о чём Евангелие? Где его можно достать?

Доцент Алексей Константинович Леонтьев (1920 - 1983) увлекательно, научно, но не занудно, с юмором читал историю СССР периода феодализма. Его лекций студенты не пропускали. Перед экзаменом наша группа узнала о грозящей опасности: он обязательно спросит про какой-нибудь московский храм, знатоком которых он славился.  Я выбрал в книжке красивую церковь. Явился. Леонтьев:

- Где вы живёте?

Пришлось солгать. Прости, Господи.

- На Динамовской улице.

- Какой там храм?

Я небрежно:

- Церковь Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе. 1644-1645 годы.

Произвело впечатление.

Предстояло сдавать Новую историю. Накануне на консультации профессор Михаил Михайлович Залышкин (1925 -2002) предупредил:

- Кому достанется брошюра Энгельса «Развитие социализма от утопии к науке»: ради Бога, не пересказывайте заголовок.

Ну и конечно этот билет вытащил я. Кто же ещё. Отвечаю Залышкину. Прекрасно помню запрет. Но надо что-то говорить. А что? Положение безвыходное. Я:

- Сначала социализм был утопией. Но потом постепенно стал превращаться в науку...

Удивительно, но в итоге я получил четвёрку.

Дама, скучно читавшая политическую экономию, объявила перед экзаменом:

- Запомните: причина кризисов при капитализме - обновление основного капитала.

На следующий день сижу перед ней, сдаю. Мадам не может решить: пять или четыре?

- Ладно, Чхартишвили, последний вопрос: в чём причина кризисов при капитализме?

Если бы она приказала это растолковать, я бы провалился с треском. Понятия не имел, почему обновление основного капитала влечёт кризис. Хуже того, я даже вообще не знал, что это такое - основной капитал. И сейчас не знаю, но теперь меня, давно разменявшего восьмой десяток, надеюсь, читатель простит. Так вот, что было потрясающе: преподавательница не добивалась объяснения. Может быть, сама не понимала? От меня требовалось механически воспроизвести загадочное словосочетание. Я сделал умное лицо и произнёс:

- Причина кризисов при капитализме - обновление основного капитала.

В моём университетском дипломе стоит «отлично» по политэкономии капитализма.

Экзамен по английскому принимал профессор Евгений Александрович Бонди (1923-2006), который в нашей группе занятия не вёл и нас не знал. Группа была почти полностью девчачья. Умницы девушки придумали, как сплутовать. Они, к окончанию третьего курса прекрасно уяснив степень владения языком каждой студенткой, составили для себя список, который начинался с самой слабой из них и шёл по нарастающей. Меня девочки поместили в середину. Затем, строго согласно этой последовательности, мы заходили в аудиторию. И двоек не было! Студентке, отвечавшей первой, Евгений Александрович, поразмыслив, осторожно поставил «уд», второй - «хор». Следующим профессор был вынужден ставить «отл».

Меня Бонди, в частности, спросил:

- What did you read from what Lenin wrote?

На первом курсе капээсэсник Болот Акматов похвалился нам знанием английских переводов названий главных работ Ленина. Мне запомнилось одно: «What is to be done?». И надо же, как пригодилось через пару лет! Я - профессору, небрежно:

- I have read things about him. For example, “What is to be done?».

- Oh, «What is to be done?».

Так я получил пятёрку.

Простите, Евгений Александрович! Студенты - сволочи.

В Центральном государственном архиве Октябрьской революции на Большой Пироговской улице работал хозяйственником незабвенный Владимир Михайлович, непревзойдённый организатор подъёма по лестницам на верёвках и канатах шкафов и сейфов. На ежегодных обще-архивных собраниях он всегда садился в середине первого ряда, против президиума, и обязательно записывался выступать. Его выхода к микрофону мы ждали с таким же нетерпением, как в концертах ко Дню милиции - появления Геннадия Хазанова. Актовый зал архива пробуждался и благодарно внимал. Только один фрагмент из монолога Владимира Михайловича:

- Лампов нет, кнопков нет, скрепков нет!

Хотелось жить самостоятельно. Дал объявление, что сниму комнату. Позвонила старушка:

- Сколько вам лет?

- Двадцать шесть.

- Женщин не водить. Кто вы по профессии?

- Архивист.

- Аферист?

1975 год. Я в Государственном архиве изо дня в день нумерую листы в делах. Приближается тридцатилетие Победы. По ТВ сплошные военные передачи. Ночью мне снится: мы захватили вражеский архив. А листы в делах не пронумерованы (это у немцев-то!). Генерал мне приказывает привести всё в порядок до рассвета.

Утром рассказываю сон брату. Тот:

- Пронумеровал?

- Что ты! Там работы на год.

- Ну, генерал тебе даст!

Рассказываю археографу Клаве:

- Водил студентку несколько раз в кино и на футбол. Потом как-то писал ей длинное письмо. Завершая его, решил пошутить. Привычно проставил цифры в правом верхнем углу каждого листа и сделал заверяющую запись: «Всего пронумеровано пять листов. Хранитель фондов П. Чхартишвили». Отправил.

Клава:

- Ну и что она ответила?

А ничего не ответила.

***

Объявлен очередной субботник. Объясняю археографу Клаве:

- Коммунистический субботник - один день коммунизма. Коммунизм - сплошной субботник.

- Нет! - восклицает девушка.

В каком году - не помню. На чемпионате мира по хоккею чехи играли со шведами. Нам в тот раз было нужно, чтоб выиграли чехи.  А они проигрывали. Моя тоска тут же, у телевизора, вылилась в стишок.

Что-то чехи ослабели.

Что-то шведы обнаглели.

Забиваются голы

Клюшками из-под полы.

Чехи, ну давайте!

Чехи, ну сравняйте!

Я хочу, чтоб чехи

Сделали успехи.

Антон Палыч Чехов

Тоже был за чехов.

Моя мама любила кашу из тыквы. Как-то в советское время, ещё до перестройки, послала меня осенью за этим плодом. В овощном магазине я засёк на полке около продавщицы тыкву килограммов на пять. Плод был ярко-оранжевым, солнечным, пузатым, к тому же имел сухой хвостик, а это известный признак спелости. Я встал в очередь. Она продвигалась медленно. Народ брал, в основном, картошку, которая мне была не нужна. Накануне я притащил домой отсюда целую сумку её: дешёвая - всего по десять копеек килограмм, это хорошо, но гнилая, половина шла в помойное ведро. Итак, я стоял и любовался плодом на полке. Ужасно боялся, что кто-нибудь передо мной соблазнится единственной в магазине тыквой. Обошлось, никто не польстился. Промаявшись сорок минут, я наконец предстал перед продавщицей и попросил мою тыкву. Работница торговли меня убила:

- Это муляж.

Работая в архиве, я включал в каждый ответ стандартную фразу: «Согласно Вашему запросу…». И носил к директору подписывать. Проблем не возникало. Но однажды в кабинете поселили нового директора. Он прочитал.

- Кому-чему, кого-чего…Переделайте. Надо: «Согласно Вашего запроса…».

Он ошибался. Прав был я! Но мне, незаметному служащему, советскому Акакию Акакиевичу Башмачкину, спорить с его превосходительством? Больно надо. Какая мне разница? С того дня делал, как приказано.

Прошли ещё годы. С началом демократии появился третий директор. Глянул на принесённые мною ответы:

- Это не по-русски. Пишите: «Согласно Вашему запросу…».

Наконец-то, подумал я. Но окончательная ли реформа в государстве?

В архиве ждали съёмочную группу, собиравшуюся сделать научный исторический фильм о Третьем отделении собственной Его Императорского Величества канцелярии. Работать с гостями поручили мне. Я по каталогам и описям выявил документы, отнёс требования в хранилище, затем получил там материалы. Пришли киношники. Весь день они снимали. Я развязывал папки, вынимал содержимое, принимал обратно, укладывал, завязывал. На прощанье дама - главная в группе - сказала мне:

- Желаю вам, когда мы снова придём, встретить нас уже в другом качестве.

Дескать, не в качестве вспомогательного технического сотрудника.

Я промолчал. В короткий срок найти и собрать материалы по теме, по окончании съёмки всё разложить по папкам без ошибок, чтобы ни одно дело, ни один листочек не потерялись, легли в хранилище точно на своё место - это, наверное, требует от архивиста не меньше усилий, чем от кинодокументалиста приход в архив на готовенькое и потом, во время озвучивания, произнесение нескольких глубоких истин о царском КГБ и известных школьникам строк про мундиры голубые и послушный им народ.

В Выставочном зале Федеральных архивов готовились ко Дню Победы. Одним из гвоздей экспозиции стал подлинный пиджак бесноватого фюрера из фонда НКВД СССР: коричневый, на рукаве повязка со свастикой.  Боялись, что его украдут. Мне предложили:

- Хочешь его надеть?

Меня чуть не передёрнуло от омерзения. Не стал надевать, конечно.

Потом, когда я был в зале один, вошла высокопоставленная дама из Росархива. Спросила:

- Что вы здесь делаете?

- Охраняю пиджак Гитлера.

- Нормально, - сказала она.

Моя мама дружила с соседкой по подъезду. Я иногда в день рождения соседки дарил ей что-нибудь недорогое. Она ко мне хорошо относилась. Порой просила меня захватить в магазине кое-что для неё. Я приносил, она расплачивалась. Но кошелёк у неё был малюсенький, микроскопический, и вручаемая мне купюра была хоть и целой, не рваной, но всегда сложенной восемь или шестнадцать раз. Приходилось разглаживать. Это мне надоело. Я нашёл выход. К очередному дню рождения пенсионерки купил ей шикарный кожаный кошелёк. Там банкноты могли свободно располагаться во всю длину и ширину, не сложенными. Старушка была растрогана. Я успокоился, думая, что проблема решена. Наивный человек. Вскоре настал день рождения внучки соседки. Эта девушка ещё не была замужем и проживала с родителями в другом районе. Её бабушка, получая пенсию три с половиной тысячи, купить подарок не могла, но хотела порадовать внучку. Вот и пригодился мой кошелёк.

Однажды, сидя в вагоне метро, я читал. Слева от меня сидел юноша и, потягивая из банки пиво, тоже читал. Мы оба читали. Сосед мне мешал: ему было мало одновременно двух удовольствий, он ещё ехал с плеером. Из наушников до меня внятно доносилась адская смесь из «метал», «хэви метал» и «идол-музыки» с примесью японского колорита. Парень блаженствовал в кайфе. Я пытался продолжать чтение - нет, невозможно. Моё терпение лопнуло, и я тронул молодого человека за рукав. Он повернул лицо ко мне. Я сделал согнутыми пальцами правой кисти круговое движение, понятное любому человеку на планете: крутани (чтоб стало тише).  Он кивнул и, крутанув, сделал громче.

Послушал прогноз: «Сегодня без осадков». Пошёл в Кусковский парк без зонтика. И вот стоим с незнакомым мужчиной под грибком. Вокруг хлещет воспетый Геннадием Шпаликовым нормальный летний дождь. Мужчина говорит:

- Сегодня без осадков.