Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(16)
Тамара Куликова
 ОН ВЕРНУЛСЯ ДО ЗАКАТА

Он - один из тех, кто в 60-е, 80-е годы был настоящим властителем дум своего поколения. Возвратившись в Россию после двадцатилетней насильственной депортации, несмотря на преклонные годы, автор «Архипелага ГУЛАГа» продолжает много работать. Год его восьмидесятилетия был ознаменован выходом в свет будоражащим душу, ум и сердце публицистическим трудом «Россия в обвале». К 85-летию он завершил историческое исследование «Двести лет вместе». В одном интервью Солженицын сказал, что его публицистика рождается из боли за сегодняшний день, а литература - из невозможности оказать воздействие на ситуацию в России.

«Александр Солженицын в последнее время почти не появляется на публике, а после отлучения его программы от эфира ОРТ он стал редким гостем и на телевидении. Похоже, что всемирно знаменитый писатель, вернувшийся в 1994 году из вынужденной эмиграции, где его называли «Вермонтским затворником», превратился в «московского затворника», - так начинается статья о писателе Александре Солженицыне. Публикация эта появилась в газете «Труд» в 2000 году. Прошли годы, но так же горестно, как в пору своего возвращения, Александр Исаевич вправе посетовать: «Россия меня так и не прочитала». Можно продолжить: и не услышала, и толком не увидела.

Парадокс. После двадцатилетней эмиграции (в свое время грубо выдворенный с Родины) автор «Архипелага ГУЛАГа» ехал в Россию, чтобы быть ей полезным. Во всех интервью он неустанно повторял: «Сам я, сколько могу, буду стараться помочь народу». Но как же редко видели мы его на экране или слышали по радио! Разве что в связи с юбилеями. Конечно, с одной стороны, нет уже того народа, который был так доверчив и открыт печатному слову, да и слову устному. Нет и той литературы, что могла призывать народ к благому действию, «заменяя» читателю и «духовного отца, и околоточного».

Но, скорее всего, одной из причин отсутствия обратной связи между писателем и обществом стала непробиваемая глухота, «аллергия» к советам и рекомендациям Александра Солженицына как большинства центральных средств массовой информации, так и олигархов, интересам которых они служат. Его идеи по обустройству России были отвергнуты двенадцать лет назад и благополучно забыты. А жаль... Перечитывая «... Посильные соображения», которыми Александр Исаевич поделился с нами, не переставала удивляться. Говорил ли он о системе выборов или о демократии, об образовании или путях развития экономики - выводы Солженицына в большинстве своем и сегодня звучат своевременно. Он предостерегал - его не слушали. Увы, самые худшие пророчества уже сбылись.

В основе самой конструктивной публицистической работы - «Как нам обустроить Россию. Посильные соображения» А. Солженицына лежит мысль о том, что любая власть должна быть нравственной, что она обязана отвечать перед народом за свои решения. Можно долго спорить, совместимы ли в принципе понятия «нравственность» и «власть». И наверное, нужно. Однако это тема для другой статьи, а здесь есть смысл остановиться лишь на логике рассуждений писателя. Солженицын утверждает, что в обстановке частого недоверия людей к действиям высших чиновников - другого выхода просто нет. Только честная, открытая, прозрачная политика, направленная на благо государства в целом и каждого члена общества в отдельности, способна привести к идентичности общества и власти. Таким образом, лишь нравственная парадигма конструктивна. И если всерьез говорить о формировании в России гражданского общества, вектор устремлений власти должен быть именно таким.

Солженицын имеет полное право говорить о нравственности. Как личность, как писатель и как гражданин, всей своей жизнью он являет пример честного, бескорыстного служения родине. В сентябре 1994 года на вопрос социологов: «Кто из политиков и общественных деятелей выражает ваше мнение, вашу позицию по основным вопросам жизни России?» - граждане страны назвали его в числе первых. Александр Солженицын в этом списке опережал и Ельцина, и Зюганова, и Черномырдина с Жириновским. К слову сказать, в пору возвращения «вермонтского изгнанника» на Родину ходило много всяких разговоров о необходимости досрочных президентских выборов. В числе желаемых кандидатов называлось и имя А. И. Солженицына. «Именно ему и только ему, - заявлял писатель и литературный критик Игорь Виноградов, - я готов был бы отдать свой голос на любых президентских выборах, если бы он только согласился послужить России на этом поприще». Такое же предложение высказывала и (к сожалению, рано ушедшая из жизни) политик, видный общественный деятель Галина Старовойтова.

Только «Солженицын своим чутьем может помочь определить будущее страны, сформировав патриотическую русскую идею в нешовинистических словах и выражениях».

В 1996 году, уже после начала избирательной кампании по выборам президента, призыв к писателю выдвинуть свою кандидатуру обнародовал в нескольких газетах правозащитник Лев Тимофеев.

Солженицын, конечно же, отказался баллотироваться и никак не захотел комментировать это решение. Все свои силы, как и раньше, он собирался использовать на поприще, которому посвятил жизнь, - продолжать писать о своем народе и для своего народа. Слишком дорогой ценой досталось ему это счастье и мука: следовать своему предназначению. Редкостная целостность и чистота помыслов!

После практически трехлетнего молчания (последнее его выступление в СМИ состоялось 22 октября 2003 года) он снова вышел в эфир с предупреждением об опасности всех и всяческих игр в демократию и о необходимости всерьез задуматься о судьбе Родины, во многом уже обескровленной, распроданной, с осиротевшим, все более беднеющим народом. «...в последнее время звенит у нас слово «демократия» и упражняются многие ораторы в склонении слова «демократия». Очень поспешно вытаскиваются признаки взамен всей демократии. Например, такой признак - свобода слова и печати. Если свобода слова и печати - демократия есть. Ничего подобного. Это только частный признак демократии. А от одного этого признака демократии не будет».

Он как всегда прав в главном. Беды будут продолжаться, пока, как он выразился, наши правители не видят своих детей в России. Жестко и актуально прозвучала мысль, которую он повторяет более двух десятилетий и которая точнее любой другой подошла бы нам в качестве национальной идеи: сегодня, как воздух, необходимо, чтобы правительство задумалось о «сбережении народа» российского: ведь он все убывает - едва не по миллиону ежегодно.

Что ему Гекуба?

Он ехал по стране долго. Вездесущие журналисты отслеживали каждый шаг писателя. С въедливостью, достойной лучшего применения, в публикациях солидных газет подсчитывалось количество караваев, поднесенных писателю на расписных рушниках, число стихийных и запланированных встреч во время неспешного пути по России. Сочинили даже какую-то историю с похищением. А простые люди хотели его слышать - и залы, где он выступал, сколь бы велики они ни были, оказывались набитыми до отказа.

Тогда, восемь лет назад, он ни разу не выступил с длинным поучением. Хотя от него, никем не купленного, ничем себя не запятнавшего, люди ждали слов «научения» - как выжить, как разобраться в происходящей сумятице перестройки, чему и кому верить?! Он выслушивал и отвечал, как считал нужным. Честно. Просто. Ясно. Вызывая неподдельный интерес у тех, с кем общался, или - столь же нескрываемое раздражение.

Даже сейчас трудно понять, почему в выпусках новостей федеральных СМИ (особенно визуальных) прямоту писателя выдавали за самоуверенность, искренность - за популистскую попытку подладиться и втереться в доверие к народу. Статья в газете «Аргументы и факты» называлась «Аятолла Солженицын». И это о нем, человеке, глубоко верующем, православном, видящем в своем поистине невероятном исцелении от неизлечимой болезни в пору ГУЛАГа, тюрьмы - промысел Божий. И вот - «аятолла»… В чем только не подозревали Солженицына: в желании сделать скорую политическую карьеру, стать президентом, сорвать денежный куш... А иначе чего бы ему ехать из благополучной Америки в нищую Россию? А он просто заново узнавал Родину, из которой его вытеснили, выкинули, изъяли... Открытый поначалу для всякого общения, скоро Александр Исаевич взял за правило общаться только с журналистами, которых знал раньше, которым доверял, или с «региональщиками» - из местных СМИ. Мне, тогда работнику Ставропольской студии телевидения, повезло. Нина Чечулина (сотрудница «Ставропольской правды») была в тесном деловом контакте с первым издателем книг Александра Исаевича, Никитой Струве. Она-то и отрекомендовала меня Солженицыным. В течение семи дней вместе с оператором Владимиром Блиновым проехали мы с дорогими гостями по Ставрополью и Кубани - местам детства и юности Александра Исаевича. Результатом общения стал фильм, один экземпляр которого и сейчас хранится в видеотеке Ставропольской студии телевидения, а другой - у Александра Исаевича, принявшего наш скромный труд с благосклонностью.

«Слава меня не сгложет...»

На Ставрополье и Кубани Солженицыных ждали. Наверное, так встречают только национальных героев. С букетами, пышными караваями, величальными песнями. Власти расстарались: окружили транспорт, в котором он ехал, милицейскими автомобилями с пронзительными клаксонами, предлагали писателю комфортабельную «Волгу». А он едва ли не физически страдал от этой суеты, однажды даже предпочел ехать в общем «рафике» вместе с шебутной журналистской братией. Солженицын поступал, как жил. А жил именно так, как писал, - верный себе и своим принципам. «Сила моего положения - в чистоте имени от сделок. И надо было беречь его...»

... Первое ощущение славы - как будто язык твой перестал чувствовать вкус, а пальцы уже не осязают так тонко, как прежде. «Почему не ездишь на такси? - удивлялся Копелев, а мне сесть в такси казалось предательством. Я понимал: только с рюкзаком, в автобусе, и теперь уверенно отвечаю: «Слава меня не сгложет» («Бодался теленок с дубом»).

Вряд ли шум, который устроили вокруг его имени, был по душе семидесятипятилетнему писателю. Он принимал все происходящее спокойно и с достоинством, не возмущаясь, но и не расслабляясь от льстивой угодливости.

Во время путешествия мы должны были принять за правило жесткий порядок. Как только очередное общение заканчивалось, Солженицын усаживался в машину - и вперед. «Время - вот ценность, им единственно стоит дорожить», - признался в одной из бесед Александр Исаевич. Никого не ждали. А если учесть, что маршрут движения устанавливал он сам, то, замешкавшись, любой из нашего брата журналиста рисковал отстать от кавалькады. Ходил он стремительно, будто юноша, и, казалось, не знал усталости. Был предельно дисциплинирован и неумолим в том, что касалось порядка жизни: легкий завтрак, обед - и все. Никаких промежуточных застолий. То-то были разочарованы устроители шикарных обедов... Но не растерялись репортеры - снедь брали с собой «сухим пайком». Тот, кто знает, что такое «трое суток шагать ради нескольких строчек в газете» или - добавим - сюжета по телевидению, - тот поймет, как не худо иногда перекусить прямо в машине, под острую шутку или анекдот. И караваями Солженицыны делились с нами по-братски. Наталья Дмитриевна призналась, что любому угощенью вечером Александр Исаевич предпочитал краюшку душистого русского хлеба с чаем. Не только от него слышала: в Америке такого хлеба нет.

Он вернулся до заката

... Этот кадр в свое время обошел все телекомпании. Солженицын в окружении журналистов, сопровождающих его, и праздного народонаселения идет по улице небольшого ставропольского городка - Георгиевска. Останавливается у одного из домов. Дом окружен высоким забором. Стучится раз, другой. Истошно лает собачонка, и вот он, не дождавшись хозяев, совсем по-мальчишески старается заглянуть поверх забора во двор.

Здесь много лет назад жила тетя писателя, Ирина Ивановна Горина. Наконец вышла хозяйка. Поняв, кто перед ней, заплакала и обняла гостя. Общий двор, как и сейчас, объединял в те годы бедное жилье Ирины Ивановны и ее соседки Веры Петровны. Вместе они переживали голод-холод военных лет, а позже и обструкцию, коей подвергли тетю Александра Исаевича после его высылки из страны. Вера Петровна рассказывала, как вместе переживали трудности, а потом промолвила фразу, которая закрепилась в моей памяти надолго: «Ирина Ивановна, когда умирала, сказала: «Саня до захода солнца явится сюда».

Был теплый осенний день. Ясный, безветренный, когда до заката еще далеко. Но все поняли: на наших глазах сбывалось предсказание. Позже к Солженицыну пробилась сквозь толпу зевак немолодая женщина. Представилась: местный библиотекарь, Мария Ивановна Воеводина. Торопливо, боясь быть неуслышанной в этой суете, Мария Ивановна рассказала, как Ирина Горина приходила к ней в библиотеку, она много читала. Вспомнила и то, что приезжала к Гориной делегация из Германии - отрекомендовались журналистами журнала «Штерн». А сами взяли и не вернули ценные фотографии и книги. Позже на имя Ирины Ивановны приходили посылки из-за рубежа (от Александра Исаевича. - Т.К.), но их конфисковывали, а саму Ирину Ивановну мучили допросами, запугивали всячески, тоже принуждая покинуть страну. Но она сказала: «Я русская, здесь родилась и умирать буду здесь».

- А еще она подарила мне вашу книжку, - быстро-быстро говорит женщина, - «Один день Ивана Денисовича», самое первое издание. Книжку до сих пор храню, хоть и нельзя было этого делать.

В разгар борьбы с диссидентским движением, словно в средневековье, работникам библиотек было предписано уничтожить все произведения Солженицына. М. И. Воеводина, тогда еще совсем молодая, пошла на опасную хитрость: перед глазами бдительных чиновников изорвала учебник физики, а «Ивана Денисовича» сохранила.

- Мечтала когда-нибудь получить ваш автограф, - созналась женщина.

Александр Исаевич оставил автограф, правда, на другой книжке, совсем новенькой. Подписал и тут же пояснил:

- Те, кого вы назвали немцами, журналистами, на самом деле были гэбисты. После поездки сюда они состряпали лживую статью в «Штерн», а «Литературная газета» ее перепечатала.

В своей автобиографической повести «Бодался теленок с дубом» о том случае Александр Исаевич рассказывал так: «В СССР по тексту «Августа»... начались розыски моего соцпроисхождения. Почти все родственники уже были в земле, но выследили мою тетушку и к ней отправилась гэбистская компания из трех человек выкачать на меня «обличительные данные». План состоял в том, чтобы вытолкнуть меня из жизни или из страны, опрокинуть в кювет или отправить в Сибирь, или чтобы я растворился в чужеземном тумане».

Следует сказать, что в Георгиевск из Кисловодска родственники писателя переехали сразу после революции. Дядя Роман Щербак и тетя Ирина (Горина - по мужу), по словам писателя, была из «изнеженной» жизни. Отец ее считался очень богатым человеком. А бедствовать ей пришлось больше, чем кому-либо. На месте дома, который мы видели (уже перестроенного) раньше стояла халупа. Ирина Ивановна жила даже не в ней самой, а в пристройке к ней.

«Красное колесо» - так называется одно из произведений Солженицына. Трудно отыскать более точный образ, чтобы показать трагедию страны, по которой, не разбирая правых и виноватых, прокатилось то ли механическое, то ли идеологическое чудище «обло»... Тяжёлым катком прошлось оно по всей семье Солженицыных. Рано ушла, не сумев пережить тяготы, выпавшие на ее долю, мать. На поиски места последнего упокоения в городе Георгиевске вслед за Александром Исаевичем устремилась целая процессия журналистов. Вечером в гостинице наши коллеги, телевизионщики из Москвы, сетовали: мол, нехорошо это, не по-христиански - толпой на кладбище. Дело ведь сугубо личное, семейное. А Александр Исаевич просто не хотел никого обидеть отказом. Да и не об этом, видать, думал, когда шел искать родную могилу.

Шел и повторял: «Попробуем отыскать, у меня здесь есть свои знаки...». Потом приостановил движение и начал рассказывать: - В 1956 году я приехал сюда, устроил могилу, сделал надпись, крест железный поставил. И сфотографировал на память. Рядом по диагонали другая могилка была - с фамилией Зива. Надо смотреть Зиву... Мама и дядя Роман умерли в 1944 году, в расстоянии всего двух недель: Роман Щербак - 4 января, мама - 17-го. Это была военная зима. Комья земли, морозы. Проще было положить брата с сестрой рядом... Я написал их имена краской на дощечке... Таисия Солженицына и Роман Щербак.

Мать... Он писал о ней с незаживающей болью и гордостью: «Она вырастила меня в невероятно тяжелых условиях. Овдовев еще до моего рождения, не вышла замуж второй раз, главным образом опасаясь возможной суровости отчима. Мы жили в Ростове до войны 19 лет, из них 15 не могли получить комнаты от государства. Все время снимали в каких-то избушках у частников за большую плату. А когда получили комнату, то это была часть перестроенной конюшни. Всегда холодно, дуло, топилось углем, который доставался с трудом, вода - приносная издали.

Мама хорошо знала французский и английский, еще изучила стенографию и машинопись. Но в учреждения, где хорошо платили, ее никогда не принимали из-за соцпроисхождения. Даже из безобидных, вроде Мельстроя, ее подвергали чистке, увольняли с ограниченными правами на будущее. Это заставляло ее искать сверхурочную вечернюю работу, а домашнюю делать уже ночью, всегда недосыпать. По условиям нашего быта она часто простужалась, заболела туберкулезом, умерла в 49 лет. Я был тогда на фронте, а на ее могилу попал лишь через 12 лет, после лагеря и ссылки...» («Бодался теленок с дубом»).

После долгого и безуспешного блуждания по старому кладбищу Александр Исаевич оставил попытку найти дорогие сердцу следы. Стоял расстроенный...

- Вот такова вся наша русская судьба. Затеряны все следы. Сколько порушено в русской памяти. Всюду, везде... Сколько затоптано сознательно, сколько по небрежности, сколько по нашей нищете, невозможности следить... Не со мной одним...

Память под катком

Память о дорогих сердцу, ушедших в мир иной людях жива, пока бьется сердце и болит душа. Но почему-то надо человеку, чтобы был на земле кусочек пространства, где эта память как бы материализуется. После неудачных попыток отыскать место, где была похоронена мать, Александр Исаевич отправился туда, где когда-то нашел последнее упокоение отец. На месте старого кладбища ныне стадион.

... Полуденное солнце разошлось и пекло немилосердно. Асфальтовые дорожки разогрелись так, что, казалось, пружинили под ногами. Серое пространство стадиона с рядами деревянных скамеек являло собой скучное зрелище. Женщина в тесном сатиновом халате - то ли дворничиха, то ли сторожиха - заспорила с Александром Исаевичем. Тыкала пальцем в сторону и бубнила: «Вот там была церковь», а Солженицын возражал: «Да нет же... в другом месте... Я хорошо помню... Прикладбищенская часовенка. А метрах в 30 - 35 от нее - место, где похоронили отца.

Вспоминал:

- Тогда все могилки были зеленые, в зеленой травке. Представьте себе, в центре Георгиевска существовало вполне «живое» кладбище... В середине пятидесятых я приезжал сюда. И сейчас надеялся, что церковь уцелела...

Отец умер в 27 лет, не дождавшись моего рождения. Так я и рос. Мать не выходила больше замуж. И когда хоронила отца, не думала, что сама будет похоронена в Георгиевске…

В небольшом селе Сабля Александровского района, где и сейчас (дай Бог ей здоровья) живет двоюродная сестра Александра Исаевича, Ксения Васильевна, нам рассказывали, что погиб Исай Солженицын странно, таинственно, непонятно. Приехал в родовое поместье отдохнуть да поохотиться. Как все приключилось - неизвестно. Прошедший через жестокую войну, он оказался жертвой случайного выстрела на охоте. Привезли его в село на телеге, залитого кровью, но еще живого, а вот спасти не сумели...

В автобиографической повести «Бодался теленок с дубом» Александр Исаевич описывает свои впечатления от рассказов об отце так.

«Что помню об отце? Только фотокарточки да рассказы матери и знавших его людей. Из университета добровольно ушел на фронт, служил в Гренадерской Артиллерийской бригаде. Горела огневая позиция - сам растаскивал ящики со снарядами. Три офицерских ордена с первой мировой войны, которые в мое детство считались опасным криминалом, и мы с мамой, помню, закапывали их в землю, опасаясь обыска. Уже весь фронт почти разбежался, батарея, где служил отец, стояла на передовой до самого Брестского мира. Они с мамой и венчались на фронте, у бригадного священника.

Папа вернулся весной 1918 года и вскоре погиб от несчастного случая и плохой медицинской помощи...»

В пору разнузданной травли писателя все, даже трагическую смерть отца, гэбисты постарались использовать в своих целях. «Всю эту ложь раздула нечисть еще и для того, чтобы отцу моему, народнику и толстовцу, приписать трусливое самоубийство «из страха перед красными», не дождавшись желанного первенца и почти не пожив с любимой женой» (там же. - Т.К.).

Потому и бедуем

... Так и не договорился тогда ни до чего с упрямой сторожихой Александр Исаевич Солженицын. Даже приблизительно места захоронения отца определить не удалось. И вот о чем мне подумалось тогда: за несколько десятилетий советской власти судьбы людей, как эти могилы, перепаханы вдоль и поперек (помните распутинское «Прощание с Матерой»?) или закатаны под стадионы - как это. Зачем властям предержащим это было нужно? Да потому, что родства не помнящие, беспамятные манкурты легко подчиняются любой команде. Память дана человеку Богом, чтобы найти в себе силы покаяться в грехе и научиться быть благодарным за добро, не предать ни мать, ни отца, ни друга. На этих китах испокон веку держалась нравственность на Руси. Но, похоже, и то, и другое мы утрачиваем, причем в постсоветский период еще более активно, чем раньше. Может, потому и бедуем так страшно.

Вопрос о сути и плодах исторического беспамятства волнует А. И. Солженицына болезненно и остро. В своих выступлениях и статьях он не раз обращал внимание на то, что именно в советские времена стала усиленно насаждаться предельно усеченная историческая наука, которой было позволено заниматься лишь строго определенными историческими событиями и персонажами. («У России истории не было, была, в лучшем случае, лишь история СССР»). «Мировоззренческий разрыв» Александр Солженицын назвал одной из самых трагических составляющих общего распада России. «Этот разрыв связан и с утратой национального самосознания, и с потерей нравственных ориентиров, и с наступившей свободой слова, которой мы так и не сумели достаточно распорядиться».

«Образованный класс все пропустил... Разгорелась яростная борьба между так называемыми демократами и так называемыми патриотами... Самая главная опасность всего этого в том, что было отметено, растоптано национальное самосознание... Допустили великое горе, которое до этого рядилось в оранжевые одежды...»

Но вернемся к исходному - путешествию Александра Исаевича по дорогим сердцу местам.

«Экономия» деда Захара

В небольшой городок Гулькевичи, что в Краснодарском крае, мы приехали с некоторым опозданием. На центральной площади собралось множество людей. Известного писателя приветствовали местные власти и популярный актер Пуговкин, который приехал пожать руку великому писателю и взять у него автограф. Александр Исаевич вышел, руки по привычке - за спину. Начал речь просто, без затей:

- Дорогие земляки! Осмелюсь так вас назвать, потому что есть у меня родственная связь с вашими местами. В полутора-двух километрах отсюда мой дед, Захар Федорович Щербак, разводил зерновое и овощеводческое хозяйство. Создал большое плодородие, построил здесь дом, сад насадил.

«Деды мои были не казаки. И тот, и другой - мужики. Совершенно случайно мужицкий род Солженицыных зафиксирован даже документами 1698 года, когда предок мой Филипп пострадал от гнева Петра I. А за бунт сослали его из Воронежской губернии на землю Кавказского войска. Здесь, видимо, как бунтаря в казаки не поверстали, а дали жить на пустующих землях.

Были Солженицыны обыкновенные ставропольские крестьяне: на Ставрополье до революции несколько пар быков и лошадей, десяток коров да двести овец никак не считались богатством. Большая семья, и работали все своими руками». («Бодался теленок с дубом»).

Александр Исаевич рассказал, что в последний раз он приезжал в Гулькевичи лет тридцать назад. «Экономия» деда Захара и сейчас стоит в городке особняком - окруженная садом, почти парком, - как живая память о делах рук непраздных и основательных.

Просторное каменное здание по сей день служит людям. То ли институт какой-то располагается, то ли лаборатория. Тенистые аллеи. А в центре парка - бассейн. Особо любознательные долго гадали, как он заполнялся водой. Подразумевалась довольно хитрая система, даже для современного технического ума - труднодоступная. Александр Исаевич оглядывал старый парк, трогал деревья руками и вспоминал.

- Всего несколько лет поработал дед на хозяина. Тот или подарил ему, или за работу расплатился, - несколько овец, корову, небольшой надел земли... Говорили еще, что была у него большая удача в карты, а может, еще что. Мне было двенадцать лет, когда с дедом увиделся. Войсковые земли, как я понимаю, можно было взять в аренду за гроши. На этом хлеборобстве дед возвысился... Вначале был старый дом, этот построили в 1908 году, чтобы жить - так жить. Но пожил-то дед в нем только до революции.

«Дед по матери, Захар Щербак, пришел на Кубань из Таврии молодым парнем пасти овец, батрачить. Начал сгола, потом стал арендовать земли. И к старости действительно весьма разбогател. Это был человек редкой энергии и трудолюбия. В пятьдесят своих лет он выдавал стране зерна и шерсти больше, чем многие сегодняшние совхозы...»

У святого креста

Возвращаться в прошлое - будто заново переживать и радость, и обиду, и унижение, и страх. Кажется, давно в себе это пересилил, а все равно где-то глубоко внутри отдается острым уколом пережитое... Места, чем-то запомнившиеся, запечатленные в памяти, Солженицын находил почти интуитивно, не узнавал, а угадывал. Машина притормозила на окраине поселка. Дома почти все новые. «Вот тут почта была. Дед приходил, газету читал. А там, - жест в сторону, - пруд, школа стояла, пустырь. Здесь испытывали трактор «Фордзон». Я впервые тогда увидел трактор...»

И снова в путь. Километр за километром. Вернулись в гостиницу запоздно. Нужно хоть немного отдохнуть. С утра - снова напряженная программа переходов, переездов, встреч.

...На небольшом пустыре в Кисловодске задолго собралась толпа. Солженицыных ждали. Рядом с высоким деревянным крестом - священник в клобуке и с кадилом. Когда-то здесь, в центре курортного города, стояла церковь. В народе ее звали Красной - значит, красивой, прекрасной. А официально значилась она как храм Святого великомученика и целителя Пантелеймона. Здесь 11 декабря 1918 года родился и был крещен Александр - сын Исая Солженицына. В 1927 году храм превратили в общежитие рабочей молодежи, а в 60-х решили на этом месте построить танцплощадку для военного санатория. Несмотря на протесты верующих, достойные потомки красных конников и артиллеристов взорвали церковь Красную.

С теплом и достоинством представители православного духовенства поприветствовали Солженицына; заверили, что на месте креста обязательно будет сооружена часовня. Обещание исполнили. Часовня уже действует. Солженицын вспомнил тогда, как более тридцати лет назад приходил он на это место в день Святого Пантелеймона Целителя. И угодил на службу. На этот раз службу Солженицыны отстояли под открытым небом, рядом с деревянным крестом. И мы видели, как без широковещательных объявлений, тихо и скромно Наталья Дмитриевна передала священнику конверт с деньгами. Знать, в новой часовне есть и доля их вклада.

Взгляд из-за решетки

Экскурсия по Кисловодску понемногу приобретала характер шествия. К небольшой группе сопровождающих и журналистов понемногу добавлялись отдыхающие. Как народ, здоровье которого уже было укреплено животворящим солнцем и не менее сильно действующими минеральными ваннами, «аборигены» быстро оттеснили нас от Александра Исаича. Первой спохватилась Нина Чечулина. После короткой, но упорной «схватки» мы вернулись на утраченные позиции - рядом с писателем, который, несмотря на высокий темп перехода, продолжал рассказывать:

- Мои первые ясные детские впечатления - здесь, в Кисловодске, где я родился и где меня окрестили...

Высокий молодой человек, прислушиваясь, попытался по уже испытанной методе оттеснить Чечулину от «объекта» - и тут же наткнулся на металлические блоки питания, размещенные в многочисленных карманах джинсовой куртки, одолженной у телеоператора Володи Блинова.

- Вы что, охрана? - удивился он. - А что в карманах?

- Взрывчатка, бомбы, гранаты, - грозно буркнула Нина. Больше нам не мешали. Александр Исаевич остановился рядом со старым двухэтажным домом. Фотографию этого строения мы уже видели в музее. Здесь жили его родственники Мария Захаровна и Федор Иванович Горины.

- Вот такой дом они купили в начале века. Жили удобно и весело. Федор Иванович был значительно старше жены; гвардеец первоклассный. Позже переехали в Георгиевск. В 1920-21 годах мама уже училась в Ростове на курсах стенографии. Горины же в Минутке дачу снимали, а в 1924 году переехали в Новочеркасск.

...Тут был балкончик... я жил на первом этаже. Как-то поднялся по лестнице вверх, упал, нос разбил... Тогда не было вокруг таких зарослей, и рядом, совсем недалеко располагался паровозный круг, который меня чрезвычайно интересовал.

Солженицын стоял у железной решетки, огородившей двор, крепко обеими руками сжимая прутья, а наш оператор Володя Блинов уже снимал Александра Исаевича как бы из-за этой самой решетки. Позже телевизионщики программы «Воскресенье» выпросили у нас этот кадр. Как мне кажется, он украсил не только наш фильм, но и программу, сделанную коллегами-москвичами. Впрочем, «украсил» - слово из профессиональной лексики. А если с позиций жизни, то какое уж тут «украшение»... Вся жизнь Солженицына - война, арест, ГУЛАГ, кратковременная слава, снова арест и высылка на чужбину - была одной большой попыткой вырваться за пределы сдерживающей, ограничивающей пространство его существования «решетки».

В 70-х годах через главную книгу Солженицына открылась людям правда ГУЛАГа. Задолго до официальной публикации разошлась она в сотнях тысяч экземпляров. «... «Архипелаг» сам проложил себе дорогу через взбудораженность - куда лучше, чем по моему замыслу. Никаких моих предвидений не хватило бы, все движения направляла Божья воля». «Много лет я так понимал: напечатать «Архипелаг» - заплатить жизнью...» Так оно и случилось. Автору, приоткрывшему завесу тайны «социалистического рая», устроили настоящую обструкцию. «Слали в письмах череп и кости, похоронные, вырезки из «Нового русского слова», обещанья расправиться до конца. «Литературная газета» указала специальный термин для меня - «литературный власовец». Такова была попытка сломить дух семьи и через то - мой. Но Госбезопасности не повезло на мою вторую жену. Аля не только выдержала эту атаку, но и не упустила течения обязанностей».

Ей руки на плечи кладет...

- Это счастье, когда люди находят друг друга и много лет их союз крепнет, хотя мы знаем, что жизнь так трудна, - рассказывала позже, во время телевизионного интервью Наталья Дмитриевна. - С Александром Исаевичем нас познакомила бывшая зэчка в Москве. Я москвичка в нескольких поколениях и очень люблю Москву. Имела много друзей, занималась академической греблей, дважды даже участвовала в первенстве Союза среди девушек 17-18 лет. А Александр Исаевич - провинциал, любит уединенность занятий и размышлений.

«Это было через неделю после оккупации Чехословакии и через три дня - после демонстрации семерых на Красной площади.

...И теперь собранная женщина, с темнокрылым надвигом волос над ореховыми глазами, крайне естественная в одежде и манере держаться, рассказывала мне, как демонстрация прошла и даже как готовилась. Ее общественная горячность очень понравилась мне. Характер это был мой. Так надо ее к работе! В этот ли раз или в следующий я и предложил ей печатать мой «Круг-96». Наташа взялась охотно, хотя и кончала математическую аспирантуру». «... Сказать «деловая» - мало. В работе была у нее мужская готовность, точность, лаконичность. В соображении действий, тактики, стремительность - как я называл - электроническая. Она по темпу сразу разделила мое тогда стремительное же поведение. Но и в понятиях, как они проступали впервые, - такая близость к моим, как я только мечтал и не встретил друга-мужчину. А еще открывалась в ней душевная прирожденность к русским корням, русской сути и незаурядная любовная внимательность к русскому языку. И такая бьющая жизненность - потянуло меня видеть ее часто. ... И встречу на четвертую-пятую я в благодарности и доверии положил ей руки на плечи, обе на оба, как другу кладут. И вдруг от этого движения перекружилась вся наша жизнь, стала она Алей, моей второй женой, через два года был у нас первый сын». («Бодался теленок с дубом»).

Давление, которое испытывал на себе Солженицын, очень скоро распространилось и на Наталью Дмитриевну. Ее выгнали из аспирантуры. С маленьким сыном на руках молодая женщина оказалась как бы в искусственной изоляции от друзей, привычных обязанностей, от жизни...

- Его арестовали и забрали на Лубянку, там предъявили обвинение в измене родине. Он готовился к Сибири, но наутро ему зачитали указ о лишении гражданства и высылке за пределы Родины. В тот же день посадили на самолет в сопровождении восьми гэбистов, так и не сказав, куда везут. В глазах стояли картины пережитого ареста. Он гулял на улице с коляской. Ходил, читал, а сын спал в коляске. Тут его и забрали. Вначале не было от мужа никаких сообщений. Как вдруг - телефонный звонок. Сообщают, что Солженицына везут в Германию. Я решила - врут, спектакль разыгрывают. Увезут куда-нибудь на Кубу, и там через время обнаружат тело... Александра Исаевича ведь и здесь не раз пытались убить. Знала, поверю, что жив, только тогда, когда услышу голос.

- Изгнание мое с Родины было вершиной борьбы с режимом, - позже рассказывал сам Александр Исаевич, - момент большого потрясения. Когда меня высадили во Франкфурте-на-Майне, ко мне бросились корреспонденты. Ждали - вот я теперь заявлю что-то особое. А я им ответил - все, что я хотел, уже сказал на Родине. Больше нечего добавить. Это там - под советским режимом - говорить было трудно и опасно, а здесь невелика смелость.

Очень нелегким оказался переход к новой жизни в швейцарский период. А потом мы уехали в Соединенные Штаты и многое устроилось. Там - самые крепкие связи с русскими архивами, библиотеками русской эмиграции первой волны. Я сел и восемнадцать лет провел за работой. В Вермонте прошли самые счастливые годы моей работы. Думаю, ни у одного из русских писателей не было таких условий, как у нас. Я сделал все, что хотел. Но тот период закончился. Я напряженно следил за обстановкой в России, и пришла пора возвращаться...

У Ксении «Беспритульной»

В родовых местах - на Ставрополье и Кубани - Солженицын не только поклонился родным гробам, но и встретился с близкими людьми. Родственники по отцовской или материнской линии по сей день живут в Минеральных Водах, Кисловодске... И еще одна близкая душа много лет хранила надежду на встречу с братом - двоюродная сестра Александра Исаевича, Ксения Васильевна Солженицына из села Сабли Александровского района. Много лет назад из-за принадлежности к зажиточному роду Солженицыных красные опечатали дом, где с младшим братом жила рано осиротевшая Ксения. Навесили на дверь замок. Так и просидела она всю ночь наедине со своими детскими страхами. А потом начались скитания Ксении «Беспритульной» по людям. Лишь в зрелые годы пришло мало-мальское благополучие, сама работала в колхозе, повзрослевшие дети дом помогли сладить. Но новая беда пришла – теперь связанная с братом-писателем. Ксения Васильевна не читала его книг, но душой чувствовала - не мог Александр ничего дурного сделать. В начале семидесятых стали наведываться к ней разные «гости», требовали, чтобы во всеуслышание отреклась она от Александра Исаевича. Ни словом, ни жестом не предала Ксения Васильевна родного человека.

«Ко мне ведь до того дня лобастые мужики только с допросами и приезжали. Один лысый все грозил: «Хотите туда, где братан? Только вас не в Америку пошлем, а в Мурман». Посылайте, отвечаю. Устала от ваших страшилок. Мурман - так Мурман. Лишь бы кормили. Из всей родни Александра они нашли меня и клевали. То про книги спрашивали, то про письма. Его называли врагом, а меня - вражиной. До того замучали, что люди за меня заступаться стали. Как-то на стрижку к нам приехали, стали спрашивать, где, мол, такая и такая…

Моя напарница не выдержала и выругала их: мол, баба сиротой росла, ничего не знает, а вы ее «трепаете». Но были и из наших «угодники». Когда уходила на пенсию, собрались мне «Ветерана труда» дать: стаж большой - доярка, свинарка, простая колхозница. А один и говорит: «Это ж Солженицына сестра». Так и не дали. Но живу и без этого».

К встрече Александра Исаевича Ксения Васильевна готовилась загодя. А когда получила сообщение, что Солженицыны едут, - занемогла, слегла даже. Так случается, когда осуществляется то, чего ты давно и очень сильно ждешь, сердце не выдерживает. Два кадра о встрече в Сабле, оставшиеся на видеопленке, мне особо дороги. Маленькая старушка, опрятная, в накрахмаленном к случаю платочке, припадает к брату, плачет навзрыд и долго не может успокоиться. И другой. Солженицын входит в двери местной церквушки. Становится у иконы. А во дворе старушки истово колотят по порожним газовым баллонам, подвешенным на манер колоколов. В воздухе разливается чистый - будто впрямь колокола - ясный звон.

Кто знает, о чем думал, стоя у святых образов, Солженицын, какие картины проходили перед его глазами... Очень может быть, что шептал слова одной из тех молитв, что сочинил сам в пору бед и испытаний. Он говорил нам, что жив остался только потому, что ни одного дня не обходился без них.

«...Как легко мне жить с тобой, Господи! Как легко мне верить в тебя!

Когда расступается в недоумении или сникает подавленно ум мой, когда мудрейшие люди не видят дальше сегодняшнего вечера и не знают, что делать завтра, ты ниспосылаешь мне явную уверенность в том, что ты есть, это ты позаботишься, чтобы не все пути Добра были закрыты.

На хребте славы земной я с удивлением оглядываюсь на тот путь, который никогда не смог бы избрать без тебя, удивительный путь через безнадежность - сюда, откуда я смог послать человечеству отблеск лучей твоих. И сколько надо будет, чтобы я их еще отразил, ты дашь мне. А сколько не успею, значит, ты определил это другим...»

Светлыми словами молитвы завершался телевизионный фильм о Солженицыне, снятый в теплую пору 1994 года. А ныне всем давно ясно, что Солженицын не метит в президенты, не делает карьеры политика и ни на чем не собирается сорвать куш.

За это время мы увидели два телевизионных фильма о Солженицыне. Режиссер Юрий Любимов поставил в своем театре спектакль «Шарашка» по роману «В круге первом». Жаль, так и не показали его по ТВ. Хорошо бы увидеть... А еще лучше - встретиться бы с Солженицыными на ставропольской земле снова.

Но, честно говоря, надежды на это небольшие. Слышала, что недавно прислал Александр Исаевич сестре письмо, где сообщил про большую свою занятость, а в приписке - про руку, которая плохо перо держит и про то, что вряд ли сможет приехать. Раньше Ксения Васильевна серчала на него за это. Что за заботы у человека на пенсии? Сосед ей растолковал: мол, Александр Исаевич и сейчас «много пишет». У писателей работа такая, с которой на пенсию не уходят.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.