Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(19)
Михаил Федоров
  УМНИЦА-КРАСАВИЦА

В конце сороковых в вечерней школе в Донбассе училась странная группа. В ней были спортсмены: чемпион мира по гребле среди женщин, кандидаты в мастера спорта, мастера спорта. Класс собрался интересный, дружный, как и сама школа. Преподавали в ней в основном старые рабфаковцы. Они отдавали учительству все свои силы и этим гордились. И все выпускники школы поступали в институты. Нельзя сказать, что учащиеся были очень подготовленными, но самоотверженный труд учителей способствовал этому. Ученикам их учителя казались старыми. Преподавателям в то время было где-то под пятьдесят, а учащимся по двадцать с небольшим. Но ученики все равно воспринимали их как людей преклонного возраста.

Мария Матвеевна, рабфаковка, ростом почти метр девяносто, была оригинальна широтой своих знаний. Вела французский язык, геометрию, немецкий, русскую словесность, литературу. Конечно, она задыхалась. Из молодежи никто в эту школу преподавать не шел.

И все же Мария Матвеевна упросила то ли знакомую, то ли родственницу, недавнюю выпускницу педагогического института, заменить ее по литературе и русскому языку.

Она все говорила:

- Вот скоро придет Светочка… Ох, какой это человек! Какая красавица! Какая умница!

Все ученики ждали эту красавицу и, конечно, умницу.

Сама Мария Матвеевна выделялась оригинальной внешностью. У нее была маленькая голова на очень крепкой шее. Плечи были нормальные по отношению к голове и росту. Но к низу фигура расширялась и приобретала такие формы, что не входила в двери, когда открывалась только одна половина. Мария Матвеевна подходила к двери, держа в руках треугольники, тетради, учебники, и кричала:

- Кто дежурный?.. Открывайте двери!

Дежурный подбегал, распахивал обе дверные створки, и она вплывала.

Если за учительским столом стоял один стул, она говорила:

- Поставьте два стула.

Когда ей подставляли два стула, она усаживалась. Но и тут ее бока еще свисали.

И она была очень строгой. И безжалостно относилась к своим ученикам, выбивая из них лень. Тем, кто не мог связать двух слов, говорила:

- Что стоишь, как американский наблюдатель!

Это у нее было ругательство.

Только одного ученика она любила. Это был Вячеслав Симаков. Он был исключительно интеллигентным человеком. Никогда не повышал голоса. Своей логикой и умом он как-то умудрялся заставить любого, даже не воспитанного человека уступить. Еще он был красив. Броские глаза. Курчавые волосы. Длинная шея. Он был очень спортивный человек. Ростом был не метр девяносто, как Мария Матвеевна, но где-то метр восемьдесят. И мог легко перевоплощаться… Это у него было, видимо, в отца. Поговаривали, что его отец у Чапаева после Фурманова был самым близким человеком. Секретарем. Но что-то случилось… Потом он сидел по тюрьмам… В общем, это как-то замалчивалось. Но своим друзьям он иногда проговаривался:

- Когда-нибудь я расскажу об отце.

Отец у него будь здоров мужик. Но судьба у него была жуткая.

Всегда, когда Мария Матвеевна приходила, она спрашивала, хотя видела Вячеслава:

- А Симаков на месте?

Ей было приятно, когда Симаков поднимался и красивым баритоном говорил:

- Мария Матвеевна, я здесь.

- Очень приятно, - улыбаясь, произносила Мария Матвеевна. - Садитесь.

Это все время повторялось.

Жизнь Симакова мало кто знал. Знали, что учился в ремесленном училище, но не жил в общежитии училища. Где-то снимал комнату. Все питались в столовой, как ремесленники, он отдавал свою порцию ребятам. Сам не приходил. Одевался всегда очень скромно.

Теперь Мария Матвеевна приходила и замечала:

- Ну, Славик, скоро придет Света.

Вячеслав к этому относился спокойно.

- О, она умница, - добавляла Мария Матвеевна.

Вячеслав интересовался литературой. И безумно любил трех поэтов: Лермонтова, Маяковского и Хлебникова. В отличие от Лермонтова и Маяковского, о Хлебникове в то время вообще мало знали. О Лермонтове было многое написано, но стандартное, о Маяковском - тем более. Поэтому ему было интересно, что о них знает молодая учительница, и к тому же, как говорила Мария Матвеевна, красавица.

В один из дней, осенью, послышался голос Марии Матвеевны.

- Кто дежурный?

Открыли двери.

Она как бы зашла не одна. За спиной ее кто-то стоял, хотя видно и не было.

Мария Матвеевна остановилась и говорит:

- Вот вам привела Светочку…

Симаков в это время что-то доставал под партой. Остальные ученики смотрели на Марию Матвеевну. Она отступила в сторону, и все поразились: проявилась девушка в белом платье. Она держала журнал. Складывалось такое впечатление, как будто вокруг нее играло сияние. Возможно, оттого, что она оказалась на фоне темной доски. Волосы светло-белые, золотистого оттенка. Огромные голубые глаза. Это рождало осогбое впечатление... А может, ее красота. Какая-то сугубо славянская. Иконная. Все четко. Губы вырисованы четко. Спинка носа взлетала ко лбу. Крылья носа внизу очерчены. А ямочки на щечках придавали удивительную моложавость. Хотя ей было года двадцать два - двадцать три, но выглядела она моложе.

Мария Матвеевна как всегда спросила:

- А Симаков где?

Вячеслав поднялся, ударившись затылком о крышку стола.

И держась за голову:

- Мария…

Дальше ничего не сказал.

Потом неслышно:

-… я здесь…

Не отрывая глаз, смотрел на Светлану.

Улыбка с лица Светланы исчезла. Она испуганно уставилась на Вячеслава.

Все всё поняли.

Мария Матвеевна тоже все поняла и сказала:

- Все так… Вот вам и всё… Вот и… и…

И, промолвив еще одно «и», удалилась:

- Я пошла.

Светлана долго не могла прийти в себя. Потом дрожащими руками положила журнал, посмотрела на табуретку, подставила, села:

- Ну что, давайте знакомиться…

Все нехотя сели. Она раскрыла журнал. Опустила голову и начала по алфавиту читать фамилии. Всех назвала, но Симакова пропустила.

Нашлись те, кто спросил:

- А почему вы Симакова не назвали?

Светлана ответила:

- Но мы же уже познакомились… Да о нем мне так много рассказывали, что, Вячеслав, извините, как вас по отчеству?

Вячеслав, не отрывая глаз, смотрел на нее и молчал.

- Ну, в общем. Я с ним знакома… Теперь давайте приступим… Что вы изучали…

Начался урок. Симаков потерялся, его голос теперь не был слышен, его как бы и не было в классе.

…Прошла неделя.

Светлана, хотя у нее не было уроков, за чем-то зашла в школу. Побыла в классе и вышла. Вячеслав схватил свои тетради, портфель и кинулся следом. Светлана шла по коридору, повернула на лестницу, вышла на крыльцо.

Вячеслав выбежал следом и наткнулся на нее…

Она стояла с очень высоким человеком.

Вячеслав остолбенел.

Она, заикаясь, сказала:

- А, вот этот… Коля, я вам рассказывала… Это Славик…

Николай посмотрел на Светлану:

- Я вас оставлю…

- И отошел.

Вячеслав стоял бледный, дрожащий:

- Что же ты делаешь?.. Ты же знаешь, что я погибну… Ты же знаешь…

Она говорила непонятное:

- Но ты же понимаешь, ты же… Я старше на три года… Славик, у нас ничего не получится… Жить негде… У меня ничего нет вообще… Вот это все, в чем я стою… Я ведь узнала, что ты тоже где-то в общежитии… Мы просто погибнем…

И что-то еще говорила.

Он ничего не хотел слышать, лишь твердил:

- Ты же знаешь, я погибну… - и вдруг: - Все! Это последний раз ты меня видишь. Меня больше не будет. Я исчезну.

Она заплакала:

- Я же старше, пойми… Я же увяну… Ты меня бросишь…

Вячеслав закричал, бросил книги и исчез.

Николай подошел, поднял книги.

Светлана плакала. И дрожала как в ознобе.

Николай был высокий, крепкий человек, военный. Прижал ее к себе и сказал:

- Светочка… Какой же это хороший парень… Как он тебя любит… Если бы я не любил, я бы ушел… Ему надо помочь… Что-то надо сделать… Я не знаю что, но это прекрасный человек… Поверь, я прошел войну.

Они пошли, а она все дрожала и плакала.

Николай привел её домой. Они жили у него. Он имел небольшую комнату. В войну был у Рокоссовского в разведке, и у него сохранился именной пистолет. Он им гордился. О нем мало известно, только то, что он Свете рассказывал. Света сама его мало знала, как-то побаивалась, но уважала. Он был весь израненный, уже видавший виды, прошел всю войну. И по жизненному опыту был действительно старик.

На другой день Света позвонила, сказала, что заболела. Они с Николаем пошли искать ремесленное училище, где учился Вячеслав. Быстро нашли. Им сказали, что он живет в общежитии другого ремесленного училища. Пришли к общежитию. Поднялись на второй этаж. Николай остался ждать в коридоре, а Светлана подошла к двери маленькой комнаты. Открыв дверь, она увидела молодого человека в трусах, который боксировал с тенью: бил по воздуху.

Он посмотрел на Свету:

- Ах, это ты!.. Ну, я такую и представлял, - нагло сказал, продолжая рассекать воздух. - Иначе бы Славик не погиб.

Молодой человек изображал нырки, бил снизу вверх. Но что-то в нем было неестественно. Кривился, словно сделал какую-то подлость. Светлана это заметила.

Он сказал:

- Славик исчез куда-то. Я не знаю, куда. Но он оставил тебе какой-то пакет…

Света взяла пакет, не стала больше разговаривать с парнем и направилась к выходу.

- И там письмо, - крикнул тот, подскочив к двери, и сразу ее захлопнул.

Когда она выходила из общежития, подбежала комендант, маленькая, вся в слезах женщина. Она вся тряслась и говорила:

- Подлец! Ведь Славик ушел, ничего не взял.

«А-а, - подумала Света. - Вот почему он изображал из себя».

Потом комендант говорила о какой-то платонической любви:

- Поймите, Славик - святой человек! Вы знаете, какие здесь бандиты? Тут есть такой Стальной, и он всех бил. Славик подошел, на него долго в упор смотрел, и тот сел. Вы представляете, сел и стал дрожать. И сказал: «Все, Слава! Я твой раб». Это сказал Стальной! Тот, который не мог себе шею намылить. Представляете, ему мылили шею другие. Я не знаю, как мы будем без Славы…

Света погладила по голове женщину и сама стала плакать.

Та посмотрела:

- Вы та учительница, о которой он говорил… Ай, яй, яй… Как же…

И убежала.

Светлана с Николаем вернулись домой. Светлане хотелось развернуть пакет. Когда развернула, то онемела. Это был Иоанн Креститель, прямо из Третьяковки. Копия один в один. Но что-то странно. Присмотрелась: недавно нарисованные глаза. Глаза как бы были влажные. И это придавало Крестителю такую современную и страшную убежденность, что даже Николай, посетивший много музеев в стране и на Западе, сказал:

- Талант… Неужели это написал он?

Раскрыла конверт. Там лежало письмо академика Грабаря директору ремесленного училища. В нем он хвалил Вячеслава и просил помочь поступить юноше в институт и учиться дальше.

Николай еще глубже вздохнул.

Светлана смотрела в нарисованные глаза. Она поняла, что Вячеслав весь в этих глазах. Она смотрела и смотрела, не в силах оторвать взгляда.

Николай пошел на кухню подогреть чай. И вдруг услышал:

- Он плачет!

Вбежал комнату:

- Светочка!

Она вся в слезах показывала на рисунок.

- Где плачет? - спросил Николай.

- Да вот, вот…

- Это краска…

- Вот, вот же…

- Ой, Света… Это пройдет, - стал успокаивать.

Все учащиеся стали игнорировать ее, а учителя отводили в сторону глаза. Даже Мария Матвеевна все куда-то спешила. И Света поняла, что в этой школе ей уже не работать.

Решила посоветоваться с Николаем. Выбрала для этого время, когда Николай был дома. Подошла к нему. Он сидел и вертел в руках пистолет. В этот момент постучали в дверь. Вошли двое военных, взяли под козырек, спросили у Николая: вы такой-то? Он ответил, что да. И те сказали: вы арестованы. Отняли у него пистолет.

- Но-но! - сказал один из военных. - Ты что, прошел такую войну и крутишь эту игрушку!..

Второй военный молчал.

Больше она Николая не видела.

Поговаривали, что тогда многих из окружения Рокоссовского зацепила жуткая судьба.

В школе, куда она устроилась, ее вызвали к директору. Директор долго смотрел в окно, потом почему-то почесал левое ухо, правое и вдруг повернулся:

- Знаете, не будем кота за хвост тянуть… Я бы не хотел, чтобы вы у нас работали.

- Я все поняла, - сказала Света.

Она забрала документы. Ее вызвал к себе какой-то чекист. Что-то долго расспрашивал, вопросы задавал о том, о чем она понятия не имела.

Она только спросила:

- Где Николай?

- Он - враг народа, - услышала в ответ.

И следом:

- Ты тут еще…

Раздался мат-перемат.

Когда допрос закончился, она поняла, что и сама погибла.

Но ее отпустили.

Светлана вернулась домой. Достала портрет, написанный Вячеславом, посмотрела на лицо Крестителя.

Разрыдалась и упала на кровать.

Лежала недвижимо.

Ей показалось, что в дверь вошла девочка.

- Здрасьте, - сказала. - Светочка, вам письмо.

У девочки лицо было в конопушках, волосы взлохмачены, как будто она только что дралась.

Света открыла письмо. Письмо было странное. Написано на газетном клочке.

Там было:

«Света, крепись!»

Она хотела спросить девочку, кто ее прислал.

Но когда открыла глаза, девочки рядом не было. Не было и письма.

«Похоже, я с ума схожу», - подумала Света.

Оставаться в городе больше не было смысла. Николая увидеть ей не давали. Работать никуда не брали, как жену врага народа. Если бы осталась, умерла бы с голода. Решила податься к матери.

Быстро затолкала вещи в маленький чемодан, который остался от Николая. В боковой карман положила портрет. Закрыла двери на ключ и постучала соседке. Рассказала про девочку, принесшую письмо.

- Не видели вы…? - описала внешность девочки.

- Нет, никакой девочки не видела.

«Все, я больная», - окончательно решила Света и протянула ключи.

- Я уезжаю… Вдруг кому понадобятся...

- Надолго?

Света пожала плечами:

- Может, навсегда.

Соседка с ключами побежала к чекистам, чтобы сообщить об отъезде жены врага народа. Но это была обычная женщина. Встретив по дороге подругу, она рассказала, куда и зачем бежит.

Та ей:

- Дура! Впутаешься. И тебя заметут. Выкинь ключи и скажи, что знать ничего не знаешь…

Она так и поступила: бросила ключи в ближайшую яму.

Это отвело беду от Светланы.

Она долго ехала в поезде. Радовалась приближению родных мест, где выросла, где бегала по лужайкам босоногой девчонкой. Добравшись, вошла в дом.

В глаза бросилась жуткая нищета. Кроме мух, в комнатах ничего и не было. Увидела мать. Та держала козью голову за рога. Света подумала, что мать зарезала последнюю козу, о которой писала ей в письмах и о которой отзывалась, как о кормилице.

Увидев дочь, она всплеснула руками:

- Видишь! Волки съели. Козу привязала. И только голова осталась с рогами…

Крикнула:

- Господи! Что же я теперь буду делать? Я тебя не смогу ничем угостить. Ты надолго приехала?

Света сказала:

- Навсегда.

Мать чуть не упала в обморок:

- Ты что! Здесь же тюрьма! Ты куда приехала? Сейчас в таких селах, как наше, не знаю, как в других, тюрьма. Тебя тут завтра же превратят в животное. Ты что, куда угодно, только не здесь.

Не успели они поговорить, как появился председатель. Он улыбался. Он уже все знал. Уже донесли. Посмотрел, хмыкнул. Был пьяный, без руки. Побил кнутом по голенищу и сказал:

- Завтра чтоб… Сегодня будет правление, будем говорить, на что ты способна, куда тебя кинуть. У нас большой фронт работы, и я не позволю, чтобы здесь отирались, понимаешь, всякие жены врагов народа…

Мать в ужасе зажала рукой рот: она не знала, что Николая арестовали.

У Светланы все внутри оборвалось.

Но на правление сходила.

Председатель сидел развалившись. Всех выгнал из комнаты, сказал:

- Будем прямо! Я человек прямой. Фронтовик. Под Сталинградом руку потерял. Будешь моей, найду работу полегче. А если станешь артачиться, траншеи будешь рыть. Фундаменты закладывать. Вот телятник будем строить. Я тебя сгною там!

- Все поняла. Спасибо. Я подумаю.

- Чего? - заревел он. - Культуру тут проявляешь.

Вытащил бутылку водки, стакан.

- Иди, выпьем!

- Я не пью!

- Научу!

- Не могу.

И вышла.

- Ничего, падла! Будешь глотать у меня из бутылки, - услышала вслед.

«Господи! Куда я попала?»

Все надежды на работу, выздоровление, на родной кров рухнули.

Мать ночью сделала холодец из козьей головы и сказала:

- Света! Беги! Вот, - вытащила несколько трояков. - В колхозе денег нет… Умудрилась продать ремень твоего отца. Одному тут понравился. А другим - сумку кирзовую. Пацаны футбольный мяч пошили. Гоняют теперь на горе. Ночью. Днем-то некогда. Представляешь, ночью играют на горе в футбол. Он как покатится вниз, так они только утром его находят… Бедные дети! Даже не могут поиграть по-человечески. Детства нет у малышей. Светочка! А у нас-то…

Света посмотрела на мать. Та была вся в морщинах.

«Боже мой! Она же совсем молодая, - подумала Света. - Ей же и сорока нет».

Руки были какие-то коричневые, все в ссадинах, жилы вылезли, живот выпирал вперед. Сутулая.

«Господи! Как же она танцевала! Какая была женщина! Уже ее как бы и нет».

Мать поняла и сказала:

- Видишь, на что я похожа? Они тебя через два года хуже сделают. Они тут такое творят. Беги…

Когда еще не развеялся утренний туман, Света с чемоданчиком помчалась через гору.

Дорогой думала: «Куда ехать? Куда бежать?».

Вся измотанная, усталая добралась до станции, взяла билет во Львов. Решила ехать к подруге.

Когда-то с ней училась Лариса, очень интересная, боевая девушка.

«Она мне поможет. Ее отец преподает в двух институтах. Его там знают. Фамилия Мушак».

Она не ошиблась. Это был знаменитый профессор, у него было две дочери, которых разыскать было нетрудно.

Львов потряс ее своей культурой: маленькие трамвайчики, странные, двигались без дверей. Люди на ходу спрыгивали и запрыгивали. Билеты сами отрывали, сами платили. И это все было для нее ново. Трамвайчики ходили небыстро, человек мог в любом месте спрыгнуть. Все говорили на непонятном языке. Она, когда прислушивалась, речь понимала. Это была смесь украинского с польским, какого-то сладкого языка.

Она нашла институт, и ей сказали:

- Лариса? Да, она здесь работает.

Лариса ее тоже сразу узнала и сказала на полупольском, полу- украинском языке:

- Света! Ты говори, что ты полячка. Будешь полькой, и все будет нормально. Я вот Смольская.

- Да ты что?

- Вышла замуж и взяла фамилию мужа. Пани Смольская. Лучше звучит, чем Мушак. Хотя Мушак родовая польская. Но ее мало знают. А Смольских все знают. Здесь к полякам хорошо относятся. К русским плохо. Совсем плохо. Поэтому, хотя ты и русская, будем говорить - полька. А так как у тебя внешность хорошая, то все сойдет. Поможем. Найдем тебе работу. Но тебе надо потерять паспорт. Паспорта у тебя нет. Тут тоже любят, когда паспорта нет. Значит, чекисты ищут…

Светлану передернуло при этих словах.

- А к таким людям здесь хорошо относятся, - продолжала Смольская. - Запомни: паспорта нет. Ты не коммунистка. И при слове «коммунист» вот так кривись.

Сделала гримасу.

Света впервые за последнее время засмеялась:

- А что так страшно?

- Да ты что?! Здесь коммунист хуже, чем черт. Понимаешь?

Светлана заночевала у Смольских. У них была уютная квартира. Муж у Ларисы был горнолыжник. Отец его - знаменитый львовский художник. Ему уже было под девяносто лет. Потрясающий человек. Говорил хорошо по-русски, по-украински. А потом мог по-немецки сказать «шайзе». Партия «шайзе». А дальше плел по-польски, смеялся. Он действительно был интересным человеком.

И тоже сказал:

- Поможем… Там, где коммунисты прошли, мы все будем наоборот делать. Они нас лишили возможности даже цвет выбирать. Художнику запретили черно-белым писать. Можешь представить, это же кошмар! Когда я писал то, что вижу черно-белым, меня тягали. Теперь я назло пишу всеми цветами…

Показывал свои картины, которые она не понимала.

Устраиваясь, она достала из чемоданчика картину и поставила на тумбочку.

Смольский вдруг сник. Куда-то убежал. Потом принес небольшую бутылку вина и сказал:

- Это все польское… Королевское… Еще моему отцу дарили. Выпьем за душу этого славного человека. Талантливого…

Пододвинул мольберт и стал набрасывать на холст мазки.

- Что-то я не пойму… Здесь…Смотри, видно, лаком надо покрыть…

Света пожимала плечами.

- Ну, смотри!.. Вот так, видишь, блестит. А вот так - прожухло…

Нанес на холст очертания глаз. Что-то дальше говорил.

Потом с Ларисой и ее свекром пили вино. Света быстро захмелела, ее организм был истощен.

Свету уложили отдыхать. Ей показалось, что откуда-то с небесной высоты к ней на постель слетел кучерявый мальчик, расстегнул ремешок на кожаной сумке, висевшей на плече, и протянул конверт:

- Это вам…

Она отрыла конверт и прочитала:

«Света! Верь, все будет хорошо».

А что «хорошо»? От кого это «хорошо»?

Мальчик забрал письмо и взлетел.

Когда она протерла глаза, ее посетила давняя мысль: «Болезнь не отпускает меня…».

Светлана жила у Смольских, старалась меньше появляться на улице и читала книги, которые занимали огромные стеллажи громоздких шкафов со скрипящими створками. Она мечтала о том, когда перед ней снова распахнутся двери школы и она войдет в класс и уже никогда, ни при каких обстоятельствах не покинет ученический мир, к которому ощущала неистребимую тягу. Гнала преследовавшие ее воспоминания о Николае, о матери в деревне, о пропавшем Вячеславе.

Однажды Лариса пришла из института:

- Я нашла работу.

Светлана воспрянула.

- Правда, не ахти, - продолжила Лариса. - Туда никто не идет…

- Ничего, - проговорила Светлана. - Я справлюсь…

Она невольно подумала, что эта работа в какой-нибудь вечерней школе для великовозрастных учеников, в какой она уже начинала свою трудовую жизнь.

- Это в морге… - произнесла Лара.

У Светланы все закружилось перед глазами, и она чуть не упала в обморок.

- Не переживай, - стала успокаивать Лара. - Там у меня знакомая работает. Пани Лозинская… Ненавидит коммунистов страшно. Как я своих соседей. Все будет нормально. Паспорт достанет. Она уже и фамилию тебе придумала… Что ты?.. Она тут на короткой ноге со всеми… Ее муж комендант рынка. Он всех знает… Старых еще воров, которые такие паспорта делают, что и не снилось…

Света вспомнила слова из письма, которое принесла девочка: «Света, крепись!» - и вынужденно кивнула.

Ей ничего не оставалось, как пойти устраиваться на работу в морг.

Пани Лозинская - крупная, красивая женщина с большим лбом, зачесанными назад волосами, изумительно мягкая и интеллигентная, встретила Светлану приветливо и сразу заговорила об английской литературе, потом о польской, заметила, что сейчас трудно жить порядочному человеку.

Светлана согласилась.

Пани Лозинская поинтересовалась, что она знает о польской литературе?

Светлана сказала:

- На меня сильное впечатление произвел Прус.

- Молодец! «Фараон» Пруса и мне нравится. Но вы почитайте…

И начала советовать, кого читать. Света о многих авторах и не слышала, а о кое-каких знала. На этом разговор о литературе закончился.

Пани Лозинская повела Светлану по помещениям.

- Вот ведра! Швабра! У нас должна быть идеальная чистота…

«Теперь ты уборщица», - все сжалось в теле Светланы.

Получив ведро и тряпку, она вышла в зал.

Анатомический зал был похож на амфитеатр. По кругу были сделаны бетонные тумбы. Рядом были длинные ванны, где в растворах лежали трупы.

Лозинская сказала:

- Вам повезло… Наш анатомический зал лучший в городе… Трупы мы получаем что надо… Не какие-нибудь, которые попали в катастрофу, как у других… У нас и молодые, и старики, как говорится, первый сорт… прямо из ЧК…

От таких разговоров Светлане сделалось страшно. Она еле удерживала себя, чтобы не убежать. А куда бежать? Ее нигде не ждали. В городе, где рассталась с Николаем, ее бы тотчас забрали чекисты, дома у матери - сгноил бы председатель.

- Ну, убирайте! - Лозинская вышла.

Амфитеатр был погружен в какой-то странный свет. То ли от круга, то ли от краски стен, которые давно красили. Стены были бесцветные. Тумбы сине-зеленые. Ванны, в которых лежали трупы, тоже подкрашены в сине-зеленое. Полы из кафеля тусклые. Создавалось впечатление действительно мертвого, загробного мира.

Светлана, человек внутренне очень больной и ранимый, ощутила небывалое давление. Прижалась к бетонной тумбе и, не ощущая холода, замерла. Присмотревшись, она увидела хлопочущего над трупом на столе молодого человека. Нога трупа была вся порезана, как бы разделена на жгуты или ремни, концы которых завязаны бинтами, там же болталась записочка. Молодой человек, анализируя каждую мышцу, расчленял тело, что-то записывал и зарисовывал.

Не чувствуя под собой ног, она приблизилась к молодому человеку. Лицо его было скрыто длинными волосами. И от этого голова казалась огромной. Волосы были каштановые. Он был в коричневом свитере с завернутыми по локоть рукавами, в темных брюках. Что еще бросилось в глаза Светлане, так это большие ноги и огромные башмаки.

«И у Николая такие же»,- вспомнила она супруга.

Она подошла, хотела поздороваться, как молодой человек отбросил гриву на спину и заговорил:

- Здра…

И застыл.

Потом:

- Боже мой! Какая красота! Как вы сюда попали?

Поднялся и представился:

- Женя…

- Светлана, - беззвучно ответила она.

- Ой, Света, Света… - И быстро, как бы оправдываясь, продолжил: - А я занимаюсь анатомией. Понимаете, раньше мастера так знали тело человека… Его анатомию… И так работали… Что я вот тоже хочу познать все по-настоящему… Это у меня второй труп… Первый был, когда я занимался с молодым врачом. Правда, ему нужна совсем иная анатомия… А мне пластическая, чтобы рисовать…

- А я думала, - произнесла Светлана, стараясь хоть как-то поддержать разговор, - главное, идея… А, оказывается, главное - тонкости.

Женя перебил:

- Вы наступили на больное место. Я вот делаю, а сам думаю: а зачем мне нужна эта анатомия? Но в общем это вопрос, знаете… А что вы здесь делаете?

- Поступила на работу.

- Значит, у вас не все хорошо, как в наше время говорят.

Света промолчала и произнесла:

- Мне надо мыть.

Он посмотрел, как она поставила ведро, как начала елозить шваброй.

- Э, да у вас ничего… Давайте, я вам покажу, как это делается.

Он выхватил швабру, поставил и сказал:

- Сначала надо замести. Тогда меньше воды надо менять.

На веник накрутил тряпку.

Она смотрела и, когда он нагибался, видела мощную, как у ее мужа, спину.

Он скоро замел мусор.

И начал мыть.

- А вы пройдитесь пока! Я быстро сейчас помою. Я тренированный…

Света повернулась. Увидела еще одну голову за колонной. Там сидела девушка. Света пригляделась к ней, и ей показалось, что это сидит она, Света, склонившись над трупом… Трупом человека, то ли похожего на чекиста, пугавшего ее, то ли на председателя. И хочет в нем что-то отыскать.

Ноги у нее подкосились.

Когда пришла в себя, ее голова лежала на руках Евгения.

Он часто дышал. Швабра с тряпкой стояли рядом.

Евгений оттянул рукава свитера:

- Да у вас температура!.. Пойдемте отсюда. Где вы живете?

- На Метеорологической, - она вспомнила название улицы, где была квартира Смольских.

- Это далековато… Уже поздно, трамваи не ходят… Но что-нибудь придумаем…

Только вышли на улицу, как увидели бегущую девушку в спортивном костюме. Она грациозно выполняла прыжки. И вдруг споткнулась и упала.

Женя подскочил к стонущей девушке.

- Надо же! На соревнования надо ехать, а я… Вот, видите… - заплакала.

- Куда вас отвести? - спросил Женя. - Мы же не можем вас бросить.

- Да вот тут… Улица около кладбища…

Женя взял ее под руку, Светлана шла рядом.

Когда спортсменку довели до дома, она села на ступеньки и продолжала плакать. Света почему-то готова была сама разрыдаться и еле сдерживала слезы. Пришли подруги спортсменки - видимо, из общежития - и забрали ее.

- Знаете что, Света. Уже глубокая ночь. Я тут рядом живу. Нас там три студента. Я ведь ремесленное училище кончил…

При слове «ремесленное» Свете опять стало плохо.

- Что с тобой?

- Да в ремесленном учился…

- Понимаю, понимаю. В ремесленном хорошие ребята. У меня два друга… Давайте я вам кое-что покажу…

Вниз спускалась узкая улица.

- Вон невысокий дом. Там мой отец живет. Я вам хочу показать, где я работаю… Я иногда остаюсь у отца. Вы, кстати, можете у него переночевать.

Светлана была настолько раздавлена прошедшим днем, что не могла ни возражать, ни противиться.

Зашли в маленькую комнату, где спал седой мужчина, накрытый латаным одеялом. Убожество и нищета скрашивались идеальной чистотой. И во всем чувствовалось, что в этой комнатенке шла духовная борьба. К стене гвоздями и кнопками были прикреплены рисунки.

Драматичность рисунков потрясала. На одном фигуры выписаны как скульптуры. С ощущением напряженной борьбы. Все страшно убедительно. На другом рисунке изображен мужчина со спины. Мужчина резал шкуру. Спина согнулась как пружина.

Светлана перевела взгляд на следующий рисунок. Бинтами закрученные женщины держали бинтами закрученных детей. Они шли по лесу в разные стороны.

- Так страшно, как в аду, - тихо произнесла Светлана.

- Да это у нас на Займище есть больница, где живут эти дети. Рожденные уродами. И вы знаете, родители приходят, страдают. Калек носят… Я часто за ними наблюдаю… И потом рисую…

Без кровинки в лице Света смотрела на Евгения.

- Идемте, идемте отсюда скорее! - воскликнул он.

Как в тумане Светлана шла по улице, как в бреду слушала Евгения. Не помня себя, с кем-то здоровалась в квартире, куда ее привел Евгений, не чувствуя твердости, легла на чью-то железную кровать, не ощущая прохлады, жалась под тонким одеялом, не воспринимая откуда, слышала звуки похоронной процессии.

Все невзгоды Светланы, все ее несчастья вдруг слились в одно единое, огромное, непреодолимое, в то, что осилить не под силу самому крепкому человеческому организму, что до предела истомило ее юную душу и измотало молодое тело.

Ей казалось, что она плывет, а вокруг из необъятного мешка сыплются письма, она ловит их и не может поймать, не в состоянии пошевелить пальцами…. Кто-то хлопал ей по щекам, кто-то тряс за грудь, кто-то звал, но она лежала, закрыв глаза.

Ей хотелось только на кладбище.

Светлану пытались лечить, но болезнь засела так глубоко, что остановить ее течение уже не могли лучшие врачи. Ее помещали в клиники, применяли редкие лекарства, уколы, но все тщетно. Можно было подумать, что она не жива, если бы ее губы не шептали что-то. Было ли это имя несчастного Николая, канувшего в Лету Вячеслава, матери, чья судьба повторилась в дочери, Крестителя или обнадеживающие слова из писем, никто сказать не мог. Но когда по утрам яркий свет прорывался в палату и линия ровных тополей с фиолетовыми, розовыми, изумрудными макушками выстраивалась у окна, от подбородка по щекам девушки пробегала волна и в узких щелочках приоткрытых глаз, отражаясь, парил небесный океан. Следить с койки за сменой окраски тополей ей предстояло всю оставшуюся жизнь.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.