Старик Ломбрэ - один из немногих в Гуджарати людей, кто, имея достаточно свободного пенсионного времени, дружил с вечно полуобнаженными Атлантами и Кариатидами  - лепными фигурами с фронтонов верхних этажей домов, со дня своего рождения обиженных на снующих мимо горожан, упорно забывающих остановиться, поднять голову и заметить их.

- Ва-а-а! - напевно говорил старик, встречаясь с ними надолго взглядами.

Они, довольные, молчали.

Всегда приветливо.

И это несмотря на то, что фигуры регулярно тревожились, когда недалеко тяжело проходил свой стальной маршрут гремучий трамвай. Он неумолимо заставлял их заметно дрожать вместе с дряхлыми домами, которые зияли провалами в рассыпающейся кладке кирпичных стен, обрастали струпьями трухи в деревянных перекрытиях и матерели пятнами ржавчины в когда-то старательно выкованном узоре железных придворовых ворот.

Толкни их в калитку, зайди во двор, спроси «любого», не проживал ли здесь, скрываясь от преследования после земной казни своего лидера, кто-нибудь из библейских?

По глазам поймешь - проживал.

Не выдали.

Кодекс!

...Вернувшись домой, старик Ломбрэ позвал молодого соседа, гимнаста и неумелого Чезу, сыграть в шахматы. Тот охотно, быстро, каждый раз уперто надеясь мстительно разгромно победить маститого соперника, достал с полки складную стертую с золоченным замочком сбоку коробку-доску, в которой в соответствии со своим деревянным весом гремели рвущиеся в бой фигуры: короли, ферзи, их черно-белые офицеры и инфантерия.

Но привычно неслышно первыми, как трусливая стража в померкших доспехах перед превосходящими силами противника, из нее разбежались медные тараканы.

Старик Ломбрэ вежливо-негромко проводил их крепким словцом: пусть, мать их, бегут, все равно правил не знают, играть не умеют.

Когда фигуры на мягком, пахнущем молью полуотклеенном тряпичном основании обустроились на доске в организованном вековыми правилами порядке, старик Ломбрэ, как всегда, ритуально изрек:

- Вот люди бы также жили. Каждый на своем месте! Геометрия! Но нет, мы - гурьбой.

Он ободряюще произносил - «гур-р-рбой».

Наивная ворчня еще до начала игры всегда казалась ему значимее и дебюта, и игры. Сосредотачиваясь, старик вслух, вроде бессвязно, продолжал рассказывать о виденном, прожитом, продуманном.

За день.

За жизнь.

И шахматы тут ни при чем.

Вчера, к слову, он делился с соперником мыслями о том, что у женщины с небольшим (габариты важны!) чемоданчиком в руках, едет ли она в командировку или по личным делам, всегда ищущий взгляд. Большой или даже огромный чемодан делает ее взгляд тяжелым...

А до того удивлялся, что в грозу при свете молнии плотная зеленая листва «их» придворового сада кажется голой...

- На маршруте трамвая от нашего дома до бани, Чеза, шесть остановок - и на каждой живет один сумасшедший. Почему? Совпадение? Столько раз?

Старика Ломбрэ увлекла тайна зависимости душевного состояния человека от близости поселения к трамвайным путям. Он искал и не находил скрытый смысл в каверзных фактах, которые лично у него не вызывали никакого сомнения.

Когда к играющим подошел цеховик Партош, старик Ломбрэ называл имена уже четвертого и пятого, по его мнению, сумасшедших, живших все на том же на пути: от их дома до «их» бани.

- Гили, актер, в кино-мино снимается, точно, сумасшедший! Говорят, дважды живым в гроб ложился. Режиссер потребовал дубль сделать, в первый раз выражение лица «покойника» не понравилось. Не видно, говорит, что тело душу перед смертью напугало или помучило... А Аски?! Человек, мужчина, собственного сына, как ребенка в джунглях, после бани в «Хинкальной» под нижним ярусом стола потерял и ушел, забыв. Хорошо его люди перед закрытием нашли, домой отвели. Кто бы мальчика воспитывал? Кружки, тарелки?

Партош послушал. Посмеялся.

- Ломбрэ, во всех крупных городах мира есть трамвай. И ничего!

- Не во всех, Партош-джан. Вот в Копенгагене с 1963 года все трамвайные пути разобрали.

- И что местные товарищи трудящиеся? Отнеслись с пониманием к датской инициативе? - с издевкой спросил Партош.

Чеза делал вид, что улыбается. Молча. От победы он был далек. Как всегда. Даже «шах» ни разу не объявил.

- В Копенгагене больше нет сумасшедших. Но «наши» об этом не пишут - сдержанно улыбаясь нелепости вопроса, авторитетно сообщил старик Ломбрэ.

Уходя Партош поинтересовался: «А кто сумасшедший на шестой остановке?»

- Жако, этот смуглый смутьян, что вечно собачится от нечего делать с пассажирами и «витом» (как будто) французский знает, всем говорит c’est la vie  - напомнил ему старик Ломбрэ.

- В субботу поеду в баню. Точно его увижу.

- Если зайдешь в «Хинкальную», скорее всего, застанешь и Аски. Надеюсь, без сына.

Старик Ломбрэ мысленно достраивал конструкцию для объявления мата (hocus-pocus, как он его издевательски называл) черному королю раззявы Чезы.

«Прищур ящура...прищур ящура...» - чушь, бессмыслица.

Привязалась.

Сушь во рту.

Человеку иногда хочется пошипеть.

Сколько не произноси «Копенгаген» - это не получится.  

Старика Ломбрэ, привычно живущего любимым занятием, в последнее время почему-то тревожил момент окончания игры, когда в нем самом не оставалось ничего, кроме невнятного, робко зарождающегося, как надежда, ожидания новой следующей партии.