Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(22)
Борис Климычев
 МЕСТЬ РОДОГУНЫ

Букгальсин

Вода в арыках весной светлеет, сады одеваются зеленью и цветом, а на холмах предгорья появляются алые маки. Девочки-туркменки напевают нежные песни, собирая эту мимолетную красоту.

Они сами похожи на маки, платья их чаще всего красных оттенков, длинные, как бы цветут на фоне первой свежей зеленой травы. Из-под платьев выглядывают шальвары, но не широкие, как у прочих азиаток. У туркменок шальвары внизу плотно охватывают лодыжки и украшены ковровым орнаментом. Это не случайно. В пустыне в таких шальварах удобнее.

Под гортанные непонятные песни прошагал Глебик к редакции «Туркменского Ленинца». Его все-таки приняли в редакцию. Приняли с испытательным сроком. Теперь все зависело от его стараний.

И секретарь редакции Юлечка, вся в кудряшках, загадочно худая и миндалевидноглазая, глядя высокомерно-снисходительно, тиснула печать на командировочное удостоверение.

И Глебик почувствовал себя Колумбом, Писарро и Кортесом одновременно. Заглянул в кабинет к Баскому, спросил:

- Чего писать-то про колхоз? Я в южном колхозе отродясь не был.

- Что хочешь пиши, но с комсомольским уклоном, - посоветовал Баской.

- А тема?

- Сосчитай баранов! - загадочно сказал Баской.

В редакции был велосипед общего пользования, поэтому он не имел звонка, насоса и сиденья. Колеса имели склонность вилять и вихляться.

Глебик выехал пораньше, но уже чувствовалось дыхание пустыни, истома земли, не успевшей остыть за ночь.

Солнце выкатилось огромным шаром вероломно и внезапно. И стало печь спину. Пыль летела из-под колес обгонявших Глебика грузовиков. Протрусил старичок на ишаке. И что-то сказал по-туркменски, но что?

Впереди на огромном глинистом бугре росло единое кривобокое дерево. Пот застилал глаза.

И лопнули сразу обе шины. Были они уже сто раз штопаны-заклеены. Велосипед стал ненужной обузой, тяжестью, которую приходилось волочь. Не бросать же? Казенное имущество.

Сердце колотилось уже где-то в горле. Глебик изнемогал. Словно в доменной печи сидишь! Жаркое чрево Азии, золотисто-кипящее, как узбекский суп с утиными потрохами. Странная медлительная жизнь шелковичного червя в коконе.

Впереди закудрявилась растительность. Ау, аул! Уа, аул!

Арык. Струйки воркуют, стекая в водоем, над которым склонились призрачные ветлы. И нигде ни души. Глебик скинул брюки. Пнул велосипед и полез в арык. Вода перекатывалась через него, щекотала живот и грудь. Откуда-то с горы катилась живительная струя. Ау! Уа! Глебик уже хотел соскользнуть из арыка в водоем. Но - замер.

С другой стороны водоема долетел смех. Стайка туркменочек лет по тринадцать от роду. Скинули платья-балахоны, скрывавшие их фигурки. Скинули и длинные шальвары. Нагие совершенно. Глебик чувствовал, как розовое тепло его тела со струями родника скатывается в бассейн, плывет к этим солнечным телам.

А если кто сейчас увидит, что он ворует взглядом запретную красоту? Ну, как завизжат? Прибегут старики... Нет, надо от греха подальше.

Глебик вылез на берег, торопливо за кустиком совал ноги в штанины. Уф! Опять тащить проклятый велосипед. Даже не искупался как следует. Жарко. Пожелтело все в глазах.

Глебик открыл глаза и увидел, что на него смотрит ушастый ишачок. Глебик один, ишачок один. Встреча!

Ишачок имел на спине деревянное седло без седока. Глебик бросил велосипед, вскочил в седло и сразу же убедился, что несоразмерная ишачья голова вовсе не пуста! Ишачок с надсадным криком поскакал прямиком к шалашу, из которого тотчас высунулась огромная папаха. Под ней Глебик разглядел сросшиеся брови, угольные глаза.

Из шалаша выпростался восточный великан в красном халате. Аккуратно выщипанные бородка и усы обрамляли широкое и суровое лицо.

- Извините, ага! - сказал Глебик. - Мой велосипед сломался.

- Хэй! При чем тут мой ишак, скажите? - густым басом возгласил великан, беря за узду ишака и привязывая его к дереву.

- Извините, я нечаянно!

- Кто вы, беспутный путник?

Глебик отметил, что туркмен неплохо говорит по-русски. Даже каламбурит. Протянул ишаковладельцу редакционное удостоверение.

Туркмен прочел его и воскликнул:

- Вам страшно повезло, уважаемый. Я есть Лидыр, Хизир, Хидыр, наделенный бессмертием. Помогаю заблудившимся и страдающим в пути. При встрече со мной распускаются цветы и наливаются злаки, а у человека появляется шестой палец на руке.

- Сан, болун, минедар! - расшаркался Глебик. - Шестой палец мне ни к чему, я не пианист. Но, судя по каламбурам, вы интеллектуал. Кто же вы?

- В шалаше и во дворце - туркмен прежде всего поит гостя чаем. Восславим аллаха и украсим наш маленький достархан!

Внутри шалаша на тонком паласе лежали большие и малые подушки, и был там расписной чайник, с цветочком в носике.

Великан вытянул цветок из носика чайника и пристроил себе за ухо. Налил золотисто-зеленого чая и предложил мутноватые комки сахара.

- Набат! - сказал великан. - Это сахар - по-нашему, девочек так часто называют. Акнабат, стало быть, белый сахар. Хотя туркменки-то разве бывают белые? Да и сахат-набат у нас не очень сладкий. Пробуйте!

Глебик засунул за щеку комок сахара. Он рассыпался во рту длинными леденцовыми кристаллами.

- Я вижу, что вы прибыли из России и живете у нас не очень давно.

- Как вы угадали?

- По загару. Кто проживет у нас долго, тот смуглеет.

Мужчина покрутил ручки миниатюрного радиоприемника, нашел туркменскую мелодию, увеличил громкость и, выйдя из шалаша, пристроил приемничек на ветке карагача.

- Женщины из аула в поле пошли. Для них стараюсь! Не у всех радио есть, да и некогда слушать. Пусть хоть в поле послушают.

- Вы работник культуры? - пытался угадать Глебик.

- Я пастух. Мой посох - калам. Мои бараны - дестаны, месневи

- Вы поэт? Как я сразу не догадался. Но ведь поэты на ослах ездили лишь в древности.

- Ишачка мне выдал башлык, как только я приехал сюда в командировку.

- Я известный поэт, мое имя Керим Курбаннепес. Может, слышали?

Глебик с огорчением покачал головой.

- Все знают меня. Председатель дал мне шалаш да еще ишака, если я захочу поехать вокруг аула. Мне каждое утро привозят свежую коурму, холодное кислое молоко. Меня снабжают хлебом и заваркой. Дали ведерный бочонок вина. Но разве можно пить вино, если не с кем чокнуться? Председатель запрещает колхозникам ходить сюда. Говорит, не отвлекайте поэта, а то он не сможет создать поэму про наш любимый колхоз. Но вот вы! Вас мне сам аллах послал!

- Мне нельзя, я при исполнении, - испуганно сказал Глебик. - И это ведь моя самая первая командировка. Извините, но не могу, ни грамма.

- Первая командировка, тогда все понятно! - сказал Керим Курбаннепес. - Тогда идите в контору, - она вон там, за теми карагачами, длинное, как поезд, глинобитное здание. Идите, справляйте свои дела, но не забудьте, что вас ожидает в шалаше одинокий отшельник, дервиш, поэт, со своим бедным ишаком.

- Я не забуду, что вы! Я давно хотел встретить хоть одного настоящего поэта. Я ведь пробую писать стихи. Вы член Союза писателей?

- Вы еще спрашиваете! - сердясь, сказал Керим Курбаннепес. - Я не просто член, а очень большой член, может, самый большой член во всем Туркменистане. И я вас жду. Не забудьте зайти!

- Обязательно, - сказал Глебик, - а как же? Ведь я оставлю возле вашего шалаша свой велосипед.

- Вы считаете, что мы с ишаком должны охранять эти ваши две «восьмерки» и кучу ржавых гаек? - хмыкнул Керим.

Глебик не ответил, служебный долг подталкивало его в спину. Он бежал, отирая пот, и представлял себе, как ловко наводящими вопросами разговорит башлыка, заставит его выложить о колхозе всю подноготную. Эх, как будут хвалить потом в редакции Глебика! С первого раза во всем разобрался и так интересно и по-деловому написал статью! Может, премию дадут. Или в должности повысят?

Вот и длинное глинобитное здание. Вывеска. Золотые буквы на красном фоне. А что написано - поди, разбери. Эх! Знать бы язык!

- Это правление колхоза? - спросил Глебик у старухи, которая надела зачем-то красный полосатый халат рукавом на голову. Этот рукав свисал ей на спину. Глебик еще не знал, что халат так и скроен, чтобы рукав служил как бы головным убором.

Старуха не ответила на вопрос Глебика, а лишь испуганно прикрыла платком лицо до самых глаз. Глебик спросил о том же девчушку лет тринадцати. Может, он уже сегодня видел ее там, в бассейне. Девчушка прикрыла рот платком и шмыгнула за угол.

Глебик вошел в здание, увидел там человека, сидевшего за столом, в папахе и с пиалой в руке.

- Это правление?

Человек сказал что-то не по-русски.

Глебик вышел в коридор. Но все другие двери были заперты, на стук никто не отзывался.

Глебик вышел на крыльцо и присел на ступеньку в полной растерянности. Он ожидал всего, чего угодно, но только не этого. Неужто придется звать Керима Курбаннепеса, чтобы на время стал переводчиком? Но ведь неудобно отвлекать известного поэта от творчества.

Побрел, сам не зная куда. Глинобитные мазанки и дома из кирпича-сырца были как бы вжаты в землю. Мокнут кошмы в арыке. В одном дворе повешен глазницей на ветку белый сухой череп ишака. В двух или трех дворах Глебик заметил стариков, стоявших коленями на маленьких ковриках. Намаз - понял он.

Он прошел весь аул. Увидел парня в тени дерева на берегу арыка. Тот сталкивал хворостиной черепашку в арык, она упрямо выползала обратно. Они оба были упрямы. Глебик понаблюдал некоторое время за их борьбой и спросил о башлыке.

Парень вздохнул с сожалением, столкнул черепашку в арык. Взял Глебика за руку и повел к дому, который был на этой улице побольше других.

Парень отворил калитку, что-то крикнул по-туркменски.

- Здесь башлык живет? - спросил его Глебик.

- Букгальсин! - пояснил парень.

И тотчас из глубины сада появился румяный толстяк с маленькими веселыми глазками. Глебик показал удостоверение. Это было так здорово - всем показывать удостоверение!

Букгальсин внимательно изучил. И сказал:

- Счастлив видеть вас в моем доме, мой дом - ваш дом. Сейчас достархан делать будем, чай пить будем!

Он уважительно проводил Глебика.

Уселись на коврах в большой прохладной комнате с затемненными окнами. Появились две женщины и, прикрывая рты концами платков, стали расставлять на ковре блюда и чашки со снедью.

Огромных размеров чайник пускал из носика пар. Только что вынутые из круглой дворовой печки - тандыра - лепешки дышали жаром.

Глебик уже знал эти глиняные конусы с дырами наверху. Они встречались и в городских дворах. Такую печь протапливали хворостом. И, просунув руку в дыру, пришлепывали тесто к горячей стенке внутри конуса. Глебик называл печи тамдырами, ведь там - дыры.

Вошел парень с тюбетейкой на голове, в его руках были шампуры, на которых трещали и горели синим огнем куски баранины. Глебик был в сомнении. Потушить синее пламя, а уж потом грызть? Или жрать все вместе с огнем?

Толстяк Букгальсин извлек из прорези в халате бутылки водки и набулькал в пиалы.

- Маленькое знакомствие. Мурад Садыков.

- Мне парень сказал, что вас зовут Букгальсин.

- Не зовут, не зовут, это должность, я бухгалтер. Башлык поручил вас мне. Будьте моим дорогим гостем, многоуважаемый друг.

- А почему шашлык на шампуре горит?

- Специально поливали спиртом и поджигали, маленько развивать аппетит. Спецэффект получается. Я это в ресторане в Баку видел. Решил применять.

- А!

Бухгалтер-Букгальсин после пиалы водки показался совсем симпатичным мужиком. Но Глебик понимал, что служба прежде всего. Он вынул блокнот и карандаш. Букгальсин удивился:

- Нет, уважаемый! Какой такой баран-маран? Зачем писать? Зачем считать? Кушать будем, пить будем! Нет, нет. Нельзя считать-писать. Совсем нельзя. Национальный обычай. В первый день с гостем о делах не говорят.

Бухгалтер-Букгальсин опрокидывал в рот содержимое пиалы, полоскал водкой зубы и затем проглатывал ее всю одним глотком. И повторял Глебику:

- Отставать нельзя, караван уйдет. Пожалуйста, не отставайте, уважаемый.

Пустые бутылки бухгалтер-Букгальсин выбрасывал в окно, а из прорези халата, словно из собственного живота, доставал все новые.

Всякие вкусности сами собой появлялись на ковре. Кто-то играл на дутаре и пел гортанные песни. Снова горели синим пламенем шашлыки. Снова Глебик отказывался пить, пытался делать записи в блокноте. И снова бухгалтер-Букгальсин настаивал на своем.

...Наутро Глебик мог вспомнить только отдельные картинки вчерашнего дня и вечера. Они шли куда-то с Букгальсином в обнимку. И Глебик нес под мышкой сухой череп ишака. Кажется, он хотел напугать поэта Керима Курбаннепеса. И, кажется, Букгальсин говорил, что поэта беспокоить строго запрещено. Потом Глебик вспомнил, что требовал у Букгальсина свой велосипед. Еще он ловил черепашку. Но не поймал? Ничего не помнил.

Горы подушек. Сухие ветлы шуршат возле окна. Попробовал поднять голову, она была свинцовой, привстал и тотчас свалился на подушки.

Из темноты выплыло улыбающееся широкое лицо Букгальсина:

- Глин глином шибают!

Букгальсин подал пиалу с водкой.

- Глин глином!

Казалось, что желудок наполнен тряпками с золой, а голова - мякиной. Водка била сивухой и гнилыми фруктами. Глебик отталкивал эту гадость. Букгальсин просто влил ему ее в рот. Желудок протестовал. Вырыгнуть? Но буквально через минуту в желудке стало теплее, удобнее. Тепло перебралось в голову и там произвело некоторое облегчающее действие.

Тотчас же пиала была снова наполнена, и из тьмы выплыл шампур с пылающим шашлыком.

Глебик стал искать в кармане блокнот. Не нашел.

Букгальсин сообщил, что и на второй день с гостем о делах не говорят, и продолжал свое восточное гостеприимство. Щека верблюда, кривое верблюжье ребро, похожее на обломок басмаческой сабли с бахромой из мяса. Берем руками, скоблим ножом. Самое сладкое мясо молодого верблюда-нера. Изысканнейшее кушанье.

Где-то стучал бубен и журчал арык. День прошел или два. Не понять. Туман. Ни блокнота, ни велосипеда. Ковры, подушки. Где сухой череп ишака?

Букгальсин принес переметные сумки-хурджины. Они были чем-то туго набиты.

- Маленький наш достарханчик уважаемому гостю! Три дня я мог наслаждаться беседой с вами. Самое мое великое желание всю жизнь вас угощать, и нет у меня больше желаний. Плохие люди не понимают, что я занят с гостем. Говорят, давай квартальный отчет. Вот ваш, уважаемый, велосипед. Наши джигиты в колхозной мастерской его починили. Садитесь на него, а я подам вам хурджины.

- Но я же материал для статьи не собрал, что я скажу в редакции?

- Вот материал. Наши джигиты подобрали данные за год, за квартал. Цифры, факты, фамилии. Возьмите, не потеряйте.

- Я так не могу!

- Вах-вах! Совсем как маленький! - воскликнул Букгальсин. - Разве вы первый и разве вы последний? Таков местный обычай. Мы не может позволять, чтобы большие люди утруждали себя! Зачем им считать наших баранов-джейранов, если у нас все сосчитано? В этой моей бумаге - и центнеры, и гектары, и привесы, и отвесы. И передовик-мередовик. Вернетесь домой и пишите на здоровье... Мурад Садыков знает, что говорит! Почему Мурад толстый? Он бухгалтер, и в его должность входит угощение важных гостей. Это дело трудное, но приятное. А теперь надо писать квартальный отчет, извините. Счастливого пути, да пошлет аллах вашей газете республиканскую премию. Приезжайте еще...

С этими словами Букгальсин подтолкнул велосипед. Глебик покатил по пыльной дороге, благо, она шла под уклон. Глебик решил заехать на поле, где стоит шалаш большого члена Керима Курбаннепеса.

Того в шалаше не оказалось, его ишака тоже нигде не было видно. До города было далеко, жара томила. Похмельная голова потрескивала, как полено в жаркой печи.

Глебик сунул руку в хурджин. Вытащил, посмотрел. Знакомая ядовито-зеленая наклейка на бутылке. Застонал, отшвырнул бутылку, как гремучую змею, в кусты. Вскочил на велосипел, заработал ногами. Голова болела, в груди свистело, пот заливал глаза...

Девушка с веслом

Глебик три ночи не спал, втискивая цифры, фамилии и факты с данной ему Букгальсином бумаги в обширный очерк о колхозе «Красный кетмень». В душной ночи нервно взревывал лев Африканыч. Кто-то шумел за стенкой у Кати.

Глебик взобрался на крышу землянки потный и вялый. Хотя бы намек был на освежающий ветерок. Было темно, и он записывал умные фразы на ощупь. Потом днем разберет, расшифрует.

Увы, на крыше тоже было жарко. Глина обжигала. Глебик слез, открутил кран на торчавшей из земли трубе. Подставил голову под струю воды. Вошел в свою комнату, оставив дверь открытой. Лег ногами внутрь комнаты, а головой - на порог.

Задремал, но уснуть не дали. Под полной луной, неподалеку от крана, просиял Катин зад. Она стояла на четвереньках, положив голову на свои сцепленные руки. Подобие чудовищного персика было обращено к Глебику спелой щелью. Он протер глаза, но не успел вглядеться, тотчас панораму загородил поджарый зад мужчины. Мужчина изогнулся, пристраиваясь.

И словно заработала машина - сопения и пота, тяжелых поршневых нагрузок и шумных выхлопов. И машина стала подвывать человеческим голосом и порыкивать - звериным.

И Глебик невольно возбудился и возмутился кощунственным несоответствием. Он весь в муках творчества. Он начал восхождение к Олимпу просвещенной, высокой жизни. А тут...

Ему надо обрести статус. Стать членом, как Курбаннепес. Тогда, возможно, в отдаленном будущем обзаведется семьей и квартирой...

На этом его фантазии о собственном жилье кончились. Все разбросано: где-то Караганда, и в ней - Мария-Модесса. Бабушка - в Щучинске. И родной Томск, где лишь дальние родственники. Кто приготовил ему жилье? Его удел на весь век - землянки. Надо вылезти из земли, во что бы то ни стало вылезти!..

Через два дня он принес в редакцию и сдал в отдел очерк, который назвал «Песни Красной лопаты».

Заведующий отделом, русский, уроженец Ашхабада Валентин Глыбин, сказал:

- Хоть тресни, пой песни! Посмотрим, посмотрим.

Еще через день он вернул очерк Глебику:

- Нет, старик, не вышло.

- Почему же? Я старался.

- Факты тебе бухгалтер Мурад Садыков подсунул? Вот! Он всем их дает. Получается, что в колхозе этом сплошные рекорды. Короче - ты не смог разобраться. Да и слова какие-то казенные. Ты плохих газетных статей начитался и пошел у них на поводу. А кто сказал, что в газету надо писать канцелярским языком?

«Паразит! Карьерист!» - мысленно ругнулся Глебик.

В приемной была годовая подшивка «Туркменского Ленинца». Он просмотрел ее всю, выискивая и прочитывая статьи и корреспонденции Глыбина. Да. У этого заведующего о самых прозаических вещах написано увлекательно. Но как ему это удается?

В горьком раздумье он вышел из редакции. Его догнали два туркмена. На них были пестрые рубашки, галстуки с обезьянами и пальмами, брюки-дудочки. У одного был навит кок, как у Грибоедова. Коковладелец уставился на Глебика. Потом что-то быстро сказал спутнику. Затем стиляга с коком громко обратился к Глебику:

- На вас мой жилет!

Глебик покраснел:

- Ваш? Я не знаю. Не уверен.

- Марокканский жилет. Такой один в Ашхабаде и есть, папин подарок.

- Не знаю, не знаю! - мямлил Глебик.

Жилет этот ему подарила Катя. У нее этот жилет оставил какой-то ночной клиент.

Было плохо. Столько народа, и все уставились.

Подскочил милиционер, крепко вцепился в руку Глебика. Стилягам сказал:

- Идем, свидетелями будете.

В милиции Глебик присел на скамью и закрыл лицо руками. Все. Конец мечтам!

Но что-то произошло. Какое-то дуновение.

Открыл глаза. Валька Кончиков. Сослуживец бывший.

Он сказал Глебику и стилягам:

- Пройдемте ко мне в кабинет!

Васька усадил всех на стулья, угостил папиросами. Самолично каждому огонек зажигалки поднес.

- Значит, вы незнакомы. Увидели на нем свой жилет? Ага! Даже и претензий не имеете?! Ну, у нас иногда проявляют рвение. Я этого человека знаю. Вместе служили. А теперь он журналистом стал, а я - милиционером. Может, вы потеряли жилет, а он нашел?

Стиляга с коком согласно закивал:

- Именно так! Было жарко, я снял и повесил жилет в парке, на веточку. И забыл. Сами знаете, как бывает: пиво, шашлык, бильярд. Я предлагаю обмыть наше знакомство. А жилета мне не надо, раз я его потерял. Идемте в ресторан, угощаю.

- Я при исполнении! - вздохнул Валька. - А вам-то сам бог велел. Идите, врежьте, чего там!

Глебик оживился. Только что катастрофа казалась неминуемой. Не надо отчаиваться.

Ресторан. Разместились за столиком. Стали знакомиться.

- Меня зовут Маркс Меляев, а это мой друг Энгельс Кадыров.

- Юмор, я понимаю, - улыбнулся Глебик. - Но у вас, видимо, есть настоящие имена?

- Маркс и Энгельс - и есть наши настоящие имена!

- Но как же? Такое совпадение? И вместе ходите?

- Мы из-за имен и познакомились. Год назад в клубе ЖД проходил фестиваль людей с необычными именами.

Глебику новые знакомые понравились.

- Ты, Глебик, вилку неправильно держишь, - говорил Маркс. - Ты ее держишь, как ложку. Ножик возьми в правую руку. Котлету сразу не разрезай на куски, а отрезай понемножку и ешь.

- Какая разница?

- Большая! Когда по кусочку отрезаешь, котлета дольше не остывает. Теоретически, конечно. Вообще-то она у тебя холодная давно, но правила надо соблюдать.

Официант принес маленькие счеты, ловко перебрасывал костяшки. Ай-ай! Какая сумма!

Глебик шепнул Марксу о том, что у него нет денег. Маркс снисходительно улыбнулся:

- Мы с Энгельсом платим, мы же тебя пригласили.

Выпили сухого вина, направились в бильярдную. Маркс и Энгельс стали учить Глебика забивать шары. Кий у него то и дело скользил под шаром по сукну. Старик-маркер ругался:

- В бильярдную надо приходить, если умеешь. Сукно мне все порвете!

Маркс пообещал ему двойную плату. Глебик поочередно проигрывал партии то Марксу, то Энгельсу. Когда играть надоело, Маркс сказал:

- Привыкай! В бильярдной платит проигравший!

- Сколько?

- Три червонца.

Господи! За полтора часа игры ему придется выложить почти половину месячного оклада. Если, конечно, он его когда-либо получит.

- Ты же знаешь, у меня с собой нет!

- Знаю! Я запишу твой долг вот здесь...

Маркс достал малюсенькую записную книжечку с золотым обрезом:

- Вообще-то, джентльмены делают записи на крахмальных манжетах, но за неимением манжет...

Договорились встретиться на следующий вечер в шашлычной на древней улочке Хивли Бабаева. Глебик снял жилет и протянул Марксу. Но тот отказался его принять.

- Вы в зоопарке часом не ночевали? - не очень удачно спросил Глебик.

- Но я же не павиан, и не крокодил! - ответил Маркс, который вообще-то больше был похож на Геббельса. Такие же глаза навыкате, такие же оттопыренные губы, только Геббельс, наверное, не был таким загорелым.

Он ли забыл жилет у Кати? По его глазам это трудно было понять. Невозможно.

«Непростые ребята. Сразу видно, что из высшего общества», - думал Глебик. И радовался, что соприкасается с новой, мало известной ему породой людей. Да и такой дорогой жилет стал его собственностью. Марокканский! Это тоже приятно.

На другой день его вызвали к редактору Татьяне Ивановне Бочаровой. Редакторский стол был завален книгами, газетами и блокнотами. Календари, энциклопедические справочники. Татьяне лет тридцать, крупная, ширококостная, кандидат наук.

Неуч Глебик смотрел ей в рот.

- Какой-то вы этакий! - Татьяна указала на закрученную штопором пластмассовую ручку.

- Я вовсе не такой! - не согласился Глебик. - Я - прямой.

- Прямой? Но почему вы в такой жилетке щеголяете? Что же это такое, миленький? Вы же работник комсомольской газеты, а вырядились, как дореволюционный половой из трактира. Ну, еще цыгане иногда так одеваются.

- Это марокканский жилет! - не без гордости заявил Глебик.

- Марокканский? Вы подумайте! - глаза ее смеялись. Потом посерьезнели. - Видите ли, Глеб! На нас смотрят все городские райкомы и цэка комсомола. Вам же тоже в цэка придется ходить. И на пленумах будете присутствовать, как пресса. Говорят, вы живете в каком-то гадюшнике, в зоопарке. Среди темных личностей. Вы не думаете о том, что это компрометирует газету?

Глебик сидел спокойно, но мысли неслись галопом, размахивали шашками готовые рубить налево и направо. «Дура! Сидишь сытая, здоровая. Член цэка! Членша. И квартира у тебя хорошая. Жрешь ты что хочешь и сколько хочешь. Видно, родители живые, здоровые, начальнички. Выучили тебя. И ездишь на легковой машине. Сама водишь! И одеваешься во все дорогое. И серьги вон какие навесила, комсомолка! А мне где взять хороший костюм? Я еще пятака в твоей газете не получил. И занять не у кого. И жить мне, кроме зоопарка, негде!»

Бочарова, видно, о чем-то все же догадывалась, но полностью Глебика понять, конечно, не могла. Для этого бы ей понадобилось его жизнь прожить. И что ей Глебик. Для нее редакция - ступенька на пути к высотам власти. Глебик - так, букашка на этом пути, она эту букашку может сшибить одним щелчком, раздавить.

- Я выпишу вам аванс, - сказала Бочарова. - Купите пиджак. Светло-серый, недорогой. И рубашку приличную. Когда жарко, можно приходить без пиджака, но в приличной рубашке. Дома можете ходить хоть в халате, но на работу надо являться хорошо одетым. Жить будете у Баского. Он снимает довольно большую комнату. Ну, и держитесь солиднее. Худой вы какой-то, вихлястый. И если еще в колхоз поедете, не поддавайтесь всяким там бухгалтерам. Советую записаться на курсы туркменского языка. Да! Будете жить с Баским, так не запейте вместе с ним, а удерживайте его. Журналист он хороший, вам у него можно многому научиться. Но если вы с ним начнете пить, то мы сразу с вами расстанемся...

За городом, в предгорье, среди садов и виноградников торчала железная вышка. Ретранслятор. Тут и была окраинная улица Ямбашская, сплошь состоявшая из небольших деревянных домиков, крытых шифером и железом.

В домиках жили отчаянные русские люди. Больше всего их переехало сюда из астраханских и казахских степей. Привлекли бесплатные ссуды на строительство, которые давались после землетрясения 1948 года. Так власти заманивали в опустевший и разрушенный город новых жителей.

Можно было легко и быстро получить участок под строительство. При этом бесплатно давали и кирпич, и тес. Улица и застроилась моментально. Теперь участков больше не выделяли, а стройматериал давали только за деньги и по безбожным ценам. И жители Ямбашской радовались, что они так ловко устроились и вырвали у судьбы свой большой и сладкий кусок.

В выходной день состоялось великое переселение бывшего ефрейтора из зоопарка в частную усадьбу. Все имущество его состояло из фанерного чемоданчика, в котором лежали конспекты, тетради, бритва, помазок и зубная щетка.

Баской познакомил Глебика с хозяевами усадьбы. Дед с бабкой Савеловы, у которых был пятнадцатилетний сын Петька.

Дед Пахомыч служил сторожем при ретрансляторе, бабка Пелагея вела домашнее хозяйство.

Название «Ямбашская» вообще-то могло быть переведено на русский язык почти матерщинно. Но улица была очень хорошая. Сразу за нею начинались густые парки того самого военного госпиталя, в котором Глебик когда-то оставил гнойную жидкость из своего легкого.

Во дворе Савеловых, как, впрочем, и во всех соседних дворах, стояла рядом с краном большая мраморная ванна. Тут, неподалеку, до землетрясения была водолечебница. Здание ее было разрушено, а уцелевшие ванны растащили по дворам предприимчивые новоселы.

И в каждом дворе торчала из земли водопроводная труба с запорным вентилем. Баской покрутил кран, и зеленоватая вода стремительно стала наполнять огромную ванну.

Ванна стояла в тени карагачей и зарослей джиды и абрикоса. Вымывшись под краном, Баской и Глебик залезли в ванну. Она была такой большой, что в нее можно было поместить и еще двоих таких товарищей.

Отдыхая от жары и поочередно с Баским глотая коньяк из горлышка бутылки, Глебик думал о словах редактора. Она ведь наказывала: ни в коем случае не пить с Баским! Наказывала. Но тут особый случай - новоселье.

Оказалось, что в ванне пить приятно. И закусывали полузелеными абрикосами. Это тоже приятно. Они тут растут по всей улице, в диком состоянии. Ничьи. Их даже не рвет никто. У каждого свои есть во дворе, более крупные. Абрикосы кислят, после водки - самое то.

За неимением огурцов сойдет.

Только допили содержимое бутылки, в усадьбе возник Валька Глыбин. Он нес сверток. В нем оказалась, конечно же, водка. «Я ж Бочаровой слово дал! - расстроенно подумал Глебик. - Мне ли пить, гулять? Я уже задолжал Анне Петровне, Кате, Марксу и Энгельсу. Теперь вот Баскому задолжаю. От Анны Петровны ушел, а кто кормить теперь будет? - подумал. - Тут тебе не предложат украденное у львов и тигров мясо первой категории и павлиньих яиц не отварят. А вернуться к Анне Петровне уже нельзя, обижена. Да надо ведь и честь знать! Да и нельзя мне там жить, редактор же русским языком сказала».

- Раздевайся и к нам - в ванну! - пригласил Валентина Глыбина Баской. - Спасаться от жары. Уйдешь в воду с головой, охладишься, вынырнешь - стопку примешь.

- Я здесь родился и не слишком от жары страдаю. Адаптация. Так что лучше вы из ванны вылезайте, да посидим за столом по-человечески.

В виноградной аллее - грубо сколоченный стол. Полили вокруг него из шланга. Уселись.

У Глыбина лоб с огромной выпуклостью, как щит такой спереди. Глаза серые, большие, скулы широкие. Такой крепко сбитый крепыш. Невольно разговор о Глебике пошел. Как ему в редакции удержаться?

Глыбин сказал:

- Что ты все на свою необразованность валишь? А я - что? Профессор кислых щей, что ли? Я, к примеру, спортсмен. Футболист. За первую лигу в «Строителе» играл. Как туда попал? Да просто. Служил в пограничниках, играл в армейской команде. Тренеры были мировые, научили. Полузащитник я, тяжеловес. Демобилизовался, и в «Строитель» пригласили. И сейчас бы играл, да ногу покалечил.

- Так вы же нормально ходите! - воскликнул Глебик.

- Ходить - одно, в футбол играть - совсем другое. Там, знаешь, какие нагрузки приходится выдерживать? За одну игру сотню километров набегаешь. Да ведь и борьба, напряжение всех нервных клеток.

У могучего Глыбина потекли слезы, чуть ли не фонтаном хлынули. Глебик глазам не верил.

- И не выкай мне больше! - сказал ему Глыбин. - Чего чиниться? Я всего на два года тебя старше. Заведующий? Ну и что же! Так вот. Когда я ушел из спорта, комсомол рекомендовал меня в молодежную газету. Спортивную жизнь республики освещать. Я и освещал. Теперь в сельхозотдел кинули. Тема трудная, ты сам убедился. Меня спасает то, что язык местный знаю, с детства говорю. Обычаи знаю, все знаю.

Глебик рассказал о встрече с Керимом Курбаннепесом, о Букгальсине, национальном обычае, черепе ишака, обнаженных смуглых феях и о сломавшемся редакционном велосипеде. Закручинился и высказал предположение о том, что Бочарова его обязательно выгонит, у него нет абсолютно никаких способностей.

- Слушай! - воскликнул Валентин Глыбин. - Как же нет способностей?! Ты же только что великолепно рассказал о своей поездке в колхоз. Это же - этнографический и социальный срез! Это же - образные картины!

- Да, но это можно за рюмкой водки, а в газету такое не примут.

- Но кто тебе сказал, что в газету нужно толкать псевдонаучный бред и канцелярщину с цифирью? Кто сказал? Тем более - в молодежную газету. Ты обо всем пиши, словно доброму другу рассказываешь. Вот как сейчас нам с Баским рассказал.

Баской сказал:

- Б-брось! У него школы нет. Есть в литературе, в журналистике ленинградская школа, московская... У него - н-никакой! В журналистике я представляю л-ленинградскую школу. Я с ним поделюсь. Тем более, местность тут, как в стихотворении Блока!

Баской, пошатываясь, встал, глотнул горячего воздуха, встряхнул головой и с подвыванием прочел стихотворение Блока.

Глыбин сказал:

- Что там Блок. У меня есть стихи про улицу Ямбашскую. Тут недалеко твой однокашник Сашка Калинин живет. Ему посвящается. Вот, слушайте:

Городская окраина, глушь, зелено,

Три столба по проулку пустому,

Здесь с женою живет парикмахер Вано,

Обладатель уютного дома.

Вновь жилец за квартиру аванс не принес,

Пара книжек - вот все его вещи.

С подозреньем глядит парикмахер, а пес

Вслед жильцу зубы скалит зловеще.

Ах, хозяин! Собака твоя не права,

Понапрасну, хозяин, не сетуй.

Будет жить на квартире не год и не два

Журналист комсомольской газеты.

Принесенная Глыбиным поллитровка вмиг опустела.

Баского сморило, он уснул, положив голову на садовый стол. Сладко. Со слюнкой. Глыбин пытался будить, но и открывая глаза, Баской ничего не видел.

- Вторая стадия! - сказал Глыбин. - Пропитанность пор. Пару рюмок на старые дрожжи, и готов. Айда в парк! Чего тут киснуть? Ты ведь города не знаешь, колорита. А ведь он есть! Есть!

- Духота, - сказал Глебик, - свинец в голове.

- От недопивания, - серьезно сказал Глыбин. - Со мной тоже было. Потом я свою дозу поймал и держу теперь. И мне бывает хорошо, когда в дозу врубаюсь.

Глебик не имел еще кепки или шляпы. Не на что купить. А солдатскую пилотку выцветшую носить ведь не станешь.

- А ты иди в тени! - поучал Глыбин. - Вот надо перейти дорогу, выходишь из-под деревьев прямо на солнышко. Спасенья нет! А ты соображай. Вот тень от столба. Тоненькая, что с нее? А ты прицелься так, чтобы голова была в тени столба, выбери позицию перемещения. Вот ты уже и на другой стороне дороги, опять в тени деревьев. Твоя макушка лишь на несколько секунд осталась без тени. Ты избежал солнечного удара. Ну а лучше купи белую кепку-аэродром, как армяне носят. И совсем хорошо носить туркменский белый тельпак. Это огромная шапка, между прочим, очень легонькая. Длинные завитки шерсти, свисающие на лоб, создают эффект завихрения воздуха. Вентиляция, понимаешь? Белоснежная шерсть к тому же отражает солнечные лучи. Никогда у пастуха в пустыне не будет солнечного удара. А ведь в песках на солнце сейчас такая жара, что зарой в бархан куриные яйца, через минуту сварятся вкрутую. Я сам это испытал.

Они зашли в магазин, и Глебик с ужасом увидел, что Глыбин опять покупает водку.

- Я водку больше пить не буду, - сказал он вполголоса. - Не подумай, что я слабак, но ведь жарко. Пивка бы...

- Пиво? Ослиная моча! В чайхану пойдем, в зеленом чае витамин такой особенный, человек в любую жару - бодренький, хорошенький. Будем пить так: полпиалы - водки, полпиалы - чая.

Зашли в чайхану. Только прилавок с огромными самоварами и чайниками прятался под тентом. Столики стояли под открытым небом, среди деревьев. В Ашхабаде почти не бывает ни дождя, ни снега, потому и многие чайханы, шашлычные чебуречные размещаются просто на улицах и площадях.

Глыбин пошел к прилавку, взял два огромных цветастых чайника и пару пиал.

- Закусить бы чем? - вздохнул Глебик.

- Зачем? Чаем запивать - милое дело.

Разлил водку по пиалам, бутылку поставил возле ножки стола.

«Что я делаю?» - думал Глебик, давясь водкой.

Запили чаем. При этом Глыбин сказал, что чай плохой - и сорт дерьмовый, и заварки мало кладут.

- Настоящий зеленый чай, это - золото с пузырьками.

К ним подошел чайханщик и укоризненно покачал головой:

- Зачем нарушаешь, дорогой? Меня с работы уволят, зачем в чайхане водку пить? Футболист - знаем, «Строитель» - знаем, уважаем очень, но просим не нарушать.

Глыбин ничего ему не ответил, сидел расслабленный, мечтательный. На коричневатом лбу ни капли пота. Он был в своем городе, в своей привычной стихии. А вот Глебик исходил потом, опьянение его не было радостным, как у Глыбина, оно было мучительным.

Глебик проследил за взглядом бывшего футболиста. По аллеям шли девушки, одежда которых состояла из блистающих противосолнечных очков и паутинок нежных расцветок. Грудь, плечи, бедра - все было до предела обнажено. Но и то, что якобы прикрывалось паутинными тканями, на самом деле откровенно проглядывало и просвечивало. Можно было при желании рассмотреть самые потаенные подробности.

У девиц было оправдание столь легкомысленных одеяний - жара!

Валька Глыбин ухмыльнулся и сказал:

- Недавно суд был. Один подросток вот тут, напротив оперного театра, шел за такой вот девицей. Та идет - попкой восьмерки пишет. Ну, этот шел, шел, смотрел, смотрел, не выдержал, взревел. Кинулся к ней со своей пикой. Свалил прямо на тротуаре. Суд. Родственники выступали. Один сказал: «Граждане судьи, тут бы и святой не выдержал». Судьи тоже южане. Оправдали. Общественное порицание вынесли. Ах, держи меня, а то я сейчас сам кинусь!

Да, это была картина! Позлащенные и просвеченные солнцем юные тела, такие близкие и вроде бы такие доступные! И зачем они ходят вот так? Разве не понимают, что это соблазн? Дикое томление. Отчаянное желание совершить безумство?

И почти все так ходят. Кроме, разумеется, туркменок. У тех летние платья легкие, но не прозрачные, и покрой такой, что фигура едва угадывается. Но и те завлекают: узорчатыми серебряными щитами на груди, звякающими широкими браслетами, великолепными подвесками, изумительными косами. У девушек они спускаются на грудь, а у женщин - на спину.

- Идем! Прошвырнемся! - пригласил Глыбин. - Ты только пиалы чайханщику отнеси, у тебя мелочь есть? Давай! У меня вот тоже немного мелочи есть. Сейчас часть мелочи в одну пиалу поместим, а часть - в другую. Ты отнеси ему, да так, чтобы он сам взял пиалы, и мелочь эту увидел, это очень важно. Понял?

- Так ты же, когда у него чай брал, заплатил! Я сам видел.

- Неважно, что заплатил, ты ему в пиалах мелочь покажи. Национальный обычай.

Глебик послушно взял пиалы, достал из кармана несколько медяков, оставив все же там несколько монет на случай. Высыпал в пиалы медь и понес. Подошел к чайханщику, тот был занят: кидал в чайники щепотью заварку, лил туда кипяток.

- Вот! - сказал Глебик. - Пиалы вам, в них мелочь, взгляните!

Что тут стало с толстяком чайханщиком!

Его лицо побагровело, потом позеленело, потом посинело, глаза готовы были выскочить из орбит:

- Ты... Ты! - он стал что-то кричать, вздымая руки к небу, потом схватил Глебика за ворот рубахи и принялся трясти, как грушу. При этом ревел, как бык. Он кричал что-то, обращаясь к богу и посетителям чайханы.

Глебик ничего не понимал. Мало дали мелочи? Глебик стал шарить в кармане:

- Если мало, я еще мелочи добавлю, только немного, кажется, копеек пятнадцать еще найду.

Чайханщик перешел на визг. Не отпуская Глебика, он схватил другой цветастый чайник и разбил его о прилавок.

В чайхане разом поднялся такой гвалт, что Глебик понял, что он виноват в чем-то, но в чем? Что он сделал, чего они все орут?

В чайхане спорили. Но кричали в основном по-туркменски. Потом вдруг завязалась драка. Кто-то швырнул в толпу самовар с кипятком. Кто-то надел чайханщику на голову большую пиалу, словно тюбетейку. Трещали халаты. Старики поминали аллаха.

Валентин Глыбин подхватил Глебика под руку:

- Айда отсюда.

За ними увязался необычайно смуглый человек неизвестной национальности:

- Мен Ахмеда хароши знает, Ахмед чайчи хароши. Нильзя такая! Сапсем неправильный!

- Отвяжись! - прикрикнул на него Валентин Глыбин. - Мой друг все сделал правильно. Эту чайхану давно закрыть надо. А твоему Ахмеду в тюрьме место.

- Твоя утрак сапсем раньше не был в чайхане. Откуда знать?

- Зато я в этой чайхане был сто раз, и всегда чай жидкий. Он спитый чай в заварку добавляет, жулик! И катись, а то по шее схлопочешь.

Неизвестный заступник чайханщика отстал.

- В чем дело-то? - спросил Глебик. - Чего они взбеленились?

Глыбин довольно рассмеялся:

- Мы ему чайхану закрыли. Опозорили навеки. Ему теперь - хоть в петлю лезь.

- Почему?

- А просто все. Национальный обычай. Если кто-то кладет мелочь в пиалу, это значит, что обвиняет чайханщика в скупости, в мелочности, жульничестве. Значит, у этого чайханщика чай жидкий и невкусный, и он людей обманывает и обсчитывает. Это сильнее, чем приговор суда. Слух мгновенно облетит город. Завтра в чайхане почти не будет народа. У чайханщика не будет выручки, и он уволится, и уедет в другой город.

- Так ведь драка получилась. Те, что за чайханщика были, в газету напишут, в райком пойдут. Может, он вообще член партии с 1920 года или профсоюзный активист. Вот его и оставят на месте.

- Может, и член, может, и оставят, но ходить сюда никто не будет.

- Жестокий ты человек.

- Просто исполняю местные обычаи.

Они пошли проулками, закоулками, в тупичках рдели огромные южные розы и мальвы. Все цвело и источало ароматы. Солнце скатывалось за горизонт, и город словно вздыхал с облегчением, все больше людей появлялось на улицах. Все льнули к фонтанам. В тенистых парках тянулся дымок мангалов и пахло шашлыком.

Небо - неправдоподобной голубизны и яркости.

На утоптанной глинистой площадке мальчишки гоняли мяч. Он откатился под ноги Глыбину. Тот подставил ногу, мяч свечой взмыл вверх и опустился прямехонько ему на лоб. Как-то так вышло, что мяч метался возле Глыбина, стукаясь о землю, о лоб. Иногда оказывался за спиной, и он как-то успевал его там поддеть ногой.

Мальчишки завороженно следили. Глебик теперь понял: нет, это не выпуклым щитом выпирает лоб Глыбина над серыми глазами, а частью футбола!

Глыбин остановил мяч и сказал Глебику:

- А ну, пни!

Глебик целил в самодельные ворота. Удар! Мяч отскочил в сторону и завертелся на месте.

- Да ты не носком его бей, а внешней стороной ступни. Ногу надо отвести назад, чтобы удар был мощнее. Ну! С размаха!..

Глебик постарался. Мяч описал кривую дугу, перелетев через высокий забор, и тотчас послышался звон разбитого стекла. Залаяли собаки, послышалась трель милицейского свистка.

- Бежим! - крикнул Глыбин. - В партийном жилье в окно попал! Поймают, мало не будет!

Они перелезли через какие-то глинобитные дувалы и через заборы из кружевных решеток. Глебик разорвал новые штаны, и сердце готово было вылететь из горла.

Очутились в железнодорожном парке. Глыбин сказал, что надо взять еще бутылку. Отпраздновать счастливое избавление от неприятностей.

- А что там за партийное жилье?

- За тем длинным дувалом стоят особняки работников ЦК и Совета Министров. У них на проходной день и ночь милиция дежурит. А ты им мячом в окно. Ловко! Пушечный удар. Тебя бы в футбол, цены бы тебе не было.

- Я больше водку пить не могу. Я завтра не встану.

- Ладно, возьмем на вокзале пива. И вернемся сюда, здесь народу меньше, чем в центральном парке. Тут такие дебри есть, что я те дам!

Вскоре они вернулись с пивом, нашли укромную беседку.

Дальнейшее Глебик вспоминал потом смутно. Он помнил, что они пытались разбить пустыми бутылками все светильники, какие только были поблизости. Но бутылки до светильников почему-то не долетали, а разбивались о фанерные столбы.

Он помнил, что плакал, потому что не смог выдержать характер, снова напился, хотя и зарекался это делать.

Он помнил еще, что Глыбин, дабы развеселить его, захотел снять гипсовые трусы со статуи девушки с веслом. Трусы не снимались, а «девушка» огрела Глыбина веслом так, что у него хлынула кровь из носа и один глаз заплыл синяком.

Глебик, было, кинулся Глыбину на помощь, но получил удар веслом по затылку. После этого Глебик перестал рыдать и совсем упал духом. Он просто лежал на жесткой, пыльной траве и смотрел в небо.

Глыбин влез на решетчатую ограду и долго писал на заносчивую девушку-спортсменку, державшую в руке драчливое весло. Глыбинская струя была мощной, пенилась, как жигулевское пиво.

Потом Глыбин разговаривал с милиционером по-туркменски. Он объяснял. Девушка стоит с веслом, ей надо плыть, а нигде - ни озера, ни ручейка. Несправедливо.

Еще Глыбин объяснял, что девушка эта нехорошая. Харам. В парке ходят люди. Зачем им смотреть на эту бесстыдницу, щеголяющую в одних трусах? За то, что он немножко пописал на эту грязную осквернительницу обычаев, ему надо даже орден дать. Не надо его вести в милицию, ведь он в недавнем прошлом был полузащитником в ашхабадском «Строителе».

Какой из аргументов подействовал на туркмена-милиционера - неизвестно. Но он их не задержал.

Очнулся Глебик в усадьбе на Ямбашской. И ощутил себя лежащим в ванне, в полном одиночестве, под огромной луной. В кулаке у него почему-то оказалась зажата дамская сумочка. Откуда она взялась, после не смогли вспомнить ни Глебик, ни бывший футболист Глыбин.

Глебик обследовал содержимое сумочки. Там было сорок копеек, и в затуманенном мозгу тотчас всплыли две кружки пива. Судьба предусмотрительно приготовила опохмелку. Даже еще четыре копейки сдачи дадут. Но что делать с тюбиком помады? И с самой сумочкой?

Глебик дал понюхать тюбик хозяйскому псу, который гордо именовался Казбеком. Кобель понюхал помаду и слопал ее вместе с алюминиевым пенальчиком, по-собачьи улыбаясь. Глебик решил продолжить эксперимент и кинул Казбеку сумочку. Кобель и сумочку обнюхал, нашел ее вполне съедобной. Он принялся ее рвать и жевать, выплевывая железные кнопки. Вот так мы едим арбуз и выплевываем семечки.

(отрывок. Полная версия - в печатном варианте журнала)

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.