Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(18)
Николай Буянов
 ВСАДНИКИ НА НОЧНОМ ШОССЕ

Он смотрел в окно и ждал. Пейзаж за окном был достаточно унылым: март, слякотно. Тепло, но небо прочно затянуто серой пеленой без малейшего просвета. К ночи, возможно, опять подморозит.

Он видел часть улицы: сверкающий красно-желтыми всполохами ресторан «Русский север», соседствующий с ним универмаг (супермаркет по-нынешнему), яркие глаза светофоров на перекрестке, поток машин и людской поток: вечер пятницы, спешка, беготня на гудящих ногах из булочной в гастроном и обратно - до ресторанов ли тут... Ресторан, впрочем, отнюдь не пустовал: хозяева жизни фланировали под руку со штатными путаночками, иномарки гнездились на «пятачке» перед входом, и швейцар в генеральских лампасах картинно высился у дверей (вполне может быть, и впрямь в недавнем прошлом генерал).

Эта женщина не вписывалась в общую картину. Она двигалась не торопясь, с каким-то внутренним достоинством, и походка у нее была совершенно особой: шаг неширокий, легкий... Она шла будто по линеечке, ставя ступни одна впереди другой и чуть покачивая бедрами.

До сегодняшнего вечера он видел ее лишь однажды, но уже точно знал (чувствовал), что сейчас произойдет. В отсветах стеклянных витрин мелькнет светло-коричневое пальто с серой опушкой, крошечная сумочка в тон, капюшон на голове и платиновая челка - светлее, чем мех и пальто. Вот она на секунду исчезла под аркой и вошла в парадное - чудом сохранившийся лепной козырек над подъездом скрыл ее фигуру. Скрипнул лифт. Громадный, со среднюю собаку, черный кот Феликс проснулся, зевнул, показав обширную пасть во всей красе, взглянул на хозяина мутными зелеными глазами, спрыгнул с кресла и потянулся, прихорашиваясь.

- Марк Леонидович, к вам пришли, - доложила Маргарита Павловна.

- Я открою.

Маргарита Павловна - домработница (он предпочитал называть ее по-старинному: экономкой). В какой-то степени она была его гордостью, поскольку заправляла всем в доме, ухитрялась делать это совершенно незаметно: ее как бы и не существовало, - так, легкий намек. Однако везде чистота, все на своих местах, еда приготовлена, белье свежайшее...

Он встретил гостью в дверях. Двери, кстати, тоже были его гордостью - старинные, как и дом, почерневшие от времени, но на редкость крепкие, с зеленоватой бронзовой табличкой: «М. Л. Бронцев, врач-психотерапевт».

- Вы действительно психотерапевт?

Он тонко улыбнулся в усы.

- Я начинал, когда слова «целитель» и «экстрасенс» вызывали... гм... ненужный эффект. Хотя частную практику уже терпели.

Женщина расстегнула пальто. Он помог снять его, повесил на вешалку и прошел вслед за посетительницей в гостиную. Там уже было все приготовлено: верхний свет приглушен, торшер в углу на высокой ножке создает теплый уют с легким оттенком интима... Разумеется, никакого скрытого намека: здесь присутствуют лишь врач и пациент.

Слева от входа, на пузатом черном комоде, стояла шкатулка из малахита, инкрустированная тонким серебряным литьем. Женщина остановилась на пороге, рассеянно погладила шкатулку, открыла крышку - без всякой цели, занятая своими мыслями. Тихо и прозрачно зазвучал Моцарт. Она спохватилась.

- Ой, извините.

- Ничего страшного. Нравится?

- Да, прелесть. Я люблю старинные вещи.

Примем к сведению, подумал Марк.

Он не торопил, давая женщине осмотреться и привыкнуть. Она медленно обошла комнату по периметру, несмело потрогала пианино (немецкое, начала века. Крышка теплая и чуть шершавая, никакой дешевой полировки - настоящее красное дерево), окинула взглядом стеллаж с книгами, подошла к столу, покрытому малиновым бархатом... Все дорогое, добротное, с дореволюционным размахом, пропитанное духом декаданса - кажется, на новую знакомую это произвело определенное впечатление. Не восторг, конечно (не та порода), но определенный интерес Марк прочел в ее лице.

Гостья осваивалась с обстановкой (погладила кота - тот не стал возражать, выгнул спину и снисходительно промурлыкал что-то), он рассматривал гостью. Хороша. Высокая, тонкая, прекрасно сложенная, она будоражила воображение. Белые длинные волосы ниспадали вниз до середины спины, и неяркий свет придавал им нежный оттенок кофе с молоком. Красивые кисти рук - Марк обратил на них внимание, когда она дотронулась до бронзового подсвечника, стоявшего посередине стола. Медальон на тоненькой серебряной цепочке - что-то старинное, круглой формы, с загадочным рисунком: крест, от которого по обе стороны расходятся побеги, и полумесяц внизу, у основания. Очень неплохо смотрится в глубоком вырезе кремовой блузки.

- Вы любите смотреть на огонь? - спросил он.

- Да. Откуда вы знаете?

- Знать - основа моей профессии. Присаживайтесь.

Он щелкнул зажигалкой. Три свечи затрещали, заколыхалось рыжеватое пламя. Глаза женщины вспыхнули в ответ, и он увидел в них отражение крохотных пляшущих язычков.

- Как вас зовут?

- А это обязательно? - нерешительно спросила она.

Марк не удивился. Большинство его пациентов в разной форме задавали этот вопрос.

- Вовсе нет. Однако надо же нам как-то общаться, - и закинул удочку: - Мне кажется, у вас должно быть некое редкое имя. Древнерусское, возможно, языческое. Я не прав?

Он мог бы поклясться, что женщина вздрогнула.

- Вы считаете, имя как-то связано...

- С судьбой? - закончил он. - Все взаимосвязано в этом мире. Не существует ничего обособленного или случайного.

- Не хочется так думать.

- Почему же?

- Получается, все в жизни предрешено.

- Ну, так тоже не стоит. Это фатализм, это другая опасная крайность.

- А первая?

А она неглупа, с удовольствием отметил он.

- Первая - нигилизм, отрицание. «Мы рождены, чтоб сказку сделать...». Иначе говоря, «что хочу, то и ворочу». Тоже может завести черт знает в какую тьму. Любые наши действия, даже помыслы - это бумеранг... Всегда возвращается к хозяину.

- Господи, да почему же так?

- Голубушка, что же вы расстраиваетесь? Так устроен мир. Поступки и мысли содержат в себе сгустки энергии, а энергия - вечна, она не появляется из ничего и не исчезает в никуда. Мы подсознательно притягиваем ее из пространства - вот вам и эффект бумеранга.

- Значит, прощенья не будет? - прошептала она. - И грехи нам не отпустят?

- Какой же грех вы совершили?

Она внимательно смотрела на огоньки оплывающих свечей, приблизив к ним лицо (Марк только сейчас сумел разглядеть его - точеный подбородок, маленький аккуратный рот, высокие скулы... Можно было решить, что она скандинавка или дочь лесоруба с канадского севера). Тревога, появившись, не отступала, свечи продолжали потрескивать, будто силясь сжечь обступавший мрак.

- Я не могу вспомнить. Вернее, не могу сформулировать - так точнее.

Он ободряюще улыбнулся ей и самому себе, ощутив уверенность и вдохновение...

- Сформулировать, - сказал он, - все равно что заснуть. Чем больше стараешься, тем хуже получается. Не старайтесь. Я пойму.

- С чего мне начать?

- С конца.

Она не выдержала и улыбнулась:

- А почему вы не говорите: с начала?

- Начало - это слишком абстрактное понятие, его трудно определить. Вот развязка, кульминация... Вы ведь поссорились?

- С кем? - испугалась она.

Улыбка мгновенно погасла.

- С вашим спутником. Только не переспрашивайте с каким. Все-таки я врач, а с врачом, как со священником, нужна полная откровенность. Так как?

- Он предложил мне выйти за него замуж. Я согласилась.

- Не раздумывая?

- Ни минуты.

- Вы не производите впечатления легкомысленной.

- Я и не такая. Просто я слишком долго ждала.

- Сколько же?

- Не помню. Много лет.

- Вы друзья с детства?

- Нет, что вы. Я издалека.

У него было стойкое впечатление, что женщина с трудом пробирается сквозь дебри собственной памяти. Забыла... Или, что вероятнее, приказала себе забыть, а теперь...

- Расскажите о вашей первой встрече.

Подбородок ее вдруг задрожал, и Марк подумал, что она сейчас расплачется.

- Если бы я могла...

- Что вас удерживает?

- Не понимаю, - призналась она. - Когда я пытаюсь вспомнить, то вижу картины. Будто смотрю какой-то фильм, но не подряд, а кусками. Его лицо... Вернее, лицо совершенно другое, но я точно знаю, что это - Олег...

- Его зовут Олег?

Она посмотрела непонимающе.

- Разве я сказала...

- Как же его имя?

Пауза.

- Ну хорошо. Вы видите лицо возлюбленного. Он не похож на себя нынешнего, но это он. И он вас пугает.

- Нет, что вы. Олег всегда был по-настоящему добр ко мне.

- Он вас любит?

- Да, - ответила женщина не раздумывая.

- А вы его?

Снова возникла пауза. Неожиданно Марк ощутил жар - захотелось расстегнуть шелковую рубашку (он всегда встречал в ней пациентов, создавал определенный образ), встать, распахнуть окно, подставив пылающее лицо сырому мартовскому ветру... Но остался сидеть. «Это она на меня подействовала, - подумал он, глядя ей в глаза сквозь пламя свечей. - Ведьма. Да нет, - тут же поправил себя. - Никакая не ведьма, ничего зловещего. Наоборот, очень мягкий образ, светлый, северный... Княжна Ярославна на крепостной стене».

- Мне кажется, - проговорил он, - что начало вашей истории скрыто в далеком прошлом. Вы решили забыть момент вашей первой встречи.

- Но...

- Подсознательно, голубушка. Видимо, с этим связано нечто неприятное. Возможно - опасное. Что еще вы видели на вашей «картине», кроме лица? Во что был одет ваш возлюбленный? Как он подошел к вам, о чем заговорил?

Она взмахнула пушистыми ресницами.

- Не помню, представьте. Помню только свое ощущение...

- Какое?

Она немного подумала.

- Электрического разряда. Словно случилось то, что давно должно было случиться. Мы искали друг друга - повсюду, в разных мирах... И наконец нашли. Потом мы расстались - он уехал домой, на родину, я еще некоторое время жила в Москве. Два года назад переехала сюда, подальше от суеты. Здесь мы встретились снова. Он просто подошел на улице...

- Что было дальше?

- Мы гуляли по городу. Катались в парке на колесе обозрения, обедали в каком-то кафе на самой окраине. Очень красивое кафе - бревенчатая избушка под высокой двухскатной крышей, наверху башенка вроде сторожевой. Всюду резьба, на столах - вышитые скатерти. Довольно удачная стилизация под русскую старину.

- Что вы ели?

- Мясо в горшочках. Никогда не пробовала ничего вкуснее. Потом он возил меня в Осташков - знаете, такой городок-теремок в верховьях Волги. Там между озерами по реке ходит пароходик с двумя громадными гребными колесами. Даже не представляла, что такие могли где-то сохраниться.

Взгляд зеленых глаз стал мягче, затуманился... Она видела перед собой оранжевые предзакатные небеса (сердце заходилось от немого восторга) и на их фоне - черный зубчатый силуэт леса, черепичных крыш и широкой маковки деревянной церквушки... А еще он читал ей стихи, в основном Бунина - из тех, что были написаны в эмиграции. Они стояли на верхней палубе (всего их было две - верхняя и нижняя, но на нижней гуляла компания новоруссов, отмечали то ли слияние фирм, то ли удачное покушение на конкурента).

Сзади подошел капитан, козырнул с великолепной щеголеватостью старого морского (речного) волка, спросил, всем ли довольны господа пассажиры, не нужно ли чего. Благодарим, кэп, ответили они. Все великолепно. Хотим устроить завтра экскурсию по Троицкому плесу.

- Что ж, места здесь чудесные, скучать не придется. Если не возражаете, прошу нынче отужинать со мной в капитанской каюте.

- Почтем за честь, кэп.

Ужин превзошел все ожидания - вино искрилось в высоких бокалах, на сверкающих тарелочках лежали крабовые палочки, нарезанные тонкими ломтиками сыр и ветчина, а потом их угостили макаронами по-флотски, но не простыми, а «фирменными». Мужчины были галантны и остроумны, кэп по такому случаю облачился в белоснежный китель с золотым шевроном («Так вы, оказывается, капитан первого ранга?!» - «На пенсии, мой друг. Но было время, командовал подразделением торпедных катеров»).

- Вам, должно быть, скучновато на этой посудине?

- Представьте, нет. Здесь покой, красота. Душа по-настоящему отдыхает.

Потом появилась гитара, зазвучали песни - сначала веселые, про пиратов и моря-окияны («Мы с тобой давно уже не те...» в исполнении капитана. Олег очень умело подпевал, получился классный дуэт), затем плавные, лиричные, исполненные прелести и потаенной печали. Она чувствовала себя в центре внимания, и это ей льстило. Немного кружилась голова от вина, сердце билось слегка учащенно в ожидании чего-то... Чего-то особенного - сказки, приключения. Хотелось зажмуриться, раскинуть руки и плыть по течению. Они снова оказались на палубе, на этот раз под звездами и вдвоем (капитан в своей каюте продолжал лениво перебирать струны). Здесь Олег впервые поцеловал ее - робко, застенчиво, будто школьник. И это ей тоже понравилось.

В каюте он медленно, с невероятной нежностью раздел ее. Она стояла в темноте, вытянувшись в струнку и не смея дышать от наслаждения. Сначала она хотела помочь ему, но он остановил:

- Не надо. Не шевелись.

И она плыла среди глубин космоса, через тонкие пересечения миров, ощущая прикосновения ласковых рук и губ... Потом он осторожно опустил ее на кровать, любуясь ее волосами, разметавшимися по подушке. Он не спешил. Он был очень терпелив, нежен и настойчив - он довел ее до самого края... Она застонала от наслаждения, почувствовав его внутри себя, на секунду прикрыла глаза и протянула руку, чтобы погладить Олега по обнаженной груди...

Женщина замолчала.

- Продолжайте, - сказал Марк. - Что было потом?

- Свет, - через силу ответила она. - Очень яркий, ослепляющий. Как солнце...

- Это было утром? Когда вы проснулись?

- Я не спала.

«Я не спала, - думала она. - Наверное, я потеряла сознание, когда огромный черный вепрь вырвался из чащи и всей массой ударил лошадь в левый бок. Это была очень красивая лошадь - белая, как снег, с лебединой изогнутой шеей и тонкими нервными ногами. Она звалась Луной».

Дебри неосознанного

Это наверняка был не сон.

В снах всегда и все происходит так, как никогда не случится в реальности. Это душа, покинув уставшее за день тело, пускается в странствия по загадочным уголкам разных миров. Попадает в злой мир - и видятся страшные чудовища, засевшие в лесных чащобах, водяные, покрытые зелеными водорослями, они хохочут и цепляют за ноги, норовя утянуть в трясину. Пещерные карлики-варвары подкрадываются в темноте, сжимая длинные боевые ножи...

Испугаешься, перевернешься на другой бок под теплым одеялом - и душа заглянет в добрую страну, где благоухают цветы и травы, а ты, босая, с непокрытой головой, стоишь на дороге, с тревожно-радостным чувством ожидая ТОГО, КОГО ЖДЕШЬ ВСЕГДА. И Он всегда возвращается (сказка - так уж сказка!). Вот он останавливает своего могучего коня, вынимает ногу из стремени и сходит на землю...

Она много раз видела это. Ей даже казалось, что она ощущает запахи, что исходят от него, - запахи чужих ветров и нагретой на солнце брони из толстой кожи и медных пластин. Он осторожно брал ее маленькие ладони в свои, широкие и огрубевшие от тяжелой мужской работы, прижимал ее, трепещущую от счастья, к груди... «Заждалась, родная?».

- Заждалась.

Она бы и рада сказать больше, да горло сжимает спазм.

Но был и другой мир, который она теперь принимала за странное видение. Там была неширокая река, огоньки на берегу и кораблик, флегматично плюхавший по воде гребными колесами. В первую секунду она испугалась, но потом вспомнила про Олега: он стоял рядом, облокотившись о поручень, красивый, стройный, в легкой светлой водолазке и черных джинсах.

- Что с тобой? - ласково спросил он.

- А?

- У тебя глаза тревожные.

- Нет, - улыбнулась она. - Мне хорошо.

Но ей и в самом деле было тревожно. И захотелось домой...

- Вы испугались?

- Почему вы решили...

- Но вы ведь захотели вернуться.

- Бессознательно.

- Голубушка, да мы и имеем дело с бессознательным! Вытаскиваем, так сказать, на свет божий. Я понял вас так. Олег (пусть будет Олег - для условности) сделал вам предложение. Вы готовы были согласиться, но тут произошло нечто, о чем вы не можете вспомнить и что вас остановило. Вы хотите разобраться. Иначе говоря, я должен попытаться восстановить вашу память. Гм... Скажите, вас никогда не подвергали гипнозу?

- Нет.

- Так давайте попробуем. Например, дня через два... Вас устроит?

- И что я буду делать? Представлять себя маленькой девочкой?

- У вас пещерное представление о гипнозе.

- Вообще нет никакого представления. Была когда-то на концерте с подругой. Ее вызвали на сцену и заставили играть в песочнице. Ужасно унизительно.

- Не беспокойтесь. Я как-никак целитель, а не эстрадный артист.

И вот сегодня женщина пришла во второй раз. Марк открыл дверь, впустил, принял пальто - меховой воротничок искрился капельками воды. Волосы ее на этот раз были собраны в длинный хвост и перехвачены бархатной ленточкой, и платье было другое - нарядное и строгое, опускавшееся почти до лодыжек. Марк, облаченный в костюм из черной замши и серые итальянские туфли, мельком взглянул в зеркало, поправил воротник белоснежной рубашки (галстуков никогда не носил: петля с направленным вниз концом, «плохая энергетика»), полюбовался на два отражения... «А мы были бы красивой парой, друг другу под стать».

Он провел ее в гостиную, зажег свечи, подвинул кресло, освободив проход между столом и кадушкой с пальмой, стоявшей возле окна. Увидев, что пациентка села на стул, как в прошлый раз, покачал головой:

- Нет, голубушка, прошу сюда, в кресло. Нам сегодня предстоит работа.

Она подчинилась. Положила руки на подлокотники, откинулась на спинку и расслабилась под взором Марка...

- Отлично, отлично. Вам удобно?

Кот Феликс подошел и потерся о ноги, требуя ласки. Она слегка улыбнулась и смежила веки.

- Просится на улицу, - сказал Бронцев. - Сейчас выпущу. Обратно он возвращается сам - научился открывать дверь на кухне.

Щелкнул замок. Марк вернулся и сел напротив.

- Постарайтесь не напрягаться и ни о чем не думать. Слушайте мой голос. Сейчас я начну считать...

Тьма сгустилась, гостиная потеряла четкие очертания, линии и углы поблекли, трюмо еле заметно качнулось и отразило нечто - вроде бы женскую руку... Пациентка вздрогнула, но властный голос успокоил:

- Все хорошо, голубушка. Слушайте меня. Сейчас вы в Осташкове. Лето... Вы идете по улице, рядом ваш друг - человек, которому вы доверяете. С ним вам хорошо и спокойно. Вы держите его за руку, ощущаете тепло его ладони...

- Да, - шепотом отозвалась она.

- Опишите, что вы видите перед собой.

Губы ее увлажнились и изогнулись в улыбке, выражение лица стало мягче, и она произнесла что-то невнятное, нежное и грустное. Будто читала стихотворение. Или молитву...

...День они провели в Осташкове. Сперва прибились к какой-то автобусной экскурсии, но вскоре надоело: старенький «Львов» на подъемах ревел, как больной бегемот, остальное время натужно сипел, точно астматик. Жалко было автобус. И голос у экскурсоводши был безликим, рождавшим воспоминания о школьных годах и учительнице литературы. Впрочем, интереса к «изящной словесности» отбить не удалось - слава Богу, мама тоже была литератором, каких поискать. Стихи не говорила, а будто пела - очень своеобразно, полушепотом, завораживающе:

Я давно ищу в судьбе покоя,

И, хоть прошлой жизни не кляну,

Расскажи мне что-нибудь такое

Про свою веселую страну...

Прокатились от пристани до вокзала, пересели на «маршрутку» до Троицкого плеса, и - словно окунулись лет на сто, а то и более, назад. Места тут были тихие, прямо-таки патриархальные - ни гомона, ни автомобильных гудков, лишь мостовая из брусчатки, и по обе стороны - одно- и двухэтажные дома: первый этаж кирпичный, второй - деревянный, облицованный потемневшими от времени досками и украшенный затейливой резьбой вдоль причелин. Проехала бы мимо пролетка, запряженная рысаком в серых яблоках, с облаченным в армячок лихим бородатым кучером - они бы не удивились.

Скоро деревянная улица закончилась. Дорога превратилась в грунтовую - не дорога, а просто широкая тропинка, уходящая в гору. Склон был усыпан ярко-желтыми пушистыми одуванчиками. Припекало солнце, но в меру, не до дурманящей духоты. Они взобрались на холм и увидели развалины древней крепости: зубчатые очертания из белого камня (и холм назывался Крепостным).

Вблизи камень оказался не белым, а серовато-желтым, в прожилках и рыжих подпалинах какого-то лишайника. Стены были здорово разрушены, уцелели только две башни - совсем такие, какими их рисуют в детских книжках. Но все равно архитектура была непонятная, словно укрепления строили сразу несколько зодчих из разных концов света - сперва спорили, доказывая, что именно его проект - самый удачный, потом решили объединить их, чтобы угодить всем сразу. Еще на холме был высокий собор с заколоченным крест-накрест входом в виде римского портика, разрушенная часовенка со следами давнего пожара и низкий каменный дом. Тоже пустой.

Олег подошел к церкви, подергал доски, закрывавшие дверь. Доски поддались неожиданно легко, хотя на первый взгляд казались прибитыми намертво. Дверь отворилась без скрипа, сама собой, словно приглашая внутрь.

- Не ходи, - вырвалось у нее.

Он посмотрел удивленно и чуть насмешливо.

- Почему?

- Я боюсь.

- Здесь никого нет.

Она оглянулась и поняла, что именно ее испугало. Тут действительно никого не было. Даже воробьи не чирикали. Далеко внизу в утренней дымке лежал город, вытянувшись вдоль центрального проспекта. Дома утопали в зелени. Слева, недалеко от берега серебристого озера, торчали трубы кожевенного завода и два башенных крана. Картина насквозь знакомая - и все равно она чувствовала, что от этого мира их отделяет невидимый барьер. Все застыло, из раскрытой двери повеяло затхлой сыростью и холодом.

Олег уже скрылся внутри. Чертыхнулся, споткнувшись о какую-то ржавую железяку, и помахал ей рукой: пойдем, мол, не бойся. Она, поколебавшись, вошла следом.

Внутри, конечно, было пусто. Другого и ожидать было трудно - вся история матушки-Руси пронеслась над этими стенами, терзая, калеча, нанося глубокие раны... По неединодушному мнению специалистов - середина двенадцатого столетия. А значит, храм должен помнить еще нашествие Батыя и Тохтамыша (последний, впрочем, сюда мог и не дойти, повернув от стен Москвы), и церковный раскол, и превращение в картофельный склад (это уже в наш просвещенный век), и даже возможные потуги к реставрации, окончившиеся пшиком (денег нет). Не было видно фресок, да и вообще не было никаких украшений, лишь неусыпные стражи - каменные крылатые львы - притаились в пятах ярок. Из двух узких окон падали косые солнечные лучи.

В их перекрестье, перед возвышением, на котором предполагался алтарь, стоял мальчик...

Марк вздрогнул против воли, завороженный рассказом пациентки.

- Мальчик? Откуда он взялся?

- Ниоткуда. Он был очень странно одет. Будто сошел с картины...

- Какой именно?

Женщина сделала усилие, сосредоточившись.

- Нестеров. «Явление отроку Варфоломею». Знаете, пастушок в домотканой рубахе. У меня дома на стене висит репродукция.

- Возможно, просто деревенский мальчишка.

- Нет, нет!

Она сделала паузу, потом проговорила:

- Он назвал меня госпожой.

...- Они прорвались в западные ворота, госпожа!

Голос пастушка звенел, как натянутая струна. Женщина вдруг очень отчетливо поняла: это все, это конец. Помощь вовремя не подоспеет. Да и ждать ли ее вообще... Князь Михаил, брат покойного ее мужа Василия Константиновича, давненько поглядывал в сторону кипчакских степей, посылал хану дорогие подарки, сватался к младшей дочери доверенного лица Батыя хана Мелика (позже, в конце 1238 года, тайно бежал в Венгрию, где и умер с арбалетной стрелой под лопаткой).

Она бы погибла, но сработал могучий инстинкт жизни, будто труба пропела над ухом. Еще ничего не осознав, она толкнула отрока к стене и сама присела, обхватив голову руками. Длинная зазубренная стрела свистнула, едва не задев волосы, и ударилась о камень, оставив маленькую лунку.

Здоровенный монгол вырос на пороге, будто выйдя из ночного кошмара, - злобные раскосые глаза над широкими скулами, обвислые усы вокруг рта и спутанные волосы, выбивающиеся из-под шлема. Издав победный визг, он широко взмахнул кривой саблей (княгиня лишь вздохнула и зажмурилась. Даже имя Господне произнести времени не оставалось). Но удара не последовало. Нукер вдруг покачнулся, ярость во взоре исчезла, сменившись удивлением и болью. Чужой меч, вонзившись в спину, прошел сквозь тело, и кончик его вылез из груди, из разреза в кожаном панцире. Монгол постоял секунду (княгине почудилось, что он не умер и сейчас - кошмар продолжался - пойдет крушить, не чувствуя застрявшего в теле клинка), но глаза затуманились, и он упал с деревянным стуком, не согнув коленей.

Олег уже дрался с остальными двумя, развернув третьего спиной к себе и используя в качестве щита. Странно, она ожидала увидеть на нем остроконечный шлем, сафьяновые сапоги и знакомую, двойной вязки кольчугу. Но одет он был непонятно: в облегающую рубаху из чего-то вроде очень тонкой шерсти и черные плотные штаны с узким кожаным ремнем... И меч он держал в голой руке, не защищенной боевой рукавицей. Это было плохо. Хоть какой-то доспех бы сейчас... Однако защищался он здорово, раньше ей такого видеть не приходилось. Даже когда она с затаенным восторгом (давно забытым - с безвременной кончиной мужа) подглядывала в оконце терема, как он ради воинской тренировки рубится на тупых мечах с кем-нибудь из молодых кметей, а то и двумя или тремя враз...

- Уходи! - крикнул он, продолжая со страшной быстротой вращать меч. Дыхание прерывалось. - Дверь... За алтарем!

За алтарем и в самом деле была дверь - низкая, полукруглая сверху, скрепленная толстыми медными брусками.

Когда-то, давным-давно, она думала, что за черными от времени дубовыми досками начинается подземный ход, вырытый многими поколениями монахов под дном реки. Но там была всего-навсего комната. Небольшая, три шага в любую сторону. Стены комнаты были очень гладкими, покрытыми странным пористым материалом и письменами на древнем языке. По углам торчали светильники, которые волшебным образом могли зажигаться сами собой, едва человек (тот, кому это положено) входил сюда и вставал в центр - туда, где был начерчен ровный круг с рисунком посередине. Рисунок представлял собой маленькую угловатую спираль, перечеркнутую белой стрелой...

И рисунок, и сама комната были очень старыми. Старше собора, старше всего города и даже лесистых холмов, на которых он стоял. Старше безжизненных ледяных круч, безмолвно высившихся здесь когда-то, еще до начала времен, когда в этих местах (да и повсюду на Земле) и в помине не было человека.

Она смутно помнила, как страшно испугалась, попав сюда впервые, всего-то десяти лет отроду. Так испугалась, что собралась было зареветь, но тихий ласковый голос, похожий на голос ее старой нянюшки, успокоил: бояться нечего. И плакать тоже нельзя, потому что ты - избранная, одна из очень немногих, кто способен на прямой переход сквозь ГРАНИ. Шар выбрал именно тебя, а Шар никогда не ошибается.

Последние из оставшихся в живых уходили через дверь возле алтаря. Они были простыми людьми, родившимися в середине двенадцатого века, и им было страшно - она читала это по их лицам, освещенным голубоватым сиянием из комнаты и кроваво-красными всполохами снаружи, от охваченных пожаром деревянных домов. Однако оставаться было страшнее. Город был обречен.

- Уходи! - снова крикнул Олег (клинок его все еще свистел, сея смерть среди врагов, но дыхание становилось все тяжелее и тяжелее, и стрела с черным оперением глубоко засела в левом плече... А в распахнутые ворота все лезли обезумевшие от крови нукеры хана Мелика). - Уходи же!!!

- Да, милый, - прошептала она.

А сама бочком-бочком, вдоль стены, добралась до мертвого монгола - того, что первым замахнулся на нее и первым пал. Стараясь не смотреть в мертвые зрачки, она с трудом разжала холодные пальцы и вынула из них длинный кривой меч.

И встала, прикрыв спину Того, Кого ждала всегда. Она уйдет только вместе с ним. Или - не уйдет вообще.

- Итак, он назвал вас госпожой. Вам это показалось странным. Что же произошло дальше?

Неожиданно Марк обнаружил, что вспотел. Насколько пациентка была расслаблена, настолько он сам превратился в некий соляной столб - лицевые мышцы будто задеревенели, лоб покрылся испариной...

- Что произошло? - почти крикнул он.

Лицо женщины вдруг сделалось белым как мел, ее затрясло, свечи на столе задрожали, будто под окнами прошел трамвай, который в городе вообще не ходил, и разом погасли... Черные тени заметались по комнате. Марк вскочил, трясущейся рукой вытащил из кармана зажигалку, бестолково защелкал, поминая недобрым словом японские технологии.

- Слушайте меня. Вы просыпаетесь. Вы здесь, у меня в кабинете. Вам ничто не угрожает. ВАМ НИЧТО НЕ УГРОЖАЕТ, ЧЕРТ ПОДЕРИ!!!

Контакт терялся - пациентка ушла куда-то в свое измерение и возвращаться не собиралась. Или ее не пускали. Она судорожно провела рукой по шее, словно ей вдруг не стало хватать воздуха. Серебряная цепочка тончайшей работы разорвалась, но ни она, ни Марк этого не заметили: он все старался сжать ее голову в ладонях, чтобы унять крупную дрожь.

- Слушайте. Я буду считать до десяти. На счет «десять» вы проснетесь... Ну же!

В створке трюмо он уловил движение - прошелестел некто в сером и длинном, будто монах в древней хламиде.

- Что с ней? - спросил Марк, не оборачиваясь.

Фигура приблизилась.

- Сколько она уже в таком состоянии?

- Ну, минут пять от силы.

- Нужно было сразу выводить ее из транса.

- Да я пытался!

- Отойди-ка и притихни.

В полумраке мелькнула рука, прохладная ладонь ласково опустилась на лоб, пригладила разметавшиеся волосы. Марк послушно отошел, кляня себя (про себя) на чем свет стоит и глядя на футуристическую композицию: перед широким окном, у кресла - две фигуры, одна бьющаяся в припадке, другая - коленопреклоненная, будто перед святой иконой, спиной к нему... И свечи опять горят, но не вызывают ассоциации ни с какими таинствами, лишь выплывают из небытия тошнотворные детские воспоминания (коммунальный коридор, дырявый таз на стене, черный громоздкий аппарат на общей тумбочке, приглушенные скандальные голоса...).

- Все.

Серая хламида прошелестела в обратном направлении и скрылась. Женщина в кресле медленно приходила в себя. Веки затрепетали, прозрачные глаза в легкой поволоке, будто в утренней дымке, приоткрылись и посмотрели вокруг с удивлением и, как показалось, с некоторой обидой. Марк подошел к встроенному в стену бару, отодвинув по пути пальмовую ветвь, извлек из зеркальных недр бутылку «Каберне» и водрузил на стол рядом с подсвечником («Нужно было сразу вывести ее из транса». - «Я пытался!». Но - ясное дело - оказался неспособным. А на что ты вообще способен? Вот на что - создавать необходимый антураж). Ободряюще улыбнулся, плеснул вина в высокий бокал, протянул пациентке.

- Как самочувствие? - спросил он.

Она пригубила вино.

- А вы без пиджака.

- Жарко. Такие сеансы требуют колоссального количества энергии. Что вы запомнили?

- Ничего, - призналась она. - Надеюсь, я ничего такого не вытворяла?

- Вы держались исключительно в рамках.

С минуту они помолчали. Потом женщина осторожно спросила:

- Вам удалось что-то выяснить?

- И да и нет, - он помедлил. - Знаете, я заметил в вас одну особенность. Вы любите до всего дотрагиваться. Чувствовать материю кончиками пальцев. К примеру, войдя сюда первый раз, погладили крышку пианино.

- Действительно... Она такая приятная.

- Натуральное красное дерево, - сказал Марк с гордостью. - Впрочем, это неважно. Важно, что я, по-моему, открыл в вас главное: вы - человек ощущений. Для вас они предпочтительнее, чем даже зрение или слух. И мы постараемся это использовать.

- Для чего?

- Чтобы восстановить вашу память. Думаю, я нащупал то, что мешает вам жить. Первый шаг сделан, остается только поднажать.

Она зябко повела плечами.

- Страшно.

- Удалять больной зуб тоже страшно.

- Значит, вы снова будете меня гипнотизировать?

Он задумчиво посмотрел на женщину.

- Меня очень заинтересовал ваш случай. С одной стороны, он типичен, а с другой... Несколько лет назад я, пожалуй, сделал бы на вас кандидатскую, тогда я еще подвизался в бюджетной медицине. Ответьте на один вопрос. Вы пришли ко мне, потому что обнаружили, что ваши чувства к Олегу больше похожи... ну, скажем, на родственные?

Она вспыхнула.

- Но ведь мы...

- Вы спали с ним, - прямо сказал Марк. - Там, в каюте теплохода. После этого вы вдруг поняли...

- Нет, неправда! То есть не совсем правда. Тут другое.

- Да? - заинтересованно произнес он. - Попробуйте сформулировать ваши ощущения. С чем у вас ассоциируются воспоминания о той поездке?

На этот раз женщина думала довольно долго. И наконец ответила:

- С тревогой.

И шепотом добавила:

- С предательством. Возможно - с убийством...

Он проводил ее до дверей.

- Когда мне прийти?

- Через три дня. Вам нужно восстановиться. Не боритесь с собой, ложитесь и отдыхайте. И хорошо бы отключить телефон.

Он галантно поцеловал ей руку на прощание. Женщина исчезла, оставив в прихожей тонкий аромат духов и капельки воды на полу (упали с мехового воротника).

- Получилось? - послышался требовательный голос.

Он поморщился: снова в коридоре возникла фигура, закутанная в серый монашеский халат.

- Нет, не получилось. Наверное, сгорели пробки на лестнице. Я в этом ни черта не смыслю.

- Но ты сам что-нибудь видел?

- Почти ничего. Какая-то бессмыслица.

- Ты прекрасно знаешь, что бессмыслиц не бывает. Опиши то, что ты запомнил.

Марк прошел в гостиную, сел в кресло, еще хранившее тепло недавней посетительницы, и упрямо поджал губы.

- Черное небо, - проговорил он нехотя. - Звезды повсюду - и сверху, и под ногами, будто идешь по бесконечному стеклянному полю. Но звезды явно не наши - ни одного знакомого созвездия.

- Что еще?

Марк напрягся.

- Большой прозрачный шар.

Голос собеседника чуть вздрогнул.

- Шар? Расскажи подробнее. Это очень важно.

«Не буду», - разозлился про себя Марк. Это уж слишком походило на допрос.

- Не сейчас, - лениво отозвался он. - Мне надо сосредоточиться, а голова совершенно не варит, - и потянулся за бутылкой, оставленной на столе.

- Тебе нельзя в таком состоянии.

Он только отмахнулся.

Алкоголь мгновенно разлился по телу обволакивающим теплом, голова отяжелела и свесилась на грудь. Он не опьянел (не та доза), но опьянение сыграл убедительно, зная, что собеседник этого совершенно не выносит. Хламида осуждающе вздохнула.

- Ладно, я ухожу.

Больше всего ему сейчас хотелось остаться одному. Он положил руки на подлокотники, откинул голову на спинку кресла, бессознательно повторяя позу своей пациентки. Плеснул в бокал вина - щедро, от души, выпил залпом... «Хочу напиться, - сказал он себе. - Хочу напиться, напиться как свинья и уснуть мордой в салате (нет салата, вот жалость)». Но только взбудоражил себя, желанного забвения так и не наступило - присутствие здесь той женщины (белые длинные волосы, перехваченные черной ленточкой, аромат духов «Злато скифов» и медальон с загадочным древним рисунком) казалось настолько осязаемым, что Марк ощутил дрожь в теле. Почудилось даже, что дверь за спиной скрипнула.

- Феликс, - лениво проговорил он. - Набегался? Иди жрать, миска на кухне.

Воображение меж тем разыгралось не на шутку - полутемная гостиная растворилась в небытие, стоило лишь на секунду смежить веки. Когда он вновь открыл глаза, то под ногами, с боков, над головой - всюду его окружало небо в миллиардах незнакомых созвездий (он попытался отыскать хотя бы одну из Медведиц или Полярную звезду. Тщетно). Прозрачное поле лежало перед ним - в какую сторону ни посмотри. Это навевало самую настоящую жуть. Ему отчаянно хотелось вырваться отсюда, вернуться в реальность... Но он продолжал висеть, распятый меж граней Кристалла, бестолково перебирая ногами, - сначала шагом, потом переключаясь на бег, затем, когда сердце начинало бешено колотиться где-то возле горла, - снова на шаг.

Он лихорадочно оглядывался вокруг, надеясь отыскать хоть какой-то ориентир. Предмет, за который мог бы зацепиться взор. Стоило его отыскать - и видение бы пропало, нашлась бы дорога обратно, в привычный мир... Почему-то Марк в просветах затягивавшей, словно трясина, паники уверял себя, что натолкнется на древний камень, обросший бурым мхом, с надписью на старославянском и со стрелками-указателями: пойдешь направо - коня потеряешь (нестрашно: где он, конь-то?), налево - сам откинешься (ничего, еще поглядим), прямо...

Но камня не было.

Вместо него посреди звездного пространства висел Шар. Метра полтора в диаметре, загадочно пульсирующий и переливающийся холодными огнями, напоминающими северное сияние. Марк почувствовал, что у него ослабли коленки. Он медленно подошел и осторожно дотронулся до гладкой поверхности. До него доносилась невнятная многоголосая речь - словно кто-то флегматично крутил ручку настройки приемника. Далеко, на пределе слышимости, требовательно произнесли:

- Дядюшка Еремей, прикажи, чтобы мне выковали меч!

- Мал ты еще, княжич, - ответил неведомый мужчина. - Порежешься ненароком.

- Батюшка хотел, чтобы я вырос воином. Какой же из меня воин без оружия?

Голосок был детский - неокрепший, но звонкий. Марк испуганно отпрянул. За шиворот посыпалось что-то холодное и колючее. Пушистая еловая лапа, освободившись от снежной шапочки, радостно выпрямилась, словно красуясь перед сестрами-соседками. Морозный воздух вздрогнул от тяжелого конского топота. Марк не видел всадника - не было времени оглядываться. Всадник нес смерть, этого знания было достаточно. И он лихорадочно пытался уползти подальше, утопая в вязком снегу и упрямо двигаясь вперед (или назад? Или вовсе по кругу?), уже точно зная, что обречен. Его нагоняли крупной размашистой рысью. Когда до беглеца осталось десятка два шагов, всадник, не глядя, вытащил из темно-красного колчана стрелу, вложил ее в тугой лук из рога тура и широким движением, до правого плеча, натянул тетиву...

Преддверие событий

Вепрь вылетел из чащи, будто злой дух, - черный, покрытый густой длинной шерстью, с налитыми кровью глазками. Кто-то, животное или человек, потревожил его нору, и теперь разъяренный зверь мчался вперед, не разбирая дороги, в поисках врага, обуреваемый единственным страстным желанием: сбить с ног, растоптать, разорвать на части клыками, насытиться запахом свежей крови и идти дальше - утолять жажду убийства.

Девочки-служанки завизжали и бросились врассыпную, а одна, самая нерасторопная, осталась лежать на снегу. Лохматый гнедой коняга испуганно дернулся, порвал упряжь, сани развернуло кругом и опрокинуло - тюки со снедью, бочонки с медом и маслом, несколько собольих шуб (подарок настоятелю Кидекшского монастыря) - все разбросало по дороге. Вепрь с чужой кровью на клыках носился взад-вперед страшными зигзагами, выискивая новую жертву. Дядька Месгэ, пожилой мариец, с трудом приподнялся на одно колено, попытался дотянуться до топора. Топор намертво застрял под опрокинутыми санями. Выхватил нож из-за пояса, крикнул хриплым голосом, отвлекая на себя внимание, - вепрь тут же развернулся, сбил на землю (дядька даже вздохнуть на успел), втоптал в кровавый снег и рванул клыками... И княгиня Елань осталась без защиты.

Зверь остановился и утробно хрюкнул. Близко посаженные глаза сверкнули, он поводил громадной головой во все стороны и замер, увидев высокую светловолосую женщину в расшитой собольей шубке. Нож из руки мертвого марийца отлетел в сторону. Женщина медленно, не отводя взора от врага, нагнулась, подобрала оружие и, выставив его перед собой (господи, да что ему этот нож!), встала, прислонившись спиной к дереву. Побелевшие губы шевелились - она читала молитву... Или просила лесное чудище броситься наконец и завершить начатое. Мочи не было больше стоять и ждать смерти. Все, кто сопровождал княгиню на моленье в отдаленный монастырь, уже отошли - ее служанка Донюшка и Старый Месгэ лежали неподвижно, застывшие, низкорослый кряжистый коняга завалился на бок, выставив напоказ разорванное брюхо, и тяжело дышал сквозь розовые пузыри - все медленнее, медленнее... Кровавая полоса тянулась вслед за ним от самых саней, шагов на десять. Видно, несчастное животное пыталось бежать, в горячке не чувствуя боли... «Вот такой же след потянется и за мной, - вдруг подумала женщина. - Я побегу, потом потеряю силы и поползу неведомо куда и зачем - все равно ведь не спастись».

Ей была знакома эта ощеренная клыкастая морда. Семь лет прошло с тех пор, как князь Василий Константинович отправился в дальний поход на мятежного мордовского инязора Пуркаса - таково было повеление великого князя Владимирско-Суздальского Юрия.

Странная это была война. Тяжелая русская конница, точно полноводная река, вливалась в дремучие леса на правобережье Оки и волей-неволей растекалась на десятки ручейков, которые удалялись друг от друга, теряя силу и блуждая средь непроходимых чащоб. Время от времени они натыкались на зимники - укрепленные деревянным частоколом селения. Изготавливались к штурму, шли на стены, били в ворота тяжелым бревном-тараном, а когда наконец врывались за укрепления, находили лишь пустые дома - ни жителей, ни провизии, ни скотины... Противник исчезал из-под носа, еще глубже заманивая конные дружины в дебри и болота и изматывая мелкими стычками. Русские войска растянулись. Преследуя отступавшего Пуркаса, дружина князя Василия двинулась в глубь Ожской пущи, где стояла твердь Илика - большая деревянная крепость с четырьмя сторожевыми башнями и двумя воротами, опоясанная широким рвом и земляным валом. Поняв, что малой дружиной крепость не взять, Василий Константинович велел остановиться, разбить лагерь, а сам послал вестового к основным силам. Те, получив приказ поспешать, пришпорили коней... Однако до Ожской пущи было еще два дневных перехода. А за это время инязор Пуркас тайно обошел князя с тыла и ударил - внезапно, большими силами, сразу с нескольких сторон...

Долгих семь лет прошло, как юная княгиня, носившая под сердцем наследника, стояла у раскрытых городских ворот Житнева и, изо всех сил сдерживая слезы, смотрела в спину уходившего в поход мужа. Пять лет минуло, как она стояла на том же самом месте, вглядываясь в угрюмые запыленные лица кметей, напряженно ожидая, когда же мелькнет знакомый алый плащ. Потом она увидела повозку, которая медленно двигалась в середине людского потока. Ближайшие дружинники прикрывали ее с боков ясеневыми щитами. Елань (еще ничего не понявшая, но ноги уже подгибались, будто сделанные из подтаявшего масла) с трудом подошла поближе. Воины молча расступились.

В повозке лежал князь.

Лицо его было спокойным и почти белым - не лицо, а застывшая маска, на которой выделялись лишь синие веки и резкие морщины вокруг запавшего рта. Княгиня хотела посмотреть на него, но не смогла себя заставить - взор споткнулся о серые тонкие (теперь, пожалуй, тоньше, чем у нее самой) кисти, сложенные на груди, на том самом алом плаще. Рядом лежало копье с потускневшим золотистым древком и черным широким наконечником. Ни у кого в дружине не было такого копья, что под стать лишь немногим богатырям. Князь есть князь - не только по роду. И меч ей был знаком - он лежал по левую руку, у пояса, в темно-красных деревянных ножнах, скрепленных бронзовой оковкой. Душа настоящего воина...

Глядя на оружие, она на секунду подумала о супруге как о живом, с гордостью: вот он, мол, каков, сокол мой ясный... Первый на троне, в парчовых одеждах, первый в мудрости и справедливости, первый - во главе войска, на боевом коне, под княжеским стягом... Но - перевела взгляд на деревянно застывшие руки... Тут бы зарыдать в полный голос, да горло перехватила невидимая железная ладонь, не вздохнуть. Истинно большое горе - оно таково: без слез и вскриков. Все мертво в душе.

Воевода Еремей Глебович - огромный, широченный в плечах, в простой кольчуге и высоком монгольском шлеме, вел коня под уздцы. Весь путь от верховий Оки он проделал пешим, ни разу не сев в седло. Он был старше Василия Константиновича на двадцать лет. Когда княжичу исполнилось семь, он выстругал для него первый, еще деревянный, меч.

Медленно подошел к княгине, снял шлем, поклонился до земли... Елань увидела несвежую повязку на лбу со следами давно запекшейся крови.

- Не уберег, значит, - прошептала она сквозь горловой спазм.

Воевода молчал, не смея разогнуть спину.

- За такое полагается смерть, сам знаешь.

- Приму как великую милость, госпожа, - тихо отозвался он. - Об одном прошу. Будешь хоронить его - брось меня ему в ноги.

Рука Елани сама потянулась к лежавшему в повозке мечу. Сейчас бы все и решить, никто не осудит. Великую милость - верному воеводе (и вправду верному: три дня нес уже мертвого князя на руках через лес), великую милость - стальное лезвие под сердце - себе. Вот только сыночек.

- Что это? - спросила, заметив в повозке свернутое полотнище.

Еремей взял его, положил прямо на землю, к ногам своей госпожи, развернул... Грозный черный кабан, вышитый по грубой синей ткани, зло пялил набухшие кровью маленькие глазки. Княжеский стяг инязора Пуркаса, захваченный в сожженной Илике. Елань тронула его носком сафьянового сапожка, не испытав никаких чувств. Василия этим не вернешь.

Множество раз потом вепрь приходил к ней во сне. Он появлялся мельком, меж деревьев, утробно похрюкивал и рыхлил землю твердым копытом. Не нападал, но как бы напоминал о себе: я здесь, неподалеку. Я тебя не забыл...

...Что-то просвистело в морозном воздухе. Тяжелая боевая сулица ударила зверя в бок и глубоко, почти до половины, застряла там. Зверь взвизгнул - больше от ярости, чем от боли, и круто развернулся, как умел делать только он, едва не на середине прыжка. Неведомо откуда взявшийся всадник (княгиня не успела рассмотреть его, все случилось слишком быстро) налетел стремительным вихрем, зажав под мышкой копье... Однако вепрем, похоже, и впрямь управлял могучий злой дух, вышедший из черных Ожских лесов. С сулицей в боку, разбрызгивая по снегу кровь, он со страшной быстротой увернулся от копья и с налета пропорол клыками грудь белой красавицы лошади. Та осела на задние ноги, заржала, всадник вылетел из седла, чудом успев освободиться от стремени... Вепрь снова налетел - Елань от ужаса упала на колени и зажмурилась. Но тем временем в звериную тушу вонзились сразу два боевых копья. Он повернул голову и взглянул на обидчиков. Люди были жалкими противниками, мало стоившими в открытой схватке один на один. Зверь бы с легкостью разметал их по поляне... Но - почувствовал вдруг дикую усталость. Передние ноги сами собой подогнулись, вепрь хрюкнул в последний раз и попробовал привстать.

Нет. Глаза уже застилала багровая вязкая пелена, и солнце - уже навсегда - стремительно закатилось за верхушки деревьев.

На дорогу вылетели пятеро верховых, одетых по-воински: в хороших кольчугах и шлемах, с продолговатыми коваными щитами. У каждого за правым плечом торчала рукоять меча, что выдавало в них княжеских телохранителей. Они на полном скаку остановили коней, попрыгали из седел и окружили место сражения. Вид у них был настороженный и слегка виноватый, будто у нянек, не уследивших за неразумным младенцем.

Княгиня, все еще сжимавшая в руке нож (сил не было расцепить скрюченные пальцы), на негнущихся ногах обошла черную тушу. Мертвый зверь был неестественно, чудовищно огромен. Он не мог родиться здесь, под этим небом, это казалось неправильным. «Это предупреждение мне, - подумала она. - Оттуда, из сопредельного мира...». Елань перевела взгляд на своего спасителя.

Меховую шапку, что была на голове, он потерял при падении. Короткий серый плащ, отороченный блестящим коричневым мехом, был порван, и женщина увидела под ним богатый охотничий кафтан и легкий панцирь из медных пластин. Массивные золотые пряжки скрепляли отвороты сапог. У правого бедра висел широкий сарматский меч в червленых ножнах. Знатный меч - княгиня понимала толк в оружии. Сначала она подумала, что ее спаситель (несомненно, очень знатного рода) - если не пожилой, то наверняка поживший. Лицо его было худым и горбоносым, а буйные волосы и борода на две трети успели поседеть. А через миг она заметила и другое: он с трудом держался на ногах. Левая сторона плаща, от груди и ниже, быстро промокла и краснела. Видно, вепрь достал-таки своими клыками... Но мужчина в первую очередь подумал не о себе. Он с тревогой осмотрел ее, сделал шаг вперед и спросил:

- Ты не ранена, госпожа?

- Нет, - ответила Елань и неожиданно почувствовала, что теряет сознание. Голова закружилась, и она беспомощно осела на снег.

Однако упасть ей не дали - тут же подхватили на руки, поставили перевернутые сани на полозья и уложили, укутав собольей шубой.

- Горяч ты безмерно, княже, - услышала она будто сквозь пелену. - Смотри, в крови весь. Глаз да глаз за тобой нужен.

Князь... Вот, значит, кого она встретила.

Он недовольно поморщился.

- А ты все за мной, как за дитем. Помог бы лучше в седло сесть.

«Дядьку Месгэ не оставьте, - захотелось сказать ей. - И Донюшку - все же они пытались защитить меня... Пусть их похоронят с почестями. Да этих двух дурех надо бы отыскать, а то сидят где-нибудь в сугробе, нос боятся высунуть. Замерзнут еще». Наверное, она произнесла это вслух - бородатое лицо в шлеме склонилось над ней и ответило:

- Не тревожься, госпожа. Отыщутся твои служанки.

Сам князь подошел к убитому мерянину, наклонился и закрыл ему глаза. Покойся с миром. Большого кургана над тобой не поставят, но могилу обретешь достойную. Дно ее покроют дубовой корой в два слоя, дадут тебе в дальнюю дорогу нож, меч и колчан со стрелами - по воинскому обычаю. Положат глиняный горшочек с пищей. Поднимут над землей небольшой холм и поставят крест. Соберутся в дружинной избе и справят поминальную тризну...

- Камера, стоп! Эпизод снят.

Все и вся пришло в движение, оживилось и повеселело, смешалось, утратило некий строгий напряженный порядок. Профессия лицедея опасна - сцена и действительность в сознании переплетаются самым причудливым и тесным образом, так что не вдруг отличишь. Я, к примеру, успел почти поверить во все только что увиденное (и князь, и княгиня были очень убедительны, а уж когда упал мертвым старый Месгэ в исполнении Ушинского, я чуть не заплакал и не бросился на подмогу).

Глеб на раскладном стульчике, закинув ногу за ногу, попыхивал сигаретой. Машенька Куггель, блестя взволнованными очами, о чем-то истово спорила с помрежем Моховым. Тот отмахивался, но девушка не отставала, тыча в нос бланком телеграммы.

- Чего это она? - спросил я Глеба.

- Обычное дело, - хмыкнул он. - Я заранее знаю, что там написано. Финансирование под вопросом, съемки на грани срыва, продюсер слюной брызжет... У меня таких телеграмм ворох. Машенька на редкость отважное существо. В бытность свою, кстати, пописывала...

- Сочиняла сценарии?

- Нет, слава богу. Критические статьи в «Мир искусств». Надо признать, довольно бойкие. Однажды прорвалась даже в «Экран» (тогда он был еще «Советским») - это уже в качестве театроведа. Года три назад, помнится, я целый вечер потратил, чтобы отговорить ее от дурной идеи стать ассистентом. Так и не отговорил... Ты домой? Подбрось меня.

Мы ехали домой на машине. У нас был «Жигуленок» пятой модели на двоих - когда-то, еще до отъезда Глеба в Москву, мы условились: день за рулем он, день - я. Необходимый ремонт и запчасти - пополам. Жизнь, однако, внесла коррективы: братец, пользуясь правами старшего (и просто правами - машина была оформлена на него, я довольствовался доверенностью), стал брать ее когда заблагорассудится, без всякой очереди. Я, как всегда, уступил, тем более что он, справедливости ради, взял на себя и заботы по техобслуживанию. А позже снова все изменилось - Глеб укатил, я же продолжал гробить «Жигули» на наших северных дорогах, покрытых кое-где фрагментами асфальта.

Отдельные подробности того дня из памяти стерлись. Помню, я с трудом сдерживал возбуждение. Хотелось говорить без умолку, задавать глупые вопросы (вроде этого: почему сначала нужно было снимать штурм города, а потом - сцену знакомства князя Олега и княгини Елани?), делиться слюнявыми дилетантскими впечатлениями... Однако я стеснялся своего ребяческого восторга. Да и Глеб поначалу охотно объяснял мне тонкости своего ремесла, но вскоре вдруг как-то поник, откинулся на сиденье, закурил, опустив боковое стекло... Словом, ушел куда-то далеко в своих мыслях.

Исподволь, потихоньку, надвигались сиреневые сумерки. Лес по обеим сторонам шоссе потемнел и размылся, будто акварельный рисунок, на который попала капелька воды. Дорогу припорошило снегом (последним в этом году, сероватым и покорным), но встречных машин почти не было, что позволило мне мысленно перенестись опять туда, на съемочную площадку, где высился древний город на берегу величественного озера, храм на холме, исчезнувший однажды восемьсот лет назад и до сих пор (если верить местным старикам) появлявшийся иногда в воде в виде отражения...

- Что же все-таки с ним случилось? - задумчиво сказал я, ни к кому не обращаясь.

- Ты о чем? - очнулся Глеб. - А, Житнев покоя не дает... Мне тоже не давал. Поначалу. Черт его знает. Может, никакого города и не было.

- А Вайнцман упоминал культурный слой.

Но братцем прочно владела черная меланхолия.

- Культурный слой - это не доказательство. Возможно, была крепость на берегу Житни - охраняла караванный путь из Новгорода. Войска хана взяли ее приступом, засыпали ров, выбили тараном ворота... Разграбили, сожгли, жителей увели в плен.

- Но ведь ты же читал летопись, - возмутился я.

- Не летопись, а ее современный перевод. Я в старославянском - ни бум-бум.

- И все-таки, почему ты изменил сценарий?

Брат тяжело вздохнул. Наверное, ему обрыдло отвечать на этот вопрос.

- Долго объяснять, - он пожал плечами. - Что-то на меня нашло. Подумал и понял: все, что я снимал до этого, - слишком театрально, надуманно... Если хочешь - поверхностно. Я намеревался сделать легенду более красивой, а она и так красива. И лаконична, будто... - Глеб на секунду задумался, подыскивая сравнение. - Будто садик Дзен в Японии. В общем, я переписал весь сценарий, от начала до конца, - сообщил Глеб. И весело добавил: - Меня на студии чуть не убили.

- Значит, ты веришь в легенду?

- Я?

- Раз уж решился на такое. Меня ты уверял в другом. - Я поднатужил память: - «Пришли войска хана, взяли стены штурмом, город сожгли и покатились дальше...»

- Возможно, именно так все и было, - согласился Глеб. - Даже наверняка... Только верить в это не хочется, правда?

Я подумал и подтвердил: правда.

- А самое главное: это же не просто легенда, а фрагмент уцелевшей летописи - можно сказать, официальный документ. Даже если сделать скидку на неточность перевода...

- А кстати, кто делал перевод?

- Отец Дмитрий, нынешний настоятель Кидекшского монастыря.

С игуменом Дмитрием мы не были близко знакомы, но при встрече вежливо раскланивались. Он был высок, строен и по-мужски красив в своей неизменной черной рясе, с черной окладистой бородой, в которой кое-где мелькали седые искорки.

- Летопись обнаружили случайно, - продолжал Глеб. - Не так давно, в начале тридцатых годов. Когда взрывали монастырь комсомольцы-активисты. Вот послушай, как звучит эта летопись. - Глеб откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза... - «Когда настал страшный день и небо стало черным от дыма пожаров, враги ворвались в град. И княгиня с юным княжичем, охраной и челядью многочисленной укрылась в стенах храма Господня и стала усердно молить Богородицу о спасении... И так усердно она молилась, что Богородица явилась на облаках и простерла над городом покрова, сверкавшие ярче молний. И укрыла Житнев от врагов в голубых водах озера...» Примерно так.

Глеб тряхнул головой, откинув назад волосы.

- Что-то в этом есть. Очень уж явная аналогия с легендой о граде Китеже. Некоторые историки даже высказывают мысль, что Китеж и Житнев - один и тот же город, названный почему-то по-разному в разных источниках.

Он замолчал. Я тоже - на меня напало какое-то странное оцепенение: руки исправно крутили руль, глаза следили за дорогой, а в сознании причудливо переплетались картины, рождая сочетания в духе махровейшего театра абсурда...

- Поверни здесь, - неожиданно попросил Глеб.

Я очнулся от дум. Впереди была развилка: шоссе забирало вправо, мимо заправочной станции, а налево шла грунтовая дорога до поселка Широкова и крошечного грязного автовокзала. Весной и осенью (а зимой тем более) на эту дорогу рисковали соваться лишь трактора и вездеходы. Автовокзал тоже впадал в спячку: рейсовые автобусы высаживали пассажиров у обочины шоссе, а до поселка им приходилось топать на своих двоих.

- Зачем? - недовольно спросил я, но, посмотрев на Глеба, увидел в его глазах... затрудняюсь определить что: скрытое напряжение, мольбу, непонятный страх... Яков Вайнцман, мать его. «Нехорошие места», «Бермудский треугольник» местного разлива, люди, видите ли, пропадают...

Скрепя сердце я подчинился. «Жигуленок» сразу завибрировал, гравий, припорошенный снегом, противно заскрипел под колесами. Справа потянулись палисадники, покосившиеся заборы в серовато-белых ноздреватых шапках, где-то отворилась дверь (узкая полоса света легла перед капотом), и простуженный голос произнес: «Кого черти принесли на ночь глядя?»

- Не застрять бы, - пробормотал я, когда переднее колесо попало в выбоину.

- Не застрянем, - несколько виновато отозвался братец. - Метров через двести выберемся на бетонку.

- Могли бы и не съезжать с шоссе.

- Здесь ближе.

- Зато дорога хуже.

Я был сердит. И на Глеба, и на себя, и на Вайнцмана... И даже на ту женщину в горностае, мелькнувшую на съемочной площадке и таинственно скрывшуюся. Все тут ненастоящее. Все кажущееся - иллюзия, обман, все норовит исчезнуть в самый неподходящий момент... Вернуть бы то время. Пусть бы пошел град величиной с яйцо, пусть колесо у машины отвалилось бы к чертям собачьим, и мы с Глебом, матерясь в два голоса, вылавливали его из серого озерца... Я согласен. Да что толку.

Вечерний троллейбус плыл сквозь серую слякоть и ядовито-разноцветный рекламный и витринный неон. Народу - озлобленного, равнодушного, полупьяного или страдающего постпохмельным синдромом - тьма-тьмущая, ее зажали со всех сторон, но, несмотря на давку, ей было спокойно (впервые за многие месяцы) и хорошо.

Жалость, нежность, непонятная надежда забирали все сильнее - сильнее боли и желания... Олег пытался объяснить ей это, как мог, она не слушала - они сидели, держась за руки, в старой беседке, обвитой засохшим плющом, где скользили предвечерние тени. Узкий луч спускался сверху, и он убедительно объяснял ей, что все ее страхи - ложь, выверты подсознания. И она почти поверила (а на следующий день записала в перекидном календаре: «М. Бронцев. Якорный пер., д. 20»).

- Ты изменилась, - сказал он. - Я чувствую и боюсь.

- Не торопи меня, хорошо? Мне бы сейчас разобраться...

- Да в чем, родная?

- Не знаю, - ответила она с отчаянием. - В себе самой. Скажи, что произошло в той церкви?

- В церкви?

- В Осташкове, на Крепостном холме.

Он махнул рукой.

- Ой, да выбрось из головы. Подумаешь, какой-то псих решил подшутить над приезжими.

- Ты о чем?

- Ну, помнишь, мы спросили у прохожего, что за собор стоит на холме. Когда построен и все такое. А он сказал, что отродясь там не было ни собора, ни крепости, а место названо так, потому что надо же было как-то назвать.

- И тогда мы оглянулись и действительно ничего не увидели...

- Так туман же был.

Она развязала ленточку, тряхнула головой... Белый хвост разлетелся, заструился по плечам легкими, как пух, волнами. Истеричка, истеричка. Она искоса взглянула на Олега. Он откровенно любовался ею... А ведь действительно тогда над Крепостным холмом стоял туман. Непонятно откуда взявшийся: только что было ясное небо, солнце кувыркалось, будто в садах Эдема, белые камни словно бы подсвечивались изнутри (свойство местного материала)... Они уже сошли с холма, вдыхая летние луговые запахи с истинным удовольствием, которое понятно лишь коренным горожанам, остановили какого-то господина в сером пиджаке и шляпе с огромными «дачными» полями, спросили про собор... Встретив полное непонимание, оглянулись назад и увидели облако тумана, накрывшее шапкой травянистый склон. Не было никакой крепости, не было пастушка, сошедшего с картины Нестерова, не было маленькой дверцы за алтарем...

Она дотронулась до шеи, ощутила дискомфорт и вдруг подумала про туман. «Я ему не сказала».

Это показалось ей настолько важным, что она дернулась, всколыхнула негодующую толпу, протиснулась к дверям...

- Куда идешь?

- Извините, мне выходить...

- Раньше не могла проснуться?

- Раньше - не могла.

Она с трудом вывинтилась из троллейбуса, поправила пальто (недосчитавшись пуговицы... А, плевать!) и, склонив голову, зашагала в обратном направлении.

Прошла через знакомую арку проходного двора, открыла было дверь парадного, но вдруг передумала. Какая-то тень скользнула: кто-то невесомо, будто на крыльях, пронесся мимо, то ли в пальто, то ли в длинном темном плаще, похожем почему-то на монашескую хламиду. Женщина поднялась по черной лестнице, нашла нужную дверь и постучала.

Дверь оказалась не заперта. Женщина толкнула ее, несмело прошла на кухню (миска с нетронутой едой стояла на полу), а оттуда - в гостиную, где на малиновом бархате по-прежнему горели три оплывающие свечи. До кресла она, однако, не дошла. Что-то отвлекло ее внимание - неоновое свечение из ванной комнаты. И - черный маленький предмет на пороге. «С чем у меня ассоциируется данный предмет? Со смертью, - ответила она себе. - Конкретно - с убийством».

Она постояла немного, справляясь с подкатывавшей к горлу тошнотой. Может, это все еще гипноз? Нет, окружающая обстановка была реальной. Ванная, освещенная дневной лампой, кровь, труп на полу... Пятясь спиной, она добралась до телефона в прихожей, сняла трубку и набрала знакомый номер...

(отрывок из романа)

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.