Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(27)
Вадим Чернов
 И СНЯТСЯ ФАЗАНЫ ВСЮ ЖИЗНЬ

Есть на свете наука, о которой мало кто знает, – телеология. Это учение о целесообразности бытия как состояния исполненности. Наряду с причинностью телеология является объяснительным принципом. Да, мы знаем, что все происходящее является результатом чего-то предшествующего и, наоборот, всякое действие непременно влечет за собой какое-то следствие. В отличие от причинности телеология ищет ответ на вопрос «зачем», а не «отчего». Этот подход утверждает, что настоящее не выталкивается прошлым в будущее, а вытаскивается будущим из прошлого.

Но оставим все эти философские изыски, потому что «чем дальше в лес, тем больше дров». Телеология как объяснительный принцип явлений миропорядка существует давно и называется этот принцип в богословии промыслом Божьим. Что это так, я убедился, став невольным свидетелем одной истории с моим дядей Андреем. Я изложу ее так, как все было, а читатели пусть сами делают вывод. Лично я его сделал. Я думаю, что разум возник не благодаря, а скорее вопреки нуждам природы. Чем выше мы поднимаемся по лестнице бытия, тем сомнительнее выглядит принцип причинности и тем правдоподобнее телеологический принцип. Всякая индивидуальная жизнь проявляет способность к усложнению не только в собственных интересах, но и в интересах биоценоза в целом, а разум способен к активному целеполаганию и этим выражает свое богоподобие.

Читатель, прости мне эти заморочки, но без них, к сожалению, нельзя, как мне кажется, понять то, что я ниже расскажу.

Вспоминая и размышляя о давней истории с Андреем, я снова необыкновенно остро ощущаю августовскую жару в иссык-кульской долине, когда строил дамбу на арыке вместе с киргизенком Мансуром, и вижу ослика деда Ивана, который мирно пасется неподалеку на уличной лужайке. А матушка с моим братиком Левой катает тесто на лапшу в летней кухне. Андрей, мой юный дядька, ловит османов и маринку в бурной Караколке, там, где начинается центральный арык, пересекающий довоенный Пржевальск с востока на запад по улице Сталина. Мы живем почти в самом начале ее.

- Сынок, - кричит матушка на кухне, – айда к Андрею. Пусть добудет трех фазанов для лапши.

Я с неохотой отрываюсь от своих занятий и плетусь к ослику, который, увидев мое приближение, перебегает на другую сторону улицы.

- Не балуй, - хрипло, подражая голосу деда, рычу я. – Работать надо, Серый.

Еще через минуту я уже на спине Серого, прижимаюсь животом к его острой спинке, хватаю за уши и направляю ослика к подножию пика Юлиуса Фучика. А солнце обжигает спину, и мне почему-то не хочется ехать охотиться на фазанов.

Андрюшка, как всегда, около заводи, из которой городской арык берет свое начало, то и дело кидает спиннинг, вертит катушку. А ружье Пржевальского, с которым мой дядя только что не спит, висит рядом на сучке дерева. Уда и оружие достались Андрею по наследству от деда Ивана, который был конвойным казаком великого путешественника по Центральной Азии и которого он похоронил в 1888 году на берегу Иссык-Куля. В 1889 году кишлак Караколь был переименован по высочайшему указу в город Пржевальск и стал столицей южной ветви семиреченских казаков. Но все это, как и то, что Сталин якобы побочный сын Пржевальского, я узнал позже, когда пошел учиться в школу имени генерала. В школе тогда висели два портрета похожих друг на друга людей, что удивило меня. Но все объяснил дед Иван: «Это отец и сын, внучек, но ты об этом абы кому не болтай».

Кончался 1942 год, шла великая война, когда я узнал тайну про Сталина, и не было уже на свете Андрея...

Но я возвращаюсь к августовскому жаркому дню 1940 года, когда на Сером прискакал к берегу Караколки.

- Андрей, матушка велела добыть трех фазанов для лапши!

- Бу зде, - говорит мой юный дядька. Он всегда так говорит со мной, сокращая слова, и давно уверяет, что это язык древних лхасцев. «Не веришь, спроси у деда. Он тебя научит говорить на разных языках».

И действительно, дед научил. Я научился говорить на киргизском, казахском и уйгурском языках. А лхасский выучил в пять минут.

- Андрю, - говорю я на лхасском, - опя буде стреля толь фаза?

Он молча кивает головой. Да, только красавцев фазанов, потому что самочек надо беречь. А я, расстроенный, говорю нормальным языком:

- Они такие красивые, тебе не жалко их?

- Возможно, - отвечает он, беря в руки двуствольное ружье. – Такова жизнь. Фазаны едят кузнечиков, траву, ежевику и малину. А мы - их. Лучше стрелять самцов, потому что курочки нужнее и для нас, людей.

- Тебя за это Бог накажет, - говорю я страшные слова, когда мы начинаем тихо пробираться берегом Караколки к гнездовьям фазанов. Впереди Андрей с винтовкой Пржевальского наперевес, я – позади. Мы проходим несколько лужаек, залитых ослепительными лучами августовского солнца. На них вьются мотыльки, прыгают кузнечики и лишь иногда пролетают царственные, необыкновенно красивые махаоны.

Потом Андрей останавливается. Он уже заметил стайку фазанов в зарослях ежевики и малины, машет мне рукой. Мол, выдвигайся, Владька, вперед, пугни птиц. Так мы делаем всегда на охоте. Дядя стрелял фазанов на лету, бил пулей по их крыльям. Он с детства классный стрелок и собирался, как подойдет его призыв, быть в армии снайпером. Доживи до Великой Отечественной, сколько немцев убил бы он, теперь думаю я...

Я иду узенькой звериной тропкой в заросли – вначале тихо, а затем, заметив бегающих фазанов, шумно. В стайке их штук двадцать. Покрупнее, серого цвета, были фазанихи, помельче – фазанята июньского выводка. И среди них четыре или пять красавцев-петухов. Их оперение было сравнимо с радугой, когда она вспыхивает над Иссык-Кулем. Особенно меня завораживали ярчайшие золотисто-голубые хвосты, стального и сиреневого цвета крылья, пепельно-белые грудки, изумрудные глаза фазанов и кроваво-красные висюльки по бокам гордой головы. По окраске фазаны были даже красивее гималайских махаонов.

Во мне бьется, как сердце, одно желание - чтобы Андрюшка промахнулся. И тогда красавцы будут жить до следующего нашего прихода, но под пулями дядьки все равно упадут мертвыми комочками фазаны из соседней стаи. Я шепчу на лхасском языке, буквально молюсь: «Андрю, промах, промах...». Но, увы!

В ружье Пржевальского два ствола и два патрона. Звучат один за другим два выстрела, и два гордых красавца падают на землю около меня.

Я, всхлипывая, подбираю их тушки и на что-то еще надеюсь, но слышу за спиной требовательный голос дядьки:

- Вперед, Владька, надо добыть еще одного!

Я снова шепчу: «Промах, промах...» Выстрел слышу не за своей спиной, а как бы сверху, с неба, и вижу, как во сне потом, множество раз, третьего фазана. Нет, не фазана, а кровь, которая хлещет из левого глаза Андрея... И видение исчезает.

А чуть позже я еду верхом на ослике, а рядом идет необыкновенно красивый, под два метра, мой дядька, срывает по пути ежевику и жадно ест ее. Сок стекает у него с подбородка, рука красная от сока, будто в крови. Андрей, чтобы успокоить меня, говорит, говорит, но я плохо слышу его.

- Ты с тобой, Владька, от рождения казаки-добытчики. Трех фазанов, пять османов хватит на всю семью. А маринок я отпускал, пусть живу чернобрюхие! А ты чего? Глаза трешь... нет, Владька, блаженный ты у нас, больно жалостливый! Ну и что из того, что фазаны красивые? Все живое на земле красивое, ты, я, элик и архар, которого мы называем тэком, тоже. Все рождается таким и умирает рано или поздно, Владька, по разным причинам. Все в мире целесообразно, разумно, если хочешь. Все в руках Божиих, иначе. Дед Иван рассказывал мне, что в столице Тибета Лхасе живут монахи-буддисты, которые считают, что все живое после смерти перевоплощается, живет в новой жизни в новом обличии. Так думают лхасцы. А они, возможно, мудрее нас... Так что ты не печалься. Фазаны перевоплотятся в махаонов или, быть может, станут людьми.

А я молчу, сидя на дедовом ослике, и беззвучно почему-то плачет моя душа, как и сейчас, когда я стал продвинутым стариком, который знает десятки философских систем, учений. От этого не становится мне легче. Когда был ребенком, я почти не рассуждал, не мудрствовал, а жил ярчайшими, как все в детстве, чувствами. Боже, где они теперь? И предвидеть будущее я могу теперь лишь изредка, в моменты озарений или во сне. Что-то я утратил в своей жизни...

Умом я понимаю многое, скажем, то, что в далеком 1940 году я увидел на берегу Караколки один из вариантов будущего своего дядьки, и он, к сожалению, сбылся на следующий день. Но почему, зачем это осуществилось?

... На следующий день после обеда Андрюша взялся чистить и смазывать свое ружье. К нему в это время пришла Катя Баранова, за которой ухаживал мой юный дядя. Я крутился рядом, дразнил их: «Тили-тили тесто, собрались вместе жених и невеста!»

Андрей вытер масляные руки тряпкой и, смеясь, передал девушке с шутливым предложением:

- Ты прицелься мне в глаза, а я посмотрю, хорошо ли прочистил стволы?

- И я тебя не застрелю? – с улыбкой спросила Катя.

- Не, - отвечал Андрей на лхасском языке. – Ру не заря.

Это были последние слова в его короткой жизни, потому что Катя случайно нажала на один из курков...

Не надо спрашивать меня, почему в одном из стволов оказался боевой патрон. Это было для всех загадкой.

Матушка лапшу и сваренных фазанов отдала собакам.

Моего юного дядьку хоронили на следующий день. Сотни казаков молча стояли около его могилы. Дедушка Иван велел положить ружье Пржевальского рядом с гробом и сказал, часто крестясь:

- Прости, Андрюша, Катю и нас, грешных. Мы не знаем, зачем так неожиданно оборвалась твоя жизнь. Но мы твердо верим, что на все воля Божия... Мир праху твоему!

Именно с того дня мне стали сниться иссыккульские фазаны, падающие под меткими выстрелами Андрея. И я начинаю не плакать, как в детстве, а грустить горько и безутешно. Отчего или зачем? Мы знаем лишь то, что мы ничего не знаем... Мы - высверк молнии во тьме бесконечной Вечности.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.