Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(17)
Дмитрий Ермаков
 ПУТЬ ЧАЯ

1

Чай лился из керамического носика тонкой, цвета темного янтаря струйкой, источая нежный терпковатый аромат, в чашке пузырился, сбивался в легкую пену.

Тыликов втянул в себя аромат, а сделав первый глоток, подержал чай во рту, ощутил его обволакивающий, горьковатый вкус…

Разные увлечения бывают у людей. Игорь Тыликов увлекается чаем. Не только процессом чаепития. Он знает о чае все: историю происхождения напитка, способы заварки, особенности чайной церемонии в разных странах, различает сорта.

А само чаепитие - тайная его страсть. Тайная не потому, что скрывает, а потому, что некому о ней рассказать. Тыликов, кажется, всю жизнь один…

Мед-лен-но выпил первую чашку. А во второй чай был еще более настоявшийся, бодрящий.

Поправив таким образом настроение, неважное с утра по причине почти полного отсутствия денег, а главное, невозможности их раздобыть, он вышел из дома в надежде на случайность, подбадривая себя словами китайского мудреца: «Благородный муж тревожится об обретении пути, он не тревожится о своей бедности».

Тыликов - журналист-неудачник. Писать по заданию и к определенному сроку он абсолютно не может. Перебивается редкими публикациями в городских газетах, которых за последние годы развелось слишком много для заштатного городка.

Когда умерла мать (а жили они вдвоем, отец ушел, когда Игорю три года было, и с тех пор - ни слуху ни духу), он поменял двухкомнатную квартиру на однокомнатную с доплатой и какое-то время на ту доплату жил.

Иногда к нему заходил старый, еще из детства, приятель - Говорков, и они подолгу рубились в шахматы. Говорков в какой-то фирме работал, продавал кастрюли да сковородки. И все Тыликова подкалывал, мол, хватит сиднем сидеть, надо деньги зарабатывать. Обломовым стал. «Я-то, может, и Обломов, да ты-то не Штольц», - думал в ответ Тыликов. «А что плохого в Обломове? Мечтал, лежа на диване, никому не мешал… Добрый человек не тот, кто делает добро. А тот, кто не делает зла. Так, кажется, Лев Николаевич говаривал…»

К чаю он пристрастился в студенческие годы, когда жил в другом городе, в общежитии, читал книги в своей комнатушке. И, чтобы подольше не хотелось спать, пил крепкий чай. Обычно покупал грузинский, иногда, со стипендии, - индийский. О зеленом, красном, желтом чаях в те годы и не слыхивал.

Однажды ему в руки попала книжка о пользе чая. Прочитав ее, он пошел в библиотеку. Ему было стыдно просить книги о чае, и он набирал горы самых разных, но среди них всегда была книга на заинтересовавшую его тему. Вскоре прочитал все, что можно было найти о чае, сделал выписки. Именно тогда он узнал о «пути чая». Про «путь этот говорилось в брошюрке невнятно, что, вроде бы, это древнекитайский способ достижения «гармонии» и познания «смысла жизни».

Он сам додумал все, о чем неясно излагалось в статье, сам придумал свою религию, и сам решил пройти по пути чая до конца.

И вот он вышел из дома с последними пятью рублями в кармане, не зная, на что купит сегодня пачку чая, но с предчувствием чего-то важного, что обязательно случится.

И поддавшись этому предчувствию, он не пожалел денег - сел в автобус. И скоро оказался в районе, где прошло его детство и где он не был уже несколько лет.

Он шел и вспоминал, как бегал вот по этой улице в школу. А вон на том пустыре играл в индейцев… И увидел бывшую одноклассницу. Она ждала на остановке автобус. Совсем не изменилась, чуть пополнела только.

Когда-то они сидели за одной партой. Игорь был влюблен в нее. Ходил под окнами. Она выглядывала из-за занавески и пряталась.

Тыликов подошел к ней, и она сразу его узнала. Разговор завязался обычный в таких случаях - с пятого на десятое. Потом - разом замолчали.

В палисадниках было бело - цвели яблони и черемухи. А по небу плыли серые тучи, и ветер был холодный, порывистый. Посыпал снег.

- Ну и погодка, - нарушил молчание Тыликов.

- Все правильно, сбывается примета.

- Какая примета?

- Черемуха цветет к похолоданию.

Белый снег падал на ярко-зеленую траву и листву, цветы черемухи. И они почему-то тоже стояли под снегом.

Показался автобус. Они молча посмотрели в глаза друг другу. Она коснулась холодной ладошкой его руки и пошла… Да, она ничуть не изменилась. Она такая же красивая, как и раньше… Он не шагнул к ней.

Автобус уехал. А Тыликов всем сердцем почувствовал существование множества миров. Одновременное существование, как одновременно существуют листва и снег, прошлое и настоящее, она и он. Но не совмещаются, даже если случайно касаются друг друга.

…Он шел в сторону центра. Если бы кто-нибудь обратил на него внимание, то заметил бы, что он улыбается, бормочет, взмахивает руками.

Перед ним, въехав на тротуар, остановился толстозадый джип, из нутра его, теплого и мягкого, выскочил толстозадый гладкошерстный кобель, вывалил влажный язык, засопел, а за ним, сопя, вылез толстозадый здоровый мужик. Игорь обошел их, оглянулся: «лица» у всех троих - джипа, кобеля, мужика - одинаковые.

Тыликов узнал Ваську Чугункова. А Чугунков уже хлопает по плечу, зовет в ресторан, у дверей которого они стоят.

- Разговор у меня к тебе важный.

И Тыликов согласился, пошел в ресторан, хотя навязчивость Чугункова, с которым и в школе не дружил, была ему неприятна.

А разговор не о деле сперва повел. Так - помнишь то, помнишь се…

Помнил Игорь, все помнил. Только что видел те дворики, поленницы… Помнил он матерчатые ботинки с замочком «молнией», ушитые под джинсы штаны, пальтушки с поднятыми воротниками, самовязаные шапочки «петушки» - нищенская зимняя мода. А летом - те же штаны, да полукеды, да футболки с трафаретными самодельными рисунками и надписями. Гулянки допоздна: прятки да «войнушка», потом - драки с зареченскими, танцплощадка в парке… Впрочем, Игорь-то был больше наблюдателем, чем участником.

Тыликов прихлебывал кофе, кивал, слушал Чугункова и ждал разговора, для которого тот позвал его.

А Чугунков после закурил, откинувшись на спинку стула, Тыликов даже испугался, что стул развалится под ним, небрежно стряхивал пепел с сигареты, тоже пил кофе. От школьных и дворовых воспоминаний перешел к другим.

- Знаешь, как я свой бизнес начинал?

- Ну?!

- Пришел к Роме Боцману… Знаешь Боцмана?

- Слышал.

- И попросил в долг. Много. И он дал, зная, что я не верну. Попробовал бы не дать, - Чугунков усмехнулся. - И развернулся я. Было, наезжали по Роминой наводке. Через все эти «стрелки» и «разборки» прошел. Теперь мы с Боцманом друзья. Могу сам ему в долг дать. Да он не просит… - И без переходов влепил: - Я в депутаты иду, в городскую думу. Мне журналист нужен. Газету свою буду выпускать, потом речи всякие - для радио, для телевидения… Согласен?

Тыликов, не задумываясь, кивнул.

Чугунков тут же предложил съездить в офис.

В большой машине было мягко, жарко, на заднем сиденье лежал, тяжело дыша, кобель, над лобовым стеклом качались на шнурке крохотные, но как настоящие, боксерские перчатки.

По дороге Чугунков рассказывал, чем занимается его фирма: сеть продовольственных магазинов в городе и в сельских районах, закупка у населения грибов, ягод. И лес, конечно, лес… Еще он содержит боксерский клуб, помогает детскому дому и дает пожертвования в церковь. Об этом, конечно, надо упомянуть в газете.

Офис располагался в самом центре, в здании бывшего горкома КПСС, занимал несколько кабинетов, один из них предназначался отныне Тыликову. Кабинет был просторный, с окном во всю стену, с широким чистым столом. А на столе - компьютер.

Игорю рабочее место понравилось.

Пошли в кабинет Чугункова. В приемной сидела секретарша - молодая, красивая женщина. Чугункову улыбнулась, по Тыликову скользнула взглядом…

- Никого не пускать, - бросил ей Чугунков.

В кабинете он достал из кармана пачку денег, перехваченную резинкой. Вытащил и подал Игорю несколько купюр. И Тыликов взял.

- Аванс. Завтра нужна статья. На работе ты должен быть в девять. - Он говорил уже приказным, но не обидным тоном.

Выходя из приемной, Тыликов услышал голос Чугункова:

- Настя, зайди.

И успел увидеть, как женщина поспешно встала, одернула юбку и открыла дверь в кабинет начальника.

Он не жалел, что согласился, что взял аванс. Был уверен, что с работой справится. Политика его не интересовала. Кто будет депутатом, Чугунков или кто другой, ему было безразлично. А деньги нужны.

По пути домой он купил продуктов и пачку красного китайского чая. И заваривал чай не спеша, по всем правилам, обретая в этом неторопливом его приготовлении внутренний покой: вскипятил отстоянную воду, ополоснул крутым кипятком заварочный чайник и просушил его над огнем; чай, предварительно пересыпанный в деревянную, с плотно притертой крышкой коробку, клал в чайник деревянной ложечкой - из заварочника сразу поднялся тончайший сухой аромат; залил чайник водой на одну треть и накрыл легкой льняной салфеткой; через семь минут долил кипятка и настаивал еще пять минут… «Из назначений ритуала всего ценней гармония…»

…Красная глинистая тропа вилась между высокими, неизвестными ему деревьями, а впереди семенил, указывая дорогу, узкоглазый человек в круглой остроконечной шляпе. Он шел путем чая. И не виделось этому пути конца…

2

Она поправила прическу и вошла в кабинет.

- Запри, - сказал Чугунков.

Заперла дверь на ключ и, уже покорная, подошла к нему…

…Он задернул молнию на брюках, отвернулся, закурил.

- Вечером не убегай, прокатимся.

- Хорошо, - прошептала она.

«Прокатимся» - это с ним на квартиру, которая и куплена для таких случаев и где он, даже не приняв душ, завалит ее на диван…

Настена была «боевой девкой». В семнадцать лет, окончив школу в родном поселке, она радостно шагнула в самостоятельную жизнь - поехала в город поступать в институт. И поступила. И была счастлива, что вырвалась из тесного поселкового мирка. Жила, впитывая все: учебу, театр, танцы, посиделки в общежитской комнатушке - и уже не представляла себя без всего этого. И домой, в поселок, ее совсем не тянуло.

На третьем курсе началась эпидемия замужеств - одна за другой подружки выскакивали за более или менее подходящих женихов.

У Настены очень даже подходящий был - компанейский, покладистый. К тому же не какой-то недоучившийся студентик, а вполне уже самостоятельный человек - отслужил в армии, работал на заводе, зарплату немаленькую получал, имел собственную, хоть и однокомнатную, квартиру. Не красавец, не урод, выпивал, но не больше других. Позвал замуж. Она и согласилась. Не подружек послушалась, сама выбрала. Любила?.. Пойди разберись теперь.

Жили они с Сергеем первые годы хорошо. Если и были размолвки, то из разряда «милые бранятся - только тешатся».

Но изменила она ему в первый же год их жизни с его же приятелем. Для самоутверждения, что ли… Доказывая себе самой (Сергей, разумеется, ничего не узнал), что осталась такой же независимой и самостоятельной. Изменила - и забыла, не было ничего, не было. Да и приятель тот вскоре исчез с горизонта их жизни. И Настена, считая, что все себе доказала, настроилась на долгую жизнь с Сергеем. Родила мальчика, которого назвали Колей.

И вот с мужем что-то неладное стало твориться. Выпивать стал. Когда родила Нину, он даже не пришел в роддом.

Однажды вечером, когда она ушла в комнату успокаивать захныкавшую дочку, Коля, оставшийся на кухне один, опрокинул на себя кастрюлю с кипящим супом. Пьяный муж беспробудно спал, и она, ошалевшая, подхватила на руки дико орущего сына, бросилась к телефону вызывать «скорую».

В те дни у Настены пропало молоко. Дочка с трудом привыкала к искусственному питанию, ревела целыми днями. Видя такое дело, приехавшая из поселка мать Настены забрала внучку к себе. Уезжая, настоятельно советовала «развестись со своим алкоголиком». Наверное, поэтому Настена тогда и не решилась на разрыв с Сергеем, хотя они все больше становились чужими, иногда по несколько дней не разговаривали. Даже случившееся с сыном не остановило его запоев.

Как-то он сказал ей:

- Думаешь, я для удовольствия своего пью? Да я сдохнуть поскорее хочу, а повеситься боюсь. Не любишь же ты меня.

Она ничего не смогла ему ответить, промолчала.

…С утра Настена уходила в больницу. Заискивала перед врачами, медсестрами, санитарками, лишь бы ее не выгоняли из отделения, лишь бы поближе к палате, где лежал Коленька. Все бы отдала она, лишь бы избавить его от боли, спасти.

Когда дело пошло на поправку, ей разрешили ухаживать за ним.

- Еще пару дней - и на выписку, - сказал однажды доктор, молодость и симпатичность которого она до этого и не замечала, и, улыбнувшись, как бы случайно тронул ее за локоть, проговорил уверенно: - Вам нужно отдохнуть. Приглашаю вас в ресторан.

Она почувствовала и нарочитость уверенности, и фальшь улыбки.

Но дочь была у матери, сын почти здоров, муж, конечно, как всегда пьян. И она тоже улыбнулась. И улыбка ее тоже была фальшива.

Вечером он подъехал на своей «десятке» к автобусной остановке неподалеку от ее дома. В ресторане ухаживал щедро и красиво. И после ресторана Настена, опьяневшая от вина, музыки, медленных танцев, поехала к нему…

Утром доктор высадил ее у дома.

- Ты где шляешься? - встретил ее Сергей, всклокоченный, страшный, трезвый.

- Не смей так разговаривать со мной!

- С Колькой плохо, в реанимации он. - Одутловатое лицо Сергея исказилось, будто он испытал пронзительную боль.

Настена на мгновение застыла, осмысливая его слова, ужас их, и как была - в туфлях на высоких каблуках, в светлом плаще, с лакированной сумочкой через плечо, с распущенными волосами - бросилась на улицу.

Сергей торопился рядом, на ходу объясняя извиняющимся голосом:

- Я после работы в больницу поехал, фруктов Кольке купил, думал и ты там, а мне сказали - резкое ухудшение…

Высокая, со строгим лицом врачиха сказала, что делается все возможное. Настене послышалась укоризна в ее голосе, и она опустила голову.

В коридоре, случайно столкнувшись с доктором, своим недавним любовником, она даже не заметила его, а он прошмыгнул мимо, тоже не заметил.

Сергей, ждавший на улице, сказал все тем же извиняющимся голосом:

- Пойду я, Настя, на работу.

- Конечно, Сережа, иди. Я здесь буду, - сказала она просто, как можно сказать только самому родному человеку.

Ноги сами привели ее в церквушку неподалеку от больницы, почти пустую, тихую в это время.

На входе она накинула на голову шейный платок, перекрестилась… Движения ее были привычны, будто она ходила в церковь каждый день, хотя не бывала с далекого-далекого детства. Купила свечу, поставила у иконы, с которой глядела на нее Богородица с Младенцем на руках.

Крестила ее еще во младенчестве бабушка, с ней же ходила Настена в храм. Бабушка умерла, мать с отцом в церковь не хаживали, и Настена с тех пор в церкви не бывала. Но крестик на тонкой серебряной цепочке всегда с нею.

И первое, что сделала Настена, когда Колю наконец выписали, - окрестила его в том храме, а потом и Нину, привезенную от бабушки.

Она стала иногда заходить сюда, стараясь попадать не на службы, ставила свечку, молилась, как могла.

Она боялась исповедаться и причаститься. Ведь это надо рассказать священнику все-все…

А Сергей в тот же страшный день, когда еще неизвестно было, что с Колей, запил. Да так, как не пил раньше. Он сутками не появлялся дома, а приходя, валился у порога и утром молча уходил.

Почему Настена не уехала к родителям? А куда ехать-то? В выморочный поселок, где разваливается здание когда-то полной детских голосов школы, где оставшиеся мужики пьют беспробудно, где нет для нее работы?..

И все же думка-то вернуться была. И остановил ее незначительный вроде бы случай.

Она приехала за Ниной. Шла по деревенской улице, а из глупого, сама же понимала, тщеславия одета была во все лучшее.

- Настюха, ты прям королева! Чем туфли-то начистила? - окликнул бывший одноклассник - пьяненький, в грязной фуфайке.

Когда-то этот парень провожал ее из школы, а сейчас улыбается заискивающе:

- Дай на бутылочку, а?

Нет, будущее для нее, для детей - только в городе.

Институт она не закончила. Как ушла в академический отпуск после рождения сына, так и не вернулась.

Коля уже ходил в садик, Нину в ясли отдали. Настене пришлось подрабатывать мытьем полов, муж денег почти не приносил.

Увидела в газете объявление, что требуется аккуратная девушка с навыками работы на компьютере. К счастью, компьютер она более-менее освоила на дополнительных занятиях в институте. Позвонила по указанному телефону. Так и стала секретаршей Чугункова.

Работа ей понравилась, а заработок был очень хороший. Хоть и поговаривали о Чугункове, что много за ним грехов водится, она не верила, ведь человек он известный, фирма у него серьезная, помогает многим, в его приемной бывают самые разные люди - от бездомных нищих до самых влиятельных в городе. Да и в конце концов, что бы о нем ни говорили, Настены это не касалось, она выполняла свою работу - печатала документы, отвечала на телефонные звонки, заваривала для шефа чай, получала свою зарплату и была довольна своим положением.

Зарплату работникам Чугунков всегда выдавал сам. Настена отработала у него уже полгода и всегда получала деньги первой, без задержек.

Но вот однажды настал день зарплаты, а Чугунков ходит мимо, занимается обычными делами и молчит. Спросить Настена постеснялась, так и ушла домой без денег. На следующий день повторилась та же история.

На третий день, проходя в кабинет, Чугунков бросил:

- Настя, зайди.

Она вошла.

- Тебе чего, денег не надо? Бесплатно будешь трудиться? - Он хохотнул.

- Вы же знаете, что я не получала…

- Знаю, знаю… Сейчас получишь… - Он поднялся, прошел к двери, запер на ключ, толкнул Настену к мягкому кожаному дивану.

Она не кричала, но сопротивлялась изо всех сил. Чем больше сопротивлялась, тем больше он распалялся, зверел. И она испугалась, сдалась.

Она ушла, не взяв деньги. На следующий день не вышла на работу.

Вскоре к ней заявился шофер Чугункова - длинный, худой, со льдистым, колющим взглядом, сунул в руки деньги, сказал:

- Ты не дури. От нас просто так не уходят. Давай, чтоб все путем…

Пьяный Сергей храпел на кухне. Если б он встал, вышвырнул этого подонка из дома… Но он спал… И этот колющий взгляд… Она взяла деньги.

Настена сходила в церковь, потом купила продуктов, туфляшки Нине, рубашку Коле. На следующий день вышла на работу.

Она работает у Чугункова второй год. Привыкла. Если уж мужа считай, что нет, то Чугунков не самый плохой вариант. Так убедила себя.

Иногда, все реже, заходит в церковь, ставит свечку, молится, беззвучно шевеля губами.

3

Когда сверкнула между ними та искра? Не при первой встрече, когда она равнодушно скользнула по нему взглядом, а он просто отметил - красивая женщина. Мало ли красивых?.. Нет. Когда столкнулись в коридоре. И он помог ей собрать выпавшие бумаги?.. Или когда увидел, как она, опасливо поглядывая на развалившегося в салоне пса, садится в машину Чугункова, а ветер шевелит ее мягкие волосы и низ ее плаща забрызган черными каплями, а она вдруг оглянулась и их глаза встретились?..

Уже почти месяц работал Игорь Тыликов у Чугункова, и все у него получалось. Правда, писать приходилось всякую ерунду: и передовицу для чугунковской газеты, и «письма читателей», и анекдоты для последней страницы. Чугунков был доволен его работой.…

Он очнулся и увидел, что выпил уже вторую чашку, но ни по какому «пути» он не шел, не было тропы в таинственном лесу, не было узкоглазого проводника… И тут же, будто кто-то пробежал за его спиной, он успел заметить, как колыхнулась свисавшая со стола скатерть.

Тыликов быстро оделся и пошел на работу.

А Настена не понимала, что с ней творится. Ну что в нем, в этом Тыликове? Несуразный, костлявый. Престарелый Буратино с обломанным носом. Но почему так захотелось однажды, когда увидела его стоящего в коридоре у окна, глядящего на улицу, где моросил нудный дождь, подойти, прижаться, рассказать все-все… Есть в нем что-то… ангельское, что ли…

Но есть и другое - страшное. Как-то раз зашла в его кабинет, занесла какую-то бумагу, а он сидел с чашкой в руке, с остекленевшими глазами, не сразу очнулся, будто выбирался из трясины. И глаза его, оживая, становились тяжелыми, давящими, и в тот момент он был страшнее Чугункова, страшнее даже чугунковского пса…

А когда помогал собирать оброненные бумаги, покраснел, как мальчишка…

Уже несколько дней Настена постоянно думала о нем.

И сегодня, встретившись, они улыбнулись друг другу так, будто что-то между ними уже было. И Тыликов сказал:

- Заходите на чай, - и удивился своей смелости.

Она кивнула, заметила, как он покраснел, и улыбнулась уголками губ.

В обед она зашла к нему. Он, смущаясь, угощал ее невкусным чаем, учил пить маленькими глотками, ощущать вкус языком и небом, толковать о каком-то «пути чая», а она почему-то слушала всю эту дребедень и не хотела уходить от него…

Она уже собиралась домой, когда Чугунков, проходя мимо, бросил:

- Настя, прокатимся.

Уже давно не звал ее «прокатиться», занятый предвыборными делами.

Она и не подумала ждать его, поспешно собралась и выбежала из кабинета.

Больше она не придет к нему, никуда с ним не поедет, пусть хоть увольняет, хоть что делает. До того он стал ей противен. И сама себе противна. Она сбегала по лестнице, стуча каблучками, сжав кулаки.

Тыликов увидел Настену в окно. Бросил недописанную статью и выбежал за ней.

Он схватил ее за руку, когда она, несмотря на красный свет светофора, вышагивала на дорогу. Черная «Волга» пронеслась в полуметре от них.

Потом они шли рядом, свернули к реке, остановились на берегу.

Был июль, цвели тополя. Ветер волочил по тротуару пух, взбивал в пену у бордюров и в выщербинах асфальта. От воды доносились звонкие голоса мальчишек. Вверх и вниз по реке, на каждом ее изгибе, виднелись древние здания церквей с вознесенными в небо крестами, за которые, казалось, вот-вот зацепятся серые облака. Солнце еще припекало, искрило воды реки, но облака, лепившиеся в тучу, надвигались на него.

Настена молчала. Напряженно вглядывалась в противоположный берег. И Тыликов только сейчас будто бы разглядел в ней что-то, чего не замечал раньше. И запахом цветущей черемухи опахнуло его…

- Учитель сказал: «Все уходящее, как эти воды, не прекращает своего движения день и ночь».

Настена непонимающе глянула на него, но промолчала.

И ливанул дождь - отвесный, упругий. Хоть они и спрятались под деревом, все равно промокли до нитки.

Дождь вскоре перестал, все вокруг просветлело. Металлическая ограда скверика, листва, каждая травинка - откликнулись капельным блеском. А на том берегу, над храмом - ну не чудо ли! - воздвигся радужный семицветный купол.

Тыликов жил неподалеку и поступил по давно, кажется, написанному сценарию - позвал Настену к себе, обсушиться.

Она шла рядом с ним, подол мокрого платья лип к ногам, и она то и дело оправляла его и случайно касалась руки Тыликова.

По пути они зашли в магазин, где был телефон-автомат. Так совпало, что сегодня приехала ее мать навестить дочь и внуков, муж уходил работать на ночь. И Настена, позвонив домой, говорила первое, что взбрело в голову: что срочно позвала зачем-то подруга, что с ночевкой, что суп в холодильнике…

Тыликов покупал чай и еще что-то. А Настена увидела на прилавке яблоки. Так красиво они смотрелись и были дешевле, чем в других магазинах. Она тоже встала в очередь, чтобы купить ребятам килограмма два…

Его однокомнатная квартира оказалась точно такой же, как та, в которую приводил ее Чугунков. Ей стало неприятно, больно. Она даже хотела уйти. Но пересилила себя. Села в кресло с потертой обшивкой и поцарапанными подлокотниками. Со стены тикали старые, с противовесами в виде шишек, часы-ходики. Игорь напевал в кухне. Книги громоздились на полках, на столе, на полу. Пахло пылью. Настена успокоилась.

Он принес фужеры, бутылку сухого вина, порезанный толстыми ломтями сыр, хлеб…

И ей опять захотелось прижаться к нему.

Тыликов увидел слезы на ее глазах, подошел, провел рукой по мягким, легким, как пух, волосам.

Она говорила долго, подробно, как на исповеди. Он не перебивал, ему было безумно жалко эту женщину, он бы что угодно отдал, чтобы все в ее жизни выправилось. Чтобы хорошо ей было. И понимал, что не может сделать ничего.

4

Настена понимала, что на исповеди той и нужно было остановиться, и он бы не потребовал большего. Но случилось… то, что обычно и случается в таких случаях.

Она была благодарна ему за эту ночь, но больше приходить к нему не собиралась.

Она позвонила Чугункову домой, сказала, что не будет у него работать, что ей не нужны его деньги, просила больше не беспокоить.

…Чугунков молча выслушал ее и бросил трубку.

Он и сам подумывал уже о смене секретарши. Настена - внешне покорная, сломленная, к тому же действительно хороший работник - раздражала его. При всей-то своей покорности, он чувствовал, готова была взбрыкнуть, выкинуть фокус. Вот и выкинула. И черт бы с ней, попользовался вволю, плохо, что знает много. И обидно. Обидно, что не он вышвырнул ее, сама ушла.

Тыликов тоже работать отказался. Чудик. Думает, обманул, кинул. Но депутатом-то его, Чугункова, сделал. Дурак он - Игорь Тыликов… Хотя, дурак-то дурак, а Настю увел. У него, у Чугункова, он - Тыликов.

И депутат городской думы Василий Васильевич Чугунков крикнул:

- Ольга!

В кабинет впорхнула девушка в юбке-коротышке, с улыбкой, будто навсегда приклеенной к кукольному личику.

- Иди сюда.

Она покорно согнулась. А он взял, да и сунул коленом. Она упала, взвизгнула.

- Пошла вон!

И она побежала к двери на четвереньках. А он зачем-то еще скомкал лежавшую на столе предвыборную листовку с собственной физиономией, бросил вдогонку.

Снял трубку телефона и вызвал самого доверенного своего человека, шофера по должности, Вову Блинова. Они долго говорили при закрытых дверях и отключенном телефоне…

Василий Чугунков из тех людей, которые всего в жизни добились сами, рассчитывают только на свои силы и доверяют по-настоящему только себе.

Не по ковровой дорожке лег путь к богатству и власти. «Мордой об лавку», своим горбом, своим умом всего добился.

Он вырос в пригородном хулиганском районе, закалил волю еще в мальчишеских потасовках, ни разу в жизни не признал себя побежденным. В четырнадцать лет занялся боксом. Больших успехов не добился, но «удар поставил». А в восемнадцать вместо армии ушел «на зону», откуда вернулся, когда в стране разрешили частное предпринимательство. Кое-кто из его дружков уже на иностранных машинах ездил, а у Василия даже одежды приличной не было. Вот тогда он и пришел к Боцману просить в долг, который так и не отдал.

Он не прощал обид, потому и уважали его, и боялись…

А Тыликов с ума сошел.

Он бродил по квартире, по улицам детства. То и дело со стен, с фонарных столбов вперивалась в него знакомая круглоглазая физиономия. И текст под ней им, Тыликовым, написан.

Он закрывал глаза и видел Настю.

Он не знал ее адрес. Да и зачем? Там муж, дети… Но был телефон, и Тыликов решился позвонить.

Долго никто не брал трубку, потом ответил мужской голос, и Тыликов промолчал. Наконец откликнулась Настена:

- Да…

- Настя, - голос его срывался, - я не могу без тебя жить.

- Игорь, мы взрослые люди… - И, помолчав, добавила: - В воскресенье приходи к храму Покрова, - и назвала время.

5

Все вроде бы хорошо складывалось в жизни Сергея Лагутина - работа, квартира, любимая жена, дети… Но ее равнодушные глаза… Но ложь… И он пил.

И вот она ушла от Чугункова. Сергей заметил, как она изменилась, стала какая-то просветленная. А когда предложила погулять всем вместе, он сказал себе: «Больше не пью». А ночью она позвала его…

«Быть человеком - значит, победить себя и обратиться к ритуалу».

Игорь Тыликов заваривал чай.

Он шел по глинистой, холодящей босые ступни тропе. Неведомые деревья склонялись над ней, сплетались кронами, образуя зеленый коридор, а впереди семенил, временами останавливаясь, поманивая его пальцем, юркий узкоглазый человечек в остроконечной соломенной шляпе. Игорь устал. Но прозвучал голос учителя: «В ком сил недостает, на полпути бросают. А ты еще не начинал пути!» Игорю казалось, что вот-вот конец долгого пути, и он познает истину, свободу и счастье. Вот-вот, еще немного… Ноги скользят, он падает, поднимается, снова идет за вожатым. И опять голос учителя: «И вот, когда мои силы на исходе, оно как будто уже рядом. Я хочу следовать за ним, но не могу». Человечек, ударившись о землю, обернулся черной собакой, тявкнул на него и, прыгнув в сторону, растворился в кустах. Тыликов оказался один. Сгущалась темень. Холодно стало. Его затошнило… Он очнулся, судорожно хватанул ртом воздух, подавил рвотный позыв. И отчетливо услышал, как кто-то пробежал за его спиной…

Звонок в дверь не стал спасением от наваждения. Явился Говорков, что-то рассказывал, смеялся. Тыликов не слушал его.

Расставили шахматы. Игорь, разумеется, проиграл.

Говорков растворился.

Тыликов прошел в кухню. Сковородка, стоявшая на плите, потянулась к нему, коснулась руки. Он вздрогнул… Нет, ничего не случилось, все как обычно. Он увидел, что мусорное ведро переполнено, сменил домашние тапки на полуботинки и вышел во двор.

Мусорный контейнер в углу двора, у глухой стены. Тыликов, брезгливо поморщившись, приблизился к нему, опрокинул ведро. И почему-то именно в этот момент подумал о ней, о том, что сейчас вернется домой, переоденется, пойдет к церкви, у которой она назначила встречу… Колбасные шкурки выпали на асфальт, зашевелились, ожили, скрутились червеобразно, поползли к нему. Но он не сробел, сунул руку в карман, там была зажигалка, и поднес огонек к наползающему червяку. Тот вспыхнул, от него остальные, от них - свисавшие из контейнера клочья бумаги. И тут с гулом и каким-то диким визгом над контейнером выкруглился клуб огня, разорвался всполохами, выстрелил искрами. Повалил зловонный дым. А Тыликов смотрел на этот огонь и не уходил, чувствовал, как выжигает его душу, как вместе с черным дымом улетучивается что-то из него самого…

И вдруг каким-то внутренним зрением он увидел грозящую ей опасность, рванул со двора на улицу, побежал туда, к церкви…

А Настена пришла в храм. На исповедь. Священник - не старый, полноватый, с редкой бородкой, улыбнулся глазами и сказал: «Я вас давно жду».

Сергей вел за руку Нину, а Коля бежал впереди, вспрыгивал и шел, балансируя по паребрику, отец окликал его, грозил пальцем, и мальчик спрыгивал на тротуар, принимался скакать на одной ножке. Они шли, празднично одетые. Чтобы встретиться с мамой, отправиться в парк кататься на каруселях…

Блинов сидел в серой, с затемненными окнами «девятке». Номера машины были заляпаны грязью. С его позиции хорошо был виден выход из церкви. Он курил и еще раз прикидывал, в каком месте Настена пойдет через дорогу…

Чугунков в длинных полосатых трусах сидел в кресле на террасе своей дачи, потягивал минералку, ждал звонка на мобильник от Блинова. Рядом, вывалив язык, пыхтел его пес.

Настена вышла из храма. Щурясь от яркого солнышка, высматривала мужа и детей. И Игоря, у которого надо было… прощения, что ли, попросить…

Тыликов выбежал к церкви. Он увидел Настену, стоявшую на краю тротуара, у дороги.

Она махнула рукой и заспешила через дорогу к детям и мужу…

Блинов рванул с места…

Тыликов в прыжке вытолкнул Настену из-под колес…

Машина умчалась, немногочисленные свидетели происшествия даже не поняли, что случилось.

Игорь Тыликов лежал ничком, поджав руки, согнув левую ногу, будто полз… О чем он подумал в последний миг - Бог знает.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.