Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(21)
Иванов Владимир
 ПЕРЕВОЗЧИК, ПОМЕДЛИ!

Наконец пришло письмо.

«Травы нынче уродились - дай Бог! - писала мать. - Отец смотрел покос. Ночей не спавши мы горевали за него, - как бы не потравили телята. Пора сенокосить, приезжайте...».

Каждое лето мой отпуск приурочен к сенокосу. Каждое лето я жду этого известия, как ждут явления природы: весной - ледохода, к зиме - первого снега...

Я открыл калитку. Отец во дворе отбивал литовку. Рядом лежали ещё литовки, потемневшие от времени грабли, клинышки, столярные инструменты. Отец при своей худощавой фигуре казался подростком. Поздоровались.

- В отпуск или на выходные? - спросил.

- В отпуск, в отпуск.

- Это хорошо.

На крыльцо вышла мать.

- Здравствуй, мама!

- Приехал! Как я тебя проглядела? Люди с автобуса прошли, я глядела, глядела - никого наших!

- Я свернул в проулок, чтоб чуток вдоль речки пройтись.

- А-а. За огородами, значит, прошел. Cлава Богу, приехал! А я тебе чё говорила! - обернулась она к отцу.

Отец стоял и улыбался. Я его понимаю. Он и сам ждет детей с нетерпением, только виду не кажет. Когда ждешь как бы не ожидая, не слишком и омрачишься, если не приедут. А объявятся - и радости больше!

- Иди поешь с дороги-то, - сказал. - И мать пусть поест. А то всё автобус ждала, с утра ни маковой росинки.

Вечером подъехали братишка Митя, сестра Нина с мужем Виталием.

А утром Митя, Виталий и я пораньше отправились на покос. Дошли до поляны, где каждый год косили сено. Здесь знакома каждая кочка, каждая выбоина, каждый кустик. С края кочкарника густо зеленеет кудрявый дикий горошек. Над ним пунцово рдеют головки татарского мыла. На этом участке трудно косить: буйно растущий горошек никак не желает отпасть от литовки, цепляется, не отпускает. Ближе к дороге трава другая: понизу стелется клевер, встречаются изредка пучки зверобоя, цветут медоносы. В центре поляны трава ровнее, но реже. И красуется ветвистая береза - облюбованное место отдыха семьи: поляну хорошо продувает, меньше комарья, слепней. С дороги видно, как темнеют приставленные к березе прошлогодние жерди. На другом краю поляны трепещет листвой молодой осинник. За ним поле, вдоль него снова тянется полоса нашего покоса.

Двинулись к березе. Митя накосил охапку травы, подстелили под себя, закурили. Я блаженно растянулся и стал смотреть на облака... Где бы ни был, когда нужно снять напряжение или за-снуть, я мысленно представляю себе такую картину: после косьбы сильно устал, лежу под этой березой, руки и ноги наливаются свинцовой тяжестью, по телу разливается блаженное тепло, ветер треплет волосы, а вверху убаюкивающе шелестит листвой береза... Но сейчас усталости еще нет, после минуты забытья вновь вернулась бодрость.

Начали косить. Размеренно взмахивая литовками, постепенно втянулись в работу. В конце прокоса я резким движением отделил валок от травостоя, вытер пучком сена лезвие, оселком заточил его, и всё началось сначала. И так будет не один день, пока не выкосим весь этот летний аромат на долгую сибирскую зиму...

Вот и остальные подъехали из дому. Пока покормили живность, управились по дому, телят да овец отогнали по выпасам - солнышко довольно высоко поднялось.

- Добро вы скосили, Бог в помощь! - сказала мать.

Отец распряг коня и отвел к кустам, где тенечек и травостой погуще.

Немного передохнув, продолжили косьбу с кочкарного края большой поляны. Когда я дошел до осины, обычного ориентира длины прокоса, - оглянулся. Вот докашивает Митя. Он при косьбе малость торопится, но валок за ним тянется добрый и стерня ровная. Я вспомнил, как мучался с братом, пока не научил его косить. С правой стороны он все время оставлял высокую стерню. Когда сгребали сено, эта стерня цеплялась за грабли. А сейчас Митя уже заправский косарь.

За ним идет зять Виталий. Он взмахивает косой, будто сучья обрубает - горожанин!

Следом прокосы родителей. Хотя их по старости лет мы избавили от этого труда, но каждое лето они берут в руки литовку и хоть немного, да покосят.

Мать в выцветшей косынке, завязанной назад. Траву она после каждого взмаха с усилием накидывает на валок и при этом как бы наваливается на ручку литовки.

Следом идет отец. Косит он размашисто, но не споро. Движения его такие же неторопливые, как привык он всё делать в хозяйстве - неспешно и основательно.

Цепочку косарей замыкает Нина. Она в цветастом платье и в новой нарядной косынке…

Становится жарче. Мы косим, а родители хлопочут около телеги под березой.

- Давайте, детки, отдохните да перекусите, - предлагает мать. - Негоже в первый день шибко жилы рвать.

На скошенной траве нас ожидают огурцы, хлеб, зеленый лучок, яйца, а в кастрюле - куски баранины. От костерка отставлен вскипевший чайник. Пока мы усаживаемся за еду, Нина ушла собирать травы. Вскоре она подошла с охапкой душицы и зверобоя.

- Подсушим, увезем домой и будем чаевничать всю зиму, - сказала Нина Виталию.

Она с детства проявляла самостоятельность, «думала наперед», говаривала мать. Так что зять с ней не пропадет.

- А я вам, детки, еще и варенья припасу, - добавила мать, потчуя зятя крупным куском баранины.

После обеда мужчины закурили, а мать с Ниной принялись мыть посуду.

- Подремите малость, пока жара не спадет, - предложил отец. - А нам с матерью в сельсовет надо.

- Дай-ка, Василий, вожжи, я поправлю, - неожиданно сказала мать, когда запрягли Игреньку.

- С чего это ты! - удивился отец.

- Дай, дай! Я ль не верховодила на конном!

Отец покачал головой и передал вожжи матери.

Подстегнутый Игренька нехотя оглянулся, но снова огретый по крупу, с ленцой зачастил ногами. После нового посыла понял, что отлынивать бесполезно, и побежал довольно резвой рысью.

И покатилась вдаль телега - часть крестьянского очага, движущаяся в пространстве! Из века в век везла она нужду и достаток, горе и счастье, молодость и старость, печаль и надежду... Корова и лошадь - две опоры крестьянского хозяйства. Лошадь для хозяина, корова для хозяйки. Но мать говорила, что она с детства любила и лошадей. Это у нее от деда, Александра Тимофеевича, - он был заядлым лошадником. Когда еще жили единоличным хозяйством, помимо рабочей лошади был у деда серый в яблоках рысак Орлик. Дед его обучал, запрягая в легкую кошевку. Ноги резвому рысаку на время объездки отягчили тяжелыми подковами, но все равно Орлик летел как ветер. Дед выедет за село - только снежная пыль вьется за кошевкой! Такая езда от деревни до деревни называлась «промять лошадь». Когда огулом стали загонять в колхозы, дед загорюнился: на общественном конном дворе Орлика как пить дать загубят! Продал рысака, заодно и корову, - во дворе остались лишь овцы да телка. Купил гармонь, хромовые сапоги и ударился в гульбу. По вечерам то в одном краю села, то в другом пела-заливалась дедова гармонь. «Вона жеребец Александра Алешина ржет! - не то корили, не то завидовали сельчане. - А на ноги, едрена корень, корову обул!..» Ну и докуражился! Как сознательного губителя будущей колхозной живности взяли да и сослали в Сибирь...

Отец подъехал вечером, когда косили на поляне, что ближе к полю. Здесь, на косогоре, всегда брали листовое сено. Его метали отдельным стожком, на корм овцам да телятам, а мы в детстве любили в нем отыскивать зимой ароматную клубнику.

- Много вы скосили! Молодцы! - похвалил отец. - Литовки не шибко затупились? Отбивали?

- Конечно, - ответил Митя.

- А мы с матерью лесу купить надумали, - продолжил отец. - И просят не так дорого.

- Чтоб новый дом строить? - спросил я.

- Ну да.

- А зачем новый дом? - сказал Митя. - На ваш век и этого хватит.

- Погоди, брат, - возразил я. - Может, отец прав. Поставим новый дом, женишься и будешь жить-поживать на родине, где каждый кустик знаком.

- Младший всегда жил при родителях, - поддержал отец. - Был им опорой, оставался хозяином.

- Мне и так хорошо, - ответил Митя.

- Какая тебе разница - жить здесь или в поселке, где тоже как в деревне, - продолжал убеждать я брата.

- Там я на производстве, заработок приличный. А здесь мужики сколько зарабатывают? Копейки!

- Да эти копейки при своем хозяйстве-то значат больше, чем городские рубли!

- Вот ты говоришь, братец, а сам себе веришь? «При своем хозяйстве!». То-то я смотрю: тащат и тащат из магазина. Да все наше село из магазина и питается. Везде одинаковая трата!

- Ну хорошо. Я с тобой в чем-то согласен. Отбили у мужиков охоту работать на земле, отбили. Но пойми, так не может вечно продолжаться, не может! Уже и сейчас есть кое-какие перемены. Со временем многие вернутся в село.

- Ну, ну! Что-то пока не видно этих переселенцев!

- Увидишь! Приезжай, живи в родном доме, и родителям будет легче. Построим дом, мы будем навещать, помогать, обрастешь хозяйством - куда лучше!

- А сам почему не торопишься в деревню? - с ехидцей спросил брат.

Я посмотрел на Митю и ничего не ответил. Что ему возразить? Оторвавшись от земли, я не раз задавал себе этот вопрос. Когда в семье в одно время пошли нелады, приехал к родителям на недельный отпуск - с намерением остаться в селе. Но с женой помирились, и город снова затянул в свой круговорот… А всё-таки хорошо от мысли, что в любое время можно вернуться на родную землю. В запасе как бы еще один вариант жизни... И всё же умом понимаю, что все это бесплодные иллюзии, воздушный замок воображения. Оторвана моя жизнь от деревни и оторвана, может быть, навсегда. И потому вопрос Мити пробудил в душе чувство вины...

Пока собрали пожитки, сенокосный инвентарь, - завечерело. Край неба побагровел, солнце в просветы облаков выстрелило яркие стрелы. В низинах Томи там и тут закурился туман. И снова, как в прежние годы, покатилась-запылила телега, увозя на ночлег усталых косарей...

Когда подъехали к дому, во дворе мать доила корову. Митя соскочил с телеги и открыл ворота, потом распряг Игреньку и повел на конный двор.

- Приехали! - сказала мать. - А я не успела еще ужин сготовить.

- Это мы мигом, мама! - Нина взялась чистить картошку.

А Виталия она отправляла то за укропом, то за луком, то за петрушкой в огород.

Зашла тетя Поля Тихеева.

- Анисья, так вы, слыхала, расписались сегодня?

- Ой, не говори! - махнула рукой мать. - Делов-то - закорючка да печать!

Я слушал их, ничего не понимая.

- Мама, так вы с отцом жили не расписанные, что ли? - удивился я.

- Не расписанные, сынок.

- А почему?

Нина с Виталием за чисткой картошки вели свою беседу, но сестра почувствовала что-то необычное и навострила уши:

- Мам, ты ведь сама рассказывала, что у вас свадьба была!

- Свадьба-то была-а!.

- А чего ж тогда не регистрировались?

- Так свадьба во-он когда была! Тогда на это не смотрели, - улыбнулась мать.

- А потом бы зарегистрировались!

- А потом, дочка, не до того было.

- Интересно! В город приедешь, в гостинице - и то без регистрации врозь поселят. Без печати как докажешь, что муж и жена!

- Глянь-ка, шибко мы с отцом по гостиницам разночевались! - засмеялась мать, собирая на стол.

Вошел отец.

- Ну что, батя, можно поздравить с законным браком! - встал я ему навстречу.

- Папа, а раньше не мог с мамой расписаться? - укорила его Нина.

- Так паспортов же не было - некуда печать ставить, - отшутился отец.

- Мы и так перед Богом муж и жена, - гордо поддержала его мать.

- Это как так? Мы незаконные жили? - не унималась Нина. - А как же нам документы выдали, если родители не расписанные были? А вам и вправду паспорта не давали?

- Что я - наговаривать буду!

- А как же люди ездили без документов?

- А редко куда выезжали.

- Выходит, вы как крепостные жили? - изумилась Нина.

- Почему как крепостные? Некогда было разъезжать - работали.

- И в город ни разу не ездили?

- Ездили. Когда матери операцию делали, - вспомнил отец.

- Без документов?

- Почему? Колхоз справку выдал.

- Дело вовсе не в паспорте, - сказала Нина. - Что ж, так и жили - без свободы?

- Какая свобода, когда от зари до зари работа! - отозвался отец.

Вернулся с конюшни Митя.

- Ты знаешь, какое у нас событие? - обратилась к нему Нина.

- Знаю. Папка с мамкой поженились, всей деревне известно.

Митя, Нина, Виталий после ужина заторопились в клуб. Я тоже вышел, закрыл за ними калитку, закурил и облокотился на городьбу. Кое-где хлопали двери, слышались изредка голоса. Улица постепенно затихала...

Как же так получилось, что только сейчас узнали про родителей такую новость? Они лишь сегодня узаконили свой брак. Какие же мы нелюбопытные!.. А ведь и в самом деле они прожили как крепостные, а мы - как незаконнорожденные...

Я вошел в дом. За столом пели.

«Ой, мороз, мороз, не морозь меня, не морозь меня, моего коня!» - высоко вытягивала мать…

Что вставало перед ее глазами в эти минуты? Может, Орлик деда был для нее конем из песни?..

«Я вернусь домой на закате дня...» - выводил отец низким голосом…

Что вспоминалось ему? Может, годы военного лихолетья, когда не знал, вернётся ли, доживет ли до завтра?..

- Сынок, посиди с нами, - пригласил отец.

Он весь как-то по-доброму размяк, просветлел лицом, даже морщин стало меньше. Уже давно не видел, чтоб он так улыбался.

Я сидел с родителями и думал: почему мы такие равнодушные? Кто же нам расскажет, как им жилось-бедовалось в войну, в послевоенье? Кто поведает про наши родовые корни?.. А ведь нити жизни тянутся из глубин веков!.. Кто расскажет, когда родителей не будет?..

Их не станет на свете!..

Впервые эта мысль остро пронзила душу. А я к этому совсем не готов!

А мать с отцом уже выводили другую песню:

Перевозчик-водогребщик,

Парень молодой,

Перевези меня на ту сторону,

Сторону - домой…

Только перевоз-то не домой, а в другую сторону - невозвратную!..

«Ведь это родители, пока живы, дела свои земные обустраивают!» - обожгла меня догадка про их сегодняшнюю регистрацию.

Неужели близятся сроки!.. Перевозчик-водогребщик, погоди, помедли!..

Неужели оборвутся кровные узы, отживут-отсенокосят отец с матерью и не к кому будет приезжать в деревню?..

Да и незачем: вместе с родителями отойдут и крестьянские заботы...

Тогда и от меня отсекутся мощные корни, питающие душу...

Тогда и я лишусь очень важного, несказанно сокровенного на земле!..

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.