Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(11)
Андрей Щупов
 ГАСТРОЛЕР

Глава 1

Темное поле аэродрома убегало в вечность. Кутаясь в воротники и шарфики, прямо от самолета пассажиры бодро припустили к желанному теплу.

Черноволосый смуглый гигант с рельефным кавказским носом, стряхивая с груди снег, вошел в зал ожидания, с любопытством огляделся. В клубах пара за вошедшим продолжали вваливаться пассажиры. Движением закуривающего дорогую сигару гигант сунул в зубы обыкновенную спичку, по-хозяйски заложил руки за спину и неторопливо двинулся по просторному холлу.

В самых причудливых позах пассажиры, а с ними заодно и бродяги бодрствовали и дремали, используя все мало-мальски плоские и теплые поверхности. Молоденький милиционер, по возрасту еще мальчик, по обязанностям уже муж, помахивая шлангом-дубинкой, прохаживался вдоль касс. Судя по всему, здесь предпочитали жить в мире и ладу. Милиция бродяг не тиранила, последнего ночлега не лишала - те, в свою очередь, не бузили, блевать деликатно бегали в туалет, не курили и не воровали.

Черноволосый пассажир засмотрелся на мужичка лет сорока-сорока пяти, сидевшего на корточках у стены. Оттопыренные красные уши, соломенные, давно не мытые волосы, замызганная шапка-ушанка, лихачески сдвинутая на самую макушку. Впрочем, возможно, никуда ее не сдвигали, шапка попросту была мужичку мала. Голова была несоразмерно большой. Такая вполне могла украсить плечи академика или министра, для рядового благовещенского бомжа она была явно великовата. Головастый бомж бросил пытливый взгляд в сторону коллег, нахмурился.

Улыбнувшись, черноволосый пассажир медлительно прошествовал мимо большеголового, задержался у киоска. За стеклом крохотной витрины висели гроздья плетеных ремней, детские носочки, какие-то дешевые бусы. Чуть ниже цветным привлекательным пасьянсом были выставлены фотографии обнаженных красоток. Блондинки, брюнетки и даже особи, бритые наголо. Налюбовавшись дамочками, пассажир повернул обратно. Мельком взглянул на часы.

***

Дама с интеллигентной внешностью и пергидрольными кудрями, в сомнении потоптавшись и пару раз окинув зал смущенным взором, неловко присела на каменную ступеньку. Пример не остался без внимания. Кресел не хватало, ноги ныли, и рядом с женщиной, постелив газетку, тут же пристроился старичок с клиновидной бородкой. Стеснительно смежив коленки, опустился на мрамор худосочный студент. К уютной лестнице потихоньку потянулись остальные.

- Давно бы так, - мужичок хмыкнул. Он-то лучше других знал, что в ногах правды всегда нехватка. - А то маячат на глазах, как эти самые...

- Квартиру, значит, говоришь, пропил? - черноволосый великан сидел рядом. Уже несколько минут он вел беседу с головастым бомжем.

- А то! В три дня пропил! Фига ли! - мужичок улыбнулся с горделивой застенчивостью. - Пять лимонов давали!

- Это за квартиру-то?

- Ну да. Плюс комнатушку, - движением пса, выкусывающего насекомое, мужичонка свирепо крутанул плечом, привычно пошевелил на макушке шапчонку. Поправлял он ее каждую минуту, и со стороны это выглядело так, будто он почесывает свой удивительно развитый черепок.

- С комнатой меня, стало быть, прокололи, но деньжата выдали - все честь по чести, как договаривались.

- Южане, небось?

- Зачем же? Свои, - бродяжка вздохнул. - Пока возили по конторам разным, чтобы я, значит, бумажки им подписывал, угощали постоянно. И заметь, не какой-нибудь бормотой, а первостатейным коньячком. Другом опять-таки величали. Памятник обещали соорудить и все такое. Ну а после, как подписал - все! Сделали ручкой и разбежались.

- Они - по делам, а ты в кабак.

- Точно.

- Деньги уплыли, квартира тоже.

- Ну так... - мужичонка кашлянул в кулачок. - Вот кабы знать наперед...

- И что бы ты сделал? Вместо пяти лимонов десять потребовал? Или от коньячка первостатейного отказался? - черноволосый фыркнул. - Нет, братец! Ничего бы ты не сделал и не изменил. Судьба твоя, значит, такая!

- Я ж комнатушку мог сперва выпросить!

- Ну выпросил бы, а дальше что? Если квартиру в три дня пропил, то с комнатой за сутки бы разделался. Куда как проще! Дурак ты, братец, а дураков жизнь учит. Хочешь жить, живи и не ной. Правильно говорят: человек сам кует свое счастье. Так что - молот тебе в руки и вперед!

- Ага, как же! - бродяжка привстал, насупленным взглядом побродил по залу. - А вот я тебе покажу сейчас, кузнец-удалец, полюбуешься... Ага! Видишь вон тех двух шалав? Те, что в мешке роются...

- Ну?

- Вот тебе и ну. Сколько знаю их, столько и пьют. Вот с такусеньких лет. Папа с мамой выучили. На свалке родились, там и выросли, там и образование получили. А такие, удалец, много не накуют. Ты думаешь, им по сорок? Фига-с два! И двадцати пяти нет! Ножки, как спичечки, рожи рябые, - такой вот получается молот! Так что иди ты со своим кузнечеством куда подале! Других учи, а меня не надо.

Крякнув, пассажир взглянул на бомжа с оттенком уважения. Поднявшись, шагнул было в сторону, но тут же вернулся.

- Ладно, философ, принято. А теперь подскажи, где тут у вас желудки поправляют? Буфет-то, я вижу, прикрыли.

- Правильно. До шести утра. Но если невтерпеж и деньги водятся, топай через площадь. Там забегаловка. Ночное видео плюс котлеты с капустой.

- Хмм... И почем тамошние котлеты?

- Спросишь, скажут, - мужичонке разговор явно наскучил. Кивком поблагодарив за совет, пассажир зашагал к выходу. Покидать теплое помещение ой как не хотелось! Однако желудок диктовал свое. От дверей тянуло стылой злобой ко всему живому, за покрытыми изморозью окнами тускло мерцали звезды. Достав из кармана вязаную шапочку, черноволосый натянул ее до самых бровей, не без труда преодолев сопротивление тугой пружины, вышел наружу.

Поежившись, повертел головой. На небольшой площади парили выхлопами автобусы, одинокое такси безуспешно помаргивало зеленым огоньком. Чуть дальше, за изгородью, где простиралось летное поле, чернели хищные силуэты боевых вертолетов и истребителей. Немудрено. До границы с Китаем чуть больше сорока километров.

Втянув в себя воздух, черноволосый гигант повернул обратно. Вновь скрипнула чудовищной крепости пружина, зал окутал жилым теплом.

- Слушай, философ, тебя как звать?

- Ну, предположим, Морис. Что дальше?

- А меня, предположим, Геннадий, - черноволосый кивнул в сторону выхода. - Может, нам вместе прогуляться в эту твою забегаловку? Скучно одному. Посидим, поболтаем. Плачу, разумеется, я.

Последняя фраза оказалась магической.

Глава 2

Забегаловка оказалось не ахти какой, но котлеты с капустой в ней, действительно, нашлись. Перетрудившийся за день видик временно не работал, но Геннадия это вполне устраивало. Морису было все равно. Чавкая, он припал к тарелке, едва ее поставили перед ним на стол. Было ясно, что он голоден. Геннадий попросил повторить порцию и ко всему прочему заказал бутылку вина.

- Это еще для чего? - Морис сухо сглотнул.

- Не боись. Пропивать тебе более нечего.

- Тогда зачем?

- А затем, что мы идем к высшей форме эгоизма - ощущению чужой боли, как своей собственной! - продекламировал Геннадий. - Тебе больно, это видно, в моих силах приуменьшить твои страдания.

- Я вовсе не страдаю!

- Ладно заливать. Не страдает он... Все мы - одинаковой масти страдальцы. Покажи мне хоть одного счастливого человека, и я отгрызу свою руку. Хочешь, правую, хочешь, левую. Когда про человека говорят, что он в прострации, на деле подразумевается, что он в просрации. Такой вот никуда не годный каламбур. Мудрецы страдают наравне с глупцами, средние мучатся оттого, что они средние.

Жадными глазами Морис проследил, как Геннадий разливает вино.

- А ты сам-то, командир, к кому себя причисляешь? Наверняка, к мудрецам?

- К средним, дружок! К самым, что ни на есть, средним. Хотя и дипломат. Пару лет протрубил в Канаде, потом Англия, Люксембург - и вот сейчас накручиваю педали из братской Монголии.

- Не поглянулось у чингисханов?

- Отчего же... Монголы тоже люди. Преинтересные! Только устал, Морис. Выдохся. На родину потянуло. Есть у меня, понимаешь, одна заветная программка. Можно сказать, правительственного значения. Все как-то откладывал, а нынче решил взяться. Годы-то идут. Если не я, то кто же?

- Кто же, если не я, - фыркнул Морис. - Как в песне той дурацкой!

- Точно! - Геннадий поднял фужер. - Ну что, камрад? За все сущее на нашей грешной? Винцо, конечно, мутноватое, однако, пахнет не ботвой, а виноградом - уже плюс! В общем, не будем привередничать. Ойкнули!

- Ойкнули, - сжевав последний котлетный кус Морис блаженно вздохнул.

- Все, командир, можешь узлами меня вязать, на голову ставить. С милым сердцем спою и станцую.

- Так же и с теми южанами было, а?

- Ну, не совсем, но в общем... Слаб я на это дело, верно. Поднесли пару рюмашек и купили с потрохами. Продажный я человек, командир.

- Зови меня Гена. Геннадий Килин. Не надо «командиров».

- Как скажешь. Я теперь на все согласный. Еще стаканчик не возражаешь?

- Один нет, а больше, пожалуй, не стоит. Надо еще долететь. До своей родины.

- А далеко она - твоя родина?

- Четыре часа лету. Славный город Зарайск. Слыхал о таком? Ладно, молчи. Вижу, что нет. А зря. Городок расчудесный. Триста тысяч жителей - и все поголовно в белых штанах... Что хмыкаешь? Не без штанов же им ходить! Кроме того - семь кинотеатров, одна филармония и три вполне приличных техникума. Один из них я, между прочим, окончил. В энные сроки и в энном году.

- С золотой медалью?

- Говорят же тебе, в энные сроки! Какая, к черту, медаль! Тем паче, что в техникумах медалей не жалуют. Там выдают дипломы. Красные - тем, кто умеет прогибаться, и синие - тем, кто вообще ничего не умеет.

- Какой же диплом получил ты?

- Я, дорогой мой, получил справку об окончании. То, чего, собственно, и хотел.

- И уже потом со справкой перевелся в дипломатический корпус?

Геннадий улыбнулся. Сурово погрозил Морису пальцем

- Ты не прост, камрад! То-то я положил на тебя глаз. Если б не этот свинский запах...

- А что запах? - Морис, кажется, снова готов был обидеться.

- Ты, брат, извини, но правда есть правда. Несет от тебя, как от дохлой псины. Табачище, мочища, тьфу! Тебя ж ни одна порядочная женщина близко к себе не подпустит.

- Вот уж и нет! - Морис понюхал собственный рукав, пожал плечами. - Самый что ни на есть мужской дух.

- Верно. И женщины от него валятся с ног, - Геннадий рассмеялся. - Хорошо, назовем это мужским духом. Подставляй стакан на добавку!

Забегаловка состояла из двух просторных комнат. В одной теснились столики для посетителей, во второй стоял обшарпанный бильярд. Даже сейчас, ночью, там вовсю шло сражение. Костяное перещелкиванье шаров напоминало далекую перестрелку.

- Может, допьем? - утерев ладонью губы, Морис нерешительно указал на бутылку. - Не оставлять же?

- Ужин оставь врагу, - задумчиво пробормотал Геннадий. - Не трогай. Это будет твоей первой проверкой.

- Проверкой?

- Именно! - Геннадий достал из кармана коробок, сунул в зубы спичку. - С пагубными привычками отныне покончено, Морис. Талдычат, что это трудно, но вот тебе мой собственный лучезарный пример. Я курил двенадцать лет и благополучно бросил. Правда, приходится грызть теперь спички, но сие - мелочь, недостойная внимания. Изумителен сам факт отказа. Заметь, абсолютно добровольного! Никакие врачи ничего мне не запрещали. Бросил, потому что обязан был одержать маленькую победу. И одержал. Что поделаешь! Человек, Морис, без подобных побед вырастает размазней.

- Ага, вроде меня, - Морис потянулся к бутылке.

- Стоп! - Геннадий остановил его руку. - Кажется, командир здесь я, не так ли?

- Но ты ведь сам собирался угощать! Вспомни свои слова.

- Я угощал котлетами и капустой. Вино получилось сверх программы. - Геннадий ухватил бутылку за горлышко, скрипнув расшатанными ножками стула, отодвинулся. В деревянной кадке поблизости произрастало нечто чахлое и лохматое, отдаленно напоминающее пальму. Остатки вина Геннадий скормил африканскому растению.

- Эвтопии, Морис, приходят на смену утопиям, а копрофаги остаются копрофагами. Жизнь - не спираль, дружок, она сплошной замкнутый круг. Круг надо разрывать, и мы возьмемся за дело с сегодняшнего дня.

- Кто это мы?

- Мы - это мы. Книга была такая у Замятина. Сообщество гуманоидов, разобщенных пространственно, но объединенных идейно. Мы предпочитаем не курить и пьем в меру. Но самое главное - нам некогда скучать. Мы действуем и спасаем.

- Чокнутый что ли? - Морис опасливо спрятал руки под стол. - Кого спасать-то?

- Всех, кого сможем. А в первую очередь, конечно, самих себя, - Геннадий искоса окинул помещение взглядом. - Чтобы вытянуть из воды тонущего, нужно самому стоять на суше. Или, по крайней мере, отлично плавать. Вот этому самому искусству мы и будем обучаться.

Геннадий неожиданно преобразился. Лицо его посуровело, глаза засверкали. Выставив локти на стол, он казенным голосом попросил:

- Документики твои можно? Или таковых не имеется?

Морис суетливо зашарил по сальному пальтецу. Он всерьез перепугался. Мятый, потемневший от грязи паспорт вынырнул из тряпично-шерстяных глубин, покорно лег между тарелкой с недоеденной капустой и пустым фужером.

- Спрячь, - Геннадий, обмякнув, развалился на стуле, беспечно махнул рукой. - Считай, что и вторую проверку прошел. Билет я тебе устрою, в Зарайск полетим вместе.

- В Зарайск? - Морис в волнении шоркнул ладошкой по лицу. Он ничего не понимал. Глаза человека напротив снова насмешливо поблескивали, лицо излучало миролюбие.

- Не вибрируй, принцип добровольности по-прежнему в силе, - Геннадий забарабанил пальцами по столу. - Не хочешь лететь, оставайся. Жди очереди у парового отопления, подбирай чинарики. Но учти, шанс - что белый лебедь, мимо проплывает лишь раз. Наша беда, что мы его упускаем.

- Что еще за шанс?

- Мне нужен верный человек, помощник. Типа оруженосца Кешки. И чтоб дураком не был, ферштейн?

- А делать чего?

- Что придется. Иногда - работенку курьера, иногда - денщика. Плачу наличманом без всяких бухгалтерских хитростей.

- Зелеными? - вырвалось у Мориса.

Геннадий поморщился.

- Эк вас всех перепортило! Без марок и доллара ни шагу.

- Так ведь я это в общем... То есть должен быть какой-то трудовой договор. Чтобы, значит, по пунктам...

- По пунктам, дорогой мой, на заводе и в райсобесе, - Геннадий отшвырнул изжеванную спичку, достал новую. - А если требуются гарантии, то их, увы, нет. Однако на то тебе и дана такая огромная голова, чтобы разгадать, порядочный перед тобой человек или нет. Приличное житье-бытье обещаю, но предсказать все в точности не берусь. Что закон, что фатум, что дышло - нам это без разницы. Мы люди сильные, а сильные люди повелевают судьбой, как хотят, - Геннадий вынул из кармана портмоне купюру, сунул под одну из тарелок. - Император Диоклетиан, был такой в Риме правитель, тоже объегорил судьбу. Еще в молодые годы ему предсказали дату свержения и последующей казни. Диоклетиан не стал отмахиваться от брюзжания пророков. Дождавшись срока, наимудрейшим образом отправился на пенсию. Диоклетиану удалось прожить до глубокой старости.

- Это что, угроза? - голос Мориса сел.

Некоторое время Геннадий невинно моргал, затем, откинувшись на спинку стула, громко расхохотался. Отсмеявшись, запахнув полы дубленки, поднялся.

- Ладно, философ. Не вышло, значит, не вышло. Я же сказал: все вполне добровольно. Не поверил, стало быть, такова твоя карма. А я бодисатвой спустился сюда, бодисатвой и уплыву. Хочешь, считай меня Марой. Ни одной из моих дочерей ты не поддался, так что будь спокоен. Нирвана тебе не грозит.

- Э, погодь! Так ты что, шутил? - Морис поднялся за ним следом. - Я ж не понял сразу!

- Сиди, дружок. Куда ты вскочил? За ужин уплачено. Даже с лихвой.

- А, может, я это... Согласный? Может, мне только подумать немного надо!

- Времени мало, дружок. Дозаправка, отдых экипажа - на все про все два с половиной часа, - Геннадий постучал ногтем по циферблату часов. - Как говорится, цигель-цигель.

- Тогда это... Тогда пусть!

- Чего пусть?

- Ну, к примеру, надумал я. Дальше как?

- Дальше? - глаза черноволосого пассажира заискрились откровенным смехом. - Дальше третья и последняя проверка.

- Что еще за проверка?

- Видишь ли, я согласен взять на перевоспитание размазню, но требуются здоровые задатки. Эти самые задатки я и должен у тебя выявить.

- Так это... Выявляй скорей! - Морис тоже раздухарился. Возможно, забурлило под темечком вино, а может, сказалась энергия собеседника.

- Что ж... - Геннадий огляделся. - Проверка наипростейшая! Сейчас подойдешь к человеку, на которого укажу, и непринужденно поправишь у него штанину. Объяснишь, что пылинка или ниточка прилипла.

- Что за ерунда?

- Во-во, именно ерунда! - Геннадий согласно кивнул. - Но выполнить ее надо с артистизмом и изящностью, постаравшись при этом не получить по морде.

Морис опешенно глядел на Геннадия.

- Решайтесь, сударь. Десять секунд на размышление или ухожу.

Морис лихорадочно соображал. На виске его бешено пульсировала жилка. Наконец, натужно кивнув, он облизал пересохшие губы.

- Хорошо, показывай...

Геннадий оживился.

- Стало быть, дело за тем, чтобы выбрать подходящую кандидатуру, - он завертел головой. - Так... Здесь, пожалуй, ничего интересного не наблюдается. Значит, перейдем к господам бильярдистам.

Стремительно потея Морис побрел за черноволосым. Сейчас он в особенности ощущал свою малость и беззащитность. Своему новому знакомому он едва доставал до плеча.

- Ага! Вот тут-то мы и поживимся! - Геннадий выбирал недолго. Обернувшись к приунывшему Морису, глазами указал на кожаную широкую спину. Двое мужчин сидели в стороне от бильярдного стола и, тужась, ломали друг дружку в арм-рестлинговом поединке. Хозяин кожанки, бритый, багроволицый парень, был могуч и свиреп. В несколько судорожных рывков он уложил противника и тут же, слюнявя пальцы, стал пересчитывать заработанный выигрыш.

- Что, Костик, очередная победа? - бильярдист в клетчатой рубахе с кием обходил стол, выбирая угол прицеливания. - Поздравляю.

К победам «кожаной курточки» здесь, видимо, привыкли. Никаких возгласов, никаких восторгов. Четверо продолжали загонять шары в лузы. У окна, раскинув ноги в омоновских башмаках, смолил самокрутку зеленолицый оборотень. Как известно, конопля здоровья не прибавляет. Терпкий голубой туман сгущался под потолком, лениво заглатывался чуть приоткрытой форточкой.

- Что же ты? - Геннадий подтолкнул Мориса. Тот уперся. Запрокинув лицо, горячечно зашептал:

- Ты ж не знаешь! Это Костик! Тутошний вышибала... Кладет на руках всех подряд. Он меня по стенке размажет!

- А ты сделай так, чтобы не размазал. Улыбнись, кашляни - дескать, услуга, только и всего.

- Может, нам это... В том зале кого-нибудь поискать?

- Хренушки! Кандидатура выбрана. Твое право решать. Время на оформление билета еще есть, но уже в обрез. Так что не кукуй понапрасну.

Черт его знает, почему он послушался этого взбалмошного незнакомца, но так или иначе Морис решился. К «кожаной курточке» он двинулся на негнущихся ногах, но в развалочку. Так, видимо, ему думалось, исполняются особо опасные задания. И, пожалуй, если бы вышибала Костик не заметил этого странного приближения, все могло бы обойтись более или менее безобидно. Однако Костик не вовремя повернул голову.

- Чего тебе, фраерок? - после победы Костик был настроен благостно.

- Тут это... Нитка тут, - Морис, как плохо смазанный механизм, наклонился и неловким движением оправил Костикову брючину. И тут же заторопился обратно.

- Сбрендил?! - амбал взбрыкнул мясистой ногой, недоуменно покосился на брючину. До поры до времени ошеломление пересиливало в нем злость.

- Молодец! - Геннадий хлопнул Мориса по плечу. - С проверкой, можно считать, покончено. А теперь займемся билетами...

За его поведением следили с напряженным вниманием, и дружеское похлопывание истолковали не в пользу гостей.

- Але, вы двое! - вышибала поманил гостей толстым коротышкой-пальцем. - Аллюром сюда!

- Все в порядке, мсье, - Геннадий широко улыбнулся. - Никаких обид. Никто никого не ударил, не оскорбил. Может, в бильярд одну блиц-партию?

- Сейчас тебе будет блиц-партия. Я сказал: аллюром! - слово «аллюр» Костику отчего-то особенно нравилось. Может, он где-то его недавно вычитал и запомнил. Бильярдисты обратились в зрителей, забыв на время о своих шарах, и теперь Костик просто вынужден был играть на публику. Роль вышибалы обязывала.

- Вот видишь, еще один копрофаг, - Геннадий движением руки остановил двинувшегося было Мориса и сам зашагал к атлету. - Что за проблемы, Костик? Почему вдруг аллюром? А если у меня грыжа с геморроем? Если аллюром у меня просто не получится.

- Наклонись, остряк! - палец-сосиска вновь энергично задергался. - Очень уж ты высокий.

- Нет, Костя, это тебе придется встать, - Геннадий все также широко улыбался.

- Что ж, ты напросился, циркуль, - Костя тяжело, по-медвежьи поднялся. Выпрямившись, он оказался почти такого же роста, как черноволосый пассажир, только смотрелся куда более плечистым и мощным.

От страха Морис зажмурился и потому не увидел, как Геннадий рубанул Константина в челюсть. Глаза он открыл, только когда услышал грохот. Вышибала падал, опрокидывая стул и столик, за которым только что мерился силами со своим партнером.

- Тресь, и в дамки! - жестко прокомментировал Геннадий. Взглядом пригвоздив дернувшегося было со стула зеленолицего, промурлыкал: - Анаша, анаша, до чего ж ты хороша... Дыми дальше, сокол, разрешаю.

Бильярдисты с киями, набычившись, смотрели на него. Глаза игроков не сулили ничего доброго. Он ответил им взором честного стахановца.

- Забыл предупредить, орелики, у меня пушечный удар и масса возможностей. И то, и другое одинаково страшно. Так что играйте в свои шашки и ни о чем не беспокойтесь, - повернувшись к обалдевшему Морису, Геннадий деловито пояснил: - Тяжелых людей опасно бить. Закон инертности. Запросто можно сломать позвоночник. Поэтому старался, как мог, и - вот удача! - юный забияка жив и даже пытается подняться, что, кстати, врачами категорически не рекомендуется. С сотрясением мозга надо отлеживаться... Слышал, милок? Постельный режим и ежедневная клизма! Глядишь, через недельку оживешь. Будешь рассказывать потом, как махался с Кассиусом Клеем.

Было во всех его словах нечто пафосно-театральное, но в данном случае сказанное не расходилось с делом, и никто из бильярдистов на открытое противостояние не решился.

- Ну что ж, нет так нет, - Геннадий подмигнул Морису. - Будем считать, что сеанс спиритизма прошел успешно. Айда на выход, сеньор?..

На улице оба на минуту задержались. Геннадий опять задрал голову. Морис машинально собезъянничал.

- Ну и небо тут у вас! Прелесть!

- Небо - да...

Казалось, звезд стало еще больше. Они усыпали небо от края и до края - чья-то щедрая безрассудная глупость, чей-то широкий жест. Рядом восторженно прищелкнул языком Геннадий.

- Люблю вот так смотреть! Сам не знаю почему. Вроде как человеком становлюсь, вспоминаю что-то, о чем нельзя забывать.

- Да... - туманно протянул бомж. Он не знал, что говорят в подобных случаях. Может быть, и случаев подобных в его жизни еще не бывало. Становилось зябко, мороз давал о себе знать.

- Как думаешь, вдогонку не кинутся?

- Навряд ли, - Морис поежился. - Мне так мыслится, они тебя за мента приняли или за мафика крутого.

- Мафика? - Геннадий усмехнулся. - Забавное словцо...

- Ну да, какого-нибудь воротилу из пришлых. Таких трогать себе дороже.

- Тоже верно, - Геннадий опустил голову. - Ага!.. А это еще что за шхуна на горизонте! Взгляни-ка! Никак твой собрат?

По укатанному изморозью скверу, крадучись, двигался старик с палкой.

- Цыпа-цыпа! - он медленно приближался к стайке греющихся на люке водостока голубей.

- Это Никита. Охотник.

- Охотник? На кого же он охотится? На голубей что-ли?

- На них. Есть-то что-то надо. На детской площадке, под крепостью деревянной, у него хата замаскированная. Печная труба выходит через мачту с флагштоком. Вот он их там и жарит по ночам.

- Занятно, - Геннадий набрал полную грудь воздуха, по-генеральски гаркнул: - Эй, Никита, здорово!

Голуби испуганно взмыли над сквериком, описав полукруг, понеслись к куполу аэровокзала.

- Что ж ты орешь, мил человек! - Никита трусовато всматривался в незнакомца. - Морис-дуралей, ты его, что ли, подначил?

- Не сердись, отец, - Геннадий уже шагал к охотнику.

- Как же не сердиться. Голубь - он ить зверь ловкий. Попробуй-ка пымай его голыми руками.

- Ты и ночами, значит, охотишься?

- А когда же еще? Днем-то мильтоны враз скрутят за такие дела.

Геннадий сунул руку в карман, вынул уже знакомый Морису портмоне.

- Возьми, отец. Сегодняшняя охота отменяется. Поешь чего-нибудь неголубиного.

Никита взял деньги, с сомнением покосился на Мориса.

- Ладно, коли так. Пойду.

- И нам пора, - Геннадий взглянул на часы. - Времечко - что твой таракан. Бежит, не угонишься. Так что? Летишь со мной? - он смотрел на Мориса. - Я ведь не шутил. Надежный человек мне, действительно, нужен.

Морис пожал сухонькими плечами.

- Теперь от моего желания мало что зависит. Так и так порулю отсюда. Ты для этого вышибалы - гражданин залетный, можно сказать, гастролер, а вот меня они тряхнут, будь здоров. Так что, чем дальше отсюда, тем лучше.

- Соображаешь! - «гражданин залетный» со смехом сорвал с бомжа шапку-ушанку, широким жестом отбросил в сторону.

- Ты чего? - Морис варежкой прикрыл макушку.

- Смена декораций, не ерепенься, - Геннадий снял с себя вязаную лыжную шапочку, напялил на голову новоявленного приятеля. - Гляди-ка, налезла! - он отошел, любуясь. - Мда... Тяжела ты, шапка Мономаха! Или в самый раз?

- Тесновато чуток, но в общем...

- В общем, будем считать, терпимо!

- А как ты сам?

- А никак. Потому как сам-сусам. Меня ни морозом, ни штыком, ни пулей, - Геннадий довольно притопнул унтами. - Зеркала, жаль, нет. Впрочем, на вокзале успеешь полюбоваться. Конечно, не Аполлон, но где-то около того... Ну-с? Ускоримся, маркиз?

- Ускоримся, - покорно повторил Морис. К странностям речи Геннадия он, кажется, начинал привыкать.

Глава 3

На высоте десяти тысяч метров Морис наконец собрался с духом и стянул с головы подаренную шапочку. На лбу и ушах протянулся багровый отдавленный след.

- Ничего, - утешил Геннадий, - на месте что-нибудь спроворим.

- Да я в общем ничего. Разносится...

- Возможно, - внимательно глядя на соседа, Геннадий без всякой иронии принялся рассказывать: - Видишь ли, Морис, какая штука, еще в материнской утробе у человека полным ходом идет процесс образования нейронов. Четыреста штук в секунду, или двадцать четыре тысячи в минуту. Представь себе, сколько их должно народиться за девять месяцев! - он покосился в иллюминатор. - Самое забавное, что впервые я поверил во все эти цифры, только увидев тебя. Большая голова, Морис, это красиво! Так что гордись и не смущайся, ферштейн?

Осторожно потрогав свою красивую голову, Морис промолчал.

- Я, братец ты мой, болтаю много, но ты не злись. Проглоти как-нибудь. Слишком долго пришлось играть в молчанку. Так долго, что всерьез думал, язык отсохнет. А каково это жить с отсохшим языком, сам прикинь? И кушать неудобно, все ж не акула какая-нибудь...

Краем уха Геннадий уловил обрывок разговора соседей, стремительно перегнулся к ним.

- Эй, землячки! Неужто из самой Уфы? Как там землица башкирская?

- Да никак, - соседи откликнулись без энтузиазма. - Как жили, так и живут. Башкиры русских грызут, русские - башкиринов.

- Башкиринов? - Геннадий заулыбался.

- Башкиринов, башкир, какая разница?

- А может, башкиров?

- Ну башкиров, положим. Чего привязался-то?

- Сразу видать, интернационалисты, - Геннадий довольно откинулся в кресле. - А я вот дипломат и по роду своей деятельности обязан быть патриотом. Только интернационален ли истинный патриотизм? Как полагаешь, Морис?.. Не знаешь? Вот и я не знаю. Выходит, хреновый я дипломат, раз не знаю такой простой вещи. Надо было оставаться в своих танковых войсках и не дергаться. Гонял бы сейчас на полковом Т-80, материл бы по рации взводных. - Он пристукнул ладонью по подлокотнику. - Хотя, сказать по правде, и танкист из меня был неважный. Тесно для моих габаритов. Плюс мазут, траки, пылюга... Так и не сумел полюбить железную конягу. Уважать - уважал, но не любил.

- Так ты, значит, из Уфы?

- Что? - брови Геннадия недоуменно изогнулись. - Ах вон ты про что. Да нет, какая там Уфа. Это я так, для прикиду. Зудит в одном месте, вот и суюсь с вопросами. Я, милый мой, ужас как люблю испытывать людей на вшивость. Видно, судьба такая. Ты это учти, со мной не слишком легко.

Морису стало вдруг не по себе от темных пронзительных глаз соседа. Обычно люди скользят взглядом, обмахивают словно легким веничком, - этот человек бил насквозь, вглядывался с нескрываемым любопытством, цеплял из глубины все мало-мальски цельное, заслуживающее интереса.

- Мне, Морис, было пять лет, когда я пережил собственную будущую смерть. Из начала жизни увидел конец, словно оказался в ярко освещенном тоннеле. Играл во что-то и вдруг ясно представил: вот настанет день и все исчезнет. Понимаешь, все! Запахи, цвета, голоса людей... И родителей моих не станет, и бабушек с тетками, никого и ничего. Один лишь черный промозглый холод. И было это страшно, Морис! Уверен, страшнее действительности. Потому что в пять лет даже о чужой смерти думать неестественно! А я не думал. Я просто увидел эту свою смерть, понял, что она придет и скрутит по рукам и ногам. Я проплакал, Морис, всю ночь, подушку переворачивал, потому что намокала, а утром... Утром встал повзрослевший. Матери наврал, что пролил на подушку стакан с водой. Она поверила... - Геннадий помолчал. - Наверное, что-нибудь это да значило, а, Морис? Как ты считаешь? Иначе на кой ляд малолетке такие знания?

- Может, тебе это... Что-нибудь приснилось? Бывают же кошмары. Говорят, некоторые с ума даже сходят.

- Не было кошмаров, Морис! Не было. Хотя... Если вдуматься, то и кошмары, должно быть, проистекают из того же источника. Зачем-то ведь они снятся? А собственная смерть, пожалуй, даже не кошмар, - Геннадий рассмеялся. - Нет, дорогой мой бич, это загадка. Величайшая загадка жизни. Еще одно испытание на прочность. Только тогда я этого, к сожалению, не понимал. Потому и плакал.

Стюардесса прокатила по проходу столик с напитками. Морис потянулся было за чашечкой, но Геннадий остановил его движением руки.

- Красный свет, дружище! Можешь держаться, держись.

- Так оно ж это... Входит в цену!

- Потому и держись. Самое некрасивое - клевать на халяву. Не забывай: жизнь - цепь испытаний.

- Я ведь уже прошел проверку.

- Правильно. И потому отныне на службе. Одна из твоих обязанностей последовательно преодолевать жизненные перипетии - ступень за ступенью. Жизнь, Морис, - Потемкинская лестница. Твой личный Эверест.

- Я не мазохист, - буркнул Морис.

Геннадий растопырил пятерню.

- Ставлю пять за знание таких слов, но от питья все-таки воздержись. На дворе ночь. Мы сыты. Мы даже немножечко пьяны. Сиди и гордись, что не воспользовался халявой. Это и будет твоей второй победой. Первая была в той забегаловке.

- Победа, как же... А если мне, к примеру, в туалет приспичит? Если я по-большому захочу? Что, тоже терпеть?

- Но ты же пока не хочешь?

- Хочу!

- Тогда иди. Зачем же в крайности впадать? - в голосе Геннадия прозвучала откровенная насмешка, и Морис назло попутчику поплелся в туалет.

Когда он возвратился, тот назидательно изрек:

- Смерть, Морис, могучий бегун. Она дает фору стартующим, но всегда и всех настигает. Одних раньше, других позже. Смысл бытия - бежать как можно быстрее. Ты не сравняешься с нею в скорости, но удлинишь пройденный путь. Барьеры, полосы, препятствия - это и есть стержень жизни. Время - часовой механизм, звонок будильника, кусок динамита под сердцем. Рано или поздно все твои будильники зазвенят, и об этом очень полезно помнить.

От обилия перлов Мориса замутило.

- А на кой мне ляд все эти барьеры и будильники? Может, я не желаю ничего знать! Так и так - все там будем.

- Все, Морис. Разумеется, все, - Геннадий утопил клавишу в подлокотнике, опустил спинку кресла. - Ладно, оставим печальные темы... Расскажи лучше о себе.

- Чего рассказывать?

- Все, что сочтешь нужным.

- Ага... Значит, автобиографию?

- Давай назовем так.

Морис потер лоб и нахмурился. Сбиваясь на каждой фразе, приступил к скучноватому, на его взгляд, повествованию. Да и что там было рассказывать? Школа, как у всех, потом ПТУ, первые групповые пьянки в колхозах, работа станочником, короткое бригадирство. Увольнение. Еще одно увольнение. Строй-шараш-монтаж, заявление по собственному, халтуры, снова шараш-ералаш и снова халтуры...

Где-то на подступах к истории с квартирой он заметил, что «командир» спит. Морис обиделся. Какого же черта он молотит языком! Не сам же он это начал!.. Подумал о том, что вот бы подойти к бортпроводнице и напомнить о тех чашечках с лимонадом. Он-то ведь не пил, а положено. И отомстил бы таким образом уснувшему слушателю. Усиленно завертел головой, отыскивая стюардессу с напитками. Но той уже и след простыл. Делать было нечего, с сухостью в горле пришлось примириться. Лучше бы, конечно, тоже заснуть, но сон отчего-то не шел.

Где-то позади полушепотом начали обсуждать возможность авиакатастрофы. Морис со вниманием прислушался. Беседующих волновал тот факт, что пассажирам не выдают парашютов.

- ...Дюралевые заклепки, я знаю. Семь лет, и полная непригодность... Оттого-то крылья и болтаются.

Морис выглянул в иллюминатор. Левое крыло и впрямь слегка раскачивалось.

Дела!.. Он мысленно присвистнул. Холодок ящеркой пробежался по спине. Тем не менее он продолжал вслушиваться. Вопреки здравому смыслу жутковатое притягивало. Так дети запираются в чуланы, стращая друг дружку пугающими побасенками. В одном черном-черном доме, на черном-черном столе стоял черный-черный гроб...

- Самое сложное - посадка, - продолжали бубнить сзади. - Если не та скорость или не тот ветер, стойка с шасси сразу переломится. Там же всего сантиметров десять-пятнадцать в диаметре. А тут - десятки тонн!

- Я слышал, в такой момент нужно в калачик свернуться, как эмбрион. Тогда больше шансов уцелеть.

- И на колени что-нибудь мягкое класть. Свитер, к примеру. Специально не сдавать в багаж.

- А я и забыл!

Кто-то из знатоков тут же обрадовал известием, что забыли не только о свитерах, но и о продувке, а это при наборе высоты тоже одно из необходимейших условий.

- Очень просто! Как у аквалангистов. Зажимаешь ноздри пальцами и дуешь.

- Куда дуешь-то? Через рот, что ли?

- Сам ты через рот!..

Морис обхватил пальцами крылья носа, дунул что есть силы. Треснуло где-то в ушах и затылке. Перед глазами поплыли радужные круги. Он испуганно распахнул рот, часто задышал.

Морис снова уткнулся в иллюминатор. Самолет как раз заходил на крутой вираж, салон перекосило, и далеко внизу проблеснули множественные огни незнакомого города. На пару мгновений возникло ощущение невесомости, живот неприятно подтянуло. Морис поджался. Вот так оно и получается. Дюралевые заклепки, обломившиеся крылья... А город подумал, ученья идут, и так далее...

Стараясь выглядеть невозмутимым, он достал вязаную шапочку, еще раз примерил. Шерсть хоть куда и рисунок приличный, но если бы на пару размеров побольше! Всего-то на парочку! Аккуратно сложив головной убор, он спрятал его в карман. По приезду надо будет замочить в горячей воде и натянуть на кастрюлю. Посудину выбрать литров на шесть. А то и на восемь - для надежности.

С благостной мыслью о кастрюлях и перспективах усовершенствования полезного подарка Морис и уснул. Уснул неожиданно быстро, даже не успев осознать, что засыпает.

Во сне ему привиделся ревущий ипподром, зубчатые, похожие на кремлевские стены барьеры, через которые приходилось сигать, напрягая мышцы рук и ног. Морис был резвым скакуном и мчался, не жалея сил. Наездника, лупцующего бока плетью, он отчего-то никак не мог разглядеть, но имя жокея оглушительно скандировали трибуны:

- Ге-на! Ге-на!..

***

Исследование родины Геннадия было решено начать с посещения ресторана в аэропорту. Такой старт в особенности обрадовал Мориса. Преисполненный предприимчивой энергии, он отчеркнул грязным ногтем в меню не менее полудюжины блюд. «Командир» на это ничего ему не возразил, однако, сам ограничился скромным салатом и стаканом сока.

«ВЫ ПРИБЫЛИ В ЗАРАЙСК» - уведомляла неоновая надпись за окнами. Геннадий помахал мерцающей фразе вилкой.

- Се мон виль наталь, - торжественно пояснил он. - Родина, брат! Мать и мачеха в едином лице...

Морис уважительно покачал лобастой головой, но от главного не отвлекся. Тарелку за тарелкой он подчищал все, что принесла темноглазая девица в кружевном передничке.

- Сколько с нас, инфузория-туфелька? - улыбчиво осведомился Геннадий, когда компаньон наконец-то управился со снедью. «Инфузория-туфелька» тут же извлекла на свет божий красивый блокнотик, чтобы удивить суммой, от которой настроение Мориса несколько упало. Но Геннадий лишь добродушно посмеялся.

- Родина дорогого стоит! - провозгласил он.

На улице, яркой и по кромки крыш залитой солнечным светом, «командир» немедленно распахнул руки и выкрикнул:

- Вот она! Страна Мэпл-Уайта! Сюда я рвался и здесь стал тем, кем не стану более нигде... Лямки подтяни, чайник! Не рюкзак, а жопа какая-то!

Последняя фраза была обращена к проходившим мимо туристам. Тот, кого Геннадий окрестил «чайником», оглянулся с яростным изумлением. Туристы были вооружены топориками и альпенштоками, насчитывалось их не менее взвода. Морис опасливо ткнул Геннадия в бок.

- А ну, как сбросят вещички и повернут к нам?

- Ничего страшного. Ты отправишься к ним навстречу. Навроде парламентера. И подробненько растолкуешь про мой пушечный удар. Им ведь еще на Джомолунгму переться, так что рисковать не станут.

- Где ты, кстати, выучился таким ударчикам?

- Были учителя, Морис. В превеликом избытке. Плюс конспективный анализ книги «Джиткундо». Метод без всякого метода.

- Такие всякие штуки я уважаю!

Они зашагали к автобусной остановке. По дороге «командир» щедро одаривал нищих червонцами, и, глядя на них, норовящих уцепить Геннадия за руку, благодарно облобызать, Морис чувствовал подобие брезгливой жалости. Сам он уже причислял себя к иной когорте. Он превратился в дворняжку, обретшую хозяина, щеголяющую в новехоньком ошейнике.

Мимо брели рыбачки. Загорелые и запущенные, в безразмерных стоптанных валенках. Разумеется, Геннадий помахал рукой и им.

- Как улов, марейманы? Не перевелась еще севрюга в наших водах?

- А вот сходи и погляди.

- И схожу! - пригрозил Геннадий. - Только вам уж делать там будет нечего.

Продолжая тянуть за собой санки с ящиками, рыбаки снисходительно хмыкали. Отсидевшие ночь на льду, усталые, недоспавшие, они напоминали впряженных в постромки бурлаков. Собачешка размерами с котенка лежала в бесхозной коробке из-под апельсинов и оттуда с визгливой ленцой облаивала прохожих.

- Интересно, мог бы ты такую выдрессировать?

Морис взглянул на собачонку, затем на Геннадия. Ночью в самолете, рассказывая о своей жизни, он успел поведать об одной из своих многочисленных профессий - инструктор-кинолог. За десятку, вырядившись в ватное рубище, бомж травил несмышленых собак, вырабатывая у них агрессивные навыки. Иной раз в день выходило по паре сотен. Тем паче, что перед коллегами он имел явное преимущество. От него всегда попахивало спиртным, и оттого псов не нужно было дразнить и раззадоривать. Они бесились, едва завидя ряженую жертву. Так или иначе, но с собачьей природой Морис освоился и мог бы многое что порассказать о четвероногих друзьях, в особенности, об их дружеских зубках. Кивая на визгливую собачонку, Геннадий, вероятно, это и имел в виду.

- Я думал, ты спал.

- Ты прав, спал. Но что мешает спать и слушать?

- Так ты все слышал? - Морис не мог скрыть изумления.

- Разумеется! И слышал, и помню. Про змей-башку, которую ты ловил в Казахстане, про щук, которые дохли, обожравшись хамсой, про калужонка, якобы вытянутого тобой лично семь лет назад.

- И вовсе не якобы!

- Якобы, якобы, Морис! Уж мне-то отлично известно, как непросто поймать этого гиганта.

- Не веришь, не надо, - рядом с широким шагом начальства Морису приходилось семенить. - А про арбуз? Что я говорил про арбуз?

- То же, что и про щук, - Геннадия невозможно было смутить. - Ты ездил в Москву, хотел сходить в театр на Таганке. Билетов не достал и со злости слопал в каких-то развалинах огромный арбуз.

- Точно! - Морис радовался, как ребенок. К его биографии проявили интерес. Более того - ее обсуждали вслух! - После того арбуза я чуть не помер. Бегал мочиться за каждый дом.

Геннадий согласно кивнул.

- Это не калужонок в полцентнера, этому верю. Только грустная она твоя биография, Морис. Все вокруг еды да обжорства.

- А рыбалка, а собаки?

- Верно, было. И завод был, и станочное производство. Я не перечеркиваю все оптом. Но не забывай: впереди Потемкинская лестница! Если шлепать по прямой, а не по ступеням, быстро скатываешься в жлобское сословие...

Геннадий остановился так внезапно, что Морис по инерции убежал далеко вперед. Оглянувшись, не сразу понял в чем дело. В конце концов сообразил, и знакомое недоброе чувство холодком наполнило грудь. Геннадий смотрел на наперсточников. Он не улыбался, взор его был более чем откровенен, на щеках под сухо натянутой кожей ходили злые желваки.

Морис действовал по наитию. Подбежав к Геннадию, решительно ухватил за руку.

- Пошли, командир. Ну их к дьяволу! Это сейчас везде. И крыша у них, наверняка, солидная.

Геннадий неохотно подчинился.

- У нас там этого не было.

- Где там? За рубежом, что ли?

Геннадий промолчал, и Морис заторопился, не давая ему времени на принятие роковых решений.

- Удар, конечно, ударом, только ведь это тебе не туристы. Они ж волки! Этим и живут. Ты бы вот сейчас подошел к тому клоуну, что народ дурит, а справа и слева еще бы пара субчиков образовалась. И бить они умеют не хуже тебя, не сомневайся.

- Ну уж...

- Точно говорю! А хуже того - мильтон бы подгреб и в пару секунд оформил задержание.

- Чье задержание?

- Да наше, конечно! Они за то и мзду берут. Обязаны опекать от правдоискателей.

На всякий случай Морис оглянулся. Они стояли уже на автобусной остановке. Когда было нужно, Морис умел ориентироваться быстро. Изучив таблицу расписаний, выдал Геннадию исчерпывающую информацию:

- Три номера поселковых, два идут в город. Если до центра, то на шестом, второй, кажется, едет дальше.

- Едем в гостиницу! - распорядился Геннадий.

- Как скажешь, командир.

- Мы ведь договорились? Живем без «командиров». Ну-ка, повтори мое имя!

По складам, как первоклашка, Морис произнес имя Геннадия, и немедленно вспомнился нелепый сон - барьеры и улюлюкающие трибуны. «Не к добру», - решил Морис и поежился.

- А почему в гостиницу? Ты же говорил, что родился и вырос здесь?

- Ты думал, мы отправимся к моим родным? - в голосе Геннадия впервые прозвучала горечь. - Мои родные, Морис, не здесь.

- А где?

- Далеко. Очень далеко. На автобусе не доедешь. В них, понимаешь, возобладал птичий инстинкт, и они полетели на юг, к теплу и супермаркетам. Тащили с собой и меня, но не вышло. Мальчик всегда мечтал быть патриотом...

Чихая и фыркая, к остановке подкатил старенький автобус, беседу о родне пришлось прервать.

Глава 4

Окна в автобусе, искрящиеся и загадочные, напоминали о новогодних сказках. Кое-где красовались отпечатки детских ладошек. Морис послушно сходил к компостеру и продырявил абонементы.

- Совсем цивильно, - он щербато улыбался. - Уже отвык.

- Завтра будет еще цивильнее. Отправлю тебя к стоматологу. Мне нужен курьер-красавец, курьер-элегантэ!

Улыбка Мориса погасла.

- Я к стоматологу не хочу! Так мы не договаривались!

- Не боись! Потребуем лучшую анестезию, усыпим, свяжем, обезболим. Зато станешь самым видным парнем на деревне. Все модные девчонки будут на тебя оглядываться.

- Ага, как же! Будут они!..

- Будут, Морис. Куда они денутся, - Геннадий нагнулся к изукрашенному изморозью окну, монеткой протер лунку.

- Стоп, машина! - пугая пассажиров, он ринулся к кабине шофера. - Останови, родной! Нам прямо здесь...

Спустя минуту они стояли посреди дороги и пялились на окружающий их лес. Шоссе сбегало вниз, и там, километрах в двух-трех, начинались кварталы Зарайска. Только сейчас до Мориса дошло, чего, собственно, Геннадий добивался. Автобус высадил их на вершине холма. Город лежал перед ними, как на ладони. Несколько заводских труб, чадящий газовый факел, легкая дымка над центральными районами.

- Вот мы и дома! - произнес Геннадий. - Ты знаешь, в детстве, слыша заводские гудки, я не сомневался, что это гудят пароходы. Выходя на балкон, я смотрел на облака и представлял себе морские просторы. Это ведь почти одно и то же, правда? И пароходы, и облака имеют возможность бороздить пространство. Они видят то, чего не видим мы, - тропические закаты, лохматые пальмы, крокодилов, греющих брюхо на берегу. Только лет в семь-восемь мне объяснили, что ни моря, ни крупных рек в Зарайске не наблюдается, а значит, нет ни причалов, ни пароходов... - Геннадий тряхнул головой. - Тем не менее, операция «Валиор» продолжается! В сущности мы на подступах к цитадели!

- Однако топать до этой цитадели прилично, - пробормотал Морис.

- А мы напрямки двинем - лесом! - Геннадий махнул куда-то вправо. - Подышим озоном, фитонцидами, пообщаемся с природой.

- Так это ж по сугробам чапать!

- А ты как думал! Испытания продолжаются! - Геннадий храбро шагнул с дороги и тут же провалился по колено. - Пойми, Морис, миновав эту полосу препятствий, мы станем полноправными целинниками. Ты не хочешь именоваться целинником?

- Я не хочу воспаления легких, - Морис все еще топтался на дороге.

- Беда какая! Заболеешь - вылечим! Ну же! Смелее. Взгляни на этот очаровательный лес и ты поймешь, что дикие звери не столь уж глупы.

- Еще бы! У них шкура, подшерсток.

- А у тебя разум! Или разум ничего не стоит?

Аргумент представлялся скользким, но бывший бомж все же послушно шагнул в снег.

- Кстати, Морис! Что такое елка, ты знаешь?

Ответа не последовало. Видимо, Морис не знал, что такое елка. Простые вопросы всегда озадачивают.

Геннадий, успевший пропахать в сугробах основательную борозду, обернулся.

- Елка, Морис, это пушистый зверек с зеленым мехом. Только вообрази, эту элементарную истину я узнал совсем недавно от четырехлетнего карапуза. А до этого не знал, представляешь!

В грудь осторожничающего Мориса вонзился снежок. Потеряв равновесие, бывший кинолог и бывший станочник опрокинулся в рыхлую целину. Целинник из него получался неважный.

***

Подлесок преодолели с трудом. Несмотря на то, что температура здесь значительно отличалась от благовещенской, Морис основательно продрог. Причина таилась в ветхости его одежонки, и Геннадий пообещал купить новоиспеченному ординарцу роскошную заячью шубу. К шубе добавил валенки и фирменные штаны с подстегом.

- Мне бы кальсоны. Шерстяные, - возмечтал Морис. Он вдруг уверовал, что любое самое фантастическое желание будет исполнено

- Будут тебе и ванна, и кофе с кальсонами! - Геннадий указал куда-то вдаль, где угадывалось что-то весьма напоминающее зону. - Видишь? Это мой танковый полк. Учебка.

Свою собственную армию Морис успел благополучно забыть и к сказанному отнесся равнодушно. Учебка есть учебка. Лучшее, что надлежит сделать, это миновать ее побыстрее - и еще быстрее забыть. Как подножку недруга. В конце концов, как очередное препятствие... Морис потихоньку начинал рассуждать категориями «начальства».

Облепленные снегом с ног до головы, на подходе к городу они сунулись в спортивный комплекс. Геннадий ограничился тем, что попросту отряхнулся. Он был без шапки, но это его нимало не смущало. Морис же с охами и ахами немедленно подсел к батарее парового отопления. Свои разноцветные варежки - женскую, малиново-узорчатую, и безликую серую, он выложил поверх ребристого радиатора, после чего принялся расшнуровывать ботинки. Носки шерстяные, продранные на пятках, и носки хлопчатобумажные, похоже, вообще не имеющие подошвы, он бережно присовокупил к варежкам. Сторож комплекса, животастый старикан со вставными, завидной белизны зубами, что-то заворчал, но Геннадий умиротворил его, рассказав, что когда-то - лет пятнадцать назад - занимался на здешнем манеже и даже слыл за подающего надежды. Фамилию он, правда, назвал чужую, но, к удивлению Мориса, доверие старика моментально окрепло. Подобрев, сторож сложил на животе веснушчатые руки и умиленно склонил голову набок. Он напоминал сейчас ласковую старушонку, следящую за копошением любимых внуков. Вдоволь налюбовавшись, он уковылял в громыхающие дебри спорткомплекса, может быть, затем, чтобы порадовать тренерский коллектив приходом ученика-любимчика.

- Ты же говорил, тебя Килин зовут?

- Верно, не отказываюсь. Только, видишь ли, местную знаменитость кличут немного иначе.

С запозданием Морис обратил внимание на стенд с фотографиями. Вверху золотилась фраза: «Они - наша гордость!» Тут же наличествовали закорючки дат и спортивные звания. Было ясно, что фамилию здешнего чемпиона Геннадий позаимствовал со стенда.

- Ну как? Обогрелся?

- Какое там! - Морис тем не менее понял, что от него требуется, и в обратной последовательности стал обряжаться в пестрое свое хозяйство. Пока он облачался, Геннадий приблизился к дверям ближайшего зала и залюбовался сценой обучения таинству мастерства. Тренажер, на котором тужилась пигалица лет восьми-девяти, скрипуче вытягивал одну и ту же ноту, всякий раз заканчивая ее кузнечным грохотом.

- Там что-то застревает, - жаловалась пигалица.

Тренер, абсолютно лысый, в ширину и высоту примерно одинаковый, ненормально быстро размахивал руками и тоненько кричал:

- Ничего не застревает! Это специально! Там эксцентрик такой! Эксцентрик, понимаешь, балда!..

Непонятливая балда часто кивала, и тренажер опять принимался скрипеть и грохотать. Вздернутый носик девчушки подрагивал, вторя мышечным усилиям. Тренеру она не верила. Проклятый эксцентрик все равно где-то застревал.

- Готов? - Геннадий обернулся.

- Битте-дритте! - компаньон стоял у радиатора в позе мальчика, играющего в часового. С варежек на пол капала оттаявшая грязь, на том и на другом ботинке шнурки были завязаны крупными девичьими бантами.

- Вижу, что готов, - «командир» довольно улыбнулся.

***

- Милая, почем нынче арендовать средних размеров зал?

С таким вопросом Геннадий обратился к коридорной. Просто так, как бы между делом опустил на ее столик купюру.

- Для поминок или для свадьбы?

- Ну, скажем, для юбилея. Юбиляр богат, знатен и никак не желает осрамиться.

- Можно арендовать зал в ресторане, а можно в столовой. Цены, конечно, отличаются. В столовой дешевле раза в три, - кудрявая, как негритенок, брюнетка вытянула губы приветливой дугой, но ничего кроме дуги не вышло. То ли она устала улыбаться всем и каждому, то ли вовсе не умела этого делать.

- Естественно, мы предпочитаем ресторан. И желательно высшей категории! Но любопытно бы знать сумму. Дабы не крякнуть в ответственный момент.

- Ну, тогда я не знаю, - служащая задумалась. - Наверное, много. Это вы там спросите. У них.

- Там и у них? Обязательно воспользуюсь советом!

Отходя от столика, Геннадий покрутил перед лицом Мориса пальцем.

- Запомни, кинолог! ТАМ и У НИХ знают все и про все. Но попадать ТУДА отчего-то никто не торопится.

- И опять-таки дорого, - вставил Морис.

- Что дорого? Где?

- А везде, - Морис зябко повел плечами. Он все еще не согрелся. - И у них, и у нас. В общем, везде.

Геннадий после секундного размышления одобрительно похлопал его по спине.

- Еще немного, и ты станешь настоящим дипломатом. В сущности говоря, наука несложная: словообильный туман и обаятельный хохоток, не икать и не чесаться. Даже когда вспоминают и чешется.

- И все?

- Нет, разумеется. Еще надо уметь правильно класть ногу на ногу. Но этому я тебя научу в два счета.

- Чего же все туда не бегут? В дипломаты? Раз так просто.

- Почему же, бегут. Да только не добегают. У нас, Морис, не бежать надо, а выдираться и вырываться. Как поется, изо всех сил, из всех сухожилий. У кого хватает силенок, тот и начинает жужжать.

- Жужжать? Почему жужжать?

- Потому что жужжать, Морис. Вырвавшиеся из паутины всегда жужжат, - Геннадий покосился на приятеля и коротко пояснил: - Радуются.

***

С каким наслаждением Морис вытянулся бы на белоснежных простынях. Косточки ныли и взывали, но тиран-деспот погнал его в баню.

- Выше ногу, шире шаг! - рокотал он. - Еще одиннадцать не прокукарекало, а ты - спать! Нет, милый, - в баню! Избавляться от окопных вшей!

- Чего я там в бане не видел? - угрюмо возражал Морис. Он тянул резину, задом прижимаясь к горячему радиатору. Паровое отопление было его любовью - не первой, но последней, - главнейшей и наиважнейшей деталью любого помещения. Точно железный болт, Морис припадал к этому могущественному магниту, блаженно замирая.

- А что ты там видел, хотел бы я знать? - Геннадий поочередно швырял компаньону старенькую одежонку. - Запомни, мон шер, в бане есть все! И риск, и веники, и Потемкинская лестница! Кстати, по пути забежим в магазин за кальсонами.

С последним трудно было спорить, и вскоре они уже шагали по улице. Роскошный Дон Кихот и бомжеватый Санчо Панса. Кое-кто из прохожих оглядывался, но шагали они размашисто, и взгляды оставались за кормой. Снег не падал и не сыпал - он тянулся к земле мириадами крохотных парашютистов, которые делали все возможное, чтобы подольше удержаться в воздухе.

В магазине кальсон не оказалось. Морис было приуныл, но, к его удивлению, Геннадий величественно извлек на свет божий все тот же волшебный портмоне, и фокусы начались.

Купили огромных размеров спортивную сумку, в которую уложили новехонький костюм-тройку, несколько рубашек и белье для Мориса. Сверху набросали бритвенных наборов, лосьон с одеколоном, расчески и авторучки, карманный калькулятор, блокноты и зубные щетки. Геннадий сам подобрал напарнику галстук. Себе, чуть поразмыслив, купил бабочку.

- Читай «табель о рангах», - загадочно бросил он.

Обойдя один за другим все отделы, они набили сумку до отказа. Захмелевший от осознания свалившегося на него богатства, Морис покорно волок тяжеленную сумку. Он уже не помнил, что именно они купили, а от чего решили воздержаться. Голова шла кругом. В этот момент он боготворил Геннадия. Магазин неустойчиво дрожал, временами выплывал из поля зрения. Вместо вещевых отделов и продавцов Морис видел себя, важного и солидного, попыхивающего сигаретой, в костюме-тройке забредающего на родной благовещенский вокзал. Бомжи начинали шевелиться на своих насестах, шушукаясь, указывать пальцами в его сторону. Потом самый храбрый, к примеру, тот же Никита-охотник подруливал ближе и робко интересовался временем. Из жилетного кармашка выныривали серебряные часы, щелкала крышка, и Морис вполне корректно выдавал справку о времени. Потом, как бы узнав сотоварища по прошлому, без тени брезгливости хлопал его по вшивому плечу и незаметным движением всовывал в одну из прорех ассигнацию.

Неподъемная сумка била Мориса по бедру, вырывая из миражей. Геннадий тормошил приятеля и вел сказку по положенному кругу. В последнем отделе засаленное пальтецо Мориса сменила меховая куртка, а в руку ему ткнулась упакованная в чехол гитара. После чего, заглянув в портмоне, Геннадий присвистнул.

- Дорогонько же обошлись твои кальсоны! Только на баню и осталось.

Морис ничуть не обеспокоился. Он видел, как в гостинице перед походом в магазины Геннадий отслюнявил от пачки тоненькую стопочку. Эту стопочку они только что и приговорили. Хватило у него ума и разгадать нарочитую неосторожность «начальника». Пряча деньги у него на виду, Геннадий лишний раз испытывал компаньона «на вшивость». Морис тогда не удержался - с ехидцей ухмыльнулся. Стреляного воробья на мякине не проведешь! Был он все-таки не дурак и был он в меру честен. Даже чужого подставлять - не самое приятное дело, а уж своего-то - вовсе грех!

В бане сумку отдали на хранение старичку гардеробщику, за что Геннадий презентовал последнему пузырек одеколона. Предварительно забрали кое-что из обновки Мориса. Старые лохмотья было категорически приказано «сжечь и развеять», что Морис покорно и исполнил, правда, не без некоторой щемящей жалости. С лохмотьями отходил в небытие весомый ломоть его жизни. Не самый лучший и не самый сытный, но ведь жизнь не перепишешь! Что твое, то твое.

Мылись и парились истово. На последнюю мелочь Геннадий раздобыл пару приличных веников и теперь радостно измывался над изнемогающим от жары Морисом.

- Я не выдержу! - скулил тщедушный напарник. - У меня же сердце!

- У всех сердце, терпи! - бронзовотелый и мускулистый Геннадий прикладывался к его ребрам терпким березовым листом и громогласно вопрошал:

- А Потемкинская лестница? А Джомолунгма?

Морщась от хлестких ударов, Морис вбирал голову в плечи и сутулился, как старик.

- Это еще что за номера! А ну грудь колесом! И чтоб осанка! - Геннадий не давал ему продыха. - Баня есть риск, Морис, но риск благородный! Сколько здесь разного добра водится - и вошляки, и тараканы, но кто ходит в баню, всегда в курсе, всегда с нацией! - отшвырнув веник в сторону, он присел рядом. - На месте президента гонял бы сюда депутатов силком. Вот тогда бы точно за ум взялись.

В душе в одной кабинке лил кипяток, в другой струилась ледяная вода. Ругаясь, в обеих кабинках голозадые мужики накручивали вентили, и растерянная вода шарахалась из труб в трубы, полярно меняя температуру потоков. Скоренько разобравшись в ситуации, Геннадий прогнал мужичков и в полминуты организовал теплый дождик. Из душа они вышли розовые и чистые. Морис двинулся было к предбаннику, но его живо поймали за руку.

- Куда вы, принц? А самое главное?

С шайкой в руках Геннадий подступил к напарнику, и тот понял, что это действительно главное. На пылающее после парилки и горячего душа тело обрушился по-зимнему обжигающий водопад. Морис хотел взвизгнуть, но не смог. Грудь сперло от холода, на секунду-другую сердце остановилось.

- Худая баня без веника, но без обливаний, без проруби и снега она - вовсе не баня. В следующий раз сделаешь это самостоятельно.

Морис подумал, что до следующего раза еще следует дожить! Пока Геннадий с кряканьем выливал на себя тазик за тазиком, он украдкой поспешил в раздевалку. Его волновала судьба обновки. Лучше других он знал, какие надежды возлагают иные бичи на баню. Тот же Никита порой покидал раздевалку разодетым в пух и прах. Хозяину «одолженного» милостиво оставлялись поношенные шмотки и какой-нибудь обмылок, что в общем-то считалось даже не воровством, а честным обменом.

На одежду, по счастью, никто не позарился. Бдительно оглядев предбанник, Морис пристроился костлявым задом на лавочку. Он был богат и счастлив. Странно, но думая о Геннадии, парне с явной ненормальщиной в мозгах, болтающем всякий вздор, он ощущал томные и по сию пору незнакомые порывы преданности. И пришла вдруг громоздкая мысль, что способность любить живет в каждом. Однако хроническая невостребованность порождает неизящные формы, и оттого жертвы любят своих мучителей.

Морис протяжно вздохнул. Подобные рассуждения являли для него занятие не совсем привычное. Одна-единственная мысль утомила, превратив в согбенного старичка. Все мудрецы - старички. Независимо от лет. Блуждание внутри себя старит. Он продолжал думать, но это было уже иное. То есть, может быть, ему только казалось, что он думает. Вскользь, легоньким плужком некто бороздил неухоженные пашни полушарий. Одинокое солнце жгло, полный разброд царил на этих самых пашнях. Кто-то сеял, кто-то жал, многие удобряли почву, присев на корточки. Да и пахарь, подгонявший лошаденку, тоже не ведал, куда правит. Правилось как-то само по себе. Без особой его воли.

Глава 5

Морис накаркал. Их все-таки обворовали. Но не в бане, а в гостинице. Пошарив под наброшенным на кровать покрывалом, Геннадий сорвал его вовсе. Пытливо взглянул на компаньона.

- А финансы-то тю-тю!.. Что бы это значило, а, Морис?

Последовавшее за этим молчание заставило опуститься сердце Мориса в пятки. Какое-то время он еще надеялся, что «командир» придуривается или устраивает очередную проверку, однако очень скоро ему пришлось убедиться в обратном.

- Тридцать пять кусков. Месячная выручка трех бригад. Это не шутка, приятель.

- Клянусь! Чем угодно! - у Мориса задрожали губы. - Мы же вместе выходили! Да стал бы я такое творить, когда ты мне столько всего...

Геннадий прервал его взмахом руки.

- Дурила! Не о тебе речь, помолчи.

- Да, но ты подумал...

- Ничего я не подумал! - в голосе Геннадия зазвенел металл.

Он рухнул на койку, спиной привалился к стене. Глаза его потемнели, под кожей на щеках вновь заходили злые желваки. Морис робко приблизился к своей койке, присел.

- Это коридорная, - предположил он. - Личико у нее больно пакостливое. И ключики опять же в полном ее распоряжении.

Он подался вперед, рассматривая стрелки на часах Геннадия.

- Сколько мы отсутствовали? Всего-то около четырех часов. Кто сюда мог заявиться в дневное время? Только она. Небось, приняла за командировочных. Они ведь обычно к вечеру возвращаются.

Слуха его коснулся гундосый комариный писк. Он удивленно замолчал. Зимой и комары? Откуда? Морис поднял голову. Действительно, комары! Видимо, микроклимат гостиницы вполне устраивал крылатых вампиров.

Геннадий тем временем продолжал сидеть неподвижно. Молчание его все более пугало Мориса. Он не сомневался, что Геннадий продолжает подозревать его. Место тайника он видел и даже преждевременно посмеялся над возможной ловушкой, а кто-то взял и увел денежки, подставив его самым подлейшим образом. И тоскливо подумалось, что, видно, придется возвращаться в баню, за теми сальными, утрамбованными в мусорный бак шмотками.

- Полюбуйся-ка! - Геннадий глазами указал на собственную руку.

На тыльной стороне кисти расположился комар. Шпага его успела войти в кожу, он на глазах багровел и раздувался.

- Хамовитый пошел комар! - Геннадий говорил устало и безучастно. - В прежние времена иной сядет и сидит себе тихонечко - будто и не надо ему ничего. Колет аккуратно, деликатно, что твоя любимая медсестричка. Да и после посасывает осторожно, по чуть-чуть, словно коктейль через соломинку. Вот это я понимаю, воспитание! Такому не жаль сцедить капельку-другую. А этот, полюбуйся!.. Точно помпа работает! Я еще, часом, не посинел?

- Хлопнуть гадину, и вся недолга! - Морис с ненавистью следил за комаром

- Гад-то он гад, но какое, должно быть, наслаждение испытывает. Собственный вес его - ничто в сравнении с весом выпитой крови. Вот уж верно - проглот из проглотов, - мягким движением Геннадий ущипнул комара пальцами - раздавил, но не в кашицу, умудрившись сохранить форму.

- Возьми-ка его.

- Зачем?

- Отнесешь коридорной и выразишь недоумение, - с серьезной миной Геннадий протянул останки комара Морису. - Недоумение, граничащее с возмущением. Ты меня понял?

Морис кивнул. Уцепив комара за крылышко, понес на вытянутой руке перед собой.

- Впрочем, стой! Бросай его к лешему, поступим иначе.

Очнувшись от ступора, «командир» вскочил с койки. За дальнейшими его действиями Морис следил с нарастающим недоумением. Сначала из вспоротой подкладки появились западного происхождения купюры, немного - штук пять или шесть. Затем, подойдя к стенному шкафу, Геннадий исследовал его внутреннее обустройство. Полочки, делящие шкаф на три секции, он выдернул из пазов и сунул под кровать.

- Твоя роль, - он обернулся к Морису, - сыграть пьяного. Это, надеюсь, у тебя получится. Наври ей с три короба, но только так, чтобы поверила. Дескать, денег у нас куры не клюют. О тех миллионах - ни звука. Словно мы и не заметили. Внушишь ей, что я уже вышел, а ты, мол, следом за мной, что будем гулять допоздна. Ну и так далее. Завтра уже съезжаем. Попроси у нее бутылочку винца на опохмелку. Да хорошего, импортного, запомнил?

- Я-то запомнил, только с чего бы ей верить? У них же нюх. Как у ментовских ищеек. Тоже, небось, по краю ходят.

- Считаешь, не поверит?

- Может, и поверит, но не полная же она дура, чтобы наводить дважды на один номер!

- Полная или неполная, но обязана донести. Жадность заставит. Сняли один куш, почему бы не снять второй? Скандалов они, судя по всему, не боятся. А тут валютка - свеженькая, обильная.

- Ну и что?

- А то, что соблазнятся ребятки. Не знаешь ты, Морис, эту породу. Они как акулы. Только помани... На вот, держи! - Геннадий всучил компаньону двадцатидолларовую купюру. - Сунешь этой стервятнице за лифчик. Будто бы на бутылочку. И про прииски что-нибудь болтани. Мол, сделку обмываем. По уши в зелени и все такое. Главное - улыбайся! Плохо сыграешь, хана всей операции. А значит, и нашей программе.

- Если бы хлебнуть для убедительности.

- Сам видишь, нету.

- А это? - Морис указал на флакон с одеколоном. - Запах, конечно, не тот, но в рыло дышать не буду. Зато играть не придется.

- Печень не жалко?

- Фига ли ее жалеть? За такие-то деньги!

Геннадий посмотрел на бутылочку с одеколоном. Сурово предупредил:

- Но только для куража. Пропорции знаешь?

- Обижаешь, начальник, - подхватив со стола стакан, Морис поспешил к умывальнику.

В спину ему Геннадий выдавал последние наставления:

- Уходишь из гостиницы, проверяешься. Чтобы никакого хвоста. Черт их знает, какие они тут тузы. Щелкать клювом не будем. Я в шкафу, ты на улице. Окна сам вычислишь. Как только все будет сделано, подам сигнал, - Геннадий на секунду задумался. - Сделаю так: сверну жгутом штору и протяну из угла в угол. Получится вроде креста. Как увидишь, возвращайся.

- А если не увижу?

- Фантазер, - Геннадий усмехнулся. - Не увидишь, все продолжается своим чередом. Плавал же ты до меня, плавай и дальше.

Должно быть, некое подобие испуга на лице Мориса отразилось, потому что Геннадий поспешил его успокоить.

- Не трясись, кинолог. Прижмем их в лучшем виде. Подавятся, как те твои щуки, обожравшиеся хамсой.

- Ну что, глотать? - Морис поднял стакан с мутноватой смесью воды и одеколона.

- Минутку! Для начала устроим этой девочке вызов в другой конец коридора.

- Это на фига?

Геннадий терпеливо вздохнул.

- В то время, когда она покидала пост, из номера вышел я, ферштейн? Вот почему она увидит только тебя одного.

Морис кивнул.

***

С коридорной получилось даже проще, чем он предполагал. Только задним числом дошло, - из бани возвращались краснолицые, нагруженные покупками, сияющие. Со стороны вполне можно было принять за выпивших. Она, видимо, и приняла. Судила по своим незамысловатым меркам. Баня в будний день - что за нелепость? Впрочем, и роль свою он сыграл вполне натурально. Только когда потянулся с американской бумаженцией к женской груди, дрогнула рука. Не умел он ДАВАТЬ деньги. Тем более таким вычурным образом. Но Геннадий оказался прав: лик незнакомого президента заворожил администраторшу. Бить по пальцам оборзевшего пьянчужку коридорная не стала, двадцать долларов уютно втиснулись в пазуху между двумя пышными полушариями, родив глянцевую улыбку на ее лице. Разумеется, вино ему пообещали самое наилучшее.

Потом уже, торопливо спустившись вниз, он вышел на улицу и принялся перебирать в уме произнесенные фразы. Шагал вслепую, куда вели ноги. Лишь позже вспомнил о возможном «хвосте» и тут же стал лихорадочно озираться. Это было совсем не то, что в той прежней жизни на вокзалах. Там наметанным глазом они тотчас угадывали инородцев, участвующих в очередном очистительном рейде. Все имеет свои отличительные признаки, - находили таковые и у милицейской агентуры. Задерганный, неустроенный бомж - самое чуткое на белом свете существо. Опасность он зрит спиной, затылком, а зачастую и вовсе неизвестно чем, просыпаясь среди ночи и твердо зная: с этого места пора уносить ноги. Не вычисляя и не предчувствуя - попросту зная. Теперь же от Мориса требовалось иное знание, и иных инородцев следовало высматривать в толпе. Пытаясь сообразить, как должны выглядеть гостиничные воры, он свернул в какой-то двор и притаился за забором. Если его пасут, то обязательно заглянут следом... Он огляделся. Двор тупиковый. П-образный домина, арка, наглухо перекрытая ржавыми воротами. Ни дать, ни взять - готовая ловушка! Морис в сердцах сплюнул и торопливо выскочил на улицу.

В животе начинало остро посасывать. От завтрака остались одни воспоминания, а порция одеколона вызвала яростную изжогу. Или ожила старая язва? Болело ведь когда-то, и крепко...

Томительным взглядом он проводил семенящую мимо девушку. Та на ходу по-мышиному быстро терзала зубками глазированную сдобу.

В одном из сквериков Морис опустился на скамью. Изучив окрестности, несколько поуспокоился. Так быстро организовать слежку они, конечно бы, не сумели. Да и на кой ляд им эта слежка?.. Он скрестил ноги, поглубже запихнул руки в карманы. Куртка была теплой, но голодная кровь организм абсолютно не грела, становилось зябко. Объявись в наличии один-единственный червончик, Морис заглянул бы в какой-нибудь кинотеатр. Но червончика не было. В карманах, девственно свежих и гладких, не было вообще ничего. Минус любой новой одежки. Блокнотики, авторучки, визитки и кошельки еще не заселили своих законных апартаментов, и оттого одежда продолжала оставаться чужой. И Бог с ним - с червонцем, сейчас Морис согласился бы на что угодно. Даже на какой-нибудь завалящий песенник. Полистал бы часок-другой, глядишь, и закемарил. Впрочем, вряд ли. Не та температурка и не тот ветер.

Брр!... Замахав руками, как птица, Морис снова поднялся. Быстрым шагом добрался до ограды и здесь некоторые время безучастно следил за шныряющими туда-сюда машинами.

Подумал о Геннадии. Как там ему в тесном шкафу? Небось, тоже не сладко. Но, по крайне мере, тепло. Морис запритопывал ногами. В старых дырявых ботинках было бы еще хуже. Он посмотрел вниз, поневоле залюбовался. Лаковые острые носки, изящный каблук, его размер. Странно, что это он. Странно и здорово!.. И немедленно тридцать пять исчезнувших стаей черных воронов ворвались в сознание. Морис повернул голову и с подозрением взглянул на мужчину с дипломатом, лениво прогуливающегося по аллее.

Очень уж хорошо одет. Или это и есть главный признак? Нынешние воры пошли не те. Любят иномарочный шик и крокодиловую кожу. Морис двинулся в направлении выхода, и мужчина, словно ждал этого, встрепенувшись, зашагал навстречу.

Вот оно! Самое главное и страшное! Ступень, с которой ни вверх, ни вниз. Пусть даже по Потемкинской лестнице... Из холода Мориса кинуло в жар. Не слишком удачно он изображал беспечность, но внутренне трепетал.

Мужчина неотрывно смотрел на Мориса, глаза его ничего не выражали. И было слышно, как шуршит при движении его кожаное пальто. Странно, но звук этот Морис различал даже на фоне машинного гула, на фоне собственного бушующего в висках пульса.

Что у него там в дипломате? Фомка для черепушек вроде Морисовой? Или старинный, но вполне еще работоспособный «Шмайсер»?

Мужчина приблизился и что-то спросил. Во всяком случае, губы его пришли в движение, рот приоткрылся. Облачко пара вырвалось на свободу, поплыло вверх, медленно рассеялось. От волнения Морис не понял ни единого слова. Часы... Время?.. Ну конечно! Мужчина интересовался временем! Елки-моталки!.. Словно спущенный баллон, Морис выдохнул разом все свои страхи и подозрения. Пар его оказался значительно гуще и рассеялся не столь быстро. Мужчине же он ничего не ответил. Он попросту забыл о нем, как забывают дети о безвозвратно минувшей опасности.

Домой! В гостиницу!.. Морис заспешил. Отчего-то представилось, что и там все закончено. Закончено, разумеется, наилучшим образом, хотя Морис не сумел бы толком сформулировать, что он под этим подразумевает.

От волнения Морис ошибся улицей, и для того, чтобы выйти к гостинице, пришлось описать порядочную дугу, обогнув замороженную стройку, школу, галдящую ученическими голосами, небольшой скверик с вечным огнем. Но потеряться тут было сложно, гостиницу он, разумеется, отыскал. И еще издали принялся выискивать нужные окна. Стеклянные квадратики прыгали в глазах, никак не желая выстраиваться в упорядоченные ряды. Четвертый этаж - это значит минус три. Или все те же четыре от заснеженной кромки газонов... Нужное окно он в конце концов обнаружил, но штору, неестественным образом скрученную и вытянутую по диагонали, разглядел, только приблизившись к парадному входу.

***

Стоять в шкафу было в самом деле несладко. Вездесущая пыль забивалась в ноздри, провоцировала на чих, на шевеление. Однако Геннадий умел ждать. Включив «внешнюю систему слежения» на автомат, он погрузился в себя и словно ушел из тесного шкафчика, ушел вообще из гостиницы. Когда в настоящей жизни ничего нет, поневоле обращаешься к прошлому. Память - спасение неимущих, заповедный уголок, где вехами размечены все сколь-нибудь существенные достижения, где здоровешенькие разгуливают самые дорогие и близкие, и даже недруги еще не успели превратиться в таковых. Впрочем, не всех интересуют живые образы, многие, убегая в прошлое, желают прежде всего видеть вехи. Именно вехи даруют успокоение, пусть временное, пусть иллюзорное. А веха или пронумерованный результат - не просто воспоминание, это тень собственной высоты, это кирпичик из фундамента, именуемого смыслом

Звук отпираемой двери привел Геннадия в состояние боеготовности. Они откликнулись куда быстрее, чем он думал. Скрытый гостиничный механизм функционировал вполне исправно. Может, и ближайшее отделение милиции работало на подхвате, получая свою долю, пряча заявления потерпевших куда подале. В одном он только просчитался. Геннадий ожидал прихода самой коридорной, на худой конец - какого-нибудь щипачишки с бегающими глазками, а вошли двое. Кряжистые парни в спортивных костюмах, со скучающими физиономиями. Они деловито включили свет, заперли за собой дверь. Один из них двинулся к тумбочке с кроватью, второй, бегло оглядевшись, шагнул к стенному шкафу.

Вряд ли он что-нибудь понял, распахивая дверцу. И вряд ли кто-то рассказывал ему о пушечном ударе постояльца. Кулак Геннадия швырнул вора на другой конец комнаты. Приятель поверженного успел только обернуться. Все-таки суперменами они не были. Обыкновенные люди с обыкновенными эмоциями. Говорят, при омоновских операциях половина крутых мочится прямо в штаны. От банального страха. По бледному личику паренька Геннадий понял, что тот перепугался. Спокойным шагом Геннадий приблизился к незванному гостю, жестко поинтересовался:

- Где деньги, маркиз?

Глупо было ожидать, что ему ответят, но скорого результата Геннадий и не ждал. Мыском ботинка он ударил парня под колено. Чувствуя, что звереет, подхватил с тумбочки стакан, шарахнул по бритому темени. Булькая горлом, воришка осел на ковер. Допроса не вышло, да и черт с ним! С делом Геннадий, в сущности, покончил. Шумно дыша, он оглядел неподвижные тела. Приблизившись к телефону, набрал две цифры. Коридорная подняла трубку, фальшиво поприветствовала звонившего.

- Нужен совет! - шепнул он. - Ноги в руки и бегом в номер!

Трубка мягко легла на клавиши. Геннадий снова посмотрел на парней. Если усомнится, перезвонит, а нет - прибежит, и весьма скоренько.

В коридоре зацокали каблучки. Заслышав их, он нехорошо улыбнулся, отперев дверной замок, шагнул чуть в сторону. Сначала пусть увидит дружков. Кричать вряд ли станет. Да и не успеет.

***

Трое лежали связанные по рукам и ногам. Глаза им Геннадий также завязал. В ход пошли гостиничные простыни и полотенца. Одна из повязок была обильно забрызгана кровью, и Морис ощутил слабость в коленях. Он бы, пожалуй, упал, но Геннадий услужливо пододвинул ему стул.

- Не вибрируй, все живы-здоровы. Одному только малость шарабан попортил, но в пределах допустимой обороны.

- Какой еще обороны?

- Той самой, про которую в законах пара сказочек имеется. Дескать, что по понятиям, а что не очень.

- Что же теперь?

- А что теперь? - Геннадий величавым движением сунул в зубы спичку, забросил ногу на ногу. - Операция проведена успешно. Голоса их записаны, отпечатки пальцев сняты. Считай, три готовых сексота! - Геннадий подмигнул Морису. - А ты, дурак, спрашивал, зачем нам диктофон. Выгляни в окно, какой век на дворе? Без техники нынче никакие дела не делаются.

Морис раскрыл было рот, но Геннадий знаком велел ему молчать.

- Кстати, вот и твои двадцать баксов. Вернешь в бухгалтерию в целости и сохранности.

Пальцами Геннадий показал ему, что надо потихоньку собирать вещички и сматываться.

- Спустишься вниз, подождешь в вестибюле, - вслух произнес он. - Я тут дополнительный инструктаж проведу с гавриками. Надо, понимаешь, попрощаться. Не по-английски же уходить.

Морис повиновался. Действуя как зомби, закинул лямку на плечо и вышел в коридор. Ноги по-прежнему были ватными, на лестнице ему пришлось опереться о стену рукой.

Хорошо, хоть ждать пришлось недолго. Геннадий присоединился к нему спустя три или четыре минуты.

- А теперь ходу, мессир! Возможно, вся эта липа сработает, но кто их знает, - Геннадий отобрал у него сумку. - Надеюсь, ты не разочарован, что я отказался от услуг милиции?

- Нет, конечно... - Морис не стал развивать тему. - А деньги они отдали?

- Еще как отдали, - Геннадий хмыкнул. - Она отдала. И даже, по-моему, лишку. А главное, много чего интересного напела. Шмон по наводке, каталы, наркота, девочки по вызову - это не гостиница, а целое паучье гнездышко! КГБ, наверное, так не приглядывало за клиентами, как они за своими постояльцами. Эх, не был бы я занят, уделил бы ребяткам внимание! Иначе надо с этой публикой! В корне иначе!

Видимо, вторя его яростному раздражению, Морис сплюнул себе под ноги.

- А вот этого больше никогда не делай, - заметил попутчик. Кажется, он возвращался к своему привычному амплуа. - Старайся не плевать и не сморкаться на землю.

- Это еще почему?

- Земля, братец мой, - дама. А разве ж на дам плюют? - Геннадий о чем-то задумался. Уже на автобусной остановке неожиданно продолжил:

- Нам бы ее ласкать да обихаживать, а мы, как курвы какие, - тысячелетиями насилуем и насилуем...

Морис отчего-то покосился на его руки. Представил эти длинные пальцы сжатыми в кулак и вдруг усомнился, а себя ли им жалеть, гонимых и обворованных? Может, тех, что остались в гостинице?

Словно отвечая на его мысли, Геннадий неохотно пробубнил:

- Коридорную я развязал. Минут через пятнадцать она освободит остальных.

Морис втянул голову в плечи - движение ребенка, ожидающего родительской порки. Это получилось само собой, как и последовавшая за этим фраза.

- Надо было облить все керосином и оставить фитиль!

Геннадий никак не отреагировал, даже не фыркнул, и Морис тут же решил, что сморозил глупость. И подумалось, что нет более омерзительного чувства, чем страх. Он боялся и с испуга готов был жечь, стрелять, резать и вешать. Рефлекс мнимой самозащиты. Кто-то когда-то изрек: первые злодеи - первые трусы. Этот «кто-то» был несомненно мудрым человеком.

Глава 6

Дед Федот Морису понравился сразу. Уже только потому, что взглянул на него тот без малейшей неприязни. Степенно поздоровался, дружелюбно пожал руку. Дед ничуть не походил на пьяницу, однако встреча началась с того, что на стол гулко водрузили бутылку водки.

- Немного разрешается, - подмигнул Геннадий. - Запьешь, по крайней мере, одеколон.

Затем дед отварил сосиски и присовокупил к ним полную кастрюлю картошки. Глотая слюнки, Морис едва дождался команды садиться за стол. Ел он за троих, но это деда ничуть не удивило. Дымя «беломориной», он добродушно поглядывал на жующих и, похоже, был гостям действительно рад.

- Это ты молодец, что приехал. Давно пора. Только вот ключика, Гена, у меня всего два. Один, конечно, дам, но смотри! Потеряешь, штаны спущу и высеку! - повернувшись к Морису, дед радостно залопотал: - Я ведь помню, как его паршивца пороли. На полном серьезе! Так что школа еще нашенская! Это нынче сюсюкают с малыми, только что попку не лижут. Вот и растут - горластые, хамовитые, - родителей-дураков в грош не ставят.

Морис с готовностью закивал. Нет ничего милее и проще, чем хаять подрастающее поколение. А то обстоятельство, что Геннадия запросто можно называть паршивцем, шельмецом и стервецом, его приятнейшим образом озадачило. На все выпады своего «родственника», путанные узы с которым, в сущности, не сумел объяснить ни тот, ни другой, Геннадий отвечал беззлобным смехом. Ему такое обращение тоже, по всей видимости, доставляло удовольствие. В то время, как Федот посвящал Мориса в тайны сурового воспитания прежних сынов-богатырей, он успел прицепить ключ от дедовой квартиры к странного вида брелку.

- Смотри, генерал! - он кинул ключ с брелком на диван. - Если хочешь, подарю тебе такой же.

- Чего мне дарить всякие фитюльки... - начал было дед, но в этот момент Геннадий свистнул.

- Отзовись-ка, милый!

Брелок ответил энергичным мяуканьем. Геннадий снова свистнул, и снова брелок пронзительно замяукал.

- Вот те на! Сама голос подает! - дед Федот покачал головой.

- Это я к тому, полковник, чтобы ты за свой ключ понапрасну не тревожился.

Морис решил про себя, что подобная манера речи, вероятно, входит в семейные традиции. На множественных «паршивцев» и «шельмецов» Геннадий отвечал воинскими званиями, с разнообразием используя дипломатические нюансы. Когда внучатый племянничек желал подольститься, всплывало нечто крупнозвездное - вроде полковника, генерала или маршала. Язвящий Геннадий немедленно занижал планку, спускаясь до ефрейторов и сержантов.

- Ай, да стервец! - дед продолжал покачивать головой. - Как же оно так балабонит?

- Рядовым понять не дано, - Геннадий поднялся из-за стола, подобрал ключ. - А честно сказать, сам не знаю. Должно быть, какой-нибудь микрофон, генератор-иммитатор, фильтры.

Звучные термины деда успокоили. Он был уже более деловит.

- И сколько такая хреновина стоит?

- Тебе устрою бесплатно.

Морис слушал беседу вполуха. Живот его, плотно забитый сосисками и картошкой, благополучно отдувался. Стопочка окропила все это добро благородным жаром. Веки неот-вратимо слипались.

- Ты вот что, генерал, устрой-ка моего горемыку. А то он сейчас со стула свалится. Ехали, понимаешь, долго, почти не спали.

- Тогда куда сам собрался?

- Надо, дед. Есть у меня одна заветная программка. Исполнять треба.

- Программка у него...

- Тут кое-какие деньжата, на холодильник кладу, ферштейн?

- Зачем это? Я, чай, не нищий!

- Только давай без ультиматумов, лады? Или ты мечтаешь содержать двух проглотов на одну-единственную пенсию? Ага, молчишь! Значит, договорились!

- Да я ведь чего молчу-то...

- Все, некогда, дед! Побежал!

- Вот паршивец!..

Морис услышал, как хлопнула входная дверь. Дед, широкомордый и редковолосый, совсем непохожий на своего родственника, надвинулся вплотную.

- Пошли, милок, покажу комнату. Тут у меня мышеловки кое-где, так ты поглядывай. Главное - ногой не ступить.

- Оттяпает?

- Оттяпать - не оттяпает, но поохаешь.

Морис двигался за дедом Федотом, как сомнамбула. И все же из последних сил пытался поддерживать разговор.

- Откуда же они у вас - мыши-то? Вроде не деревня. И этаж не первый.

- А бес их знает. Бегают и бегают. Только успеваю норы заделывать. Да ведь не все заделаешь. Знаю, что есть где-то под ванной, а как туда подберешься? Я ить не камбала какая! Построили, мать его, - даже ребенок не пролезет.

Дед указал на койку, помог расправить постель.

- В общем живите, сколько хотите. Старуха-то моя - того. Уже лет шесть как. А Генка, стервец, только открытки и присылал. Даже на похороны приехать не сумел. Дескать, не отпустили... Что это за работа такая, скажи на милость, если даже на похороны не отпускают!

- Не знаю.

- А ты разве не с ним вместе?

- Ну, в общем не совсем. Хотя в той же области, - мутно разъяснил Морис.

- Тоже, значит, золотишко моешь? - дед вздохнул. - Тяжкая вообще-то работа, Генка писал.

- Золотишко? - присев на койку, Морис нахмурился. - Золотишко - это да...

Дед с неожиданным проворством вдруг опустился на четвереньки, заглянул под кровать. Морис тоже нагнулся.

- Черт! Послышалось... Думал тапок найду. Мыши куда-то утащили, второй день ищу. Ну скажи, пожалуйста, на кой дьявол этим хвостатым тапок? Не есть же им его!

- Может, для гнезда, - предположил Морис. - Им тоже мягкого хочется.

С дедом, как ни странно, он чувствовал себя проще и увереннее. Может, оттого, что были они одного роста, да и сухощавым сложением тоже походили. Куда там до великаноподобного Геннадия!

- Какого еще гнезда? Я им устрою гнездо! - дед погрозил кулаком. - Совсем совесть потеряли!.. Ладно, милок, ты спи. Не буду мешать. А шорохи услышишь, не обращай внимания.

Ворча и ругаясь, он ушел в соседнюю комнату, а Морис, как подкошенный, повалился на простынь. Вопросы и ответы смешались в голове в пеструю карусель. Теплая кисельная река подхватила бывшего бомжа, резво понесла к Индийскому океану. Рядом время от времени всплывали кривозубые аллигаторы, мелькало личико страха - голубоглазого существа с обезьяньими длинными руками. Недоумевающая тучка скатом-хвостоколом на миг заслонила оплывающее воском солнце, кольнула светило в бок, заставила погаснуть.

Кто же он, черт возьми? Дипломат? Золотоискатель? Тогда при чем тут танки? И с какой-такой работы не отпускают на похороны родственников?.. Морис тяжело вздохнул. И почему Геннадий сразу не отправился к деду, решив поселиться в гостинице? Тоже вопросик, между прочим! Может быть, из-за него? Из-за Мориса? Все-таки чужой человек, а тут почти семья, кровное родство. Тем не менее, кое-что изменилось, и он тут. Остается выяснить, что именно? Может, сработало гостиничное приключение? Скорее всего, оно. Именно там Геннадий поверил ему по-настоящему. Во всяком случае, настолько, чтобы пустить в дом к старику.

Ощутив некоторое неудобство, Морис положил руку на вздымающийся живот. Под ладонью успокоенно заурчало. Что-то доброе и хорошее происходило в его согревшихся недрах. Тепло и резвые ноги назавтра - вот что обещало это многозначительное урчание.

Дипломат, добывающий золото... Танкист ростом с легендарного дядю Степу... К туче лепились товарки, небо стремительно темнело. В сущности, оно не называлось уже небом. Так... Грязное, лохматое мессиво. Дым пепелища. Нездоровый смог... Морис изнемогал. Мысль путанной змеей на очередном витке поймала свой собственный хвост, морщась от боли, принялась жевать и заглатывать.

***

К вечеру произошло три события. Во-первых, Морис выспался. Во-вторых, из турне по городу возвратился Геннадий. В-третьих, в одну из мышеловок угодила мышь, которую дед гордо продемонстрировал гостям.

- Вон какая жирная! Кто не знает, подумал бы - крыса. А все с моих харчей!

- Кто не знает, прежде всего подумал бы, что ты их специально откармливаешь, - Геннадий поморщил нос. - После этой красавицы ты, надеюсь, отдраиваешь руки в семи водах?

- Дурак ты, Генка, - дед Федот с умилением глазел на убиенную мышь. - Она ить неживая, значит, и микробов никаких нет... Ничего, поживешь с мое, научишься понимать что к чему.

Он ушел выбрасывать грызуна в мусоропровод, и пока его не было, Геннадий проинформировал Мориса еще об одной непростой ступени на славной Потемкинской лестнице. Знакомый стоматолог, палач и мучитель детей, согласился осмотреть Мориса. Более того - обещал в рекордные сроки ликвидировать зияющие пустоты, зачинить прохудившееся - словом, по мере сил и возможностей реставрировать утраченное обаяние.

- Мужик он хороший, и глаз верный, так что не сомневайся. Представляешь! Не виделись сто лет, а узнал, едва вошел к нему в кабинет, - Геннадий покосился в сторону трюмо. - Если узнал, значит, не очень изменился.

- Может, как-нибудь потом? - Морис языком провел по небу и по зубам. Инспекция не увенчалась успехом. Языку нечем было его порадовать.

- Чего потом?

- То есть, значит, со стоматологом... У меня вроде пока все в порядке.

- То-то и пришепетываешь, - Геннадий, набычившись, приблизился к зеркалу. Он репетировал мимические сюрпризы. - Нет, мой милый! Личный помощник и секретарь Геннадия Килина обязан смотреться гордо. Ты не Венька-Шпынь из дырявого проулка. Запомни, мы должны сверкать, как трехсотваттные лампочки. Обрати внимание на мой загар. Специально для Зарайска пришлось смотаться в Ялту. А там, глядя на кофейно-медовых девушек, и сам невольно посмуглел. Очередь за тобой.

- Так, может, и мне для начала в Ялту? Чтоб, значит, посмуглеть?

- Поздно, - Геннадий был непреклонен. Мрачный взор его придирчиво изучал двойника в зеркале. - На все про все у нас один день. Послезавтра в ресторане «Вега» состоится мини-торжество, которое должно по идее вылиться в программу-макси, но так далеко заглядывать пока не стоит.

Голова Геннадия резко повернулась. Он точно пришпилил застигнутого врасплох Мориса.

- Зубы, кинолог! Вот твоя задача номер один. Суточные я тебе выдам, но гляди, не напейся. Иначе тут же уволю. Без рекомендаций и выходного пособия.

- А может, не обязательно сверкать обоим? - Морис продолжал сопротивляться. Мысль о бормашине вызывала у него обморочное головокружение. - Чего мне там делать? На этом вашем торжестве?

Геннадий одернул на себе дорогой пиджак, неспешно развернулся одним боком, другим.

- На нашем торжестве, Морис! На нашем! И послезавтра у тебя тоже намечается работенка. Не то чтобы очень тяжелая, но без внешней респектабельности ничего не выйдет.

- Что за работа?

- Придет время, узнаешь, - Геннадий закончил с изучением фаса и профиля, энергично взлохматил волосы. В комнату вошел дед. Скребя пятерней в затылке, сходу принялся рассказывать:

- Пока твой дружок спал, я тоже кемарнул, и вот надо же присниться такой пакости! Сижу, стало быть, в кафе и ем торт. Торт - сладкий, тягучий такой. Словно соты из улья жую. И кусок за куском! Мне только успевают подносить... В жизни, наверное, не съел столько сладостей, сколько приголубил за сегодняшний сон. Я и проснулся от того, что слышу, чавкает кто-то. Открываю глаза - сам и чавкаю! Точно малец какой! Рот полон слюны, чуть-чуть не захлебываюсь.

- По-моему, очень даже положительный сон, сладкий, - высказал мнение Морис.

- Я думаю, это к женщинам, - коротко определил Геннадий. - Кофейно-медовым.

- Чего?

- Того самого! - Геннадий пальцем погрозил деду. - Ах, шалун старый! В твои-то генеральские годы!

- Да что ты знаешь о моих годах, паршивец! Ботало! Чучело гороховое!

- Завидует, - Геннадий кивнул в его сторону. - Молодости моей завидует, красоте и силе. Это я-то чучело? - он снисходительно усмехнулся. - Скажи ему, Морис!

- От болтун! Ну болтун!..

- Да? А интересно, у кого это сети рыбацкие в кладовой валяются? Настучим ведь! Не боишься, браконьер старый?

- А сейчас все можно! Не те времена!

- Ладно, полковник, давай ужинать. Признаю, был неправ и все такое. Где там у тебя остатки сосисок? Надеюсь, участь тортов их не постигла? Я вот и кетчуп купил. Для смазки.

Уступая напору, старик поплелся на кухню. Редковолосая голова его возмущенно покачивалась.

- Вот же вырастил! Рельсу на хребтину... Думал, хоть в гостях его покормят. Покормили его, как же.

С хрустом потянувшись, Геннадий шагом командующего обошел комнатку. Глазами искал, к чему бы придраться, бдительно прислушивался к громыханью кастрюль на кухне. Пикировка с дедом ему, похоже, нравилась.

- Эй, маршал! А пыль у тебя почему на люстрах? - привстав на цыпочки, он округлил щеки и дунул. Взметнувшееся облако запорошило ему глаза, он громогласно чихнул. Купленная гитара, уже расчехленная, подобно провинившемуся ребенку поставленная в угол, подчихнула коротким резонирующим эхом.

- Выходит, я прав, - Геннадий снова чихнул.

- Ты чего это тут расчихался? - дед задиристо заглянул в комнату. Он явно придумал, что ответить родственнику, потому и вернулся. - Ты вот про браконьерство говорил, а я, к примеру, не согласен. Потому как браконьер вить, значит, кто? Пират и грабитель. А я никого не граблю. Ловлю на ушицу да на жарево. С удочкой мне торчать некогда, а сеткой прошелся разок - и домой.

- Значит, рыбнадзор тебе не указ, так?

- А кто он такой, чтоб указом мне быть? Взялись запрещать, неучи! Будто это от нас рыба мрет! Всю жизнь лавливали, и ничего ей, родимой, не делалось. А вот заводики твои в три года все потравили! Так что рыбнадзор этот имел в виду и иметь буду!

- Слышал, Морис? - Геннадий взглянул на компаньона. - Прав, однако, дедуля. Хотел бы возразить, а нечем.

- Знамо, что прав, - дед довольно захохотал. - Ты вот на плафоны дуть вздумал, а я ведь, как чувствовал, что приедешь. Специально не протирал. Знал, что обязательно подойдешь да дунешь.

Геннадий расстроенно присел за стол, театрально развел руками.

- Все козыри у старого шулера! Что тут скажешь?

Похохатывая, старик удалился.

- Ну что? Весело мы живем? - Геннадий пальцем провел по украшенному горбинкой носу, словно проверяя отточенность профиля. Морис ответил вопросом на вопрос:

- Ты давно здесь не был?

- Давно... - искристый блеск в глазах «командира» подугас. - Но Федот - старик шебутной. Мы с ним всю жизнь так.

- А чего уехал?

- Надо было, Морис. Надо, - Геннадий навалился на стол грудью. - Синдром Пиквика у него, понимаешь? А я этого терпеть не могу. Вот и уехал.

- Синдром кого?

Скрипя ножками стула, Геннадий отодвинулся от стола, шумно вздохнул.

- Да так это я, треплюсь... Ветер в голове, хмель, - он порывисто встал. Положительно, оставаться в покое он не мог. - Родина, Морис! Родина... Бродил по городу, глазел. Кое-кого навестил из знакомых, и, знаешь, такие они все... Чудные что ли? Вроде те же самые, и все-таки уже другие, - Геннадий прошелся по комнате, нервно втиснул руки в карманы, завозил ими там, словно выскребал мелочь. - Один, понимаешь, женился, пацанчиком обзавелся. А такой стиляга был! В драке бритвой мог запросто полоснуть, татуировки ребятам колол. - Геннадий негромко рассмеялся. - Прихожу к нему, а он ползает вокруг орущего младенца, мячик катает, погремушкой трясет. Пригласили за стол, ребеночка, понятно, тоже усадили, и началось! На меня ноль внимания, тычут в него ложечками с пюре, что-то мяучат - дескать, так ему понятнее, будильник то и дело заводят.

- Будильник-то зачем?

- Будильник звенит, сыночек раскрывает рот от изумления, и в этот момент папаша или мамаша кидают туда порцию каши. Он, конечно, плюется, ложечки, тарелочки - все под стол летит, а родители, знай, кувыркаются - смеются да подбирают. Мда... - Геннадий снова прошелся, замер у окна. Нараспев, словно читал стихи, произнес: - Прихожу домой с работы, ставлю рашпиль у стены...

- Чего-чего?

- У этого самого друга кот еще есть. Колченогий. То есть одну-то лапу он сам сломал, когда с дерева сверзился, а вторую - уже хозяин. Как раз из армии вернулся. Злой был, ругался со всеми. Вот и сломал. Так сказать, для симметрии. Это он мне потом в подъезде покаялся, когда покурить вышли. Говорит, целый год котяра его не подпускал, кусался. А потом ничего, помирились.

- Так это ты их в ресторан приглашаешь?

Геннадий обернулся.

- И их в том числе. Народу, Морис, будет много. Все мои старые кореша, друзья и подружки, просто спутники детства.

- Это вроде годовщины?

- Вроде... Только без всякой годовщины. Просто возьмем и соберемся. Разве мой приезд - не повод?

- А если не придут?

- Придут, Морис. Все придут. Уж я придумаю, как их завлечь и заманить, - Геннадий взглянул на Мориса в упор, в глазах его полыхнуло черное пламя. - Я, может, только тем и жил последние годы, что видел их на такой вот вечеринке. Мечта у меня, Морис. Идея из области шизы. Свести их вместе в каком-нибудь роскошном заведеньице, и чтоб музыка хорошая, чтоб танцы. И поймут они, что вот он - оживший кусок прошлого, что все рядом, что многое можно вернуть и исправить. Что дети, жены, мужья, работа - все это фон, стороннее, что в глубине своей они - те же самые пацаны и девчонки. Ум в квадрате, как и глупость в квадрате, в сущности мало меняет облик. Шанс стать иным предоставляется только раз. Может быть, в детстве, а возможно, даже в младенчестве. А потом все. Мы уже топчемся каждый на своей лестнице. Вверх или вниз - другого не дано. Нет, Морис, не дано.

- А я слышал, люди меняются. Раз в семь лет, что ли...

- Здание можно без конца перекрашивать - в голубое, в зеленое, в коричневое, но фундамент, стены, изнанка - с ними уже ничего не происходит. Сметливый становится банкиром, злой бьется с порядком, добрый превращается в воспитателя. Есть, знаешь ли, такое высказывание. Блока, кажется... Все, что человек хочет, непременно сбудется, а не сбудется, значит, и желания не было, а если сбудется не то - разочарование только кажущееся: сбылось именно то. Мудро, да?

До них долетел звучный зевок. В комнату вернулся дед. Кожаные сандалеты на его ногах шлепали по половицам, застежки весело позванивали на каждом шаге.

- Ты, дед, как римский император, - не в сандалетах, а в сандалиях. Тапки-то куда подевал?

- Я ведь говорил: мыши, будь они неладны! Уперли - вот и пришлось сменить обувку.

- Ну, а сосиски где?

- Так варятся же! - дед возмущенно поглядел на Мориса. - Так вот он и в юные годы глотничал. Худой был, щуплый, а подметал, как шахтерская бригада. Зато и голосина у него был! Чистый бас!

- Почему был? И сейчас есть.

- Сейчас не то, - старик скривился. - Сейчас ты сам как оглобля, а тогда смешно было. Помню, в колхоз их отправляли - после восьмого класса. Выстроили всех в шеренгу - вроде как для прощания, директор ихний давай перекличку устраивать. Левшин, мол? Я. Тимофеев? Я... Ну, и так далее. И голоски-то все тонкие, мальчишечьи. А тут до нашего балбеса добрались: Килин, мол? А он: «я!», да таким басом, что вся ихняя линейка чуть с хохоту не обделались.

- Все это хорошо, просто замечательно, однако зубы заговаривать можешь кому угодно, только не нам, - Геннадий обнял деда за плечи, повлек на кухню. - Пойдем проверим. Что-то подозрительно долго они у тебя варятся.

- Так это ж по науке! Пятнадцать минут! Или ты их с глистами желаешь кушать?

Морис остался один. Пару раз оглянувшись, подкрался к трюмо, наморщив лоб, улыбнулся. Господи! Никогда в жизни он себе не нравился. Хватало ума понять что к чему. А потому не бегал за очень длинноногими и здорово симпатичными, не встревал в побоища, «пушечного» удара не отрабатывал.

Вспомнилась аналогичная линейка в его жизни. Только все там было наоборот, хотя народ тоже потешался. И вспомнились лекции в училище, на которых Морис отсыпался после бражных ночей. Оглушительно хлопая в ладоши, военрук звонко кричал: «А ну, кто там распустил слюни на последней парте?!» Вздрагивая, Морис просыпался. Еще не зная, в чем, собственно, дело, уже догадывался, что речь идет о нем, и хохот, гуляющий по аудитории, немедленно подтверждал его догадки. Во сне у Мориса, действительно, порой текли по подбородку слюни. Черт его знает почему... Морис хмуро отошел от трюмо.

Мама любила называть его воробышком - вот и накаркала. Вырос воробей-воробышек. Маленький, беззубый, головастый, никому не нужный.

Он уставился в темень за окном. Проснулось вдруг острое желание угадать, что же высматривал там Геннадий. Способен ли он увидеть то же, что видят красивые, сильные мужчины?

Темень внизу была гуще, чем вверху. Внизу жили люди, вверху - неизвестно кто. Ломаную границу составляли разнокалиберные крыши домов. На его глазах одна звезда медленно обогнула антенну. Время не стояло на месте. Оно плыло, и никто не в силах был соорудить ему запруду. Звезда приближалась уже к следующей мачте. Не спутник, не метеор и не НЛО. Обычная звезда, каких пропасть.

Глава 7

Детский стоматолог. Звать Вениамин. Все уже договорено, - только постучаться, зайти и внятно упомянуть заветное имечко Геннадия Килина.

В левом кармане Мориса покоилась бумажка с адресом поликлиники, в правом шуршали первые законные суточные. «Отдыхай, старичок! Любуйся Зарайском, гуляй. Можешь даже купить себе подарок. Люди просто обязаны время от времени делать себе и другим подарки!..»

Морис топтался на площадке четвертого этажа. Когда на третьем скрежетнул замок и стонуще хлопнула дверь, он затаился. По легким стремительным шагам без труда узнал Геннадия. Тут же прилип носом к окну и отчего-то вдруг разволновался. Он и сам не объяснил бы толком, зачем ему понадобилось подглядывать за «командиром». Может, надеялся лишний раз в чем-то убедиться, высмотреть некую загадку, что манила давным-давно и не давалась.

Люди, уверенные в себе... Люди, умеющие бросаться навстречу бешеному лаю... Люди, знающие что-то такое, о чем не догадываются окружающие, что, собственно, и делит всех на них - людей первопричинных, корневых - и прочих, что действительно окружают, берут в кольцо, образуют фон.

Морис несколько опешил, увидев, что выйдя во двор, Геннадий никуда не спешит. Возле пустой детской песочницы «командир» задержался, обошел ее кругом и зачем-то потрогал деревянную шляпку гриба-мухомора. Морис улыбнулся от неожиданной мысли. А ведь смешно! Почему не боровик, не обабок и не опенок? Именно - мухомор! Кто-то, с умыслом или без, выбрал именно этого ядовитого дворянина.

Морис вздрогнул. Подумалось, что это и было то, о чем размышлял сейчас Геннадий. Вероятно, тот вспоминал детские годы, что-нибудь из далекого прошлого. Он вспоминал, а Морис, «настроившись», подслушивал.

Подглядывать и наблюдать - есть ли разница? Наверное, есть, но очень уж зыбкая. Элемент воровства наличествует в обоих случаях. Но можно ли жить, вообще не воруя? У тех же окружающих, у самого себя? Когда не достает собственного настроения, заимствуют чужое. Потому и пялятся сутками в телеящики, потому и тянутся от кульманов в курилки.

Словно опекая заповедники Геннадия от непрошенного телепатического вторжения, за спиной Мориса заскрипела дверь. Долетел женский голос, перечисляющий куда пойти и что купить в первую, во вторую и в третью очередь. Торопливо развернувшись, Морис зашагал наверх. Более идти было некуда, во дворе по-прежнему находился Геннадий. Появление Мориса могло его насторожить, а это было страшнее всего. Смены любви на нелюбовь Морис сейчас бы не перенес. Слишком долго его никто не любил

***

Стоматологическая поликлиника - это прежде всего запах зубной боли. Ступив за порог, Морис немедленно обмяк. К кабинету зубного врача он двигался, обильно потея, как двигаются приговоренные к электрическому стулу. Справа и слева сидели мамаши с притихшими детьми. Подрастающее поколение не хулиганило и не веселилось. Кое-кто откровенно дрожал, многие плакали, прижавшись к матерям. Из-за белых дверей, перекрывая все, неслось зловещее жужжание бормашин. Он толкнул дверь и вошел в кабинет.

Толстому степенному мужчине в халате объяснять ничего не понадобилось. Услышав имя Геннадия, он кивнул на пустующий у стены стул, глуховато буркнул:

- Присядь пока. С мальцом закончу и посмотрю.

Забыв на время о Морисе, он снова склонился над пацаненком, мужественно открывшим рот. Белый халат врача почти заслонил мальчугана, и Морис видел только миниатюрные ножки в брючках и башмачках.

Загудел двигатель, свиристящий бор коснулся эмали. Крохотные ножки пришли в движение - вытянулись и судорожно засеменили. И все же малец не кричал. Боль выдавало лишь судорожное трепетание его ног, и Морис, как зачарованный, смотрел на них, чувствуя, что еще немного, и сам точно также заперебирает ногами, но уже по направлению к выходу.

- Вот и все, герой. Хорошо держался! Иди, - врач отер рот мальчугана салфеткой, помог выбраться из кресла. Обернувшись, взглянул на Мориса. - Ну что, спелеолог? Теперь твоя очередь.

Он стянул с лица марлевую повязку, оказавшись бородатым и усатым. Морис удивленно разглядел на носу и щеках мужчины редкие конопушки.

- Почему спелеолог? - робко поинтересовался он.

- Или теперь это как-то иначе называется? - мужчина в свою очередь удивился. - Генка мне уже порассказывал, в какие сифоны вы там забирались. Умереть можно! И с аквалангами, и в противогазах... Это я уважаю, - он протянул крупную ладонь. - Вениамин.

- Морис.

- Давай, браток, устраивайся. Генка уже объяснил, что там у тебя при взрыве приключилось. Вроде как динамитный патрон не вовремя сработал. Просил посмотреть.

Морис промычал что-то неясное.

- Да... - продолжал Вениамин. - Жутковатая это вещь - спелеология. Опять же - романтика! Не мое бы брюхо, обязательно обзавелся бы такой же профессией. С Генкой, помнится, тоже в юности во всякие дыры совались. Ну да с вашими, конечно, не сравнить.

Следовало как-то реагировать на всю эту тарабарщину, и Морис снова пробормотал что-то нейтральное. Он уже понял, Геннадий рассыпал легенды направо и налево. Как сеятель зерна.

- Я вот что хотел спросить, - Вениамин перебирал на стеклянном столике инструменты. - Конечно, понятно, сейчас у вас опыт, привычка, но все равно, наверное, страшно? Все-таки тысячи тонн над головой, риск. Разве можно к такому привыкнуть?

- Да нет, конечно, страшно, - признание далось Морису без труда. Он сидел под слепящим рефлектором, а слева, напоминая уэлсовского марсианина, высился бор-агрегат.

- Ну вот, - Вениамин удовлетворенно кивнул. - Так и думал, что Генка врет. Он и прежде любил прихвастнуть. Мне-то заливал, что вы там все супермены, что чем рисковее, тем интереснее.

- Сам-то он и впрямь парень отчаянный.

- А прихвастнуть все же любит, признайся! Как это - не бояться, когда кругом камень сплошной? - Вениамин взял в руку какую-то железку с крючком на конце, придвинулся к Морису.

- Ладно, давай глянем, что там у тебя с хозяйством...

Видя его лохматые надвигающиеся руки, Морис зажмурился и распахнул рот. Перед мысленным взором встали трепещущие ножки прежнего пациента. Ох, и счастлив же тот теперь! Все позади, и наверняка рука мамы гладит по макушке! А вот у Мориса - у бедного Мориса - ад только начинался.

***

Все необходимое Вениамин приготовил заранее, и тем не менее с пациентом он провозился долго.

- Без слепков и предварительных снимков мосты не делаются, браток, - виновато объяснил он. - А я вот пытаюсь. Изобретем пока что-нибудь временное, а потом уж, выберешь пару деньков, поработаем более спокойно.

Морис, разумеется, предложил отложить процедуру на эти самые спокойные деньки, однако на коварное предложение Вениамин не купился.

- Так бы оно, конечно, лучше, но Генка сказал «надо», а раз надо, будем стараться.

И он старался, это было видно. Визг бормашины, новокаин, терпкий вкус импортного цемента - в короткий срок Морис перепробовал все прелести зуболечения.

Расставаясь, они вновь пожали друг другу руки. И тот, и другой - вполне искренне. Стоматолог уважал отважных спелеологов, Морис же был рад, что все наконец завершилось. Он не умер в чертовом кресле, его выпускали отсюда живым!

- Два часа ничего не есть, - предупредил врач. - И соками не злоупотреблять. Замесы сейчас пошли, конечно, не те, что прежде, но береженого Бог бережет. Пусть схватится как следует. Вроде неплохо получилось, но, по идее, нам бы с тобой еще встретиться. Разика два или три. А пока иди отдыхай. Выйдешь, слева по коридору - зеркало. Можешь полюбоваться. У меня здесь свое маленькое было, да вот утащила какая-то мамаша...

Совету стоматолога Морис не последовал и в коридоре любоваться собой не стал. Очень уж много сидело вокруг свидетелей. Довольный его оскал могли воспринять не слишком дружелюбно. Но на улице, у первой же витрины, он, конечно, задержался. Увиденное поразило его. Силы небесные! Он был зубаст! Об этом сообщал изумленный язык, об этом говорило его отражение. Зубы в дневном свете сияли, как китайский фарфор! На них просто невозможно было смотреть без слез. А слезы и впрямь выступили на глазах, и непонятно было, почему он плакал, - от радости или от всего пережитого.

Уже шагая по улице, Морис продолжал приглядываться к себе со стороны, очень скоро обратив внимание на свою походку. Она тоже несомненно изменилась. Разворот плеч, гордая осанка - кажется, об этом толковал его нынешний «начальник».

***

Музыка составляла часть плана. Именно поэтому Геннадий оказался на проспекте, именно поэтому столкнулся с компанией Рафика. Вернее, в тот первый момент, когда он увидел их, о Рафике Геннадий не имел ни малейшего понятия. Имя обиралы всплыло потом. Его, сделав над собой видимое усилие, назвал один из флейтистов, к которому незадолго до того подкатил паренек, почти подросток. Юный сборщик податей по-хозяйски запустил два пальца в нагрудный карман музыканта и выудил сложенную вчетверо купюру. В тот самый момент Геннадий и услышал фразу, заставившую его остановиться.

- Порядок, ломоть! Можешь пахать дальше...

Видимо, слишком выразительно он глядел на происходящее. Секундой позже кто-то задышал ему в затылок, и еще один, с ежиком на голове, без шапки, круглый и окатистый, беспечно замер между Геннадием и флейтистом - заслонил спиной, как ширмочкой. А подросток уже спешил дальше. Легким танцующим шагом обошел матрешечников, приблизившись к старику узбеку, торгующему тюбетейками и мундштуками, нагнулся и подхватил уже приготовленное. Все у этих архаровцев было обыграно до мелочей. Юный калымщик швейным зигзагом обрабатывал улицу, и столь же стремительно «конвой» перемещался за ним следом, внимательно кося по сторонам глазом. Несколько обалдевший, Геннадий двигался некоторое время за обиралами. Если бы ограбленные вели себя как-то иначе! Если бы нашелся хоть какой-то повод! Но нет, никто не возмущался, многие льстиво хихикали шуточкам парня, кое-кто даже пожимал ему руку. Задержек нигде не происходило, почти всюду деньги готовили заранее. Если же торговец «зевал», то налог изымался попросту из его кассы - кортонной коробки или жестяной банки. При этом обязательно говорилось что-нибудь укоряющее:

- Щелкаешь клювом, дорогой! Зря! Очень даже зря!..

Геннадия понесло. Так получалось всегда. Нечто переплескивало через край, с шипением обжигало нутро. Он не рассуждал - наверное, потому что чувствовал: анализ убивает жизнь. Жизнь, а стало быть, действие. Река замирает, ручьи превращаются в мутные канавки. Тысячи причин и оговорок с легкостью отменяют задуманное, разбавляя сомнениями и замысловатыми доводами «против». Геннадий так не умел. Не умел, потому что не хотел. Замечательную фразу Блока он старался не забывать, и потому уже через минуту навалился на торговцев с музыкантами. Они молчали и пожимали плечами. Двое послали его подальше. Имя Рафика он сумел узнать только от пятого или шестого человека. Видно, немного заработал за сегодняшний день худосочный флейтист. Вот и осерчал, поскольку практически все забрал хихикающий шакаленок. Еще одна жертва одарила Геннадия добрым советом:

- Чего ты хочешь, это сейчас всюду. В Москве - на Арбате, у нас - здесь. Корячится, к примеру, бригада на разгрузке - треть отстегни, за место на рынке дважды уплати - государству и этим козлам. Кстати, могу давать и не им, а вот тому с жезлом. Но это дороже и рискованней. Он им, понятно, шепнет пару слов, и меня обойдут, но может так статься, что занесут в списки. А вечерком дадут по кумполу железкой, и всех делов! Им с ментами лишний раз делиться тоже нет резону.

Геннадий криво улыбнулся. Большего ему добиться не удалось. Все прочие торгующие, бренчащие, дудящие предпочитали отмалчиваться. Джинсованные волки - так мысленно окрестил он обирал - успели уйти далеко вперед, и Геннадий бросился вдогонку.

Люди шарахались в стороны, кто-то вертел пальцем у виска, но ему было не до того. Жар в груди следовало тушить, ядерные реакции сами собой не проходят...

Конец улицы был близок, и он с ужасом понял, что потерял их из виду. Перекресток встретил дымным смрадом и многоголосым рыком машин. Ни справа, ни слева знакомых спин Геннадий не разглядел. Шумно дыша, остановился. Возможных вариантов предполагалось не столь уж много. Либо команда Рафика успела рассесться по «Тойотам» и укатить восвояси, либо по-прежнему пребывала на улице. Геннадий решительно повернул назад. Теперь он двигался неторопливо, внимательно отслеживая лица прохожих, заглядывая в проулки, всматриваясь в магазинные витрины.

«Стаю» он обнаружил в одном из двориков, примыкающих к улице. Пятеро субчиков, сидя на ящиках, тянули баночное пиво. Рафик, чернявый увалень, утирал губы рукавом и что-то неспешно рассказывал. Рассказывал в лицах, то и дело закатывая глаза и шевеля бровями. Обирала, тот самый подросток, с готовностью похохатывал. Консервным ножом один из сидящих вспарывал банку со шпротами. Геннадий приблизился к ним, уселся на скособоченный ящик. Рассказчик умолк, а «окатистый кругляш», в прошлом, возможно, борец или штангист, недобро вскинул глаза.

- Что потерял, мужик?

- Надо бы вернуть деньги, - Геннадий не моргая смотрел на вожака. - Это я тебе, Рафик, говорю.

- Непонятки, а? - громко прогудел один из сидящих. Рафик оглядел друзей-приятелей и снова уставился на Геннадия.

Темные глаза встретили его взор без содрогания, в свою очередь окаменели. Неподвижность тоже в состоянии пугать. Но Геннадий вдруг понял: этот не пугает. Теперь ЭТИМ вообще не пугали. ЭТО легко претворяли в жизнь - без особых угрызений, без особых мук. Они тоже не рассуждали, чураясь анализа и заумных последствий. Они просто жили. Жили, как могли и как умели...

Чернявый все-таки разлепил губы.

- Ты кто?

- Дед Пихто, - Геннадий ответил откровенно зло, даже не насмешничая. «Кругляш» вскочил на ноги, но Геннадий, не вставая с ящика, засадил ему кулаком в пах. Поднимаясь, зацепил свое импровизированное сидение за угол и с треском опустил на голову подростка. Двое из пяти улеглись на землю. Надо думать, прочно улеглись. Подросток тихо поскуливал, «кругляш» хрипел, не в силах даже ругаться. Рафик начал было вставать, но Геннадий сунул руку в карман.

- Сядь, Рафаэль! Уложу, как вошку!

Мордоворот с консервным ножом в руке сделал опасное движение, и Геннадий хлестнул его точнехонько в челюсть. Трех-четырех зубов как не бывало. Вскрикнув, мордоворот опрокинулся. Мыском ботинка Геннадий засадил ему по ребрам.

- Э, братан! В натуре! Тебе чего? - вожак стаи судорожно сглотнул.

- Я уже сказал, - Геннадий шагнул вперед, ладонями резко ударил по ушам Рафика, колено вонзил в рыло. Тот сполз к ногам победителя. Геннадий огляделся. Пятый из нетронутых жалобно поднял руки. Лицо его было бледно, от блатного куража не осталось ни следочка.

- Не надо, братан... Не бей!..

- Ложись! - приказал Геннадий. - Руки на затылок.

Парень послушно улегся.

- Есть оружие?

- Нет, - голова парня замоталась. - Гадом буду, чистые ходим.

- Чистые... - Геннадий харкнул, целя Рафику в затылок, но не попал. - В дерьме с головы до пят, а туда же - чистые!

- Тут же опера кругом шастают. Если возьмут с пушкой, сразу статья!

- Крученые, значит? - Геннадий прошелся меж лежащими. - Выручку кому сдаете?

- Не знаю... - парень ойкнул. Геннадий саданул его ногой.

- А если подумать?

- Правда, не знаю!

- Врешь. Все вы знаете, кобелы потасканные, - Геннадий снова плюнул и снова промазал. - Под лед бы вас, сучар, так ведь всплывете...

Делать было нечего. Вскакивать и сопротивляться они не спешили. А добивать лежачих он тоже не умел. И потому молча пошел к арке. На полпути обернулся.

- В следующий раз простым наркозом не отделаетесь. Запомни и передай.

- Так кому? Кому, в натуре-то? - парень чуть не плакал.

- Сам знаешь. Дракону, что над вами...

***

По тротуару он шагал, словно боец-освободитель. Может быть, что-то чувствуя, перед ним расступались. Впрочем, над освобожденной улицей клубили те же тучи. Наверное, и даже скорее всего он ничего не изменил и никому не помог - разве что самому себе. Но в этом беда всех одиночек.

В киоске, торгующем магнитофонными кассетами, окошечко было закрыто. Бегая за стаей, Геннадий упустил время. Два молодца в глубине киоска жевали зефир в шоколаде и о чем-то оживленно трепались. Геннадий постучал по стеклу согнутым пальцем, мимикой изобразил просьбу. На него не обратили внимания. Пришлось постучать снова, но один из продавцов вынул откуда-то баночку с пивом, умело сковырнул колечко, легко и просто задернул на окошечке занавеску. Дескать, достал и отвали!.. Геннадий прикусил губу, нервно прошелся взад-вперед.

Зря. Все зря!.. Нечего было соваться в цивилизацию из тайги. Годы не лечат гнева. Годы вообще ничего не лечат! Он еще не остыл после стычки во дворе, но только там он чувствовал себя человеком, здесь же его снова макнули лицом в грязь. Мимоходом, совсем легко, но тем, кто возвращался из Берлина в сорок пятом, хватало и меньшего. Вчерашним победителям равнодушно напоминали кто они есть, протестующих равнодушно давили каблуками. Геннадий знал себя преотлично. Если из парового котла не выпустить излишки, взрыв - неминуем. Вернувшись к окошечку, он повторно постучал. Один из молодчиков щелкнул шпингалетом, зло процедил:

- Але, козел, какие дела? Закрыто, не ясно что ли? - и снова клацнул шпингалет. Ответом на реплику они ничуть не интересовались.

Ударом кулака Геннадий пробил окошечко, чуть наклонился, чтобы видели глаза.

- Вы Рафика знаете, студенты?

- Ну? - парни оба подались вперед. Лица были одновременно и напряжены, и озабочены.

- Так вот, я ему только что ноги выдернул. И вам выдерну, если не обслужите, - Геннадий вытащил из кармана список. - В такой вот очередности, орлы. Срок - к завтрашнему утру. Заплачу и за стекло, и за работу.

«Орлы» смотрели на разбитое стекло, на бумажку с длиннющим списком музыкальных названий, на странного клиента. Один из них - тот, что жевал зефир, уже вникал в задание. Второй, вероятно, соображал, следует ли рисковать и пускать в ход силу или разумнее воздержаться.

- И без фокусов, пионеры. Я сегодня злой, - Геннадий смел с деревянной стойки осколки. - Пока!

- Задаток бы неплохо!

Это сказал поедатель зефира. Геннадий ногтем щелкнул по остаткам стекла.

- Все завтра, орлы. Плохо себя вели...

Глава 8

Покойник Морису понравился сразу. Строгое интеллигентное лицо, высокий лоб, седые, слегка вьющиеся на висках волосы. Орденские планки украшали грудь, руки, сложенные одна на другую, были крупные, натруженные. Морис незаметно для себя влился в процессию.

Только что он сбежал из кинотеатра. Показывали какую-то восточно-боевую дребедень. Сюжета Морис так и не разглядел, а от крикливых поединков за версту веяло фальшью. Зал был почти пуст, плюс ко всему было холодно. Здесь, у чужого гроба, тепла он тоже не ощущал. Плакали с какой-то ленцой, словно выжимали по слезинке, расчетливо прикидывая, чтобы хватило на всю церемонию. Так вышло, что временно Морис остался не у дел, и похороны втянули его, как раструб пылесоса случайную пыль. Возможно, завидя немноголюдную процессию, он решил хоть как-то приумножить число провожающих. Никто его не прогнал, и никто не стал интересоваться причастностью Мориса к судьбе умершего ветерана.

Исподволь прислушиваясь к разговорам окружающих, Морис мало-помалу черпал информацию о покойном. Продвигаясь вперед, вместе со всеми влез в округлый короб автобуса, - на кладбище, в окружении вечнозеленых и вечно горюющих сосен, покорно вышел. Распорядителю похорон, юркому мужичонке с поросячьими глазками и одутловатым, колеблющимся при ходьбе личиком, никто не мешал, и он, чувствуя полную власть над событиями, распоряжался четко, без суматохи и ошибок, обычных в таких делах. В нужную минуту, опираясь на лопаты, рабочие отошли в сторону. Гроб установили на широкие доски, не забыли подложить и веревки. Цепочка людей пошла прощаться.

- Ног не чувствую, - шептала дама позади Мориса. - Одела, дура, демисезонные.

- А представь, если бы он умер неделей раньше? Это ведь жуть! Такой мороз стоял! Наверняка валенки пришлось бы надевать!

- В холод и могилы, говорят, дороже...

Морис ощутил досаду. Нет, ни о чем предосудительном женщины не судачили. Холод, дороговизна, валенки - вещи обыденные и понятные. И все равно стало обидно. За жизнь человеческую, за Егора Дмитриевича (так звали, оказывается, покойного), уходящего в мир иной буднично, даже без малого надрыва. Кого-то из провожающих он, должно быть, воспитывал, кому-то, наверняка, помогал, а результат - скучнее не бывает.

Морис рыскал глазами, силясь угадать детей покойного, кого-нибудь из особо близких. Бог знает почему, но это ему было сейчас важно и нужно. С кем-то ведь дружил Егор Дмитриевич, с кем-то приятельствовал - и вот пожалуйста! Спокойствие и степенность со всех сторон. Соблюдение ритуала, и не более того.

Подошла его очередь, и, как предыдущая женщина, он коснулся плеча покойного, сквозь ткань ощутив холод и крепость плоти. Невольно подумалось: кто-нибудь из них все же ищет в себе чувства, ищет, но не находит. А кто-нибудь, наверняка, ужасается - но не происшедшему, а тому, что произойдет позже - на год, два или десятилетие, но уже с ним, при схожих обстоятельствах. Именно схожесть страшит. Все будет абсолютно ТАК ЖЕ, и не надо ничего представлять, вымучивая воображение. Все будущее - здесь. За одним-единственным крохотным отличием.

Распорядитель деликатно приблизился к одному из родственников.

- Прощальную речь? Нет?

Тот пожал плечами. Вряд ли желающие найдутся. Распорядитель поднял было руку для сигнала заколачивать гроб, но тут Морис неожиданно для себя шагнул вперед.

- Если можно, я скажу, хорошо?

- Конечно! Пожалуйста!..

Сдернув с себя вязаную шапочку, Морис потоптался у изголовья гроба.

- Я недолго проработал с Егором Дмитриевичем. Всего-то несколько месяцев, и все же... Могу вам сказать: это был настоящий человек. И работать он умел. Это я подтверждаю. В жизни ему не везло, но кому везет, если разобраться? Он не стал ни министром, ни президентом, но, может, это и хорошо? Зато он не спился и не превратился в бомжа. Наконец, его есть кому хоронить, а такое тоже не всегда случается, - Морис вздохнул. - Конечно, по нему не хочется лить слез, но ведь и это нормально. Жизнь его прожита от и до. Дай бог каждому дотянуть до его лет. При всем при том мы прощаемся с ним без злобы. Уверен, душа его радуется, - Морис скрутил шапочку в руках. Он волновался. - Радоваться малому... Не довольствоваться, а радоваться... Это, наверное, мудрость. Душевная мудрость! - пора было как-то заканчивать, и заключение Морис выдал банальное: - В общем, дорогой Егор Дмитриевич, спи спокойно. Я буду тебя помнить...

К автобусам Морис возвращаться не стал. После произнесенной речи его не покидало ощущение чего-то мутного. Чувствовалось, что сказал не так и не то.

До города он добирался на легковой попутке. Выданных суточных, по счастью, хватило.

***

- А ну, улыбнись!

Морис повиновался. Геннадий склонил голову набок, изучая, одобрительно прищелкнул языком.

- Что ж, запишем Вениамину благодарность. Совсем другой человек! Ты хоть понимаешь, что тебе вернули?

- Как что? Зубы.

- Чудила! Улыбку тебе вернули! Улыбку! Без нее ты был убог, потому что боялся лишний раз улыбнуться, а теперь все разом встало на свои места.

- Ну так... - Морис смущенно ущипнул себя за верхнюю губу.

- Значит, кое на что отечественная стоматология еще способна. Или уже способна... - Геннадий завалился на койку, взял в руки гитару, пальцами прошелся по струнам. - А вот с инструментом мы чуток прокололись. И лак в наличии, и корпус широкий, а все равно слабовато. То есть глупо ожидать чудес от ширпотреба, но это уж совсем распоследний звук! Послушай, - Геннадий выдал аккорд, тронул струну, другую. - Ну как?

- По-моему, ничего, - Морис несколько обиделся за свои зубы. Он ожидал более бурного восторга. Геннадий же похвалил и забыл. Словно вычеркнул пунктик, который следовало выполнить. Пожалуй, и на гитару он смотрел под тем же углом. Очередной пунктик никак не хотел переходить в число исполненных.

Продолжая перебирать струны, Геннадий кивнул в сторону стола.

- Кстати, начинай изучать. Список адресов и фамилий. Часть я беру на себя, а вот тех, что внизу, возьмешь ты.

- А цветы кому? - Морис покосился на роскошные розы, расположившиеся в фарфоровой вазе - самой большой, какую сумел разыскать дед Федот. Тринадцать штук: семь красных и шесть белых. В тепле они бурно начали распускаться и выглядели просто великолепно. «Бабский веник!» - так оценил дед покупку. И шепотом поделился с Морисом: «Генка-то у нас всегда бабником был». На что чуткий Геннадий немедленно возразил: «Слыл, но не был! Большая разница, сержант!» Они тут же ввязались в яростную перепалку. Мало что понимая, Морис слушал и хихикал.

- Цветы, естественно, даме. И повезешь их тоже ты. Адресат подчеркнут. Поздороваешься, вручишь совместно с приглашением на бал и отвалишь. Скромно и с достоинством.

Морис взял в руки список и увидел имя Вениамина.

- Стоматолога тоже приглашаем?

- Разумеется! Одна твоя улыбка того стоит!

На языке Мориса вертелся вопрос насчет спелеологии, но он удержался.

- А с рестораном ты договорился? - он спросил первое, что пришло на ум. Лишь бы отвязаться от зудливого любопытства.

- Все обговорено, все предусмотрено, - Геннадий продолжал терзать гитару, время от времени подкручивая колки. - И музыка, и антураж, и маленькие забавы...

- Нет, вы только полюбуйтесь! Что, оказывается, вытворяли!? - потрясая журналом, в комнату ворвался дед. На носу его красовались очки, на Геннадия с Морисом он взирал поверх стекол, забавно пригибая голову. Они уже сообразили, о чем пойдет речь. В прошлом безапелляционный сталинист, нынче дед стал таким же безапелляционным демократом и разоблачителем минувшего. Дед уважал вникать в прессу, а потому пребывал в состоянии непреходящего изумления, заново узнавая об исподнем одеянии своей непорочной юности. Нечто, называемое правдой жизни, прошло и промаршировало мимо него. Грохот сапог ему довелось услышать только сейчас. Монумент рушился за монументом, и дед заваливал прежние идеалы камнями мрачных открытий.

- Вот ведь подлость какая! Польских-то офицеров грохнули не за понюх табаку! Сорок тысяч душ! Спрашивается, зачем? Ведь никакой даже самой малюсенькой логики! - он взволнованно заметался по комнате. Руками теребил ворот, злополучным журналом хлопая себя по бедру. Но закончил вдруг неожиданно: - А ведь все равно лучше жили, чем сейчас. Не так погано. Почему, Генка? Можешь ты мне это объяснить?

- Другие критерии, сержант. Впрочем, ты не поймешь.

- Чего это я не пойму?

- Ты жизнь субботниками мерил, кто-то салом и колбасой, а кто-то свободой и теми же напрасно убиенными жизнями.

- Так мы ж не знали ничего!

- Не знали, потому что не хотели знать.

- Ишь, какой умный! А то, что мужику ребра в очереди раздавили, это как называется? В «Искру» водку дешевую завезли, так народ туда стадом ломанулся. Он бутылки за пазуху сунул - для сохранности, ну и лишился ребер. Разве ж раньше такое могло случиться?

- А ты вспомни, как Иосифа хоронили. Тысячи людишек, говорят, затоптали.

- Так это ж не в очереди за водкой!

- Так и те тысячи обыкновенными ребрами не отделались. Насмерть давили. Старались, что называется, от души.

- Не знаю, не знаю. Я там не был.

- Во-во! Что и требовалось доказать! Уже неверие, уже скепсис! Так вот и раньше было. Не видел, не слышал, значит, и неправдушка все, слухи и сплетни. А абстрактное мышление нам на что, а человеческая логика?

- Тогда как же твоя логика объясняет инфляцию?

- Эх ты, а еще сержант! - Геннадий хмыкнул. Оторвавшись от гитары, насмешливо взглянул на деда. - Тебя-то, скажи на милость, с какого боку укусила эта инфляция? Трудиться ты стал в два раза больше? Или с голоду пухнешь? Вроде нет, концы с концами сводишь, и посудачить есть о чем. Не то, что в какой-нибудь Швейцарии, где скука скукой. Сунуть бы тебя в ЮАР или Абхазию. А еще лучше - во времена Термидора. Вот тогда бы ты по-настоящему возроптал. Потому что голод, майн либер, это не когда мало и не то, а когда нет. То есть вообще ничего нет. И плохо, мон женераль, не когда инфляция, а когда справа и слева заваливают фугасами, когда дом горит и жизнь отсчитывают на часы и минуты.

- Оно, может, и так, - дед на удивление легко согласился. - Только человек - он ить натура ненасытная.

- Вот тут ты прав на все сто, - Геннадий рывком сел. - Потому и ответов на твои вопросы нет и не будет. Всегда нам, понимаешь ли, плохо. А кто-то из мудрецов сказал: жизнь проходит, когда ее ругают.

- Чего, чего?

- А то, что петь и радоваться надо. Даже сквозь слезы... Давайте, я вам лучше сбацаю что-нибудь жизнеутверждающее. Хоть на время забудете о политике.

- Ну так что ж, пой! - дед Федот с готовностью опустился на стул, отложил журнал в сторону.

И снова Морис отметил про себя некую странность поведения «командира». Не им он намеревался петь свои жизнеутверждающие песни, - тем, кого рядом пока не было. Иными словами, Геннадий попросту экзаменовал самого себя. РЕПЕТИРОВАЛ.

***

Денек выдался суетный. С ворохом открыток и цветов Морис мотался на такси по городу, улыбаясь и приглашая. Работенка оказалась не такой уж тяжелой. Важно было не перепутать адреса и фамилии, и перед каждым визитом Морис скороговоркой бормотал заранее заготовленный текст. Шепелявость его пропала, и в этом смысле задание приносило своеобразное удовольствие, несмотря на то, что часть зубов еще ныла. Варьируя акценты и обертоны речи, он словно заново примеривался к собственному голосу, изучал его тембральные возможности, силу воздействия.

- Прошу прощения, здесь ли проживает Антон Привольский? У меня к нему деликатное поручение...

В следующий раз вместо «прошу прощения» Морис говорил «извините», «тысяча извинений!» или просто здоровался. Фразы менялись, менялась и реакция встречающих хозяев. Многое зависело от его мимики, от того, насколько верно он попадал в нужный тон. Некоторым нравилась загадочность, некоторым - радушная улыбка. Двоих «клиентов» Морис не застал и опустил приглашение в почтовый ящик. Подъезд третьего оказался перекрыт стальной дверью, и пришлось болтать с таксистом добрых полчаса, прежде чем какая-то старушонка вознамерилась выбраться за покупками. Имя Геннадия продолжало срабатывать волшебным «сим-симом». Хмурых и рассерженных повстречать ему не довелось. Впрочем, стоило ли удивляться? Как и было объявлено, Геннадий приглашал друзей, приятелей и приятельниц. Недруги, скорее всего, в списках не значились, а если и значились, то по прошествии лет все забылось и простилось.

Одна из приглашенных поразила Мориса более всего. Услышав про Геннадия, она вся просияла и едва не захлопала в ладоши. Визитера затащили в квартиру и усадили за стол. Морис сообразил, чего от него ждут. Подробной и длинной истории. Судя по вопросам, интересовало даму все, и впервые за день Морис растерялся. Про что он должен был, интересно, рассказывать? Про дипломатический корпус, золотую артель? Или про опасности спелеологических исследований? На этот счет Геннадий его опрометчиво не проинструктировал. И, волнуясь, Морис прямо там же, на маленькой кухоньке, достал сложенный вчетверо список, дабы лишний раз проверить, не этой ли самой женщине предназначен оставшийся в машине букет. Увы, хозяйку звали Вероникой Максимовной Клюевой. Красная же черта была проведена под адресной строкой Елены Горской.

«Зря!» - решил про себя Морис. Вероника Максимовна, белокурая улыбчивая дама с ямочками на щеках и звучным приятным голосом, ему чрезвычайно понравилась. Понравился и ее сынишка, карапуз лет четырех или пяти, неожиданно появившийся на кухне поглазеть на гостя. Громко чихнув вместо приветствия, он тут же, улыбаясь, пояснил: «Чихотка началась!..» На щеках его проступили материнские смешливые ямочки.

Часом позже Морис повидал и Елену Горскую. Вальяжная полная барышня с коротенькой мальчишеской челочкой и миндалевидными глазами спокойно выслушала его заготовки, мило кивнула.

- Обязательно и с удовольствием!

Морис откланялся, внутренне ощущая смутное разочарование. Женщина была, безусловно, красива, но царственное ее спокойствие, излишняя полнота, - возможно, следствие того же спокойствия, скуповатый отклик на цветы... Словом, Морис чувствовал себя обманутым. Может быть, он представлял собой скверного психолога, но от последнего посещения он ожидал чего-то иного.

***

Перекусил Морис с роскошью - в небольшом ресторанчике. Музыка, полутона... Единственное, что ему не понравилось, это то, что в ресторане курили. Зимнее время не позволяло держать окна открытыми, с вентиляцией тоже наблюдались проблемы, и многие в зале щурились от сизого дыма, часто покашливали. И все же в целом Морис остался доволен. Он ни на минуту не забывал о предстоящем торжестве. От ресторанов он успел начисто отвыкнуть, и эту трапезу мысленно зачел как некий пробный шар, тренаж чувств и манер. Кроме того, если находил должным репетировать Геннадий, почему не порепетировать ему?

На улице он с наслаждением вздохнул. Жизнь казалась прекрасной, будущее пестрело миражами. Ни с того, ни с сего вдруг подумалось об институте. А не восстановиться ли? Один курс как-никак позади. Любопытно, принимают ли в его годы на факультет океанологии и океанографии? Наверное, все же нет, хотя нынче все переведено на коммерческие рельсы, может, и примут за деньги... Морис натянул на руки вязаные перчатки и зашагал по тротуару. В конце концов, он не тупица. Если как следует поднапрячься, да еще дисциплины попадутся интересные, море-то он всегда любил...

Додумать не удалось. Справа с ним поравнялся грузный мужчина в лохматой шубе. Притиснувшись вплотную, крепко уцепил за локоть.

- В машину, фраер! Будешь глотничать, пришью.

Рядом и впрямь притормозила темная машина. Какая-то иномарка. Мориса впихнули на заднее сидение, и двигатель тут же прибавил оборотов. Слева сидел еще один здоровяк - точный аналог первого. Оба возвышались над ним, как родители над ребенком, и «ребенок» старался быть максимально послушным.

- Ребятки, у меня всех ценностей - пиджак да брюки, - он просительно поглядел в затылок человеку, сидящему возле шофера. Нюхом отпетого бомжа он безошибочно угадал в нем главного.

- Послушайте! Я ведь ничего никому...

У самого лица металлически щелкнуло. Обладатель мохнатой шубы прижал к его щеке лезвие.

- Прикуси язык, сявка!

Морис промолчал. Не надо было быть мудрецом, чтобы понять: дела его плохи. Мужчина впереди молча смотрел на дорогу. Все у них было, похоже, обговорено заранее. Здоровяки присматривали за пленником, шофер уверенно крутил руль, петлял по незнакомым Морису дворам. Надоедать с вопросами Морис больше не рискнул.

Остановились возле потемневшего от сырости и времени деревянного здания. Тут же поблизости громыхала какая-то фабрика. «Цех металлоштампа,» - обреченно сообразил Морис. Здесь можно было бабахать хоть из пулемета, - все равно никто не услышит. Морис предположил, что его выведут из машины, но этого не случилось. Водитель прикрыл окошечко, чтоб не докучал цеховой грохот, а вожак шевельнул плечом. Седой ежик, массивный затылок, какая-то особая ухоженность одежды. Даже со спины мужчина выглядел солидно. А встретившись с ним взглядом в зеркальце заднего обзора, Морис немедленно съежился. По старой привычке захотелось втянуть голову в плечи, скукожиться неприметным эмбрионом. По виску Мориса скатилась жаркая капля. Он не смел шолохнуться, сознавая, что жизнь его зависла на волоске.

- На кого работаешь? - мужчина спрашивал так же равнодушно, как и глядел.

Морис открыл было рот, но с ужасом понял, что не знает нужного ответа. Он не сомневался, что его с кем-то спутали, но объяснять им это, значило, уподобляться вертлявому мошеннику. Конечно, недоверие их только возрастет. Пауза затягивалась, и локоть сидящего слева с силой ткнулся в живот. Морис охнул. К подобным истязаниям он был совершенно не готов. Пусть уж брали бы до ресторана. Полный желудок не любит подобных фокусов. Еще пара аналогичных тычков, и из него попросту полезет все наружу.

- Не знаю, - прохрипел он. Незаметно постарался передвинуть руку так, чтобы прикрыть часть живота. Конвой оказался внимательным. Тот, что ударил его, стиснул кисть сильными пальцами, отвел в сторону. Движение было более чем красноречивым: «когда бьют, сделай все, чтобы бьющему было удобно.»

- Знаешь!

Локоть угодил по тому же самому месту. Мориса чуть было не вывернуло. Боль заставила скрючиться.

- Я же тут все заблюю. Скажите ему... - он тщетно пытался отдышаться.

- Заблюешь, сам же и вымоешь, - мужчина, однако, сделал едва уловимый знак. Конвоир выпустил кисть Мориса, но предварительно ощупал жертву с ног до головы. Вынул кошелек, осмотрел, сунул обратно. Это несколько обнадежило. Если бы хотели шлепнуть, наверняка бы забрали. Морис воспрял духом.

- Ребята, клянусь!.. - он заторопился. - Скажу все, что надо, но я, правда, не понимаю...

- Или не хочешь понять, - завершил за него допрашивающий. - Хорошо, я помогу тебе, - он беседовал с Морисом все так же, не оборачиваясь, лишь изредка прибегая к услугам зеркальца.

- С кем ты остановился в гостинице?

- Он... То есть, я знаю, как его зовут, а где работает...

- Так как его зовут?

Это они уже придуривались. Имя они, конечно же, знали. По той же регистрационной ведомости, что заполняется во всех гостиницах. Морис с натугой ответил:

- Килин Геннадий. Но это все, что я знаю. Честное слово!

- Килин, - пахан хмыкнул. - Это что, от киллера?.. Наверняка, фуфло какое-нибудь. Ладно... Откуда он приехал?

- Мне казалось, откуда-то с севера, но сам он говорит, будто работал за рубежом.

- За рубежом? - брови мужчины чуть приподнялись.

- Да, что-то вроде дипломатического корпуса. Кажется, и языки он знает.

- Откуда ты это взял?

- Слышал кое-что.

- Он встречался с кем-нибудь из иностранцев?

- Нет, не видел.

- Тогда какую иностранщину ты мог слышать?

- Слышал, ей богу! - Морис заволновался. - Понимаете, он любит иногда сказать пару-другую фраз. Не то на французском, не то на немецком.

- Хорошо. А здесь он что делает?

- Понятия не имею. Мне он не рассказывает.

- Так ли?

Мориса снова ударили. На этот раз чуть легче, скорее предупреждая, чем наказывая. Не ври, мол, будь честен перед родиной.

- Я правда не в курсе!

- Тогда какого черта он держит тебя при себе?

- Так откуда ж я знаю? - голос Мориса непритворно дрожал. - С утра исчезает, вечером приходит. Мне велел пока отдыхать. Обещал что-то поручить, но что - пока не говорит. Денег вот дал немного. Вроде подъемных.

- Он один?

Морис пожал плечами. Вспомнив, что мужчина почти не глядит на него, торопливо сказал:

- По-моему, один. Но мне кажется, что он кого-то ждет. По телефону несколько раз звонил кому-то.

- А зачем ты раскатывал сегодня в такси?

Морис смешался. Подобный вопрос означал одно: за ним следили, и, вероятно, внимательно.

- Искал одного типа.

- Ты искал или ОН искал?

- Он, - выдавил из себя Морис. Тропа выворачивала из леса и шла теперь по краю пропасти. - Сегодня дал мне описание, подсказал адреса, где порасспрашивать. Велел найти.

- Зачем?

- Объяснил, что когда-то дружили. Соскучился.

- Соскучился... - по каменному лицу мужчины скользнуло подобие усмешки. - Что за тип?

Морис выдумывал на ходу. Выбора не оставалось. Вранье было предпочтительнее правды. В любом случае.

- Ясно, - мужчина выслушал его до конца и поморщился. Информация ему абсолютно ни о чем не говорила.

- Кто навел его на Рафика?

Растерянность Мориса оказалась убедительнее слов.

- Честное слово, не знаю! И кто такой Рафик, тоже не знаю. Он же мне ничего не рассказывает.

- Ладно... - на некоторое время тот задумался. В машине повисла тишина. Конвой Мориса тоже задержал дыхание. Наконец мужчина чуть повернул голову, с гримасой брезгливости взглянул на пленника.

- Жить хочешь, порчак?

Морис кивнул.

- Если хочешь, заслужи. Запомни телефон: двадцать девять - шестнадцать - сорок четыре. Узнаешь, кто он и что он, сразу звони. Проболтаешься или ловчить начнешь, из-под земли достану. Это гарантирую. Веришь мне?

Морис опять кивнул.

- Повтори телефон!

- Ээ... двадцать девять - шестнадцать - сорок четыре. Правильно?

- Памятливый! - похвалил мужчина. Небрежно качнул головой. - А теперь вытряхивайся.

Щелкнул замок дверцы. Бугай в мохнатой шубе сгреб Мориса за ворот и вышвырнул из машины. Взревел мотор, прямо в лицо дохнуло ядовитым выхлопом. Иномарка рванула с места, развернувшись, скрылась за поворотом.

Морис кряхтя поднялся. За проволочным забором неукротимо громыхали штампующие станки, скособоченный и доживающий последние годочки склад пялился на помятого человека множественными щелями. Город жил, как и прежде. Ему не было дела до горестей одиночки. «Одиночка» шумно задышал. Он чувствовал, что надо бы завыть по-волчьи, но вместо этого - по-человечьи заплакал.

Глава 9

Уже состоялся торжественный «выход» Геннадия на публику, отгремели первые аплодисменты и отзвучали первые тосты. Вечеринка шла по стандартной программе, и в нужный момент Геннадий Килин кивнул ресторанному диск-жокею, чтобы завели музыку. «Музон» пошел ностальгический - из «школьного» репертуара: «Абба», «Смоки», «Битлз», «Назарет». Прокрутили и обязательные «Винус» с «Отелем», а после Антоновской «Двадцать лет спустя» на сцену неожиданно выбрался Геннадий с гитарой. Неожиданно - для друзей и одноклассников, но только не для Мориса. Бывший кинолог ничуть не удивился. Может быть, удивился он лишь самой песне. Это была, разумеется, лирика, но лирика не искушенных философов и не амурничающих студентов, - Геннадий выдал лирику зоны, лирику блатных. Зал притих. Геннадий пел удивительно хорошо, и Морис покрылся жаркой испариной. Он словно находился сейчас там же на сцене, волнуясь и одновременно чувствуя, что причин для волнения нет. Это нельзя было назвать любительством. Возможно, Геннадий репетировал давно и основательно, а в дедовой квартире лишь подчищал хвостики. Пение приняли на ура. Овладевший головами хмель только раскрасил последовавший за исполнением песни взрыв эмоций. Снова загомонили, к Геннадию потянулись с бокалами. Морис скромно отступил в сторону. Словоохотливый официант, перекуривающий у окна, поделился с ним мнением:

- Наверняка, эстрадник. Школа - она всегда чувствуется. Только вот что-то кассет я его не встречал.

- По-моему, он ничего не записывал, - пробормотал Морис.

- И напрасно. Я бы на его месте такую карьерку отгрохал. Среди нынешнего-то безголосья... - салфеткой официант обмахивался, словно веером. - У нас вон, видишь, в основном агрегат музыкальный пашет. Певичка тоже есть, но хозяин ее про запас держит, то есть если, значит, попросят. Потому как искали нормальный голос, да ничего не нашли. Все какая-то лабуда прет. Сипит, визжит, бормочет под нос. А этого он, думаю, взял бы сходу.

- Этот не пойдет.

- Оно и чувствуется. Птичка - не синичка! - официант не к месту посетовал: - Да и мы нынче уже не те. Не жалует нас народишко. А все из-за крутых. Поверишь ли, у нас тут через неделю стрельба приключается. Люстры валят, по бутылкам целят. Вот только вчера один с цепью до пупа и крестом в полпуда раз восемь подряд заказывал «Листья желтые». И, заметь, каждый раз отстегивал зелеными. В конце концов заработал пару фонарей от черных. Те, оказывается, «Лезгинку» хотели. С таким крестом синяков не прощают. Как только он поехал за подмогой, директор омоновцев вызвал. Да и черные сообразили, что перегнули палку, - почапали по домам.

Вероятно, официант скучал. Паузы между разносом блюд заполнить было нечем, и появление внимательного слушателя его явно грело.

- Нет, я верно говорю! Это еще можно слушать. И слова, и мелодия... Не то, что нынешняя туфта. Чинарики-фонарики... Наши оркестранты на потолок лезут, а что делать? Скрипят зубами и разучивают. Да еще певичка их заставляет играть не по теме. Потому как ни вверх, ни вниз не вытягивает. А публике-дуре нравится...

Из динамиков загудел «Дом восходящего солнца». Умолкнув, официант слезно вздохнул. На свободную площадку перед эстрадой потянулись пары. Геннадий танцевал с Горской. Склонив голову, что-то безостановочно шептал ей на ухо. Морис поискал глазами и не сразу нашел Веру Клюеву, блондинку с симпатичными ямочками. Она сидела за столом и, подперев подбородок, смотрела на танцующих. Определить, на кого именно она смотрит, было проще простого. Еще один жизненный треугольник. Как говорится, в полном разрезе...

Не дожидаясь, когда официант снова заговорит, Морис двинул в обход стола. Он был здесь лишним, потому что был посторонним. Этому не следовало изумляться, и все же уныние приходило само собой. Тоска - дама капризная. Прежде чем заявиться, не спрашивает разрешения.

Задержавшись возле широкого подоконника, Морис взмахнул рукой. Около десятка отъевшихся мух - этих извечных общепитовских аборигенов, обиженно взлетело. Морис улыбнулся. Они ЗАМЕЧАЛИ его, СЧИТАЛИСЬ с ним! Мухи. Существа, отстоящие от человека на миллион световых лет...

Может быть, напиться? Мысль пришла сама собой и тут же начала по-хозяйски осваивать отбитый у целомудрия плацдарм. Почему, собственно, нет? Человек - мал и никчемен, но эликсир роста всегда под рукой, всегда к услугам.

Морис копчиком прислонился к подоконнику. Глазами встретился с Вениамином. Тот дружелюбно подмигнул ему, приглашающе замахал огромными ручищами. Морис вежливо покачал головой. Он знал свое нынешнее место, и, хотя стоматолог с пиететом относился ко всем спелеологам без исключения, злоупотреблять столь скользким обстоятельством Морис опасался. Тем паче, что о загадочной этой профессии он в сущности ничегошеньки не ведал.

Морис ощутил прилив внезапной злости. Стало досадно за свое незнание. Ему-то отчего такое недоверие? Он-то, кажется, заслужил! Или еще нет? До сих пор ведь не рассказал этому Монте-Кристо про иномарку. А рассказать следует. С подробностями рассказать! Во всяком случае - не радовался бы так беспечно.

В памяти всплыл номер телефона. Морис нахмурился. Это уже, вероятно, на всю жизнь. Как шестизначная зарубка... Позвонить или нет? Скажем, прямо сейчас? Морис чувствовал себя героем, решающимся на что-то важное. Чувство было незнакомое и приятное. В самом деле, разве не жест - ответить благородством на недоверие? А убедят ли их его враки - это уж как постараться. Кое-какая практика у него уже есть. И потом - если можно выдумывать Геннадию, то он, верно, придумает не хуже? К спелеологии и лесничеству добавится еще одна профессия - только и всего.

Морис оторвался от подоконника. Решительно приблизился к забытому всеми официанту.

- Слушай, где тут у вас телефон?

Официант принялся подробно объяснять.

***

- Ты помнишь ту осень? - шептал Геннадий. - Мне разбили губу, а ты присела рядом и листом клена стала вытирать кровь. Я был на седьмом небе. Казалось, все так просто!

- Лист был пыльный. Я могла занести инфекцию.

- Ты занесла ее. С тех самых пор я болен. Впрочем, ты знаешь. Я написал тебе два миллиона писем.

Елена Горская подняла голову.

- Между прочим, мне было довольно трудно скрывать их от мужа.

- Не надо было скрывать. Рассыпала бы их всюду. Чтобы он шага не мог ступить, не наткнувшись на них.

- Ага, вроде отравы для клопов, - она усмехнулась.

- Отравы, верно, - только не для клопов, а для ревнивых мужей.

- Мы танцуем уже шестой танец, - Горская чуть отстранилась. - Это не совсем прилично.

- К черту приличия! - Геннадий чувствовал себя так, словно накурился опия. Он плыл в радужном космосе и в свое плавание хотел увлечь ее.

- На нас смотрят, - она хихикнула, все еще играя, а вернее, подыгрывая. - Пригласи лучше Мариночку. Или вон Клюеву. Что-то она грустная сегодня.

- Она всегда любила погрустить.

- А ты не задумывался, почему?

- Мне важнее моя собственная грусть, - Геннадий губами обхватил прядь волос Горской. - У тебя сладкие волосы.

- Гена, - тихо произнесла она, - не хулигань.

На мгновение он отвлекся, и этого мгновения ей хватило, чтобы высвободиться. Она, словно рыбка, скользнула меж пальцев, нырнув в вольные воды.

- Приятно было повальсировать, - Елена дурашливо поклонилась. Геннадий ответил тем же. Горская тут же зашептала торопливой скороговоркой:

- Клюеву пригласи. Клюеву! Слышишь?.. Я тебя очень прошу.

- Как скажешь, принцесса, - Геннадий прикусил губу. Медленно двинулся к столу. Там сидела Клюева.

***

- Этот тип треплется, что его хозяин связан с федералами.

- Что, что?

- Ну да! Будто бы он обшарил его вещи и нашел удостоверение.

Мужчина сфинксообразной наружности переложил трубку из правой ладони в левую. В настоящий момент он курил, - с сигарами любила управляться правая рука.

- Он выписал данные?

- Нет. Только запомнил звание. Вроде как капитан какой-то. Фамилия, имя - те же.

- Что еще доложил этот прыщ?

- Сказал, будто в ближайшие дни что-то готовится. Мол, слышал упоминание об операции.

- Ты хочешь сказать, что поверил ему?

- Я? - абонент на мгновение смешался. - То есть, я даже не думал...

- А ты думай, Марик, думай. Хотя бы иногда.

Речь на том конце провода сбивчиво участилась.

- Проверить, конечно бы, надо, но... Не очень похоже, что он крутит вола. Мои парни его крепко припугнули. Если бы врал, то откуда такая борзота? Капитан-то явно из борзых. Так себя вести - чокнутым надо быть! И потом среди Рафиковых парней присутствовал Ногай. Ты же его знаешь, Петр!..

- Знаю, все знаю. И про медали, и про выступления за кордоном.

- Вот я и толкую: Ногай троих приделает, если что, а тут этот лоб взял и положил сходу. Рафик - в ошарашке, у Пальца не ребра, а крошево. Легкое повреждено...

- Мне плевать на твоего Пальца, - сигара стала вдруг безвкусной. Петр смял ее в хрустальной пепельнице. - Я хочу знать, с кем мы имеем дело! Что там еще за операция? Кто и в какие игры собирается играть в нашем городе?

- Я понял, Петр! Мне тоже хотелось бы это знать, но у нас никаких выходов на них, кроме того лоха. И кум знакомый по своим каналам ничего не выяснил. Божится, что подобных инспекций у них отродясь не бывало. Среди прописанных этот Килин не значится. Можно, конечно, проверить на предмет нарушения паспортного режима...

- Не надо ничего проверять! - тот, кого звали Петр, разозлился. - Соломон уже знает о твоем чертовом Килине. Ты хочешь, чтобы он лично занялся этим делом? Тогда и тебя, и меня вышвырнут за дверь. Парня надо пощупать всерьез.

- Я полагал, если участковый наведается к ним разок - вроде как для проформы, ничего не случится. Вдруг что-нибудь да узнаем.

- Хочешь сдать им человека?

- Босс! Я же ничего такого...

- Я уже сказал: пощупайте этого Килина.

- А если он, действительно, из безопасности?

- Не поднимай хипиш прежде времени. Если даже так, то от безопасности не убудет. Надо наказать баклана. А мы посмотрим, кто и как кашлянет в ответ, - Петр снова переложил трубку из руки в руку. - Нутром чую, никакой он не гэбэшник. Какой-нибудь мутант из бывших. Или заезжий вор. При бабках - вот и понтуется.

Трубка почтительно молчала.

- Короче! Если что-то затевается, концы рубануть мы всегда успеем. Надо подтолкнуть их к действиям, понимаешь?

- Ну да! Конечно, Петр.

- Хрена лысого ты понимаешь! Думаешь, какого рожна он устроил шум в центре? Вор, мол, так бы не поступил. Или на кой ляд ему сдалась та же гостиница?

- В общем да. На вора не похоже.

- Волын тоже мало на что похож, а кусается больно. Тут, Марик, несколько вариантов маячит. Либо он никто, либо он фигура. В последнем случае он дергает за ниточки и ждет. Ждет, когда где-нибудь наверху звякнет. Если он, действительно, из органов, значит, все и впрямь неспроста. Вполне возможно, ни ты, ни я их не интересуем. А потому пора решаться на ответный ход - но так, чтобы наши людишки остались в тени.

- Нанять литерок?

- Наконец-то дошло! Человек пять или шесть посторонних. Тряхните чужачку мозги. Чтоб в больницу слег. Поглядим, всплывет ли кто вблизи.

- Когда сделать? Завтра?

- Чем раньше, тем лучше, Марик. Для тебя - лучше.

- Все понял, босс!

- И помни, на днях у меня встреча с Соломоном. Если мне нечем будет его порадовать, пеняй на себя.

***

Что-то было не так. Что-то не удавалось...

Спрятавшись в каменном тупичке одного из коридоров, Геннадий взатяг высасывал сигарету. Первую за несколько последних лет. Руки дрожали, выходить на люди пропало всякое желание. В паузе между хмельными затяжками он коротко свистнул. В кармане откликнулся брелок. Послышались шаги, из полутьмы показалась фигура Мориса.

- Нашел-таки? - Геннадий хмыкнул. Морис неотрывно смотрел на сигарету в его руках.

- Да, Морис. Как говорится, начал и запил.

Бывший кинолог присел рядом.

- Если только сегодня, то, наверное, не страшно. Такой день...

- Какой день? - Геннадий вскинул на него глаза. - Что ты видишь в нем особенное? Один из тысяч ему подобных. Всего-навсего!

- Ты говорил, что мечтал о нем. Чтобы все вместе - где-нибудь в ресторане...

Геннадий остановил его движением руки. В глазах «командира» мелькнула тоскливая искорка.

- Не надо, Морис! Лучше скажи, как она тебе показалась? Ведь не слепой же я, верно?

- Ты... о Горской?

- О ней! О ком же еще!

Морис осторожно пожал плечами.

- В общем ничего. Хотя немного полновата.

- Полновата... - Геннадий порывисто поднялся, щелчком послал окурок в темноту. - Сам ты полноват. Я, если желаешь знать, из-за нее все и затевал. Соображаешь?

- Но ты... Ты ведь говорил о друзьях?

- Друзья, - Геннадий горько рассмеялся. - Друзья, милый мой, это крем, начинка - глубже.

Он произнес это странно, с какой-то загадочной интонацией.

- Друзья, Морис, - хорошо, но это - чуть-чуть, это - малость. А она - все!.. - Геннадий прошелся по коридорчику, порывисто обернулся. - Перечеркни друзей - всех до единого, будет больно, но жизнь не прекратится. В конце концов, появятся другие. Хуже или лучше - не важно. А вот без нее!..

- Значит, вся твоя программа...

- Вся моя программа - это она! К ней я приехал и с ней я уеду. Захочет - останемся здесь.

- Но ведь она замужем! И дети даже есть!

- Дурак ты, Морис, - Геннадий старчески сгорбился. - Дурак, и ни бельмеса не смыслишь в подобных делах.

- При живом-то муже...

- А ты бы хотел, чтоб при мертвом? - голос Геннадия звучал страшно. Морис взглянул на него с испугом. И внутренне неожиданно распалился. Вот сейчас бы и выдать! Про гавриков в шубах с ножами, про каменноликого мафиозо. Чтобы перестал маяться дурью и задумался. Однако Морис промолчал. Что-то подсказывало ему, что нынешнее состояние «командира» особенное. К восприятию подобной информации он был совершенно не готов, а о возможной реакции даже думать не хотелось.

- Видел ли ты, Морис, тюлевый театр? Вот настоящее волшебство! - Геннадий снова присел. - А волшебство, Морис, обсуждению не подлежит. Это край заповедных чувств. Мнешься, юлишь, значит, не познал и не причастен, - он ладонями растер лицо. - Господи! Сколько же я ждал этих минут! Мечтал город перетряхнуть, цветами засыпать. Думал, кретин, что не может так быть, когда один любит, а другой нет. То есть если по-настоящему, понимаешь? Это ведь больше, чем жар. Это ожог. И это должно чувствоваться. Всеми! Как горящую спичку - к негорящей... Разве это возможно, чтобы вторая спичка не воспламенилась? Ты скажи мне, Морис! - Геннадий обернулся к нему. - У тебя тоже какой-никакой опыт. Вот и скажи: ведь не может такого быть, когда один сходит с ума, а другой холоден, как лед?

- Может, ты ошибаешься? Я имею в виду твои собственные чувства, - Морис говорил, с осторожностью подбирая слова.

- Нет, Морис. Нет! - Геннадий энергично замотал головой. - Если бы все обстояло так. Если бы!.. Но нет. Все тысячу раз взвешено и перепроверено. И забыть пытался, и в работу нырял. Думал порой, сдохну от напруги. Не сдох. И не забыл.

- А если клин клином?

Геннадий усмехнулся.

- Уж этого, можешь мне поверить, было с избытком. Перепробовал самых разных и в преогромном количестве. Бесполезно. Конечно, отвлекает. Иной раз даже кажется - все! Наконец-то забыл. А потом вдруг нечаянный сон, и все крахом! - весь покой! Словно и не было этих лет, - он рассеянно охлопал карманы - то ли сигареты искал, то ли спички. - Ты понимаешь, я ведь думал - неспроста все это. Если даже во сне является. Значит, что-то есть? Может, она тоже вспоминает, а я вроде как чувствую. Потому и приходит во сне. Должна же, черт возьми, существовать какая-то телепатия! - сигарет у Геннадия не нашлось, он достал спичку, стиснул ее зубами. - Или все вранье? Про разделенность чувств и тому подобное? В самом деле, кто их выдумывает - все эти нравоучительные апофегмы? Да тот, кто в первую очередь обделен, кто знать не знает, что это за штука - любовь.

- Но ведь сходятся как-то другие? Живут, любят.

- Именно, что сходятся. Сначала - постель, молодой сумбур, затем дети, привычка. Да и куда, в сущности, им подаваться? Люди, Морис, - неповоротливы. Раз ухватив, иного не ищут. Может, и сознают, что не то ухватили, но не сызнова же все начинать! Сколько хлопот, сколько мороки! И не уверены они, Морис, что второй раз получится лучше. Может, и вовсе ничего не выгорит. Журавль - птица далекая. Синица мелкая - и та норовит ускользнуть. Так что чувство, Морис, - штука заветная. Не всем, стало быть, завещано.

На какое-то время повисло молчание. Тишины, впрочем, не было. Из зала пронзительно и настойчиво летело органное соло. Танцы продолжались, маленькое людское море пенилось бурливым весельем. Сюда, в каменный закуток, докатывали только отдельные волны.

- А знаешь ли ты, Морис, что вся городская пыль - это в сущности прах людской? Все былое в нем и только в нем. Так-то вот... - Геннадий, поднявшись, оправил на себе пиджак. Он словно заряжал себя решимостью.

- Ладно... Еще не вечер. Еще стоит покуражиться. А, Морис? Как ты полагаешь? - Геннадий хохотнул. - Встать на тропу любви - это вам не тайменя словить, господин кинолог! И даже не калугу!

Из моечного отделения, пошатываясь, вынырнули две фигуры: Веня-стоматолог и еще один Генкин друг детства - Антон Привольский, местный начинающий воротила и бизнесмен.

- Генка! Крокодил чертов! Ты куда пропал? Мы тебя обыскались. Уже и тарелок набили пару дюжин. Администратор, скупердеха, в счет записал.

Веня шел на Геннадия, распахнув объятия, как вставший на дыбы медведь. Ногами выписывая восьмерочные кренделя, за ним двигался хихикающий Антон, статный, вальяжный красавец с брюшком солидного семьянина, в полной мере оценившего уют размеренных вечеров.

- Ты, Генка, истинно бармалей! Всех возбудил и слинял. Народ - он ведь все замечает! - Антон ласково погрозил пальцем. Веня же тискал Геннадия и даже норовил расцеловать.

- Пока ты здесь с Морисом прохлаждался, кое-кто уже намылился домой.

- Это что еще за дезертиры выискались?!

- Ну как же?.. Мясников с Полиной - у них вроде как дети без присмотра. Они, кстати, уже удрали. Высматривали тебя, хотели попрощаться, велели нам лобызнуть. А сейчас Лямчик с Полежаевой. Кто там еще, Антон?

- Вязьмина и Горская. Они рядом живут, вместе и убежали.

Морис вытянул шею, ожидая какой-либо реакции, но ее не последовало. Геннадий сумел совладать с собой.

- Ну и Бог с ними! А мы продолжим. Еще ведь не вечер, правда? - смеясь, «командир» двинулся в обнимку с Вениамином.

- Ох, и пьян же ты, братишка! - Вениамин поддерживал Геннадия за талию. - Шага пройти не можешь, чтобы не споткнуться. Надо тебя держать!

На самом деле качало Вениамина, но он всерьез решил, что беда приключилась с Геннадием.

- Как же ты домой добираться будешь?

- Доберусь, не переживай.

- Пошли, Морис! - точно подражая Вениамину, Антон обнял кинолога за плечи. - Покажем им, как ходят трезвые люди. Мы-то с тобой - как стеклышко, верно?

Глава 10

- Что-нибудь выяснили?

- Дедок ничего не знает. Говорит, в каком-то ресторане гуляют, а в каком именно? - Вадя пожал плечами.

- Так... А что он собой представляет - этот дедок?

Плечи парня вновь поползли вверх.

- Обыкновенный старикан. Ничего особенного.

Марик задумался.

- Что будем делать, шеф? - приятель Вади, здоровенный верзила с патлами до плеч и приплюснутым носом, носком ботинка угрюмо потыкал в скаты.

«Волосатик», - неприязненно подумал Марик. Когда-то он и сам отращивал шевелюру, но с тех пор, как успел остричься под ноль, проникся брезгливостью в отношении всех патлатых. Тем паче и мода грянула другая. Страна поголовно спешила обриться, словно готовилась к переименованию государства в одну гигантскую зону.

Компания у них подобралась и впрямь пестрая, именно такую заказывал Петр. Марик знал только этих двоих, да и то смутно. Вадик и Коля-гвоздь. Оба фарцовщики-челноки, охотники из подворотен. За тем и другим числилось всякое, оба умели молчать. Потому-то и выбрал для дела их. Еще четверых молотобойцев парни подобрали сами. Петр сказал: «шестеро», стало быть, нечего рассуждать. Шестерых ухарей он и нашел. Дело упростилось тем, что у Вадика оказался свой «Жигуль». Марик, курирующий операцию, тоже прикатил на «Жигулях». Неприметно - то, чего много, а «Жигулей» у нас - как тараканов...

- Делать нечего, будем искать, - Марик сплюнул на снег, полез в машину.

- А может, завтра? Или оставить кого здесь, чтобы в случае чего звякнул?

С предложением выступил патлатый Коля-Гвоздь. Он был ленивее Вадика, предпочитал караулить в засаде, нежели атаковать и высматривать. Если бы делом не заинтересовался Петр, Марик нашел бы для Коли пару ласковых, но следовало думать о том, чтобы операция выгорела. А потому с эмоциями Марик решил повременить.

- Хорошо, - он помедлил, делая вид, что размышляет. С этой шестеркой не следовало сразу соглашаться. - Оставь здесь одного голубка. Пусть приглядывает за подъездом.

- А мы куда?

- По ресторанам, Колюнь. По ресторанам. Насчет «завтра» забудь. Велено все обстряпать сегодня.

- Как скажешь, шеф, - Коля махнул рукой второй машине. Оттуда вылезло двое. Гвоздь поплелся к ним разъяснять ситуацию. Вадик переминался с ноги на ногу.

- Я вот что хотел спросить, Марик. Нам-то с этого что будет? Ты чего-то помалкиваешь, а мы с Колюней, сам знаешь, ребята скромные - на премиальные не напрашиваемся.

- Вот и умницы, что не напрашиваетесь, - Марик нахмурился. - Это услуга, Вадик. Соображаешь? Очень большому дяде. А дядя вас когда-нибудь за это вспомнит.

- Значит, идем на голяк? - в голосе Вадика прозвучало нескрываемое разочарование. - Надо ведь и лбам что-то отстегнуть.

- Отстегнешь! - Марик взглянул на Вадика, пытаясь хоть частично позаимствовать мимику Петра. Тот умел ставить на место. А подобные фразы произносил так, что желание спорить моментально улетучивалось. - Из своего кармана, Вадик!

- Ясно, - что-то, видимо, до Вадика дошло. К ним уже спешил Николай.

- Лады, шеф! Борю и Жорика оставляем здесь. Телефон я им дал.

- Мой?

- Ну да! Чей же еще?

Марик внутренне расстроился. Чисто - не выходило. С одной стороны - и верно, какой смысл оставлять без связи? Если что заметят, сообщат. Но номер телефона - пусть косвенная, но улика. И Марик дал выход гневу в ином направлении.

- А почему двое? Я же сказал: одного!

- Один смотрит, другой - на стреме, со спины, значит. А как иначе, - Коля даже удивился. - Да и надоест одному-то торчать - убредет куда-нибудь, поди проверь потом. Наврет с три короба и отмажется. Вот и пусть друг друга контролируют.

Тертый калач Вадик не замедлил подпустить дымовой завесы.

- На голяк идем, Коля. Так что зря суетишься.

- Как голяк? - теперь настала пора изумляться напарнику. - Это навроде пионеров что ли?

«Петра бы сюда с его медведями!» - Марик взглянул на новоиспеченных помощников с ненавистью. Однако сообразил, что крепко рискует. Если не собственными зубами, то операцией.

- По слухам, наш фраерок не из бедных, - неохотно процедил он. - Валюту с собой таскает, зеленью трясет на каждом углу. Короче, все, что найдете при нем, - ваше. Единственное условие - не мочить и без серьезных телесных.

- Я уже предупредил, - успокоил Гвоздь. - По кумполу не бьем, железками не пользуемся.

- Значит, договорились, - Марик кивнул, давая сигнал рассаживаться по машинам.

***

Несколько неутомимых пар продолжали танцевать, с бокалом в руке Вениамин раскатисто и грозно декламировал:

- Я-я!.. Достаю из широких штанин, - он картинно полез в карман, - дубликат бесценного груза. Я им говорю: я - гражданин - Советского Союза!

Генкин кулак бухнул по столу.

- Ну ведь все врешь! Все чуть не до последнего слова! Ты помнишь, Толь? Он и в школе так: выйдет к доске, отставит ножку и начинает колбасить отсебятину.

- Вот уж нет. Ножку я вовсе не отставлял!

- Зато руками размахивал.

- Ладно, трепачи! Раскудахтались... Я вообще-то за Маяковского хотел предложить. Как бы тост, - Вениамин снова поднял бокал. Посудина была случайной, и он на глаз попытался определить, что в ней налито, не без опаски понюхал. Впрочем, риск есть риск, да и какая, на шиш, разница! Вениамин залпом выпил содержимое. Довольно выдохнул в кулак. Выпил то, что надо, - не лимонад и не сок какой-нибудь, самую настоящую сорокаградусную.

- А почему вдруг за Маяковского? - осведомился кто-то.

- Потому что горький он человек, мужики. Мне таких жалко. По-человечески жалко. Живут, понимаешь, по системе Станиславского. Все через себя, как через дуршлаг. Вот и получается горечь. Иной раз погорше, чем у усатого Максима.

- Это верно. Тот хоть по европам поездил, в Италии пожил, - поддакнул Сима.

С некоторой ревностью Морис убеждался, что этот самый Сима-Симка чем-то чрезвычайно напоминает его самого. Такой же маленький и такой же второстепенный, однако, в отличие от Мориса - более верткий, услужливый и догадливый. Выкрикнуть здравицу, подхватить недосказанное, сбегать и принести - в этом он был настоящим виртуозом. Даже должность его легко угадывалась - второй человек при каком-нибудь начальнике. Непременно - второй, ибо на первенство он совершенно не тянул - ни по характеру, ни по внешними данным. Белесые, с оттенком вечной прилизанности волосы, узко посаженные глаза, тоненький и какой-то смешливый голосок.

- А ты помнишь, Симка, как мы дурачили нашего физрука? - Вениамин обернулся к Морису, стал сбивчиво рассказывать: - Был у нас, понимаешь, физрук, вредный такой мужикан, болтушка, каких поискать. Нам побегать, попрыгать хочется, а он рассадит всех по скамейкам и давай чесать про свою молодость, про то, какие они все отважные были и как любили спорт. Вот мы и придумали с Крокодилом - с Генкой, значит, - сыграть в «глухаря». Подговорили Симку, Антоху, словом, всех парней...

- Верка тоже согласилась, - вклинился Сима.

- Да, Верка - молодец, согласилась, - Вениамин кивнул. - И начали театр. То есть, кто что не скажет этому самому физруку - все тихонько так - себе под нос. Он злится, орет: «Громче!» А мы рты разеваем и дудим в свою дуду.

- Чуть с ума не спрыгнул, - Антон Привольский гоготнул. - Почти ведь поверил, что оглох.

Генка потянулся к Антону, обнял за шею, боднул лбом в лоб.

- А мы с тобой, помню, инженерили еще. Все уроки напролет дирижабли чертили, катапульты с подлодками... Верили, чудаки, что поднакопим шурупов, досок каких-нибудь - и сделаем.

- Самолет даже двухместный конструировали! Это в четвертом-то классе!

- Что самолет! О гиперболоидах мечтали. Да, Морис! Вот это была мечта! Книгу Толстого по десять раз перечитывали. Линзы собирали, зеркала...

- А планы, помнишь, какие строили? Это уже и Веня в курсе. Его тоже вербовали.

Вениамин, улыбаясь, кивнул.

- Хотели башни высоковольтные посрезать. Чтоб вид городской не портили, дирижаблям будущим летать не мешали. Ну и для устрашения населения, само собой.

Антон ущипнул себя за щеку и, вероятно, впервые изумился:

- И ведь посрезали бы! Не моргнув глазом! То есть, если бы построили.

- Что ты хочешь, двенадцать-тринадцать лет - самый хунвейбиновский возраст.

- К счастью, не построили, - хихикнул Сима.

- Ты знаешь, - Антон затеребил Мориса за рукав. - Когда Генка впервые сообразил, что вся идея с гиперболоидом - тухлая, что никогда и ничего нам не изобрести, он заплакал. Вот, ей богу, чтоб провалиться мне на этом самом месте! Никогда и никому не говорил, а сейчас заложу. Заплакал, как распоследняя девочка...

- О каких это девочках мы тут разглагольствуем? - сзади к Антону подкралась Клюева, обхватила его за массивную шею. Музыка прекратилась, танцевавшие потянулись к столам.

- Клюева! Здесь чисто мужской разговор! Не вмешивайся! - Сима дурашливо пристукнул по столу.

- Ага! - поддакнул Вениамин. - Чисто мужской. То бишь - о девочках!

- Тогда и мне есть о чем послушать.

- Тебе наших тем не понять, Вероника, - Антон попробовал обнять соседку, но она увернулась.

- Это еще почему?

- Потому что Маргарет Тэтчер - одна на всей планете. Одна-единственная!

- Антоша в своем амплуа. Деликатен, как орангутанг.

- За то и прошу во все времена прощения. И у тебя, Клюева, готов попросить. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

- Знаю, только что слышала.

- Дай мне по шарабану, Клюева! Ну не умею я меняться.

- Не хочешь, так будет вернее.

- Так ведь стимула нет! Ибо, с одной стороны, мир - несовершенен: печаль, тоска и все такое. А с другой - нет предела совершенству!

- Что еще за тавтология?

- Не тавтология, Вениамин. Просто все кругом относительно до головокружения. И короли мы только рядом с гномами. Только!.. - указательным пальцем Антон грозно потряс в воздухе. - А среди гулливеров мы сами гномы.

- Это ты к чему?

- А к тому, Симочка, что даешь самокритику! Лозунг «больше хороших товаров!» - устарел. Среди импорта есть отныне все - от жвачки до женских прокладок. Но по-прежнему нет главного! Самоанализа и самооценки. Сие, увы, неимпортируемо.

- Скучно! - определила Клюева.

- А я что говорил, - Антон взмахнул рукой. - Выбрали бы меня президентом, вот бы повеселилась страна!

- Представляю себе. У тебя и программа готова?

- Да хоть сто программ. Прямо сейчас и выложу!

- Вот уж не надо, нет! - бурно запротестовала Клюева. - Я бы лучше Геночку послушала. Что-нибудь про заповедники. Или пусть споет.

- Это какие-такие заповедники? - удивился Вениамин.

- А ты не знаешь? - глаза Клюевой радостно расширились. - Он же за браконьерами гонялся! На вертолете! Расскажи, Ген!

- А что рассказывать, - Геннадий вяло отмахнулся. - Муторно все это.

- Ничего не муторно! Нам всем очень даже интересно!

Геннадий достал из вазы яблоко, с хрустом надкусил. Не меняя постного выражения лица, произнес:

- Я и летал-то, Верочка, всего неделю. Пока не поступил заказ.

- Какой заказ?

- А такой. Посадили к нам дядю и велели искать оленину. Не оленей, заметь, - оленину. С рогами и шкурой. Вот и нашли стадо, - Геннадий продолжал поедать яблоко. - Дядечка наш встрепенулся, расчехлил американский винчестер с оптикой и давай садить.

- И что?

- Ничего, - Геннадий кинул на скатерть яблочную сердцевину. - Свидетелей не было, там я его и стряхнул. Прямо к олешкам.

- А высоко было? - тревожно вопросил Сима.

- Не очень, - Геннадий пожал плечами. - Метров сорок или пятьдесят.

- Подожди, Ген, подожди! Что ты такое городишь?

- Да он же разыгрывает нас! Вы что, не видите? - Вениамин первый захохотал. - Ну скажи им, Генка!

- А что ты хотел бы услышать? - Геннадий обратил к нему совершенно серьезное лицо. - Или, вернее, про что? Про лагерь, куда меня посадили после дяденькиного прыжка? Или про то, как пытался бежать?

Сидящие за столом ошарашенно молчали.

- Но ты же... Ты же говорил про спелеологию! Про пещеры, про сталагмиты. Или это что-то другое?

- Я, Вень, не вентролог. Говорю исключительно языком и исключительно отсюда, - Геннадий постучал себя по голове. Неторопливо поднялся. - Выйду я, ребятки, на минутку. Подышу малость.

Морис тоже начал было выбираться из-за стола, но его остановили движением руки.

- Сиди, Морис. Я скоренько.

Великолепно!.. Морис даже скрежетнул зубами. Бросить компаньона в самый пакостный момент! Да его же сейчас с потрохами сожрут! Ножами начнут резать, чтобы вытянуть правду! И что он им скажет? Добавит еще пару жаренных фактов про гостиничную кражу и блатарей из машины? Вот получится цирк!..

И все же к досаде примешивался некий оттенок восхищения. История с мифами и легендами должна была рано или поздно чем-то завершиться. Слишком уж много наворотил их Геннадий. Они теснили друг дружку, все более превращаясь в неудобоваримый ком, в некий ядерный фугас с критической массой. И вот роковая секунда настала. Содрогнулся третейский гонг, и ничего не произошло. К прежним легендам добавилась еще одна - да такая, что народ ахнул и, ахнув, забыл все предыдущее.

Взяв вилку, он потянулся к чьей-то котлете. Чтобы у него - у жующего - спрашивать стало сложно...

***

- Тут они! Целым собранием! - лицо Вадика светилось довольством. Он только что выскользнул из ресторана «Вега» и, подбежав к машине, плюхнулся на заднее сидение.

- Ты уверен?

- Гарантирую, шеф!

Марик издал мысленный вопль. Это был уже седьмой по счету ресторан, и ребяткам катание начинало порядком надоедать. Однако не врут поговорки! Терпение и труд - все перетрут! Надо было найти, и они нашли, пусть и не сразу.

- И заморыш этот там, своими глазами видел. Справляют какой-то долбанный юбилей.

- А Килина видел?

- Нет, его самого нет, но он у них там навроде главного юбиляра, так что где ж ему еще быть? Там где-нибудь.

- Но за столом, ты сказал, его нет?

- За столом нет.

- Где же он?

- Откуда я знаю. Может, танцует, а может, поблевать куда вышел.

Марик выпустил руль, откинулся на обшитую мехом спинку кресла.

- Как долго вся эта бодяга еще протянется?

- Мойщица сказала, что обычно гуляют до одиннадцати. Правда, если арендатор приплатит, могут задержаться еще на часок-другой.

- А если его выманить как-нибудь? - предложил Гвоздь. - К примеру, попросить выйти к друзьям. А там - окучить и увезти на окраину.

- Ага! А потом мойщица опишет физиономию твоего приятеля, а кто-нибудь из самых наблюдательных гостей припомнит, что у ресторана останавливалась пара «Жигулей» светло-зеленой расцветки.

- И что с того? Сколько их таких по городу ездит!

- Нет, нам этот головняк ни к чему. Будем ждать! - решил Марик. - Если клиент будет навеселе, нашим легче - скрутим в два присеста.

- И так скрутим! Делов-то!

- Один уже скрутил такой. Этот лоб пятерых сумел окучить. И парни, к твоему сведению, были не хлюпики очкастые.

- Вон оно что! Ты не говорил... Небось, черный пояс какой-нибудь?

Марик, не отвечая, прикрыл глаза. Пугать их более нужного не стоило. А вот малость подсобраться перед делом не помешает...

- Много их там? - сонно поинтересовался он.

- Кого? Гостей что ли?

- Ну...

- Да теперь уже не очень. Говорят, днем было больше. А сейчас человек этак... пятнадцать, наверное.

- Наверное, - передразнил Марик. - Идешь смотреть, смотри, а не филонь.

- Так я и смотрел. Считать-то сказано не было! - сзади обиженно задышали.

***

«Минутка» существенно затянулась. Геннадий появился лишь через час-полтора. Основная масса одноклассников уже разошлась и разъехалась. Остались самые верные: Вениамин, Антон, Сима и Клюева. Истерзанный допросами, Морис держался чуть особняком. Сомнений он не рассеял, недоумений не разрядил. Вениамин был искренне обижен: «Я этому Мюнхаузену пасть отремонтировал, отнесся, можно сказать, со всей душой, а он мне лапшу на уши вешает!..» Сима с Клюевой, напротив, прониклись добавочным трепетом в отношении Геннадия. В глазах Симы светилось пламенное любопытство, Клюева же думала о чем-то своем, безжалостно кусая накрашенные губы. Пожалуй, загадочнее других вел себя Антон. Довольно ухмыляясь, он прохаживался вдоль опустевших столов, время от времени потирая руки. Он же первым заметил и вернувшегося Геннадия.

- А вот и наш пострел, господа! - вполголоса объявил он.

- Явился не запылился, - Вениамин неохотно повернул голову, Сима с Клюевой повскакали с мест.

- И, конечно же, пьян в стельку, - добавил разобиженный Вениамин.

- Пьян? - Геннадий его услышал. Шлепая по залу, на ходу скинул с себя дубленку, швырнул на стулья, но промахнулся. Галстука на нем не было, возле уха красовался неизящный кровоподтек.

- Действительно, пьян, - он замотал головой, точно осуждая собственное поведение. Заметив Мориса, сгреб его в охапку. - Морис! Милый мой оруженосец! Не оставил-таки! - он трижды облобызал кинолога. Тут же переключился на Симу, который получил свою порцию поцелуев.

- Клюева, где ты? - весело позвал Привольский. - Раздача бесплатных ласк! Поспеши!

Но до Клюевой черед не дошел. Геннадий остановился напротив пасмурного Вениамина.

- Злишься, медведь? Бока, небось, намять хочешь? - Геннадий шумно уселся на стул, выставив перед собой руку. - Давай? Как когда-то? Вспоминать - так вспоминать.

Вениамин молча оглядел друга и также выставил свою толстенную длань.

- Поехали! - скомандовал Сима.

Лицо Вениамина медленно наливалось малиновым цветом, и все же он побеждал. Рука Геннадия сантиметр за сантиметром клонилась к столу.

- Аллес! - констатировал Сима, когда кисть соперника соприкоснулась со скатертью.

- Здоровый бугаище! - Геннадий недобро улыбнулся. - Где так накачался? Или зубы рвать - тоже работка не из легких?

- Верно, не из легких.

- А если на кулачках? - Геннадий вскочил с той самой пьяной легкостью, с какой вскакивают сбитые с ног задиры.

- Чешется? - Вениамин тоже поднялся. - На, ударь. Я не отвечу.

- Как Толстой, да? - Геннадий еще пробовал куражиться, даже пару раз по-боксерски подпрыгнул.

- Бей, - Вениамин смотрел все так же сурово.

- Эй, мальчики! Вы что? - Клюева была ближе к Вениамину и потому обхватила его. Он оказался столь широк, что понадобилось бы как минимум две Клюевых, чтобы обхватить его полностью.

- Брэк, Генек! Брэк! - Антон Привольский тоже поспешил к забиякам.

- Вы что думали, я смогу... Вот так прямо... - губы Геннадия дрогнули, руки безвольно повисли. Второй раз за день Морис наблюдал, как «командир» его горбится. Выглядело это крайне удручающе.

Слепым, неустойчивым шагом Геннадий двинулся вдоль стола, подцепил початую бутылку, стал наливать в первую попавшуюся рюмку.

- Гена, брось. Тебе уже хватит, - рядом с ним оказался Привольский.

- Нет, Антоша, это не та порция, - Геннадий жадно припал к посудине. Морщась, выпил до дна. - Морис? Где ты там? Пошли. Вечер закончен. Маэстро хотел объявить туш, а объявил антракт. Бессрочный антракт...

- Сядь, Гена, - рука Привольского мягко легла на плечо того, заставила опуститься. В Геннадии что-то сломилось. Голова его упала на сложенные руки, плечи судорожно затряслись.

- Он плачет? - Клюева спросила так жалобно и растерянно, что Морису показалось, что и она сейчас вот-вот расплачется.

- Да нет, это он так... - Сима откровенно растерялся. Так или иначе, но к неожиданным слезам Геннадия он оказался абсолютно неподготовлен. Зато Вениамин тут же очутился рядом. Успокаивать плачущих детей было его профессией. Тяжеловато покачиваясь, он приблизился к Геннадию, присел рядом.

Острее, чем когда-либо, Морис почувствовал свою второстепенную причастность к происходящему. Пожалуй, ему тоже нашлось бы что сказать Килину, но эти люди имели на утешение больше прав. Возможно, и слова их обладали большей лекарственной силой. Магия совместной юности - бальзам особенный, по эффекту воздействия следующий сразу за магией кровных уз. Друзей вообще - предают, друзей детства - никогда. Это вроде предательства родных. Их давят и третируют, отравляют им жизнь, но тем не менее - отравленную эту жизнь проживают совместно и до конца. Морис был пришлым и пришлость свою прекрасно ощущал.

- Пойми, дурила, она ведь замужем, - Вениамин ласково гладил Геннадия по черным спутанным волосам. - И дети у нее. Двое. Хочешь разрушить чужую семью?

Привольский стоял за спиной Геннадия и похлопывал его по спине. Он еще не понял того, что понял Вениамин.

- Ладно, Генка, перестань, - стоматолог говорил языком доброго наставника. - Ну признайся, ездил к ней и получил отставку, верно?

- Горская? Ленка? - Сима сказал это полушепотом, вопросительно взглянул на Клюеву. Та кивнула.

- От сука!..

Клюева показала Симе кулак. Прикусив язык, тот расстроенно поскреб в затылке.

- Да плюнь ты, Генка. Тоже нашел бабу. Да и вообще - эта женатая жизнь... Антон, скажи ему! Ты-то ведь знаешь, каково волочить на себе семейство!

Антон молчаливо пожал плечами. Он желал оставаться честным даже в такую минуту. Семья не слишком его тяготила, и он этого никогда не скрывал. А потому счел за лучшее промолчать, на что Сима немедленно фыркнул.

- Да это же такая морока - семья! Дети горластые, вечная нехватка денег...

Его не слушали, но он упрямо продолжал:

- Горская!.. Тоже мне, невеста! Да тебе, Ген, только свистнуть...

- Помолчи! - Вениамин бросил на него уничтожающий взгляд, а Клюева даже треснула по затылку. И Сима немедленно доказал свою феноменальную мобильность. Из одной крайности его перебросило в другую. Подавшись к Геннадию, он сбивчиво забормотал:

- Ген, тут нужно разом - если рвать, так рвать. Хочешь, увезем ее к чертовой матери, а мужу выдадим ультиматум: так, мол, и так - разводись по-хорошему. Надо будет, и детей заберем. Пара готовых соплюнов - чем плохо? А нет, так отцу оставим. Все-таки - папаша, вот пусть и воспитывает. Козел лысый!..

- Да успокойся ты в конце концов! - разъярилась Клюева.

- А что, неправда? - Сима вскинулся. Товарищество и дружбу он понимал по-своему. - Козел - и есть козел! Знаю я про их супружество. И ругаются, и дерутся. Это только на людях чин-чинарем, а задрать бы на Горской кофточку - и увидели бы синяки. Он же слизняк захребетный, а таких хлебом не корми, дай над женами покуражиться. Генек его одним мизинцем придавит.

- Заткнись! - глаза Вениамина потемнели. На этот раз он мог сорваться всерьез, и Сима примолк.

- Антон! - голос Геннадия прозвучал сдавленно. Головы он так и не поднял. - У тебя ведь день рождения скоро, верно?

- Примерно через неделю.

- Устрой его завтра. На квартире. Чего тебе стоит? Я денег дам, если что.

- Погоди, погоди! Почему завтра? - Антон растерялся. - Все же знают дату. Да, честно сказать, и не собирался я ничего отмечать. Так, посидели бы с семьей перед телевизором, чаек попили бы с тортиком...

- Устрой, я тебя прошу! И ее пригласи. Надо мне с ней поговорить. Еще разок. Последний.

Антон в затруднении дернул себя за нос.

- Прямо в угол зажал. Разве так можно?

- Я тебя прошу!

- Ну, если это так необходимо...

- Необходимо, Антон!

- Но... Может, тогда хоть послезавтра? Все-таки надо приготовиться, с женой договориться, туда-сюда...

- Я помогу, - предложила Клюева. - Отпрошусь с работы, испеку что-нибудь ванильное с розочками. Пельменей можем настряпать.

- Я маринады приволоку, - поспешил реабилитировать себя Сима. - У моей бабуси их целые закрома. Все равно летом вы-брасывать приходиться. Прокисают.

- Одно только, Генек, - Вениамин кашлянул. - Ты уверен на все сто, что этот разговор тебе нужен?

Геннадий поднял на него глаза, и Вениамин тут же отвел свои в сторону.

- Ладушки. На том и порешим.

***

- Черт! Да их там целая капелла вываливает!

Марик торопливо протер глаза. Вышедшие из ресторана садились в такси. Вернее, не все. Трое мужчин остались на остановке, в машину забрались женщина, мелкий замухрышка в вязаной шапочке и пошатывающийся верзила, в котором Марик без труда узнал «клиента».

- Тот, что нам нужен, в такси. Пристраиваемся за ним, - приказал он. За рулем встрепенулся задремавший было Вадик. «Жигули» тронулись с места.

Глава 11

Клюева щебетала, как заводная. Геннадий сидел рядом с ней, но обращалась она главным образом к Морису. Должно быть, окольной тропкой слова пробивались к однокласснику, так как рассказывала она в основном о нем, о тех, может быть, еще не очень далеких и все-таки успевших отодвинуться в прошлое годах.

- Видел бы ты Генку в те времена! Настоящий скоморох! Парни за ним табуном ходили, директор за руку здоровался. Помню, ездили как-то на озеро, так Генка набрал с собой пустых бутылок, в каждой запечатал послание и побросал в воду.

- А что было в посланиях?

- Он объяснил, что романтические истории, придуманные им накануне, - про кораблекрушение, про сокровища...

- Там были острова?

- В том-то и дело, что нет! - Клюева рассмеялась. - Ни островов, ни кораблей.

- Были там острова! - неожиданно возразил Геннадий. Он угрюмо смотрел в окно, но к разговору все-таки прислушивался. - И острова были, и прекрасные амазонки, и разбитые корабли. Я писал: «Спасите наши души! Наш корабль разбит. Судьба и беспощадные волны выбросили нас на глухой одинокий остров». Вот о чем я тогда писал.

- Про души ты нам ничего не рассказывал.

- Вы просто не поняли. Это подразумевалось. В контексте.

Веру Клюеву таким финтом было не смутить. Она тут же припомнила следующую Генкину забаву.

- А вечером, Морис, представляешь! - он заставил всех разуться и пробежаться по углям. Он их палкой разворошил и рассыпал по поляне. Сказал, что бежать надо с верой в собственную звезду, иначе обязательно обожжешься. И убедил ведь!

- Неужели побежали?

- Ага, разбегутся они, как же... - пробормотал Геннадий.

- А что! Чуть было не побежали. Сначала он сам, потом Симка-дурачок. Этот балбес за ним, как собачка, везде ходил, каждое слово ловил. Вот и поплатился. На пятках у Симки вот такущие волдыри вздулись. Мы, как увидели, так и передумали. Когда потом возвращались на станцию, несли его даже на руках.

- А Гена?

- Так ведь он разве покажет? Как прошелся по углям, так сразу и нырнул в свои кеды. И плавал потом даже в них, кренделя какие-то гимнастические выделывал - вроде как все в порядке и нечего беспокоиться о пустяках.

- Все и было в порядке, - вновь подал голос Геннадий.

- Да уж! Теперь, конечно, ничего не докажешь, - Клюева задиристо толкнула однокашника в бок. - А может, все-таки признаешься? Ведь обманул нас тогда? Наверняка, обжег ноги, но терпел?

- Ничего подобного!

Клюева повернулась к Морису.

- Вот такой он всегда. Раз придумает, и уже ни за что потом правду из него не вытянешь.

- Правду не вытягивают, - Геннадий вялым движением пригладил на голове волосы. - Вытягивают всегда ложь... Ты другое бы лучше вспомнила.

- Что именно?

- А как вы визжали тогда. Вот, Морис, была картинка. Жаль, не записали на магнитофон. Дюжина девчонок - и все поголовно визжат.

- Это когда же мы визжали?

- А когда мы с Симкой по углям шагали.

- Так ведь страшно было! У них там дымится все под ногами, а мы - смотри и молчи?

Такси свернуло во дворы. Водитель зевающе объявил:

- Приехали.

- Нам еще дальше, - возразил Геннадий. - Это она выходит.

Клюева развернулась к нему.

- А может, ко мне зайдете? Чаем напою. Со зверобоем. Посидим, поболтаем.

- Поздно уже, Верунь. Да и наболтались. В горле аж сипит.

- Тогда спать уложу. Места у меня хватит, - Клюева не спешила выбираться из машины.

- Зачем? У нас есть где ночевать. И пацана твоего разбудим.

- Так он и заснул без меня! Наверняка, сидит и ждет. Между прочим, вот такой парень! - Вера показала большой палец. - Научит вас делать кораблики из газет.

- Как-нибудь в другой раз, Верунчик, - Геннадий отвернулся было к окну, но вдруг, словно вспомнив о чем-то, взглянул однокласснице в глаза, хрипло попросил:

- Поцелуй меня, подружка. На прощание, - он слегка наклонился к ней, и Клюева безмолвно подалась навстречу. Губы их надолго слились.

- Все, Вер, спасибо. Иди.

Когда машина вновь тронулась, Морис неприязненно буркнул:

- Считаешь, что расплатился?

- Ой, не зли меня, кинолог!

Уставший от ночных ребусов шофер грубовато осведомился:

- Куда правим, полуночники?

- На божедомку.

- Куда, куда?

Геннадий сумрачно назвал адрес.

- Ах, вон что! Это у вас божедомкой, значит, зовется? Запомню, - водитель усмехнулся. Полузабытое слово ему явно понравилось.

***

Они вылезли, чуть не доехав. Геннадий решил немного продышаться. «Голову кружит», - посетовал он.

Первый заметил, что их «пасут», Морис. Взяв под локоть покачивающегося на ходу Геннадия, взволнованно зашептал:

- Топают! Трое за нами и двое чуть впереди...

Геннадий был пьян, однако способностей соображать быстро не утратил. Пришел в себя в одно мгновение. Чуть напрягшись, скользнул глазами вправо и влево, вполголоса осведомился:

- Ты их знаешь?

- Может быть... Я не успел рассказать тебе, время было неподходящее, но меня уже пытали насчет тебя. Чуток даже помяли. Кажется, это связано с гостиницей. И про Рафика какого-то спрашивали.

- Про Рафика? Был такой чмо...

- Я не все понял, но, по-моему, это люди крутые. Не надо бы с ними связываться.

- Думаешь, будут бить? - не дожидаясь ответа, Геннадий вдруг хрипло запел: - У них па-аходочка! Как в море лодочка! У них ба-атиночки - на красоту!..

Двое из тех, что впереди, двигались в параллели, ничем не выдавая своих намерений. Троих сзади можно было угадать по шагам. Снег явственно поскрипывал, кто-то в этой троице через каждый шаг сплевывал - может быть, от подкатывающего к горлу возбуждения.

- Проверка! - прошелестел одними губами Геннадий. - А ну-ка, в подъезд!

Они круто повернули к ближайшему крытому бетонным козырьком подъезду. Здесь царила полная темень, и все же можно было разглядеть, что дверь обычная, без замка и без кода. Двое тут же развернулись на перехват. Двигались уверенно, без особой суеты. Оно и понятно - стаей работать всегда вольготно. Морис, спешащий за «командиром», ощутил смутную двойственность. Ослабшие колени подгибались, и в то же время отчаянно хотелось пуститься в бегство. Тем более, что не покидала подловатая мыслишка: бить явились Геннадия, бегство Мориса скорее всего проигнорируют.

Подъезд в расчеты преследователей не входил. С шага они перешли на бег, полностью отказавшись от маскировки.

- Э, мужики, погодь!..

В следующую секунду Мориса ухватили за ворот, с силой дернули. Геннадий обернулся. Правый его кулак молнией мелькнул над головой Мориса, щелкнув по чьей-то челюсти. Рука, держащая кинолога, ослабла. Но уже набегали со всех сторон. Стремительными прыжками Геннадий одолел ступени крыльца и влетел в подъезд. Морис, скрючившись, присел на землю. Его и в самом деле не тронули, пнули мимоходом и оставили. Геннадий же, очутившись в спасательной мгле, немедленно юркнул влево к радиатору.

Ворвался первый - огромный патлатый верзила. Мер предосторожности, дурила, никаких не принял - шел практически в открытую. Жалея костяшки пальцев, Геннадий ударил его ногой в живот. Верзила оказался крепок, удар выдержал и более того - рванулся в атаку. «Боксер», - угадал Геннадий. В рывке противника угадывалось спортивное начало. Один-единственный полученный удар его разом преобразил. Корпус вполоборота, голова наклонена, плечи приподняты. От «боксера» пришлось получить крепкое «бра» по макушке, и только после этого Геннадий ответил. Пушечный удар угодил в цель, уложив патлатого замертво. Со вторым и третьим справиться было легче. Нападавшие теснились в проходе, мешая друг другу, не понимая в темноте, что, собственно, происходит. Геннадий постепенно выжимал врага из подъезда.

Уже на крыльце он добил последнего из атакующих пинком в зад. Вскочив с земли, тот попытался было удрать, но Геннадий догнал его в несколько прыжков, еще раз сшиб, колотнув каблуком по икрам. Склонившись над тяжело дышащим, пугающе зашептал:

- Одного Рафика, значит, мало? Войны хотите? Чтоб всем головы поотвинчивали? Будет вам война! Дождетесь!

Ухватив лежащего за волосы, он с силой ткнул его лицом в грязный снег.

- Кровью умоетесь, сучье поганое!..

Двоих приблизившихся сзади Геннадий не увидел. Празднуя финал, он и не подозревал, что у врага имеется скрытый резерв. Полыхнуло в глазах. Геннадия свалили ударом по затылку, ногами загуляли по корпусу. Работали со рвением. На несколько минут он потерял сознание.

***

Все-таки загадочная это штука - небытие. Трясина из черных дыр, разноцветных пульсаров. Увязать и тонуть в ней можно бесконечно долго. Паром через реку Лету, пасмурная предстанция со своим собственным временем, на выходных светофорах которой один-единственный свет - красный.

- Спокойно, Колюня, спокойно! Ты же грохнешь его!

- Подумаешь, беда!

- Я сказал хватит! Или хочешь потолковать с Петром?

Избиение прекратилось. Геннадий не мог толком разобрать, где находится, в каком состоянии его конечности. По всей видимости, его затащили в тот же подъезд. Чьи-то руки рванули за ворот, прислонив к стене.

- А сейчас, голубок, ты расскажешь, на кого литеришь. Ты меня понял?

- Спроси у него, где баксы?

Геннадий открыл глаза и тут же зажмурился. В лицо светили миниатюрным фонарем. «Китайские фонарики - самые миниатюрные фонарики в мире!..» - в голову отчего-то пришло именно это.

- В карманах! В карманах у него пошарь!

- Шарил уже. Нет ни хрена...

- В ресторане все спустил, гудок!

Геннадия коротко тряхнули.

- Так что, фраерок, поговорим членораздельно? Или вышибать из тебя каждое слово?

- Дай, Марик, я ему еще раз припечатаю. Не боись, он выдержит. Вон какой бычара!..

Геннадий разлепил распухшие губы, бессвязно шепнул ругательство.

- Что-что? - один из топчущихся наклонился.

- Найду каждого... - выдохнул Геннадий, - и лично!.. Ты меня понял?

- Угрожаешь? Мне? - мужчина взвился. - Ты, гнида, еще будешь на меня буром катить?!

- В следующий раз не снегом тебя накормлю. Твоими собственными зубами...

Геннадий по опыту знал: на данный момент единственное его оружие - угрозы и ярость. Злая многозначительность в настоящем и будущем... Настоящего мало кто из них опасался, но перед будущим иные вздрагивали. С другой стороны, угрозы в подобных ситуациях тоже чреваты последствиями. Кого-то они одергивают, а кого-то доводят до белого каления, до бешеной истерики. Марик, однако, дрогнул. Бешенство он в состоянии был только изображать. Сунув руку за пазуху, выдернул «ТТ» - то, на что не решался раньше. Спиной и затылком тут же ощутил, как почтительно притихли Колюня с Вадиком. Согретый телом, злой металл ткнулся в верхнюю губу сидящего, выдавив струйку крови.

- Может, ты этого хочешь? Так мы тебя пропишем! Прямо сейчас!

Геннадий не отдернул головы - некуда было отдергивать. Слева плечо подпирал острый край радиатора, сзади стена.

- Давай, храбрец! Уже завтра тебя будут собирать по косточкам. А может, и собирать уже будет нечего.

Ствол переместился выше, замерев напротив переносицы. Отчетливо щелкнул предохранитель.

- Это не газ, приятель. Я стреляю боевыми.

- Мне чихать, - Геннадий выдавил из себя смешок. Он вовсе не разыгрывал браваду. Огрызаясь, он действовал в соответствии с азбукой блатных. Спокойствие, перемежаемое угрозами, полное пренебрежение к возможной смерти. Подобный артистизм являл даже не этику блатных - тактику. Аналогично армейскому уставу опыт таких ситуаций нарабатывался веками. Можно вибрировать, но исключительно внутри себя. Внешняя дрожь - презираема. Не презираешь ты, презирают тебя. Вибрирующих взнуздывают и уничтожают.

- Ну давай же, глист! Жми спуск и отчаливай. Может, успеешь смыться. А нет - и тебя, и Петра вашего скормят через недельку крысам. Живьем.

- Во гад! - пистолет опустился.

- Может, заглушить эту падлу? - вперед снова высунулся Колюня-Гвоздь. После того, как одним-единственным ударом незнакомец его нокаутировал, он горел жаждой мести. Кроме того, до сих пор толком не очухавшись, он еще плохо соображал. О том, что Петр запретил «крайнюю меру», Колюня, конечно, уже не помнил. Но об этом ни на минуту не забывал шеф.

- Нет, - Марик спрятал «ТТ». Снова склонился над поверженным. - Слушай сюда, герой. Мне велено тебя предупредить, я предупредил. Не путайся у людей под ногами!

- Предупредил и вали! - Геннадий сипло дышал.

- Дай его, Марик, мне! На минутку!

- Нет!..

Геннадий попробовал было подняться, но сапог патлатого вновь отшвырнул его к стене. От удара затылком о бетон в голове тоненько зазвенело. Словно облако ночных комаров ворвалась под черепную коробку. Хор, вызывающий боль и обморочную тошноту.

И снова, неизвестно зачем, над ним нагнулся тот, которого называли Мариком.

- Я тебя предупредил! Запомни...

- Свободен, Марик! - если бы мог, Геннадий плюнул бы ему в лицо, но не было ни сил, ни слюны. На губах, на языке и под языком была только кровь. Он обморочно прикрыл глаза.

***

Марик с приятелями покинули подъезд, а, чуть погодя, вдали заурчали двигатели машин. И почти тотчас объявился Морис. Хлопоча над Геннадием, он лихорадочно шептал что-то о врачах, о вызванной милиции. Лишь через минуту или две до Геннадия дошел смысл сказанного.

- Они... Они уже приехали? - каждое слово давалось ему с трудом.

- Нет, но сказали, что скоро будут. Ищут свободных патрульных.

- Ты назвал им себя?

- Нет. Я объяснил, что проходил мимо и оказался свидетелем...

Геннадий цепко ухватил Мориса за плечо, со стоном поднялся. Рванувшись к выходу, распахнул дверь.

- Ходу, Морис! Ходу!

Бывший кинолог семенил рядом, придерживая его под руку.

- Ты что, Ген! В таком состоянии?

- Рвем к деду! Хотя... Там они скорее всего побывали. Черт!.. - Геннадий, хромая, ковылял прочь от подъезда. Правая рука болталась плетью, левая обнимала щуплого помощника.

- К Вере пойдем, - выдохнул он. - Она примет.

- Тебе нужен врач!

- К дьяволу! - Геннадий задыхался. - Нельзя мне, Морис, в милицию. Нельзя!

- Почему, Ген?

- Сижу я, понимаешь! Чалюсь на химии!.. Если здесь погорю, подведу всех своих. Веди меня, Морис! Шустрее веди!..

Он был чертовски тяжел. Очень скоро и Морис стал задыхаться. Спаренным пыхтящим локомотивом они продвигались ночными улицами, сокращая путь через дворы, через заснеженные палисадники. Когда добрались наконец до цели, и тот, и другой совершенно выбились из сил. Звонить в дверь пришлось трижды. Когда перепуганная Клюева отворила, Морис с Геннадием одновременно шагнули через порог, потеряв равновесие, рухнули на ковер в прихожей.

Глава 12

Нищие платили дань Плотнику. Это он хорошо помнил. Бичи, бомжи и вольные шалопаи не платили никому и ничего. Но и за эту мнимую свободу им приходилось крепенько пресмыкаться. Перед администрацией вокзалов, перед дежурным комнаты милиции, перед ворьем, что по-княжески распоряжалось вокзальной суетой и не терпело лишних глаз. Бомж - существо, сливающееся с окружающим фоном, с тротуарной грязью, с мусором свалок. В некотором роде - это почти ниньдзя. Его также не замечают, а между тем - это глаза и уши, это звериный нюх на еду, деньги и неприятности. Заслышав о приближении последней, бомжи спешат рассеяться задолго до того, как отреагируют безмятежные граждане.

Долгое время Морис не знал, к какой категории себя причислить. Став уже фактическим бомжем, официальный свой статус он до последнего момента завышал на пару мифических пунктов. Обманывал Морис не столько окружающих, сколько себя самого. В этом он отчасти походил на Геннадия. Он уважал игру, принимал театр со всеми его условностями. Если делить мир только на правду и ложь, то все станет ужасающе черно-белым. А может, только черным, ибо всей правды не говорит никто.

Морис брыкался, как никто другой. Грань, делящая мир на имущую респектабельность и нищету, давно пролегла где-то рядом, но когда в точности он переступил ее - замечено не было. Также начинается порой снегопад. Вот только что его не было, и вот он уже всюду - сыплется и валит, залепив хлопьями все видимое пространство.

Некоторое время он с увлечением изображал делового человека. У одних знакомых одалживал значительные суммы, отдавал другим, у которых, в свою очередь, что-нибудь одалживал ранее. При этом ему доставляло удовольствие мутно поминать о каких-то загадочных операциях, о крупном бизнесе, о приобретении недвижимости. Чуть позже образы его подувяли. Он переквалифицировался в опустившегося интеллектуала - ученого-погорельца, непонятого художника. В этом тоже наличествовал некоторый шарм, оттененный подразумевающимися достоинствами и одновременно объясняющий дряхлеющую с каждым месяцем одежонку. Увы, вскоре и для этой роли он ощутил себя непригодным. Лицо пьющего, пусть даже ученого или художника, очень быстро становится лицом забулдыги. А забулдыгам не верят. Щетина, багровая кожа и недостаток зубов опускают человека еще на парочку ступеней. Вот тогда-то он, должно быть, и превращается в бича, бомжа и нищего.

Что он помнил еще? О той своей жизни? Пожалуй, многое. Даже слишком многое...

Допросы с пристрастием в привокзальном отделении. «Кто? Откуда?» И неизменный ответ: «Беженец». Соответствующие ухмылки на лицах, прикосновение резинового «демократизатора». В «беженца» тоже не верили. Беженцев они видели, и понимали, что сейчас перед ними кто угодно, но только не тот, кто бежит. Разве что только от самого себя, однако подобные тонкости никого не интересовали. У дежурных тоже имелся свой нюх на беспризорную братию, была своя методика распознавания.

Пестрое пятно в памяти - поедание перловых супов в обществе Никиты-охотника. Крупу Никита добывал дармовую, лежалую, частично превратившуюся в пыль, частично изъеденную жучком-долгоносиком. Ситечка и марли у Никиты не водилось. Крупу они ссыпали в кастрюльку с водой, потемневшими ложками вычерпывали всплывающих насекомых. Иной раз, когда окутывала лень, обходились без этого. «Какая, на фиг, разница? Все одно - мясо,» - бурчал Никита. С ним не хотелось спорить. Морис хлебал перловую бурду, брезгливости не испытывая. С голодом он приятельствовал год от года все теснее. Пик дружбы приходился на зимние месяцы. И крупа, унавоженная жучками, шла за милую душу, мясо голубей воспринималось как деликатес.

Тот же Никита как-то завел себе собаку. Не дворнягу и не какую-либо беспородицу, а самую настоящую колли. Четвероногий друг не был чьей-то потерей - стареющего ветерана, скорее всего, выставили за дверь. Бомж понимал бомжа с полуслова. Никита забрал брошенку к себе, на детский дворик. «Очень удобно, - объяснял он, отнимая при случайной встрече у Мориса авоську. - Идешь себе налегке, а она тащит поклажу в зубах. Умная псинка! Опять-таки охрана...» Старая седеющая колли принимала авоську Мориса охотно, правда, с обязанностями носильщика справлялась неважно, часто волоча сумку по асфальту, а то и вовсе роняя. О мыльных слюнях, оставляемых на ручках, говорить не приходилось. Зато и вела она себя совершенно как человек. Стонала во сне и храпела, болела вместе с Никитой ангинами, от одной из простуд в конце концов и скончалась. Никита похоронил ее в лесу, на могилке посадил саженец березки.

Память, эпизоды, воспоминания... Чистая совесть - это понятно, а вот чистая память? С этим как быть? Морис заворочался на жестком матрасе. Может, и с первой категорией - полная чепуха? Какая там, к черту, чистая совесть? Ни чистой, ни грязной в природе не существует; совесть она сама по себе, тем и обнаруживает себя, что ноет. А нет нытья, нет, стало быть, и совести.

Он приподнялся на локтях, настороженно прислушался. Ночной сиделкой Клюева дежурила возле Геннадия. Он размеренно дышал, стоны наконец-то прекратились. Кажется, Геннадий уснул по-настоящему.

Они уже решили, что вызовут Вениамина. Как ни крути, стоматолог - тоже из племени врачей, хоть и зубных. Больше им не к кому было обратиться. О больнице, как и о работниках прокуратуры, Геннадий строго-настрого воспретил им думать. Опять начинались тайны, опять начинались загадки.

***

Клюева лежала рядом и осторожно гладила его по щеке. Она ничего не ждала, она была чиста, как небо. И впервые у Геннадия нашлось время, чтобы задуматься над их отношениями. До сих пор весь мысленный горизонт занимала Горская, ее глаза, ее голос. Лишь обстоятельства сумели вышибить доску в этом прочном заборе, и, приникнув к неожиданной прорехе, Геннадий вдруг рассмотрел Клюеву - блондинку с обаятельными ямочками на щеках, в детстве нередко таскаемую им за косы, покорно позволявшую на контрольных списывать из своей тетради, не стеснявшуюся лазать с мальчишками по деревьям, дравшуюся наравне с ними и ревевшую совершенно по-мальчишечьи - без визга и причитаний. Но хуже всего, что увидел он иную - незнакомую ему Клюеву, любящую и несчастную, верную и одинокую, если не считать славного мальчугана, которому Вера была и матерью, и отцом.

Мужчина редко замечает женщину. Он слеп. И когда любит, и когда не любит. В этом одна из характерных мужских черт - свойство собственника, владеющего или желающего завладеть, но редко любующегося долее определенного срока. Собственники не любят, они умеют лишь обладать - ревностно и гневливо. Причина их самых изысканных ласк - сиюминутная страсть и боязнь утраты.

Любящие и владеющие... В сущности, разница почти не различима. Тем не менее, она есть и проявляется в том, что одни душат, как Отелло, а другие нет. Так или иначе, но замечать друг в друге живые души учатся, лишь когда на сцену выплывает то самое, что зовется любовью. Клюева его любила. Он понял это только сейчас, хотя знал, наверное, всегда. Более того - понять ее было несложно. Он сам любил и сам бедовал. Его беда смыкалась с бедой Вероники, шла в параллель. Пожалуй, в эти самые мгновения он и различил в себе мраморный силуэт Горской. Цепь окончательно выстроилась, скорпион дотянулся жалом до собственной головы, но, увы, мучительный клубок оттого не распутался.

- ..Антошкин день рождения придется отложить. А так жаль! У меня получаются чудесные торты.

- Я помню.

- Точно! Ты ведь бывал у меня на именинах. А я уже с восьмого класса любила крутиться на кухне...

Шепот Клюевой щекотал ухо. Слушать ее было сладко и мучительно. Геннадий поймал женскую руку, тихонько положил поверх распухшей груди. Словно холодный компресс. Патлатый, как пить дать, сломал ему несколько ребер. Ныла спина, ныл затылок, внутри тлел болезненный жар. Все время хотелось пить, и было странно, что в такие минуты размышлялось о постороннем. Впрочем, Клюева не являлась посторонней.

***

Когда приходила нужда, Геннадий умел действовать стремительно. И потому еще до того, как прибыл Вениамин с аптечкой и лекарствами, воспользовавшись отсутствием Клюевой, отводящей мальчугана в детский сад, «командир» подробно переговорил с Морисом. На этот раз все было сказано без утайки. Морис поведал об иномарке с суровыми пассажирами, о своем телефонном звонке из ресторана. Сопоставив данные, Геннадий тут же рассудил:

- Если бы поверили в твою сказочку, не накинулись бы на улице. Хотя... Что им какой-то эфэсбэшник! Нынче и власть не в авторитете, чего уж там толковать об органах правопорядка. Тем не менее, кто я такой, они по-прежнему не знают. Это не так уж плохо. Потому и трясутся.

- Ничего себе - трясутся!

- Именно трясутся! Иначе бы грохнули без колебаний. И к тебе не стали бы подъезжать.

Поразмыслив, Геннадий вырвал из лежащего на столе блокнота листок, торопливо застрочил карандашом.

- Время ответного удара, - он протянул послание Морису. - Спустишься вниз, найдешь телефон-автомат и позвонишь в милицию. Как звонить, ты, надеюсь, знаешь. Скажешь им все, что здесь записано. Это информация про катал в гостинице, про налетчиков Рафика и те куцые сведения, что нам удалось добыть про Петра.

- А кто он такой - этот Петр?

Геннадий окинул Мориса внимательным взглядом.

- Больше жизни, Морис! И меньше вопросов. Не те это знания, что прибавляют здоровья. Наша задача - устроить дымовую завесу. Они думают, что я - это не я, вот и пусть продолжают думать. Милиция тряхнет катал, начнет шуршать по закоулкам насчет Петра. Может, и Рафика сцапают. Ничего они с ним, конечно, не сделают, но хвост наши друзья подожмут. По идее следовало бы действовать через безопасность, но эти орлы с бухты-барахты в огонь не кинутся. Нам же нужны немедленные действия.

- А милиция возьмет и кинется? Что-то сомневаюсь.

- У них план, Морис. Процент раскрываемости. А каталы - это верняк. И потом, мы ведь не заявление пишем. Под сукно класть не надо. Выгорит дельце - галочка в ведомости, а нет, так и хрен с ним. Жалобщик-то все равно анонимный. Почему бы не проверить?

- Ну, а вдруг у них кто из своих в ментовке?

- Тоже неплохо. Значит, Петру тотчас донесут, что некто питает к нему нездоровый интерес. Пусть дяденька понервничает.

- А если совсем не звонить? Затаиться где-нибудь и пере-ждать?

- Сомнительный вариант, Морис. Это тебе не Питер и не Москва. В Зарайске непросто затаиться, да и не хочу я прятаться! Не хочу, Морис. Вот так... Они меня предупредили, теперь моя очередь предупреждать. Этим мы и займемся. Давай, давай, топай. Говори солидно и не спеши. Автоматы они быстро засекать не умеют.

Морис, ворча, стал собираться на выход. Уже в дверях столкнулся с шумно отпыхивающимся Вениамином.

- Ты как? В порядке? - стоматолог поймал его мясистой рукой, бдительно оглядел. - Куда направился?

- В магазин он, Веня. За кефиром! - крикнул из спаленки Геннадий. - Дуй сюда со своими грелками и клизмами!

- Это я тебе сейчас устрою. В наилучшем виде!..

Морис вышел из квартиры.

О Геннадии он больше не размышлял. Устал. Было яснее ясного, что тактика великого выдумщика чревата и опасна. Тем не менее Морис соглашался ему помогать. Так уж было положено. Санчи Пансы не рассуждают. Не для того на своих осликах они едут за долговязыми хозяевами. Геннадий стал для него больше чем хозяином. Он, действительно, превратился для Мориса в командира. А возможно, и в друга.

***

Когда Морис вернулся, Клюева была уже дома. Прямо с порога она трагически зашептала:

- Два пальца на левой руке и три ребра, представляешь! Веня предполагает, что может быть повреждено легкое, а Генка, дурак, ни в какую не соглашается на рентген.

- Это еще что за шепот?! А ну, марш к нам!

Они прошли в спальню. Вениамин кивнул в сторону лежащего.

- Хоть ты, Морис, ему скажи! А если это гемоторакс? Легкие - штука нежная. Он ведь уже кашляет!

- И кашляю, и плюю. Законом не запрещено. Что такого?

- А то, что это только цветочки, дружок. Может, ты хочешь одышки и сердечных болей? Так это несложно заработать, - Вениамин выглядел действительно обеспокоенным.

- Ерунда, Веня! Ты перебарщиваешь.

- А Клюева говорит, что ты ночью бредил.

- Вот уж напраслина! Может, и сказал пару слов, так что с того? Подумаешь, периодонтит с перитонитом перепутал!.. - Геннадий приподнялся. - Короче, господа эскулапы! Чувствую я себя прекрасно! Наложите мне какой-нибудь гипс, и будем жить дальше. Кстати, Морис, как там с кефиром?

- Кефира нет, но в общем все в порядке. Поболтал с продавцами.

- Послушай, Геннадий!..

- Все, я сказал! - больной рывком приподнялся. - Так и быть, Антошин день рождения перенесем на завтра. Сегодня буду лечиться.

- Скажите, пожалуйста! Одолжение он нам сделал! А если станет хуже?

- Тогда и поговорим, - Геннадий сел на кровати, величавым жестом откинул одеяло. - Клюева, отвернись! Морис, помоги мне одеться.

- Может, тебе лучше полежать?

- Хотите, чтобы я сгнил заживо? Не выйдет, господа. Хоть вы и народные избранники, а веры вам, простите, нет! Больному прежде всего необходимы свежий воздух, природа и солнце.

- Какое там солнце... Тучи сплошные.

- Тучи - тоже часть неба, а небо - часть природы, - Геннадий с кряхтеньем встал. - Вон Морис знает, что для меня значит небо. Лучше всякого бальзама. Погляжу и вылечусь.

- Что значит - погляжу? Ты собрался на улицу?

- На балкон, Веня. Всего-навсего на балкон, - Геннадий похлопал однокашника по плечу. - А потом ты перевяжешь мне эти вздувшиеся сосиски. Мне ведь и перчатки теперь не надеть. Опять же без баррэ игра на гитаре невозможна, а Антон жаждет услышать мою коронную серенаду.

- Ты шутишь?

- Я абсолютно серьезен, Вениамин. Вспомни героя-летчика, что отплясывал на протезах.

- Ты же не летчик!

- Правильно, я космонавт, а это еще ответственнее.

Глава 13

В кассе находилась солидная сумма. Плюс кое-какие побрякушки, импортная кожа, сумочки, женские сапожки. Чем больше склад, тем больше неразберихи. Жирный навар дает жирный осадок. Петр не раз предупреждал, чтобы деньги не залеживались, но, как всякое начальство, его слушали вполуха, уворовывая где можно и что можно. Больше обычного вибрировала в эти дни Тамара, но на нее вовсе не обращали внимания. И совершенно напрасно. Коридорная как в воду глядела. Когда нагрянули оперативники, двое катал отсыпались в люксе. Официально номер числился пустующим, на деле же находился в постоянном владении людей Петра. Во всяком случае, чувствовали себя здесь бандиты более чем комфортно. Крылья администрации были по-матерински теплы и надежны, команды вроде «кофе в номер» и не только кофе - исполнялись молниеносно. Однако сегодня не уберегли ни администрация, ни свои люди среди милицейских работников.

Все могло бы еще обойтись, но со сна разумное редко приходит в голову. Коротко продребезжал звонок - сигнал об опасности, и один из пробудившихся шулеров пошел разузнать, что же стряслось такое в гостинице, из-за чего понадобилось будить двух достойных членов общества. Тем временем его приятель, вообразив невесть что, суматошно полез в тайник за оружием. Ядовитое похмелье терзало мозг, подсказывая самое несуразное. Обеспокоившись за отлучившегося приятеля, катала неосторожно высунулся в коридор. Там его и заприметили. Вместе с пистолетом. Сработали боевые рефлексы, с обоих сторон загремели выстрелы.

Перестрелка долго не затянулась. Вооруженного пьянчужку милиция изрешетила прямо через дверь, за которой тот опрометчиво укрывался. Чуть позже забрали коридорную, скрутили еще троих. Везучий сержантик углядел в стене нишу, где и обнаружились деньги с вещичками гостиничных терпил. Кое-что удалось сходу опознать, и дело закрутилось. В номер нагнали понятых, по горячим следам выжали из катал куценькое признание. Осмелев, служба правопорядка шерстила гостиницу вдоль и поперек. Заглянули в игорный зал, от щедрот и розового благодушия решились на звонок смежникам. Уже через полчаса прикатил фургончик с обэповскими работниками, сунула нос в гостиницу и парочка налоговых чинуш. Падшую лошадь дружно заклевывали. Власть демонстрировала бдительность и усердие. За гостиницу, рассадник криминальной заразы, решено было взяться всерьез.

***

- ..Вот так оно все и случилось. А потом... Потом появился Валерик.

- Почему - Валерик, а не Геннадий?

- Потому что Геннадий, увы, к ребенку никакого отношения не имел, - Вера улыбнулась. Из молочной бутыли она поливала цветы на подоконнике.

Шагнув ближе, Геннадий здоровой рукой провел по спине женщины. Вздрогнув, она пролила воду мимо горшочка. Удивленно оглянулась.

- Но-но! - на всякий случай он чуть отступил. Перебивая вопрос Клюевой, поинтересовался сам: - Интересно, это, действительно, так больно - рожать?

- Что? - глаза ее округлились. - Чего это ты вдруг озаботился?

- Да не вдруг. Всегда было интересно. Нам-то сие не дано, но любопытно же знать.

Вера покачала головой.

- Попросись акушером в роддом, все узнаешь.

- Страшно, - признался Геннадий. Поправил на груди повязку. - Да и, сказать по правде, не очень мне нравятся наши родильные учреждения.

- Это еще почему?

- Женщины должны рожать в море, как дельфины или киты.

- Ага! А акушеры - плавать вокруг них, как акулы или мурены! - подхватила Вера.

- Зря смеешься. Наукой доказано: только в море на свет появляются готовые строители будущего. В меру начитанные и в меру талантливые! Так что со следующим не спеши, подумай. Может, стоит предварительно обзавестись путевкой в какой-нибудь Крым.

- Ох, и дурак же ты, Гена, - она вздохнула.

- Кто спорит?

- Опять притворяешься. Люди перед тобой раскрываются, а ты им головы морочишь.

- Я их люблю, потому и вру. Ты хочешь, чтоб я вывалил на них всю правду? Ну уж дудки, милая! Вы в два дня разбежитесь от Гены Килина!

- А ты хоть раз пробовал? Правду эту самую выкладывать?

- Даже пробовать не буду! Знаю, чем кончится, - Геннадий помотал головой. - А про детей я тебе на полном серьезе советую. Море есть море. Если где-нибудь и должны появляться вундеркинды, то только там.

- Ладно, подумаю. Кстати, насчет вундеркиндов могу тебе другую историю поведать. У нас здесь недавно скандальчик один состоялся. Дети в школах и интернатах из цветной бумаги клеили разные листья и лепестки. Знаешь, есть такие уроки труда? Ну вот... Вумные дяди, оказывается, потом все эти цветки собирали и на фургоне увозили в похоронную контору. Там другие вумные дядечки скручивали из них венки. И продавали. Неплохо, да? И все это с полного ведома властей, представляешь?

- Да уж... Этих вумных у нас нынче пропасть, - Геннадий тряхнул коробком, неловко выцепил спичку и сунул в зубы.

В соседней комнате в это время тоже беседовали. Морис и малолетний Валерик.

- Скажи, ты - дядя или еще нет?

Морис зачем-то поглядел на свои руки. Каждый вопрос мальчугана ставил его в тупик. Неожиданно оказалось, что разговаривать с таким вот мальцом - не самое простое занятие.

- Пожалуй, уже да, - пробормотал он. Чтобы казаться более убедительным, честно добавил: - Мне сорок шесть лет.

- О-о! - с восторгом протянул ребенок. Цифра виделась ему космически огромной. Но это искреннее восхищение почему-то не рассмешило, а опечалило Мориса. Чувства Валерика были ему понятны. Вместо пригоршни конфет мальцу показали целую коробку. Но ведь годы - не конфеты. И слава Богу, что Валерик понятия еще не имеет о старости. Категория «много» таила для него только позитивный смысл.

- Давай-ка не будем отвлекаться, - Морис опустился на колени. - Обрати внимание, твой правый фланг совершенно оголен. Моя конница раздолбает его в пух и прах.

- Прах? - Валерик, пыхтя, осматривал свои позиции а, вернее, позиции своих солдатиков. Расположение войск его вполне устраивало, и все же парень был дошлый - сообразил. Не ведая, что такое фланги, тотчас уяснил термин «пух и прах». Правая ручонка потянулась за пушкой. Помешкав, прихватила и вторую, перебросила в слабое место.

Морис скользнул глазами по шеренгам пластмассовых бойцов. Словно по клеткам шахматной доски. Конница, очутившаяся перед жерлами пушек, поубавила прыти, но кое-где войска еще продолжали наступать. В районе табурета, истерзанная и обессилевшая, билась окольцованная группировка десантных подразделений. Танки, первые ринувшиеся в бой, неведомо куда пропали. Пока он, подобно неторопливому гроссмейстеру, осмысливал и облюбовывал очередной ход, Валерик не терял времени даром. Ползая туда-сюда, он пшикал и бухал губами, мало-помалу выбивая живую силу противника. Конец виделся не за горами.

- Может быть, мир? - в очередной раз предложил Морис юному полководцу.

Тот хитровато помотал головенкой. Выгоду свою он знал. Даже полная и безоговорочная капитуляция его не устраивала. Война велась на беспощадное истребление. Совсем как в жизни.

***

Они лежали на смятых простынях, изучая трещины в потолке. Здоровая рука Геннадия гладила голову женщины.

- Ты красивая, Клюева!

- Не ври.

- Я не вру.

- Врешь... Если даже есть какая-то красота, то довольно простенькая.

- Что за чушь! Простенькой красоты не бывает, запомни это. Наверное, ты совсем не смотришься в зеркало.

- Увы, смотрюсь каждый день - и не по разу.

- Значит, ты ни черта не смыслишь в женской красоте. Я давно заприметил: дамы вечно комплексуют по поводу внешности. То им не так, это - не эдак. Фотографии рвут, в ванных плачут.

- У них есть на это причины.

- Глупости! Они просто не понимают, что все условно, что истинное уродство - вещь редкая, что надо просто ждать.

- Сколько ждать? Год, десять или всю жизнь?

- Может быть, всю жизнь. Как уж придется. Тем более, что в ожидании тоже кроется своя прелесть.

- Тогда тебе стоит как-нибудь пообщаться со старыми девами. Понял бы, почем фунт такой прелести!

- Э-э, Клюева! Да ты никак сердишься?

Она отстранилась от него, глухо заговорила:

- Не понимаю! Зачем?.. Зачем ты затащил меня в постель?

- Ты о чем-то жалеешь?

- При чем тут это? А Горская? А именины? И потом, ты подумал, что будет, если сюда заглянет Валерик?

- Там Морис. Он его удержит.

- Морис... Кто он вообще этот Морис?

- Голова. Большая и умная голова. Потенциально умная. И, разумеется, он мой друг. Кстати сказать, в кровать я тебя не затаскивал, не обманывай.

- Все равно, ты бы мог послать меня подальше. Ты должен был это сделать. А если ты... Если у тебя...

- Ну?.. В чем дело? Орешек в горле застрял?

- Ты сам все прекрасно понимаешь! Зачем прикидываться?

- Если ты о моих ребрах, то верно. В моем положении это был почти подвиг.

- Я не о ребрах, я - о Горской.

- Господи! Сколько ненужного анализа! Ведь нет ее тут, стало быть, не о чем толковать. Жизнь такова, какова она есть. Все в ней предельно просто, и при этом абсолютно все непонятно. Прими это как факт и успокойся.

- Но ты бы хотел, чтобы она присутствовала?

- Хотел, да вспотел. Групповой секс - не моя стихия. Сменим тему, хорошо?

- Тогда признайся. Насчет того вертолета ты все выдумал, правда?

- Конечно, правда, прозорливая моя.

- Правда, что да, или правда, что нет? То есть ты, действительно, все выдумал?

- До последнего словечка.

- Но зачем?

- Чтобы не говорить правду. Что за вопрос! Для чего вообще лгут?

- Тогда расскажи все как есть.

- Прямо сейчас?

- Конечно!

- Пожалуйста, - Геннадий вздохнул. - Видишь ли, дело в том, что некоторое время я, действительно, работал в одном из консульств. Париж, Монтельяк де рю и так далее. Но в такие места желающих много, вот и устроили мне что-то вроде испытательного срока. Были кандидатуры более достойные, а я как-никак работал бок о бок с консулом. Кстати, к нам частенько наведывался в гости сам Жак Майоль, человек-рыба. Он-то мне и рассказывал про роды в море. У него там целая школа женщин-амфибий. Хотел даже кое с кем познакомить, да не успел. В общем срок я, кажется, выдержал, но если сорвусь здесь...

- Тебя больше никуда не выпустят.

- Верно! И что тогда будет с моими великими планами? Кто будет нырять во впадины с Майолем или поедет на Тянь-Шань изучать тибетских знахарей? Кто приласкает австралийского коалу и за хвост выдернет из реки нильского крокодила? Мне надо вести себя тихо и мирно, Клюева, а к этому я, увы, не приучен.

- Тогда расскажи мне о Майоле. Зачем он куда-то там ныряет? И почему ты хочешь составить ему компанию?..

Последнюю фразу, кроме Геннадия, расслышал и Морис. Какое-то время он держал дверь полуоткрытой, потом осторожно ее притворил. Позади нетерпеливо топтался Валерик.

- Ну? Чего ты!..

- Как насчет матча-реванша? - Морис поспешил опуститься на пол. - Годится?

- Годится! - новый лексикон Валерик постигал с потрясающей легкостью. Следом за Морисом он уселся на пол. Сраженные в боях солдатики поднимались с земли один за другим. Реинкарнация душ происходит в играх проще простого. Потому что в играх все, как в жизни, да не совсем.

***

Несколько позже краткий диалог состоялся между Морисом и Геннадием на кухне. Морис был крайне смущен, к «командиру» же успело вернуться витиеватое красноречие.

- Зачем обманывать? Нужно ли это? - Морис пугливо поглядывал на дверь.

- Обмана нет. Кто говорит об обмане?

- И что теперь из этого всего следует?

- А то и следует, обманывай кого угодно, только не самого себя, - Геннадий раскачивался на поскрипывающем табурете. В зубах его, словно ожив, шутовски подергивалась спичка, - Живи по-возможности искренне. Иначе покаешься и не раз. Даже в добрых делах будь искренен. Коли не хочешь их делать - не делай. Так, по крайней мере, честнее. Честнее и правильнее.

- Значит, ты считаешь, что это правильно?

- Не уверен на все сто, но подозреваю. Стопроцентная уверенность, Морис, - качество дураков, а я к таковым себя не причисляю.

В интонациях Геннадия проскользнула досада. Они ходили вокруг да около, не решаясь назвать вещи своими именами, но оба понимали, - разговор идет о Клюевой.

- А что будет с ней потом?

- То же, что и теперь.

- Я думаю, ты ошибаешься.

- Сомневаюсь. Видишь ли, Морис, что-то - лучше, чем ничего. Не надо быть максималистом и требовать полкоролевства. Истинное счастье - в умении довольствоваться малым.

- А у тебя самого получается?

- Отстань, Морис, а? Вот оклемаются ребра, я с тобой покалякаю на эту тему, - Геннадий сердито засопел. - Чего вам всем нужно, не пойму? Простоты и ясности? Так нет их в природе! Не задумано изначально! Можно, конечно, себя обманывать, только ведь напрасный труд. Изоврешься в конец, а цели так и не достигнешь...

Он говорил все громче, и Морис продолжал нервно коситься на дверь. Вероника убрела в магазин, но обещала скоро вернуться. Морис не хотел проморгать ее появление. Беседа совершенно не предназначалась для ушей Клюевой. То есть вообще было неясно, для кого именно она предназначалась.

- Хорошо, - успокаивающе проговорил он и коснулся руки Геннадия. - Давай сменим тему.

***

- Там были твои люди, и ты их потерял! - трубка тяжело дышала в ухо, держать ее в руках было мучительно.

- Но дело можно еще уладить...

- Сомневаюсь. Гостиница подвернулась органам очень кстати. Уж этот лакомый кусочек они постараются сглодать до последней крохи.

- Мы подчистим концы! Гарантирую, неприятности больше никого не коснутся.

- Еще бы они коснулись!.. Сейчас меня волнует другое. Как вообще такое могло случиться? В чем дело, Петр? Ты начинаешь стареть?

Петр промолчал. Соломон терпеть не мог оправданий. Он играл в разговоры на равных, но вот именно только играл. Начни Петр объяснять, отчего и почему все случилось, тогда-то и произойдет то, что зовется у них ОТЧУЖДЕНИЕМ. Сначала Соломон вычеркнет из памяти имя человека, а затем станет проделывать аналогичное с памятью окружающих. Бывшего любимца перестанут замечать, понижая в чинах, меняя почтительное обращение на небрежные щелчки пальцев. Але, гарсон!.. А не пошел бы ты, гарсон?.. Гарсоном Петр становиться не желал. Но знал по опыту, как это обычно происходит и до чего просто однажды обнаружить, что все твои полномочия давным-давно переданы. Без ссор, без ругани человека удаляют от дел. А там приходит день, когда встрепенувшийся хозяин Зарайска манит пальцем одного из более удачливых птенцов и тихим голосом называет адрес изгнанного затворника. Без всякой злобы, может быть, даже с некоторой долей сочувствия. Все-таки вспомнится, что парились вместе в саунах и одних девочек обихаживали в борделях. Оттого и команда, что отдадут юнцу, будет максимально кроткой: «Сделай это, сынок, ласково, без мук. Ты меня понял?» И «сынок», конечно, поймет и сделает все в наилучшем виде. Потому что все они, по мере сил, изображали понятливых. Непонятливых Соломон не любил и всех нелюбимых рано или поздно проводил через процедуру отчуждения.

Впрочем, людьми Соломон не разбрасывался. Потому и уцелел после долгих дележей города. Уступив, он приобрел все. Соломон мог бы драться за собственное удельное княжество, за собственный пай пирога, но он предпочел более мудрый ход. Как будто бы отступив в сторону, он тут же возвысился над ненасытными забияками, суетно переругивающимися, без конца подсылающими друг к другу снайперов и отравителей. А, возвысившись, с ловкостью шулера принялся тасовать колоду, внимательно деля козырьки меж грызущимися. В конце концов он же и помирил оставшихся в живых. Двоих или троих воспротивившихся ликвидировали всем скопом, без малейших усилий. Можно сказать, раздавили, чуть пошевелив слоновьей, не растраченной на распри массой. Тогда-то волею судьбы Петр и стал одним из князей города, а Соломон стал Соломоном. Но и князья порой держат ответ, а держать ответ перед Соломоном было ой как непросто.

- Я хочу знать, как это произошло? Почему не удалось опередить оперов, кто вообще за этим стоит?

- Видите ли... Я беспокоился, что это инициатива чекистов. Следовало выяснить, так ли это.

- На кой ляд чекистам твоя поганая гостиница?

- Есть один нюанс. Мои парни повздорили с одним типом, я уже поминал о нем. Так вот, он тоже останавливался в нашей гостинице. Там у него был конфликт с Тамарой...

- Ты ничего мне об этом не говорил!

- Я не думал, что все обернется таким образом. Мы вовсе не сидели сложа руки. Типом решили заняться вплотную. В итоге поступил сигнал, что он работает на безопасность. Правда, потом...

- Ты рассудил, что клиент блефует, так?

- В общем да, - Петр неуверенно кашлянул. Сказать, что до сих пор он в этом сомневается, не хватило духу. Соломон и без того провел в ожидании целый день. Теперь он требовал ясности, и эту самую ясность Петр ему пытался преподнести.

- Должно быть, талантливый клиент, если в такой срок посадил такую прорву людей в лужу!

Соломон язвил. А раз язвил, стало быть, злился. В дела суверенных княжеств он вмешивался крайне редко, но если такое случалось, то требовалась не показная суета, а самые энергичные действия и безукоризненно четкие объяснения.

- Точно, талантливый, - Петр вздохнул. - Даже чересчур. Работал в одиночку, но так, как одиночки обычно не работают. Опустил бригаду Рафика. Совершенно бессмысленная акция. Да и в гостинице все выглядело нелепо. Окружающим заливает байки про дипломатический корпус, про спелеологов. Такой кого угодно мог бы запутать. Мы и подумали, что за ним кто-то стоит.

- И что оказалось в действительности?

- Он просто псих, Соломон.

- А может, все-таки нет?

Опять игра. Сначала согласиться, потом возразить... Но Петр выбрал уже свою дорожку и собирался шагать по ней до конца. Колебаний Соломон тоже не любил.

- Навряд ли... Свихнувшийся псих-одиночка. Не вор, но, возможно, из чалившихся. Решил, верно, сыграть в бывалого. Но Марик ему рога обломал.

- Обломал, да плохо, если тот решил сдать гостиницу. Так сказать, в отместку.

Петр прикусил губу.

- Может, это не он?

- Возможно... Но ладно, с этим проехали. Меня другое волнует. Кто тебе, дуралею, мешал навести порядок в гостинице? Ты в курсе, что там нашли опиум-сырец? Нет еще? Жаль... Плюс ко всему - один из твоих удавов чуть было не прихлопнул легаша. Хорошо, самого шлепнули. То-то было бы шуму!

Петр мысленно согласился. Шум подняли бы до небес. Гостиница висит на нем, значит, и удар пришлось бы принимать первому. Деньги, вещички, ночные бабочки - все это теперь долг Соломону. За беспокойства платят, и отмазываться теперь ему.

- Да, не порадовал ты меня, не порадовал... - Соломон на том конце провода завозился, недовольно зафырчал, - видимо, гладил на коленях кошку. - Что намереваешься делать?

- Наш герой исчезнет. В ближайшие дни.

- Неужели завтра? - Соломон снова забавлялся.

Петр сглотнул слюну, хрипло и отчего-то по-армейски ответил.

- Так точно, завтра.

Соломон звонко рассмеялся. Не прощаясь, положил трубку.

Глава 14

На именины собирались недружно. День был будний, не каждый сумел выбраться. Горстку тех, кто все же явился, квартира, а вернее, хоромы Привольского сглотнули, не заметив. Просторные, устланные коврами комнаты смягчали музыку и голоса, приглушали шаги. Бизнес, по всей видимости, шел успешно, - Антон мог позволить себе жить на широкую ногу.

- Никаких церемоний! - объявлял он каждому вновь прибывающему. - Обычное парти, говоря по-русски - посиделки по-американски.

Гостей деликатно разоблачали, брали под руки, вели в апартаменты.

- Дружненько разбираем бокалы, партнеров и партнерш, танцуем и болтаем о сокровенном!..

Кое-кто норовил подергать Антона за уши, каждый второй - вручить завернутые в хрусткий целлофан сувениры. Приглашая накануне, Антон строго-настрого запретил подарки, и все равно несли. Привычка была сильнее воли именинника. «Все дарят - и я дарю!».. Антон возмущенно пожимал плечами: «Ну что с вами поделаешь? Все берут, и я возьму». И опять с готовностью смеялись.

Жена Антона, смуглокожая красавица, вывезенная некогда из северной столицы, в паре с Клюевой завершала сервировку стола. В связи с поздним временем - с первым, вторым и третьим не затягивали, выставляя все разом. В окружении салатов и бутылок, в центре стола красовались айсбергоподобные махины тортов. Самый большой, утыканный свечами, напоминал гигантского ежа. Мелькая между столом и кухней, Вероника на ходу записывала на клочках бумаги пронумерованные ингредиенты, жена Антона, в ответ, записывала рецепты клюевских тортов - шел активный обмен опытом.

Возле музыкального центра, мечтательно закатив глаза, пристроился Сима. Генкины кассеты с музыкой «прошлого» целиком перешли в его собственность. Так распорядился Килин. Теперь Сима гонял их, перемежая с лазерными дисками хозяина.

- Роскошно, но не по-нашенски, - всякий раз выдавал он оценку. Подсаживающимся ближе ностальгически пояснял: - Как у нас раньше-то было! Помните хоть?.. Магнитофон старый, бобины едва-едва крутятся, что-то там тянет, хрипит, а у нас - аж дыхание спирает. Один ударник, считай, только и слышали. Но как же здорово было, ребцы! Такой кайф ловили! Вдаришь стакашков пять пива - и весь запад полузапретный готов расцеловать. Одно их «О, е-е!» - чего стоило! А что не понимали ни черта, так ведь и сейчас не понимаем. Хоть и по-русски. Что там в песнях понимать? Главное - чтоб за душу брало...

Антон Привольский тем временем стоял возле аквариума с рыбками и вполголоса беседовал с Геннадием.

- Венька мне ничего толком не рассказал, однако догадываюсь, что дело швах, - он придвинулся ближе, продолжая улыбаться уголками губ, быстро заговорил: - Слушай сюда, Ген! Сегодня я кое с кем переговорил. Относительно тебя, понимаешь?

- Ну?

- Выдали мне определенную информацию. Скверную, надо сказать, информацию.

- Ты не юли, изъясняйся толком. Или думаешь, в аквариум брошусь топиться?

- Да нет, топиться, пожалуй, не будешь. В общем внимай, орел мой отважный. Я ведь уже объяснял про свою разведку? От нее, стало быть, и приканала весточка...

- Не понял! Какая еще разведка? Ничего ты мне не объяснял.

- Ага... Значит, не тебе, кому-то другому хвастал. В общем не суть важно. Мы тут, сам понимаешь, не голенькие. Кто в шипах, а кто в колючках. Иначе в российский бизнес долго не поиграешь. Есть, разумеется, и свои секретные службы - секрет-сервис, секьюрити и так далее...

- Охрана, что ли?

- Да нет. Охрана, юристы, адвокаты - это все само собой, я тебе про аналитические службы толкую. Мы ж сообща только и выживаем - одиночек отстреливают, как утятей. Как говорят, на Бога надейся, а сам не плошай. Вот и не плошаем. Отстегиваем ментам с безопасностью, а попутно своих шпионов-диверсантов разводим. Они у нас в компьютерных центрах сидят, думку думают, за ситуацией наблюдают. Есть аналитики, есть практики, есть и свои стукачи. В итоге собираем досье, цедим компромат на разных баранчиков.

- Так что за информация тебе перепала? - Геннадий нетерпеливо сунулся рукой в карман, по обыкновению прикусил зубами спичку. Очень уж издалека начинал Антоша. От слов и загадочных интонаций приятеля начинало кружить голову и слегка подташнивало. Он крепче стиснул спичку зубами, напряжением челюстей пытаясь заглушить ноющую в груди боль.

- Скверная информация, Ген. Очень и очень скверная...

- Да не тяни же ты!

- В общем так, Ген. Судя по всему, объявлена на тебя охота. И фамилия фигурирует, и имечко. Рост, внешность - все описано без ошибок. Я к чему это говорю, - пару раз у них такое уже случалось, поэтому знаю, каким образом проходят подобные облавы. Словом, чем быстрее ты смоешься из города, тем лучше.

- Стоп! Сдай-ка малость назад! - Геннадий тоже заговорил тише. - Кто тебе это сказал?

- Я же говорю: разведка. Платим, покупаем, наезжаем. Копаем факты на людишек, следим за событиями, - Антон неуютно передернул плечами. - Вот ты и стал одним из событий. Как тебя угораздило, скажи на милость? Ты ведь только-только в Зарайск приехал!

- Я на эту обдукцию не напрашивался. Сами нарвались.

- Что еще за обдукция?

- Контакт третьего рода. Деликатно выражаясь, половой акт с инопланетным пришельцем.

- Иди ты к черту! Я серьезно говорю! Поверь, Генчик, дело пахнет керосином. Наилучший выход - исчезнуть. Поэтому выбирайся из города сегодня же.

Геннадий упрямо склонил голову.

- Почему я должен исчезать?

- Я ведь уже объяснил! Потому что кое у кого возникли неприятности, и этот кое-кто полагает виновным тебя. Что-то там, кажется, стряслось в центральной гостинице. Подробностей я не знаю, но дело обстоит именно так. Милиция цапнула деловых за горло, они разобиделись.

- С чего ты решил, что речь идет обо мне?

- Брось, Ген. У них на руках полное твое описание. В аэропорт и на железнодорожный вокзал высланы наблюдатели. Похоже, ты им крепко насолил.

- На кого они работают - эти твои наблюдатели? На Петра?

Антон бросил на Геннадия внимательный взгляд.

- Интересное кино... Кого ты еще знаешь?

- К сожалению, больше никого. Разве что Рафика с Мариком. Но это шестерки.

- О Рафике не слышал, а Марик - да... Есть такой шустрик. Из местных бакланов, - Антон качнул головой. - И не такая уж, кстати сказать, блеклая шестерка. По армейскому табелю - где-то около взводного. Есть своя бригада. Не очень серьезная, но все же.

- Вот я и говорю: шестерки.

Антон криво усмехнулся.

- Так что ты слышал про Петра?

- Послушай, - Геннадий сунул измочаленную спичку в карман, в упор взглянул на Антона. - По логике следовало бы спрашивать мне. Давай исходить из того, что мне ничего не известно. Петра я в жизни не видел и не горю особым желанием увидеть. Все, что я сделал, это прибил кое-кого из бритых. С гостиницей... С гостиницей - да, приложил руку, каюсь. Но до этого они поломали мне ребра. Так что мы квиты.

- Выходит, что нет. Сам знаешь, подобные процедуры обычно затягиваются. Око за око, зуб за зуб - и так до последней капелюшечки.

- Положим, ты прав. Следовало, наверное, щеку подставить, потерпеть. Только не умею я, Антоша. Рад бы, да не получится у меня.

- Да уж, натура у тебя вулканическая.

- Вот и просветил бы вулканическую натуру. Насчет недругов и всего остального.

- Видишь ли, черных людишек у нас много. Не один Петр. Кстати сказать, его ранг - примерно полковничий. Фигура в общем авторитетная. Турцентр «Кайман» под ним, еще с десяток фирмешек, - Антон сумрачно вздохнул. - Беда в том, Гена, что подобных масштабов охоту он в одиночку не сумел бы раскрутить. Добро дали сверху, это и ежику ясно. Значит, возникает вопрос, кого же именно ты задел? Что-то еще помимо гостиницы?

- Вроде ничего такого.

- Тогда почему они словно с цепи сорвались?

- Это лучше у тебя спросить, - Геннадий хмыкнул. - У тебя ведь сексоты, не у меня.

- Сексоты тоже всего знать не могут. Времени-то прошло - всего ничего!

- Тогда скажи мне, друже, кто по твоему табелю выше Петра? Мэр города? Районный прокурор или какой-нибудь партийный деятель? Я хочу знать, перед кем этот Петя-петушок на цырлах бегает?

Антон нахмурился.

- Ну же! - Геннадий дружески пихнул его в бок. - Колись, именинник!

- Сказать, конечно, могу, только лучше бы тебе не знать.

- Не боись, конспиратор! Записывать ничего не буду, а если запишу, то после сожгу, растворю в кислоте и выпью.

Антон невесело улыбнулся.

- Ладно... Особо пикантных подробностей я тебе не сообщу. Не столь уж много мы знаем. Известно, что это вор - и вор головастый. У него и погоняло соответствующее - Соломон. В миру, кстати, зовут вполне пристойно: Василий Дмитриевич Прокудин. Живет тихо и незаметно на собственной даче, любит копаться на огороде, выращивает вишню, клубнику. Фактически же координирует деятельность большинства городских группировок.

- А много их у вас?

- Это уж с чем сравнивать. Если с Москвой или Питером, то кот наплакал, но нам хватает. Ты куда это смотришь? - Антон обернулся.

- Да вот, любуюсь красавцем, - Геннадий кивнул в сторону Симы. Натянув на голову стереонаушники, тот выгибался в кресле дугой, с азартом подстанывал: «Джони! О, е-е!».

- Заснять бы его сейчас на видео! - Геннадий смешливо фыркнул. - Ну Симка! Ну дает!..

- Послушай, Ген, не сходи с ума. Поезд и самолет, конечно отменяются, но я могу брякнуть своим парням, - на машине тебя вывезут из города.

- Каким это, интересно, образом? Спрячут в багажнике?

- До этого, думаю, не дойдет. Организуем рефрижератор или что-нибудь в этом роде. Все пути-дороги этим скотам все равно не перекрыть. Правда, они могут подключить гаишников, тогда дело - швах, - Антон нахмурился. - Ладно! Мы в этом городе тоже люди не последние, так что провернем дельце, как надо.

Геннадий задумчиво постукивал пальцами по аквариуму. Рыбки недоуменно вились близ стекла.

- А может, затаиться в городе?

- Рискованно, Ген. Ты же не будешь сидеть взаперти? Ну вот... А Петр - из тех, что уважают делать все основательно. От деда вы ушли - это правильно, но и к Вере возвращаться нельзя. Давай, прямо сейчас организую звонок своим ребятам. В несколько часов все и устроим.

Геннадий похлопал его по плечу.

- Паникер ты, Антоха! Спасибо, конечно. Только никуда я отсюда не поеду.

- Послушай меня...

- Все! Я сказал: нет, значит, нет! Из города подамся только когда сочту нужным, ферштейн? Я, а не твой долбанный Петр. К Клюевой же возвращаться нельзя, тут ты прав. Подставим девочку.

- Генка, ты недооцениваешь их! Это очень опасные люди! Сегодня они тебя только помяли, а завтра нашпигуют свинцом. Ты этого хочешь?

- Ох, знал бы ты, чего я хочу...

Антону показалось, что Геннадий его совсем не слушает.

- Черт побери, Генка! Может, скажешь мне наконец, что ты такое натворил?

- Я уже объяснил: набил кое-кому морду и все.

- Ты хочешь уверить меня, что из-за такой чепухи тобой заинтересовался Соломон?

- Почем мне знать, - Геннадий поморщился. - Давай сегодня отдохнем от этих хлопот, лады? А твоего Соломона-охламона отложим на потом.

- Но потом может и не быть!

- Не будет, так не будет. Лучше скажи, ты приглашал Горскую?

- Что?.. Вот дурак! - Антон ругнулся. Заметив вопрошающий взор смуглокожей жены, тут же заулыбался, вновь перешел на шепот: - Пойми, болван, тебе надо бежать! Или ты решил, что я забавы ради рассказываю тебе всю эту детективщину?

- Да брось ты, Антоха! Ну предупредил - и спасибо. На войне, сам знаешь, как на чем... - Геннадий рассеянно сунул в рот очередную спичку. - Почему она не пришла, как ты думаешь? Ты точно ее приглашал?

Тот утомленно вздохнул.

- Можешь мне, конечно, не верить, но я ее звал. Лично.

- И обо мне упоминал?

- Нет, конечно.

- Почему?

Крякнув, Антон отвел глаза в сторону.

- Видишь ли, если бы я сказал, что ты будешь, она сразу бы выдумала какую-нибудь отговорку. А так оставался еще шанс... - голос Антона звучал вяло и безжизненно.

- Все ясно, - пробурчал Геннадий. - Я так и понял. Наверное, самый последний из всего класса, но понял.

- Может, она просто припозднилась? - уклончиво предположил Антон. - Все-таки дети, работа...

- Ох, люблю я тебя, Антоха, - Геннадий за шею притянул приятеля к себе, лбом ткнулся в лоб. - Всегда был и есть самый деликатный из всех наших оболтусов. Потому, верно, и выбился в большие люди.

- Какие там большие! Про таких говорят: больше мошки, меньше мушки... - Антон осторожно стиснул кисть Геннадия. - Удирай, крокодил! Удирай вместе со своим Чебурашкой. Как друга прошу!

- Пошел к черту! - Геннадий хлопнул его по заду. - Начинай лучше праздник. А то видишь, народ совсем приуныл.

***

Хмельное облако мало-помалу окутывало гостей. Теперь их заметно прибавилось, однако Горская так и не объявилась. Две или три пары постоянно танцевали, большинство напропалую молотило языками. Речевой аппарат - отдушина человечества, своего рода предохранительный клапан. На всех посиделках он непременно срабатывает, выпуская из собеседников не высказанное вовремя и по адресу.

Геннадий, судя по искрящимся глазам, опять что-то задумывал. Морис косился на него с беспокойством, но мешать не пытался. Он сидел рядом с Вениамином, который пытался споить бывшего кинолога и таким образом выпытать правду об однокласснике.

- Значит, драка, говоришь, случайная? Хорошо, допустим... - он с мрачностью наполнял Морису рюмку, не забывал и себя. - Ну что? За светлое будущее?

- За него, - Морис послушно пил. Алкоголь царственно разливался по организму, но странное дело! - совершенно не действовал на мозг. Возможно, продолжала работать давняя установка Геннадия, а может, Морис всерьез понимал двойственность сложившейся ситуации, боясь сказать не то и не так. Зона запрета занимала все видимое пространство. Он не хотел предавать Геннадия, но и не хотел обижать Вениамина, тем более, что последний ему нравился все больше. И впервые, вероятно, алкоголь не разжигал в нем жадности. Морис чувствовал, что может остановиться в любой момент.

Закусив, Вениамин по-хозяйски опирался локтем на стол. Тактика его была до удивления проста. Рюмка - вопрос, вопрос - рюмка. Подпуская тумана, Вениамин простодушно долбил в одно и то же место.

- Не понимаю я его, Морис. Знаю вроде как облупленного, а не понимаю. И этой его шалопайской беспечности побаиваюсь. Он ведь как ребенок - вляпается во что-нибудь и не заметит. Взгляни, он и сейчас что-то заливает. Сколько у него этих побасенок? И где, спрашивается, он их берет?

Морис, взглянув на Геннадия, с любопытством прислушался. Кажется, «командир» рассказывал про Тибет, про народную медицину, про таинственное племя знахарей, обитающих высоко в горах, во имя более полного познания человеческого естества прививающих себе самые страшные болезни.

- ..А что? Идея не лишена смысла! Только переболевший поймет другого больного, подскажет единственно верный путь излечения. Мы, собственно, особенно долго там не задерживались, но и того, что узнали, хватило с лихвой. Можете мне не верить, но эти уникумы лечат все. Если бы они вдруг задумали однажды спуститься вниз, началось бы форменное светопредставление. Похлеще филиппинского чуда...

- Отчего же они не спускаются? - слушательницы Геннадия изумленно распахивали глаза.

- Зачем же им спускаться? - Геннадий хмыкал. - Они и удрали туда от людей, от цивилизации. Век технократии для них - век дьявольский. Все, мол, болезни - от химии, от удобств и рафинированной пищи.

- А что, раньше, когда химии не было, люди разве не болели?

- Вот и я их об этом спросил. Сказали, что нет. Чума или холера - наказание, не болезнь. Такая вот хитрая философия. А всякие там дерматозы с ангинами и туберкулезами появились уже позднее - с достижениями цивилизации.

- Хотела бы я с ними побеседовать...

- В чем же дело, цветик? Записывайся к нам в экспедицию - и айда! По весне загрузимся скарбом, набросаем маршрут и полетим...

Над плечом Мориса вновь утробно вздохнул стоматолог.

- Не нравится мне эта его веселость! Ох, не нравится.

- Может, и хорошо, что он выдумывает? Пусть развеется.

- Не знаю, не знаю... Нервный он какой-то, замечаешь? - Вениамин кивнул на выставленные на стол бутылки. - И пьет очень уж энергично.

- Мы тоже пьем.

- Мы - это мы. С нами, слава Богу, все в порядке. А у Геннадия вечно что-нибудь с головой. Сначала делает, потом думает.

Не зная что сказать, Морис пожал плечами.

- В общем разговор, конечно, не об этом, - Вениамин поднес рюмку к губам, одним глотком ополовинил. - Только странная штука, Морис. Били вас обоих, а поломали его одного. Это раз. А во-вторых, ты говоришь, хотели раздеть, но ведь не раздели?

- Потому что не успели. Я ведь побежал за милицией, вот и испугались.

- Хорошо, допустим, - Вениамин снова потянулся к бутылке, как бы между прочим поинтересовался: - Что, кстати, думаешь насчет Клюевой? Сумеет его излечить?

Морис сконфузился. О подобном интиме он и вовсе был не готов говорить. Должно быть, и Вениамин сообразил, что сболтнул лишнее. Махнул огромной ладонью, словно перечеркивал вопрос, смущенно поморщился.

- Можно вас пригласить? - перед Морисом остановилась смуглокожая жена Антона. Она улыбалась, показывая сахарные зубки. Морис обомлел. И тут же пришло на ум, что это все неспроста, что хозяйку подослал Привольский - и в свою очередь она тоже засыплет его вопросами. Мелькнула и скучноватая мысль о том, что он значительно ниже Привольской. Послушно поднялся. Весьма просто разрешилась и проблема с ростом. Обняв его за плечи, хозяйка тут же сняла туфельки, аккуратно примостив на краешек ковра. Глаза их оказались на одном уровне, и Морис растроганно пробормотал:

- Вы... Вы так похожи на мою маму!

- Редкий комплимент! - хозяйка благодарно улыбнулась. - Никто и никогда не говорил мне подобного.

Боясь спугнуть мгновение неловким словом, Морис молчал. Не танцевал он, наверное, лет уже двадцать. Происходящее походило на маленькое чудо. И он, конечно, не видел, что Гена за его спиной пересел от женщин к Симе. Наушники лежали в стороне, одноклассники о чем-то шептались.

Глава 15

Вышло все более чем стремительно. Сначала Геннадий выманил Мориса в подъезд покурить, а через пару минут они уже тряслись в стареньком «Москвиче», уносясь в неизвестном направлении. Машина отчаянно громыхала жестяными внутренностями, грозила рассыпаться, но скорость тем не менее держала приличную.

- Вырвались! - за рулем похохатывал довольнехонький Сима. - Кстати, Морис, это мой драндулет. Прошу любить и жаловать. Построен на заре нашей шальной юности, так сказать, автоветеран.

На заднем сидении «автоветерана» покачивалась громоздкая аппаратура - усилитель, магнитофон, обшарпанная колонка.

- Задание номер один, - Геннадий подмигнул Морису. - Придерживай это хозяйство рукой, а то как пить дать побьем. И оденься.

Он переправил Морису куртку с шапочкой.

- Это что, мое?

- Ну да, прихватил, чтобы ты не замерз.

- Получается, мы сбежали?

- Не сбежали, а вырвались. Сима правильно сказал. Незачем отравлять людям праздник, - Геннадий достал из-под сидения бутылку, зубами сковырнул пробку. - И потом есть одно дельце.

- Космической важности! - поддакнул Сима. - Такого в Зарайске еще не видывали.

- И не увидят!..

Правила дорожного движения писаны были не для Симы. Время от времени он выкатывал на полосу встречного движения и прибавлял ходу. Впрочем, на таран он не шел, тотчас возвращался обратно, едва завидев далекие фары. Однако попутные машины рассматривались им как злостные конкуренты. Приникая к рулю, Сима становился похожим на всадника, пригибающегося к холке несущегося скакуна. Он лавировал и давил на педали до тех пор, пока измочаленный соперник не оставался позади.

- Вот это езда! - Геннадий прихлебывал из бутыли и время от времени поощрительно хлопал Симу по спине. Глаза его светились сумасшедшинкой.

Странно, но азарт спятивших однокашников поневоле передавался и Морису. Скорость - из той же категории, что и хмель. Высота, посвист ветра и близость женщины - все способно пьянить. Он озирал тесную кабину, все более проникаясь тем залихватским духом, коим насквозь были пропитаны эти два дикаря, этот видавший виды «Москвичок». Стены салона и потолок были оклеены пожелтевшими фотографиями, вырезками из журналов и газет. Отовсюду на пассажиров смотрели ироничные барды, вооруженные кольтами киноактеры, грудастые, попирающие длинными ногами песок девицы. Справа, на проволочном крючке, болтались черные шпионские очки, слева трясогузкой подпрыгивала и пританцовывала гуттаперчевая фигурка индонезийской островитянки. В этой старомодной, давным-давно отринувшей цивилизованную благопристойность машине не хватало только разудалого ритма там-тамов. Впрочем, его с успехом заменял металлический дребезг, который «Москвич» издавал, приветствуя каждую выщербину на дороге, каждый бугорок.

- Выходим на цель! - Сима с яростью крутанул руль. Совсем как в фильме пронзительно заверещали покрышки, машину занесло. В следующее мгновение «автоветеран» влетел в какой-то двор, срезая путь через детскую площадку, раздавил колесом чей-то позабытый мяч.

- К борьбе за ленинское дело будьте готовы! - рявкнул Геннадий,

- Всегда готовы! - взвизгнул Сима.

Машина остановилась.

В целом квартал еще бодрствовал. Окна или ярко светились, или тлели мерцающим телевизионным отсветом. Лишь менее трети чернели зашторной мглой. Сима, выскочив из машины, деловито засуетился с проводами, подключая аппаратуру к автомобильным аккумуляторам, костеря на чем свет какие-то разъемы.

- Так-то оно все испытано, сэры! Тут у меня преобразователь, а тут стабилизатор. Никуда не денется, заработает!..

- Что вы задумали? - Морис вылез наружу, зябко поеживаясь, натянул на себя куртку. Затевалось нечто странное, и он с беспокойством поглядывал на Геннадия. Привалившись к машине, «командир» стоял неподвижно, смотрел куда-то вверх, и в зубах его знакомо подрагивала спичка.

- Что мы задумали? Серенаду. Надеюсь, это слово ты тоже знаешь.

Только тут до Мориса дошло, что в этом дворике он уже бывал, когда разносил приглашение. Именно здесь проживала Горская.

***

Спустя несколько минут в тот же дворик более скромно, можно сказать, неприметно вкатили еще две машины. В первой сидело трое, во второй четверо.

- Здесь они! - водила кивнул вперед.

- Во, придурки! - Марик даже подпрыгнул на сидении. - Чего же они мчались от нас?

Каменноликий Петр подался вперед, вглядываясь в суету возле «Москвича».

- А они не от нас мчались, - глухо проронил он.

- Ага, - Марик озадаченно смолк.

Петр размышлял недолго. Собственно, на размышления времени и не отводилось. Он сам назвал срок, а Соломон такие вещи запоминал с фотографической точностью. Не объяснять же ему, что клиент свихнулся! Чего только стоила одна эта гонка! Тусклое освещение, гололед... По дороге они едва не сверзились в кювет. И все из-за того, что клиент решил малость покуролесить...

Петр втиснул руки в карманы, откинулся на обшитую плюшем спинку. Все должно было произойти на его глазах. Тоже, кстати, важнейшее условие собственного спокойствия. Потому что доклад подчиненных - это совсем иное. Пусть даже приведут тридцать три доказательства исполненного, все равно будут терзать ненужные сомнения, возникать вопросы. Ни того, ни другого он не желал.

- Выводи ребят, - велел он. - И пусть сразу захватят канистру.

- Значит, всех троих? - Марик сухо сглотнул. «Замазывали» его крепчайшим образом.

Петр кивнул.

- Потом надо будет усадить их в машину, открыть капот. Рядом оставьте парочку бутылок.

- Да, приготовили уже...

- Вот и славно. Вытряхивайся.

Марик суетным движением достал из кармана «Вальтер» с навинченным глушителем, передернул затвор.

Петр напряженно следил, как двое во главе с Мариком неспешно приближаются к «Москвичу». Четвертый шел в некотором отдалении. В руках он нес десятилитровую канистру. Петр огляделся. Все вроде тихо. Где-то далеко - огоньки сигарет. Компания шалопаев. Это чепуха. Какие из них свидетели! Важнее то, к какому заключению придут оперативники. Техническая неисправность, возгорание, алкогольное опьянение пассажиров - выбирай, не хочу! Ментам тоже лишняя морока ни к чему. С них галочки требуют, отчетность. Возгорелось, значит, возгорелось. Какие еще неясности?.. Выпили, закурили - вот оно и вспыхнуло.

Петр расстегнул пуговицы ворота. Каменного спокойствия не получалось - в собственную невозмутимость он только играл. Тревожное ожидание бередило пульс, азарт цедил в кровь жгучие дозы адреналина.

Случилось, однако, то, чего никто не предвидел и предвидеть никак не мог. Команда «охотников» находилась уже шагах в тридцати от «Москвича», когда взревела музыка. Не заиграла, а именно взревела. Все четверо от неожиданности присели, неуверенно попятились на исходные позиции. С таким же успехом их могли бы обстрелять из автоматического оружия. Заповедную тишину дворика - хрустальную, зыбкую, убеленную снегом - смело акустическим ударом. То, что громоздилось на крыше «Москвича», оказалось колонкой, и эта самая колонка сейчас долбила разношенными динамиками, выдавая что-то хрипатое, англоязычное - из прошлых лет.

- Сукины дети! - Петр выдернул руки из карманов, стиснул в кулаки. А через мгновение в машину запрыгнул перепуганный Марик.

- Они что, охренели? - лицо Петра было перекошено. Марик сжался. Ему подумалось, что сейчас его разорвут в клочья, вышвырнут на снег и растопчут.

Музыка продолжала греметь. В окнах замаячили головы любопытствующих и разбуженных. Петр с сипением выдохнул воздух. Скользкая это штучка - самообладание! Где и в каких порциях оно, интересно, отпускается?.. Сумрачным взглядом он вперился в пустоту перед собой.

- Уезжаем? - руки Марика нервно подрагивали.

Босс угрюмо кивнул, нехотя разлепил губы:

- Есть еще вариантик. Попросим, сам приползет... - на помощника он не глядел. - А пока возвращаемся!

Спросить «куда», водила не решился. Моргнув огнями сопровождающей машине, под гром затопившей дворик музыки, стал торопливо разворачиваться.

***

Рокотал ударник, стены домов резонировали, отражая гремучие аккорды. Пел англичанин Крис Норман. Хрипел и плакался жителям, которых никогда не видел. Последние же потихоньку просыпались, отрываясь от нагретых постелей и экранов телевизора, подтягиваясь к окнам. Пока на балконы еще не выходили - ждали первых смельчаков, первых крикунов. А уж тогда готовились подхватить и поддержать, может быть, швырнуть вслед крикам чем-нибудь поувесистее. Так или иначе грядущей грозой попахивало столь явно, что Морис поневоле втянул голову. Не надо было быть пророком, чтобы предсказать их ближайшее будущее. Впрочем, Морис испытывал серьезное сомнение - удастся ли обитателям кирпичных строений перекричать электронного Симкиного агрессора. Но это значило только то, что на возмутителей спокойствия пойдут в рукопашную.

- Выглядывает, Ген! Ей бо! - выглядывает!..

В окнах, на которые они пялились, и впрямь мелькнула чья-то тень. Но никто не вышел. Должно быть, их рассматривали из-за штор, украдкой.

Песня завершилась. Пауза, последовавшая за ней, показалась оглушающей. Жильцы допустили явный просчет. Недоумений и возгласов Морис не услышал. Возможно, люди решили, что на этом - все, что «придурки» из машины наконец-то одумались и приглушили свою шарманку. Свой шанс «подать реплику» и быть услышанными они упустили. Новая мелодия взрывом устремилась к небу, разрушив зыбкие надежды. Сну объявлялся беспощадный бойкот, и снова надрывался хрипатый Крис Норман, бацал ударник, звенели забытого тембра гитары:

Приблизившись к Морису вплотную, Симка предупреждающе выкрикнул:

- Еще несколько минут, и аллес! Пойдут с дубинами, - лицо его сияло. - С вилами и топорами!

- Зачем же ждать? - пискнул Морис, но голоса их мало что значили, все зависело от Геннадия. В позе полководца, следящего за разворачивающимися событиями, последний по-прежнему стоял возле «Москвича» и не спускал глаз с далеких окон.

- Долой ханжей и обывателей! - Сима слепил снежок и запустил им в темноту. Похоже, он впал в буйство. - Работников морга - к ответу!

- Ген, - позвал Морис. - Не выйдет она. Смотри, сколько глаз. Кто тут выйдет!

- Знаю, что не выйдет, - как ни странно, Геннадий услышал его. - Но пусть взглянет хоть раз. Пусть запомнит.

А Симка, швырнув неведомо куда очередной снежок, вновь подскочил к Морису.

- Загадка природы! - он, конечно же, кричал. - У меня было две мамы, а я все равно получился мужчиной! Каково, а? Я не понимал этого все свое детство! Две мамы, подумать только! У всех одна, а у меня целых две!

Не слушая его, Морис беспокойно озирался. И все равно желтобокий милицейский «УАЗ» первым заметил Симка.

- Атас, Генек! Жандармы!.. - он скакнул к «Москвичу».

Музыка поперхнулась. Громоздкая колонка полетела на заднее сиденье вместе с проводами. Морис тотчас втиснулся следом, обхватил ее руками, как расшалившегося ребенка. Свою задачу он помнил. Двигатель завелся с полоборота. Геннадий, пригнувшись, уселся рядом с Симой, и «Москвич» рванулся вперед. Вылетев со двора, они заложили крутой вираж, и Мориса прижало ребрами к аппаратуре. Стиснув зубы, он промолчал. Подумал о Геннадии. Тому, наверняка, приходилось хуже.

- Ништяк! Сейчас оторвемся, - Симка то и дело оглядывался. Руль в его руках подрагивал.

- По прямой не уйдем, давай - во дворы, - Геннадий сидел с закрытыми глазами, крепко держась за пластмассовую рукоять у самого потолка.

- Уйдем! - кровь Симкина продолжала бурлить. - Хоть по прямой, хоть по кривой...

Газик, между тем, не отставал. Дважды сипло гаркнул мегафон, но всякий раз «Москвич» совершал щеголеватые пируэты. Голос милиции тут же стихал, видимо, оперативников основательно потряхивало.

- Сейчас, айн момент!.. - Сима на глаз оценил дистанцию. Поворот налево под арку сам по себе не был опасен, но тут же темнел металл ограждающих столбов.

- Опля! - бортом шоркнув по одному из столбиков, машина кое-как вписалась в тесные каменные своды.

- А теперь глянем, как выйдет у них! - Симка тут же вывернул куда-то влево, погасил фары и огни. Скорость значительно упала, но иначе и быть не могло. Ехали вслепую, по дворам, обильно забитым гаражами, детскими, похожими одна на другую, площадками. Справа и слева попадались бесхозные груды кирпича и бетонных плит. Всклоченная арматура топорщилась щупальцами медуз, выцеливая зазевавшуюся добычу. Но Сима не зевал, бдительно глядя вперед. Минут через пять стало ясно, что они оторвались.

***

Для наработки алиби решили заехать в придорожный Дом культуры и отдыха.

- ДК похоже на ЦК, - скаламбурил Сима, выбираясь из машины. Беззаботно изучил неровную борозду, вычерченную на одной из дверц «Москвича». - Ничего... Шрамы - они украшают.

- Это и есть ДК? - усомнился Морис.

- Он, кто же еще?

Внешне, однако, Дом культуры походил на старинный трехтрубный крейсер.

Геннадий снова впал в мрачное состояние. Хотя, вполне возможно, в таковом он пребывал в течение всего вечера. Там, в гостях у Антона Привольского, веселье деликатно изображалось, здесь «командир» мог позволить себе быть самим собой. Замерев на ступеньках дворца, он задрал голову. Небо магнитом притягивало его взор. И Симе, и Морису, знающим об этом странном отношении «командира» к космосу, ничего другого не оставалось, как терпеливо перетаптываться и ждать. За компанию Сима тоже посмотрел вверх.

- Небо - это звезды, - строптиво заявил он. - А если их нет, то какое же это небо?

- Что ты понимаешь? - Геннадий стоял, чуть покачиваясь, высоченный и непонятный, отец возле сыновей недомерков. - Небо - это бледное, вечно опущенное вниз лицо. Лицо старшего брата...

«Недомерки-сыновья» промолчали. Очень уж театрально прозвучало сказанное. С толикой смущения переглянулись.

- Небо - оно, конечно... - Сима крякнул. Острые его плечики упрямо передернулись. - Только ведь пусто! Хоть бы какая-нибудь лунешка выскочила!

И словно скрадывая свою бунтарскую ворчливость, он воробьем заскакал по ступеням - вверх-вниз, вверх-вниз. Мол, хочу и скачу, хочу и ворчу, но все это, разумеется, не серьезно, а как бы между прочим... Морис мутно уставился на окна ДК. Там угадывался некий праздничный шум: смех, музыка, голоса. Морис зябко поежился. Тягостные и несвязные мысли напоминали колонну улиток. Куда ползут? Зачем?..

За спиной шмякнулся в снег Сима. Попалась ступенька из скользких, покрытая коварной наледью.

- Дробь в лоб этим дворникам!

Морис даже не нашел нужным оборачиваться. Хмель теплой влагой омывал мозг, взывая к неподвижности, ко сну. Подумалось вдруг, что после завершившейся гонки, как после славного стресса, можно вполне задремать стоя...

- Поверите ли, больше всего на свете хотел бы сейчас стать облаком, - Геннадий вздохнул. - Большим и спокойным, с философским равнодушием парящим над городом.

- Какие же сейчас облака? Темно же!

- Это здесь темно, а там... Там темно не бывает, - словно пробуждаясь, Геннадий качнул головой, мельком взглянул на отряхивающегося Симу. Зашагав по ступенькам, скомандовал:

- В атаку, орлы!

***

Происходящее в ДК доходило до Мориса уже с трудом. Сонное оцепенение не оставляло ни на минуту, превратив в слаботелого лунатика. Цепляясь глазами за друзей, он старался с должной скоростью перебирать ногами и не отставать. На большее его не хватало. Не то чтобы он устал или был пьян, сказывалось иное. В такое же оцепенение впадают студенты-троечники на нудноватых лекциях. Кое-как еще ведется конспект, но мысль давно уже не следит за излагаемым материалом. С Мориса было довольно сегодняшних приключений. Впечатления тоже хороши в меру. Ему отчаянно хотелось спать.

Сначала они забрели в небольшой зал, где проходило что-то вроде небольшой свадебки. Так, во всяком случае, почудилось Морису. Хотя вполне возможно, это был вечер встреч, потому что и Симу, и Геннадия приняли вполне радушно. Мориса, кажется, не заметили вовсе. Так, не раздеваясь, он и присел за один из столиков. Гулянка приближалась к своей кульминационной отметке. Об этом свидетельствовало количество совершаемых нелепостей. Кто-то пел дурным голосом - не в лад застолью и в диссонанс оркестру, кто-то рассказал, как на спор осилил бутылку пива, стоя на голове. Рассказчику не верили, и он порывался доказать, что подобная процедура для натур стойких, умудренных и мужественных в принципе вполне переносима. Вместе со всеми Морис поплелся смотреть, что же выйдет у хвастуна. С прибаутками испытуемого поставили на голову, на всякий случай прислонили ногами к стене. Завитая хохотушка, смахивающая на вертлявую болонку, приставила к губам героя горлышко «Жигулевского». Увы, «герой» сумел сделать один-единственный глоток, после чего пиво тусклыми струйками брызнуло у него из носа, и экспериментатор сверзился на незадачливую ассистентку. Подняв упавших, народ многоруко принялся охлопывать того и другого. Хнычущей блондинке отряхивали платишко - в основном почему-то на пышной груди, проигравшему спорщику помогали откашляться, попутно поучая: «Не спорь, дескать, с народом, дурила! Народ - он всегда прав. А уж по части алкогольной философии утрет нос любому гению-индивиду...» В числе прочих похлопал по спине и Морис. Он ничего не говорил, только хлопал и наблюдал, как, багровея лицом, любитель пива кашляет и кашляет. Морису не было жаль кашлюна, ему было жаль пива. Под ногами чавкало, бутыль звонко перекатывалась, колотя по ногам толпящихся.

А потом пошли танцы. С гыканьем дергалась молодежь, и тут же рядом, старомодно оттопырив зады, вальсировало седовласое поколение. Морис дергался с молодежью, вальсировать он не умел. У той же стены, где до этого проводили эксперимент со стоянием на голове, теперь уже дрались какие-то суровые парни. Четверо мутузили одного и одновременно отбивались от подружки избиваемого, которая сигала им на спины, длинными крашенными ногтями норовя выцарапать вражьи глаза. При этом она истошно ругалась, и от этого самого визга изо всех сил отворачивал голову пузатый дружинник. Как-то не догадался он снять эту чертову повязку вовремя, и теперь приходилось изображать рассеянность, глуховатость и близорукость. Бочком-бочком он торопливо удалялся в противоположный конец зала. Но не только дружинниками славен народ. Среди дерущихся произошло внезапное замешательство, и Морис заметил, что там мелькают головы Геннадия и Симы. Последний мячиком бросался под ноги парням, Геннадий же прибегал к силе своего пушечного удара. Стало шумнее, подобно водовороту драка засасывала новых и новых участников. Морис ринулся на выручку друзьям. Но кто и с кем дрался, он так и не понял. Понял только то, что силы неравны, что Геннадий с Симой оказались в меньшинстве. И пришлось бегом перемещаться по коридорам ДК, что становилось в общем-то делом привычным. «Ты убегаешь, а я догоняю...» Морис покорно трусил вслед за друзьями. По лопаткам и затылку молотил чей-то озлобленный кулак. Скорее всего - женский, потому что было, конечно, больно, но все-таки не смертельно...

В зале номер два не пили и не ели. Здесь исключительно танцевали. Танцевали с ленцой, никого не приглашая. Три четверти молодежи предпочитало просто ошиваться вдоль стен или дремать на стульях. Разгоряченный Сима тут же принялся посмеиваться над сидящими, выделывая ногами твистовские кренделя, на собственном примере показывая, как надо вести себя на танцплощадке.

- Мы в свое время ногами работали! - подзуживал он. - Ногами!.. И рэп ваш долбаный в гробу видели. Чего сидим, в натуре? Аршинов наглотались?

Геннадий, которому не понравилась исполняемая с эстрады музыка, чуть оглядевшись, рявкнул, подавая команду, чтобы все смолкли и чтоб послушали, что он им сейчас скажет. Опешив, музыканты сбились с ритма, на них стали оглядываться. Симка поначалу выскочил вперед с задиристым выкриком, но на него замахнулись, и, метнувшись назад, он успел лишь заполошно взвизгнуть:

- Атас, Генек! Их много!

Накаченный паренек в майке-ковбойке цапнул его за ворот, бацнул по загривку. Вперед шагнул Геннадий, в воздухе мелькнул его кулак. Качок распахнул в изумлении кровоточащий рот и грузно хлопнулся об пол. Пространство всколыхнули заполошные крики и ругательства.

Невообразимым образом им удалось вырваться на улицу. Основная масса преследователей махнула на скандалистов рукой. Под свет фонарей и сыплющийся снег выбежала лишь горстка самых распаленных. Тактика Симы немедленно изменилась. Выкатив грудку колесом, он шагнул назад.

- Тут-то мы вас всех и положим! Чего встали?.. Эй, вы трое, а ну, оба сюда!

Атакующие притормозили. Для самооправдания поплевав себе под ноги и тем самым выразив глубочайшее презрение, повернули обратно.

- Оглоеды! - Сима швырнул в них снежком, но не добросил. - Шапку жалко, - он стал отряхиваться. - Оставил где-то там. А в общем - фиг! У меня этих шапок дома!..

Морис машинально поднял руку. Его вязанка была на месте. А еще он попытался припомнить, для какой такой надобности они заходили в этот ДК. Кое-как вспомнил. Алиби! Ну да, они заезжали сюда именно за этим.

Глава 16

Опьянение «командира» протекало крайне неровно. Из мрачности его кидало в громогласное веселье, а потом он вдруг начинал злиться, понося весь свет и женщин в частности. Регулятор его настроения явно вышел из строя. Проходило энное время, и Геннадий вновь принимался хохотать, с пафосом изрекая форменную отсебятину, не стесняясь добавлять, что сказано это было в таком-то веке и непременно каким-нибудь Эмпедоклом. Полузабытых имен он помнил великое множество, и поймать его на чем-либо было не так-то просто. Да они и не пытались ловить. Были иные задачи и хлопоты. Сначала кончилась водка, затем бензин. «Москвич» оставили на какой-то захудалой улочке, даже не потрудившись ознакомиться с названием таковой. Сима был щедр.

- У меня этих машин!.. - он презрительно кривил губы. Глаза его вглядывались в окружающую мглу. Прежде других он замечал невидимые слаломные вешки. Всецело доверяя прозорливому собрату, Геннадий с Морисом послушно повторяли Симкины синусоиды. Впрочем, Геннадий то и дело толкал бывшего кинолога в бок, кивая на идущего впереди сусанинского потомка, приглашая повеселиться. Морис хмыкал, но не столько над Симой, сколько над самим Геннадием, вышагивающим след в след за петляющим другом детства. В одном из проулков они рассмотрели припозднившуюся девичью компанию. Сима по-петушиному выкатил тощенькую грудку, пронзительно заблажил:

- Гадом буду, но пасаран! Гена, гля-кось! Фемины!..

На всякий случай Геннадий сцапал его за воротник. Одарив забияку обидным смехом и запахом ядреного «Эл-Эма», «фемины» продефилировали мимо. Троица подвыпивших их ничуть не испугала. Они и сами непрочь были кого-нибудь пугнуть. Притихший Сима шумно высморкался на снег, по-собачьи припорошил сверху.

- Лахудры! - процедил он, и Геннадий вполне педагогично наградил его подзатыльником. Сима не обиделся. Очень скоро его потеряли. Так же, как перед этим потеряли автомобиль. Может быть, синусоиды ведущего и ведомых на какой-то миг разошлись, проникнув в русла разных улиц, и городской лабиринт торжествующе потер незримые ладони. Покричав некоторое время и потоптавшись на месте, Геннадий с Морисом двинулись дальше. Приключения продолжались. Мир был тих и непривычен, порою почти волшебен, подобно пейзажам, являющимся глазам ныряющих аквалангистов. Мешанина тополиных ветвей лишний раз подтверждала: простоты и однозначности нет, все сплетено и перепутано до крайности. Обнадеживал лишь свет фонарей. На примере неподвижных теней он демонстрировал, от чего следует отталкиваться в этом мире, давал подсказку о начале координат, о шкалах запретного минуса.

Должно быть, под впечатлением нахлынувшего Морис заговорил. Странно, но в нем проснулся проповедник. Он стал вдруг пенять Геннадию, упрекая в ожесточенности, эгоизме и себялюбии. Одновременно признавался в собственных чувствах, уверял, что именно поэтому имеет право ругать. Попенял за опасные враки, за обманываемых друзей. Ему казалось, что говорит он хорошо и убедительно, что Геннадий непременно оценит его порыв, но, увы, критика не прошла. Легко и просто «командир» разрушил все его блестящие умопостроения.

- Что ты там бормочешь? - он приложил ладонь ко лбу Мориса. - Загрипповал, что ли?

И разом они поменялись местами. Теперь говорил уже Геннадий, Морис только слушал.

- Почему, думаешь, люди не летают? Казалось бы такая малость - взять и взмыть над землей! Гравитация, ядерное притяжение - все вроде бы чепуха, а вот - шиш! Не умеем! И правильно, что не умеем! Потому что есть у НЕГО уже звезды и звездочки - немые и великолепные, как Чаплиновское кино. И люди там наверху ЕМУ не нужны, ферштейн? Потому как знает, пусти нас ввысь - такого накурочим и натворим!.. Нет, Морис! Все продумано! Тщательнейшим образом!..

Теперь они шагали уже почему-то по шпалам, и мимо шмыгали громыхающие на стыках поезда. Перекрикивая стук колес, Геннадий продолжал кричать:

- А видел ли ты ад, Морис? Пусть даже во сне? Нет?.. А вот я видел. И скажу тебе, впечатление производит! На первый взгляд - подземелье как подземелье, но людишек - пропасть! Сидят, понимаешь, на корточках кто где и тужатся. У каждого, заметь, индивидуальное очко. Недели идут, месяцы, а они не сходят с места. Лезет из них и лезет. Все сделанное за жизнь, все сожранное... А пока, значит, не облегчишься до первого младенческого часа, так и будешь там корячиться. Поверишь ли, я после потом холодным покрывался. И отчего-то сразу скумекал, что так оно и есть на самом деле. Потому что, прости меня, но все мы, по большому счету, говно, и кроме говна ничего делать не умеем. А если и делаем иногда, так снизу и сверху все теми же кучами заваливаем. Вот и аукается нам на том свете...

Расстояние между шпалами никак не совпадало с шириной Морисовского шага. Он приноравливался и так и эдак, но все равно спотыкался, и только мощная ладонь Геннадия удерживала его от бесславного падения.

- Любовь, Морис, - короста. Отдирай ее, не отдирай - нарастет новая. И никакое тут «клин-клином» не поможет. Потому что постоянно сравниваешь и оглядываешься, что само по себе уже несерьезно. Когда жахнет по-настоящему, уже не рассуждаешь. Не до того. Так что любовь, наверное, вроде гири, которую вырываешь и не удерживаешь.

И снова без всякого перехода Геннадий перескакивал на иную тему.

- Помню, в детстве мечтал о сильном друге. Чтобы с мускулами, кулаками... Мне даже снился этот самый друг. А вот когда нашел такого, он тут же меня и продал. Буднично, без всяких там психологических выкрутасов. Помню, даже поинтересовался, мол, стоит ли?.. То есть, значит, в смысле - разбегаться. Именно в тот момент я окончательно и решил, что стоит.

- А потом? - не утерпел Морис.

- Потом? А потом я эту мечту закопал поглубже и сам стал сильным. Так-то...

Словно избавившись в разговоре от переполнявшей его хмари, Геннадий враз воспрял духом. Они продолжали канделять по железнодорожным путям, но это был уже иной шаг - более упругий и целенаправленный.

Очень скоро, покрутившись на месте, Геннадий выдал нужное направление. Сработал, должно быть, внутренний компас. Сработал, надо сказать, неплохо. Уже через полчаса они добрались до знакомого квартала.

Головы кружило, ноги гудели, но по лестнице поднимались бодро, с нарочитой бравадой последнего рывка. Удар ожидал их в конце. Дверь в квартиру Клюевой оказалась взломанной, комнаты встретили их пугающей пустотой.

***

Ужасно, но Морис уснул. Мысль-старушка в пенсне, спасительно бубнящая о том, что все это какое-то недоразумение, что, возможно, они попали даже не в ту квартиру, явилась из неведомых сонных далей, взяла маленького Мориса за руку и увела с собой. Проснулся он от звонка и совсем уж окончательно - от злого крика.

Геннадий ерзал у стола и, тиская в пальцах трубку, выплевывал в мембрану ругательство за ругательством. На том конце провода, видимо, слушали недолго. Бросив трубку, Геннадий рывком поднялся, приблизившись к окну, прижался лицом к стеклу.

- Что-то случилось? - Морис протер глаза. До него все же дошло, что последнюю страшную страницу судьба, столь долго грозившая им пальцем, наконец-то перевернула. Лучше было бы заснуть вновь, но мешала черная неподвижная фигура друга.

- Они взяли Клюеву. Вместе с парнем.

- Веронику? Но зачем?!

Геннадий медленно обернулся, и Морис рассмотрел то, что менее всего рассчитывал увидеть. «Командир» улыбался! В глазах его светилась холодная ярость, губы кривились и подрагивали. Морис вспомнил, что примерно также улыбался на его родном аэровокзале Беня-дурачок.

- Им нужен я, - пояснил Геннадий. - Тогда Клюеву обещают выпустить. Такой вот симпатичный обмен.

- И что?

- Они меня получат.

***

Морис торчал в ванной, время от времени макая голову под холодную струю. До него долетали обрывки телефонных разговоров, напористые интонации, в которых угадывался прежний неунывающий «командир», черноволосый пассажир транзитного рейса, соблаговоливший снизойти до забавного нищего.

- ..Антоша, достань мне этот телефон, умоляю!.. Нет, я в своем уме. В своем, я сказал!.. И сегодня же я исчезну из города. Клянусь!.. Нет, помощи не надо. Только телефон этого ублюдка...

Морис тер виски. С телефоном было мутно и неясно. Какой такой телефон?... Первый звонок был от похитителей, от людей Петра. Потом Геннадий попытался дозвониться до Симы. Увы, тот все еще где-то колобродил. Далее пошли беседы с разбуженным Антоном. И кому-то тот по просьбе Геннадия теперь звонил, что-то пытался разузнать. И еще Мориса напугала та странная фраза, которую обронил Геннадий, возвращаясь от стола. «Вот, стало быть, и лекарство. От всего разом...» Фраза и дергающаяся улыбка вполне соответствовали друг другу. И Морис вновь вспомнил о Бене-дурачке. Уж не сошел ли Геннадий с ума? Впрочем, Морис тут же и успокоил себя. Ниже дна - дна нет. Сумасшедшие с ума не сходят.

Телефонную беседу с Вениамином Морис пропустил мимо ушей. Геннадий говорил приглушенно, чуть ли не шептал. Должно быть, секретничал, и Морис не стал напрягать слух. Холод воды дворницкой метлой разгонял хмель, но и он же безжалостно оголил нервы. Ничего не попишешь, бесследно такие пьянки не проходят. А форму он, видимо, успел потерять. Для вящей тренированности - к алкоголю, как и ко всякому спортивному снаряду, надо прикладываться ежедневно... Не очень помогали и таблетки. Вращая головой, Морис подставлял под струю то правый, то левый висок, и боль колючим ежом переползала из одного места в другое. В конце концов ему удалось загнать ее куда-то в затылок, и там она чуточку притихла, поубавив длину ядовитых игл. Морис со вздохом обтерся полотенцем и вернулся в комнату. Снова отзвонил Антоша, и теперь Геннадий рычал на какого-то Соломона:

-..Ты возвращаешь их, ферштейн? А я приду к тебе. Сам приду!.. К чертям твоего Петра! Его сопляков я бил и буду бить. Я хочу взглянуть на тебя, Соломон... Вот именно!.. И если ты мужик, то поверишь мне на слово...

Глаза Геннадия скользнули по вошедшему Морису, но не увидели его.

- ..Да, я знаю. Потому и говорю: Петр возвращает их и отчаливает. Уже до утра я буду у тебя... Да! Никакой милиции, никаких прокуроров, все решаем приватным образом, тет-а-тет. Или вибрируешь?.. Мне про тебя говорили другое. Не думал, что вся твоя кодла облажается перед одним-единственным мужичком...

Некоторое время он молчал и слушал. Глухо, почти спокойно ответил:

- Возможно, ты прав. Я не мужичок, я - мужчина. Надеюсь, что ты тоже не пацан.

Неторопливо, даже с некоторой торжественностью трубка опустилась на клавиши.

- Это в дачном поселке. Парковая, двенадцать... - он поднял на Мориса взгляд. - Они будут ждать меня там.

***

Клюеву с Валериком привезли около четырех часов утра. Валерик преспокойно спал, Вера же, увидев Геннадия, прикрылась руками.

- Не надо! Не смотри на меня!..

Геннадий шагнул к ней, рывком отнял от лица руки. Следы побоев разъярили бы его, но это оказалась всего-навсего царапина. Анонимность царапин гарантирована, и все же Геннадий не удержался - прижал Веру к себе, поцеловал в краешек багровой ссадины. Эту рану, как и все прочее, нанес ей он.

- Они больше не покажутся, обещаю! - он заторопился. - Я тут оставил кое-какие деньги. Совсем немного... Завтра обязательно позвони Антоше. Обещаешь? Он поможет с дверью и с остальным...

Геннадий ни словом не упомянул про свой отъезд. Напоив Клюеву валерьянкой, уложил в постель. Не глядя на Мориса, спешно принялся собираться. Переодевшись, выложил на стол ключи с брелком, подумав, что-то написал на клочке бумаги, подсунул под ключи.

- Отдаст деду, а заодно все объяснит... - он рассеянно охлопал себя по карманам, решительно направился к выходу.

- А я? - Морис бросился следом, поймал за рукав. - А как же я, командир?

- Сегодня переночуешь здесь, приглядишь за ними. Ну а завтра отправишься к Вениамину. Я с ним обо всем договорился, он тебе поможет.

- Ты договорился с ним, но не со мной!

Геннадий склонил голову набок, изумленно взглянул на рассерженного компаньона. Хотел было что-то сказать, но сдержался. Некоторые вещи объяснений не требуют, и, смущенно протянув руку, Геннадий снял с груди Мориса несуществующую пылинку.

- Вон оно, значит, что? Хмм.. Вынужден предупредить, там будет жарко. Очень и очень жарко.

- Авось не сгорим!

Геннадий обнял его за плечи.

- Ты удивил меня, Морис. Крайне удивил!..

Морис просиял. Разумеется, он догадывался о том, куда они отправляются и зачем. И все-таки не жалел о сказанном. Геннадий уверил Антона, что исчезнет из города, но он не давал слова. Слово он успел дать тому другому, носящему библейское имя.

Глава 17

До воинской части они добрались, сменив несколько попуток. Хвоста не обнаружили. Геннадий двигался уверенно, по сторонам не оглядывался. Немного не дойдя до украшенных красными звездами ворот, сошли на куцую тропочку, протиснувшись меж рядами колючей проволоки, зашагали вдоль каменного забора. Светало по-зимнему робко. Внезапно Геннадий остановился. Зазевавшийся Морис налетел на него, испуганно ойкнул.

- Без паники, кинолог! Мы у цели, - Геннадий дышал с присвистом. Вероятно, он дышал так на протяжении всего вечера и всей ночи, но почему-то Морис заметил это только теперь.

- Пожалуй, пришла пора кое-что тебе узнать. Очень уж, понимаешь, невежливо терзать компаньона загадками. Тем более, что свое «да» ты уже сказал. Или, может, передумал? Ты говори, я не обижусь.

- Нет.

- Вот и спасибочки. Одному мне и впрямь пришлось бы туго, - Геннадий покосился на бетонный забор. - Ты слышал, что я сказал Соломону?

- Это тот, с которым ты говорил по телефону? Приятель Петра?

- Поднимай выше, - Геннадий передернул плечом и тут же поморщился. Ребра не слишком приветствовали подобные движения.

- Он не приятель, он... Словом, главный шакал города. Заметь, моего города! А свой город я ни с кем не делю. Это жадность, согласен, но такой уж я человек. Кроме того, я дал этому ублюдку слово, что заеду к нему в гости.

- Он что, военный?

- По счастью, нет.

- Тогда зачем мы здесь?

- Затем, что мне необходим меч - сто голов с плеч. Да и не дело к такому обормоту чапать на своих двоих. Нужен транспорт, средство передвижения, ферштейн?

Морис честно помотал головой. Он в самом деле ничего не понимал.

- Тогда слушай сюда, кинолог, и не говори потом, что не слышал, - Геннадий вздохнул. - Я собираюсь заехать к Соломону на танке. Забавно, да? Почти анекдот, а для многих, наверное, фрагмент из сновидения. Так вот, этот сон я собираюсь претворить в жизнь. Полеты - они и на яву, знаешь ли, хороши.

- Но танк! Как это? - немо распахивая рот, Морис лишился дара речи. Все, что он хотел сказать, было написано у него на лице: и что танк - это, елки зеленые, не игрушка, и что на вышках, должно быть, зрят в оба вооруженные до зубов охранники, и прочее-прочее... Вымолвить ему, однако, удалось лишь очевидную нелепицу:

- Мы даже не сумеем завести его!

- Вот тут ты ошибаешься! - Геннадий улыбнулся. - Я люблю приврать, верно, почему бы и нет, если людям приятно, но иногда я все же говорю правду. Если припомнишь, я рассказывал про танковую часть, в которой имел счастье служить. Так вот, это исторический факт. За этим самым забором я провел около года. Точь в точь, как в тюрьме, в которой я, кстати, тоже имел несчастье однажды побывать, но речь не об этом. Я не рецидивист, и покончим с моим криминальным прошлым. Поговорим о криминальном будущем. Слушай внимательно!.. Мы проникнем на территорию части и возьмем в прокат одного из здешних бронтозавров. На денек. С такими ребрами мне придется трудновато. Поэтому, собственно, я и не отказался от твоей помощи. Ты будешь очень кстати и подстрахуешь на случай непредвиденных обстоятельств.

- Но как мы проникнем туда? - Морис сумел справиться с собой, и все же где-то в области солнечного сплетения часть его естества по-заячьи дрожала.

- Как проникнем? Вопрос элементарной арифметики! - Геннадий насмешливо взмахнул рукой, приглашая Мориса следовать за собой. - Еще с десяток шагов, и вы, сеньор, разглядите прогнившие доски. Сменяются маршалы и президенты, теряют голоса поп-звезды, но деревянные заборы остаются! Как остаются различного рода лазы и подкопы, черные ходы и складные лестницы.

Морис послушно прошел вперед. Серая стена бетона прерывалась, далее шли доски.

- Все равно высоко, - пробормотал он. - И проволока.

- Высоко, но лезть нам не придется.

- Это как?

- А так. Солдаты - они ведь тоже люди-человеки. Как не сходить, не проветриться под вольное небушко? В особенности когда до городской воли всего-то десять-пятнадцать минут хода! Поэтому начальство и лепит деревянные заборы. Крайне мудрая мера! Огородить все бетоном - поломают и бетон. Дерево же - материал мягкий, пластичный, легко восстанавливаемый, - Геннадий заговорщицки склонился над его ухом. - Я не вещун, но кое-что предсказать способен. Отсчитай шестую по счету доску и нажми на нее плечом.

Морис подчинился, но... Ничего не вышло. Означенная доска стояла намертво и усилиям не поддавалась.

- Обидно! - поочередно толкаясь в дерево ладонью, Геннадий двинулся вдоль забора.

- Ага! Девятая!.. Что ж, и вещуны иногда ошибаются, - он отвел доску в сторону, заглянул внутрь. Вынырнув обратно, добавил: - Девятая так девятая, тем отраднее за армию. Стало быть, и здесь некоторые реформы-перемены вполне возможны.

Пролазить в щель он, однако, не торопился. Притянув Мориса к себе, проговорил уже без всякого шутовства:

- Хотел бы тебя утешить, но не сумею. Знай наперед: будут стрелять и не только в воздух. Правда, надеюсь, к тому времени мы уже будем под прикрытием брони, но кто его знает... Возьмем самый лучший танк - командирский. На таких положено оставлять боекомплект. Повезет, будет и горючка, но не стоит загадывать. Скажу одно: слушайся беспрекословно и не мешкай. Действую в основном я. В крайнем случае, а он практически исключен, дорогу назад ты знаешь. Вениамин тебя ждет.

Морис судорожно вздохнул, открыл и закрыл рот. Спасительной фразы отступника, что занозой колола язык, щекотала гортань, он все-таки не произнес. И слава Богу! Геннадий, похоже, ее и не ждал.

- Ну что, братец мой во Христе? Начнем? - «командир» нырнул головой в щель. Морис подумал, что аналогичным образом, должно быть, кладут провинившиеся головы в колодочное ущелье гильотины.

***

Их окликнули только раз - да и то как-то неуверенно. На этой неуверенности Геннадий немедленно и сыграл, рявкнув в темноту так, что идущий за ним Морис от испуга присел.

- Я тебе дам «кто там»! Покричишь мне, мать твою!.. Где майор Шелубейко? Он тут где-то шастал!..

Подобравшаяся и подтянувшаяся темнота дрожаще проблеяла, что майора Шелубейко она не видела.

- А капитан Зосимов?

Оказалось, что и бродяга Зосимов на ближайшем горизонте не мелькал. Геннадий с Морисом тронулись дальше. Короткий этот диалог настолько перепугал Мориса, что он, забыв о предупреждении, горячечно зашептал:

- Он что, не видел, что мы в штатском?

- Может, нет, а может, да. Нам это без разницы... - Геннадий поднял руку, заставив приятеля умолкнуть. - Ага! Вот они - мои голубчики!

- Кто?

- Не кто, а что. Я говорю об ангарах. Именно тут хранится все мало-мальски необходимое для террориста среднего класса. Домики, разумеется, на замке, но есть мастерские. Там хата, а в хатах по ночам квасят.

- Уже утро, - робко заметил Морис.

- Вот именно. Значит, уже приняли на грудь и спят, что максимально упрощает задачу, - Геннадий сменил направление. Впереди под тремя фонарями сверкал выметенный плац, и они предусмотрительно свернули на боковую темную аллейку, мимо шеренги щитов-плакатов. Справа вновь потянулись ряды проволоки. Раскачиваемые легким ветром на столбах поскрипывали забранные в решетчатый каркас лампы.

- Склад боеприпасов, - пояснил Геннадий. - Здесь часовые бдят по полной программе, так что тише!

До «хаты» добрались, к изумлению Мориса, благополучно. Армия доверчиво дремала, как дремало и все малочисленное население «хаты». У самой двери Геннадий, фыркнув, указал на выставленное ведро.

- Смотри-ка! Конспираторы хреновы!..

Мягко поднял заменяющую часового жестянку, осторожно отставил в сторону. Только после этого зашел в помещение. Судорожно вздохнув, Морис нырнул следом и тотчас ощутил запах техники, бензина, краски и масел.

- Тсс!.. - «командир» приложил палец к губам. Пространство было заполнено громоздкими станками, под высоким потолком угадывались контуры электроподъемника, возле стен поленницей лежали гусеничные траки, какие-то неведомые железяки.

- Слышишь?

Морис кивнул. Кто-то хрипло дышал, бормоча сквозь сон неясное. Геннадий неторопливо двигался, держа направление на дыхание спящего. Как выяснилось, оно долетало из полураскрытой двери небольшой комнатушки. Это и было той самой «хатой». Вслед за «командиром» Морис шагнул в комнату.

На никелированных койках лежало двое: один в галифе и простенькой солдатской гимнастерке, второй в прапорском одеянии, с аккуратно водруженной на грудь фуражкой. Геннадий растолкал рядового, предварительно напялив на голову фуражку прапора.

- Дрыхнешь?! - к носу опешившего и ничего не понимающего со сна солдата приблизился кулак. - Трое суток губы, если сейчас же не приведешь себя в порядок!

Там за дверью густо пахло солярой. Здесь технические ароматы меркли и отступали под напором винного перегара.

Солдатик защелкнул на животе пряжку, метнулся было к прапорщику, но Геннадий удержал его.

- Этого засранца не будить! Он свое получит. А ты, братец, у меня побегаешь отдельным порядком! По какому случаю пьем, рядовой?

- Празнаали, тарщ палканик!.. - солдатик тщетно пытался вытянуться по струнке, но «струнка» не получалась. Его шатало вправо и влево.

- Что праздновали? Случку мартовских котов?

- Динь ражэня... Виноват!..

- В карцере сгною! - шепотом пообещал Геннадий. Солдатик часто заморгал багровыми глазенками, уставился в пол.

- Как фамилия?

- Рявой Филипенко! - собственная фамилия образовалась у солдата вполне членораздельно, и он чуточку воспрял духом. - Я им грил. Не надо, мол... А оне грят: динь ражэня и все! А я - чилэк манький...

- Манький - это точно, - Геннадий покосился на Мориса. - Вот что, манький человек, покажи майору из проверяющей комиссии командирский танк. Знаешь, где он?

- Так точно!

- Вот и давай, действуй. В три минуты проверить по всем показателям: горючее, масло, боекомплект... Ты меня понял, рядовой Филипенко?

- Слушусь! - солдатик с готовностью рванул на выход. Он был в тяжелом нокауте, однако и в таком состоянии можно, пусть приблизительно, но оценить размеры надвигающейся опасности. Майор и полковник... Злые, как черти... Проверяющая комиссия, хрен знает, откуда. Тут не просто дисбатом попахивает, может, и чем похуже...

- Иди за ним, - Геннадий кивнул на выскочившего за дверь солдатика. - Ты майор, запомнил? Твоя задача обнаружить и застолбить полностью снаряженный танк. Ясно?

Морис кивнул. Все было настолько ошеломляюще просто, что он отказывался верить в происходящее.

- Коли ясно, значит, вперед!

Дождавшись, когда Морис с солдатиком удалятся на приличное расстояние, Геннадий нагнулся над похрапывающим прапором.

- Ну-ка, любезный, на животик! И ручки за спину. Вот так!..

Военнослужащий оказался довольно тяжелым. Геннадий стянул ему кисти вафельным полотенцем, похлопал по щеке, накрыл сверху шинелишкой.

***

- Это тебе не приграничный полк. Потому и готовность нулевая, - Геннадий по-хозяйски прохаживался возле выбранной машины. Очумелый солдатик бегал с тяжеленным ведром, спешно доливая в бак горючку. Морис старался вести себя как Геннадий, мелкими шажочками перемещался вдоль серо-зеленой махины танка, ладошками похлопывал по броневому панцирю.

- Кажись, все, - с жестяным грохотом ведро упало к ногам солдатика.

- До чего люблю гвардейцев! Жрут, как слоны, однако и дело свое знают. Если, конечно, под копчик вовремя поддеть... - Геннадий показал солдатику большой палец. - Стало быть, ключи от башни имеются, топлива тоже чуть ли не полтонны. Маловато, конечно, но нам для наших надобностей хватит. Остаются кое-какие нюансы... А ну-ка, рядовой Филипенко, шаг вперед!

Солдатик браво шагнул и, налетев на выброшенный кулак, клацнул зубами, повалился на пол. Геннадий неловко подхватил его.

- Не серчай, гвардеец. Для твоего же блага старался.

Оглушенный ударом, солдатик что-то несвязно промычал. Геннадий кое-как связал его брезентовой ветошью.

- Вот так, дорогой, - он усадил солдатика возле бочки с солярой. - Был на посту, сопротивлялся до последнего, в плен не дался.

Он подмигнул Морису.

- Что, господин майор? По коням?

Морис ухватился за гнутый поручень, неловко заскользил подошвами, вскарабкиваясь на броню. Люк Геннадий отомкнул особым ключом, и они втиснулись в башню.

- Шапки прочь, одеваем гермошлемы! - Геннадий натянул на себя шлемофон, уверенно защелкал тумблерами. - Внутренняя связь в порядке, прожекторы горят... Как слышишь меня, кинолог?

- Хорошо.

- Не хорошо, а замечательно! Затяни ремешок под подбородком. Запущу движок, в момент оглохнешь.

- А дальше что?

- Дальше, как я уже предупреждал, начнется самое веселое, - Геннадий кивнул на место стрелка. - Как видишь, непредвиденное имеет место быть. Пулемет есть, а пулеметных лент нема, а здесь вот должны красоваться снарядики, но тоже нет. Каков вывод?.. А вывод, майор, таков: непорядок в танковых частях устранить в кратчайшие сроки, лихим броском протаранить складскую стену и позаимствовать боезапас в святая святых. Люди мы скромные, много нам не надо. Не Пентагон идем штурмовать. Всего-то ящик снарядов и одну-единственную снаряженную ленту.

- Целый ящик?

- Шутишь, братишка? - Геннадий хмыкнул. - Ящик-то он ящик, но внутри всего пара снарядов. И немудрено. Война - штука тяжелая, каждый снаряд - два пуда.

- Ого!

- Вот тебе и ого! - Геннадий с кряхтеньем сполз вниз, стянул с себя полушубок, подоткнул под спину. Взявшись за короткие рычаги, вздохнул. - Эх, молодость! Поверишь ли, меня едва взяли в танковые части. Из-за роста. Хотя тогда я был сантиметров на семь ниже, чем сейчас. Но сумел уговорить! Жутко мне, понимаешь, хотелось погонять на этих железных зверюгах. И, что удивительно, убедил! Заверил господ из приемной комиссии, что очень скоро стану полковником, а полковники в танках не раскатывают. Вот, значит, и стал полковничком. Слышал, как этот Филипенко меня величал? В корень зрил солдатик!..

В следующую секунду нутро панцирного зверя содрогнулось, танк утробно взревел.

- Все, Морис, время пошло. Уже минут через пять-шесть они, по идее, должны забить тревогу. Держись за поручни и гляди в оба!..

***

Отчего-то он думал, что будет значительно хуже. Внутреннее пространство танка представлялось кромешным адом, наполненным тряской и грохотом. Но оказалось, что вибрация под ногами вполне переносима, а дрожь двигателя особых неудобств не доставляла. Разве что покачивало и впрямь здорово. Морис держался за поручни двумя руками, и все равно его мотало из стороны в сторону. Следовало только удивляться, как в таких условиях танкистам удается еще управлять дергающейся махиной, глядеть в узкие щели триплексов, целиться и куда-то там попадать.

- Внимание! Тараним склад, приготовься!..

Морис сжался, ожидая могучего удара, но удара не последовало. Что-то скрежещуще проехалось по броне, пронзительно захрустело раздираемое железо. На башню посыпались осколки кирпичей и шифера, гулко обрушилась балка. Ерзнув туда-сюда, танк поубавил басовитые обертоны и остановился.

- А теперь ноги в руки и бегом за боеприпасами! - скомандовал Геннадий.

Выбрался он из машины первым. Стянув с головы шлем, Морис тоже высунулся, с удивлением обнаружив, что все это время они двигались задом наперед. В стене огромного, похожего на сельский амбар здания зияла рваная пробоина. Ствол выходил наружу, целясь в темное небо, сам танк стоял на смятых останках обшитой железом стены, курясь в облаках поднятой пыли. Где-то не очень далеко кто-то заполошно кричал. Раз-другой ударил выстрел, но после дизельного рева и гусеничного лязга выстрелы не показались Морису особенно впечатляющими. Впрочем, и разочарован он не был. Танковый парк просыпался, кричащему начинали вторить иные голоса.

- Ну-ка, помогай! - Геннадий, шумно дыша, вынырнул из полумглы. Он волочил по полу внушительных габаритов ящик. Даже не ящик, а целый сундук. Морис стремительно помножил два на два и, получив в итоге четыре пуда, спешно бросился «командиру» на помощь. Геннадий уже рвал простенькие пломбы, распахивал ящик.

- Вот они - мои малютки!

Морис рассмотрел глянцево поблескивающие тела снарядов. Подхватил ближайщий, с натугой отнял от мягкого, соломенного ложа. И только тут разглядел на плече Геннадия пулеметную ленту. Похожими лентами обматывались на музейных полотнах и в старых фильмах революционные матросы.

- Тащи, не стой! - Геннадий поднял оставшийся снаряд, прижав к груди, поморщился. Морис заковылял обратно к танку. Кое-как нелегкие боеприпасы переправили в закрома башни. Не без облегчения Морис шмыгнул на указанное ему место, Геннадий захлопнул над головами люк, сдержанно поругиваясь, полез вниз.

- Шлемофон! - выдохнул он. - Шлемофон натяни!

Рыча, танк полез наружу. Снова скрежетнуло по броне, Геннадий стал разворачивать машину, под гусеницами отчаянно захрустел битый кирпич. Совсем рядом прострекотала очередь. Сама по себе она могла показаться безобидной, однако пули, забарабанившие по башне, несколько встревожили Мориса. Удар хорошей кувалды - вот что такое тычок пули. И сейчас Морис это явственно ощутил.

- Вот балда! Чешет и чешет! А если зацепит кого рикошетом? - Геннадий уверенно управлял рычагами. Попутно комментировал ситуацию:

- Ничего, Морис! Пока живем. Минут тридцать у нас в запасе есть. А там обидятся, соберутся с духом и ринутся искать.

- Обидятся? Ты сказал, обидятся?

- Конечно! Мы ведь даже записки им не оставили. Разумеется, обидятся. То есть сперва поднимут народ по тревоге, потом начнут обзванивать начальство. Те наложат в штаны и прикажут действовать по ситуации. Словом, начнется телефонная чехарда. Властям городским сообщат в последнюю очередь, а может, и вовсе не сообщат. Чэпэ - еще не чэпэ, если о нем не пропечатано в газетах и не объявлено по радио.

- А могут пропечатать?

- Сомневаюсь. Журналисты - народец, конечно, бравый, но, по большому счету, пишут только то, что разрешено и положено.

Танк снова совершил разворот.

- Уходим той же дорогой, то бишь через деревянный забор. Бетон пощадим, незачем добавлять начальству хлопот.

Скорость ощутимо возросла. Морис едва расслышал треск разлетающихся досок. Танковый парк остался позади, они вырвались на оперативный простор.

Глава 18

Сталин любил бодрствовать по ночам, Соломон подражал Сталину. Вернее, это выходило само собой. Хочешь управлять империей, приучайся к бессонницам. Мозг обязан помнить всех и каждого, учитывать тысячи сиюминутных мелочей, в нужный момент рождая нужное решение. Дня на подобный труд мало. Одна беда, что соратники этого не понимают, и коротать с ними ночные часы - сущее наказание.

Уже дважды Петр отлучался подремать и все равно, в отличие от Соломона, выглядел кислым и вялым. Несколько повеселел он только после сауны, выпив чашечку зеленого, поднесенного гориллоподобным Федюней чая, удостоив зевающую массажистку игривым шлепком и даже принявшись что-то насвистывать себе под нос. Соломон заметил, что помощник все чаще поглядывает на часы. Тому тоже имелась причина.

Около двух часов назад Соломон устроил ему разнос. Нет таких подчиненных, которых не за что ругать. До недавнего времени Петр являл собой счастливое исключение, но и исключения мозолят глаза. Поручая Петру то или иное дело, Соломон заранее испытывал что-то вроде легкой досады. Безупречность всегда подозрительна, и с некоторых пор в компьютере Соломона появился дополнительный файл, помеченный индексом «П». В этот самый файл стекалась вся информация, касающаяся операций, проводимых Петром. Здесь же плотненько поместились все девять фирм, так или иначе представляющих собственность удачливого соратника. Должно быть, и смущала Соломона прежде всего эта изумительная «удачливость». Статистика - наука суровая и преисполняет изрядным скепсисом. Кроме того, он знал, что до поры до времени удачливые в конце концов замечают свою удачливость, решаясь на использование таковой неположенным образом. Так малютка, получив в руки волшебную палочку, лишь в первой сотне желаний запрашивает пирожных, конфет и качелей, на сто первом он прозревает и просит значительно большего. Всю эту азбуку Соломон постиг давным-давно, оттого и знал, что своевременное наказание - лучшее из средств профилактики. Петр и сейчас допустил непростительную оплошность. Сидя в кресле и посасывая из бутылочки пиво, он невинно пробормотал:

- Вот уже и утро...

О «гастролере» он не помянул ни словом, но кольнуть - кольнул. Подобной дипломатии Соломон не терпел, ибо уважал играть в нее сам. Петр же попытался взобраться на его конька, и первый человек городского закулисья немедленно встал на дыбы.

- Ну же, продолжай! Утро и впрямь настало. Что дальше?

Петр смешался. Он умел намекать, умел угрожать и откровенно материть, но выкручиваться и юлить под Соломоновыми молниями у него получалось из рук вон плохо.

Ткнувшись носом в жестянку с пивом, он забубнил что-то насчет стремительности времени, про годы и быстро растущих детей. Дескать, сегодня он тебе по колено, а завтра ты ему по плечо. Сегодня ты его по заду, а завтра он тебе в рыло. Да не не просто кулаком, а чем похуже. Диалектика, мать ее так!..

Сухонький и невзрачный в своем гигантском кресле, Соломон покривился.

- Не валяй дурака, Петруша. Говори прямо: сел, дескать, старикан в лужу, а признать не желает! - и тут же, не давая Петру передыху, вполне миролюбиво, но с той же язвинкой в голосе, принялся выкладывать карты:

- Хорошо, давай рассуждать. Время истекает, клиент до сих пор не явился. Первое, что приходит на ум, это то, что он исчез из города... Помню, помню! Именно это ты и говорил. Не спорю, вероятность бегства не исключена, и все же продолжаю настаивать на иной версии. Я твоего гастролера слышал - и, поверь мне, в людях и голосах кое-что смыслю. Этот парень дал слово, что явится, и он, действительно, приедет.

- Однако не приехал.

- Пока не приехал, - слово «пока» Соломон выделил особо. - Могли помешать обстоятельства, могла помешать излишняя хитрость. Обсуждать обстоятельства смысла нет, мы их не знаем, но предположить можно что угодно: заботливых друзей, женщин, дорожную аварию, пищевое отравление и так далее. Но вот потолковать о хитрости, пожалуй, не мешает. Этот парень - хитер, ты не думаешь?

Петр озабоченно потер переносицу. Он не торопился с ответом. Прежде следовало подумать. С дипломатией было покончено, Соломон вновь интересовался делом, и отвечать следовало не красочно, а правдиво.

- Скорее, нет, чем да, - уклончиво проронил он. - То есть я тоже думал об этом, потому и ездил самолично взглянуть на его напарника. Признаться, особого впечатления он на меня не произвел. Обычный прощелыга-фраерок! Плюгавенький и трусоватый. А как известно, подчиненных подбирают себе под стать. Нет, они, разумеется, не тупицы, но ждать от них каких-то изощренных фокусов, думаю, не стоит.

- Согласен, - Соломон кивнул. - Тогда надо подумать о возможности фокусов неизощренных.

- По-моему, вы об этом уже подумали.

Соломон усмехнулся. Петр редко нисходил до комплиментов. Он и на этот раз попросту констатировал факт. Накануне к даче подтянули бригаду Мацека, нужных людей в органах тоже не поленились уведомить. Около трех часов назад - на шоссе, километрах в пяти от дома, была организована радиофицированная засада. Петр об этом знал, это он и имел в виду. Если бы «гастролер» задумал поиграть с оружием, попытка его не увенчалась бы успехом. А рискнул бы воспользоваться услугами милиции, получилось бы еще хуже. Для него, разумеется, не для них. Этого героя взяли бы прямо в городе, в одном из отделений, а уж после доставили бы прямо сюда - в наручниках. Словом, кое-какие меры предосторожности были приняты, и все бы ничего, но закавыка крылась в том, что ни с оружием, ни без оружия, ни в милиции, ни здесь гастролер до сих пор не объявился. Вина в данном случае целиком и полностью ложилась на Соломона. По мнению Петра, патрон чересчур увлекался психологическими экспериментами. Проще простого было взять этих бычков прямо там, на квартире этой бабенки, но Соломон неожиданно заупрямился. Захотелось ему, видите ли, чуточку поиграть.

- Итак, повторяю вопрос: считаешь ли ты этого парня хитрецом?

Петр ждал иных слов, а потому сбился с мысли.

- То есть, я уже сказал... Скорее, нет, чем да.

- Значит, это самое «да» ты полностью тоже не исключаешь?

Слегка поморщившись, Петр кивнул. Двигаться по колее, пролагаемой Соломоном, было не столь просто, но иных тропок тот не предлагал.

- К чему обманывать себя, патрон? Он не придет. Реально не придет. Любой бы на его месте давно смылся.

- А я полагаю иначе. То есть любой бы, может быть, и смылся, но он не любой. Да и есть ли у него выбор, если призадуматься? По-моему, нет. И дело даже не в обещании. В его руках жизнь подружки с мальцом, и он свой выбор сделал.

- Так уж и сделал.

- Сделал, Петр, не сомневайся. Статус человека тем и определяется, что нужно уметь везде и всюду выбирать. Разумом, задницей, желудком. И этот парень выбирать умеет.

Петр пробурчал что-то нечленораздельное.

- Итак, - продолжал Соломон, - процентов двадцать за то, что он, действительно, удрал. Не так уж в общем-то и много. Процентов пять за то, что явится с повинной в органы. Но... Мы уже убедились, он - парень злой и слов на ветер не бросает. Значит, повинная отпадает. Оставшиеся семьдесят пять процентов голосуют за месть. Изощренную или нет, это мы пока можем только гадать. Но гадание - вещь увлекательная, ты не находишь? - Соломон лениво покосился на часы. - Все бы ладно, но наш герой связан временными рамками. На дворе утро, а по-прежнему никого и ничего. Что же мы имеем в итоге?

- Удрал... - с натугой выдавил из себя Петр. - Те самые двадцать процентов.

- А если все же нет? Если он, действительно, хитрец?

«Мудак! - мысленно брякнул Петр. - Ой, мудак! Если, не если... Какого хрена еще нужно, чтобы доказывать очевидное?» Ему было яснее ясного, что петушок удрал. Да и как не удрать? Станет этот тип ждать, когда за ним придут и выпотрошат! Не кретин же он, в самом деле! И давно бы все устроили наилучшим образом! Нет, надо было обязательно поиграть в Шерлока Холмса. Вслух ничего этого Петр, разумеется, не произнес, отделавшись невнятным пожатием плеч.

- Предположим... Пусть хитрец, что дальше?

- А дальше - самое интересное, - поерзав в кресле, Соломон закинул ногу на ногу. - Если мои выводы верны и он хитрец, то объявится наш друг самым оригинальным образом.

- Например, пешком, - пошутил Петр. Соломон не улыбнулся.

- Может быть. Пешком, в маскировочном одеянии, с ножичком, как у Рэмбо... Ты, кажется, говорил, он владеет рукопашным боем?

Петр пренебрежительно махнул рукой.

- Владеет или не владеет, нам-то что? Это только в кино у китайцев один десятерых мочит. Вы же знаете, какая у вас охрана. Любому ниньдзя голову отвернут, как куренку. Шестеро - из спецназа, трое - бывшие мастера, чемпионы городов и республик. Да и остальные - слоны что надо.

- Молодец. Хорошо осведомлен!

- Я же вам их и подбирал.

- Помню, - Соломон прищурился. - Однако не хочу забывать и о ребятах Рафика.

- Ну и зря, - грубовато сказал Петр. - Нечего сравнивать. Там - подзаборная шелупень, а здесь - ассы.

- И все же! - Соломон покачал головой. - Этот наглец объявится и, боюсь, причинит нам немало хлопот.

- Черт подери! Вы меня простите, патрон, но неужели вам в самом деле интересно о нем думать?

- Если завтра в городе заговорят, что какой-то залетный мимоходом утер нос Соломону, мне это будет неприятно.

Произнесено это было таким тоном, что Петр угрюмо уставился в пол, пустую банку аккуратно опустил возле ножки кресла.

- Да ты не сутулься! Хлебни-ка лучше чайку. Это тебе не пиво и не химикалии кофейные. Зеленым чаем японцы спасались после американских бомб.

- Да пил я уже...

- Вижу, что пил. А чай не пить нужно - смаковать. Держать на языке, прежде чем проглотить. Чай вообще не глотают, его пробуют! Небом, языком, деснами. Хороший чай - не питье, а целая философия. Когда ты наконец это поймешь?

Петр покорно придвинул к себе чашку, и, вынырнув из-за портьеры, огромный Федюня плеснул ему из восточного тонкогорлого чайничка.

- Вот и молодец, - Соломон прищурился. - Так что насчет нашего общего друга? Хитрец он или не хитрец?

- Не знаю... - Петр устало хлебнул из чашки. Этот затянувшийся разговор изрядно его утомил. Кроме того, коли Соломон спрашивал, значит, имел уже и ответ. А стало быть, весь их диалог мало чего стоил. Петр нужен был ему лишь в качестве зрителя, который в должный момент мог бы, если не восторженно поаплодировать, то во всяком случае по достоинству оценить логическую отточенность проведенного анализа.

- У него есть какие-то козыри, это несомненно. У нас они тоже есть. Но какой козырь окажется круче? - Соломон некоторое время молчал. Тихо и кратко произнес: - Видимо, надо усилить карту.

- Каким образом?

- Вернуть недавних заложников на место.

- Но мы не успеем, - Петр даже не удивился предложению Соломона. К чему-то подобному он был уже внутренне готов.

- Значит, надо успеть. Он придет, откроет свою пиковую даму и станет диктовать условия. Если дама и впрямь окажется пиковой, мы его вежливо выслушаем. Тем временем, твои орлы в городе заберут дамочку и прикатят сюда.

- А если он ее спрятал?

- Значит, пойдем далее по списку: возьмем деда, кого-нибудь из друзей. С кем он там пировал в ресторане?

- Кажется, понимаю!

- Вот тебе и лишний козырек. Как там твои парни? Дрыхнут, небось?

- Наверное. Но дежурные всегда на связи, откликнутся на первый же... - Петр не договорил. Он не успел ни испугаться, ни удивиться. Кто-то удивленно вскрикнул под окнами, а через мгновение от грохота в здании повылетали стекла. Небо разверзлось, вспоротое молнией. Каменный особняк вздрогнул, а где-то внизу шарахнуло так, что кроме стекол полетела настенная плитка, кувыркнулся торшер, пластины подвесного потолка, перекосившись в пазах, посыпались вниз.

- Что это? - Соломон вцепился в подлокотники и побледнел.

Петр метнулся к вешалке, сдернул пиджак, натянул прямо поверх банного халата. Из кармана выдернул миниатюрный «Браунинг». Он рад был бы ответить патрону, но сам ничегошеньки не понимал. Испуганный Федюня сунулся из-за портьеры, забыв о своем чае. Внизу застучали шаги. В комнату влетел забрызганный кровью здоровяк.

- Костик? Что стряслось? - Соломон уже стоял на ногах.

- Танки! - губы Костика тряслись. - Самые натуральные, патрон! Мы на шоссе глядели, а они из леса повыныривали. Развернулись и прямой наводкой... В бильярдной всех ребят в куски. Парней Мацека тоже задело. Митяй дернулся за подкреплением. А я сюда...

За окнами заклокотало. Это работал пулемет. В чем-чем, а в этом Петр кое-что понимал. Пистолеты и автоматы били куда как более «ласково». Метнувшись к окну, он тут же отпрянул в сторону. Металлические ворота заваливались на землю, во двор въезжал танк. Т-62 или Т-80... Черт их разберет! Но одно Петр сообразил сразу. Это и был тот самый козырь, о котором талдычил Соломон. Премудрый пескарь-мафиозо не учел одного: парень не приехал ставить какие-либо условия, он приехал убивать. Убивать всех, кто окажет ему мало-мальское сопротивление.

Пули веером молотили по стенам, и с ужасом Петр видел, что тройная кирпичная кладка для пулемета совсем не препятствие. Охнул и подломился гориллоподобный Федюня, малого по имени Костик шибануло в лоб и вымело в коридор, оставив на дешевом настенном пейзажике розовый жирный зигзаг. Одну из пуль приняло в себя кресло, на котором только что сидел Соломон. Банки из-под пива весело зазвенели, раскатываясь по паркету.

- Где же охрана? - Соломон словно остолбенел.

Петр ухватил его за рукав, потащил за собой. Кто-то еще стрелял во дворе, отвечая на пулеметные очереди, но было уже ясно: никакого организованного сопротивления не будет. Даже с гранатами хваленые ассы Соломона навряд ли рискнут выйти против бронетехники. Да и ожидалось ли такое? Кто мог отдать подобный приказ? Какую такую блатную связь этого гастролера они проморгали?..

- Если на шоссе тоже танки, нам хана, - Петр цедил слова, впервые не очень-то вслушиваясь в ответное бормотание патрона. К подобным ситуациям он был более подготовлен, и теперь ему следовало брать командование на себя. Единственное, что им оставалось, это бегство. Спуск в подземный гараж - и ходу на лучшем из «Мерседесов» Соломона...

- Дьявол!.. - он запнулся о тело на полу. Очередной ординарец Соломона, еще живой, но уже не жилец, поскуливая, зажимал окровавленное лицо. Спотыкаясь, они стали спускаться по лестнице. Ноги у Соломона заплетались, он совсем сомлел. Петр почти волок его. Ничего... После зачтется. Ради этого «после» потерпим...

Странная мысль внезапно обожгла, заставила остановиться. Петр взглянул на человека, которого спасал. А стоило ли это «после» оставлять патрону? В самом деле! До чего же все просто и ко времени!.. Петр не сомневался, что сам он вырвется, но перспектива вырваться вдвоем?.. Что она значила для него, второго человека в этом городе? Снова вторую роль? Недолгую благодарность, а в результате - отставку с полным пенсионом? Эту свою слабость Соломон тоже когда-нибудь припомнит, как припомнит и помощь Петра, но первое рано или поздно потеснит второе.

Это было прозрение. В сотую долю секунды Петр словно разглядел свое будущее. И, разглядев, принял решение. Соломон сам говорил: умение выбирать - важная штука. Вот он и выбрал.

- Петруша? Ты что?

Соломон поднял старческие узкие ладони, и первая пуля пришлась именно по этим рукам. Петр стрелял быстро и точно. Две в голову, две в грудь. А теперь - время подумать о себе. Обтерев рукоять «Браунинга», он швырнул его в разбитое окно. Широкими прыжками помчался через комнаты.

То, что он увидел в бильярдной, лучше было не описывать. Страх, холодный и умелый массажист, десятипалыми кистями коснулся спины. Их было тут человек семь или восемь, но лишь один подавал признаки жизни, со стоном пытаясь ползти по ковру, волоча за собой розовые, вываливающиеся внутренности. Прополз он шага три - не больше. Влажная и по-прежнему живая за ним тянулась багровая тропка. Не задерживаясь, Петр промчался мимо умирающего.

Длинные волосатые ноги, полы махрового халата - со стороны он, вероятно, являл собой препотешное зрелище. Но, к счастью или к несчастью, в подобных обстоятельствах мало кто отважился бы на смех. Пулеметные очереди продолжали терзать здание и тех, кто не успел разбежаться.

Уже в подвальном гараже Петр наткнулся на двоих слонов - поджавшихся, трясущихся. Здоровые лбы, в считанные минуты разучившиеся соображать, мечтающие о чем угодно, только не о сопротивлении. Петра они тем не менее узнали.

- Оружие есть?

«Лбы» закивали стриженными головенками. Оружие имелось: пистолет-пулемет Шпагина и новехонький «Стечкин». Соломон вооружал свою гвардию неплохо.

- В машину! - Петр указал на черный лоснящийся «Мерседес». Любимый автомобиль Соломона отныне переходил под его опеку. - Если хотите отсидеться, пожалуйста. Я уезжаю.

Стриженные головенки испуганно замотались. Они готовы были ехать с новым хозяином хоть на край света, только бы подальше от посвиста тяжелых пуль. Петр подождал, пока они заберутся в машину. Против компании он ничуть не возражал. Его собственный шофер исчез, эти же в последствии превратятся в свидетелей. Петр устроился на водительском сидении, завел двигатель.

- Соломона больше нет. Очередь из танка...

Этой куцей фразой он пока и ограничился. С них хватит. «Мерседес» резво одолел короткий тоннель и плавно развернулся. Оптические датчики сработали в положенном режиме, стальные высокие створки неспешно расползлись в стороны. И тотчас они услышали гусеничный лязг. Петр похолодел. Неужели их взяли в кольцо? Тогда, действительно, крышка. Впрочем, рассуждать не было времени. Кашляя выхлопами, «Мерседес» рванулся на волю. Петр стиснул оплетенную бархатной кожей баранку, покосился вправо. Так и есть! Танк! Грузная серо-зеленая громада... Петр резко крутанул руль. Пот разъедал глаза. Он давил ногой на газ и часто поглядывал в зеркальце. Еще чуть-чуть, и этот гаденыш мог бы их раздавить!.. Один из стриженных выставил в окошечко своего «Шпагина» и принялся поливать танк бессильным свинцом. Петру хотелось гаркнуть на него, обозвать трусом и тупицей, но он сдержался. Не та ситуация и не до того... «Мерседес» толчками набирал скорость, они отрывались, уходили от опасности, выигрывая у преследователей на каждом метре. Петр следил за дорогой и потому не видел опускающегося гигантского ствола. Заблажил один из стриженных. Петр повернул к нему перекошенное лицо.

- Заткнись, падаль!

Но в следующее мгновение, бросив взор в зеркальце, заверещал сам. Мелькая траками гусениц, преследующий их танк раскачивался неустойчивым кораблем, однако ствол его был совершенно неподвижен. Черный бездушный зрачок целил в удирающую машину. Не нужно было обладать талантами Соломона, чтобы предсказать, что произойдет в следующую секунду...

***

- Ага, тутанхомоны! Повылазили из гробниц! - Геннадий молотил из пулемета по окнам, по стреляющим в них боевикам и по-волчьи подвывал.

Морис следил за происходящим в триплекс и незаметно для себя тоже начинал вторить Геннадию. Вой сам рвался из груди. Сползая от пулемета к рычагам, Геннадий перегонял танк на новую позицию, и огненная свистопляска возобновлялась. Яркими трассирующими жгутами они стегали пространство, крушили выстроившиеся во дворе франтоватые машины.

Один снаряд был уже выпущен, и Морис видел, к чему это привело. Украшенный лепным фасадом дом-дворец чуть ли не вспучило от внутренней вспышки. Казалось, еще мгновение и он оторвется от земли, взлетит к небесам. Но он не взлетел, грузно осев, окутался сетью трещин, лишившись стекол и узорчатой мозаики. Из всех его щелей густо повалил дым. А Геннадий, протаранив ворота, немедленно переключился на пулемет. Так свирепствует медведь на пасеке. Его жалят со всех сторон, а он валит улей за ульем. Кто-то швырнул в танк гранатой. Она стукнула по лобовой броне и отскочила. Взрыв царапнул осколками, разбил фары, но этим все и кончилось. Двоих храбрецов с гранатами Геннадий прошил очередью, не дав им укрыться за бетонным бордюром. Объезжая здание, они не отказали себе в удовольствии проехаться по машинам. Танк неустойчиво покачивался, проваливаясь и вновь взбираясь по иномарочным корпусам. Под гусеницами сладостно хрупало и скрежетало. В задний триплекс Морис углядел убегающих к лесу, жалобно что-то прокричал Геннадию. «Командир» услышал напарника. Вспахав вымощенный булыжником дворик, танк лихо развернулся.

- Ни один! - прорычал Геннадий. - Ни один не уйдет!

Снова зарокотал пулемет, и трое беглецов разом легли на дорогу. Четвертый укрылся за широким стволом сосны, но ненадолго. Геннадий с сожалением прикинул, сколько у них осталось патронов, и со злостью даванул гашетку. Струя двенадцатимиллиметровых пуль прошила сосну навылет и вместе с ней того, кто за ней прятался.

А минутой позже они увидели черный сверкающий «Мерседес». Увильнув из-под самых гусениц, машина лихо миновала ворота и вылетела на дорогу.

- Гниды!.. - Геннадий вдавил педаль газа в пол. Сокращая путь, снес часть кирпичной ограды, повалил пару березок. И все же на шоссе они выехали, допустив непозволительную фору. «Мерседес» - не тяжеленный танк, и в скорости им соревноваться было, конечно, глупо. Иномарка стремительно удалялась.

- Заряжаем! - скрежетнув зубами, Геннадий заблокировал управление и проворно выбрался наверх к Морису. С протяжным стоном вывалил последний снаряд на досылатель. Затвор казенника прищелкнул. Геннадий припал к пульту прицела. «Автопилот» был неважный. Бронированный зверь все более смещался влево, рискуя выехать на обочину и зашкандыбать по придорожным буеракам. Сломанные пальцы мешали как никогда. И все же ствол опустился до нужного уровня, замер на удаляющейся цели. Только не спешить!.. Задержав дыхание, Геннадий еще раз проверил верность наводки, задействовав электронику, тронул спуск. Морис заранее зажмурился, но ожидаемого грохота не последовало. Электрически щелкнуло в наушниках, и пушка послушно выплюнула тяжелый снаряд.

- А-а-а! - Геннадий бесновался у прицела, здоровой рукой молотя себя по колену.

- Вдрызг, Морис! Вдребезги!..

Бывший кинолог торопливо занял место наблюдателя. Так оно и было. Снаряд разнес машину в куски. Неизвестно каким образом она еще катила по дороге, но ни кабины, ни пассажиров уже не наблюдалось. Жаркая мешанина огня и дыма, болтающееся на ходу крыло... Морис распахнул люк и высунулся. Позади разгорался дом, впереди полыхали останки «Мерседеса». Все было кончено, они имели право назвать себя победителями.

Вздрогнув, танк устало замер на месте. Потеснив Мориса, выбрался на свежий воздух и Геннадий. Лицо его лоснилось от пота, глаза сверкали. Глядя, как языки пламени довершают начатое снарядами, он грозно заорал:

- Ну что, Прометей?! Гуманист хренов!.. Смотри, любуйся - мы уберегли твой дар!..

ЭПИЛОГ

По-зимнему серый, невзрачный лес бугрился и опадал, убегая к горизонту. Верховой ветер, разглаженный далью, гнул и косматил древесные макушки. Он желал быть полновластным дирижером, и хвойно-лиственная братия, наскоро сбитая в хор, не протестовала, тянула что-то единое заунывно-шелестящее.

Очередная из туч разразилась осадками, посыпал снег. Горизонт близоруко размыло - снег заглотил его, как до этого заглотил черную землю и пеструю осень. Морис подумал, что вот такой же ничем не примечательный снег ляжет когда-нибудь на его могилу. Не хуже и не лучше, чем у других. Смесь хрусткого нафталина и ваты. Глыба льда, пущенная на зимний опил...

Он повернул голову, Геннадий рассказывал о себе. На этот раз всю правду, во всяком случае - какую-то ее часть. Он, в самом деле, работал на золотодобыче в одной из поселковых артелей. Сел за пустячок - за металл. За золото. В артелях не воруют. Почти не воруют. Но золото все же утаивают. Сообща - всей артелью. Почему? А потому что живут в тайге и живут нищенски. За то, что сдают по закону, зарабатывают гроши. Иногда им вообще ничего не платили. Золото или не золото, для них, получалось, не было никакой разницы. А жить надо, надо покупать жратву, надо покупать оружие. Для защиты от жулья, которое в последнее время наведывалось в артели все чаще и чаще. Поэтому золото собирали и продавали. Редко, но бывало, что подобные операции замечали. И тогда кого-нибудь приходилось сдавать властям. По жребию. А после - за то же золото выкупали из зоны «на поруки», с липовым паспортом сплавляли куда-нибудь в глубинку отсидеться. Спустя год всесильный металл вновь вмешивался в события - заключенному оформляли освобождение досрочно. Сначала перевод на «химию», а затем и на полную свободу...

Геннадий переждал, когда вдали отгрохочет товарный состав. Они сидели на танковой башне в окружении сосен. Где-то поблизости выдавал дробь за дробью невидимый дятел, осмелевшая белочка скакала с ветки на ветку, подбираясь к людям ближе и ближе.

- Вот поэтому, паря, можешь за меня не волноваться. Вернусь в зону, снова сяду. И не один обер-прокурор никогда не докажет, что тех гадов на хазе положил я. Меня там просто не было, ферштейн? Физически не было. Да и лагерное начальство постарается - предоставит тысячу и одного свидетеля. Человек чалился на вполне законных основаниях... - Геннадий вздохнул. - Через годик выйду, вернусь в артель. А куда мне еще? Насочиняю ребятам баек, а может, расскажу все, как было. Все одно не поверят.

- А Зарайск?

Морис хотел сказать иное, но в последний момент язык оробел - назвал имя города, а не человека.

- В Зарайск мне дорога заказана. По крайней мере, на ближайшее десятилетие. Черт его знает, замнут эту пальбу или нет. Отлежусь немного, залижу раны, а там и с Антошей созвонюсь, с тобой через Веньку. Поведаете, как тут дела-делишки. А в общем... - Геннадий пожал плечами. - Что желал, то сделал. Не все, конечно, зато родные улочки чуток подчистил.

Они помолчали.

- Все, Морис, держи пять! - Геннадий протянул руку. - Верю, что свидимся. Для того и свела нас судьба. Поутихнет вокруг, обязательно встретимся. Клюевой и Веньке приветы. О том, что было, само собой, ни слова.

Геннадий тяжело спрыгнул в снег.

- Давай-ка, брат, поторапливаться. Вертолетов еще нет, но это только из-за непогоды. Как пить дать, скоро появятся. А нам такое времечко только на руку, следы заметет.

- Но куда же ты пойдешь? Лес кругом!

- А кто тебе сказал, что пойду? - Геннадий усмехнулся. - Поеду! С полным комфортом! - он кивнул через плечо. - Здесь ведь железка, затяжной подъем. В детстве мы тут частенько вскакивали на подножки. Так что первый же крытый вагон - мой. Доеду до ближайшего селения, а там сориентируюсь.

- Я тебя провожу, ага? - Морис по броне соскользнул в сугроб.

- Это пожалуйста. Тем более, что потом можешь по той же железке вернуться в Зарайск. Тут в общем недалеко...

Они неспеша побрели. Вспомнился отчего-то первый день их прибытия в город. И снег был такой же глубокий... Часто спотыкаясь, Морис едва поспевал за другом, вполуха выслушивая последние наставления.

- ..Живи смирно, без нужды не высовывайся. Венька поможет с работой, Антоша с жильем. Последнему можешь прозрачно намекнуть, что да как. Он парень понятливый, надежный. Ну и... не пей, конечно, не кури. Держи марку, как договаривались. Пошалили - и будет.

Остановившись у железнодорожного полотна, Геннадий пнул ногой по рельсине.

- Все, пришли. Тебе в ту сторону, мне в эту.

Морис потерянно огляделся.

- Тут недалеко, - поспешил успокоить Геннадий. - Километра три-четыре. Главное, не забывай: проверка на прочность не один день длится. Сутки - и хлюпик распоследний выдержит. А ты скрути себя на годы, на всю оставшуюся! Вот тогда ты герой, вот тогда ты личность!.. - он вздохнул. - Видишь ли, Морис, ничего в жизни не начинается и ничего не кончается - ни с рождением, ни со смертью. Все только продолжается.

Далеко-далеко загудело. Приближался поезд.

- А вот он и мой трамвай! - Геннадий потянул Мориса в сторону. - Лучше бы не маячить на путях. Незачем пугать машиниста.

Это оказался товарняк. Состав и в самом деле значительно сбавил скорость. Что-то вдруг вспомнив, Геннадий порывисто развернулся в сторону незримого Зарайска, картинно поднял руку.

- Увы, же кит сет виль! Адье и так далее, как говорили у нас в дипломатическом корпусе, - он подмигнул Морису. - Бывай, кинолог!

С дизельным урчанием мимо проследовал локомотив - зеленая запряженная вереницей вагонов махина. Примерившись, Геннадий побежал параллельно движению, здоровой рукой ухватился за поручень товарной площадки, без особого труда выбросил тело на подножку. Выпрямившись, замахал провожавшему приятелю белой гипсовой культяпкой.

- Гады! - в один искристый момент Морис вдруг понял, что жизнь его тускнеет и съеживается. Словно цветочный бутон, брошенный на сорокаградусный мороз. С пугающей ясностью он вдруг осознал, что без Геннадия у него ничего не выйдет - ни с проверкой, ни со всем остальным, что в одиночку он в момент опустеет и пустоту свою вновь начнет заливать алкоголем, превращаясь в того, кем был еще совсем недавно, - в потерянного бомжа, в ничтожество.

- Гады!..

Слово было короткое и удобное, в точности отражающее состояние души. Пелена снежной пыли скрыла Геннадия, и Морис сорвался с места. Он особенно не выбирал, готовясь вскочить на первую подвернувшуюся подножку. Бежать по откосу - пусть и не очень крутому - оказалось тяжело. Морис задыхался, напрягая силы. Заныло ушибленное в танке бедро. Он вскинул руки и уцепился за проплывающий мимо поручень. Какое-то время его волочило, но он умудрился-таки толкнуться ногами, чуточку подтянуться и вылезти коленом на первую склизкую от мазута ступень. Дальше было легче. По поручням он вскарабкался наверх, щурясь от набегающего ветра, заглянул внутрь жестяного вагона. Накрытые брезентом, здесь покоились какие-то литые, заковыристых форм болванки. Морис спрыгнул на дощатый настил, пошатываясь, приблизился к брезенту. Отвязав край, уселся на какую-то ветошь, накрылся с головой. Ему представилось, что несколькими вагонами дальше точно так же прячется под брезентом Геннадий. Морис улыбнулся. С кротостью замерзающей дворняги поджал под себя ноги...

Одолев перевал, поезд прибавил ходу. Его выпуклый остекленный лоб пронзал упругую ткань воздуха. Держа ладонь на рукояти «бдительности», старший машинист сладко похрюкивал. Напарник рассказывал анекдот. Перекрывая грохот движения, он кричал, надрывая связки. Для них это, впрочем, было нормально. Жутковатого своего крика машинисты давно не замечали.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.