Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(21)
Владимир Маляров
 ГОРЕЧЬ ЛУКОВОГО ПОЛЯ

1

Ранняя весна 1992 года выдалась холодной и бесприютной. Началась безработица, о которой прежде и слыхом не слыхивали, неуклонно вверх ползли цены на продукты. Рынки города переполнились мошенниками различного толка.

Я тогда часто приезжал в Ставрополь из своей Шпаковки, бесцельно слонялся по Нижнему рынку. Если были деньги, заходил в «Пельменную» - подвальчик рядом с Пассажем, где продавали плохую водку, но подобных злачных мест тогда было негусто. Потом брел по раздетому догола бульвару, насквозь пронизанному ледяным ветром, вверх по проспекту, к коллегам-писателям.

Но и здесь было не легче. Если и собирался народ, то кроме нытья и пустого возмущения властями ничего путного не услышишь. Многих, в то числе и меня, судьба обошла именно в этот проклятый девяносто второй. Ставропольское книжное издательство, под предлогом наступающего банкротства, возвращало авторам рукописи: независимо - член ты или не член Союза. За свой счет, пожалуйста, издавай хоть полное собрание сочинений. Мы тогда о подобной казуистике впервые слышали, а потому готовы были коллективно придушить директора издательства Зубенко.

Вернули и мне рукопись романа «Пожелай им благо, Господи», а ведь мог выйти в следующем, девяносто третьем году. Пять лет упорного труда - коту под хвост, так думалось, потому что нужной суммы на издание рукописи у меня не было.

Однажды зашел к своим в организацию. В комнатах тихо и уныло. В приемной дымит своей «Примой» всегда полутрезвый, но невозмутимый и деловитый мой друг и собутыльник Витя Колесников. Еще недавно я был его непосредственным начальником, занимал выборную должность ответственного секретаря писательской организации.

Витя совершенно не расстраивается по поводу жестоких перемен. Чего ему расстраиваться? За последние лет двадцать он ничего нового не написал, издавать нечего, пенсия на носу, баба-сожительница гонит дома добрый самогон, детей нет. Живи, радуйся, несмотря на окружающий бедлам. Были, конечно, и у него свои житейские заботы. Их, забот, не было лишь у придурка, а мой друг Витя не придурок - он очень умный, но большой-пребольшой лодырь и бражник. Он был очень талантлив. Если бы записать все те истории, которые я от него услышал за много лет в застолье, то все написанное им и напечатанное оказалось бы самой малостью. Советовал ему приобрести диктофон - не внял.

Витя сожительствовал с толстой, скандальной, но заботливой бабенкой. Благодаря ей наел безобразное пузо, носил приличные костюмы, был при галстуке и в чистой сорочке. Знавал я Витю другим - при единственных штанах и в легкомысленной тенниске.

Он работал литконсультантом и даже что-то ежемесячно получал в бухгалтерии.

- Здорово!

- Привет, старик!

Начальство - нынешний ответсекретарь Ваня Белоусов приболел, потому Витя нынче полный хозяин на этаже. Помедлив, раскуривая очередную сигарету, он полез в недра своего письменного стола, извлек на свет початую бутылку самогонки, глянул на меня вопросительно. Да, случалось, что я и отказывался, устраивая себе дни здоровья, чтобы под унылую дудку времени окончательно не втянуться. Но сегодня не тот день.

- Наливай.

Потрепавшись, Витя углубляется в чью-то пожелтевшую на его столе рукопись. А я притащил из кабинета начальника подшивку «Ставропольской правды» и усаживаюсь напротив за соседний стол. Сам последнее время ничего не выписываю, кроме местной газетенки с телепрограммой.

На рекламной странице последнего номера наткнулся на любопытное объявление: «Совхоз «Правоегорлыкский» приглашает на сезонную работу арендаторов по выращиванию и уборке лука...» - дословно уж не помню, но смысл верный.

Судя по объявлению, набор производился на Верхнем рынке, в зеленом павильоне, где торговали овощами от совхоза «Правоегорлыкский». Глянул на часы - время обеденное. Ничего не объясняя Вите, к недоумению последнего - в бутылке-то осталось, спешно ретируюсь.

На Верхнем рынке нахожу зеленый дощатый павильон, а в нем - куцая очередь к сидящему в углу за столом крепкому, краснорожему мужику лет сорока, представителю совхоза. Занял и я очередь за явно нуждающимся интеллигентом - сутуловатым, плохо выбритым, из-под шляпы у него выбивались седые волосы, за очками стыдливо прятались беззащитные серые глаза.

Перед представителем стояла развязная девица - мордатая, прыщавая, с блеклыми глазами и бесцветными кудряшками искусственной завивки. По виду - девка бывалая!

- Да что вы говорите, Виктор Васильевич?! - нахраписто выговаривала эта Пышка. - Два гектара для меня - тьфу! У меня две сестры, куча знакомых!

- Смотри, дорогуша, - неожиданно вежливым тоном отвечал наниматель, изучая девицу своими желтыми кошачьими глазами, - но чтобы собрать осенью тридцать тонн лука по плану - ой, как надо поработать!

Мне никогда не приходилось работать на луковых плантациях, но понаслышке знал, что работенка не из легких. И еще я был уверен, что у нас в крае луком занимаются сплошь одни корейцы, они-то и нанимали работников, чаще всего бомжей за харчи и выпивку. Ан, нет - оказывается, луком занимались и известные в крае хозяйства.

Когда к столу робко подвинулся мой сосед, Васильич удивленно взглянул на него снизу вверх своими рыжими наглыми глазами преуспевающего кота.

- Вы - на лук?!

- Знаете ли, мне посоветовали, - смято проговорил интеллигент. - У меня трое сыновей, дочь, жена...

- Вы, уважаемый, представления не имеете о работе на луке, - сорвался на грубоватый тон Васильич, что было ему более к лицу, чтоб не сказать, к роже. - Загубите к чертовой матери лук, а нам убытки!

- У меня дачный участок в идеальном порядке, - робко настаивал интеллигент и заискивающе добавил: - Посмотрите, я с семьей... Мы справимся - вот, посмотрите!

Тем временем Васильич не спеша листал трудовую книжку интеллигента.

- Преподавателем истории в техникуме работали? - насмешливо глянул он на интеллигента.

- Да, много лет.

- Значит, не справлялись, коль сократили, - почти весело заключил Васильич.

- Понимаете, не в том дело, - совсем стушевался интеллигент. - Возраст - я пенсионер...

Мне стало стыдно и больно, и за интеллигента, и за себя, которого тоже в некотором роде сократили, выбросив из издательского плана. И теперь мы оба вынуждены стоять перед этой красной рожей с котовьими рыжими глазами и объясняться.

- И сколько бы вы желали взять, - Васильич заглянул в паспорт интеллигента, - Григорий Иванович?

- Пожалуй, два гектара на семью, - пролепетал бедный Григорий Иванович, почти слезно вымаливающий себе ярмо на шею.

- Хорошо, вам же хуже, - неожиданно согласился Васильич. - Возьму под свой личный контроль.

Я слушал, мотал на ус, но про себя решил просить почему-то именно два гектара и ни соткой меньше. В моем обличье наблюдалось мало от интеллигента.

Полистав мою пухлую трудовую с двумя вкладышами, Васильич не стал вникать в записи, а вот мой паспорт разглядывал с пристрастием, взглядывая на меня.

- Где работали последнее время?

- Грузил лес в Архангельской области для ставропольской лесопилки...

- И что же, не понравилось на лесопилке или тоже сократили? - ехидно прищурил рыжие глаза Васильич.

- Лесопилку закрыли, - соврал я, тоже не без ехидства.

При желании этот краснорожий наниматель мог бы уяснить по моей трудовой книжке, точнее, трудовым книжкам, что больше года, от силы - двух, я никогда и нигде не работал. Надоело - ушел. Взялся за очередную книгу - всякую другую работу по боку. А когда в 1984 году был принят в СП СССР, то и вовсе годами не работал.

- Сколько берем?

- Конечно, два гектара, - я с нарочитым удивлением уставился на представителя совхоза. Мол, какой может быть разговор, стану я с одним гектаром валандаться.

- Не много ли?

- Смотри, Васильич, по паспорту - жена, два сына...

Старший сын Володя служил далеко в Сибири срочную, младший мог оставить мою затею с луком без внимания, у жены постоянная работа. Надеялся только на себя. Сдюжу.

- Два, так два, - согласился Васильич и тут же угрожающе добавил, обращаясь ко всем: - Но, товарищи, предупреждаю - кто не справится с первой прополкой в срок, отстраняем, и вся прежняя работа не в счет! А всего прополок не менее трех...

Оформившихся Васильич попросил пока не расходиться. Последним в павильон ворвался мужик лет пятидесяти, с веселым лицом и в моряцкой фуражке военного образца, с капустой-кокардой. Наверное, отставник. И пока тот оформлялся, поглядывал на него с интересом - как-никак сам флотский, хоть и бывший.

Моряк быстренько выхлопотал себе два гектара - больше Васильич в одни руки не давал, хотя тот заикнулся было о трех. Даже Пышка заволновалась - и она бы запросто взяла три гектара.

- Да что вы говорите - трудно полоть?! - молол скороговоркой Моряк. - А пахать легче? Ой, вы бы знали, чего только не переделано вот этими самыми...

Что-то в поведении Моряка мне показалось суматошным и ненадежным, но Бог знает - с первого раза можно и ошибиться. Васильич поднялся из-за стола, оглядел присутствующих долгим взором и сделал объявление:

- Ждите дома открыток с вызовом. Посадка на автобус здесь - у магазина. На месте распределим участки. Кто не явится - будем считать, что товарищ отказался от работы.

Я вышел из павильона с намерением заговорить с Моряком, а то и зазвать в пивную для знакомства. Но увидел лишь мелькнувшую фуражку уже на автомобильной стоянке, потом в красном «Москвиче» - рулившим в сторону уличной трассы.

2

Пронизывающий холодняк так и подгонял в сторону пивной, но я пересилил желание пропустить граммов сто пятьдесят и отправился обратно в организацию к Вите, чтобы поделиться новостью моего трудоустройства.

- Поздравляю, старик! - глубокомысленно изрек он, выслушав мое сообщение о фартовой работе. - Это дело надо обмыть... - и, пошарив в тумбе своего стола, извлек едва початую бутылку.

Выпиваем, закусываем каким-то железным сухарем из того же волшебного стола. Вдвоем нам всегда хорошо за бутылкой. Мы любим поговорить с Витей в таких случаях. Он, не в пример мне, ужасно начитан. Он - потомственный ставропольский интеллигент. Прекрасно знает Ставрополь и его окрестности, как бывший охотник. Бывший - я уже упоминал, что Витя большой лодырь. С возрастом и вовсе обленился.

Витя в задумчивости тянет любимую «Приму» и еще раз изрекает:

- Ты дело затеял, старик.

Если я плохо представлял свою будущую работу, то Витя в ней и вовсе ничего не смыслил. Сказал так, чтобы приободрить меня, поддержать в добром начинании. По-моему, я ему и нравился именно тем, что для него было совершенно недосягаемо. Мы знакомы с ним более десяти лет. За это время, худо-бедно, я построил дом, вместе с женой выкопал колодец тринадцать метров глубиной, посадил уйму деревьев, имел двух сыновей и не гнушался никакой черновой физической работы.

При всей своей лености Витя уважал тружеников, но никогда не завидовал им.

...Спустя пару недель, в двадцатых числах апреля, я получил обещанную открытку с уведомлением - не обманул краснорожий. Настала пора познакомиться с луковым полем.

На Верхнем рынке в назначенный день и час нас, будущих луководов, ожидал автобус и другой представитель совхоза. Симпатичный парень лет двадцати пяти. Он назвался Сашей, сообщил, что является мастером того самого лукового участка, на котором нам предстоит работать. Короче, наш непосредственный начальник.

Холода маленько отступили, но весна того года почему-то не торопилась обласкать землю теплом. Сразу за городом потянулись поля с тусклой зеленью озимых. Унылые лесополосы топырили голые ветви. И не похоже, что в наших краях стоит апрель.

В автобусе всеобщее оживление, веселье на лицах, почти празд-ничное настроение, будто мы ехали на пикничок, а не для ознакомления со своей упряжью на долгие месяцы.

Места в «пазике» были все заняты и набиралось нас более двадцати человек. Были здесь и те, с кем я оформлялся, и те, кого видел впервые. Я сидел на заднем сиденье, напротив прохода между креслами и наблюдал, в общем-то, всю нашу компанию. Наискосок у окна сидел уже знакомый интеллигент, к которому запросто обращался какой-то развязной типчик неопределенного возраста: «А вы, Профессор, много га хапнули?».

Несколько девиц и женщин постарше составили кружок без умолку тарахтевшей тоже знакомой Пышке. Она толковала товаркам о будущих заработках и маячившем впереди прекрасном лете.

Другой - мужской круг, занимал Моряк, сидевший на переднем сиденье, но лицом к публике. Тот с веселой бесшабашно-стью рассуждал на политические темы. Дескать, что бы в стране нынче ни происходило - все к лучшему. Я его заподозрил в пустозвонстве и усомнился в том, что он действительно моряк.

Слева от меня, даже по запаху явно бродяжьего племени, два мужика, не особо таясь, глушили водку. Один помоложе - лет сорока, ярко-синеглазый, в кепке-аэродроме, из под которой выбивались густые седые волосы. Второй - на десяток лет постарше, со старым лицом, во рту, судя по речи, у мужика оставалось несколько зубов, но с богатой каштановой шевелюрой и без единой сединки. А там, поди их разбери - кто старше, кто моложе. Эти мужики, по всему, калачи верченые-крученые, тертые и мятые жизнью.

Проскочили крепкое село Московское, славившееся ранними овощами. Обжитой, уютный вид селу придавала ухоженная церковь с голубым куполом. В стороне осталось большое казачье село Донское, где и располагалась контора нашего хозяйства. Значит, контора нам пока без надобности. Проскочив еще добрый десяток километров по трассе Ставрополь - Ростов, наш «пазик» повернул к одинокому вагончику, подле которого журавлем за-стыл открытый шлагбаум. Сразу же за постом начинались плантации, изрезанные на клетки поливными канавами.

Впереди маячили строения полевого стана, туда вела накатанная дорога. Но, не доезжая примерно километр, по знаку нашего мастера Саши водитель остановил автобус.

Следом за Сашей повалили и мы из автобуса. По одну сторону дороги вдоль оросительного канала скорбно шелестели прошлогодние камыши. По другую - голое поле до лесопосадки, маячившей впереди.

- Приехали, - сообщил нам Саша. - Здесь посеян лук. Сейчас мы разобьем поле на участки и каждый из вас должен пометить свой участок колышками и запомнить.

Все разом загалдели - где лук? Ни головок, ни шелухи не видно...

- Лук посеян семенами, - со снисходительной улыбкой пояснил мастер. - Всходы пока слабые, но есть, - и он, наклонившись, указал перстом: - Вот и вот...

Подошел и я поглядеть на всходы. Действительно, на свет божий робко показались из земли нитевидные росточки, словно всходы лука-чернушки, посеянного на домашней грядке. Но из чернушки к осени получишь лишь головку-крохотулю для будущей посадки, а тут разговор шел о тоннах лука, которые надо было сдать уже нынешней осенью.

По этому поводу и выразили свои сомнения будущие луководы-арендаторы.

- Поглядите, что выйдет из этих росточков к осени, - усмехаясь, говорил мастер Саша. - Убирать устанете!

Рядом лежала куча кольев. Принялись разбирать каждый себе. Моряк набрал целую охапку колышков и теперь стоял, не зная, что с ними делать.

- Вам-то надо всего по паре, - укоризненно заметил Саша предприимчивому Моряку. - Вы же не собираетесь забор городить...

- На всякий случай, - несколько сконфузился Моряк, но половину все же сбросил в общую кучу.

В руках молодого мастера оказалась большая рулетка, и работа по нарезу наделов закипела. Саше на помощь поспешила Пышка, а звали ее Надькой. Она заглядывала мастеру в лицо, игриво подхихикивала и даже не удержалась от вопроса:

- А вы, Саша, женаты?

На что тот ответил недвусмысленно:

- Женат и имею сына.

Девица была явно не в его вкусе.

- Клинья подбиваешь, девушка? - подмигнул ей Моряк.

- Пошел ты!.. - ругнулась Надька.

- Десять метров отмеряем вдоль дороги, - пояснял тем временем Саша. - До лесопосадки ровно километр - это гектар, и пошли дальше...

Мой надел пришелся между участками двух мужиков, которые пилы водку в автобусе. Мы познакомились, а впоследствии и подружились. Я легко схожусь с людьми этой категории. И в своем предположении я не ошибся. Оба побывали в заключении, а Седой - Николай - «отмотал» не один срок. Мужик не без приятности в лице, но уж больно тяжел и мрачен был взгляд его синих глаз. Над левой бровью тянулся до самого виска тонкий шрам и видно не случайный.

Второй - мой тезка, Володька, впоследствии получивший прозвище Беззубый. Профессор, Седой, Беззубый, Колесо, Чабан - прозвища не были обидными. Я и сам стал полунасмешливо величаться Писателем. Свою деятельность я не рекламировал. Меня узнал один из луковых «королей» - кандидат технических наук, впоследствии - Кандидат. Мы с ним как-то встречались в редакции «Ставрополки». Он там иногда тискал свои статейки.

- Не много ли рванул, тезка? - спросил меня Беззубый, слегка хрипя и шепелявя, кивнув на мой участок, уже ограниченный двумя колышками. - Работал раньше на луке?

- Не приходилось.

- Без помощи, как пить дать, замудохаешься один, - предрек с уверенностью мой сосед. - Мне это дело знакомо - шесть сезонов на луке отмантулил!

Подошел Седой и, едва разомкнув жесткие губы, усмехнулся, кивнув в сторону толпы:

- Посмотрим, как это кодло разбегаться начнет - легких денег захотели, падлы!

Я несколько смутился, потому что и сам относился к этим самым «падлам», но промолчал, и не из трусости, а просто нечем было крыть. Да, я хотел подзаработать.

- Здесь-то, может, и ничего, - словно желая загладить грубость товарища, сказал Беззубый, - а у корейцев на луке - кабала...

В город возвращались мы, так сказать, своей компанией. Думал познакомиться с Моряком, Профессором, а нашел Беззубого да Седого. И всегда было так - меня тянуло к людям с изломанными судьбами.

На Верхнем рынке я пригласил своих новых знакомых в пивную. Кое-какие деньжонки, уж не помню по какому случаю, у меня были. Иногда брался за подсобную работу - мешай раствор, тащи кирпич, копай землю...

Взяли пару семисоток какого-то «чернила», зашли в пивную пообедать. Время далеко за полдень. По двойной пельменей моим приятелям пришлись кстати. Оба на утренний опохмел, с их слов, потратили все до копейки.

Беззубый за едой и выпивкой поведал мне свою историю, так похожую на большинство житейских историй бездомных мужиков. Было все - семья, дом, хозяйство, работа. Потом срок за пьяное лихачество на мотоцикле, с жертвой. После шестилетней отсидки вернулся в родное село, а там ни семьи, ни дома. Жена дом продала и с двумя детьми нашла себе нового мужа в соседнем селе.

- Она у меня красавица - я и не надеялся, что дождется, - вздохнул Беззубый в заключение своего рассказа. - Одно плохо - поменяла на шибздика. Хотел убить, да в тюрьме шибко скучно...

Седой отмалчивался, и я нутром чувствовал, что у него судьба сложилась покруче, чем у Беззубого.

На прощанье я им дал немного денег на сигареты, и мы расстались, чтобы встретиться вновь уже на работе, сразу после майских праздников.

3

Дома к моей предстоящей луковой эпопее отнеслись спокойно.

- То-то в зиму с луком будем, - насмешливо отозвалась жена, хотя я сообщил, что при урожае могу хорошо заработать.

Но ни жена, ни младший сын Евгений уже не верили в мои большие заработки. Надеялся на свой роман, но и он безнадежно залег в ящике стола. Невезучий я по части заработков.

Шестнадцатилетний сын, правда, обещал мне туманно, что поможет при случае. Старший, Вова, служил в то время где-то в Красноярском крае, в городе Канске.

А в помощь младшего я не верил. Бывает же так: мы с женой вечно копошились по хозяйству, имели два дачных участка, водили живность - кур, кроликов, но, несмотря на наглядный пример, у младшего сына выработался стойкий иммунитет против любой сельскохозяйственной работы. Конечно, он мог разово взяться за лопату или тяпку, но не больше.

Надеялся на жену, и еще знал, что самолюбие теперь мне не позволит отказаться от заявленной площади.

К началу мая весна переборола свою немочь. Теперь до своей новой работы добирался рейсовым автобусом. До села Дон-ского и далее - как придется. А на дворе ясный солнечный денек! Поглядывал в окошко на ожившие пока робкой зеленью лесопосадки, травку у подножий деревьев, скрывшую следы прошлого листопада. И, благодаря ласковому дню или выпитому на посошок стакану водки, на душе было благостно и покойно, почти празднично.

На стане уже поселились мои старые знакомые: Беззубый, Седой, Колесо, Чабан... Они подсказали мне процедуру окончательного оформления на работу, опять же через управляющего Васильича. Впоследствии о нем я узнал много интересного. В одном ошибся. Несмотря на красную харю, Васильич давно завязал с выпивкой. В остальном мои догадки оправдывались. Васильич еще тот плут и авантюрист. За растрату отсидел несколько лет в тюряге. Но после отсидки другом-директором был восстановлен в должности. В общем, коту вернули его сало. Слыл большим бабником, а вот пить бросил, как отрезало. А рожа с сизым носом... Видно, было столько выпито, что запечатлелось на всю оставшуюся жизнь.

Меня он встретил в своей конторе не то чтобы приветливо, но кивнул, как старому знакомому. «Запомнил», - польстил мне его небрежный кивок.

Получив из рук Васильича записку на устройство в общежитии, я отправился к милой кастелянше Людочке, для которой, как выяснилось впоследствии, приказ управляющего - закон. А в обязанности Людочки входило и заведование столовой.

Общежитие представляло собой П-образное белокаменное одноэтажное здание с полудюжиной крылец. Пустующих комнат было множество. Они предназначались для студентов, которые приедут летом убирать капусту, помидоры, огурцы, перец, баклажаны и т. д. Мы же - арендаторы хреновы - занимали одну большую комнату с двумя десятками коек, общим длинным дощатым столом и такими же длинными лавками. Женщины-арендаторши жили в другом крыле.

Не было с нами Моряка. Он оказался большим пронырой, поселился с кем-то из мастеров с дальней, наружной стороны двора.

- Тезка, греби сюда! - в который раз призывал меня к столу Беззубый, пока я устраивал постель в дальнем углу этой казармы.

За столом полез ко мне целоваться едва знакомый мужичок - хмуроватый и диковатый, сторонившийся компании, но нынче тоже сентиментально-радостный, пьяненький, сытенький: на столе чего только не было - от сала до шоколада.

С неудовольствием поглядывал на меня белобрысый кандидат технических наук. Своим появлением я отвлек внимание и тем самым перебил «вумную» речь Кандидата на политические темы.

И еще одна непримечательная фигурка в сетчатом картузике покачивалась на лавке. Мужичок лет сорока пяти смотрел на меня совершенно бессмысленными голубыми или белыми, как у бельмастого слепого, глазками и постоянно икал. Этот мужичок, по прозвищу Чабан, был моим соседом по койкам.

Здесь же сидел тихий интеллигент Профессор. Он, наверное, совершенно не был привычен к спиртному и тем дозам, которыми одаривал Беззубый, будучи на разливе. Профессор - весь розовый, с блуждающей улыбкой - умилялся и всех любил в данный момент. И, как ни странно, в застолье принимал участие Моряк, с которым я незамедлительно побеседовал после штрафного стакана водки. Конечно же, я не ошибался. Моряк не был моряком. Он был отставным прапорщиком ракетных войск. Несколько месяцев работал спасателем на Комсомольском пруду в Ставрополе. Там случайно приобрел моряцкую фуражку с «капустой». Головной убор ему очень понравился и теперь он не расставался с ним. И все равно меня коробило то, что бывший спасатель не находил никакого различия между вельботом и ялом. А еще впоследствии он надоел мне своим многословием и всезнайством, и я уже никогда не присаживался с ним рядом.

Профессор - вот с кем я охотно беседовал и кого искренне жалел. Настоящие потомственные интеллигенты - моя слабость. Я их люблю. В них нет лживости и они всегда смотрят собеседнику в глаза.

- Володя, зачем вы здесь? - как-то спросил меня Профессор. - Вы, писатель, и, можно сказать, оказались на дне...

- А вы? - в свою очередь задал я вопрос.

- Я - другое дело, нужда доняла, - вздохнув тяжко, ответил Профессор. - Детям надо помогать - они, знаете ли, тоже не приспособлены к нынешним условиям жизни...

Ах, если бы я мог ему обо всем поведать, но жаловаться на судьбу не привык. Писателям-провинциалам никогда, за редким исключением, не жилось сытно, хотя и на вольных хлебах писательского членства. А нынче и вовсе - впереди тьма. Лично я на свою будущую писательскую деятельность смотрел мрачно. После пятилетнего труда над романом, наконец-то вздохнул с облегчением. Рукопись дважды рецензировалась, обсуждалась на секции прозы - одобрена и рекомендована к изданию. И издатели охотно приняли рукопись романа, которая в 1993 году могла стать книгой. И вдруг - платите по счетам! Обухом по голове. Во-первых, для нас такой оборот - новость. Во-вторых, чем платить? Мы всегда жили в подбор и не жировали. Пили дешевую водку, ели простую еду. Нынче получил - завтра потратил. Конечно, мы были ошарашены. То, пусть и небольшие деньги, но платили нам, а теперь - наоборот. О рыночных отношениях капитализма слышали, но имели смутное о том представление.

Ничего я тогда не ответил Профессору. Как бы там ни было, оба мы оказались в незавидном положении - и ему, и мне надо было думать о хлебе насущном. Но все преимущества были на моей стороне, потому что у меня не было растерянности перед предстоящей физической работой. За машинкой, со своими писательскими делами, я отдыхал. Но был лосоповал, большая рыба на Каспии, целлюлозно-картонный комбинат в Астрахани - и это навсегда со мной. Мне было жаль Профессора до слез.

А с Чабаном мы побеседовали, когда укладывались на соседние койки спать. Перед тем как прийти на луковые грядки, пришлось мужику два года пожить в неволе. Работал у чеченца чабаном. Поверил легкому заработку. Пьяненького привезли в горы и уже по-другому стали разговаривать. Иногда давали выпить и закусить куском баранины, а в основном - лепешка и вода из целебного источника. Пас овечек с утра до ночи, в любую погоду, под строгим наблюдением крепкого старика, не расстававшегося с длинной берданкой. Случилось, старик занемог и наутро не вышел из сакли - сам Чабан жил вместе с овцами в кошаре. Выгнал овечек на пастбище - нет старика. И ринулся по каменистой тропе вниз. Хозяева по ней раз в неделю поднимались на «уазике». Далеко внизу расстилалась долина. Знал беглец - поймают, прибьют непременно.

Долго ли бежал - не запомнил. На счастье, увидел цепочку людей, спускающихся с гор на тропу. Шестеро ребят - молодые, бородатые, здоровые парни оказались альпинистами. Они возвращались на базу. С плачем рассказал им Чабан о своих мытарствах. Пожалели, подивились жалкому виду мужичонки, одетому в немыслимые лохмотья. Взяли альпинисты Чабана с собой, но с тропы свернули в сторону, чтобы ненароком не столкнуться с хозяевами невольника. О местных порядках были наслышаны.

4

Нашего полку прибывало, и к вечеру почти все кровати были заняты. Многие, более осведомленные, были здесь не по первому разу. И брались за прополку капусты, огурцов и прочих овощей. К луководам относились снисходительно и пугали адским трудом.

- Не базарь и заткнись своим огурцом! - резко осадил Седой одного особенно рьяного пугача. - А то ты не доживешь до своей первой прополки!..

В голосе, в глазах Седого было столько угрозы и злобы! А ведь он был совершенно трезв, и я представил, что было бы, будь Седой в подпитии.

За резвого пугача вступились другие «деды», они работали здесь уже не по одному сезону. Но агрессивность «молодого» Седого утихомирила и последних. С первого взгляда на Седого было ясно, что этот ни перед чем не остановится.

- Пошли вы все корове в жопу, - продолжал Седой, еще больше свирепея, - а кто не хочет, тот может выйти со мной и поговорить!

Еще в первую встречу, когда мы сидели в пивной, я видел у Седого самодельный изящный складень с узким длинным жалом лезвия. Он открывал им бутылки - резал капроновые пробки. Такой нож мастер делал, конечно, не для открывания бутылок.

Но, как выяснилось позже, преимущество перед луководами у прочих рабочих по найму было. Им не надо было ждать конечного результата, когда вырастет капуста, огурец или перец. Три прополки взятых гектаров под контролем мастера - расчет, и до свидания. Конечно, луковод мог заработать гораздо больше, но мог остаться и на бобах.

Перед сном полистал старый «Наш современник». Да, были времена! Много лет выписывал «Роман-газету», обе «литературки» и другие издания.

Рядом, на своей койке, тяжко всхрапывал Чабан. Население комнаты, перезнакомившись и выпив не по одной, постепенно угомонилось. Лишь Беззубый и Колесо еще о чем-то договаривали за столом...

Утром повалили в столовую. Но прежде, как выяснилось, надо было в бухгалтерии выкупить талоны. Цены, сравнительно с городом, вполне приемлемые.

На завтрак - макароны по-флотски и действительно с мясом. А какой флотский, хоть и бывший, не любит макароны с жирным свиным фаршем? После завтрака гурьбой вышли на дорогу, и вдоль поливного арыка, поросшего камышом, направились к своим участкам. Но прежде в реммастерской разобрали нехитрые орудия труда. Обычный сегмент от сенокосилки, к которому был приварен отросток трубки для насадки полуметрового деревянного черенка.

По утреннему холодку весело валили по дороге, разбившись на отдельные группки по три-четыре человека. Дойдя до того места, где в апреле столбили свои участки, обнаружили сплошь зеленеющее поле. Просматривались ленты с луком, но сорняк явно опережал полезную культуру. Шесть лент в гектаре. Колья торчали лишь местами - вот и разберись, где чей участок? Подоспел наш мастер Саша. Он-то по списку быстренько поставил все на свои места.

Теперь уже более пристально я начал разглядывать свои двенадцать лент. Да, лучок явно подрос, но между ним и лентами перли к солнцу амброзия и осот. Понял я и назначение короткой тяпочки. Обычной тяпкой можно выполоть сорняк между лентами, а в самой ленте большой тяпкой лишь навредишь. В ленте несколько луковых рядков очень близко расположены друг к другу.

С опозданием подъехал на своем пожарно-красном «Москвиче» Моряк в неизменном картузе. С ним была девица лет двадцати пяти с некрасивым худым лицом и такой же угловатой фигурой. Но неожиданно лицо девицы красили большущие серые глаза в длинных темных ресницах. Свои прекрасные глаза и ресницы девица часто опускала долу, как бы чего-то стесняясь или стыдясь. Марина, так звали девушку, была дочерью Моряка. И походка у Марины оказалась под стать ее глазам. Она ходила мелкими шажками, слегка покачивая худыми бедрами - стыдливая походка. С легкой руки Седого Марина тут же получила циничное прозвище - Целка. Но ей больше подходило - Кроткая. Марина, как выяснилось потом, побывала замужем, развелась, у нее рос сынишка лет семи. Приходилось и его потом видеть на участке Моряка.

Моряк извлек из багажника две обычные тяпки. Мастер Саша заметил Моряку с улыбкой, мол, подобные орудия для предстоящей работы не годятся.

- Мы умеем работать ювелирно, - самоуверенно заверил Моряк мастера.

Пока суд да дело, находили свои участки, знакомились с ближними соседями по участкам, и я праздно глазел на народ, глядь, а Беззубый и Седой уже отмахали метров по тридцать выполки.

- Ты, тезка, не зевай! - окликнул меня Беззубый. - Тебе тут пахать, что нам вдвоем с Седым!

Подступив к крайней ленте, принялся и я орудовать тяпочкой между рядочками. Но, пройдя в наклонку метров пятьдесят, почувствовал крепкую ломоту в пояснице. Глянув вперед, не на шутку запаниковал - мои соседи выдвинулись далеко вперед. Часа через два работы они сошлись на перекур. Поплелся и я к ним.

- Как, товарищ Писатель, - подмигнул мне Беззубый. - Спинка бо-бо, а работа - не бей лежачего.

В ответ у меня вырвался лишь тяжелый вздох.

- Ты тяпкой бей между лентами, - подсказал Седой, - а в ленте старайся вырывать траву руками и с корнем, - все реже потом расти будет...

- И не бойся опускаться на карачки, - наставлял и Беззубый. - Стоя, долго не выдержишь - ползи, а главное - хвост держи морковкой.

Оба дымили толстенными самокрутками. У меня пока был небольшой запас дешевых сигарет. С куревом нарастала напряженка. Черт знает, куда подевались дешевые сигареты, а если и продавались, то их уже дешевыми не назовешь. Зато на рынках Ставрополя неизвестно откуда появились мужики и бабы с чувалами табака и продавали его стаканами и банками. В то же время появились продавцы деревянных трубок. Народ быстро перестраивался, шел, так сказать, в ногу со временем за своими амбициозными правителями.

После перекура я последовал советам моих соседей. Где на корточках, а где и на карачках продолжил работу. Дело пошло спорее. Спина теперь почти не болела, зато огнем горели колени - кочек на поле хватало.

До обеда мне удалось одолеть метров двести одной ленты. Мои же соседи были на середине километрового поля. А что же Моряк? Не прошло и часа с начала работы, Моряк умчался на своей машине в сторону стана и вскоре вернулся с парой коротких тяпочек.

Кроткая работала, опустившись на корточки, в нитяных перчатках. Моряк же стойко орудовал обычной тяпкой, но опуститься на корточки так и не снизошел.

Чабан тоже шустрил и почти не отставал от Беззубого. Колесо суетился, то забегал вперед, то возвращался обратно. Профессор, конечно, мешкал - до обеда не прошел и сотни метров.

На обед плелись вразнобой, вяло переговариваясь. А тут еще солнце стало изрядно припекать.

В тот день я едва добрался до середины поля, но большинство и того не сделали, что несколько приподнимало дух соперничества. Седой и Беззубый дошли до края поля и повернули обратно.

В первый же день я пожалел, что пожадничал, и теперь расплачивался за свою самоуверенность собственным горбом. К тому же знал я за собой одну такую странность - взялся за гуж... Не откажусь от гектара - это точно. Многие не стали упрямиться и в самые первые дни отдали свои гектары местным из ближних хуторов. И я подивился на Профессора - он не отдал никому гектара, хотя изначально был обречен.

5

Наутро разламывало поясницу, и отчего-то болела шея. Но, глядя на поникшего Профессора, чувствовал, что тому приходится еще хуже. Да и никто, кроме Беззубого, уже не веселился, как в прошлое утро. Но дело начато. Пришлось втягиваться в унизительную, в прямом смысле, работу. Я наловчился полоть с корточек и на четвереньках. А сорняк на диво быстро поднимался, в отличие от лука. К тому же раз в неделю, как правило, поле заливали водой тракторные поливалки.

Седой и Беззубый первыми закончили первую прополку. Беззубый три дня кряду пьянствовал, бегая за самогонкой в ближний хутор Невдахин, а Седой на несколько дней вовсе исчез.

Я проходил пятую ленту. Колесо и Профессор одолевали по третьей. Колесо вызывал удивление. Он оставался на поле дольше других и все время находился на работе, но отчего-то подолгу копался на одном месте. Я подозревал, что у него плохо со зрением. Он странно щурился, но и очков не носил.

Третьим, за Седым и Беззубым, был Чабан. Закончил первую прополку и подключился к Беззубому. Теперь они с утра на пару отправлялись на хутор.

Когда я принялся за второй гектар, вернулся Седой и тут же начал вторую прополку, за ним потянулись Беззубый и Чабан. В основном все втянулись в работу, кроме Профессора. Вечером на него было жалко смотреть. Конечно, сказывался и возраст. Ему в ту пору было столько, сколько мне теперь, то есть пятьдесят девять лет. Но главное - его неприспособленность к скучной полевой работе. Изрядно донимала жара.

По своей стародавней привычке я рано ложился спать и просыпался до зари. Дома это были мои лучшие рабочие часы, а здесь обернулись мукой. Читать нельзя - свет в казарме общий, почти все спали до завтрака. Так и ворочался с боку на бок два, а то и три бесполезных часа. Решил спозаранок бегать на поле и работать до завтрака. Но тут подстерегала другая напасть. Вдоль большого арыка камыш, а в нем жили полчища комаров. Они-то и донимали до восхода жаркого солнца. Приходилось мириться и с этим, зато дело заметно продвигалось.

Моряк, кажется, первым отказался от гектара и перекинулся то ли на капусту, то ли на огурцы - все равно тяпка с длинным черенком ему пригодилась. На оставшемся гектаре упорно изо дня в день трудилась Кроткая, но дело у нее подвигалось медленно, а Моряк набегал лишь изредка на своем пожарно-красном «Москвиче».

На участке стал появляться некий Серж - сторож на въездном шлагбауме, этакий улыбчивый крепыш лет тридцати пяти. Он помогал Кроткой не каждый день, видимо, своей работы хватало. Но если он появлялся на участке, то Кроткая делала в работе заметный скачок вперед. Поговаривали, что Моряк лично «засватал» дочку, пригласив Сержа на бутылочку.

Из двухгектарников я отставал лишь от Пышки. У нее действительно оказалось множество помощников, которые наезжали по выходным гурьбой на двух, а то и трех машинах. Полдня трудились, а вторую половину бесились в лесопосадке. Оттуда доносилась музыка, песни, тянуло запахом шашлыка, визжали девки, гоготали парни.

В лесопосадке же, у которой кончалось наше луковое поле, поселилась в хижине странная парочка. Она, кажется, Лиля - особа лет тридцати, приятной наружности. И он - Костя, немногим старше подруги, рослый, крепкий и угрюмоватый лицом.

Пара мало походила на супружескую, но и шаловливыми любовниками не назовешь. Скорее всего просто сожители. У них также был участок в два гектара.

Иногда я заходил к ним покурить в тенечке, воды холодной испить. Костя на попутном тракторе подвозил себе целую молочную флягу воды и ставил ее под дерево в яму. Нам же флягу ставили на середине поля у поливного арыка. Вот и приходилось захаживать к Робинзонам, как окрестили пару.

Но, несмотря на то, что их было двое, дело с прополкой у Робинзонов двигалось крайне медленно.

Лук шел в молодое перо, но сорняк опережал в росте. Первую прополку я закончил в начале июня. Но к тому времени ленты, с которых начинал, изрядно подзаросли, и, не откладывая, опять начал с них. Как я завидовал Седому и Беззубому! Они уже могли позволить себе отдых на несколько дней, чего мне, пожалуй, не светило до конца луковой кампании.

Передышка наступала лишь после ночного полива луковой плантации. Поливальные машины воды не жалели, так что до обеда в поле не влезть от грязи.

Если мои дела не блестящи, то у Профессора они были просто плачевны. И не ехали к нему помощники, и силы у мужика, видно, на исходе. Вечерами Профессор валился на койку и замирал, сложив руки по-покойницки на груди, задрав кверху неопрятную отросшую седую бороденку.

Несмотря на свое упорство, а работал по часам он больше других, недалеко от Профессора ушел и Колесо. И без того худой, он и вовсе высох и почернел под нещадным солнцем.

По вечерам в душной казарме слышались лишь вялые разговоры, а жизнь протекала скучная и трезвая. Выпивку позволяли себе Беззубый и Чабан, и то, если были деньги. Источник денег - Васильич - иногда выдавал нам авансы на питание и курево.

У Седого были какие-то свои дела, и он не появлялся на стане по неделе. И если у нас мрачная усталость и скука, то по соседству жизнь била ключом. Из Ленинграда и Белоруссии понаехали студенты - человек полтораста. Между сторонами П-образного здания образовалась импровизированная танцплощадка. По вечерам и до глубокой ночи там гремела музыка, визжали и хохотали девки, орали парни.

Студентов особо работой не маяли, да и работали они не по одиночке, а ордой. Собирали ранние огурцы, рубили головки молодой капусты. Весело, дружно наваливались студенты на работу и быстро ее приканчивали. Кое-кто из парней и девчат успевал подрабатывать на луке. Луководы все чаще стали приглашать пропольщиков за определенную плату. О том подумывал и я, но все упиралось в мои ограниченные финансовые возможности.

6

Несмотря на постоянную запарку в поле, решил наведаться домой. Удивил своим загаром домочадцев и соседей. Мой младший пока не спешил тятьке на помощь, но опять обещал. У него находились свои уже взрослые дела. Он зарабатывал свои карманные деньги. Такие же, как Женя, юнцы зарабатывали на погрузке-разгрузке стройматериалов.

Наше пригородное село не бывало строилось и ширилось за счет потока беженцев из Азербайджана, Армении и других республик. В большинстве своем беженцы все оставили на обжитых местах - все, кроме кубышек. А у нас они разом развернулись - строились быстро, широко, просторно - на зависть местным жителям, которые доходы имели самые скромные.

Забежал, конечно, в писательскую организацию и, как сердцем чувствовал, - не напрасно. Организацию заметно потеснили. На входе увидел целый букет вывесок. Тут нашли себе приют сразу два книжных издательства, в одном из которых, спустя несколько лет, выйдет мой многострадальный роман. Напротив нашей приемной, в комнате, где прежде сидел редактор альманаха «Ставрополье», теперь «Недвижимость» по обмену и приобретению жилой площади. И кто там только не поживет - на нашем бывшем роскошном писательском этаже?! Даже представители ООН найдут временное пристанище.

В нашем предбаннике монументально и невозмутимо восседал Витя Колесников. Несмотря на то, что «вороги» теснили со всех сторон, подбираясь к нашему последнему оплоту - кабинету ответсекретаря, Витя был возмутительно невозмутим.

Оба, конечно, порадовались встрече.

- Старик, есть новость, и тебя хотели уже разыскивать! - воскликнул Витя. - Тебя выбрали делегатом на IX писательский съезд...

Ошалев от радости, помчался в ближний гастроном за парой нашего любимого белого «портюши». Загруженный, взлетел на этаж:

- Выкладывай!

- Документы все у Лиды - с утра была здесь...

Не дослушав старого бражника, ринулся в нашу бухгалтерию. К счастью, наша милая зануда и ханжа главбух, просто бух и кассир в единственном лице, сидела в своей тесной комнатушке.

Мы с Лидой почти ровесники, знакомы много лет, и наши дачные участки находились по соседству.

- Куда ты пропал, Маляр? - встретила меня улыбкой Лида.

Объяснил, что я теперь не хухры-мухры, какой-то там писателишко, а арендатор и луковый король. Ах, если бы она видела этого короля на поле, ползущим подобно навозному жуку, наверняка бы посочувствовала.

- Растешь, - вздохнула Лида. - Как нынче говорят, нашел свою нишу, а нас, наверное, скоро вовсе турнут отсюда за всякие неуплаты. И никому-то вы, черти, бумагомараки не нужны!

- Так уж и не нужны, - усомнился притворно.

И сам был почти уверен в том, что бумагомараки нынче действительно никому не нужны. Но тут же спохватился - съезд собирают, значит, это кому-нибудь нужно...

- Через десять дней ты должен быть в Москве, арендатор хренов, - съязвила Лида. Она отлично знала мои деловые качества и насчет «ниши» сказала к слову, не поверив, что я ее действительно обрел. - Поедете вчетвером - шеф Белоусов, Мосинцев, Котовская и ты, - говорила она, открывая ключом заветную дверку сейфа, из которого мы иногда подкармливались.

Получив из рук Лиды необходимые мандаты и - о, счастье! - командировочные, я посетовал, мол, роман залег и, видно, навсегда.

- Не расстраивайся, - утешила меня она. - Читатель без твоего романа не помрет. Внукам почитаешь свой шедевр, если сам не помрешь преждевременно. Опять небось с Колесниковым посиделки устроите?

Бросила все же ложку дегтя в бочку с медом, перечница, а в общем-то, баба как баба.

Призадумался я, когда возвращался домой. Это же, как пить дать, неделя или больше улетит рабочего времени. Я едва начал вторую прополку. Вернусь - ахну! Сорняк мужал не по дням, а по часам, его же поливали обильно вместе с луком. Кто не видел, тот не представляет, что это такое - зеленый пожар.

Можно было не ехать на съезд - один черт, просижу в ЦДЛ с друзьями! Было, и уже не раз. Но что скажут коллеги? Собака на сене - сам не гам и другим не дам. Знаю, что желающих поехать в Москву нашлось бы немало. Нет, еще раз посидеть в сквере Лит-института, отметиться в том же ЦДЛ, разве можно отказаться от такой поездки?.. А собственно съезд стоял на втором плане. Был, слушал, видел. Крик до хрипоты, пыль столбом, а потом валидол и прочие неприятности. А разобраться - из-за чего горел сыр-бор, да чтобы хоть как-то уязвить ненавистного противника. Сплошная склока - обычное дело.

Не откладывая, на следующий день я вернулся к своим баранам, то есть к луку. После первой прополки чувствовалось некоторое расслабление в наших рядах. И тон расслаблению задавали Беззубый, Седой и Чабан. Днем они отдыхали, а ночью куда-то исчезали. На своих участках появлялись от случаю к случаю, но работали споро и хватко, как и прежде. Передовая троица заканчивала легкую вторую прополку. Я ее только начал. Профессора и Колесо уже не было видно за подросшим бурьяном.

Пройдя от шлагбаума до стана добрых три километра, я застал теплую компанию - и это во второй половине погожего, нежаркого дня. За столом Беззубый, Чабан и Колесо пили паршивый невдахинский самогон. Похоже, Колесо выдохся и взял тайм аут.

Все трое еще не напились до кондиции и были в том благостном состоянии, когда все окружающее кажется милым, добрым, вечным, а собутыльники - больше чем родственники. А ведь похмелье после этого самогона ужасное. Проверено.

Отказавшись составить компанию, я сразу отправился на свой участок. Про себя еще вчера решил - перед поездкой в Москву никаких выпивок и пахать не покладая рук.

Работал я всю неделю по-ударному, но сорняк меня пугал своей агрессивностью. Уже тогда я сообразил, что если мне и суждено взять приличный урожай, то примерно на восьмистах метрах.

7

Предчувствие меня не обмануло. Еще на пути к общежитию я заглянул на свой участок. О, Боже! Молодой сорняк, словно обрадовавшись моему отсутствию, во всю стремился к солнцу на всех двенадцати лентах. Будто я и не ползал здесь на карачках долгие месяцы. Правда, и лук подрос, окреп и в какой-то мере уже мог постоять за себя. Отчаиваться можно было сколько угодно, но подсучивать рукава надо было без промедления.

А в общежитии наступил, по-моему, вечный праздник. Видно, что выпивка здесь не прекращалась ни днем, ни ночью. Почерневший, словно с пожара, полупьяный Колесо что-то доказывал клевавшему носом, слабому на выпивку Чабану.

Тут же сидел малознакомый мне, но часто встречаемый на стане мужик. Седой прилепил ему прозвище - Летучий Голландец. Дело в том, что на плантациях было два полевых стана - второй в полутора километрах от первого. И главный был тот, второй. Там находилась основная масса студентов - человек триста, контора, весовая, склады. И Летучий Голландец метался между двумя усадьбами, в зависимости, где находил временную работу. Сам он выполол свои гектары с огурцами, получил расчет, но остался на шабашках.

Летучему Голландцу было лет пятьдесят. По поведению, речи - интеллигент. Бородка клинышком, довольно-таки породистое, но потасканное лицо с пытливыми глазами. На нем заношенная, давно не мытая сорочка в синюю полоску и светлый макинтошик, который он не снимал даже ложась спать. Руки у Летучего Голландца грязные, с нестрижеными ногтями, но кисти узкие и пальцы длинные. Можно было предположить, что луковое поле - это его дно. Видно, живал и по-иному.

Летучий Голландец мог исчезнуть на несколько дней, потом появиться то в нашей столовой, то в общежитии, где всегда находилась незанятая койка с голым замызганным тюфяком.

Он всегда приносил с собой бутылку самогона и выставлял на общак. Быстро и тихо напивался. Отличался молчаливостью, но слушал всех и каждого в отдельности. Напившись, что видно было по его неуверенным движениям, Летучий Голландец ложился на койку и, натянув свой макинтошик на голову, тут же засыпал.

Пространно написал о Летучем Голландце потому, что мне доведется познакомиться с ним поближе. А пока меня шумно приветствовали и тут же налили штрафную.

Лежал на своей койке в обычной позе - руки на груди - Профессор. Я подошел к нему, поздоровался, присел на соседнюю ничейную койку. Профессор разом встрепенулся, сел, подтянув тело к спинке кровати.

- Как там Москва?

- Стоит, Григорий Иванович. Что ей поделается?

- Слышал, в грязи наша матушка тонет?

- Против прежнего - да, - подтвердил я, вспомнив замусоренные улицы столицы, будто разом в ней забастовали все дворники. - Что ваши помощники не едут?

- Приезжали, - невесело усмехнулся Профессор. - Да много ли втроем за два дня успеешь...

- Ну, не скажите, - возразил я.

- Вы сколько дней втягивались в работу? - пытливо глянул на меня Профессор.

- Одним днем не обошлось...

- То-то же, - дробненько, по-старчески рассмеялся мой собеседник в свою жалкую бороденку. - Попробуй, покланяйся, а на карачках, как мы, они не хотят. Говорят, что поза для человеческого тела не из лучших, если не считать младенческого возраста...

- Да, они правы, ваши сыновья.

- Каждый день кутерьма, - меняя тему разговора, кивнул Профессор в сторону стола. - Вы хоть не ввязывайтесь. Чую, добром сие не кончится...

- Беззубого, Седого не вижу?

Не успел Профессор мне ответить, как дверь широко распахнулась и вот он, во всей своей красе - Беззубый с оттопыренными карманами.

- О-о, товарищ Писатель прибыл! - завопил он от порога. - А мы тут премного соскучились. Ходи к столу, пировать будем!

Но от пиршества в тот день я стойко отказался, уже и без того выпил штрафную, ставшую колом в горле. Беззубый не огорчился и тут же набулькал себе полный стакан самогона за то, что бегал на хутор - подкопытные.

- Вас авансировали? - не без надежды спросил я Профессора.

- Какой там, - слабо отмахнулся тот. - Жогло сказал, пока по три прополки не сделаем - никакой авансов.

- Седой, Беззубый и Чабан, наверное, уже и к четвертой готовы?

- А вот им деньги меньше, чем другим нужны, - загадочно проговорил Профессор, вновь сползая головой на подушку.

Не желая больше докучать, я его оставил. Переодевшись, отправился на поле, которое меня явно заждалось.

8

В первую ночь после возвращения сна не было ни в одном глазу. А тут еще надрывно, мучительно храпел Летучий Голландец, и его храп скорее был похож на предсмертный хрип удавленника.

Беззубый, матерясь, дважды поднимался с постели и грубо тормошил храпуна. Тот испуганно вскрикивал, каждый раз извинялся, но спустя пять минут продолжал свою ужасную песню.

Седой заявился поздно и, наверное, крепко спал, иначе давно бы вышвырнул Летучего Голландца за дверь. Седой по-прежнему не пил.

Часа в три ночи Беззубый разбудил Седого и затем принялся тормошить моего соседа - Чабана.

- Не могу, - пробормотал тот. - Вот если бы опохмелиться...

- Похмелка в городе, - жестко ответил Беззубый.

Он склонился над моей койкой, дохнул густым перегаром невдахинского самогона:

- Писатель, спишь?

- Нет.

- Небось поиздержался в Москве? Заработать хошь?

- Как - заработать?

- Объяснять долго, - сказал Беззубый. - Убивать никого не придется. Бери мешок и пошли.

- Скажи, что за дело?

- Дело огуречное - проверенное, - ухмыльнулся в темноте Беззубый.

Денег у меня почти не оставалось. Надеялся на аванс, но похоже, как говорят, облом. А надо курить, оплачивать талоны на обед...

Мешок всегда лежал в изголовье под тюфяком - на всякий случай. Следом за бегучим Беззубым мы с Седым вышли на дорогу. В каком-то месте перешли через плотинку большой арык, затем по узенькой скользкой тропинке минули ров, сплошь поросший камышом, и вышли на огуречную плантацию.

Беззубый уверенно шел впереди. Мы еще прыгали через оросительные земляные канавы, прошли клетку с капустой, а Беззубый все шел вперед. Седой сопел, молчал, наконец, не выдержал:

- Ты, конь с яйцами, - сколько можно?

- Дурак, на последней клетке наберем, - огрызнулся Беззубый. - Оттуда ближе мешок переть до дороги. Пришли! - сообщил спустя минут пять наш поводырь. И ко мне: - Ты, Писатель, больших поросят не бери. Они не в цене.

Под ногами шуршала ботва, но ни черта не было видно, иногда под ногу попадал огурец. Пришлось прибегнуть к испытанному методу - опуститься на четвереньки. Огурцов было много. Следуя наставлению Беззубого, я пропускал большие, перезрелые огурцы и брал только пупырчатые. На все про все Беззубый отвел минут сорок. Сам он словно растворился в темноте. Седой сопел неподалеку. У него, наверное, основательно был перебит носовой хрящ, что было заметно по вмятине, то ли от крепкого кулака, то ли от кастета.

- Шабаш, пошли! - откуда-то из темноты прохрипел Беззубый.

И я, волоча своей почти полный вместительный мешок, пошел на голос. Следом за проворным Беззубым мы гуськом пошли прочь с огуречного поля.

Ноша была нелегка, шутка ли, почти полный чувал огурцов. За мной кузнечным мехом сопел Седой. Я старался на ходу уложить мешок поудобнее на плечах. Тяжело, хоть выбрасывай часть огурцов, но своя ноша - жалко.

Пока выходили к наружному огромному глубокому рву, похожему на овраг, я изрядно припотел. А еще предстояла переправа. Знал, что по дну рва протекает широкий ручей - не перепрыгнуть.

Начинало светать.

- Перекур перед последним броском! - весело объявил Беззубый.

На него оставалось только удивляться. За всю дорогу он ни разу не переложил с плеча на плечо свой мешок. И сейчас без задышки и опышки тут же ловко принялся крутить цигарку. Его неутомимости можно было позавидовать, ведь я лет на восемь его моложе.

И только теперь я заметил, что у Седого, кроме мешка, еще и вместительная сумка. Что называется, затарился под завязку.

С переправой вышла заминка. Беззубый спустился вниз к ручью. Прошло минут десять, а он не возвращался. Седой не выдержал:

- Беззубый, уснул там?!

Наш поводырь наконец поднялся наверх чем-то озабоченный:

- Мостика нету, - удрученно сообщил он.

- Куда завел, Сусанин долбаный?! - ругнулся Седой. - Остановка должна быть впереди, а мы ее прошли на сотню метров...

- Чо базланишь?! - окрысился Беззубый. - Забыл? Охранники снесли там цыганский мостик, теперь и здесь снесли... Пошли, по доске переходить будем!

Переправы через ручей наводили в основном невдахинские цыгане. С первого огурца и до последнего кочана поздней капусты они, в прямом смысле, паслись на плантациях совхоза. До глубокой осени тащили с полей все, что попадало под руку. Не раз были пойманы с поличным, но благодаря спаянному коллективу женщин, поднимающих вороний грай, и многочисленной детворе, которая в поддержку мамок всегда готова была хором зареветь, а то и вцепиться в штаны охраннику, цыганам удавалось избегать крупных скандалов с администрацией. Как правило, до суда дело не доходило, хотя ущерб совхозу они причиняли, наверное, значительный.

У предусмотрительного Беззубого где-то здесь была спрятана доска. Ее-то он и перекинул через ручей вместо мостика, который разорили охранники.

Придерживая мешки, мы спустились к самому ручью. Беззубый, держа свой мешок на плече, смело шагнул на неширокую доску. Шаг-другой, и он уже карабкался по противоположному склону.

Дело в том, что в ручье было меньше воды, чем ила, и потому переправляться вброд, значит, по уши перепачкаться, а отмываться потом хлопотно.

С большой опаской ступил я на хлипкую переправу. И сделать-то надо каких-нибудь пять-шесть шажков. Решив, будь что будет, рывком преодолел препятствие, но на самом конце переправы потерял равновесие и башмаком угодил в вязкую глину.

Беззубый стоял на гребне рва и поторапливал:

- Што вы там телитесь? Опаздываем!

Я уже был на середине склона, когда услышал за спиной сильный всплеск, треск доски, матерную брань Седого. Беззубый с тем же матерком спешил другу на выручку. Я же не мог оставить свой мешок, норовивший скатиться в тот же ручей.

- В рот... я твою переправу! - бранился Седой, выбираясь на берег из воды и ила.

- Ты бы еще пару пудов в зубы прихватил! - не оставался в долгу Беззубый, помогая Седому. - Жадность фраера...

- Заткнись, Сусанин хренов! Гнилую доску подсунул...

Не теряя времени, наверху Седой разболокся до трусов, рубаха осталась сухая, штаны ополоснули в ручье и крепко отжали. Случись в ту пору охранники поблизости, они бы нас взяли без труда, но на наше счастье...

Едва мы подошли к одиноко маячившей у трассы кирпичной остановке, как в рассветных сумерках увидели светящиеся фары автобуса, то был рейсовый «Ростов - Ставрополь». Я засомневался - остановится ли мягкий, комфортабельный автобус, чтобы подобрать тройку грязных мешочников.

- До города - пятерка, - предупредил меня накануне Беззубый.

Как раз пятерка и оставалась у меня в кармане. Но нужны ли водителю наши жалкие пятерки? Я заблуждался.

Едва мы втиснулись в автобус со своими мешками на переднюю площадку, Беззубый поздоровался с водителем, как со старым знакомым, передал ему наши пятерки и следом, щедро прихватив из сумки Седого обеими руками свежевымытых огурчиков, также передал водителю.

- Мытые, - сообщил он последнему.

И мы поехали. Пассажиры спали или дремали на зорьке в своих креслах. Оглядевшись, и мы нашли пустующие места. Разместились, расслабились и вскоре сами задремали в теплом, уютном брюхе несущегося по трассе автобуса. И я был почти счастлив тому, что все обошлось благополучно.

9

Выгрузились на остановке завода автоприцепов, напротив импровизированного базарчика. Не было и семи, но тот, разбросанный порядно и порознь, уже шумел на всю округу.

За каким-то ларьком мы опустили наземь свою ношу. Меня оставили сторожить, а Седой и Беззубый отправились на разведку. Я целиком и полностью положился на своих бывалых товарищей и не проявлял своей инициативы, хотя имел кое-какой житейский опыт в рыночной торговле. По молодости торговал в Астрахани рыбой воблой - поштучно. Но то, как говорят, из другой оперы.

Первым вернулся Седой и деловито сообщил мне:

- Огурцов на рынке почти нет.

Следом появился Беззубый, на ходу прихлебывая из бутылки пиво. Вторую бутылку он нес в руке и тут же передал мне. А жажда мучила еще в дороге - это сколько же влаги из нас вышло за весь огуречный поход.

- Пошли, - теперь уже командование на себя принял Седой.

И мы с Беззубым послушно взвалили мешки на плечи. Седой привел нас к рослому краснощекому деду-здоровяку, торговавшему зеленью и молодой картошкой. Но, видно, картофельный бум прошел, и картошка нынешнего урожая повсюду громоздилась на прилавках.

- Матвеич, мы мигом.

Седой с неожиданной разворотливостью принялся за дело. Притащил откуда-то большой ящик, пристроил его рядом с таким же ящиком старика, на котором стояли новенькие, очень удобные весы с одной тарелкой и циферблатом.

- Хозяюшки, огурчики, прямо с постели на базар прилетели! - тем временем принялся зазывать покупателей Беззубый.

Его призывы нужны были лишь на первых порах, а через десять минут к нашему товару выстроилась целая очередь. Надо сказать, что товар у нас был отменный. Седой ловко сортировал огурцы и тут же назначал цену, что подешевле - большие огурцы, подороже - пупырчатые и даже еще колючие. Кто-то пожаловался на недовес. Седой тут же кинул покупателю в сумку тройку отборных огурцов.

Я был тут явно лишним. Седой будто всю свою шальную жизнь простоял за весами. Ловко управлялся - освобождал тарелку весов, тут же небрежно наполнял ее вновь, бросал в свою фуражку-аэродром мятые и новые бумажки, отсчитывал сдачу. Да еще и шутил, я и не думал, что он шутить умеет.

- Богатей за мой счет, мамаша, - Седой подбрасывал на весы сверху пару-тройку огурчиков, подозрительно смотревшей на табло весов тетке.

- Мне покрупнее, но что бы одинаковы были...

- Правильно, красавица, - тут же одобрил Седой выбор молодой женщины. - Маленькие пусть старухам остаются...

Беззубый не успевал наполнять из мешков сумку - из нее Седому было удобнее брать огурцы на весы. Не прошло и часа, как мы уже отторговались.

Седой с благодарностью и десяткой на тарелке вернул весы отчего-то насупленному краснощекому деду, которому за все время нашей торговли весы так и не понадобились.

А сам Седой разом расслабился. Куда подевались задорный блеск в глазах, улыбка, жестикуляция, еще так недавно удивлявшие меня. Он собственноручно разделил выручку на троих. Вышла приличная сумма - можно месяц жить и с куревом, и с талонами.

Шашлычная под открытым небом, видно, была друзьям знакома. Исчезнувший было Беззубый вернулся с бутылкой водки. Седой себе взял бутылку лимонада. Солнце начало припекать, а мы все еще топтались вокруг высокого столика. Неожиданно Седой бросил на столик деньги и скомандовал Беззубому:

- Беги еще за одной!

- Развяжешь?! - обрадованно воскликнул Беззубый.

- Беги!

С каждой порцией водки Седой становился все угрюмее и темнее лицом. Взгляд его отяжелел. Зато Беззубый был весел и беспечен, молол всякую чепуху за троих. Он-то неожиданно и предложил:

- Поехали на Нижний рынок, мою братву проведаем!

Седой, помедлив, проговорил:

- Поехали.

Я же наотрез отказался. Во-первых, представил себе «братву», во-вторых, меня мучили угрызения совести при одном воспоминании о своем участке, который я собирался выпалывать с утра до ночи, и первый же день начал с прогула, правда, оправданного.

Мои кореша сели у заводской остановки на троллейбус и уехали в сторону Нижнего рынка. Я же с мужиками и тетками поголосовал у дороги и вскоре укатил в обратном направлении, откуда приехал.

К полудню я был уже на своем поле. Часа два-три поковырялся, выдергивая ненавистную амброзию вместе с корнями, но работа не задалась - полупьян, к тому же начинало сильно припекать. В комнате никого - все в поле. С ходу завалился на свою койку и уснул мертвецки, несмотря на духоту.

Проснулся от гомона и крика. Ничего не пойму спросонок. У стола мечется с озверелым видом Седой. Рядом со мной, на своей кровати, сидит Чабан с окровавленной головой и физиономией, зачем-то держит на коленях свою подушку. За столом на лавке бледный Беззубый. Еще несколько человек в разных углах казармы. В двери застрял Колесо, как бы раздумывая, а не податься ли прочь? За окном густые сумерки. Значит, проспал я изрядно.

Седой, видно продолжая какой-то разговор, грозил Беззубому указательным пальцем:

- Знаю, сука, на себя одеяло тащишь!

Не успел Беззубый рта открыть, Седой резким движением - хлоп его в челюсть, и тот, задрав ноги в рваных ботинках, кувыркнулся с лавки.

- Седой, опомнись, выгонят же тебя, как собаку! - завопил Беззубый, не поднимаясь с полу. - Ложись спать!..

- Я тебя сейчас усыплю! - Седой хотел пнуть Беззубого, но помешала лавки, и он, наверное, сильно ушиб коленку. - А-а, мать твою!.. - схватил со стола истончившийся от долгого пользования столовый нож Беззубого.

Колесо кончил раздумывать и, не дожидаясь дальнейших событий, шарахнулся прочь за дверь. Профессор со своей кровати приподнял голову и поверх очков уставился на Седого:

- Сейчас же прекрати безобразничать! - прикрикнул он на Седого.

Седой в свою очередь удивленно уставился на Профессора, потом, словно крадучись, направился к старику:

- Чо, самый смелый, ты, кошель старый?

Таким я его еще не видел. Лицо мучной белизны, белые, беззрачковые глаза, распятый синий рот и запаленное дыхание.

- Седой, не трогай старика, - попросил я Седого.

Он оставил Профессора в покое, но той же кошачьей походкой приблизился ко мне. Остановился в двух метрах, навалившись грудью на спинку ничейной кровати. Нож он держал в правой руке, опущенной книзу, и никак не мог бы воспользоваться им мгновенно. А у ноги Чабана, как раз мне под правую руку, я видел тяпочку с короткой ручкой.

- И ты, Писатель, падла еще та! - выхрипел Седой, глядя на меня своими белыми глазами, а в уголках его синего рта пузырилась желтоватая пена.

- Что я тебе сделал плохого, Седой? - как можно спокойнее спросил я, стараясь не выказать своего страха.

- Седой, мудак, приди в себя! - Беззубый стоял у двери, держась за ее ручку. - Ты уже и так накликал на свою жопу...

- Счас, козел, ты у меня замекаешь! - Седой скачками побежал к Беззубому, но тот, как и минутой раньше Колесо, мигом исчез за дверью. Следом за ним исчез и Седой. За Беззубого я был спокоен - он на ногу куда проворнее Седого.

Со двора донесся гомон и девчачий визг. Прихватив тяпочку, с колотящимся сердцем я ринулся к двери. Может, нетрезвый Беззубый споткнулся на крыльце, и Седой настиг его с ножом? Но во дворе толпились и галдели парни, девчонки, но ни Беззубого, ни Седого не было.

Я вернулся в казарму, следом появился Колесо.

- Во, дурак! - возбужденно бормотал он. - Я думал, он человек, а он - зверь!

Профессор на своей кровати замер в обычной позе. Накрыл голову полотенцем Чабан. Свернувшись калачиком, лежал Летучий Голландец, натянув на голову воротник своего замызганного макинтошика. В своем углу тихо переговаривались оставшиеся пропольщики перца. К ним не пошел Седой. Свои орудия труда они держали всегда при себе и, конечно, воспользовались бы ими.

Прошло не менее часа. В коридоре послышался шум шагов, голоса. На пороге появился сторож усадьбы - Матвеич, забулдыга и попрошайка на предмет выпивки и курева. Его оттеснил в сторону высокий, нахмуренный милицейский лейтенант, за ним вошел грузный сержант с добродушной толстой физиономией.

- Вот туточки они и проживают, которые наемные, - заискивающе бормотал явно не совсем трезвый Матвеич.

«Непотопляемый» - как-то о стороже сказал Седой. Дело в том, что Жогло не раз выгонял Матвеича с дежурства за пьянство, но тот вскоре снова появлялся на сторожевке как ни в чем не бывало. Говорили, что Матвеичу благоволил сам директор совхоза. За что - неизвестно.

Лейтенант хмуро оглядел казарму, задержав взгляд на каждом из нас. Увидев накрытую полотенцем голову Чабана, направился к его койке.

- Что, братцы, луку объелись и закуролесили? - Ни к кому не обращаясь, произнес сержант, присаживаясь на лавку.

Лейтенант снял полотенце с лица Чабана. Тот испуганно вытаращился на милиционера, но не поднялся. На его лице местами запеклась кровь и выглядел он, в смысле пострадавшего, внушительно.

- Сесть можешь? - спросил лейтенант без сострадания.

- Могу, - маленький Чабан проворно подскочил и сел, спустив ноги на пол.

Милиционер обеими руками осторожно ощупал голову Чабана и удовлетворенно произнес:

- Цела твоя бестолковка - жить будешь, - поставил диагноз. - Кто бил? Он? - кивок в мою сторону.

Я сидел на своей кровати и наблюдал за всей процедурой.

- Я сам, - мотнул головой Чабан.

- Что - бился головой и мордой о стенку? - допытывался лейтенант.

- С порожек нечаянно упал, - тихо проговорил Чабан, не поднимая глаз.

- Смотри, вернется, так добьет, - пригрозил лейтенант бедному Чабану. - А несет от тебя черт знает чем! Что пил?

- Водку, - совсем тихо проговорил Чабан.

- Не ври, небось самогон невдахинский употреблял! - Строго произнес лейтенант. - У кого брал?

- Водку пил и одеколон, - стоял на своем Чабан, добавив лишь к водке одеколон.

- Кто дрался, ты? - напрямую обратился ко мне милиционер.

- Я только что проснулся, - мне не надо было врать.

- Откуда приехал?

- Из Шпаковки.

- Дед, ты живой? - Лейтенант задержался у койки Профессора, видно, его заинтересовал слишком покойный вид человека, лежащего со сложенными на груди руками.

- Я недавно вернулся с поля - отдыхаю, - слабым голосом ответил Профессор, открыв глаза, но не меняя позы.

От него лейтенант направился в дальний угол к пропольщикам, но, видно, и у тех немного узнал о произошедшем в казарме.

- Ну, смотрите, братва! - уже с порога пригрозил лейтенант. - Молчите, не выдаете бандита, а он вот ночью объявится и всем вам порежет глотки. Мы-то его знаем...

- А вы на что? - Заметил кто-то дерзко из угла пропольщиков.

- Дорого обойдетесь, чтоб вас сторожить, - ухмыльнулся лейтенант. - Пошли, Демин...

Они ушли.

Пришел Беззубый и еще с порога спросил:

- Менты были?

- Были, - шмыгнул разбитым носом Чабан.

- И что они?

- Лейтенант Чабану голову полечил - и все, - сказал со своей койки Колесо.

- Седой у столовой чуть студента не запорол, - сообщил Беззубый. - Тот за девку заступился, ну Седой на него и отвязался. Повариха Седого тормознула, а то бы... Студенты и позвонили ментам. Каюк Седому, - вздохнул Беззубый. - Жалко дурака, такой лук вырастил!..

- Найдется хозяин, - злобно заметил Колесо. - Тот же Жогло, как пить дать, к себе подгребет.

- Писатель, будешь? - Беззубый тряхнул в руке бутылку.

- Хватит - все! - Наотрез отказался я, собираясь с утра пораньше бежать на свой запущенный участок.

- А мне? - Жалобно проблеял Чабан.

- Иди сюда, горемыка, - пригласил великодушный Беззубый.

- Тогда и мне чуток? - попросил Колесо.

- Только чуток, - усмехнулся хозяин бутылки.

- За что он тебя? - спросил я Чабана, когда тот, выпив полстакана самогона, вновь улегся на свою койку.

- А ни за что, - на слезливой ноте ответил тот. - Под руку первый попался - сначала по морде, потом головой об лавку...

Седой исчез, но за его ухоженным участком принялся бдительно наблюдать сам Жогло. Кажется, слова Колесо были недалеки от истины.

10

После случившегося мне довелось еще лишь раз увидеть Седого. Он появился поздним вечером, когда большинство мужиков спали. В казарме тускло горела единственная лампочка из четырех, и ее не выключали.

Скрипнула дверь, и на пороге появился Седой. Небритый, помятый, чтоб не сказать - пришибленный, но трезвый. Взгляд исподлобья - быстрый, настороженный - враз, что называется, сфотографировал всю казарму.

Седой едва приметно кивнул мне и прошел прямо к Беззубому. Тот, кажется, с вечера побывал на хуторе и теперь то ли спал, то ли дремал, не разбирая постели.

Седой тронул кореша за плечо, негромко окликнул:

- Володь...

Беззубого словно подкинуло на постели, и он безумно вытаращился на ночного гостя.

- Ты?! Фу, рожа, - приходя в себя, облегченно выдохнул Беззубый. - Будто с того света позвал...

Седой присел на пустующую койку:

- Что тут, рассказывай.

- А что рассказывать? - Беззубый зло посмотрел на дружка. - Мудила, просрал такой участок! Жогло на него уже глаз положил, - Беззубый дотянулся до тумбочки и выложил на газету огурцы, помидоры, сало и хлеб. Поставил початую бутылку самогона.

Седой угрюмо посмотрел на бутылку и отвернулся.

- Говори толком.

- Толком? - вопросительно глянул Беззубый на Седого. - Жогло сказал: «Появится Седой, пусть добровольно идет сдаваться в милицию. Там на него лежит письмо от студентов, на которых он нападал, угрожая ножом». Милиция тебя ищет - приезжают каждый вечер...

Беззубый говорил правду. Милиция по вечерам зачастила на усадьбу и к нам непременно заглядывали, но не думаю, что они появлялись только из-за Седого. Их очень интересовали студентки. А к нам они заглядывали, чтобы показать, мол, мы тут не праздно, а по делам. Вчетвером, втроем - молодые, здоровые, самодовольные лбы, на каждом хоть поросят бей. Они к нам относились полупрезрительно, считая всех скопом бомжами и бывшими зеками. Но и сами вскоре оскандалились. Подпоили вином двух девственниц из Ленинграда и увезли в поля на всю ночь. Студенческие воспитательницы, немногим старше своих подопечных, наутро подняли шум. Говорили, что воспитательницы сами были не прочь прогуляться в поля с милиционерами, а тут выбор пал не на них, а на студенток.

В общем, вышел скандал. Рыдали студентки, жаловались, что их по-скотски насиловали менты. Девицам предстояло досрочно вернуться в родной город. Но там могли поднять шум родители пострадавших. Та же милиция, которая нас бережет, дело уладила и потерявшие девственность на овощных плантациях девицы-ленинградки остались в отряде.

- Так, говоришь, мой участок Жогло прибрал к рукам...

- Мало того - сказал, чтобы ты вернул те два аванса, что получил... мол, трудовую гражданину Седому не отдам...

- Пусть подотрется моей трудовой, - криво усмехнулся Седой.

- Да, Колян, одарил ты Жогло, - мусоля ломоть сала, проговорил Беззубый. - Студентов пошлет - в два счета уберут участок, как пить дать, и задарма наварится...

- Ладно, не трави.

Уже засыпая, я слышал, как Седой тихо проговорил:

- Я тут посплю часиков до двух, потом затарюсь на город. Пойдешь?

- Пойду, - согласился Беззубый. - Бабки кончаются...

Беззубый ходил тариться один и с Чабаном. Предлагал и мне, но я после того единственного раза отказывался.

С сорняком теперь приходилось бороться без роздыха. Амброзия до того укоренилась, что приходилось браться двумя руками за стебель, иначе с корнем не вырвать из земли.

Полив закончился. Лук пер в головку, набирался солнечной энергии, местами уже начинало подсыхать перо.

Однажды дня три дергал амброзию от зари и до зари. Укладывал охапками между лентами лука - посохнет, пожухнет под солнцем, умрет, одним словом. Как на беду хлынул дождь, с короткими передышками, да на два дня кряду. На поле в такую погоду нечего делать. А когда подсохло, и я пришел на свое поле, то за голову схватился. Уложенная между лентами и уже поникшая было под солнцем трава-злыдень приподняла над землей освеженные дождем зеленые маковки и снова начала укореняться, ожила, стерва.

Как бы там ни было, а лук набирал силу. Головки, теснясь, лезли из земли и уже начинали приобретать золотистый или медно-красный окрас. Как и предполагал, у меня уродился неплохой, средний лук примерно на восьмистах метрах от дороги, а ближе к противоположному концу, к лесопосадке, мельчал, на мочаке задавленный сорняком и камышом.

Наконец-то на помощь батьке прибыл мой меньшой - Женя. Худощавый, тянущийся в рост, остролицый и остроглазый подросток. В общем-то, жилист и силен, по мнению родственников - удался в деда Васю, то есть моего тестя.

В общежитии нашлась койка, и мой сын влился в наш, правда, не совсем дружный разношерстный коллектив. Благодаря общительному характеру он скоро со всеми перезнакомился, а с Беззубым даже подружился на почве прожорливости обоих. Когда появился настоящий лук, Беззубый стал ежевечерне крошить его до верху в большую сковородку, но прежде обжаривал в ней куски сала. В первую очередь звал Женю к столу. Тот не оставался в долгу и вносил свою лепту тем же салом. Без сала, как и без курева, на нашей работе было скучно.

Вдвоем у нас дело пошло значительно веселее. В борьбе с сорняками мы продвинулись еще на несколько десятков метров к лесопосадке. Женя быстро втянулся в работу и стал добрым помощником, но и прожорливым оказался на диво. Питались мы в столовой на талоны довольно неплохо. Так мой сынишка употреблял по два талона на завтрак, обед и ужин. И после ужина они с Беззубым жарили лук на сале.

Настал день, когда с участков руководителей совхоза, а также их родственников начали механическими тракторными копалками поднимать лук из земли, собирать в кучи, обрезать ботву, паковать в сетки и отправлять машинами на соседнюю усадьбу, где были весовая и лаборатория для определения качества лука.

Работали, конечно, на участках вышеназванных - студенты. Кроме подъема лука из земли, вся остальная работа производилась вручную. Были две машины для обрезки лука, но они почему-то не пошли - раздевали луковицы догола, а в таком виде, как известно, лук долго не хранится.

Приступили к уборке и мы, но с первых же дней стало ясно, что вдвоем нам не осилить скоро весь объем. Каждую луковицу надо было обрезать большими «овечьими» ножницами на три сантиметра выше шейки, ниже нельзя - загниет до времени, затем сложить в кучи, затарить в сетки или погрузить в грузовик насыпом, если покупатель брал лук прямо с поля. На погрузку обычно сходились соседи: сегодня мне, завтра - тебе.

Появилась новая беда - воровство. За ночь из кучи обрезанного, готового к транспортировке лука могло пропасть до тонны и более. И это еще полбеды. Часто приходилось из-за отсутствия транспорта оставлять лук в поле затаренным в сетки, а каждая сетка стоила денег и выдавались они по счету.

Оставив Женю, я спешно рванул домой. Нужна была палатка и еще хотя бы один помощник. Жена, Любовь Васильевна, бросилась на поиски палатки. Я принялся искать помощника. У меня был почти беспроигрышный вариант - наведаться в местный пивбар, единственный на всю Шпаковку.

Пивбар находился через несколько улиц от моего дома и был, пожалуй, самым многолюдным местом нашего огромного села. Пиво было в большом дефиците, за ним всегда стояла очередь и даже из Ставрополя набегали с канистрами «варяги» на наш пивбар.

Пивбар был поистине злачным местом. Здесь входили в запои, например, встретившись с другом и решив обмыть кружечкой пива встречу - лиха беда начало. По утрам скапливались тут завсегдатаи, с опухшими физиономиями, не желающие или не способные работать. Пиво стоило копейки, и, попрошайничая, за день можно было напиваться от пуза. И тут же пиво подкреплялось вином и водкой из ближнего магазина.

Беру сразу несколько кружек, на всякий случай. Не успел я отхлебнуть из кружки и толком оглядеться, как услышал за спиной знакомый голос:

- Володька, здорово!

Ба, на ловца и зверь бежит! Вижу Тольку Козлова - пьяницу и закоренелого холостяка. Жил он на пенсию престарелой матери. Выпивку находил здесь, в пивбаре. Иногда перебивался случайными заработками.

Здороваемся, как старые друзья. Толька бросает красноречивый взгляд на кружки с пивом. По спекшимся губам вижу - колосники горят у кореша. Великодушно предлагаю пропустить кружечку. Толька незамедлительно припадает, держа кружку обеими руками.

Мы с Толькой ровесники, но он, несмотря на безалаберную и нездоровую жизнь, плохое питание, выглядит молодо, гораздо моложе меня. Сухощавый, низкорослый, с мальчишеской темной челочкой над правой бровью, мне уже давно седина крепко ударила в голову и в усы.

- Куда пропал, чертяка? - Толька опустошил кружку на едином дыхе и, переводя дух, попенял: - Книжку когда подаришь, обещал?

- Не до книжек мне сейчас, и тебе, вижу, не до чтения...

Поведал я Тольке о своей луковой эпопее. В общем, поговорили мы с ним по душам, и пивом я его накачал от пуза. Сам был небольшой любитель этого напитка. Пить, так что-нибудь покрепче, чтобы не бегать через каждые путь минут, что и делал мой кореш, то и дело прерывая нашу беседу.

Толька с радостью согласился на мое предложение поработать за харчи и полторы тысячи рублей по окончании всех работ, которые надо было свернуть за три недели, от силы - месяц.

На следующий день я нанял знакомого с «Москвичом», загрузил добытую женой одноместную палатку, кое-какую посуду, харчи, теплые носильные вещи и подкатил к Толькиной старой мазанке. Тот прихватил свои немудреные вещи - телогрейку, кирзачи, шапку, и мы поехали. По пути прикупили дешевого «пойла» - Толька переживал, что «сухой закон» настанет уже сегодня.

Всего-то ночь прошла, а мой Женек весь испереживался, боясь, что батька в загул войдет. Опять кого-то ночью ограбили - увезли с поля около полутонны лука вместе с сетками.

11

Мое место в общежитии занял Толька. Теперь свободных коек не оставалось - все было занято понаехавшими помощниками луководов. Я же в день приезда поставил палатку на середине своего участка, чтобы было видно оба конца поля.

Прежде мне никогда не доводилось жить в палатках, и на первых порах появился некий романтический интерес, но скоро это прошло. Во-первых, ночью уже было холодно - конец сентября. Приходилось спать в телогрейке.

Во-вторых, донимали мыши. Они безбоязненно бегали по мне всю ночь, не стеснялись пробежать и по лицу, раз за разом пробуждая меня от и без того тревожного сна. Мыши шебуршали кульками и бумажными свертками, в которых хранились мои припасы. Не напрасно шебуршали, в чем я убедился утром.

Чуть свет я уже был на ногах и занялся костром. Дрова заготовил с вечера. В лесопосадке сушняка хватало. Пока готовил себе завтрак, окончательно рассвело, и я произвел ревизию своим продуктовым запасам. Выяснил - ни одного пакета не осталось неповрежденным.

В результате обживания палатки то и дело натыкался на всяческие нехватки-недостатки. Не хватало посуды. У меня был небольшой котелок, в котором варил кашу, потом в нем же кипятил чай. Уходила уйма времени. Не было топора, теплого одеяла - много чего не хватало для моей бивуачной жизни.

От походов в столовую я напрочь отказался. Обычно еда моя состояла из каши или похлебки, в зависимости - сколько воды я вливал в котелок. Резал сало, жарил на сковородке, перекладывал в котелок, засыпал крупу или макароны, обильно сдабривал луком - головок пять-шесть - завтрак готов. Кашу перекладывал в миску, а котелок снова ставил на огонь и в нем же заваривал крепчайший чай.

Все свои припасы переложил в мешок и на шесте поднимал над палаткой, тоже большое неудобство раз за разом манипулировать с шестом, но зато без потерь.

Мои работники приходили в восьмом часу, после завтрака в столовой. Козел тут же бросался к котелку с чаем, потом раздувал костерок и заваривал «вторяк». Сын подчищал кашу. Надо сказать, что мои работники оба были первостепенными обжорами. У Козла пришли похмельные отходняки, и он принялся жрать за троих.

Метрах в двухстах от моей палатки жили в шикарном шатре Кроткая и ее любовник Сережка. Моряк царствовал. На пропускной вахте служил «зять» и с въездом-выездом проблем не было ни днем, ни ночью. «Москвич» Моряка урчал в поле иногда по два раза за ночь. Он, наверное, увез с поля половину своего, и без того скудного, урожая, а может, и у соседей приворовывал.

А Кроткой, по-моему, было наплевать на урожай. У нее была прекрасная пора влюбленности. Она даже похорошела, а ее прекрасные глаза просто лучились счастьем.

Утром она выносила из большой яркой палатки тюфяки и пару теплых одеял. Сережка тем временем колдовал, наверное, над «шмелем» - костра они никогда не жгли.

Часом позже моего разгорался костер в лесопосадке, где жила еще одна молодая пара. Так и осталось для меня загадкой - муж ли с женой, любовник ли с любовницей провели лето на природе.

Работа по русскому обычаю начиналась с перекура. Напившись чаю, Козел из дармового табака сворачивал себе цигарку размером с сосиску. Долго кашлял, отплевывался, но курил с наслаждением. Потом мы брали ножницы и шли к луковому бурту. Рассаживались на перевернутые вверх донцами ведра, и начиналась работа. В бурты я стаскивал лук, не дожидаясь прихода помощников. Обрезанный лук пересыпали в сетки, если они были, или оставляли в кучах, которые потом грузили на машины насыпом.

Надо отдать должное, хотя Козел и тараторил безумолку своей хрипловатой скороговоркой, но руки его сами по себе проворно делали свое дело. То есть, ел хлеб и крутил толстенные цигарки он не даром.

В двенадцать они уходили обедать, иногда и я с ними, но обычно ел на обед сало с хлебом или доедал остатки утренней каши, и опять же варил на костре чай.

Мышей, кажется, прибывало полчищами. За свои припасы я теперь был спокоен. Мой мешок был для них недосягаем. Но, словно в отместку, мыши по ночам набрасывались на меня - бегали по мне с ног до головы. Я их ловил, душил и вышвыривал прочь из палатки, и как-то даже был укушен за палец этой тварью.

В самых последних числах сентября ко мне пожаловали гости - приехала жена, Любовь Васильевна, на машине моих добрых знакомых - Бориса и его жены Татьяны. Он - армянин. Она - русская. Жили в Грозном, но пришлось спешно спасаться от дудаевских головорезов. Оба уже далеко не молодые. Она - высокая, дородная, видно, в девичестве девка была красавица. Борис, как и большинство армян, деловит, тороват, большой любитель рынка - медом не корми, дай поторговаться, и никогда он не оставался в накладе.

Большую часть жизни прожили в Грозном. Нажили двух сыновей и дочь. Имели трехкомнатную квартиру и, судя по всему, достаток. Многое пришлось бросить, квартиру продать за бесценок, но кое-что удалось вывезти. Пока жили на квартире, взяли план застройки тут же, в Шпаковке, и споро начали постройку дома.

Приехали гости, и я разом разбогател. Привезли мой старый большой полуведерный казан, а главное, огненную установку - паяльную лампу и железный таганок на высоких ножках. Ставишь котел на таган, подставляешь как можно ближе огненное жерло лампы - минуты, и вода в котле начинает бурлить.

Я раздобыл ножницы, и мои гости хорошо потрудились до обеда на обрезке лука. Сготовили обед. Женя и Толька Козел, решив сэкономить хоть раз мои талоны, не пошли в столовую. Все крепко выпили, кроме Татьяны и Бориса. Татьяна вообще никогда не пила ни капли по неизвестной мне причине - здоровье позволяло. Борис - большой любитель разумной выпивки, но за рулем не пил.

Уехали мои дорогие гости, а мне вечером взгрустнулось и пришлось сбегать к самогонщице на хутор. И не слышал, не чувствовал - бегали в ту ночь по мне мыши или нет.

Теперь приготовление для меня пищи и чая предельно упростилось. В большом казане варил кашу для себя и оглоедов - с наступлением холодов оба все больше распалялись в еде. А в малом котелке заваривал чай.

Но костер для души теплее, чем вонючая гудящая лампа. Костерок я разжигал по вечерам, когда спешить было некуда, и часами просиживал в огня - думал и размышлял.

Однажды зябким утром, заморозков пока не было, я не увидел огонька у хижины молодых в лесопосадке. Неужели в эдакую холодрыгу решили обойтись всухомятку? Припомнилось, что и вечером там не теплили огня.

Все разъяснилось, когда с усадьбы пришли мои помощники. А произошло следующее, как говорят - смех и грех. На овощные плантации прислали нового главного агронома. Он пешком обходил обширное хозяйство, знакомился, так сказать, с производством. Одет был по-рабочему - неброско. Мало ли в ту пору шлялось по участкам всякого люду.

На клетке с болгарским перцем агроном наткнулся на Робинзона. Перца оставалось совсем мало, вот-вот ударят заморозки, и его остатки обрывать не возбранялось для личного пользования рабочим.

- А где здесь картошка растет? - поинтересовался агроном у Робинзона.

- Вон за той лесопосадкой сразу и начинается картошка, - указал Робинзон на ближнюю лесопосадку и добавил, не иначе бес дернул за язык: - Я уже неделю ее оттуда таскаю...

Поглядел агроном пристально на парня да и удалился восвояси. А через час нагрянул на фазенду моих соседей вместе с Жогло и казаками-охранниками. Начали они рыскать по фазенде и около. Жогло, сам вор из воров, первым и обнаружил самый настоящий погреб, хотя земли от его копки рядом не оказалось. Открыли ляду, а в том погребе да целый овощной склад - картошка насыпом, множество банок с овощными закрутками, вилки капусты. Как хозяин собирался вывезти свои заготовки, остается загадкой. Скорее всего, рассчитывал на время, когда на плантациях все поуспокоится. Люди разъедутся, останется на усадьбе лишь сторож. Трактористы будут работать лишь белым днем. По другую сторону лесопосадки начинались земли соседнего хозяйства. Оттуда можно было подъехать к самой фазенде, что и делали уже теперь цыгане, воруя по ночам лук из буртов.

А костерок Робинзоны, наверное, тоже жгли для теплоты и сугрева. Для дела у них были другие приспособы. У них конфисковали два примуса и двухконфорную мини-плитку вместе с газовым баллоном.

Жогло не стал вызывать милицию - он по воровскому закону не сексот. Велел Робинзонам в течение часа покинуть пределы вверенного ему хозяйства. А конфисковал все, что можно было конфисковать под страхом следствия и суда.

Также говорили, что один из обозлившихся казаков-охранников, они отвечали за охрану плантаций, огрел маслопроводным обрезком шланга незадачливого предпринимателя, а это должно быть очень больно. Эти толстые шланги, наверное, не один год состояли на вооружении местных казаков из села Донского.

Вечером я пошел в лесопосадку за сушняком и решил наведаться на опустевшую фазенду. Там уже многие побывали до меня. На фазенде все, как после Мамаева нашествия. Собственно, камышовая хижина была разрушена. Голо и неприютно возвышалось широкое ложе с остатками соломы на жердях. Здесь Робинзоны любили друг друга после трудов неправедных. Нашел я и погреб, зияющий отверстием лаза, заглянул внутрь. Пугающе пусто, как в отверстой могиле. Яма - примерно три на три метра. Это сколько же труда вложили Робинзоны, чтобы выкопать яму?! И вглубь не менее среднего человеческого роста.

По собственному опыту знал, что такое земляные работы. Пришлось когда-то вдвоем с женой выкопать тринадцатиметровый колодец. И землю Робинзон оттаскивал подальше, разбрасывал и заравнивал. Когда им, бедолагам, было заниматься луком? Начхать они хотели на тот лук!

Подобрав несколько сухих жердей, я отправился в свой лагерь. Уже на следующий день заметил на участке изгнанной Жогло пары несколько мужчин и женщин. Позже узнал, что Васильич сдал тот участок под уборку семье даргинцев, проживающих на хуторе Невдахине. Не пропадать же добру!

12

В начале октября появились легкие заморозки. По утрам, выбираясь из своей берлоги, я видел иней на палатке и кое-как укрытых полотнищами рваного целлофана кучах лука. До плана мне не хватало пять-шесть тонн. Примерно в полтора раза больше лука лежало в кучах, но его еще надо было обрезать, подготовить к сдаче. Легкий заморозок ему пока не страшен, но что будет завтра...

Мои предположения сбылись - метров сто пятьдесят до конца участка останутся не выбранными, потому что у меня на эту мелочь уже не было ни рук, ни времени.

Кроткая закончила уборку, и вместе с Сережкой они свернули свою яркую палатку. Мне даже стало немножко грустно. Поблизости, кроме моей, палаток не оставалось.

Конечно, Кроткой не хватило до плана. Ее выручил Беззубый. Он сдал семнадцать тонн отборного лука и у него еще в кучах оставалось не менее двух тонн. За хороший магарыч Моряк выкупил у Беззубого тот лук, и тем самым дотянул до пятнадцати тонн, то есть план выполнил. А сколько он вывез лука за пределы - одному Богу известно. Да и только ли лука?

И Моряк как в воду канул, залег как подводная лодка, а скорее всего, встал за базарный прилавок, по-моему, это и было его делом - торговля. Благодаря дочкиной привязанности, чтоб не сказать хуже, разжился маленько.

Следом выполнил план и сверх того Чабан. Из двухгектарников первой успешно завершила работу Пышка. Колесо едва дотягивал до половины плана. Жил в шалаше, питался кое-как. Жогло ему авансы не выписывал. Наведался однажды ко мне. Жадно поел каши, напился чаю и ушел - надо трудиться. Совсем иссох мужик.

Профессор расхворался и уехал домой. Спустя неделю вернулся с женой - старой и нездоровой на вид женщиной. Теперь в холодной нетопленой казарме расхворались оба и уехали навсегда, проклиная тот день, когда связались с луковым полем. Где были их сыновья? Наверное, их черти без масла съели!

Беззубый никуда не уезжал и гулял напропалую. Иногда приворачивал к моей палатке:

- Давай, Писатель, трахнем! - его захлестывала похвальба - во я какой орел!

Молодец, ничего не скажешь, потрудился на славу. Почему бы и не погулять.

Настала напряженка. Мои дальние коллеги - близко уже никого не осталось - спешно нанимали работников. За каждую машину, отвозившую лук на сдачу, доходило до драки.

Дополнительно я нанял Летучего Голландца за хорошие деньги, но неожиданно взбунтовался Козел - вот от кого не ожидал подвоха. Как-то исчез на полдня. Я догадался, что Козел отправился на хутор. Деньги у него теперь водились. Два раза в неделю он затаривался мешком лука, который тщательно отбирал в течение дня на обрезке, и еще до рассвета отправлялся курсом на Невдахин хутор. Сбывал лук за самогон или за деньги. Иногда катил аж в город и, считай, день потерян. С началом заморозков я пресек это доходное занятие своего работника - надо было работать. Конечно, он обиделся. Собственно, ему-то было наплевать на мой план! А тут пришел Летучий Голландец, которому я выплачивал деньги после каждого рабочего дня.

Вернулся Козел и крепко навеселе. Мы работали втроем. Толька со злым лицом крутился подле нас, явно напрашиваясь на скандал. Работать он не думал.

- Ты, рожа, пришел на готовое и рад! - придрался Козел к Летучему Голландцу.

Тот - робкий и даже пугливый по натуре, помалкивал, втянув голову в плечи. А работал очень споро, пожалуй, нам было за ним не угнаться. Видно не один сезон провел на луковых плантациях.

- Иди в палатку и проспись, - посоветовал я Козлу.

Он словно ждал моих слов, и его тут же понесло:

- Да на кой мне х... сдался твоей лук! На моем горбу хочешь выезжать! Да за такие деньги - пошел бы ты!..

Все забыл Козел, что две недели ел от пуза, чего давненько ему не перепадало. Дважды отвозил домой по мешку отборного лука. Затаривался не раз на хутор и город. Курил, а нередко и пил за мой счет - все разом забыл.

- Ты заткнись! - хмуро заметил Козлу мой Женька. Несмотря на разницу в возрасте они были на «ты». - Тебе сказали - отдыхай!

- А ты, щенок, помолчи!

- Да я тебе, Козел!.. - Женька на дыбы. Год занимался в городе в секции каратэ, даже выходил на какие-то соревнования, словом, чувствовал за собой преимущество.

Пришлось мне подниматься с ведра и добром уговаривать Козла уйти с участка. Сын маячил за моей спиной, порываясь нанести Козлу решающий удар ногой или кулаком.

- Отдай мои деньги! - с пеной у рта завопил Козел.

Если бы у меня была нужная сумма, я бы ее отдал Козлу, но у меня ее не было и только оставались деньги на день-два, чтобы заплатить Летучему Голландцу, и все - работа сворачивалась.

- Такого уговора не было, - сказал я Тольке. - До конца работы еще несколько дней...

Я надеялся на Жогло. Выполнившим план он обещал хороший аванс до окончательного расчета в конторе. Кроме денег нам полагалось и несколько центнеров пшеницы.

- Ну, погоди, - начал угрожать мне Козел. - Я вот поеду, скажу Андрюхе - ох, он тебя и накажет - век помнить будешь!

Знал я хорошо Толькиного соседа - Андрея. Он когда-то жил на нашей улице, доводилось не раз и выпивать с ним. И мне Андрюха был совершенно не страшен.

Ах, если бы Козел знал - пройдет два с небольшим месяца, и он будет жестоко убит - зарублен тяпкой тем самым Андрюхой в пьяном кураже. И сам Андрюха, отсидев срок за убийство, явится домой, чтобы вскоре умереть от туберкулеза.

- Давай деньги, не то сейчас смотаюсь за Андрюхой! - почти в истерике орал Козел.

- Бать, дай я ему сейчас заткну глотку! - порывался мой горячий сын. - Кончу Козла долбаного, потом и его Андрюху!..

Но Козел, видно, сообразил, что Андрюхой тут никого не испугать, матерясь, ушел на усадьбу. Карманы у него топырились от бутылок.

На следующее утро Козел пришибленно-виноватый явился на поле:

- Ладно, старик, ты извини. Пьянка, зараза, во всем виновата...

Мой Женька, посмеиваясь, черпал из котла кашу. Толька вынул из кармана початую бутылку самогона. Он опохмелился, я выпил с холодрыги.

Явился Летучий Голландец. Его трясло и подкидывало. Он был сильно простужен. Сказал, что работает последний день и уезжает в город. А больше было и не надо. Этим днем я решил завершить свою луковую эпопею. Летучему Голландцу вылили остатки самогона, напоили чаем.

Пока мои помощники щелкали ножницами, я отправился на весовую, до которой было никак не меньше трех километров. У меня просто душа ныла в предчувствии перемены погоды к худшему.

Денек выдался пасмурный, с колючим западным ветерком. Как бы это не последний относительно погожий день.

Почти все съехали со своих участков ночевать в общежитие. Теперь цыгане безнаказанно тащили лук с полей в сетках и без оных. В основном оставались такие горемыки, как я - двухгектарники. У кого-то, слышал, цыгане ночью сняли добротную трехместную палатку. Ушли хозяева ночевать в общежитие, авось ничего не случится с палаткой. Случилось.

Я же решил про себя оставаться на поле до конца - до последней сдачи лука. Уже притерпелся к такой жизни. А в тот день мне действительно дико повезло.

На весовой околачивалось несколько человек луководов. Пришли за тем же, что и я - за транспортом. Ближе к полудню приехал покупатель на «КамАЗе» с прицепом «Алка». Шустрый молодой армянин с шапкой курчавых волос проскользнул мимо нас в помещение весовой, к начальству. Но там ему, видимо, указали на нас, и он вернулся к нам.

- Мужики, надо семь тонн хорошего лука! - напрямую заявил покупатель.

У меня лежало на поле около десяти тонн. Вызвался лишь один из пяти луководов:

- Поехали ко мне...

У остальных, наверное, не набиралось столько лука, потому что помалкивали. И я заявил о том, что могу загрузить «Алку».

- Поехали и ты, - сказал армяшка. - У кого лучше - у того и возьму.

Вначале мы заехали к первоочереднику - невзрачному мужичонке лет сорока, с рыжими космами, выбивавшимися из-под облезлой кроликовой шапчонки. Дорогой мужик помалкивал, мялся.

Едва мы подъехали к штабелю затаренного в сетки лука, мне стала понятна заминка мужика. Лук был мелок, и к тому же никак в штабеле не набиралось нужных семи тонн.

- Не пойдет, - сказал покупатель и даже из кабины не вышел. - У тебя такой же? - обратился ко мне покупатель.

- Здесь недалеко - поехали, посмотришь, - не стал я окончательно добивать удрученного мужика, которому, может быть, как и мне не хватало нескольких тонн до плана.

А лук у меня был значительно крупнее и выглядел потоварнее.

- У тебя лук лучше? - продолжал по пути допытываться армяшка. - А то, может, и машину гонять не стоит...

- Лучше, - заверил я его.

Завидев белую громаду «Алки», мои помощники повскакивали с ведер. Они наверняка подумали о том, что их мукам пришел конец. Не надо больше сидеть поникшей птицей на ведре, под холодным пронизывающим ветром поздней осени.

Мой лук армянину явно понравился. Меня-то, «инженера человеческих душ», не проведешь. Отлегло от сердца: «Возьмет, паразит, по глазам вижу, что возьмет...».

Тот, как истинный торгаш, виду не подавал, хмурился, щупал лук в сетках, переходя от штабеля к штабелю - всего их было четыре.

- Грузите, - наконец подал долгожданную команду.

Дважды моей братве не надо было говорить. А тут, как на счастье, из Невдахина шли себе на усадьбу не спеша пьяненькие Беззубый и Чабан. Не мог Беззубый так просто пройти мимо моего участка и тут же привернул.

Жилистый, крепкий, хоть и ростом не удался, Беззубый на погрузке мог заткнуть за пояс любого силача. Да и Чабан в работе сноровист. Тут же сняли телогрейки, прикрыли ими несколько бутылок с самогоном и подключились к нам.

- Что, товарищ Писатель, говоришь, повезло?! - весело подмигнул мне Беззубый. - А завтра, глядишь, остался бы без плана!

- Повезло.

- А я, веришь, переживал за тебя, чертяку!

- Верю.

Никогда мы еще не грузили с таким рвением и, я бы сказал, отвагой. Некоторые большие сетки прежде брали вдвоем, а тут, не дожидаясь напарника, хватали, тащили, забрасывали в ненасытную пасть фургона. Я уж начал опасаться за сына - как бы на этой последней погрузке не заработал себе грыжу.

Еще оставалось место, но покупатель велел прекратить погрузку. И как я его ни уговаривал вместе с Беззубым, тот по-ослиному стоял на своем. Оставалось каких-нибудь полторы-две тонны. Надо сказать, что лук учитывался только тот, который прошел через лабораторию и весовую - в поле не в счет.

- Мне и без того бумаги надо будет выправлять, - горячился армянин. - Здесь все девять-десять тонн!..

Подумалось: «Черт с тобой, поехали. И за то спасибо...».

Глаз у покупателя действительно оказался наметанным. Забрали мы с поля девять тонн двести килограммов лука.

Покупатель внутри весовой что-то доказывал весовщице и старому мастеру-приемщику. Пододвинул тому увесистый сверток к самому локтю. Презент считался от покупателя обязательным, а без оного - лопух, лох. Потом армяшка выметнулся из весовой ко мне. Все, что происходило в весовой, мне было видно через большое окно, глядевшее на платформу.

- Мужик, сбрасывай семьсот килограммов на грязь! - подступил ко мне покупатель.

Весовщица, без моего не то согласия, не может занизить вес в накладной. Вес я зафиксировал с наружной стороны весовой через стекло окна.

На поле действительно было грязновато, но не семьсот же килограммов грязи намотал автомобиль на колеса, к тому же грязь надо было счищать при заезде на платформу весов. Я уже вес прикинул. До плана хватало мне с лихвой. В отместку за лук, оставленный в поле, я без обиняков потребовал пару бутылок водки.

Армяшка кивнул своему молчаливому, грузному и пожилому водителю, поднял вверх два пальца на правой руке. Тот тут же поворотился в кабине к спальнику. Водку покупатель тоже постоянно возил с собой для различного откупа.

Сунув бутылки за пояс, я в самом благостном настроении подступил к окошечку весовщицы за получением последней накладной. На пути к своей палатке размышлял о том, как бы сплавить оставшийся лук - свой труд, жалко. Решил с утра идти к Жогло и просить машину, чтобы отправить оставшийся лук на склад, который, слышал, был забит под крышу.

У костра меня ждали Женя и Козел. Последнего, наверное, угостил Беззубый. Толька был радостно-возбужденный. До выпивки просмотрел все накладные с карандашом. Пересчитав, вздохнул с облегчением - тридцать одна тонна и шестьсот килограммов - полторы с лишним тонны сверх плана, а если завтра сдам оставшийся лук, то и вовсе... Главное, план есть, значит кроме деньжат получу и три центнера пшеницы.

Мои мужики отправились спать на усадьбу, а я остался коротать свою последнюю ночь в поле. Ветер, я и не заметил, развернулся и сильно задувал с востока. А ближе к полуночи стало крепко подмораживать, с тем же колючим ветром. Не просушенные с вечера портянки, которые я прежде всегда сушил и только потом ложился спать, не держали тепла в резиновых сапогах. Ноги вконец задубенели. Выбрался из палатки, чтобы размять ноги. Ба, на дворе не меньше восьми-десяти градусов мороза. Проблема с оставшимся луком разрешилась сама собой. Замерз!

Думал паяльной лампой разжечь костер, но неожиданно крупными хлопьями повалил снег. Пришлось спешно забираться обратно в палатку. Выпил из горлышка водки из припрятанной бутылки, собрал на себя всю одежу, приятно согрелся и начал задремывать. Мыши теперь не досаждали - они ушли в спячку. Вдруг слышу - стукоток по мерзлой земле. Кто-то приближался на лошади к моей палатке. Я нащупал топорище - топор всегда на ночь клал рядом.

Стукоток замер у самой палатки. Снаружи кто-то невидимый постучал по промерзлому верху палатки кнутовищем или палкой:

- Есть кто-нибудь?

По гортанным ноткам голоса, понял - верховой цыган.

- Кого тебе надо? - подавляя страх, я подхватился, собираясь выметнуться со своим грозным оружием.

- Отдыхай, мужик! - проговорил мой невидимый собеседник.

Когда я выбрался из палатки, силуэт всадника почти скрылся за обильным снегопадом и только четко слышался топот лошадиных копыт. Какой уж там сон! Лежал, прихлебывал из бутылки, закусывал черствым хлебом да смолил табак. С восточной стороны палатка сильно провисла, значит, снега навалило изрядно.

На рассвете снегопад прекратился. Мороз вроде бы ослабел, но снегу навалило едва ли не до колен. Откопал дрова, разжег паяльную лампу и вскоре у меня на расчищенной, утоптанной площадке горел костер.

Когда окончательно рассвело, я огляделся окрест. Белым-бело и прекрасно! На поле кое-где выступали заснеженные холмики - то оставшийся в штабелях лук, и ни души вокруг. Сказочно-нарядно выглядела лесопосадка - вся под солнцем в бело-голубых узорах - праздник, да и только.

Налюбовавшись, допил остатки водки, позавтракал хлебом и салом, заварил крепчайший чай. И затем принялся за работу. Одну за другой развязывал сетки, вытряхивал лук на снег и складывал сетки в мешок на сдачу. Промороженные луковицы стучали друг о друга словно камешки-голышики. Когда моя скорбная работа уже походила к концу, пришли мои мужики.

- А мы бежали, думали, ты тут замерз, - запыхавшись, сказал Козел.

- То-то я и вижу, что спешили, - кивнул я на изрядно поднявшееся солнышко. А запыхался Козел потому, что пробирался по неторной снеговой дороге.

- Переживал, бля буду! - по-своему побожился Толька.

- Ладно тебе буровить - переживал он! - прервал сын напарника. - Еле поднял его. Дай похмелиться, тогда пойду! - передразнил Женя несмутливого по своей натуре Козла.

- Давайте укладываться, - сказал я помощникам. - Но как весь наш скарб переправить на усадьбу - ума не приложу...

- Бать, есть знакомый тракторист, можно сказать, кореш, - сказал Женя.

- Топай за корешем. Не получится - Беззубого с Чабаном позови...

- Да они до света на Невдахин дернули - оттуда их выглядывай!..

Мы с Толькой быстро распихали пожитки по мешкам и многочисленным сеткам из-под лука. Сели на оклунки и свернули по цигарке. Козла едва не рвало, до того закашлялся.

- Нет, не лезет, - он бережно притушил окурок. - Пойду и я за Беззубым...

- Иди, мы управимся...

Женин знакомый не подвел, и мы спустя час были на усадьбе со всеми пожитками. В казарме холодрыга, что в моей палатке. На кроватях Колесо, почему-то не уехавший домой Летучий Голландец и еще несколько мужиков с дальних участков - я их почти не знал, живя в палатке. Мы с сыном распихали мешки с вещами под кровати. Заявилась «святая» троица - Беззубый, Чабан и Козел. Все изрядно навеселе, но с посиневшими на ветру харями. Конечно, под завязку затаренные бутылками.

- Все - разговляюсь на последние! - сообщил Беззубый, выставляя на стол бутылку и пряча в тумбочку остальные.

- И я чист, - в свою очередь поведал Толька, глядя на меня.

Одну бутылку он поставил на стол, другую зачем-то подал мне. Зашевелились на своих постелях Колесо и Летучий Голландец. Явно назревала большая пьянка.

...На следующий день я отправил сына и Тольку домой. На дорогу наскреб. Сам же остался в ожидании транспорта из дома и получения обещанного аванса от Жогло до окончательного расчета в конторе.

Ушли мои помощники на трассу - расписание проходящих автобусов мы знали назубок. А на столе вновь появились бутылки, недопитые накануне.

- Мужики, все мы на бобах, - начал я, надеясь удержать мужиков от немедленной выпивки. - Жить здесь нам не светит. Пошли к Жогло за авансом, - обещал. Потом это дело обмоем, а пьяным Жогло не даст ни копейки...

Убедил. Жогло действительно ненавидел пьяных, как, впрочем, и все, кто в прошлом пил напропалую, но завязал. Ко всему прочему мне надо было до отъезда домой сдать Жогло все накладные и взять бумагу для окончательного расчета и получения зерна.

Вместе со мной пошли Беззубый и Чабан, а также трое малознакомых мужиков. Колесо остался в казарме - у него все пошло крахом. Полплана кое-как вытянул, а остальной лук даже необрезанный ушел под снег. Ему не на что было ехать домой. Летучий Голландец давно получил расчет и тоже остался в казарме. Я заподозрил, что он бездомен и ему просто некуда ехать.

К счастью, управляющего нашли в его кабинетике. В нем было тепло и уютно. В углу стоял мощный самодельный «козел» с намотанной на асбестовую трубу толстой спиралью, почти белой от электрического жара.

- Да вы что, мужики! - делано удивился Жогло, кругля на нас свои рыжие котовьи глаза и наливаясь багровостью. - Я не кассир, и у меня, что и у вас, - вошь в кармане!

Мы дружно и искренне рассмеялись - все знали о тугом прессе бумажных денег, что всегда были при нем. Лето и осень направо и налево торговал Жогло овощами. Грузовики урчали днем и ночью, многие - минуя весовую. У Жогло в кармане оседало столько, что ни в какой сельской кассе не наберется. Ему-то нас авансировать безболезненно. Составил ведомость, выплатил кому положено под расписку и до свиданья. Он эти деньги в любое время снимет через бухгалтерию в кассе.

- У меня на дорогу нет, - пискнул за моей спиной Чабан.

- Васильич, - начал я как можно миролюбивее. - У меня работали два работника, требуют расчет. Вот мои накладные - сдал больше тридцати тонн...

- Да, Васильич, - поддержал меня Беззубый, стараясь держаться посолиднее. - С голодухи скоро передохнем, и в долгах как в шелках...

- Пить, Дорохов, надо было меньше, - с назидательностью сказал Жогло. - Вторую неделю не просыхаешь. Всех собак на Невдахине приручил...

А я и не знал, что Володька Беззубый - он же - Дорохов.

После нравоучительной короткой беседы пресс денег все же появился на свет. Я получил несколько тысяч - больше всех. В тот же день я съездил в Донское и в конторе хозяйства оформил все бумаги. А потом закуролесил на усадьбе вместе со всеми. Бегали на хутор поодиночке и всей компанией. Спали, натаскивая на себя одеяла и тюфяки, чтобы хоть как-то удержать ускользающее тепло.

Продолжалась эта карусель несколько дней, пока за мной не приехали Боря-армянин с моей женой и Женей. Погрузили меня полупьяного. Рассовали мои пожитки на крышу машины и в салон. Домой! Конец луковой эпопее!

P. S. Следующей ранней весной мне пришла открытка, подписанная Жогло, с приглашением поработать сезон на луке. Но желания не было. Еще слишком свежо помнилась горечь лукового поля.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.