Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(14)
Андрей Ковалев
 ЗАВТРА

- Завтра, - сказала она мне. Завтра…

Сбегая вниз по лестнице, не удержался, зачем-то нацарапал на стене ее имя. «Ленка». Как раз в этот момент на площадку поднимался ее отец.

- Здравствуйте, Семен Борисович.

- Здравствуй, Саша.

Видел все. Ну и пусть. Главное - завтра.

Рано утром зашел Толик. Мама опять впустила его прямо в мою комнату (сколько раз ей говорить!), еле-еле успел затолкать книжки под диван.

- Мааааааам…

- Здорово, мужик.

- Здорово, - ответил я, протирая глаза и облегченно откидываясь обратно на подушку. Кажется, не заметил.

- Ты что, забыл?

- Что?!

- Мы же вчера договаривались. Ты, я, Серега - он уже в машине - и Димон.

- Подожди, подожди…

- В баню, мужик. Ну ты даешь, я думал, ты уже собрался… А он еще спит.

- Блин, забыл. Как же я мог?!

Толик скорчил презрительную гримасу.

Пока я в одном носке бегал по квартире, ища полотенце и шлепки, Толик пил с мамой на кухне чай.

- Маааам, где синее полотенце? Куда ты засунула мое полотенце?!

- Не кричи, пожалуйста. Разбирайся сам, куда ты положил вчера полотенце.

- Ну, блин…

- Все. Я ухожу. До свиданья, мальчики. Не простудитесь. Саша, обед на плите. И не забудь взять свежее белье.

- Маааам…

Хлопает входная дверь. Кажется, ушла.

У меня начинается легкая паника. Ребята опаздывают из-за меня, а я совсем не помню, где лежат оставшиеся вещи.

Краем глаза я вижу, как недовольно смотрит на часы Толик, жалеет, наверное, что позвал.

Парни ездят в баню вот уже третий год подряд. Это еще когда мы закончили девятый класс, отец Толика, решив, что его сын стал совсем взрослым, вручил ему вместе с ключами от старенькой шестерки ключи от дачи и разрешил пользоваться и тем, и другим так, как ему заблагорассудится.

Дача их - обыкновенная покосившаяся халупа, шесть на шесть, плюс небольшой чердак и четыре сотки земли, на которых растут две вишни, одна слива и яблоня, и где бабушка Толика выращивает огурцы и помидоры. Главная ценность участка, конечно, не в этом, а в том, что здесь стоит самая настоящая, деревянная, довольно просторная, всего лет пять тому назад вырубленная баня по-белому.

Рядом с ней полутораметровая укладка дров, большая бочка с водой, затянутая толстой наледью, и маленький сарай, где храниться набор до блеска отточенных топоров, веники, шапочки, пузырьки с лавандой и многим-многим прочим, без чего не может быть настоящей бани.

Зимой дачный поселок на двести участков пустеет. Километров на пять вокруг ни души. Где-то далеко на горизонте видны тонкие белые струйки дыма - это работает завод на окраине города. Как далеко все: школа, учителя, родители… Очень хорошо у Толика на даче зимой.

Меня ребята с собой не брали, хотя мы с Димоном, Серегой и Толиком дружим с первого класса. Один раз только, когда начиналась у них традиция раз в неделю ездить в баню, я поехал с ними. На просторе, вдали от привычного уклада жизни, здесь, где нужно наколоть дров, растопить печь, сходить по заметенной сугробами и еле заметной тропинке на окраину поселка за водой, и, самое важное, где ребята стремятся вести себя как взрослые мужики, оказалось, что сверстники мои не только гораздо старше, но и умнее меня. И не то чтобы я мальчишничал или как-то слишком раскис, выпив первые в своей жизни сто граммов водки, а просто мне не о чем было с ними говорить.

Друзья краснели за меня, когда я говорил какие-то глупости, стеснялись вести при мне свои задушевные разговоры, делиться своими взрослыми проблемами. Я очень остро почувствовал тогда эту отчужденность, проистекавшую, видимо, оттого, что они уже стали не столько внешне, сколько внутренне маленькими мужчинами, а я остановился как-то в развитии и думал и вел себя, как подросток.

Но самое главное заключалось в том, что не только высокий широкоплечий, всегда ходивший в компаниях лидером Толик и смазливый, острый на язык, Димон, но и низенький, прыщавый, некрасивый Серега - уже и в самом деле были настоящими мужчинами. У каждого из них была женщина. Словом, у них было - «это». А у меня - «этого» - никогда не было. И когда ребята заговорили «о бабах», я мучительно краснел, тупел, нес какую-то околесицу. Все лишь для того, чтобы не показать им, что у меня не только никогда ни с кем не было – «этого», но что я даже ни разу не целовался; тогда я был влюблен в Ленку Рыжову из нашего класса до безумия.

И чем сильнее я понимал всю бесконечную глубину взрослости моих друзей, тем меньше и ничтожнее я казался себе сам.

Вот так и произошло, что я продолжал дружить с ними во дворе, в школе, вместе мы не раз шлялись по ночным городским улицам, но в баню они меня с собой больше не брали.

И даже стал я замечать, что отношение их ко мне несколько изменилось, я почувствовал, что для них я был еще ребенок, с которым можно подурачиться, посмеяться, сходить на футбол, рассказать о своих школьных проблемах, и только.

Потом я случайно узнал, что ездили они на дачу уже не втроем, иногда брали с собой девочек, и для меня в машине просто не оставалось места.

А я продолжал тайно любить Ленку Рыжову, боялся к ней подойти, дергал на переменках за косички (это в десятом-то классе!), писал и не отправлял стихи, все посвященные ей и завидовал друзьям. По правде сказать, я чувствовал себя тогда бесконечно одиноким и закомплексованным.

Мы быстро росли. И вскоре для нас прозвучал последний звонок. Я понимал, что со многими из школьных товарищей никогда, возможно, больше не увижусь. Та хрупкая нить, что связывала меня и Ленку, вот-вот навсегда оборвется, и если я, даже учась с ней в одном классе, не решался подойти и предложить сходить в кино, то, встретив ее как-нибудь потом на улице, я уж точно на такой подвиг не решусь.

Сейчас - или никогда. Вот о чем думал я тогда. Сейчас или… Я решительно перешел зал наискосок и, от смущения потеряв дар речи, просто взял Ленку за руку и потащил ее - именно потащил, ибо нормально передвигаться я был не способен - кругами по залу, ликуя в душе и наивно предполагая, что кружу ее в самом настоящем вальсе.

Помню только, что в самом конце нашего танца, когда я начал немного приходить в себя, Ленка тихонько прошептала мне на ухо:

- Ну наконец-то, я уже боялась, что ты никогда ко мне не подойдешь.

Утром, когда весь класс посадили в автобус и повезли на центральную площадь, к памятнику Ленина, чтобы сфотографировать всех на память, мы спрятались от группы, заперлись в кабинете химии и целовались до умопомрачения…

Нам было вместе просто и хорошо. За те два месяца, что мы с ней провстречались после выпускного, нам так и не удалось ни разу поссориться.

А осенью она поступила в институт в Москву. А я так обезумел от наших свиданий, что совсем забыл о подготовке, проспал один экзамен, а другой с треском провалил.

Целыми днями я шатался бесцельно по городу, скучал, ревновал и ждал конца недели, когда Ленка приедет к родителям.

Наши редкие встречи стали еще жарче, насыщеннее. Она торопилась рассказать об учебе, о столичных преподавателях.

Я рассказывал ей, как скучал без нее, как бродил по городу и сочинял стихи. Я залпом проглатывал один за другим тоненькие поэтические сборники. Днем я грезил Ленкой, по ночам - блоковской Прекрасной Дамой. Джека Лондона и Фенимора Купера потеснили Ахматова, Цветаева:

Вы, чьи широкие шинели

Напоминали паруса,

Чьи шпоры весело звенели

И голоса.

И чьи глаза, как бриллианты,

На сердце вырезали след -

Очаровательные франты

Минувших лет.

Так пролетели сентябрь и октябрь.

Да, мы целовались, но - «этого» - у нас никогда не было. Пару раз мы лежали в ее постели почти совсем голые, обнимались до изнеможения, но я боялся опозориться, а она не делала первого шага.

В конце ноября, как того и следовало ожидать, в почтовом ящике я нашел повестку. Мне надо было явиться на призывной пункт для прохождения медкомиссии.

Я так растерялся, что первым делом побежал к Толику. Быстро взглянув на бумажку, он скомкал ее и кинул в угол.

- Косить будешь? – спросил он лениво.

- Нет. Не знаю… Слушай, а ничего не будет, что ты ее помял?

- Все ясно. Ты это, знаешь, тебя в пятницу вызывают, а мы как раз завтра с пацанами собирались в баню поехать. Хочешь - с нами, ну что, напоследок посидим, попаримся.

Вот оно!

Парни берут меня с собой. Еще бы, через месяц, может быть, я заживу настоящей взрослой жизнью. Отдельной от них, от мамы, ото всего прежде знакомого мне мира. Один, в военной форме, где-то далеко, может быть, на севере, с оружием в руках. Я уже не мальчик. Мальчик - смешно. Я стал мужчиной. Ну, или почти…

- Конечно, хочу.

- Смотри. Утром я за тобой заеду. Тапочки, полотенце, шампунь там. Да, смену белья возьми, ну короче, спросишь у мамы, что нужно, она подскажет. Я утром заеду, чтоб был готов, не забудь.

В этот же день, на шестичасовой электричке приезжала из Москвы Лена. С полпятого я стоял на вокзале и нервно курил. Завел себе эту привычку, чтобы казаться мужественнее, что ли.

Вечером мы заперлись у нее в комнате.

- Вот, повестка, - сказал я почему-то виноватым голосом, доставая из кармана брюк смятый бумажный комок.

Лена уткнулась в подушку и заплакала. Глядя на ее неожиданные слезы, я сам почувствовал мокроту вокруг глаз. Я растерялся. Никогда она при мне не плакала. Никогда еще ни одна девушка не плакала из-за меня.

- Иди сюда, - вдруг сказала Лена.

Какая-то новая, незнакомая мне нотка прозвучала в ее голосе.

- Зачем?

- Просто подойди ко мне и все.

Мы легли рядом, она обняла меня и уткнулась мне в плечо лицом.

- Знаешь, ты такой… я люблю тебя. Я хочу быть с тобой, понимаешь?

- Д-да.

- Не сегодня, сейчас придет отец. Завтра, слышишь? Завтра вечером. А теперь иди.

- Завтра, - сказала она.

Завтра я стану мужчиной.

Я спускался вниз, окрыленный этими словами, повторяя их про себя на все лады и все никак не веря своему счастью.

Захлебываясь от переизбытка счастья, в один миг, в одну секунду заполнившего и переполнившего все мое существо, дотоле такое жалкое и бледное, я не удержался и нацарапал ключом ее имя на стене.

Плевать, что меня видел ее отец. Я не мальчик. Я хочу жениться на его дочери.

Ночью я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок. А утром я позорно проспал…

- Ну, ты долго еще? - лицо Толика крупное, скуластое, на лбу и на щеке два маленьких шрама, полученных в уличных драках. А вокруг карих глаз разбегаются морщинки-лучики. Нет, брат, не обманут меня ни твой суровый голос, ни два шрама на лбу и на щеке. В душе ты добрый и отзывчивый человек и все понимаешь.

- Как ты долго!

И наконец мы на улице.

Вчера поздно вечером выпал первый снег. Утром подморозило. Зябко, холодный ветер до костей пронизывает. Из подъезда вслед за нами выбегают два мальчика с ранцами за спиной. Торопятся в школу. Прямо как мы - совсем недавно. А теперь уже не то. Мы - свободны и едем с друзьями на природу, на дачу, в баню.

Из машины мне рукой машет Серега. В другой руке держит сигарету, никогда с ней не расстается, улыбается мне кривыми и гнилыми зубами.

Нет, все-таки брошу курить.

- Здорово, Санек. Сколько лет, сколько зим.… Сзади садись.

Он поворачивается ко мне, чтобы поздороваться, и я слышу, как в ногах у него звенят бутылки.

- Все нормально, не переживай, до утра хватит.

- Подожди, Толик сказал - мы к вечеру домой приедем.

Толик уже завел машину.

- Толик сказал... Не суетись, посмотрим, как пойдет. Ты, говорят, служить скоро идешь?!

- Да, прислали вчера повестку.

- Ясно…

Серега поворачивается и протягивает папиросу, только что им самим забитую травой.

- Пробовал когда, нет?.. Ты что. По этой фигне сейчас самая тема убиваться. Лучше водки. На, бери.

Мы курим. Кислый сиреневый дым ползет по салону. Вместе с ним ползут и тают лица, предметы и дорога, убегающая за окном.

Мне хорошо.

Мне хорошо не так, как было хорошо утром, но тоже ничего. Я улыбаюсь, я слушаю рэп, я слушаю разглагольствования Сереги. Я немного волнуюсь, и, когда я пытаюсь что-то сказать, изо рта у меня вместо нормальных слов вырываются какие-то жалкие писки.

Серега и Димон смеются. Я понимаю, что они смеются надо мной, но мне все равно хорошо и ничуть не стыдно, потому что мне сейчас наплевать на них.

Я еду с пацанами в баню.

- Блевать за ограду. - Толик легонько подталкивает меня к калитке, и через секунду из меня извергаются потоки.

Я стою долго, полчаса, может быть, даже дольше. Кружится голова и очень хочется есть. Но понемногу свежий воздух действует целительно, и я совсем прихожу в себя.

Пока я обнимал ограду, друзья накололи дров, сходили за водой, распаковали сумки и затопили баню.

Топиться ей до нормальной температуры долго, часа два, а то и три. Но нам не терпится. Мы уже замерзли, даже водка не помогает. И поэтому мы скорее раздеваемся и лезем в парилку всего при шестидесяти пяти градусах.

Голые, раскрасневшиеся, мы молча сидим на лавочках и глупо улыбаемся друг другу. Разговор не идет. Прежде надо согреться. Да и какой в парилке разговор: подай, подвинься, постучи веничком. Все разговоры в предбаннике, где ждет нас уже накрытый самими стол: бутерброды с сыром и колбасой, печенье, конфеты, запотевшая бутылка водки, термос с чаем.

Я кидаюсь на еду, жадно запихиваю себе в рот хлеб, заталкиваю колбасу. После анаши очень хочется есть.

- Погоди, не торопись, - одергивает меня Серега и важно разливает водку.

Толик морщится в углу.

- Вообще-то, в бане не положено… ну ладно, чуть-чуть, - говорит он.

- Да чего тут пить-то? Поллитрушечка всего, ну скажи, Димон, чего мы, не управимся втроем? Вот и Санек немного поможет. Да, Санек?

Мне обидно, что меня вновь отделяют ото всех, и я внутренне мгновенно принимаю решение, что пить в этот вечер буду непременно больше остальных.

- Лей, лей, - говорю я, - посмотрим еще, кто сколько выпьет.

Димон улыбается в углу.

- Ну, налей ему, сколько он хочет, Серега. Парню в армию скоро идти, мужик. Сам своей башкой пусть соображает.

- За мужиков, за нас, парни, - кричу я и опрокидываю в себя стакан холодной, горькой водки.

Едва успеваю зажевать бутерброд, как чувствую, что на голову мне опускается и давит что-то тяжелое.

- А теперь в парилку, бегом, - кричит Серега.

Я пытаюсь встать и не могу. Все плывет перед глазами, ноги не слушаются. Димон с Серегой подхватывают меня за подмышки и тащат за собой.

Жарко.

Пот льет с меня ручьями. В груди бешено стучит сердце.

Я не могу сидеть и буквально падаю на лавочку. Димон подхватывает пару веников и начинает охаживать мне спину.

- Ладно, хватит. На воздух, - наконец громко командует Толик, и мы гурьбой (Толик помогает мне идти) вываливаемся наружу.

На дворе уже темно. В вечернем небе сияет далеким и равнодушным блеском луна. Блестит и расчищенный нами в два ряда снег.

От наших тел валит густой пар. Димон достает из сарайчика маленький топор и в два удара разбивает сверкающую наледь, сковавшую поверхность бочки.

Подчерпывая из нее большим медным ковшом, мы поочереди обливаемся водой.

Серега особенно тщательно умывает лицо, словно желая смыть чистой холодной водой многочисленные прыщи, примостившиеся у него на лбу, на щеках и на подбородке. Димон обливается аккуратно, тщательно стряхивая крошки льда, застрявшие в волосах.

Толик широко, довольно улыбается мне.

- Ну как, Сань, нормально?

- Ничего, - говорю я.

Я едва отдышался после парилки. Но не сломался, настоящие мужики никогда не ломаются, и поэтому я только слегка улыбаюсь.

В предбаннике я уже не пил водку. Толик налил мне крепкого черного, с лимоном, чаю.

Вскоре на столе появилась новая бутылка.

Я вспоминаю только одно - сегодня вечером меня ждет Лена.

На этой мысли я проваливаюсь в сон, глубокий сон.

…На небосводе торжественно и лунно сияют звезды. По-волчьи тоскливо завывает ветер. На несколько километров вокруг - никого. Только в маленькой, обнесенной снегом баньке на окраине дачного поселка горит огонек.

Серега завалился рядом и тяжело, по-лошадиному, всхрапывает, обдавая меня винным перегаром. В углу по-прежнему сидят Димон и Толик. Лицо Толика уставшее, суровое. Глаза помутнели от выпитой водки. Напротив него расположился Димон и что-то тихо говорит.

Димон умеет говорить и умеет убеждать. Как-никак он - гордость класса, круглый отличник, сразу после школы самостоятельно, без чьей-либо помощи, пробивший большой конкурс на поступление в серьезный столичный ВУЗ.

Я сплю или притворяюсь, что сплю. На душе гадко, паршиво. Я ни о чем не хочу думать и поэтому слушаю их разговор, но слова произносятся так тихо, что куски фраз я не слышу и многого не понимаю.

- Толик, сейчас время реальных пацанов. Мы сильные, пока мы вместе. Пока есть наша мужская дружба, нам все по хер. Любого сломаем, любую стену прошибем. Толик… я за тебя…

- Погоди, Санек проснулся, - неожиданно перебивает его Толик и смотрит на меня, - Нормально все, Сань? Иди к нам, посидим, поговорим. Тут Димон серьезные вещи рассказывает.

Еще минуту назад, в мире, казавшемся мне разрушенным напополам, сожженном и уничтоженном, вдруг вспыхнул лучик тепла и надежды. Женщины - да, Ленка… но есть нечто большее моей любви к ней, повестки, тонких поэтических книжек и того волшебного з а в т р а, уже сегодня... Это нечто - настоящая мужская дружба, спаянная не водкой, не баней, а такими вот ночными откровенными разговорами, когда можно излить другу все самое тайное, трепетное, болящее, что только есть у тебя на душе.

Я сажусь к ребятам, гордый осознанием того, что теперь я тоже в кругу приобщенных. И у меня есть свои, настоящие мужские проблемы, которыми я могу поделиться, и никто не засмеется, не покрутит пальцем у виска, не скажет дурного слова, а выслушает, посочувствует, подскажет.

Я рассказываю им все. И про свою тайную любовь к Ленке, и про выпускной, и про наши свидания, я рассказываю им даже про з а в т р а, внутренне дрожа от своей откровенности.

- Так она что, так тебе ни разу и не дала? – насмешливо щурится Димон. - Ну ты даешь, парень.

- Да ладно тебе, Димон…

- Нет, погоди, Толик, - Димон откровенно смеется мне в лицо. - Ты что, думаешь, чем она там, в Москве, занимается в общаге? На ней пробы негде ставить. Пацан… Да чего ты куксишься, Санек, вон не веришь, спроси у Толика или Серегу разбуди, он расскажет, как она с нами в десятом классе в баню ездила...

- Ну что ты на меня так смотришь, ну правду он говорит, не переживай ты так, было бы из-за чего, Сань.

Комнатка дрогнула у меня под ногами и резко поплыла вниз. А вместе с нею поплыл и я. Помню только, как медленно встал из-за стола, помню сжатый до боли кулак, кровь из разбитого Димкиного носа, Толика и взлохмаченного Серегу, растаскивавших нас по углам…

…Всю обратную дорогу я старался ни о чем не думать. Молча смотрел в окно, посасывая разбитую губу, и периодически промокая ее полотенцем.

- Приехали, Сань, - сказал Толик, остановив машину прямо возле моего подъезда.

- Спасибо.

- Ребята, вы чего, ну может, помиритесь, а? Из-за бабы какой-то поссорились. Мужики… - канючит пьяный Серега. По его глазам я вижу, что он искренне надеется на примирение.

Димон зло щурится и демонстративно поворачивается ко мне затылком.

Я смотрю на лицо Толика. Оно строго и сурово. Он думает о чем-то, может быть, принимает в этот момент какое-то важное решение, напряженно вглядываясь вдаль.

- Ладно, хватит, - наконец говорит он. - Нам пора. Удачно тебе послужить, Санек. Прибудешь в часть, адрес пришли, напишем письмо. Извини, что так вышло.

Я остаюсь на улице один. Вдруг я понимаю, что ничего страшного на самом деле не произошло, и мы расстались с ребятами друзьями, я все еще могу пойти к Ленке или вернуться домой. Все дороги открыты передо мной.

Нужно только выбрать правильную.

С тех пор прошло пять лет. Той же зимой меня забрали в армию. Полгода я прослужил в Иваново, затем нашу часть перебросили на Северный Кавказ. В одном из сражений под Алхан-Юртом меня ранило осколочным снарядом. Врачи в госпитале ампутировали руку.

Первое время дома я не мог выходить на улицу, боялся встретить кого-нибудь из той, прошлой своей жизни. Потом ничего, освоился. Помогла мама.

Сейчас у меня есть девушка, мы живем вместе уже семь месяцев. Работаю в местной газете, сочиняю кроссворды, пишу гороскопы и всякую мелочь. Мечтаю поступить в институт и написать книгу.

Иногда вижу старых друзей. Толик женился и развелся, от первого брака у него есть дочь, Варя, но он ее никогда не видел. Серега отсидел по хулиганке, после освобождения подался в криминал, неплохо зарабатывает. Ездит на новенькой «ауди» серебристого цвета. У Димона тоже вроде все в порядке. Окончил институт, поступил в аспирантуру.

Ленку я больше так никогда и не видел.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.