Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(13)
Виктор Кустов
 ЭТОТ МИР

Эту фразу часто повторял дед, но отец никак на нее не реагировал, и матери было некогда спорить, они всегда возвращались очень поздно (потому что нужно было «делать деньги»), и слушать деда приходилось ему...

«Искушения правят миром...» - не понимая, он запомнил ее.

Дед был основателем их «семейного дела» ( так говорила мама). Когда-то в дремучей древности, еще до его рождения, дед создал это «дело», которое теперь ежедневно требовало к себе и отца, и мать, и оно было важнее, чем и он, и дед, и все остальные; и они целые дни проводили вдвоем, если не считать сестру Катьку и няньку Маргариту. Но Катька была совсем маленькая, а няньке некогда было ни разговарить, ни слушать, и дед, сидя на веранде в тени раскидистого абрикосового дерева делился приходящими мыслями с внуком, периодически замечая, что четыре года - самый прекрасный возраст для того, чтобы воспринимать мудрость этого мира. Воспринимать и не пытаться перевернуть его, а вот потом, с каждым годом продвижения по времени своей жизни, каждый ребенок, неизбежно превращаясь во взрослого, утрачивает это качество и вместе с ним и объективное осознание прожитого.

Иногда дед говорил сложно, и тогда он даже не пытался понять, занимаясь своими делами. Когда эти дела уводили его за дом или в глубину сада, требовательный окрик заставлял возвращаться, если не на веранду, то так, чтобы его видел дед.

Обычно на окрик выходила и Маргарита. Она окидывала взглядом черное от загара тело деда, сад, расслабленно изнывающий, полянку перед верандой, выцветшее небо, зыбкую в поднимающемся мареве ленту дороги за забором , что-то еще, ведомое и видимое только ей, и молча (или же напомнив деду, что за ребенком нужно следить), тяжело переваливаясь, уходила в комнату, потому что Катьке еще рано было гулять, она все еще созерцала потолок и только-только начала цеплять короткими пальчиками развешенные перед ней погремушки.

- За детьми нужен глаз да глаз, - назидательно повторяла она, прикрывая дверь.

- Вот видишь... Женщина... - помолчав, запоздало произносил дед.- Она не задумывается ни о прошлом, ни о будущем... Она живет в этом мире, - он окидывал взглядом увлеченно строящего из песка внука и продолжал: - А что ей думать?.. Своих детей никогда не было, мужа тоже... Работала инженером. В молодости. Конструктором... Вместе с твоей бабкой... - дед вздыхал. - Бабка у нас -путешественница... Мы с ней в вагоне и познакомились. Она в стройотряде проводников была, а мы ехали на место дислокации нашего отряда... Ты, естественно, не знаешь, что такое стройотряд... И вообще, тебе невдомек, что когда-то я был как твой папа, и даже моложе... Как ты...Правда, я тоже не помню себя в твоем возрасте... А вот как с бабушкой познакомились, помню... И многое другое...

Он замолкал, глядя перед собой, словно пытаясь раглядеть это неведомое прошлое, и после паузы продолжал:

- Мы в молодости жили чувствами... Потому что твои предки, наши родители, недолюбили... Им выпало преодолевать препятствия...Каждому поколению Богом отпущено прожить по-своему, познать свою грань бытия... Вот им даны были война, разруха, восстановление... Но и грандиозные стройки, энтузиазм, романтика... И желание жить ради будущего, детей... Ради нас... А мы просто любили жить... Наверное, за них тоже. И женщин любили... А вот твой папа себя любит...Он из поколения контуженных обществом потребления...

Дед вставал, так же, как Маргарита, пытался разглядеть за забором что-то свое и, неторопливо ставя босые, черные от загара ноги, спускался по леснице.

Возле внука останавливался, с любопытством разглядывал бесформенные песчаные кучки, затем шел по дорожке, выложенной из кирпичей, к калитке, приоткрыв ее, озирал пахнущий битумом размягченный асфальт и возвращался обратно. Но на веранду не поднимался, проходил по утратившей свежесть траве между яблонями, увешанными краснеющими плодами, уже обобранной черешней и скупыми на урожай грушами. Останавливался, наблюдал за целеустремленными пчелами, находил взглядом внука и продолжал.

- Пчела вот тоже трудится ... Но разумно... Летом активно, а зимой отдыхает... И земледелец так же... Это естественный цикл... Изначальный, от Бога... А в городах все крутятся с утра до вечера круглый год. Ни на что другое ни сил, ни времени не остается... А нынче так и не до любви. И годы летят... Трудятся, крутятся, производят, а ради чего? Ради себя и ближнего? Чтобы ему и себе полезное сделать?.. Нет, ради денег ... А те тратят на суетное, неважное и ненужное ... Чем цивилизованнее общество, тем зависимее человек и тем более он работает на унитазы и свалки... Как твои родители... А ведь когда дед твой диссидентствовал, он не так все представлял. И когда наконец можно стало заниматься тем, чем хочешь, было славное время, это правда. Была вера в гармоничное будущее... Почти такая же, как у твоих предков... А что такое счастливое будущее? Это свобода от необходимости делать то, что не хочешь...

Солнце припекало голову, и он, поправив внуку съехавшую панаму, поднимался на веранду, вновь усаживался за стол, на котором из-под бронзового бюста классика русской литературы пыталась вырваться на вольный ветер стопка бумаги.

-Вот и Маргарита тогда развернулась, бюро открыла, конструкторское... Но конструкторы оказались скоро не нужны. Многое не нужно стало, а иное понадобилось... И характеры иные, не любвеобильные. Кто в коммунизм верил, тот никак не мог понять, что происходит, а кто лишь по должности к нему вел, сориентировались быстро. Первые все еще о стране, народе, всеобщем счастье думали, а вторые о себе заботились. Первые, как Маргарита, вскоре на обочине остались, а вторые далеко уехали... Правда, еще были такие, как твой дед, которые пешочком, пыль глотая от проезжающих, все-таки вперед продвигались... А вот Маргарита... Не дал ей Бог понять, что происходит... Зато детей понимает. И любит... Хотя, опять же, Бог своих не дал... А вот бабушка твоя путешествовать любит... А мама что любит?..

Время близилось к полудню, Катька засыпала, выходила Маргарита, загоняла внука в тень, ставила перед дедом большую кружку холодного кваса, ею же приготовленного, присаживалась рядом, одним ухом прислушиваясь к тому, что творится за занавесками, раскачиваемыми ветерком, другим внимала одновременно и жужжанию пчелок, и фантазиям внука, и бормотанию деда. Она знала, что тот ничего неизвестного ей не скажет, потому что они были людьми одного поколения и одного настроения. Она уже давно жила вместе с ним и своей подругой (уехавшей нынче развеяться в менее жаркие места), и с ее дочерью, и пришедшим некогда в дом мужем вдруг выросшей Аленьки, и стремительно возникшими из будущего ее детьми, с которыми она провела гораздо больше дней, чем родная бабушка. У нее было время и влюбиться в этого старика, и обожествлять его, и ненавидеть, и внимать , и отвергать... Теперь пришло время впитывать, не замечая и его, и остальных, и все окружающее, кроме нуждающихся в ее помощи детях...

Почти всегда в одно и то же время возле калитки останавливалась машина. Приезжали папа и мама. Папа сразу же раздевался до трусов, обливался в душе водой и, откинувшись в плетеном кресле, с нескрываемым удовольствием потягивал квас, перелистывая газеты, привезенные с собой. Иногда он фыркал, многозначительно тянул «н-да-а...», и тогда дед откладывал в сторону ручку, снимал с носа очки и выжидательно смотрел на него... И, ничего не услышав, не торопился отводить взгляд, пытаясь понять так и не ставшего близким человека. Он не мог постичь, как этот вечно дремлющий или жующий, или потягивающий пиво мужчина мог нравиться его дочери. Хотя и в этом не был уверен, порой среди ночи он просыпался от несдерживаемых обидных слов в соседней комнате, из которых сделал вывод, что его дочь так же, как и он, ждет от этого человека тепла, поддержки, наконец, любви, но вынуждена сама отдавать и тепло, и любовь. Зять не проявлял интереса ни к дому, ни к саду, ни к развитию дела, предпочитая разговоры о достоинствах кухни того или иного ресторана...

Мама первым делом трогала его лоб, потом проверяла Катькин лоб и все остальное и выслушивала Маргариту, на ходу снимая блузку и юбку и накидывая тонкий халатик. Потом, пока Маргарита накрывала на стол, уходила в солнечный угол сада и там ложилась на раскладушку, подставляла жарким лучам все никак не набравшее требуемой, на ее взгляд, смуглости тело. Как правило, очень скоро просыпалась Катька и требовала маму до тех пор, пока та не брала ее на руки и не садилась вместе с ней к столу, и от этого за обедом никто ни о чем не говорил, а все наблюдали за Катькой и слушали только ее «дай, дай...». Потом мама с Катькой учились ходить по скрипучим половицам веранды, Маргарита убирала посуду, папа опять шел под душ и натягивал на себя брюки, рубашку и галстук, мама переодевалась, превращаясь в строгую и чужую тетю, Катька капризничала, машина стремительно уезжала, и наплакавшаяся Катька засыпала под пришептывания-припевы Маргариты, дед вновь придавливал листы бумаги классиком литературы, а он расставлял вдоль пахнущей смолой стены разномастные игрушки, творя лишь ему подвластную историю.

-Ты, несомненно, прав, - вдруг произносил дед, разобрав наконец основные принципы устройства мира , создаваемого внуком, в котором главенствовало все побеждающее добро.-Ты пока мудр, но куда все уходит потом?..Искушения, вот что уводит нас от мудрости. Мы поддаемся им, становимся рабами страстей. Начинаем служить преходящему...Нет, я не осуждаю других. Я сам такой же, как все остальные. Я постигал этот мир так, как его постигали до меня и как будешь познавать ты. И моя жизнь имеет свой смысл. И жизнь твоих предков имела свой. И главное, чем дальше в прошлое, тем разумнее.. Они не тратили силы на производство ненужного...Они жили естественными заботами...А вот чем живут твои родители?..

Тяжело приподымая массивные ноги, выходила Маргарита, подносила ладонь ко рту, приказывая замолчать и, под жалобный стон половиц, уводила в сад и внука, и деда, и сама садилась на нижнюю ступеньку, в зримо разрастающуюся полоску тени.

-В сущности, человеку так мало нужно,-по инерции еще продолжал говорить дед, уходя в дальний угол сада, откуда слов его разобрать было почти невозможно. - Утолить голод да защитить тело от жары и холода. Насытившись и в комфорте, он должен был предаваться размышлениям об этом и иных мирах... Но пища из необходимой потребности превратилась в повседневые заботы, одежда - в культ, обслуживание плоти- в смысл существования, а размышления... Для них совсем не осталось места...

-Что ты там бормочешь?- негромко спросила Маргарита, поглаживая большие икры, изборожденные узелками вен. И не ожидая ответа, глядя на внука, толкающего игрушечный самосвал, добавила со вздохом: -Что старый, что малый...

День уходил, как уходило лето, уходили годы...Не обращая никакого внимания на сожаления или нежелание .

-Нам все-таки повезло, мы знали, что такое любовь. И у нас была возможность выразить себя...А что у них? Беличье колесо... Безумная гонка...

Он остановился у дерева, на котором висел один -единственный, начинающий румяниться плод, коснулся ворсистой поверхности пальцами, хотел сказать, что даже этот плод требует длительных размышлений, но, глядя на него, каждый прежде всего думает о его вкусе, но не сказал...

-Пусть висит! - услышал он голос Маргариты и взглянул на ее оплывшее тело, давно уже утратившее и вид, и вкус, и может, поэтому размышлять о нем было гораздо проще, чем о плоде...

Он вернулся к дому, присел на ступеньку над Маргаритой, скользнув взглядом по собранным на затылке крашеным волосам, задержал его на напряженно выгнувшемся (самосвал с трудом преодолевал песчаную дюну) смуглом тельце внука и надолго остановил на муравьиной веренице, изменчивой и одновременно постоянной, суетной и вечной, порождающей и любопытство, и уважение, и сожаление... Движущаяся черная строчка пересекала вытоптанную дорожку , соединяя затерявшееся в траве муравьиное подземелье и маленькое отверстие, уходящее под фундамент. По-хорошему, надо было бы заделать это отверстие, если муравьи заведутся в доме , трудно от них избавиться... Но тогда прервется эта, вселяющая в конечном итоге оптимизм, цепочка...

Грузовик преодолел дюну , быстро покатил по дорожке и вдруг замер. Внук, нисколько не заботясь о чистоте трусов, лег на пыльные кирпичи, разглядывая суетливый поток.

- Встань! - раздался голос Маргариты.-Нечего валяться на земле. Хочешь полежать, пойдем, я тебе постелю...

Она медленно, с трудом распрямляя ноги, поднялась.

- Не хочу, - капризно произнес внук и, забыв о муравьях, покатил дальше самосвал.

- Искушения и ограничения, - сказал дед. - Пряник и кнут с первого мгновения и до последнего...

- Следи за детьми, - строго произнесла Маргарита. - Посматривай за Катенькой, если я прилягу...

Она ушла в дом, проскрипела кровать, и почти сразу из окна донеслось похрапывание, отчего вдруг и на деда, и на внука навалилась дремота, но первый не мог себе позволить расслабиться, обремененный заботой о потомках, а второй - оттого что не хотел отказаться от удовольствия игры.

Дед поднялся на веранду, опять сел за стол, отставил в сторону классика, занес ручку над непорочным листом, задумался...

-Нет, не созрел я для мемуаров... - поставил классика на место. - Летом на воздухе славно... В офисе от кондиционера выхолощенно...Ни звуков, ни запахов...Безвкусие...

Он переставил к перилам кресло-качалку (так, чтобы был виден весь сад), сел, стал наблюдать за внуком, жужжащим неповоротливым шмелем, изучающим перила веранды, ненароком залетевшей стрекозой; опять за внуком, за невесть откуда взявшимся испуганным (одно на весь небосвод) облачком; за соседским котом, тайно пробирающимся вдоль забора, головами и концами удочек мальчишек, идущих за калиткой; перечеркивающим горизонт самолетом; за внуком, опять за шмелем, все еще не определив, по какой-такой надобности он вьется возле колышущихся занавесок, за которыми громко задышала Катька, и окликнул внука.

- Посмотри, проснулась сестра или нет...

Тот неожиданно охотно взбежал наверх, оставив перевернутый грузовик на полдороги, постоял у кроватки, пытливо разглядывая пухлое личико сестры, голубые бусинки глаз, изучающие его, подождал, пока гримаса превратится в крик, и сообщил:

- А она проснулась...

И все иные звуки куда- то исчезли, радостно закачалось освободившееся кресло, дед склонился над Катькой, не зная что делать, но появилась Маргарита, и повторилось все: смена пеленок , прогулки с внучкой по саду, пока нянька готовила ужин, игры втроем, закончившиеся слезами Катьки и выговором Маргариты, и смена постов: он - у плиты, нянька - с детьми...Потом- кормление Катьки, ее зыбкое, капризное засыпание и опустившийся парной вечер, завершающий еще один временной отрезок короткой дистанции между двумя мирами; вот уже и внук довольно засопел на своей кроватке и они остались с Маргаритой вдвоем на веранде, освещенной неяркой лампочкой.

От дороги, за которой была речка, потянуло бодрящей прохладой, заверещали сверчки, беззвучно заскользили через освещенное пространство летучие мыши.

Там, где ночь не изувечена светом, небо полно звезд. Смотреть на них и заманчиво, и боязно. Представить, что в этом безбрежье счастливо обитают души, - невозможно. Гораздо понятнее и ближе отдающий тепло асфальт, далекая музыка (у речки тусуются подростки), заполошный, с края на край (кто-то пьяненький домой возвращается), собачий лай, лучи фар... Приехали родственники.

- Привет, пап.

Дочка чмокает в щеку, от нее пахнет вином и духами.

- Идем домой, у нас новость есть.

Зять бурчит что-то условно приветливое, открывает ворота, загоняет во двор машину.

- Что за новость?

Он пытается догнать дочь, но та исчезает в доме, шепчется с Маргаритой, переодевается. Маргарита выносит ужин и неожиданно выставляет на стол фужеры.

- А что, у нас праздник?

Но вопрос остается без ответа.

Зять фыркает под душем (у него что-то с обменом веществ, он потеет как загнанная лошадь. То ли от жизни, то ли от жары). Наконец появляется и он, садится за стол, стул под ним крякает: зять не худенький (а значит, потеть может еще и от полноты), потирает руки, непривычно бодрый, довольный. Но с зятем у них отношения не совсем родственные, поэтому ему вопросов он не задает, ждет дочь.

Наконец выходит и она, Маргарита накладывает им в тарелки, пододвигает бокалы. Зять наливает. Вино темно-красное, пахучее...

- Пап, мы кардинально меняем жизнь, - произносит дочь и торопливо добавляет: - Мама в курсе, мы просто раньше времени тебе не сообщали... Но ты ведь всегда говорил , что в мире слишком много соблазнов и пустой суеты...

Он отодвинул бокал, предчувствуя , что новость может его огорчить.

-Ты и сейчас так считаешь? - дочь ожидающе подалась к нему.

-Я говорил об искушениях.

- Это одно и то же...И мы решили разорвать этот порочный круг. Мы переезжаем...

- Переезжаете?

- Мы все переезжаем... В деревню. В глушь. Как говорил поэт... Мы будем жить, подчиняясь естественным законам... Ты же мечтал об этом...

Он не сразу понял, о чем она, если они и так живут почти в деревне и в то же время рядом с городом. Это удобно им, хорошо ему , замечательно внукам...

-А разве ...

Он не закончил, она перебила:

-Мы продали дело. И мы теперь все свободны...И можем наконец осуществить наши желания...

-Что продали?

Бокал соскользнул со стола, но звука бьющегося стекла он не услышал.

- Пап, ты что расстроился ?.. - ее глаза испуганно сузились. - Мы купим кусочек земли, где будет роща и речка, построим большой дом... И будем все вместе, рядом... Как ты хотел...

- Как это продали?...

- Ты был прав, большинство из того, что сейчас производится, функционально ненужные вещи... - она бросила взгляд в сторону мужа.

-Мы думали, что вы будете рады, - вставил зять.

-То, что делал я, не относится к ненужным вещам,- наконец произнес он. - Я столько лет с таким трудом все создавал... Я оставил вам отлаженное, перспективное дело...

-Пап, ты недоволен? - дочь удивлялась искренне. -Последнее время ты только и повторял о никчемности наших занятий, о том, что мы неоправданно много времени уделяем суете, забыли о детях. Ты же сам убедил нас, что, если ничего не менять, мы просто пробежим по жизни , ничего в ней не поняв и не ощутив ее вкуса, ты говорил, что общество потребления- это тупик в развитии и не стоит ускорять собсвенными усилиями приближение конца... Разве не так ?

Она ждала ответа. Он видел ее растерянное лицо и вспоминал, что, действительно, говорил об искушениях, которые уводят от главного, от постижения предназначения этой жизни. И о том, что в обществе , в котором им выпало жить, человек утрачивает последние крохи свободы, подменяя ее суррогатом развлечений, он становится рабом примитивных страстей, разучивается смотреть в звездное небо... Но он вспомнил и многие годы, в течение которых создавал дело. Он помнил, что все началось в эпоху пустых магазинных прилавков, за-стоя и повального дефицита и был энтузиазм и жажда браться за все, что нельзя было делать вчера. Помнил осознание того, что не государство содержит тебя, а ты - государство в лице сонма всяческих чиновников...Затем пришли годы произвола, обмана на всех уровнях, в любых масштабах и формах, разбой на дорогах, необузданный разгул новой власти. И он, на ходу учась, словно лоцман, вел свое судно-дело по непредсказуемому и абсолютно неизвестному ему фарватеру, вместе с обшивкой оставляя на встреченных препятствиях часть собственной кожи, здоровья, сил... И вывел... И разве ради денег жил все эти годы?.. Поэтому и боялся за дочку, зятя, ему казалось, они уже служат этому бездушному идолу, что ничего более в жизни их не интересует, что они не устояли перед искушением бездумно, по-животному, прожить отпущенное Богом... Выходит, он был неправ?.. Значит, он должен радоваться... Но почему-то радости он не ощущает... Может, оттого, что теперь, когда ему вдруг захочется, он не сможет пройтись по коридорам, наблюдая из-за стеклянных стен за тем, как трудятся на своих рабочих местах сотрудники фирмы, бывшей некогда его делом?..

- Это неожиданно... Вероятно, общество пришло - не без моей, кстати, помощи, каюсь, - к тому, какое оно стало... Но у человека должно быть свое дело. А есть ли оно у вас?..

Он посмотрел в глаза дочери и вдруг увидел в них лучики, которые давно уже не появлялись, и ощутил ее радость и веру в нечто славное впереди...

-Есть папа, - сказала она. -У меня есть...

Он взглянул на зятя, но тот, обхватив бокал большими белыми ладонями, смотрел в черноту ночи.

Он поднялся из-за стола, обошел вытирающую место, где разбился бокал, Маргариту.

-А я так рада, так рада, - сказала та, глядя на него. -Теперь можно и натуральное хозяйство завести, и сконструировать чего-нибудь интересное, для души...

И это «для души» заставило его улыбнуться, и дочка заметила эту улыбку, выдохнула:

- Ну, слава Богу, а то я уже...

- Да ладно вам, продали так продали... Все что делается, все к лучшему, как говорила твоя прабабка.., - как можно бодрее произнес он. - Об остальном завтра утром поговорим. Пошел я спать.

Он прошел в свою комнату, не включая света, не раздеваясь, прилег на кровать, привыкая к новой реальности...

Однажды журналист задал ему вопрос, на который он тогда даже не стал искать ответа и который теперь вспомнился. Тот спросил, почему революционерами, как правило, становятся люди обеспеченные, достигшие чего- либо в этом мире... Им-то чего не хватает?.. И действительно, отчего он, по меркам окружающих, достигший благ, так настроен против общества, в котором живет?.. Чего ему не хватает?.. И вдруг нашел ответ. Не хватает ощущения души. Нет, он ее чувствовал, но совсем крохотную, загнанную в дальний угол, обложенную условностями и соблазнами... А когда-то, даже в те бурные, штормовые годы, ей не было так тесно... Оттого и смог тогда найти фарватер... А потом пришли времена , когда нужно было просто «делать деньги». И это было скучно, и он без сожаления передал заботы детям...

И еще вспомнилось пожелание-тост, который все чаще и чаще звучал в последние годы. Это было пожелание, «чтобы душа развернулась...», пожелание прежде всего себе... Ведь оттого что душе тесно, она и призывает к бунту...И вдруг подумал, что, выходит, души у его дочери и даже у зятя менее зажаты, чем у него... А по-настоящему большая и счастливая она у внука и совсем еще не понимающей этот мир Катьки. А значит, не таким уж и плохим будет будущее...

И с этой мыслью, одновременно успокаивающей и обнадеживающей, он и уснул, не зная, что именно в это мгновение его душа наконец-то выбралась из дальнего уголка и вновь обрела способность путешествовать по звездному небу, нисколько не уступая в этом душе его сладко спящего внука ...

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.