Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(28)
Юрий Зайченко
 ПОБЕГ В НИКУДА

Вместо предисловия

Деревня Сиделино затерялась в глубине сибирской тайги. Когда-то была она большой и богатой. Что случилось с ней, почему начала хиреть, еще задолго до революции, когда леса в округе были полны зверья, речки - рыбой, земля хорошо родила, а идея коллективных хозяйств не забрела еще даже в самые сумасбродные головы. Вспоминая рассказы отцов, дедов, прадедов и пра-прадедов своих, большинство сегодняшних стариков сходятся на том, что все беды пришли в деревню из Небоги. Веками она не обижала деревенских, и вдруг стала губить людей, и они стали покидать деревню.

Говорят, что в старые времена деревня стояла совсем рядом с Небогой, но с годами удалялась все дальше. От тех старых дворов не осталось и следа, и сейчас от деревни до Небоги было километра три.

Жители Сиделино не любили Небогу, боялись ее, старались обходить стороной, да и вообще не приближаться без нужды. Даже говорить о Небоге считалось плохой приметой, хотя судачили-то больше всего как раз именно о ней. Особенно во время редких застолий. Жители деревни старели и умирали, молодые здесь не приживались, а потому заброшенных домов становилось больше, а жителей все меньше. Собирались вместе в дни рождений, на Пасху, да на Новый Год. Вот тогда, после стакана самогонки, и начинался долгий, поначалу нерешительный разговор о Небоге. Говорили и оглядывались на темные углы избы, да прислушивались, как бы не зашел кто страшный в двери. А сказать было что. Вспоминали и сгинувших в лесу людей, потерявших рассудок, умерших и заболевших; и о страшных существах - не то зверях, не то людях - в зимнюю стужу появляющихся на ночных деревенских улицах. Бродят и воют так, что волосы встают дыбом. Уж сколько заявляли в милицию, писали в город с просьбой разобраться и наладить нормальную жизнь, да все без пользы. Участковый, сам из местных, пожилой нездоровый мужик, боялся даже упоминать вслух про Небогу, ну а что там наверху думают - никто не знает.

Вперед на восток

Была середина мая. Тяжелый туман висел над лесной дорогой. Черный паджеро не спеша пробивался сквозь туман, плавно покачиваясь на неровностях. За рулем сидел крупный мужчина лет тридцати пяти, бритый, в черной кожаной куртке, плотно облегающей его широкие плечи и мощный торс, в черных джинсах и черных адидасах сорок шестого размера. Покрасневшие веки его глаз подергивались, он потирал их широкой ладонью, стараясь прогнать сонливость. И думал невольно о том, что после трудного дня и бессонной ночи должен ехать по этой полузаброшенной дороге, даже не зная толком зачем.

Справа показался километровый столб, 38-й километр. На 39-ом должна быть остановка автобуса - конечный пункт его раннего путешествия.

Рядом на пассажирском сидении под фланелевой кепкой лежал «макаров». Он проверил обойму и засунул за пояс под куртку.

Впереди замаячили очертания автобусной остановки, а немного дальше, на обочине темнел силуэт мерседеса. Водитель остановил Паджеро метрах в трех позади и тяжело выбрался из машины. Дверь мерседеса открылась. Высокий худой мужчина в длинном черном пальто широкими шагами покрыл расстояние, отделяющее его от бритого хозяина паджеро.

- Тебя, Козырь, бессонница мучает? - проворчал тот, пожимая сухую крепкую ладонь.

- Здорово, Володя. Не обижайся, это очень срочно. Пойдем ко мне в машину, поговорим.

Двигатель мерседеса работал, в машине было тепло. Володя раздвинул сиденье, опустил спинку и с наслаждением вытянул ноги. Козырь закурил и, глубоко затянувшись, заговорил, выпуская короткие струйки дыма.

- Плохие новости... Я не мог поступить иначе. Да ладно, - вдруг занервничал он, - что мы в этой коробке, как в карцере. Давай выйдем на природу, к лесу поближе сядем. У меня столик складной в багажнике, стульчики и коньяк есть. Сядем, обсудим...

Они устроились под старой сосной. Воздух был сырым и тяжелым. Туман рассеивался, на густых ветках поблескивали крупные капли. Володя закурил, разлил коньяк, посмотрел на приятеля и спросил:

- Сколько мы с тобой не виделись, братка, с полгода, наверное?

- 16 февраля прошлого года встречались на московском вокзале. Уважаемого человека в дорогу провожали, - уточнил Козырь.

- Да-да, - кивнул Володя. - Вот за встречу и надо выпить, поднимай.

Козырь согласно кивнул. Чокнулись и выпили.

- А ты изменился, - продолжал Володя. - Повзрослел. Все в мальчиках румяных ходил, а тут прямо мужик... Как оно живется?

- Денег хватает, правда, и работать приходится много, ненормированный рабочий день. У меня теперь должность советника по экономическим вопросам. Вот так-то. У авторитетов все путем, как у президентов ни шагу без советника... Впрочем, все это шелуха, давай-ка о деле.

- Время-то у нас есть?

- Есть пока.

- Ну, а если есть, накатим еще по маленькой, да поговорим. Обидно, знаешь, всю ночь не спать, ехать сюда в такую рань за плохими новостями. Пообщаемся, пусть это будет компенсацией за потраченные усилия.

Они выпили еще по одной.

- А я вот к твоей лысине не могу привыкнуть, - засмеялся Козырь. - Когда увидел в прошлом году на вокзале, даже не узнал сразу. Фигура твоя, ну и одет, так сказать, в своем стиле, манеры, походка - все твое. А вот в лице... И твое, и не твое. Честно говорю, в последний момент узнал. А твои братки, тоже по стопам старших, один за другим бреют головы. Это что у вас, знак профессиональной принадлежности?

- Может и так, - Володя потер свою уже подзаросшую лысину, - бреемся, да и все... А по тебе никак не скажешь, с какими ты дружишь. По виду - преуспевающий бизнесмен. По фене не ботаешь. Удивляюсь тебе, Козырь. Как это тебя и тюрьма не исправила, и пацаны не повлияли. Интеллигентом выглядишь. Нашей братве редко такое удается. Да хоть взять твоего босса, - продолжал Володя, затягиваясь, - ну самый культурный изо всех авторитетных, кого встречал. Помню, взял меня на встречу с депутатом. А тот доктор каких-то наук. Говорит - как сочинение пишет. Ну и наш тоже старается соответствовать. Минут пять продержался, а потом рвануло его на такую феню, что у депутата только брови вверх поползли. Вот так-то, брат, ты бы хоть его иногда радовал родным языком.

- Да нормально у меня с этим, - возразил Козырь. - Мне блатной язык нравится, выразительный. Это и народ чувствует, сейчас почти вся Россия на фене, даже уважаемые депутаты и члены правительства не брезгуют. Иногда и меня прорывает. Ну, а если серьезно, то не хочется мне уподобляться среде, в которой живу не по душевной склонности, так фишка упала. Уж ты-то меня должен понять, сам не из блатных. Ну а тюрьма?.. Был я там всего полтора года, маловато для полной трансформации... Как там твоя мама, преподает еще?

- Учит еще балбесов. Прибаливает. Я ее давно хочу из школы вытащить, но она руками-ногами против. Говорит, без школы жизни своей не мыслит. Что у тебя, как Лелька?

- Становится светской женщиной. Таскает меня на какие-то рауты. У нас дома теперь салон, всякие художники, литераторы, поэты пьют, жрут, днюют и ночуют. Так что, брат, жена моя любимая теперь дама с утонченно-истеричным восприятием. Бальмонтажка. Это по имени поэта Бальмонта. Они все, ее утонченные друзья - Бальмантожоры, а она - Бальмонтажка. Это я их и ее так называю. Ну да ладно, хрен бы с ней, с ее утонченностью, только мне это недешево стоит уже сейчас, а чем утонченнее становится ее восприятие, тем больше ей не хватает денег. Так что я из любимого мужа превращаюсь в спонсора. Помнишь, какой она была, - сама искренность, чистота и любовь. Впрочем, все это моя мелкая бытовушная ерунда, давай-ка все-таки к делу.

- Давай к делу, - согласился Володя.

- Вчера Кощей своих собирал. Разное обсуждали, но главный вопрос был о пропавших деньгах, о твоих ребятах, которые их везли, ну и о тебе, конечно. Я не знаю в подробностях, как оно там проходило, но, по пересказу, обсуждали уже готовую версию. А по ней следовало, что именно ты организовал это похищение. Бойцов своих, которые транспортом занимались, или в подельники взял и сейчас скрываешь, или убил, а деньги себе забрал. Опять же, со слов, собрание было бурным, позором тебя заклеймили страшным, ну и каждый, конечно, объяснял, как ты деньги скрысятничал. А в итоге пошли предложения, как тебя наказать. Самые радикальные даже шкуру предлагали содрать, чтобы мучался и жалел о содеянном. Решение принято единогласно - завалить тебя. Время и место пока не обозначено. Лично я думаю, что привезут тебя в какой-нибудь из кощеевских подвалов, помучают и казнят там же. И сделают это очень скоро. Вот поэтому пришлось срочно тебя вызвать.

- Я предполагал, что так будет, - вздохнул Володя. - Но не думал, что так быстро... А как там сам-то Кощей, очень напрягался на этом совете? Все-таки столько лет с ним работали, и никогда конфликтов не было. Он же мужик неглупый и в людях разбирается. Да и просто, подумай, мы же ему пять лет подряд деньги возим, и суммы были покрупнее, и маршруты сложнее, с которых было проще соскочить. Я был уверен, что мы с ним еще побазарим...

- Володя, времени прошлом почти полгода. Это много, понимаешь?! Если бы хоть что-нибудь прояснилось, ну какой-нибудь факт, улика. Но ничего ведь нет. Все как сквозь землю провалилось. На это, в основном, и упирали вчера. А Кощей больше молчал. Ты же знаешь, что делается, весь город гудит, что Кощея на бабки как лоха поставили. Авторитет падает, а это для него недопустимо. Думаю, что не по доброй воле пошел он на крайность.

- Крайность крайностью, а я все-таки живой человек, живой и неповинный.

- Для меня это ясно как Божий день, но так случилось и ничего сейчас не изменишь. Этих козлов, которые деньги взяли, найдет, я не сомневаюсь, но надо, чтобы их нашли раньше, чем тебя убьют. Поэтому сейчас твоя задача скрыться, чтобы никто не смог найти.

- Что ты предлагаешь?

Козырь достал целлофановый пакет и бросил его на стол.

- Здесь восемь штук зеленых и билет на поезд. Поедешь в Сибирь, в город Кондайск. Поезд завтра утром из Москвы. Сам понимаешь, в Питере тебе появляться нельзя. Все нужное в дорогу я для тебя собрал. Так что с Богом, дорогой товарищ.

- За финансовую поддержку благодарю, рассчитаюсь тогда по возвращении.

- Об этом забудь, сейчас о другом надо думать, - замахал руками Козырь. - Когда утрясется, тогда и поговорим.

- А все-таки чего-то ты так далеко отправляешь, что, поближе ничего подходящего?

- Нет, поближе опасно. Как только сообразят, что ты скрылся, они же озвереют. Даже не столько Кощей, сколько все эти шавки вокруг него. Можешь не сомневаться, тебя в розыск объявят российский, СНГ перетрясут и по братве еще пробьют. Ты же кощеевы возможности знаешь. Разошлют твои фотки во все областные города, а может и еще куда-нибудь. Пообещают за твою голову хорошую компенсацию, и закрутится машина... Там в пакете адрес. Приедешь в Кондайск. Возьмешь на вокзале машину и поедешь по этому адресу. Там должно быть все готово, мужик тебя встретит верный, довезет до нужного места. Это не близко, но зато надежно.

- В деревню что ли?

- В деревню, деревню.

- Ну что ж, еще раз спасибо, брат, - Володя поднялся. - К матери зайди, придумай что-нибудь насчет моего отсутствия, ну и помоги, если попросит.

- Не беспокойся, все сделаю. А благодарить меня не надо. Я перед тобой в долгу, я же все помню. Садись в машину и подтягивайся за мной.

Между тем совсем рассвело, туман рассеялся, и первые солнечные лучи заиграли на влажной траве и густых сосновых ветках. Машина Козыря тронулась, метров через триста свернула на проселок и вскоре остановилась рядом с «КамАЗом», скособочившимся у придорожной канавы. Козырь вышел из машины, достал из багажника туго набитую спортивную сумку и передал ее Володе.

- Давай ключи от машины.

- А на чем я в Москву? - не понял Володя.

- Вон твой транспорт, - показал Козырь на грузовик на обочине. - А для твоей машины у меня есть место неподалеку отсюда.

Они обнялись.

- Счастливо.

- Спасибо, брат.

Володя забрался в «КамАЗ», бросил в спальник сумку. Хмурый небритый водила попросил сигарету. Машина дернулась, заскрипела и медленно выбралась на шоссе.

Он стоял у окна вагона и смотрел на бесконечный лесной пейзаж в предрассветных сумерках. Мерно стучали колеса, и в его памяти всплывали события последней недели. Старый скрипящий «КамАЗ» и угрюмый водила за рулем, ночная Москва, забитый сумками, чемоданами и суетой Казанский вокзал. Озабоченная семья в купе: худой, квелый папа, энергичная толстая мама и прыщавый сутулый сынок. До Урала Володя практически не слазил с полки. Сходил, правда, пару раз в ресторан, и опять на полку. Мамаша пыталась завести отношения, соблазняла на совместный чай, обед и ужин, приглашала к заваленному домашней снедью вагонному столику. Папаша тоже приглашал, подмигивал морщинистым веком, показывая початую бутылку «Столичной». Володя отказывался, не хотелось ему пить теплую водку, закусывать яйцами вкрутую, курицей и колбасой, вести базар про всякую бытовуху, непутевого сына и вечно херовое родное правительство. В Челябинске семья сошла, и в его купе появился потрепанный пожилой мужик, явно из интеллигентов. Вошел, поздоровался и как-то незаметно разговорил скучающего Володю. Оказалось, земляк, филолог, без семьи, с несложившейся жизнью, плохо устроенный, но смирившийся с такой вот нескладной судьбиной и даже считающий, что так ему, грешному, и надо, ничего лучшего не заслужил. Короче, законченный интеллигент. Он тоже ехал в Кондайск. Володя сам предложил новому попутчику разговеться, уж слишком ему понравился новый знакомый, земляк Александр Александрович. Еще в Москве он внимательно исследовал содержимое сумки и обнаружил там четыре бутылки своего любимого «Армянского», несколько баночек красной икры, итальянскую салями, шоколад и печенье. Пока попутчик умывался в туалете, он накрыл стол и собирался уже откупорить бутылку, когда услышал за спиной возмущенный голос Александра Александровича. Тот категорически настоял, чтобы Володя убрал все со стола, потому что угощает он, и не чем-нибудь, а снедью, приготовленной в дорогу его старым студенческим другом, у которого после тридцатилетней разлуки он гостил почти две недели. Володя возражал, но так и не понял, как этому худому, слабому и, как ему показалось, беспомощному человеку удалось его убедить. Оставили только баночку икры, и то лишь потому, что закусывать икрой «Белый аист» из запасов Александра Александровича - это тонко. Они пили и говорили. Больше говорил Александр Александрович, а Володя слушал и думал про счастливых людей, которые почему-то на пути его жизненном не встречаются. Вот и за этим столиком еще одна несложившаяся судьба рассказывала о себе. Развод, жена отсуживает маленького сына и уезжает в Сибирь, запои, конец карьеры, да и жизни, потому что это уже не жизнь, а выживание, бессмысленность, депрессия. Поезд мчит его к сыну, а тот уже взрослый, женат и отца почти не помнит. Какой будет встреча?..

Володя посмотрел на часы и открыл купе. Александр Александрович уже проснулся, смотрел в окно и вовсю двигал худыми костистыми челюстями, пережевывая, должно быть, что-то твердое. Седые волосы рассыпались по его крупной голове, а острый кадык дергался под морщинистой кожей. «Вот она - старость не радость», - вздохнул Володя, глядя на запущенного ленинградского интеллигента.

- А, Володя, доброе утро, - обрадовался Александр Александрович. - Я уж собирался за вами. Ехать-то осталось недолго, давайте позавтракаем.

- Конечно, позавтракаем, - поддержал Володя, - но поляну накрываю я, и без базаров.

Александр Александрович хотел было возразить, но, заметив Володину решительность, притих. Через минуту все было готово, и коньяк разлит по стаканам. Выпили за окончание путешествия. Филолог оживился и стал рассказывать о своей первой любви.

- Моя избранница была самой видной девочкой в классе. Капризная, вся из себя такая, знаете, изломанная: стихи Фета, Бальмонта, психологическая глубина и безысходность человеческого бытия Достоевского. Было нам по семнадцать, а она говорила о безысходности так, как будто жизнь прожила долгую и ничего в ней не нашла. Поверите, я до сих пор не понял, была ли это действительно вселенская печаль или талантливо разыгранное притворство. Очень любила танцевать. Одевалась как кинозвезда, Любовь Орлова, да и похожа была на нее. Такой же тип лица, фигура и в манерах что-то похожее. Возможно, сознательно ей подражала, но подражание совершенно не замечалось. Как-то органично в ней все уживалось. Отец ее во Франции в торговом представительстве работал. Ее бабушка воспитывала. Сами понимаете, за такой девушкой табуном вся школа ходила. Ну и я попал под ее чары. Ни спать, ни есть, ночью во сне ее вижу, днем только о ней думаю. Пробовал я ее интеллектом покорить, читал я много, был остроумным достаточно. Да какое там, она на меня с моим интеллектом смотрела как на первоклашку. Как-то после очередной моей безуспешной попытки говорит: не пытайся, Саша, не умничай, ты не в моем вкусе, я люблю мужественных и сильных ребят, а в тебе кроме костей да кожи ничего нет. И лицо, говорит, у тебя не моего героя. Взгляд мягкий, девчачий, кожа с румянцем застенчивости, да и вообще нет в тебе мужчины. Убила она меня этими словами, но не до конца. Десятый класс мы только начали, случился этот разговор осенью, в начале учебного года, я подумал, что время стать мужчиной у меня еще есть. Пошел в общество «Водник» записываться в боксерскую секцию. Был там такой тренер Альберт Исаевич. Посмотрел на меня и говорит: «На тебе, парень, мяса нет, стукнет кто-нибудь хорошенько, и кости твои развалятся. Не боишься?» А я ему отвечаю: не боюсь, мясо будет, у меня руки длинные - это же в боксе ценится. Он рассмеялся и взял меня. И правда, Володя, мясо появилось. К концу учебного года я уже драться научился и выступил в нескольких соревнованиях. Боях в восьми-десяти участвовал, и большинство из них выиграл. Вот как. Тренер зауважал меня, заметил мои способности и говорит: только не бросай, из тебя хороший боксер может получиться. А пассия моя присутствовала на одних соревнованиях, где я своего соперника очень убедительно победил. Сидела она в первых рядах и - как аплодировала, вы бы видели. А со мной вот что произошло. Я как-то незаметно для себя спортом увлекся. Друзья новые появились. В общем, большую часть времени я стал проводить или в их компании, или в спортивном зале. И любовь моя незаметно стала тускнеть. Разговоры о высокой поэзии и безысходности жизни перестали нравиться. Во мне другая психология начала формироваться. И была она основана на том, что победить можно любого, но надо знать, как это сделать, и иметь для этого силы. И этой психологии ну совершенным антиподом звучала и высокая поэзия, и тем более безысходность. В общем, случилось то, о чем я и мечтать не мог, когда шел записываться в секцию бокса. На выпускном вечере неприступная девушка Маша, так ее звали, подошла ко мне и сказала, что у нее появилось очень глубокое чувство ко мне и она, презирая условности, хочет об этом чувстве сказать. А я, Володя, ждал совсем другую девушку, пловчиху. Познакомился я с ней через своих новых друзей, спортсменов. И сошлись мы с ней очень быстро. Была она совсем непохожа на Машу - ни лицом, ни мыслями. Очень веселая, заводная, тоже любила поэзию, но совсем другую. Оптимистка. Вот ее я и ждал. Маша, конечно, заметила, что я смотрю по сторонам, как будто жду кого-то, и это во время ее признания. Очень обиделась, я, правда, заметил это и пытался извиниться, но какое там, отошла к стене и отвернулась. А тут моя пловчиха появилась, веселая. Добила окончательно Машу. А еще вот что случилось. Подрался я на этом вечере и прямо на глазах у нее. Хулиганы какие-то появились и начали к девчонкам приставать. А я вина выпил, совсем немного, с нашим классом. Я вообще-то не пил, но тут, по правде сказать, самому захотелось, весело было, я себя чувствовал превосходно как-то, очень уверенно. Вот вино, наверное, меня и подвело, лишило сдержанности. Стал я девчонок защищать. А какой-то из хулиганья обозвал меня сосунком, ну я ему и засветил прямым левой и правым с боку. Он так и завалился на пол. Второй на меня бросился с кулаками, я нырнул - и в корпус его. Он сразу пополам согнулся. Остальные убежали. Милиция приехала, сначала со мной разбирались. Им рассказали, что я не виноват. Они двоих хулиганов увезли в участок. Но самое главное, что Маша все видела, и я заметил, как она смотрела на меня. За такой женский взгляд можно полжизни отдать... Заболтал я вас, простите, - вдруг смешался Александр Александрович.

- А что со спортом, бросили? - спросил Володя.

- Бросил, Володечка, бросил. Поступил в университет на филологию. Увлекся этим предметом, наукой стал заниматься, поступил в аспирантуру, написал диссертацию по германской филологии, в общем, стал опять никчемным интеллигентом. Вспоминаю иногда короткий светлый период своего спортивного восхождения... А вы что, - спросил он после недолгой паузы, - спортсмен, наверное... Да, без сомнения спортсмен, плечищи какие, ручищи, шея...

- Было дело, - ответил Володя.

- Слушайте, меня с первой минуты нашего знакомства не оставляет чувство, что я вас где-то видел. Я перебрал в памяти всех своих родственников, друзей и знакомых... Нет, я вас видел где-нибудь в кафе, понимаете - это не могла быть случайная уличная встреча. Я вас рассмотрел, запомнил вашу фигуру, лицо, а это невозможно при беглом взгляде. Я должен был находиться рядом с вами какое-то время, чтобы вас рассмотреть. Вот что мне пришло в голову, - он хлопнул себя по лбу. - Вас не могли показывать по телевизору?.. Точно, телевизор! Сейчас я почти на сто процентов уверен, что видел вас по телевизору. Но у вас была другая прическа, вы не были бритым.

- Показывали, наверное, - улыбнулся Володя. - Я за сборную по вольной борьбе и по самбо выступал. Был в мировых призерах, в олимпийских, и даже Европу по вольной выигрывал.

- Значит, это были вы. Из Германии показывали соревнования по борьбе. Не помню, когда это было - лет семь или восемь назад. Вы боролись с иранцем или пакистанцем... Вы понимаете, я редко борьбу смотрел и тут случайно по телевизору наткнулся. Я так загордился своей страной, думаю, ну хоть в спорте чего-то наша многострадальная держава добивается. Были вы в Германии на соревнованиях?

- В Дортмунде чемпионат Европы командный проходил. Боролся с иранцем в полуфинале. Выиграли мы.

Володе взгрустнулось, разбередил душу Александр Александрович. Он наполнил стаканы и продолжил:

- Давайте за вас выпьем, чтобы встреча ваша с сыном прошла нормально, чтобы кровь в вашем сыне заговорила, чтобы понял он, что вы ему жизнь дали и что судить вас ему рано. Поживет и, если не дурак, поймет, что не зря в народе говорят: «Жизнь прожить - не поле перейти».

Александр Александрович прикрыл ладонью глаза, отвернулся, плечи его задрожали. Володе стало неловко.

- Ничего, не обращайте внимания. Я уже в порядке. Спасибо вам за добрые, очень хорошие слова. Я действительно очень волнуюсь и совсем в себе не уверен. Бога молю, чтобы встретились мы как родные люди.

Мысли Александра Александровича были заняты предстоящей встречей, а Володя, понимая это, не хотел ему мешать. Он забрался на полку, закрыл глаза и моментально уснул.

Проснулся по-военному, за десять минут до прибытия. Соскочил с полки, собрал постель. Александр Александрович, казалось, не замечал его, устремив неподвижный взгляд в окно. В купе постучали. В приоткрытой двери показалось заспанное лицо проводницы. Она молча взяла постельное белье и, неприязненно взглянув на сидящего у окна Александра Александровича, раздраженно спросила:

- А вы, пассажир, постель будете сдавать?

- Я принесу, не волнуйтесь, - безучастно ответил тот.

Она помедлила, но промолчала.

- Вот и все, Володя, конец нашему совместному путешествию. Мы с вами никогда больше не встретимся, ничего друг о друге не узнаем. У вас будет своя жизнь, у меня своя, и наши жизни будут как течения разных рек.

Володя слушал и не понимал, почему они никогда не встретятся.

- Что вы тоску нагоняете. Дайте мне ваш телефон, адрес, и я вас найду, Александр Александрович. Мы же из одного города, какие проблемы. Я извиняюсь, не могу вам дать свои координаты. Такая ситуация. Но вас я найду, если вы не против. Расскажете потом о встрече с сыном, о жизни.

Александр Александрович достал записную книжку, написал свой адрес, телефон, вырвал листок и передал его Володе.

Поезд, грохнув буферами, остановился. Володя, оторвав с полки свою тяжелую сумку, собрался выходить, потом задержался и полез во внутренней карман куртки. Александр Александрович по-прежнему сидел у окна, рядом со старым фибровым чемоданом. С его худых узких плеч свисал черный пиджак, из-под которого виднелась белая полоска застиранного спортивного костюма. Волосы, старательно причесанные, опять рассыпались, обнажив безжизненно-серую макушку. Вид у него был крайне жалкий и потерянный.

Достав плотный рулончик долларов, перетянутый резинкой, Володя аккуратно извлек две стодолларовых купюры, подумал, достал еще одну и обернулся к попутчику.

- Вы когда назад?

- Не знаю даже, как получится, - неуверенно ответил Александр Александрович. - Мне-то спешить некуда, вы ведь знаете. Я один и свободен. А гостей принимать - это заботы и затраты. Я по ситуации. Посмотрю, как все сложится, надоедать, конечно, не буду.

- Да, это правильно, - согласился Володя. - Но вы все-таки особо там не стесняйтесь. Это ж сын ваш, кровь ваша как-никак, а кровь - великое дело, дает о себе знать. Вот, возьмите, купите подарки, в общем, сами разберетесь, - он протянул купюры Александру Александровичу.

Тот испуганно взглянул на Володю и, защищаясь рукой как от удара, быстро и невнятно заговорил:

- Что вы, что вы, деньжищи-то какие. Я не могу взять. Зачем вы это делаете, не могу я, поверьте.

Володя отвел его руку, засунул купюры в нагрудный карман его пиджака, положил рулончик обратно в карман куртки и, протолкавшись к дверям тамбура, вышел из вагона.

- Спасибо, Володечка, спасибо, дорогой, всего вам доброго и самого наилучшего в жизни, - неслось ему вдогонку.

Народу на перроне было немного. Вдоль поезда прохаживались милиционеры. Володя направился к вокзалу, открыл тяжелую дверь, пересек мрачный зал ожидания, взглянул в широкое немытое окно, за которым раскинулась привокзальная площадь, пустынная в этот час. Утро было серым, прохладным. Он осмотрелся. Справа, под желтым знаком с буквой «Т», стояло несколько такси, слева расположились частники. Он направился туда и постучал в боковое стекло стоявшего первым ухоженного москвича. Дремлющий водитель вздрогнул, оторвал от подголовника сонную голову и опустил боковое стекло. Володя показал бумажку с адресом и спросил:

- Знаеш,ь где это?

- Доедешь, садись, - прокуренным голосом ответил тот.

Машина тронулась, и потянулись девятиэтажки, потом хрущевское пятиэтажное наследие и, наконец, частный одноэтажный фонд.

- Слышь, шеф, ты меня кругом не вози, спешу. Вот, возьми, - он протянул двадцатник зеленых водителю.

Тот ловко развернул купюру толстыми пальцами и сунул ее в пепельницу.

Володя устроился поудобней, закрыл глаза и, под скрип и покачивание, неожиданно для себя задремал. Привиделся ему густой диковинный лес и мохнатый зверь с голубыми глазами. Стремительно пронеслись цветные строчки, взмыли в ослепительно голубое небо, вдруг возникшее над головой, потухли в его беспредельности, и явилась откуда-то тесная унылая комната с запертыми дверями. Кто-то тряс его за плечо, тянул, пытаясь вызволить из этой комнаты. Он открыл глаза и увидел лицо повернувшегося к нему водителя.

- Приехали, пассажир. Волгоградская, 68.

Володя выбрался из машины.

Москвич стоял напротив бревенчатого дома под шиферной крышей, на фронтоне которого висела адресная табличка. Это был тот самый, нужный Володе адрес. Улица была скучной, застроенной одинаковыми домами за одинаковыми штакетниковыми оградами. Вдоль улицы росли тополя и березы, а из-за штакетников выпирали корявые ветки яблонь. По грязному, в потеках и пятнах, разбитому асфальту прыгали воробьи. На телеграфных столбах болтались жестяные фонари, а на проводах сидели вороны.

Он перешел дорогу, открыл калитку, за которой протянулась бетонная дорожка, упиравшаяся в крыльцо с тремя ступеньками. Старая дверь, покрытая коричневой, облупившейся местами краской, была плотно закрыта. Звонка не было, пришлось стучать кулаком. Из глубины дома послышались шаги, дверь со скрипом отворилась, и в темноте дверного проема показался высокий мужик лет сорока - костистый, в потертой кожаной куртке и в серых штанах. Окинув Володю внимательным взглядом, он посторонился. Володя переступил порог и оказался в темном коридоре, ведущем к следующей двери. На одной стене коридора висели оцинкованное корыто и автомобильный скат, а на другой - вязанки сухих трав, толстые гроздья набитого в чулки лука и двустволка, подвешенная прикладом вверх. Затхлый воздух был пропитан тяжелым духом машинного масла и лука.

У самой двери мужик придержал его, протиснулся вперед и открыл скрипнувшую несмазанными петлями дверь. Володя последовал за ним и оказался в плохо освещенной, бестолково обставленной комнате с побеленными стенами, середину которой занимал накрытый белой скатертью стол с плотно придвинутыми к нему стульями. У стены стоял обтянутый потрескавшейся черной кожей громоздкий диван с круглыми валиками, над ним висел коврик с бенгальским тигром под тропическими пальмами, напротив - тяжелый буфет, рядом тумбочка с телевизором, высоко под потолком - тяжелый оранжевый абажур, а окна полуприкрыты голубыми в цветочек занавесками.

- Садись сюда, на диван, - сказал мужик, рассматривая Володю. - Как я понимаю, ты от товарища Козырина, от Козыря?

Володя кивнул.

- Документы проверять не буду. Верю. Давай знакомиться, - он протянул руку с татуированными пальцами. - Сашка, Саша, Александр - как ни зови, не обижусь.

- Владимир, Вован, Володя, только не Вовчик - этого не люблю, - представился Володя, пожимая протянутую ладонь.

- Садись, не стесняйся, товарищ, - подтолкнул его хозяин. - Чувствуй себя как дома, но не забывай, что в гостях.

Они сели на диван, и Александр заговорил низким, подсевшим голосом:

- Ну, добрался, и молодец. Будем устраиваться. Сибирь-матушку посмотришь, может, понравится. Не женат еще?

- Нет пока, - ответил Володя.

- Женим, у нас этого добра много. Позавтракаешь, я чай поставлю?

- Не надо чаю.

- Тогда подожди минутку, я сейчас, - он скрылся в соседней комнате, вернувшись, сел рядом, раскрыл на коленях зеленую папку и показал на бумаги с печатями.

- Эти бумажки для участкового или кого еще из официальных лиц. Вот на этой бумаге, вот здесь, поставишь свою подпись. В общем, будто ты дом снимаешь у тетки Марфы. Она уж давно в Новосибирск уехала, у сына живет. Можно было, конечно, купить тебе дом, стоит там все дешево, можно и за бутылку водки сговориться, но тогда надо прописку оформлять и прочие формальности. А это значит засветиться, станет ясно, откуда приехал, где прописан, имя, год рождения. Оно, конечно, вряд ли кто будет тебя искать в такой глухомани, ну, а с другой стороны, береженого Бог бережет. А с этим документом можешь чувствовать себя спокойно. Это договор на наем жилья, с кем, на какое время, там все написано. Документ законный, я его у нотариуса заверил. Если участковый придет, покажешь бумагу, если спросит, что здесь делаешь, наври что-нибудь. Обычно ничего не спрашивают, для них печать - как ответы на все вопросы. Понял?

- Чего не понять.

- Дом неплохой, - продолжал Александр. - Хоть старый, но крепкий. Я там все облазил, просмотрел. Конечно, времени маловато было, но главное крыша не течет, печка не дымит. Мебель кое-какую подобрал, завез холодильник, телевизор... Жить можно. Комфорт будешь сам наводить.

- Здорово потратился? - спросил Володя. - Сколько с меня?

- Нисколько. Козырь велел денег с тебя не брать. Еще сказал, что ствол тебе нужен. У меня «Тэтэшник», старый, правда, но в боевом состоянии, и «Макаров». Какой тебе?

- «Макаров» покажи.

Александр опять скрылся и вернулся через минуту с тряпичным свертком в руках.

- Держи.

Володя развернул сверток и увидел новенький, в масле «макаров».

- Новье, - гордо подтвердил Александр. - Заправку возьми, - он положил на стол три обоймы. - На первое время хватит, а там, если надо будет, подброшу еще. Теперь можно и в дорогу, как говорят в официальных кругах, все формальности соблюдены. - Он почесал затылок. - Давай тогда, собирайся. У меня все готово, штаны переодену, куртку наброшу, и можно ехать, мой паровоз нас ждет.

Они обошли дом и вышли во двор. В самом центре стояло то, что Сашка называл паровозом. Это был уазик - еще крепкий, но с дырками в брезенте. На капоте красовался устремленный в полете лебедь, нарисованный белой эмалью, а рядом с пассажирской дверью трепыхался американский флажок. Володя дернул дверцу, но она не поддалась.

- Сейчас, не спеши, - крикнул Сашка. - Эта машина подчиняется только хозяину. Я изнутри открою.

Он потянулся, распахнул дверцу, и тут взору Володи открылось зрелище, поражающее своей новизной. Салон был окрашен в ярко-красный цвет, должно быть в знак уважения к пожарным службам, приборная панель превратилась в трехцветну: красно-желто-зеленую. На зеркале заднего вида покачивались три мохнатых белых кубика и мохнатая черная обезьяна с горящими красным светом глазами. Прямо под ними закрепился истребитель из плекса с красными звездами на крыльях, а по соседству, ближе к водителю, - вентилятор нежно-голубого цвета. Внизу, под панелью, был привязан кассетник «Сони». К чему именно привязан - Володя так и не понял, потому что плетеные веревки уходили куда-то в темную глубину, возможно, к самому двигателю. Место переключателя скоростей заняла кобра из коричневого дерева, раздувшая свой шлем до немыслимых размеров. Ну а сиденья были покрыты коричневыми коврами с желтыми персидскими узорами.

- Ну че, прихренел? - спросил довольно Сашка. - Один чудак вообще чуть с катушек не соскочил, когда это увидел. Он музеи не посещал и к искусству был равнодушный. В общем, неподготовленным оказался, пришлось успокоительное дать. Тут слабые не выдерживают. Единственный и неповторимый экземпляр, так сказать, новые веяния в автомобильном дизайне. Нам бы еще завести эту чуду-юду. Че-то с бензонасосом, что ли, горючее плохо подает. А так машина надежная, хоть в Африку на сафари.

Близился вечер. Солнце ушло на запад, скрылось где-то далеко за лесом, стоявшим вокруг сплошной стеной. Две полосы от колес, поросшие серой прошлогодней травой, назывались дорогой, и дорога эта представляла собой сплошной нескончаемый ухаб сложной конфигурации. Трясло так, что, казалось, внутренности выпрыгнут наружу.

Сашка остервенело крутил баранку и хрипло матерился, когда Уазик грохался в глубокую колдобину. Хотелось спать, но мешала тряска.

Володя чувствовал, как в нем поднимается и нарастает злоба. Он понимал, конечно, что глупо злиться и винить тут некого, но терпению его, не привыкшему к такого рода испытаниям, подходил конец.

«Какого хрена, - думал он, - этот долбобоб везет меня куда-то к чертовой матери. Что, нельзя было найти что-нибудь поближе? Надо же быть таким тупым, чтобы выбрать захоронку там, куда он сам вовремя добраться не сможет. Может в этой деревне и не живет уже никто, и буду я единственным хомо сапиенс в округу на сто километров. Может, там и магазина нет, а питьевая вода в кювете после дождя, в лесном ручье или речке-вонючке с головастиками, пиявками и лягушками».

Ему вдруг ясно представилось, как он стоит на четвереньках на берегу этой речушки. По мутной поверхности плывет крупный головастик, к камышине прилипли толстые пиявки, а рядом заходится в любовной истерике жирная лягушка с желтым брюхом. Он тянется вытянутыми губами к воде, опершись одной рукой в мокрый глинистый берег, а другой разгоняет в стороны водную муть.

- Слушай, Иван Сусанинов, мы когда-нибудь приедем?

- Приедем, потерпи с полчасика.

- Ты хоть врубаешься, если что со мной случится, я даже не смогу об этом дать тебе знать, друг ты мой и покровитель. Ты что, не мог поближе меня пристроить?

- У тебя предъява? - вдруг сразу посерьезнев, по-деловому спросил Сашка.

- У меня вопрос по поводу будущей жизни.

- Ну, на вопрос я отвечу. Это место не я выбирал. Мне сюда ездить тоже не в кайф. Хотя, с другой стороны, деревню эту я хорошо знаю и друзья у меня там есть, и эти вот самые люди тебе всегда помогут, и меня будут держать в курсе. Это тебе понятно?.. Продолжаю. Козырь мне в категорической форме объяснил, чтобы я ничего другого не искал. Я ему возразил, что ездить сюда не ближний свет. Он сказал, что если мои друзья люди надежные, то мое присутствие для тебя не так уж и важно. Насчет связи тоже хочу дать разъяснение. С городом связь постоянная через лесников. У них телефоны. Ну а мои товарищи с лесниками в дружбе. А чтоб тебе не совсем скучно жилось, я тебе мотоцикл достал. На ходу, в сарае стоит. Так что спи спокойно, дорогой товарищ, и не гони волну... Тут такое, - продолжал он после некоторой паузы. - Короче, ты про Небогу что-нибудь слышал?

- Что-то не припомню, - подумав, ответил Володя.

- Значит, не знаешь. По пути, скоро она появится, будет с правой стороны. Это, понимаешь, такое место - оно вроде и лес, и кусты, но совсем ни на что непохожие. Кусты высокие, выше роста человеческого, густые такие, твердые как железо, и с шипами, как будто кто специально их наточил, острые как иголки швейные. Ну а за кустами деревья - голые стоят, как ошкуренные, стволы у них серые, толстые да кривые. Веток и листьев почти нет, только на самой верхушке, ветки в стороны разъеханные, как на пальме. Имя Небога было раньше другим. Старики рассказывают, что, поскольку место это недоброе, имя ему было дано Небогово Место. Значит, нет там Бога. А со временем слово «место» вообще перестали употреблять, чтобы упростить, и называлось оно Небогово. А потом и это укоротили в Небогу. Кто в Небогу сходил - или пропадет, или умрет, или болеть будет, или с ума сойдет. Редко кому без последствий такое дело сходит. Есть и такие слухи, что некоторым людям как бы благословение дается, и они начинают как бы счастье получать, и в Небогу их тянет как в церковь. Вроде блаженных становятся, всех любят и прощают. Таких, конечно, меньше... Вон, смотри, смотри, направо, за березками на взгорке.

В опускающихся сумерках, в полукилометре от дороги громоздилась плотная стена в человеческий рост, которая и была, наверное, непроходимым кустарником, охранявшим заповедный лес. За этой стеной высились, как тела гигантских удавов, деревья с венчиками веток на самом верху. Зрелище это было поистине фантастическим. Оттуда, Володя это явственно ощущал, исходил какой-то злой и вызов, и призыв. Что-то проникло в его душу и поселилось там, и он с ужасом осознал, что теперь он не единственный хозяин в самой сокровенной своей человеческой части - душе.

- А еще говорят, - в интонациях Александра появилась незнакомая покорность и испуг, - что всякий, кто сюда попадает, это значит по зову Небоги. Если позовет, то любой хоть за тридевять земель сюда приедет на ее зов. Может и ты, брат, здесь не случайно.

Сиделино

- Приехали, мать его в душу. Вот он твой дворец, - Александр подрулил к дому за высоким забором.

Володя выбрался из машины, выволок с заднего сиденья сумку. За забором виднелись деревья, бревенчатые стены с двумя окнами на улицу и шиферная крыша с чердаком. Все это: и дом, и улица, спускавшаяся с пригорка, и редкие, тускло освещенные окна низких домишек за штакетниковыми оградами, темная тайга вокруг, и небо, не до конца погасшее с первыми бледными звездами, и теплый ветерок, набегающий легкими порывами, - казалось миражом. Чужие запахи и непривычная тишина, лай собаки где-то на окраине дополняли ощущение нереальности происходящего. Слева по соседству дом небольшой, с бревенчатыми стенами, крыльцом и двумя окнами на улицу. В одном, зашторенном белыми занавесками, свет. А вот справа совсем темно, даже окон не видно. И шелестит, и шумит вокруг что-то мягким гулом - это голоса тайги. Воздух чистый и крепкий, аж голову кружит.

- Вот так-то, брат, - Александр остановился рядом, глядя в сторону уходящей вниз улицы. - Это Сибирь, страшная сила, скажу тебе. Как я ее проклинал, ненавидел до скрежета зубовного. Я в этих краях последний срок досиживал, на лесоповале работали. Зимой холод, летом мошка и комары. Думал, не доживу, но дотянул до конца, освободился. Поехал к матери в Курск, на работу устроился, зарабатывать начал. В первый отпуск поехал на Черное море, в Ялту. Все путем - живи себе да радуйся. А не получилось, стал Сибирь вспоминать, и чем дальше, тем сильнее. Чувствую, тянет, нет сил. Прокантовался в Курске года три, затосковал, и с тоски с корешками выпивать начал серьезно. Дотянул до следующего отпуска, приехал сюда, думаю, посмотрю, может тоска моя - пустое дело, игра воображения. А как приехал, так и остался. Мама моя к тому времени умерла, так что делать мне в Курске было уже нечего. Написал заявление об увольнении, квартиру через полтора месяца разменял, съездил в Курск, получил расчет, дела закончил, и вот уже почитай двенадцатый год здесь живу, и жизнь свою здесь закончу. Такой вот приговор судьбы... Тут, конечно, сразу-то непривычно, но ты не нервничай. Это после города кажется, что жить нельзя... Можно, да еще как - рыбалка, охота, и воздух здоровый, - продолжал Александр, вытаскивая из багажника канистру с бензином. - С бабами, правда, напряженка. Но и это решаемо, поездишь по окрестностям, найдешь что-нибудь. Ладно, дружок, ты устраивайся, а я через недельку подъеду. Счас заправлю паровоз и поеду... Чуть не забыл. Ты прямо завтра зайди к Тимофею, к другу моему. Он недалеко живет, на той стороне улицы в самом конце. Если не найдешь, спросишь, его тут все знают. Он тебя ждет. Мужик верный, можешь ему во всем доверять. Вот тебе ключи от дома, а я поехал!

Так началась новая глава в биографии Владимира Пивоварова, коренного питерского жителя, бывшего спортсмена, бандита, а ныне беглого.

Ночь пролетела как один миг. Не включая света, не раздеваясь, он завалился на диван и только утром, открыв глаза, понял, что началась новая сибирская полоса в его жизни.

Дом был светлый, из двух просторных комнат, кухни и коридора. Непривычно смотрелись бревенчатые стены без побелки и покраски. Во всех комнатах - лампочки под потолком, а в самой большой висела трехрожковая люстра. На тумбочке стоял телевизор. Володя щелкнул включателем, экран засветился. Шла программа новостей. Здесь же, рядом, на столе стоял кассетник. Вплотную к дивану прижался одежный шкаф, а с другой стороны этажерка с точеными ножками. С десятком книг на полках. Почти половину одной из стен занимала печка с черной металлической дверцей. Володя вспомнил, что у печки должна быть задвижка, чтобы регулировать тягу и не угореть. Он тут же нашел ее - почти под самым потолком над печкой. В другой комнате стояла двуспальная кровать с металлическими шарами на спинках, в которых играли солнечные блики. Из-под коричневого покрывала выглядывала свежая накрахмаленная простынь, а на покрывале торчали два конуса подушек в таких же белоснежных накрахмаленных наволочках. Рядом тумбочка с графином воды. Над кроватью репродукция картины «Грачи прилетели». На кухне холодильник, кухонный стол, посуда, ножи, вилки.

Он поймал себя на странном ощущении. Он никогда не имел своего дома, и осознание того, что стены, крыша и кровать, и пол, по которому он сейчас ходит, - это его и только его собственность, что он здесь единственный хозяин, вызвало в нем чувство гордости, защищенности и еще чего-то непонятного...

Во дворе, за домом у сарая, ровная поленница дров. В

сарае - «Ява» с коляской, не новая, но в хорошем состоянии.

Ну что ж, здесь можно жить.

Закончив осмотр своего хозяйства, Володя надел спортивный костюм, кроссовки и, выйдя за калитку, побежал по тропинке. Из дворов выгоняли коров. Худой старичок в мятом сером пиджачке и кирзовых сапогах щелкал кнутом, покрикивая на нерасторопных животных, собирая их в стадо.

Тропинка взбиралась на холм, уходила в лес и терялась меж высоких сосен и кедров. Пробежав пару километров, он остановился на поляне. Было еще свежо по-утреннему, но солнце, пробивавшееся через густые ветви высоких деревьев, уже начинало пригревать. На траве серебрилась роса. Таежные запахи, птичий гомон, вся эта буйная жизнь захватила его, и он вместо привычной разминки ходил по поляне, трогал стволы деревьев, сбивал ногами прошлогодние грибы...

Вернувшись, позавтракал и завалился на диван. Посмотрел телевизор, подремал, и так до полудня. Поднялся, вспомнил о Тимофее и решил нанести свой первый визит. Порывшись в сумке, достал бутылку «Армянского» и коробку шоколадных конфет. Натянул легкий свитер, надел джинсы и вышел на улицу. Заметив у дома напротив сидевшую на лавочке старушку в белом платочке, перешел улицу и спросил, где живет Тимофей. Старушка улыбнулась, посмотрела на него бесцветными глазами и показала худой пергаментной рукой в конец улицы.

- Вон по этой стороне последний дом. Он счас там, я его видела надысь. Иди, миленький, не ошибешься.

Володя пошел в сторону указанного дома. Солнце припекало. По пыльной дороге прогуливались куры, утка, косолапо переваливаясь, вела за собой свой выводок, а у большой лужи свинья разгребала пятачком грязь.

Улица заканчивалась, и уже издалека Володя увидел у дома мужика. Сухой, костлявый, в застиранной, потерявшей цвет майке, в кепке-восьмиклинке, он заколачивал в забор гвоздь. Гвоздь гнулся и не хотел входить в доску. Мужик терпеливо направлял его и колотил молотком по разбитой шляпке. Володя остановился за его спиной. Тот, казалось, ничего не замечал и продолжал дубасить по измученному и мягкому как пластилин гвоздю.

- Здорово. Ты, что ли, Тимофей?

- А? - обернулся мужик. - Вот забор правлю, а гвоздей ни хера нету. Вишь, с одного места вынаю, - он показал глазами на землю, где на газете лежало с десяток старых погнутых

гвоздей, - в другое место забиваю. Лешка обещал из города привезти, так вторую неделю пьет, подлюка, без просыпа. Раньше войны дождешься, чем гвоздей. - он опять застучал молотком по непокорному гвоздю.

- Перекурить не хочешь? - спросил Володя, наблюдая за безрезультатными усилиями мужика, - может, потом легче пойдет.

- Да хер его легче, - сердито заворчал мужик, - это теперь не гвоздь, а хуже сосиски... А, ладно, - он бросил на землю молоток и повернулся к Володе. - Давай покурим, мать его ети. Угощай.

Володя достал из кармана пачку «Мальборо» и протянул мужику.

- Иностранные, мать их, счас узнаем, что за табачок, - мужик аккуратно извлек из пачки сигарету, чиркнул спичкой о помятый коробок и прикурил.

Володя тоже закурил.

Мужик курил сосредоточенно и задумчиво, а Володя рассматривал нового знакомого. Совсем непримечательный, и как он ни старался найти в его плоском лице хотя бы что-нибудь интересное, так и не смог. Все маленькое, сморщенное и неопределенное...

- Ну, а ты, стало быть, Владимир, новый, так сказать, поселенец. Осведомлен. Вот теперь можно и познакомиться, - и он протянул маленькую сухую ладошку. - Тимофеем наречен.

- Ну а я Владимир.

- Че ж это мы на улице стоим, - вдруг засуетился Тимофей. - Пошли в дом. - И он проворно проскользнул в калитку.

Они вошли в полутемную комнату. Свет слабо пробивался сквозь низкие окна, наполовину зашторенные белыми занавесками. Комната была маленькой и тесной. Володя кое-как протиснулся за Тимофеем к столу и сел на окрашенную в зеленый цвет, засиженную до зеркального блеска табуретку. Тимофей засуетился, зашебаршил, разыскивая что-то в шкафчике.

- Ни хера в дому нету, - сказал он огорченно и поставил на стол полбутылки чего-то мутного.

- Вот самогонки немного осталось, больше ничего. И пожрать-то тоже небогато. Огурцы соленые были, так с соседом давеча выпивали. Осталось три штуки. Курица вот есть, вчера ночью сварил. Тебя ждал, - он хитро посмотрел на Володю. - А вот выпивки нету. Все повыпивали подлюки в деревне. Квасу, правда, осталось чуть-чуть. Хлеб вчерась успел прихватить. Белый люблю, так последнюю булку забрал. Нюрка, гадюка, все по своим продает. Опоздаешь, так и черного не возьмешь. - Тимофей поставил на стол два граненых стакана, сел и, деловито осмотрев стол, взялся за бутылку.

- Подожди, Тимоша, - остановил его Володя, - я не с пустыми руками. - Он извлек из пакета коньяк и конфеты.

Тимофей поднес бутылку к глазам и, разобравшись, запричитал:

- Коньяк «Армянский», пять звездочек, правительственный напиток. Мать честная, слышал и мечтал, но не пил никогда. Это ж каких денег стоит?

- Давай с него и начнем, - прервал его Володя. - Разливай, Тимоша.

Хозяин ловко сковырнул пробку и налил по полстакана.

- Давай-ка за знакомство, да и за дружбу, давай, - он поднял стакан...

Наутро, сквозь тяжесть похмелья, стали вспоминать обрывки разговоров, и все больше о Небоге, о бабке Тимофея, которая забрела туда, потом стала хворать, слегла, а через полгода преставилась. О городском каком-то, приехавшем специально, чтобы какие-то ученые исследования провести. Запил он, стал бродить по ночам как привидение, и внезапно исчез. Еще про девочку, заблудившуюся в лесу и, Бог уж знает как, попавшую в Небогу. Разыскали ее, привели домой, и с того момента начала она расти не по дням, а по часам, вытянулась в длиннющую дылду и стала стареть на глазах, горбиться, лицо высохло и сморщилось. Приехали врачи из района, забрали, и никто ее после этого не видел. Еще рассказывал Тимофей о хлопунах. Вроде живут там люди - не люди, приведения - не приведения. Приходят иногда в деревню, чаще в полнолуние, и слышно вокруг: хлоп-хлоп-хлоп... А то выть начинают так, что душа от страха заходится.

Странно это было и тревожно. И странно было Володе, что тревожно. Он-то думал, что после войны и всех его бандитских дел никогда и ничего его не удивит, хотя тут же вспомнились кривые стволы Небоги в вечерних сумерках и странное тяжелое чувство, поселившееся в его душе.

...Дни побежали за днями, скучать было некогда. Днем - то рыбалка, то охота, а вечером костер на песке у реки. Лесом пахнет, водой, дымом, ухой из котелка и неспешные разговоры обо всем. Уже через неделю вся деревня знала большого Володю, и Володя знал всех. Жизнь здесь была простая, но не без мелких интриг. Народ далеко немолодой, в большинстве за шестьдесят, ревновал, завидовал, сплетничал. Володя выслушивал терпеливо деревенские истории, но старался не вмешиваться и мнение свое держал при себе. Через месяц объездил он на своей «Яве» все окрестные деревни. Бывал в гостях и к себе приглашал.

Как-то незаметно вторглись в его жизнь тревожные тяжелые сны, они-то и вносили диссонанс в его беззаботную и, в общем-то, неплохую жизнь. Только на войне да в детстве видел он сны, но такие - яркие и повторяющиеся, - никогда. То мохнатые злые звери рвались к нему, стоящему за забором своего дома. Звери рычали, показывая огромные желтые клыки, вонзали в забор острые кривые когти, в глазах их полыхал огонь и, казалось, забор не выдержит и рухнет. То голые дети с плачем кружили вокруг него, взявшись за руки. Сны были настолько яркими, что, проснувшись и открыв глаза, он еще долго видел их во тьме комнаты. Случалось, что в его сны вторгались тревожные звуки. Они исходили из углов, иногда опускались с потолка, шуршали в двери. Это были скрипы, стоны или печальные незнакомые ритмы ветра. Дважды он слышал несмелый стук в дверь, вставал, осторожно, не включая света, подходил к двери и также осторожно открывал ее и всматривался в темноту, но никого там не было.

Трудно было без женщин, не хватало их в округе. Но как-то вечером, по совету Тимофея, поехал он на танцы в большую старую деревню Кондобиху и, везение, встретился с Настей из Иркутска. Дед ее помер и завещал свой большой старый дом. Вот Настя и приехала, чтобы вступить в наследство. Старенький магнитофон крутил веселые мелодии. Настя стояла у стены и бросала по сторонам равнодушные взгляды. Самый крутой из кандидатов Федя Чиж почему-то совсем ей не нравился. Сам-то он давно приметил Настю и сегодня уже успел предложить ей, в форме довольно непринужденной, уединиться и провести время современно, без комплексов, но, не встретив понимания, отошел к противоположной стороне, посматривал вожделенно. Тут появился Володя, как раз заиграли «Без меня тебе, любимый мой...», и он пригласил Настю. Глаза ее сверкнули, улыбка озарила лицо, и поплыли они в танце по дощатому некрашенному полу. Федя Чиж обиделся, но открыто выражать свои чувства слишком крупному незнакомцу не стал, а решил встретить его после танцев вместе с верными корешами - Петькой-Лешаком и бугаем Жорой Коробеевым.

Володя обнял крепкое тело Насти и не отпускал ее три танца подряд. Только потом они вернулись к стене и уже, как положено, познакомились. Узнав, что Настя здесь одна, что совершенно свободна, он сразу же пригласил ее в гости к себе в Сиделино на последнюю бутылку «Армянского». Настя, в свою очередь, предложила свой дом, «Столичную» и шампанское. Ехать далеко не надо, до дома рукой подать. Володя предложение принял, и, потанцевав еще минут пятнадцать, они покинули клуб.

У его мотоцикла стояли трое. Когда Володя поинтересовался, что они здесь делают, самый большой бросился на него. Володя побил всех, но не очень сильно, где-то в глубине души понимая их и сочувствуя. Выкрасть такое сокровище, как Настя, безболезненно и безвозмездно... Ну, такого в жизни просто не бывает.

В доме из двух комнат с такими же бревенчатыми стенами и печкой было пустынно. Стол, два стула, кровать и холодильник. Рядом с кроватью стоял открытый чемодан, на кровати разбросано белье.

- Отвернись, - строго приказала она, запихивая вещи в чемодан.

В полутемной комнате, освещенной слабой лампочкой, было неуютно и скучно. Пахло заброшенным, плохо проветренным жильем и плесенью. Володя вышел на кухню, поискал выключатель и зажег свет. На полу стояло ведро с водой. Он снял с гвоздя алюминиевую кружку, зачерпнул воду и начал пить. Вода была теплой, невкусной, с запахом тины. На язык попалось что-то скользкое, он выплюнул это скользкое на пол и выругался про себя. Открыл холодильник и увидел кастрюлю, накрытую крышкой, вареную картошку в миске, кусок колбасы, пару селедок в толстой серой бумаге, бутылку «Московской» и «Советское шампанское». На нижней полке две плитки шоколада и булку белого хлеба. Между стеной и холодильником теснились пустые бутылки из-под водки и портвейна. «Одна пьет или с кем-то? - спросил себя Володя. - Если одна - алкоголичка, если с мужиками - значит, б... А если и одна, и с мужиками - значит, и то и другое».

Настроение упало, и он уже не радовался предстоящей ночи. Постоял, глядя на бутылки, вышел в прихожую и открыл входную дверь. С улицы потянуло прохладой и свежестью. Достал сигареты, вышел на крыльцо и закурил. Ночь была темной, небо безоблачным и звездным. Высоко над головой светила бледная луна. Где-то далеко аукала ночная птица. В душе было пусто и неприкаянно.

Послышались шаги. На Насте был спортивный костюм, длинные волосы затянуты резинкой в хвост.

- Давай пройдемся, - предложила она, - что-то спать совсем не хочется.

Они вышли за калитку и направились вдоль улицы в сторону леса. Молчали. Володя мельком поглядывал на Настю, ее лицо было совсем рядом. Нет, не похожа она на шлюху или алкоголичку.

- Ну, что молчишь? Спрашивай. Почему в доме грязно, почему мебели нормальной нет, откуда бутылки пустые?.. Спрашивай.

Володя смутился, в голосе Насти звучали горечь и вызов.

- Дед твой давно помер?

- Почти полгода назад похоронили... Любила его очень. Он меня воспитывал даже, когда родители были живы. Почти каждое лето, лет с пяти, я проводила в этом доме. Отец мой - по тюрьмам. Первый раз по малолетке, а потом пошло-поехало. Научили его там, как чувство собственного достоинства защищать, как деньги добывать, не унижаясь. Он и умер в зоне, когда мне было одиннадцать лет. Мать спилась после его смерти. Протянула два года, замерзла пьяная на улице у самого дома. И осталась я на попечении старшего брата и дедушки, царствие ему небесное... Другие бы на моем месте ругали таких непутевых родителей, а я знаю, что они были хорошими, помню их, дед и брат о них тоже много рассказывали. А сейчас я осталась совсем одна. Дед помер, а брат пропал. Других родственников нет. Есть две подружки, несколько хахалей, один другого противней... Была в этом доме мебель, деревенская, простая, стояла там столько, сколько я знаю этот дом. Часть вынесла в сарай, часть раздала по соседям. Ничего мне не надо. На кой черт мне этот дом. Кому-то память дорога о близком человеке, а для меня каждая вещь в этом доме как ножом... Мне это наследство ни шло, ни ехало. Тут таких домов, даже получше, пруд пруди. Стоят с забитыми окнами. Живу здесь второй месяц, делать ничего не хочу, обрастаю паутиной и грязью. Черт с ним со всем. Пью иногда, бутылки видел? Есть у меня несколько старушек да стариков, с ними общаюсь. Пьем, едим, разговариваем. Я люблю слушать, как они жили, как влюблялись, женились, песни пели, плясали, как воевали. А они никому не нужны, так мне готовы ночи напролет рассказывать. А те, кто помоложе в деревне - алкаши, тупые отморозки. Ты же видел сегодня этих трех. Болваны, но у них хоть деньги есть, хоть как-то одеваются и пьют не только самогонку. А остальная часть - животные. Ничего кроме рефлексов, да и те подавлены.

Улица закончилась, деревня осталась позади. В неясном свете луны белела кочковатая дорога, впереди чернел лес. Мягкими порывами налетал ветер, обдавая острыми запахами и неясными звуками со стороны леса.

- Почему не вернешься в город? - спросил Володя, вслушиваясь в неясные шорохи вокруг.

- Уехала, если бы не дело одно важное. Никак не могу его закончить.

- Что за дело, может я помочь смогу?

- Может, и сможешь, - задумчиво произнесла Настя, - хотя ни у кого еще не получалось. Сколько там у нас времени натикало?

Часы показывали половину второго.

- Ну что, Большой, ты еще сбежать от меня не собираешься, постель со мной разделишь? Чего молчишь, колись давай.

Володя остановился, развернул Настю лицом к себе, обнял и, чувствуя, как нарастает желание, страстно поцеловал.

- Теперь верю, - засмеялась она, отстраняясь. - Очень убедительно доказал.

Возвращались, обнявшись. В доме посвежело. Настя накрыла стол. Сама откупорила шампанское, разлила по стаканам.

- Можно и выпить теперь. Пьем за знакомство и любовь.

- За это, - поддержал Володя.

- Ты знаешь, - выпив и покачивая стакан с остатками шампанского, заговорила Настя, - когда я была соплячкой, мечтала встретить вот такого как ты, большого и сильного, и выпить с ним шампанское за любовь, обязательно в деревне, вдвоем, поздно ночью. Странно, да? Сбываются мечты. Правда, виделся мне чистый и светлый дом с открытым окном, через которое наполняет комнату запах цветущих яблонь. И я, чистая душой, ничем и никем не оскверненная, счастливая. И он такой же чистый, счастливый, влюбленный в меня по уши, смотрит восторженными глазами и говорит о любви и вечном счастье. И кружится голова от его слов и предчувствия вечной жизни... А получается совсем не так. Дом деревенский есть, но чистоты в нем нет, грязь и запустение. Вместо запаха яблонь - затхлость и тлен. И нет больше восторженной Насти, нет чистоты, счастья и любви нет. И вечности нет. И ты - мой принц на одну ночь, голодный по бабам, о любви не говоришь, слушаешь мою блажь и думаешь, когда эта дура заткнется, и пойдем мы, наконец, в ее спальню на несвежие простыни. А знаешь что, и пойдем, хлопнем по стакану водки и пойдем спать, или, как там говорят в цивилизованном мире, будем заниматься любовью. Хорош эту мочу глотать, - она с остервенением вылила остатки шампанского на

пол. - Давай по-взрослому, по стакану водки и спать. Сиди спокойно, я сама налью... Давай по полному, сразу одним глотком по-гусарски. Вот так, - она, не чокаясь, вылила водку в рот и занюхала куском колбасы.

Володя выпил в два глотка. Сидели молча и жевали, глядя в пространство. Настино лицо посерело, глаза запали, под ними прочертились тонкие морщинки.

- Что с тобой? - прервал затянувшееся молчание Володя.

- А хреново мне очень. Брат пропал. А ты знаешь, какой он человек? Не знаешь. Он - моя нянька, мой учитель, мой отец и защитник. Мне без него не жить. Знаешь, где пропал? В Небоге. Я ему говорила, не ходи туда, смерть там найдешь. А он не послушал. Ушел и не вернулся. Ты же из Сиделино, знаешь Небогу?.. Знаешь, - ответила сама. - Кто ее не знает. Взорвать к чертовой матери эту Небогу. Бросить атомную бомбу, чтобы следа от нее не осталось.

Она разлила остатки водки, выпила, лицо ее скривилось, по щекам покатились слезы. Она смахнула их, поднялась и, покачиваясь, направилась в спальню.

- Домой езжай, кина не будет, кинщик заболел. Узнай там у своих деревенских. Может, кто видел брата моего. Крепкий такой, белобрысый, в очках, тридцать четыре года, Лешкой зовут... Не обижайся на меня, - она повернулась к Володе, притянула его голову и крепко поцеловала в губы. - Приезжай в выходные, а сегодня от меня никакой пользы. Сейчас завалюсь и реветь буду, пока не усну...

Володя вышел за калитку, закурил, завел мотоцикл, вырулил на дорогу и поехал в сторону Сиделино. Трясясь на мотоцикле, всматриваясь в освещаемую подрагивающим лучом дорогу, он думал невесело, что встретился опять с не очень счастливым человеком, и о том, есть ли вообще счастье, и о Небоге, напомнившей о себе через Настю...

С тех пор стал он ездить в Кондобиху. Настя нравилась ему все больше, но стала она уезжать то в Иркутск, то в Новосибирск, то еще куда-то по делам, а иногда запивала без стариков и старушек, которых Володя уже хорошо знал. Страшная депрессуха корежила ее, и она, тупо глядя в пол или стену, роняла редкие матерные фразы. В такие дни Володя старался не появляться, не любил он женский мат и запах перегара.

А лето между тем уходило. Солнца стало меньше, дождей больше.

Много чего узнал Володя за это время. Много чего говорилось длинными вечерами, но больше всего о Небоге. Разные люди рассказывали о ней. У каждого были свои истории и почти все страшные. Не хотелось верить, что есть в этом хоть какая-то правда, но всякий раз проезжая мимо Небоги, видя непролазный кустарник, странные, даже страшные огромные деревья с облезлыми кривыми стволами, вечный мрак вокруг и тяжелое серое небо, ощущая внутри непривычную холодную пустоту, он понимал, что есть в этих рассказах доля правды.

Закончился сенокос. Выкапывали последнюю картошку. Наступающая осень и дожди поубавили активности. На танцы в Кондобиху приходили только местные. Настя уехала в Новосибирск. Народ сидел теперь больше по домам и пил «красное», ну а кто пошустрее - самогонку.

Володя редко выезжал из Сиделино из-за грязи на дорогах, не успевающей просыхать после дождей. Жизнь его как-то сразу сузилась до маленького Сиделино, а точнее до его леса и там, километрах в трех от деревни, на широкой зеленой поляне, тренировался. Он так втянулся, что даже после бурных ночей, с тяжелой похмельной головой, обувался в старенькие, но еще крепкие кроссовки, надевал любимый «Адидас» и бежал на поляну. Его знали и, привычно улыбаясь, говорили вслед: «Эт Володька- спортсмен побёг». Наступающая осень принесла утренние туманы. Сыро и слякотно. Не хотелось больше месить грязь, и Володя перебрался в сарай. Мотоцикл ставил во дворе под брезентом, а сарай превратил в спортивный зал. Здесь было просторно. Выбросил большую часть содержимого, что иначе как хламом назвать было нельзя, а нужное в обиходе расставил вдоль стен, подвесил мешок, сделал перекладину и даже сколотил шведскую стенку. Иногда, правда, затяжные дожди пробивали крышу и тогда на земляном полу сарая появлялись лужи. Надо было бы залезть наверх да подремонтировать прохудившуюся крышу, но не хотелось. Какая-то апатия наезжала да такая сильная иногда, что и с кровати-то вставать было в тягость.

Как-то сразу все стало скучным и ненужным. Тогда пошел он по деревне собирать книжки. Набрал десятка два, читал днем и по ночам, чтобы тоска окончательно не доконала.

Но и книжки не всегда спасали. Бывало, находило такое, что не знал, куда себя девать. Не читалось, не думалось, не лежалось, не спалось. Тогда одевал Володя брезентовый дождевик, резиновые сапоги и шел по размытой дождем тропинке в лес. Шел долго, пока хватало сил. Шел и думал о разном. О детстве своем на Петроградской, о родном дворе, пацанах, с которыми дружил, ходил в школу. Вспоминал мать, худенькую, маленькую, добрую и такую беззащитную. Слава Богу, успел купить ей квартиру и денег оставил. Вот уж кто действительно пребывает в неведении. Так и думает до сих пор, что сынок ее добрый человек. И спорт, конечно, вспоминался. Как никак с двенадцати лет до двадцати шести - и не за страх, не за деньги, а, так сказать, ведомый страстью. Да и результаты были, на самой верхушке стоял в мировом эшелоне. Была бы жизнь другой, ценила бы страна своих героев, помогала хотя бы выжить, не было бы Афгана, куда попал в двадцать восемь от полной безнадеги, от безденежья и безысходности. Два года в специальном подразделении. Чего там только не было. И какой смерть бывает на самом деле, ни в каких книжках не прочтешь. После смерти друга своего, которому башку осколком срезало так, что только кровавый обрезок шеи остался, подсел на дурешку. Хороший планчик солдату - и мать, и жена, и друг. Потянул косячок с корешками, по хохотунчикам проехал, а потом - иной мир. Тишина, покой, иногда цвета поплывут совсем неземные, нежные, и в душу такое блаженство войдет, как будто ты в раю. Можно было и гашиш попробовать, предложения были, но о последствиях он знал хорошо.

А вернулся домой и ничего не узнал. Кооперативы, ларьки, новые русские, бандиты. Разговоры только о зеленых. Нет ничего важнее, все оценивается только на них. Чем их больше, тем ты лучше, умнее. На улицах мерседесы, бээмвухи, кадиллаки и линкольны. Знакомые, ничем не примечательные ранее люди, вдруг стали богатыми и вспоминают теперь своих предков. Новая мода. К деньгам нужен дворянский титул - это с машиной, домом и большими бабками полный комплект. Ну, для некоторых еще телка заметная, фотомодель или что-нибудь подобное, бросающееся в глаза.

В машинах здоровенные рожи, не поймешь - бандиты или бизнесмены. Одеваются одинаково, золотые кресты на тяжелых цепях, объясняются тоже похоже, в основном на пальцах. Ходил он по городу черный, высохший на афганском солнце, вздрагивал от резких звуков и ничего не понимал. Какой-то сон - не сон, может быть, нескончаемое представление, сюжет которого он никак не мог постичь. Первую неделю хотел отоспаться, но сна не было. Лежал в чуткой дреме, от которой уставал больше, чем от войны. Мать начала волноваться, просила, чтобы сходил к врачу. Как-то утром он понял, что ему нужен косяк, иначе так и будет маяться без сна и покоя в душе. Поехал на Владимирскую к старому другу Лешке Казанцу, с которым вместе тренировался. Тот оказался дома. Володя поздоровался и сразу спросил о главном, где взять дурешки на косячок. Леха не удивился, спросил только: может ему что-нибудь посерьезнее, кокаин там или гашиш. Володя отказался. Ему нужна была хорошая дурешка. Они поехали в гавань, и там какой-то лохматый парень что-то долго объяснял ему, потом в грязном парадном достал серый пакетик. Володя расплатился, не понимая, сколько с него берут. Леха выхватил деньги из рук парня и вернул половину Володе. Потом они попали на Лиговку, в чистенькую однокомнатную коммуналку - это была Лешкина дежурная хата. Володя забил беломорину, задымил и сразу почувствовал себя другим человеком. Лешка пил водку, закусывая колбасой и солеными огурцами. Сидели они до самого вечера. Володя дотянул косячок, забил второй. Отходняк был легким, и это, как и все случившееся, радовало. Он пытался рассказать о войне, но получалось скучно и некрасиво, и он замолкал. Говорить о другом не получалось совсем. Леха молчал, иногда согласно кивая головой.

Начинало темнеть. Они вышли. Лешка открыл дверцу машины, стоявшей у парадного, и предложил Володе сесть. Только сейчас ему стало понятно, что они приехали сюда на машине, и это не такси, а Лешкина машина. Это был «Вольво» - не новый, но вполне приличный.

- Откуда у тебя машина? - спросил он, гладя рукой панель и двери.

- Давай завтра поговорим. Я к тебе подъеду, - ответил Лешка.

На следующий день, часов в одиннадцать, позвонили в двери. Володя лежал на кровати одетым и смотрел в потолок. Мать ушла в магазин. Пришлось встать и открыть. На пороге стоял Лешка. Они прошли на кухню. Лешка открыть портфель и поставил на стол бутылку виски.

- Шотландское, настоящее, не хухры-мухры, - сказал он гордо.

Володя открыл холодильник.

- Пельмени будешь? - спросил он. - Мать вчера сделала. Колбаса есть, сосиски...

- Ставь пельмени, - сказал Лешка, откупоривая бутылку.

Володя разогрел пельмени. Поставил на стол стаканы. Лешка разлил виски.

- Ну, дружок, давай за возвращение из кошмара. За тебя.

Они выпили. Володя поморщился.

- Самогонка натуральная.

- Ты закуси, и все будет о’кей, - Лешка уже энергично пережевывал пельмени.

- Ты на машине, что ли? - спросил Володя.

- На машине, - ответил Лешка.

- А что ж тогда пьешь? ГАИ тормознет, и останешься без прав.

- Если даже тормознет, права останутся при мне. Ты, братан, давно здесь не был, а потому ничего не всасываешь. Времена круто поменялись. Теперь есть те, у кого права забирают, и те, у кого не забирают, так вот я как раз из последних.

Володя с сомнением покачал головой и ничего не ответил.

- Ты мне, Вован, лучше вот что объясни. Ты что, серьезно на наркоту подсел? Надо бросать, иначе кранты. Ты мужик сильный, я знаю, сможешь бросить.

Володе не хотелось заводить этот разговор. С утра опять наехала тоска. В душе была странная серая пустота и неприкаянность. Он вяло жевал и, глядя в окно, нехотя ответил:

- Придет время, брошу... Тоска меня жрет, не знаю, что делать.

- Ты на работу собираешься? - спросил Леха.

- Собираюсь. В понедельник иду в военкомат, там, может, что-то посоветуют, обещали помочь, трудоустроить.

- Кто обещал, начальники твои, что ли?

- Они, - ответил Володя.

- Считай, что ты уже безработный. В лучшем случае предложат тебе овощной магазин, где ты будешь вместе со всякой бомжаотой капусту перекладывать. Хотя могут еще, как специалиста, направить в школу, будешь вести там военное дело или гражданскую оборону, или то и другое вместе, и получать на бутылку молока и палку колбасы. Давай-ка накатим еще по одной, и я тебе предложу свой вариант.

Они выпили, и Володя услышал Лешкино предложение. Оказалось, что Леха теперь самый настоящий бандит. С двумя корешами из спортсменов, которых Володя хорошо знал раньше, держат они бригаду из восьми бойцов. Под ними стоят уже шесть киосков, в основном на Владимирском рынке. Есть пара довольно больших магазинов, а в планах работа с крупными коммерческими структурами. Но нужно расти, и такие люди, как Володя, просто очень нужны, чтобы вырваться на новый уровень. С его спортивным прошлым и боевым афганским опытом можно укрепить и профессионально обучить трудовой коллектив. Леха сразу предложил «девятку» и помесячную оплату, равную десяти материнским окладам.

До Володиного сознания этот разговор доходил плохо. Он слышал, как сквозь вату, уверенный голос, видел крупную белобрысую голову с крепкой челюстью и вздернутым носом. Он то проваливался в серую муть, и тогда голос Лешки становился слабее, а сам он - размытым и цветным, как бензин на стекле, то возвращался, и тогда голос приятеля снова обретал громкость и уверенность, а его лицо и тело - знакомую массивную жизненность.

- На хера мне твой бандитизм. Я пойду в военкомат и устроюсь на работу. Я хочу нормально жить. Мне не надо много денег.

- Ты не знаешь ничего о жизни. Ты отстал. Отдохни от войны, поищи работу, а потом, когда поймешь, что идти больше некуда, подъезжай или звони. Я всегда тебе рад, - и Лешка ушел.

В тот понедельник Володя пошел в военкомат. Работы не было. Афганцев было много, а работы мало. Потом он ходил на биржи труда, звонил знакомым, но работы не было. После полутора месяцев мытарств позвонил Лешке. К этому времени он окреп и пришел в себя.

Нет, он ни о чем не жалел. Насмотрелся на жлобов-бизнесменов. Куда ни зайдешь, сидят холеные, прикинутые. Откуда все это - машины, бабки, дома? Ладно, бог с вами, владейте, но хотя бы иногда посмотрите вокруг на повальную нищету и безработицу, на голодных детей. Дайте им немного, старикам, детям, безработным.

За недолгие полтора месяца Володя понял, что пришло время наживы. Все снизу и до самого верха дерутся за жизненные блага. Никому нет дела до человека и человечности, кто может - рвет столько, сколько возможно вырвать. Он насмотрелся на сытые рожи, на которых все яснее вызревало презрение к быдлу, в число которого включали и его. Этих надо было давить и своими собственными руками разбивать их жирные рожи... Вспомнилось ему, как в самом начале своей карьеры бил он одного такого красивого, холеного, в цепях и браслетах. Крутился этот бизнесмен на горюче-смазочных материалах и торговле «сникерсами» и прочими шоколадками. Папаша его, известный партработник, организовал это дело и вскоре ушел в мир иной, оставив своему потомку готовый бизнес. А тот оказался достойным наследником, проворным в делах.

Зашли они в его офис, и повели базар о делах. А тот сидит и кривит презрительно свои дамские губы, и слова так неспешно роняет. Ну, не сдержался Володя и начал бить кулаком по румяным губам. Кое-как оторвали.

Вообще первое время работал он не за страх, а за совесть. Ненависть ко всей этой сытой масти делала его буйнопомешанным.

За год Лешкина бригада выросла и окрепла, но тут стало понятно, что для следующего серьезного рывка нужно гораздо больше денег и силы, и тогда по общему согласию стали под Ширина, самого серьезного из уголовных. К тому времени в руководстве Володя остался практически один. Лешка перебрался в Калифорнию. Сашку, второго из Лешкиной корпорации, завалили в Москве, а Круп - так величали третьего - с серьезными повреждениями позвоночника и конечностей после взрыва практически не вылазил из больницы.

Ширин был крутым хозяином, но надо отдать должное, - справедливым. Под его началом авторитет теперь уже Володиной бригады рос на глазах, да и финансовое положение крепло. Работать приходилось много и жестко, хотя Володины функции постепенно менялись от грубой работы к руководящей и финансовой. За все время этой деятельности на многое открылись глаза. Стал он понимать, что не все, кого они били, разводили, нагревали -одинаковы. Были среди них последние подонки, но попадались и честные трудяги, которые умом своим и энергией строили бизнес. Таких не хотелось обижать, но специфика времени требовала активности, и если не они, то кто-то другой мог занять их место. Не зря говорят, свято место пусто не бывает. Да и сами бизнесмены понимали, что когда черный нал гуляет и только на нем можно расти, и никакие менты не помогут вернуть долги или спасти от мошенников, надежда одна - на крепких ребят.

Видел он размах Ширина и все больше поражался его влиянию и силе. Не все нравилось ему в действиях хозяина, не все казалось справедливым, но с другой стороны понимал: чтобы сохранить такое хозяйство и приумножать его, надо быть и жестоким, и хитрым. А поэтому решил для себя не лезть туда, где ему быть не надо. Его грехи - это его, а что не его, того лучше и не знать. Ему-то самому жаловаться было грех, даже под началом Ширина он сохранял собственную независимость. Киосков, стоявших под их крышей, стало намного больше. Часть дохода отдавалась Ширину, но и тот, в свою очередь, за работу, которую выполняли его бойцы, платил щедро. И тогда Володя решил для себя, что это его работа, которую, как и всякую другую, надо выполнять хорошо, а морализированием лучше не заниматься.

Афганские дела вспоминались все реже. Володя ожил. Большую часть времени проводил со своими. Гуляли весело, но напиваться до чертей считалось западло, дисциплина была строгой, и никто против этого не возражал, понимали, что от этого часто зависела жизнь.

Появились подружки. Никто из них не западал глубоко в Володину душу, и это его вполне устраивало. Мать, правда, ворчала, что пора бы и внуков нянчить, как-никак сыну четвертый десяток пошел, но он только улыбался и обещал ей внуков - как только, так сразу. Жизнь налаживалась. Еще пару лет поработать, подобрать человека на свое место, а самому уйти в бизнес. Он знал уже, куда вложить капитал и как, не особенно напрягаясь, приумножать его. И вот на этом перекрестке жизни удача повернулась к нему спиной, все планы, все, что он строил эти годы, рушилось, а его собственная жизнь не стоила ни гроша...

Стучал по ветвям дождь, и хлюпали под сапогами лужи. Как-то раз, уставший, скользя и спотыкаясь, не разбирая под покровом опускающихся сумерек дороги, забрел он к дому Тимофея. Окно тускло светилось, он постучал в дверь. Тимофей открыл. Володя снял мокрый, отяжелевший дождевик.

- Где намок? Черти тебя по такой погоде носят, - ворчал Тимофей. - Собаки и те попрятались. Сидел бы дома, телевизор смотрел да книжки читал, а то и ко мне зайти с утра не грех, уж почитай месяц, как глаз не кажешь.

- Тоскливо что-то, Тимоша. Не хочу тебе настроение портить.

- Это нормально. Осень. Пока дожди не пройдут, такая похабщина и будет в душе. Я сам маюсь, ничё делать не могу. Да дела-то все, почитай, и переделаны уже. Капусту посолил, огурцы посолил, варенье из клубники да из яблок сварил, даже рыбки на зиму навялил. Не дождь, так на утку сходили б на Ревячье озеро, пока вся не улетела... Но тут не загадаешь. Прошлая осень золотая была. Сухо, без дождей, изредка ливанет на пару часов, потом опять солнышко, и так до самого снега. А нынче отливает за предыдущие лета.

Сели за стол. Тимофей достал бутылку портвейна. Разлили и заговорили о разном. Деревенских новостей было немного, и Тимофей, закусывая малосольным огурчиком, хитро прищурившись, спросил:

- Ты с девкой со своей поругался, не гуляешь больше? Я так думал, ты жениться собрался. У нас-то в деревне давно свадьбы не играли, думал, попьем да повеселимся. Баба-то ладная, говорят. Откудова она, из Иркутска?

- Из Иркутска, - ответил Володя. - Не будет кина, Тимоша. Пьет она.

- Во как, - удивился Тимофей, - а я слышал, что девка хорошая... Ну, коли не сложилось, так что ж теперь, на то Божья воля. Ты мне про себя расскажи, про свою историю. Уж сколько знаемся, а ты ни слова, ни полслова. Каким ветром тебя сюда прибило. Из Ленинграду в Сибирь - это, знаешь, серьезное дело. Тут мало кто остается, места суровые. Сашка говорил, что вроде от врагов своих скрываешься, времена плохие пережидаешь.

- От них самых, не от друзей же, - усмехнулся Володя. - Что-то темно у тебя, поменял бы лампочку. И без того на душе как в помойке.

- Счас сделаем, - засуетился Тимофей, - у меня тут абажур, счас я его включу.

Он полез куда-то за диван и вытащил большую настольную лампу с резной деревянной ножкой и оранжевым шелковым абажуром.

- Давай-ка посуду подвинем, место освободим, и вот сюда его, рядышком поставим.

Тимофей стряхнул пыль с абажура и щелкнул выключателем. В тесной комнате стало светлее. Володя смотрел на яркую лампочку за кринолином абажура и думал, что вот такой же рыжий и старый с кисточками стоял в его комнате на столе, рядом со школьными учебниками и тетрадками. Он включал его, и бедная комната с выцветшими обоями становилась теплой и таинственной, и сразу же, нарисованные воображением, возникали рыцари, замки, тусклые фонари вдоль булыжниковых мостовых, и мрачные мосты над темной, с отблесками луны, водой бесшумно вселялись в его комнату, и он, прислушиваясь к приглушенным звукам ночной улицы, различал там стук копыт и каретных колес. Как быстро и волшебно старенький абажур менял его жизнь...

- Ты чего это совсем скис. Давай портюшку употребим, допьем эту, да другую начнем.

Портвейн горчил, но дело свое делал. Легкое тепло разлилось по телу, и на душе полегчало. Володя посмотрел на старое плоское лицо Тимофея, на бесцветные глаза под морщинистыми веками, на толстые бесформенные губы.

- Хороший ты мужик, Тимоха, добрый. Знаешь, как мало добрых людей осталось. Давай нальем и выпьем за тебя, за доброго бескорыстного мужика.

- Это верно, люди все злее становятся, - согласился Тимофей, разливая остатки по стаканам. - Может и счас жизнь не райская, но как мы жили, нонешние и не поверят. И голод, и войны прошли, и тюрьмы, и чего только не было. А вот песни пели да плясали... Ты рассказывай-ка свою историю. Облегчи душу, не боись, я - могила.

- Да что рассказывать, херовая история, Тимоша. Жил, бабло сколачивал, о будущем думал, через пару лет хотел в бизнес уйти. Все вроде складывалось, но судьба-злодейка повернула мою жизнь по-своему. Конечно, дела я делал не ангельские, может, за это и наказан. Хотя, как посмотреть. Хороших людей старался не обижать и... Опять-таки, если уж до конца быть честным, иногда делал то, чего делать было не надо. Но специфика моей деятельности вынуждала. Понимаешь, Тимоша?.. Не всегда получается делать то, что хочется.

- Чего ж не понять, Сашка рассказал, какой такой деятельностью ты там занимался. Разве ж бандит будет говорить «здравствуйте» да «пожалуйста». Бандит как? Кулаком по зубам, ножом да пистолетом, вот и весь разговор.

- Осуждаешь? Это всегда легко. А я ведь до последнего держался, не хотел этим заниматься. Я после Афгана, Тимоша, хотел работать и зарабатывать честным трудом. Даже на маленькие деньги был согласен, да работы не нашлось. А я орден за войну имею, так вот. Хотя бы за военные заслуги ну какую-нибудь работенку подбросили. Что ж мне, амбалу, сидеть на материнские деньги?! Да и у нее работа была, а денег не было. Учителям раз в три месяца, а то и в полгода платили. Вот тебе простой жизненный расклад. Ты, конечно, думаешь как все, захотел бы работать - работал. Ошибаешься, я хотел. И я не балабол, под каждым словом могу кровью подписаться... Ну, а если о моей истории, то тут все внезапно случилось, и мутно все. Короче, кроме других дел получал я поручения на курьерскую работу. Деньги возили. Я сам не возил, а назначал людей, разрабатывал маршрут, обеспечивал связь и поддержку. Возили долго, и суммы были очень значительные, - ни одного прокола, все чисто, все до копейки, минута в минуту. А в тот раз на половине дороги связь прервалась, и все. После этого я своих пацанов не видел и не слышал. Ни их, ни денег, ни машины. Как корова языком слизала. А бабок там было несколько лимонов зеленых. Почти полгода прошло, следов до сих пор никаких. Терпел мой хозяин, терпел, а всякие нехорошие люди шептали ему, что мной организовано и что денежки хозяйские у меня. Весь город шумит, говорят, что его как лоха на бабки поставили. Короче, перевели на меня стрелки и приговорили. Если б не друг дорогой, гнить бы мне уже в сырой земле... Вот такая незамысловатая история, друг Тимоха.

- Да... да... да... История, - покачал головой Тимофей. - Вот тебе деньги, вот тебе и счастье через их. Давай по красненькому, за то чтоб нашли злодеев этих, чтобы в жизни твоей все поправилось.

Выпили и замолчали. В Володиной голове плыли смутные мысли. Жалко было поломанной жизни, надоела таежная действительность, устал от дурных снов, от осенней хмари, от тяжелых предчувствий. Потому и сидит здесь, пьет портвейн в деревне, где и ста дворов не наберется. Холодно, дождь. Лес кругом и жуть.

- Тимофей, это все правда, что люди о Небоге рассказывают? В двадцатом веке живем, скоро на другие планеты летать будем, а тут такое чудо-юдо под боком, конкретная такая муть. А где же ученые, кому-то надо в этом разобраться? Им всем что - по барабану? И другой вопрос. Говорят, с тем мужиком что-то случилось или с той бабой. А если это пустой базар? Ты мне покажи, кто там сам был, я его послушать хочу.

- Тут такая, брат, хитрость, - Тимофей задумчиво смотрел в темное окно. - Люди-то те пропадают, мало, кто остается. Кто там был или умирают, или исчезают, а кого и доктора забирают. Хошь верь, хошь не верь, своими глазами видел людей этих, только где они теперь? Последний был студент. Он-то сюда и приехал как раз, чтоб узнать, что там делается. Вся деревня ему говорила: не ходи туда, погибнешь, парень, а он не послушался, пошел... Так ведь совсем одурел, как завороженный начал ходить туда кажин день. А через месяц весь высох, черный стал, тощий, одни глаза, ни с кем не говорит, молчит. А позжее начал вслух сам с собой разговаривать. Идет по улице как слепой и говорит, и говорит, да громко так. Уж не помню, кто из наших поехал в Кондайск и заявил о нем врачам. Так те приехали и забрали.

- Значит, свидетели есть, а дела нет? Ты сам рассказываешь и трясешься, и все тут трясутся, и предки твои, и предки твоих предков зубами стучали. Вы бы собрались да подожгли ее или рванули. Ну, и сдохли бы, нет, погибли бы, а не сдохли, как люди, как уважающие себя люди. А может, сгорели бы эти коряги, и кончилось бы все, и забыли бы. А вы испокон веков живете тут, трясетесь как собачьи хвосты на морозе и пугаете страшными сказками.

Володя чувствовал, как покрывает его слепота и глухота, как накатывает бешенство.

- Вы же ишаки, реально, вас хоть живьем закапывай, вы ишаки... Позор вам, гады земноводные...

Он орал уже в полный голос, глаза его, белые от бешенства, шарили по комнате. «Сломать, разворотить этот подвал!» - стучало в голове. Он медленно оторвался от стула.

Тимофей смотрел на эту глыбу, нависающую над столом, и чувствовал, как напрягаются его нервы, как все тело сжимается, как откуда-то снизу, из живота поднимается слепая злоба. Он вскочил, ударил по столу кулаком, пнул табурет и, пронзительно визжа на какой-то неправдоподобной ноте, заорал матом.

Володя, на мгновение оглохший от неожиданного визга, очнулся и, увидев в нескольких сантиметрах от себя багровое, безобразно искаженное лицо Тимофея, отшатнулся и провел по лицу рукой.

«Что-то мы не туда рулим», - подумал он, тяжело опускаясь на стул.

- Сядь, Тимоха, успокойся. Прости, бога ради. Что-то я контроль потерял. Ну, сядь, не обижайся, - он привстал и положил руки на трясущиеся плечи Тимофея.

Должно быть, его слова дошли до Тимофея. Он медленно опустился на стул, повторяя:

- Смотри какой, тудыть твою. Вишь ты, орет, мы тоже кой-чего могем.

Володя, уже совершенно успокоившись, разлил и подвинул Тимофею наполненный стакан.

- Давай, Тимоша, помиримся. Я не прав, признаю. Изъяны психики. Афганский синдром и плохое воспитание. Дай мне по морде.

Тимофей, не чокаясь, выпил.

- Теряю контроль над собой, раньше такого не случалось. Срывался, но чтобы без повода...

- Ты эта... больше так не делай, - руки Тимофея подрагивали на столе.

- Это Небога, Тимоша, это она меня рвет, я сны стал видеть жуткие, на войне был, там таких снов не видел. В избе моей по ночам звуки какие-то, то кричит кто-то, то плачет, то в двери стучат. Мне Сашка ствол дал, «Макарова», я его под подушкой держу, готов на поражение стрелять. Я ни в Бога, ни в черта, ни в какую мистику не верю, не признаю, и никогда не признавал. А сейчас чувствую, как будто в душе у меня поселился какой-то враг. Он там сидит, он портит мою жизнь, мне все время плохо, у меня радости нет. Тимофей, скажи, ты сам в Небогу ходил?

Тимофей посмотрел на Володю и, потянувшись к нему через стол, зашептал:

- Ходил, когда пацаном был лет двенадцати. Был у меня дружок Пашка, мы с ним и решили туда пойти. Утром, только рассвело, собрались и пошли к Заманихе. Ты-то уж поди знаешь где это. Вот с того самого места порешили в Небогу войти. Пока шли, солнышко поднялось, светло, а на Небогу посмотришь - как осень поздняя, серым-серо. Дошли до Заманихинского

леса - вот она, Небога, рядом, только полянку перейти. А я чувствую, что ноги мои туда не идут. Пашка тоже стоит как вкопанный, весь зеленый. Я сам-то трясусь, а его спрашиваю: «Ну что, пойдем? - Он и отвечает: «Давай постоим чуток», - и глаза в сторону отводит, знамо боится. Стоим мы так, переминаемся, молчим. Потом смотрит он на меня, глаза круглые, и хрипло, еле-еле слышно говорит мне: «Идти надо, Тимош, раз решили. А если что плохое там, так убежим». Ну и пошли. Перешли поляну и смотрим, где пройти можно. А там такой кустарник густой да колючий, твердый, гадюка, и острый, что твое шило. Куда ни посмотришь, стоит сплошной стеной. Идем мы вдоль кустов энтих, ищем прогалину. Нету, не видно. Долго шли. Наконец видим, осина сухая стоит меж кустов и узенький проходик рядышком, будто кто специально прорубил. Мы туда. Пашка впереди, я за ним. Пробираемся, об шипы-то рубашки изорвали, исцарапались до крови. Вроде вот он, лес, рядом, а кусты все никак не кончаются. Чем дальше заходим, тем страшнее. Я так чувствовал, как на смерть иду. А как открылся лес после кустов тех колючих, вижу - деревья рядом стоят. Хотел идти - не могу, ноги как чужие. Пашку тоже трясет всего, стоит - не шелохнется. А деревья, шагов десять до них, за маленькой полянкой. Вблизи еще страшней, чем издаля. Стволы толстые да кривые. Коры на них почти нету, как из кости сделанные, цвета то серого, а то желтоватого, как у скелетов. И дупла на них. Редко где лист на ветке увидишь, да и тот весь в дырках, будто тлей поеденный. А земля под ногами сухая да твердая как камень, вся в трещинах. Сдернулись мы все же с места и как только минули первые деревья, сразу легче стало, страх поубавился. Идем медленно, а смотреть-то не на что. Ни зелени тебе, ничего. Темное все, серое да корявое, но вот страх-то совсем пропал. Шли, шли, стали и думаем, а куда дальше-то идти. Куда ни посмотри - все одинаковое. Я и подумал тогда, что заблудиться здесь - плевое дело. И Пашка то же самое говорит, будто мысли мои услышал. Я и говорю ему: «Нечего тут смотреть, пойдем домой». А Пашка, он хороший парнишка был, но странный слегка, и говорит мне: «Тут чудо какое-то, Тимоша. Я его чую. Может, оно и страшное, но посмотреть на него надо. Давай-ка вон к тому большому дереву пойдем, сядем под ним, пошамаем, отдохнем и обратно». Показывает мне на дерево метрах в тридцати от нас. Стоит огромное, обхвата в три. Вот мы и пошли к нему. Идем, идем, а оно не приближается. Идем и молчим, хотя чуем - что-то здесь не то. А потом, как по волшебству, раз - и прямо под ним оказались. Вблизи оно еще больше. Страшное, все как жилами обмотано, а корни-то толстые наружу повылазили. Я-то уж все деревья наши хорошо знал тогда - и пихту, и кедр, и елку, и сосну, и березу, и осину, да всего не перечислить. А это чужое совсем, не видывал раньше. В наших лесах такое не растет. Сели мы с Пашкой на корни, развернули туесок, хлебушек достали, огурец, сала кусочек. Сидим, жуем. Молчим, вроде и говорить не о чем. Вдруг, мать честная, ветер поднялся, да все сильнее, и крутит вокруг нас. Туесок наш у ног стоял, так его вместе с газеткой, в которую еда была завернута, вверх подняло. Кружится все это вокруг дерева над нашими головами. Ветер-то все силу набирает, и чувствую я, как меня от земли начинает отрывать. Пашка тоже за корни уцепился, лицо от страха побелело. Так нас тянет вверх и к стволу дерева прижимает. Помню, меня так прижало, что голова начала кружиться, а потом и вовсе сознание потерял. А когда очнулся, уж почти темно. Смотрю, Пашка рядом лежит, глаза закрыты. Я его встряхнул, он глаза-то открыл. Я ему: «Пашка, домой пора», а он мне отвечает: «Я чудо видел. Знаешь где оно? В самой середке леса. Оно сейчас под землей скрылось, но может выйти оттуда. Оно само зеленое, но, когда светится, и другие цвета появляются. Чудо сказало, что принимает нас, хочет, чтобы мы сюда приходили к нему». А я-то слушаю, и мурашки по спине бегают. Думаю, рехнулся Пашка совсем. Уж почти темно, а он уходить не хочет и все про чудо говорит. Кое-как увел я его. Домой вернулись уж совсем ночью... Вот тебе и Небога, - закончил Тимофей задумчиво.

- Ну, а что с Пашкой твоим?

- Да нету Пашки. Давно помер, - тяжело вздохнул Тимофей. - Только я знаю, почему он помер. Это все Небога сотворила... Ходить он туда начал. Дожил до тридцати четырех лет и помер. Врач сказал, вроде сердце сдало, а на самом-то деле Небога его забрала. Он к чуду ходил. Сразу много чего рассказывал, потом совсем замолчал. Только и говорил об одном. Нету, мол, смысла в его жизни, а потому и жить незачем. Есть только одно, чего он хочет. Уйти к чуду в Небогу и никогда уж не возвращаться. Да еще говорил, что время не подошло. А потом помер. Дома это случилось. То ли не дождался, то ли душой туда отправился.

- Ну а ты, Тимофей, ходил после того в Небогу?

- Я-то? Не... больше не был... Хотя снилась она долго, и тянуло меня туда сильно, ох как тянуло. Кабы не страх, пошел бы опять. Пашка страх потерял, а я не смог.

Прошла еще неделя. Нехорошо было на душе у Володи. Прошлой ночью не спалось, до самого утра просидел он, слушая приемник.

Дожди шли непрерывно, выходить не хотелось, хотя и дома было неуютно. Он часами сидел у телевизора, слушал музыку, спал. Иногда выходил в сарай, но тренировки не получались. В сарае было слякотно, да и настроение было совсем не спортивным.

Разные мысли лезли в голову. Вспоминался Питер. Хотелось выйти на Невский, потолкаться в толпе, посидеть где-нибудь в маленьком уютном кафе, пересечь Кировский мост и идти, куда глаза глядят, пешком по Петроградской. Странно, никогда раньше не замечал он в себе склонности к пешим прогулкам. Предпочитал метро, а когда появилась машина, забыл даже о нем.

Вспоминались пацаны и веселые подружки, сауна, где собирались, обсуждали дела и отдыхали.

Думал о Насте. Может, вернулась. Съездить бы в Кондобиху, да куда под таким дождем по местным дорогам поедешь?

Ну, а Небога вообще не выходила теперь из головы. Он свыкся с этим и даже стал ощущать ее как живое существо. Случилось с ним, что, все-таки выбравшись от серой тоски из дому, забрел он под осенним обложным дождичком в Митькину просеку. Куцый лесок на берегу речки Пилявки, а по правую руку, совсем рядом - Небога, пересеки поле метров в сто и ты там. Володя толком не знал, что привело его в это скучное место, и теперь, смахивая с капюшона дождевые капли, со смутной тревогой смотрел туда. Он сделал несколько шагов, зачем-то оглянулся на крутой берег Пилявки и пошел быстрыми шагами дальше. Ноги скользили по покрытой жухлой травой земле, проваливались в размякшие норы. Он шел, ни о чем не думая, к маячившему перед глазами лесу. Шагах в двадцати остановился на мгновение и медленно приблизился вплотную к черным колючим кустам. Слева и справа сплошной стеной стоял кустарник. Он попытался раздвинуть ветки и тут же отдернул руку. На указательном пальце выступила крупная капля крови, сунул палец в рот и, повернувшись, пошел вдоль кустов. «Тут и с топором не пробиться», - думал он, глядя на сплошную стену кустарника.

Дождь усилился. Под ногами хлюпала вода. С капюшона текло ручьем. Намокший дождевик тяжело давил на плечи. Конца черным кустам не было. Остановился, всматриваясь в колючую стену, и повернул назад.

Поскользнувшись на крыльце и крепко выругавшись, нашарил в затвердевшем кармане дождевика ключ и открыл дверь. Разделся у порога и босиком, в одних трусах, прошел в комнату, открыл шкаф, надел теплый свитер, спортивные штаны. Включил свет, открыл холодильник, достал початую бутылку портвейна, нарезанную колбасу на тарелке, взял с полки граненый стакан, поставил все это на стол. Включил телевизор, сел на стул. Налил полный стакан, выпил в два глотка, поежился, ощутив на языке горковато-сладкую, отдающую горелым жидкость и, вытянув ноги, посмотрел на экран. Там трое, ученого вида, мужиков за овальным столом толковали, должно быть о науке.

- Ну, давайте не будем делать удивленное лицо, - оживленно говорил один из них, - аномальные явления на нашей планете стали довольно привычными и вошли в сознание современной цивилизации. Конечно же, и наша страна не исключение. Другой вопрос, - как мы относимся к подобным феноменам. Я бы выделил несколько наиболее принятых точек зрения. В первую очередь - это религиозная. За ней я поставил бы мистико-оккультную. Некоторые считают, что религиозное и мистическое воззрения совершенно одинаковы, но это большая ошибка. Религия признает силы неба, как Бога, и поклоняется только им. Силы Земли считаются силами дьявола, противостоящими силам Неба. Наиболее ярко это высвечивается в христианстве, но и в исламе, и в индуизме, и даже в буддизме мы наблюдаем похожие тенденции. Что касается мистики и оккультизма, то там, в зависимости от школы и направления, по-своему трактуются Бог и дьявол, земные силы и силы Неба. Ну а мы, наука, тоже не едины в своем мнении...

Володя прислушался к беседе.

- Игорь, позвольте и мне сказать несколько слов. Наука - это рациональное отношение к чудесам. Согласитесь, аномальные явления - это чудо даже для ученых. Так вот, под категорию каких известных явлений все-таки можно подвести чудо. Под физические, биологические, химические. Ведь мы оцениваем эти явления исходя из уже известных нам законов природы. По-моему, само название «аномальные явления» указывает на то, что они, увы, не вписываются в известные нам законы.

- Господа, - вмешался в беседу самый молодой из участников, - давайте поговорим о впечатлениях, которые вызывают в нас аномальные явления. Мы часто судим о том, чего сами не видели. Но сегодня мы собрались здесь, чтобы поговорить о явлении, которое совсем рядом с нами. Нам не надо ехать в другую страну и даже в другой регион. Наше чудо сравнительно недалеко от нас, в Сибири. Странно и даже обидно, что, имея под боком уникальное природное явление, о котором испокон веков в окрестных селах рассказывают легенды, мы чаще думаем о летающих тарелках, которые, возможно, никогда сами не увидим или о чудесах Индии, Египта, ну, я не знаю... Что угодно, только не то, что в нашем собственном доме... Вы знаете, что я один из тех немногих, кто был в Небоге.

- Действительно, - поддержал его интеллигентного вида мужик в клетчатом костюме, должно быть ведущий. - Мы знаем, что два года назад вы самостоятельно исследовали это место. Но до сих пор никаких публичных отчетов, во всяком случае в средствах массовой информации, вы не делали. Так что же вы там открыли?

- К сожалению, учеными открытиями похвастаться не могу, поэтому и не делал публичных отчетов. О впечатлениях расскажу с удовольствием. Но прежде хочу сказать, что давно пытался организовать научно-исследовательскую экспедицию с включением в нее биологов, физиков, почвоведов, психологов и даже экстрасенсов. Конечно же, для серьезной экспедиции нужны приборы и аппаратура. Я обращался в наш Сибирский филиал академии наук, где мне было отказано. Первые попытки найти помощь в Москве были сделаны еще во времена социализма. Там сказали, что на всякую чертовщину денег не дадут и вообще рекомендовали заниматься наукой, под понятие которой исследование известного нам феномена, конечно, не подпадало. А в наши дни интерес большой, а вот денег нет. Поэтому и пришлось на общественных, так сказать, началах поехать да хоть посмотреть, что это за штука такая. Кроме меня в экспедиции было еще два человека. Поехали мы с самым необходимым. Разбили лагерь у деревни Маринихи, правильнее сказать, сняли там дом. Это километрах в семи от Небоги. Первое, что поражает в Небоге - это строгая граница, которая отделяет ее от остальной местности. Я говорю о той ее части, которую мы успели просмотреть. Небога представляет собой лесокустарниковую зону в окружности около десяти километров - это данные из местного лесничества. Мы прошли вдоль нее приблизительно восемь километров. На всем протяжении следования лесная зона окружена кустарником. Вид этого кустарника совершенно неизвестный. Ничего подобного ни в жизни, ни в описании кустарниковых мне встречать не приходилось. Твердые как камень, с острыми шипами, у меня до сих пор на пальцах следы от этих шипов. Глубина кустарника в некоторых местах достигает тридцати метров. Это как бы естественная защита Небоги от внешнего мира. Этот, с позволения сказать забор, стал первым препятствием. Мы поняли, что пробиться внутрь будет очень трудно, и поэтому стали искать проход. Нашли таковой в полутора километрах от Маринихи.

- Геннадий Игоревич, время... - вмешался ведущий. - Хотелось бы услышать, что там было? Скажите нашим зрителям, есть ли там чудо, все-таки это тема сегодняшней программы? - он подбадривающе кивнул и подпер кулаком подбородок.

- Поверьте мне, там неземная растительность. Но это - не главное. Мы попали в бурю, пробились через кусты, вошли в лес, и началась буря. Меня и моих товарищей отрывало от земли и прижимало к деревьям, при этом ни одна ветка не шелохнулась - вот что странно. Далее, за все недолгое время пребывания нашей экспедиции в Небоге я, абсолютно здоровый человек, трижды терял сознание. Совершенно беспричинно, без каких-либо сопутствующих симптомов, слабости, боли в сердце или чего-нибудь подобного. И вот последнее, самое впечатляющее, я назвал его «цветными голосами». Беру на себя смелость рассказать о нем, хотя это очень и очень непросто. Давайте представим себе, что мы слышим голос, он доносится, скажем, слева. Одновременно с этим перед вашими глазами возникают цветные, ну, допустим, зеленые горизонтальные штрихи. В следующее мгновение вы слышите голос справа и видите уже красные штрихи, потом голос сзади - синие штрихи, голос впереди - желтые штрихи. Голос сверху - белые, голос снизу - черные, и т.д. Затем голоса начинают общаться, и вы попадаете в цветовое кино. Общаясь, голоса начинают интонировать, и каждая интонация вызывает особый цветовой оттенок.

- А о чем эти голоса говорили, был какой-то смысл в их так называемой речи, понимали ли вы его? Что это за язык, на котором они общались?

- Не могу определить вам этот язык, не русский, не английский, да и вообще не язык в привычном понимании. Скорее звуки разной высоты и продолжительности, складывающиеся в интонации. Смысл передавался звуками, а настроение и отношение - интонациями. Это позволяло понимать и смысл, и настроение разговора.

- Так вот самое главное, - вскричал ведущий, - о чем они говорили, что они там обсуждали?

- Поверьте, о самых простых, даже банальных вещах, о том, насколько хорошо удовольствие и насколько прекрасно сильное удовольствие. Насколько неприятно противоречие, как оно мешает удовлетворению и как оно бывает непреодолимо. Вот это все, что я услышал... У нас есть еще время? Мне надо совсем немного...

- Да, да, продолжайте, - кивнул ведущий.

- Я хотел сказать о зонах силы и слабости. Большую часть площади, которую мы обследовали, можно отнести...

Это было последнее, что услышал Володя. Неожиданно помехи крупными штрихами закрыли экран, и голос исчез в сильном шуме. Володя вскочил и начал колотить телевизор ладонью, потом щелкать, проверяя другие каналы. Помехи были везде. Злой, не раздеваясь, рухнул в кровать и моментально уснул.

Привиделся ему старик, седой, с длинной бородой и волосами ниже плеч, будто стоял он рядом с его кроватью, смотрел на него бездонными глазами и говорил что-то важное, потом коснулся рукой его лба, рука была теплой и сухой, и исчез.

Володя открыл глаза и в глубокой тьме, сквозь вой ветра в трубе, услышал, как кто-то скребется в дверь. Он вскочил, выхватил из-под подушки пистолет, снял с предохранителя, одним прыжком подскочил к двери, сбросил крючок, ударом ноги открыл дверь, и в ночной мути, у самой калитки увидел неясный силуэт. Не целясь, выпустил две пули, силуэта не стало. Пули застряли в толстых досках березового забора, как раз там, куда он стрелял, на высоте сантиметров восьмидесяти от земли.

...Прошло несколько дней. Дожди закончились, стало прохладно и солнечно. Дорога подсохла, и как-то утром около дома остановился УАЗик. Скрипнула калитка, и через мгновение в дверь постучали.

- Заходи, - крикнул Володя, затягивая шнурок на кроссовке.

Дверь открылась, и в комнату ввалился Александр.

- Здорово, деревенщина, - прохрипел он, улыбаясь и стиснув Володю своими жилистыми руками.

- Здорово, - с трудом освобождаясь из объятий, отозвался

он. - Садись. Каким ветром в наши курортные места?

Александр сел, осмотрелся и улыбнулся опять.

- Попутным. Ну, брат, вот теперь вижу обжитое гнездо, нормально, чистенько, прилично. Ты меня не ругай, что не приезжал. Все собирался, но дела держали. Я, по правде сказать, не особенно беспокоился, информацию о тебе получал регулярно, даже про девушку твою знаю. Так, чисто по-человечески хотел, конечно, заехать, да путь не близкий, дела, потом дожди зарядили... Лицо твое мне не нравится, серый ты какой-то стал да смурной, может, приболел?

- Все нормально, - неохотно возразил Володя.

- Да нет, брат, не скрывай, скажи, как есть.

- Скучно, - глухо ответил он. - Пожить нормально хочется, оторваться по-человечески. Тайга эта ваша и деревенская тишина хуже могилы.

- Да... - протянул Сашка. - Дело понятное, тайга - это особый случай, здесь и не такие ломались. Тут, брат, привычка нужна, а пока ее не будет, ох нелегко... Эх, братила, - он встал и потянулся, - налей-ка водички, пить хочется.

- Могу не только водички. Самогонка есть, если хочешь

чаю - нагрею.

- Нет, Вован, не надо. Если бы не твое поганое настроение, попили бы чайку, а может чего и покрепче. Но в силу особых условий, как бы это правильней выразиться, по причине твоей психической нестабильности, нужно принимать срочные меры. Повезем тебя лечиться, - он расхохотался в полный голос.

- Ты бы юмор свой попридержал, а то я могу неправильно истолковать, - процедил Володя.

- В город со мной едешь, братишка, что так истолковывать. Сашок хорошему человеку пропасть не даст.

Володя просветлел лицом.

- На полном серьезе?

- Серьезней только беременность, - опять в голос заржал Александр, - бросай в сумку, что надо, и поехали... А, ладно, налей-ка самогоночки полстакана, а то рулил всю ночь, в глазах песок, а в башке туман.

- Может тебе подремать?

- Нет, брат, надо быстренько выбираться. Там по твою душу от Козыря человечек подъехал, хочет срочно побазарить.

- Что за человечек? - насторожился Володя.

- Сам увидишь. Есть к тебе разговор, новости кое-какие привез. Давай перекусим да поедем.

Володя достал самогонку. Они выпили. Пока закусывал, он побросал в сумку самое необходимое, и через десять минут УАЗик уже выруливал на дорогу.

Опять бесконечная, ухабистая дорога, отбивающая внутренности. Трясло и бросало еще хуже, чем весной. Отвлекала только болтовня Александра, который, невзирая на усталость, был в хорошем настроении. Он рассказал сотни две анекдотов, спел сотни полторы частушек и вспомнил о первой своей женитьбе.

В Кондайск приехали затемно. Вошли в дом. Александр включил свет и посмотрел на часы.

- Через двадцать минут гость будет здесь. Давай-ка организуем встречу дорогому товарищу. Ты из холодильника все доставай да ставь на стол. Тарелки, стаканы на полках в шкафу, расставляй, - и он выскочил из комнаты.

Холодильник был набит, даже фрукты и половинка ананаса. Шкаф заставлен хорошей посудой, хрустальными бокалами и тарелками из фаянса. В ящиках - тяжелые ножи, вилки и ложки из серебра. «Вот тебе и уголовщина провинциальная», - подумал Володя, осматривая все это богатство.

- А вот и дед Мороз, он бутылки нам принес, - послышался за спиной голос Сашки. - Будем пить «Армянский» и «Смирновскую»... Молодец, бродяга, все правильно расставляешь и красиво, - заметил он, рассматривая посуду и бокалы на столе. - Еда - категория эстетическая. Я вот в гости к корешам своим прихожу и что вижу? На столе - залапанные стаканы. Хлеб порезать лень. Разломают, крошки на столе, на штанах. На вилках жрачка прошлогодняя засохла. Что это, как это называется? Бухаловка. Стакан выпил, зажрал, выпил второй, а потом под стол упал. Все. Программа выполнена. Это называется бухаловка. А ты возьми, помой посуду до блеска. Хлеб порежь, положи еду аккуратненько на красивые тарелочки. Поставь рюмочки хрустальные, чтобы свет в них играл. Наполни их запотевшей водочкой из морозилки, и тогда пей. И это будет не бухаловка. Это будет праздник.

- Да ты эстет, Санек, - усмехнулся Володя.

- Поверь - это не смех, - с чувством продолжал Александр, поправляя скатерть. - Я когда парился там, брал хавку в алюминиевой миске, мазню цвета собачьего говна. Брал и думал. Я должен это сожрать, чтобы не сдохнуть. Но я человек и, когда кончится моя командировка, я буду не жрать, а кушать, и буду это делать красиво. Конечно, ты на тех курортах не столовался, и не надо. Но там многие простые вещи начинаешь правильно понимать.

В дверь постучали, и Александр скрылся в коридоре.

«Кого Козырь по мою душу прислал, может, из наших?» - подумал Володя, прислушиваясь к шуму в коридоре. Там слышались шаги и Сашкин радушный голос:

- Проходи, ждем не дождемся.

На пороге показался худой, высокий парень лет тридцати в элегантном сером костюме, под длинным, песочного цвета плащом.

- Раздевайся, плащик снимай, - суетился Александр.

Сверкающая белизной рубашка, галстук в тон, все сидело безупречно и со вкусом. Володя удивленно рассматривал пришельца. Узкое интеллигентное лицо, короткие белокурые волосы, внимательные серые глаза за линзами очков в золотой оправе. «Этот уж точно не из нашего департамента, - думал он. - А если не из нашего, то из какого? И Козырь ли его прислал? А если это подстава?»

- Владимир? - гость сделал шаг в сторону Володи и протянул руку. - Давайте знакомиться. Евгений.

Володя тяжело оторвался от стула и пожал мягкую ладонь.

- Тебя Козырь прислал?

- Да, я от Толи.

- Что-то не припоминаю тебя среди наших.

- А ты меня и не припомнишь, потому что просто не видел, - опустившись на стул, объяснил Евгений. - Я не из вашего круга, хотя многих из вас знаю.

- То, что не из нашего, видно невооруженным глазом, а из какого ты круга, разные круги бывают, например ментовские или там кащеевские...

- Не из ментовского, не из ширинского. Я для Анатолия Сергеевича Козырина курьерскую работу выполняю.

- Какую, какую работу? - не понял Володя.

- Я личный курьер Анатолия Сергеевича. Есть информация, которую он предпочитает передавать лично из уст в уста, так скажем. Бывают случаи, когда для серьезных переговоров надо куда-то выезжать, а он сам или не хочет ехать, или не может, и тогда отправляет меня. Сюда я приехал, чтобы договориться по некоторым вопросам, передать конфиденциальную информацию нужным людям и встретиться с тобой.

- Санек, - нехорошо улыбнулся Володя, в упор глядя на Евгения, - видел, у Козыря курьеры завелись...

- Брось ты херней заниматься, - лениво перебил его Сашка. - Козырь еще неделю назад его фотку по Интернету прислал, чтоб, не дай Бог, с кем другим не перепутали, фамилию дал, имя, все. Мы че, по-твоему, лохи последние, паспорт проверили, билет железнодорожный, все совпадает - и дата, и вагон, и место. Козырь мне лично звонил, предупреждал, сказал в каком вагоне едет, на каком месте, как выглядит. Успокойся, давай выпьем, покушаем, вы побазарите, времени-то немного, он сегодня уезжает.

- Ладно, наливай.

- А я тебя видел в «Европейской» в прошлом году, - сказал Евгений. - Запомнил, фигура у тебя колоритная.

- Да, фигурой его Бог не обидел, - согласился Сашка. - Такую фигуру-дуру лучше не расстраивать. Пить будем или нет?

- Подожди, Сашок, минутку. Что Козырь просил передать? - спросил Володя.

Евгений покачал головой и обратился к Сашке расстроенным голосом:

- Александр Степанович, а где же сибирское гостеприимство? Ну, как это можно уставшего человека не накормить, не угостить? Анатолий Сергеевич говорил, что вы человек хлебосольный, редкой души, неужели неправда?

- Я извиняюсь, сейчас исправим. Не наезжай на гостя, Вован, расскажет он тебе все, что надо. Давай, как люди, выпьем, покушаем сначала. Тебе что налить? - спросил он ленинградского гостя.

- А наливайте «Смирновскую», - махнул рукой Евгений.

- А тебе, Вован?

- «Армянского» полный.

- Вот это по-нашему, по-мужски, - подмигнул Александр и поднял бокал. - За дружбу и взаимопонимание.

Володя выпил залпом. Сидящий напротив питерский гость тоже лихо осушил свой стопарик и закусил бутербродом с икрой. Лицо его слегка покраснело, губы растянулись в довольную улыбку. «Это что у него, состояние души - не сходящая с уст улыбка?» - спросил себя Володя. А тот, прожевав бутерброд, восторженно заговорил:

- Чудесная водка, и все чудесно. Сибирь, ваш город, тайга, а девушки какие! О... о... о, - протянул он восторженно. - Сама мать-природа, кровь с молоком. Третий раз в Сибири, и все никак не налюбуюсь.

- Вот, - Александр потряс пальцем. - Не устаю повторять - с Сибирью ничего рядом не стоит.

Выпили по второй, и Володя, глядя на довольного гостя, спросил:

- А ты, похоже, диплом университетский имеешь, в нашу-то клетку как попал?

- Более того, я кандидат филологии, если уж на то пошло. А по поводу клеток, ну что сказать, - он пожал плечами. - Я выполняю свою работу, которая мне нравится, езжу по СНГ, иногда за его пределами бываю.

- Неглупый ты парень, - усмехнулся Володя, - отвечать умеешь.

- Это тоже моя работа. Теперь по поводу информации для тебя. Хозяин твой рвет и мечет.

- Не хозяин он мне, - возразил Володя.

- Конечно, конечно, но это сейчас не главное. Твое исчезновение расценивается как доказательство в причастности к пропаже денег. Толя сказал, что все бойцы твои очень серьезно проверялись. Ширин пытается выяснить, кто слил тебе информацию по поводу принятого в отношении тебя решения. Анатолию Сергеевичу тоже пришлось нелегко, но, кажется, опасность позади. Что касается тебя и твоих ребят, они как один считают, что ты не при делах и верят, что суки эти, которые на деньги посягнули, будут найдены. Они сами через братву и все возможные каналы пытаются выйти на гадов. Толик тоже ищет через ментов, братву, частных сыскарей. Ширин очень активизировался, пробивает тебя через братву и ментов. Толик сказал, что начался негласный розыск, твои фотки разосланы в областные, республиканские УВД по всей России и даже в СНГ. Так что почти на сто процентов твоя фотка уже лежит здесь, в краевом УВД, а, возможно, и в райотделахи в ГАИ. Кроме того, тебя пробивают по братве. Ширин дает лимон зеленых за твою голову любому, кто тебя найдет, будь то официальное или частное лицо. Минимум общения, из деревни не показывайся. Этих сук найдут рано или поздно, при такой активности не могут не найти. Может, сам Ширин и найдет, он не только тебя ищет. Надо пересидеть. Толик велел передать, что если дело затянется, то он попробует вывезти тебя в Корею или Сингапур. Надо подождать хотя бы пару месяцев, а лучше до весны. Все может измениться очень быстро. У самого Ширина много проблем. Он в больших неладах с Москвой. У Жиги большие претензии к нему, вполне возможна война. Все напирают, много молодых да ранних беспредельщиков. Обстановка сложная, его самого могут завалить в любой момент, и тогда совсем другой расклад. Короче, надо переждать.

Он замолчал, внимательно глядя на Володю. Александр тоже притих. Пауза затянулась.

Володя хорошо знал Ширина и его настырность. Он не сомневался, что его будут искать, но такого размаха не ожидал. Надо пересидеть, только так можно выжить. Хандра, плохое настроение, все эти детские забавы надо забыть. Сидеть тихо и не высовываться.

- Спасибо за добрые вести, а ты, брат, оказывается, умеешь правильно разговаривать.

- Да наш человек, какие сомнения, - согласился Александр.

- Ваш, ваш. Если матери передать хочешь что-нибудь, то только на словах, записку не возьму, - обратился Евгений к Володе.

- Да что передавать, скажи, что встречались, что выгляжу хорошо, жив, здоров, скучаю, - ему вдруг захотелось обязательно написать. Одну-две строчки, все равно что, но обязательно написать.

- Тебе посылка, - спохватился Женя. - Получи. - Он вытащил из карманов два больших конверта, перетянутые резинкой. - Зеленые и деревянные, всего двенадцать штук. Хватит, чтобы перезимовать, если нет, одолжишь у друзей, - он кивнул на Александра, - потом рассчитаемся.

- Матери отдай, у меня есть, - отодвинул конверты Володя.

- С матерью все в порядке, не волнуйся. От денег не отказывайся, могут понадобиться в любой момент. Ситуация экстремальная, как повернется - неизвестно.

- Ее-то не трогали? - спросил Володя, рассовывая по карманам конверты.

- Да нет. Заходили, спросили. Ширин на это не пойдет, хотя бы потому, что не хочет твоих против себя настраивать. Да и вообще, он мужик вроде неплохой. С тобой, конечно, случилось, но сам посуди, что ему думать, поставь себя на его место.

- Ставил уже, - зло усмехнулся Володя, - пусть он себя на мое поставит. Я тут матери коротко черкну, передашь?

- Не могу нарушать инструкции, Анатолий Сергеевич не велел.

- Возьми, никто не заметит, - поддержал его Александр. - По-людски будет.

- Ладно, пиши, Бог не выдаст, свинья не съест. Только вы меня Козырю не сдавайте, а то плакала моя курьерская карьера.

Александр положил перед Володей тетрадный лист в клеточку и шариковую ручку.

«Мама, я не могу писать тебе часто. Работаю в таком месте, что даже ящика почтового рядом нет. Обо мне не волнуйся, у меня все в порядке. Здоров как лось, деньги есть. Командировка может затянуться до весны. Пожалуйста, береги себя, не нервничай по пустякам. Я тебя люблю и очень скучаю. До свидания! Твой сын».

- Передашь вот, - Володя оторвал исписанную часть листа и скатал его в шарик. - Когда будешь отдавать, листок расправь.

- По одной на посошок? - предложил Александр.

- Александр Степанович, у меня поезд через час двадцать. Такси вызвать? Вы же пьяным за руль не сядете?

- Сяду, довезу и провожу.

- И ГАИ не боитесь?

- Не боюсь, - твердо ответил Александр, разливая водку. - Тебе что - коньяка? - спросил он Володю.

- Водку.

Выпили и засобирались.

- Я с вами, - встал со стула Володя.

- Куда? - оторопел Александр. - Ты же получил инструкции. Тебя, может, уже ищут.

- Действительно, - поддержал Евгений. - Стоит ли рисковать?

- Я еду. Перед зимней ссылкой надо. Психика может не выдержать. Из машины выходить не буду, обещаю. Поехали.

- Поехал бы ты у меня, если б был поменьше, - проворчал Александр...

- Что там, в Питере, расскажи, филолог? - попросил Володя, устраиваясь на заднем сиденье.

- Да что тебе сказать. Драка большая случилась на прошлой неделе в ресторане. На Охте открыли кабак недавно. Там грузин какой-то ударил метрдотеля, а за соседним столом охтинские гуляли, ну и грузина, конечно, начали воспитывать. А в глубине зала еще грузины были, вмешались, начали защищать своего, ну и понеслось. В самый разгар подъехал пообедать Себастьян с телохранителями. Из-за столиков патриоты русские встали, короче, побили грузин. Скорую вызвали. Почти все с тяжкими телесными, а двоих в реанимацию. Столы переломали, посуду перебили. Менты понаехали. Человек двадцать увезли в участок. На следующий день во всех местных газетах статьи о случившемся... Могу о погоде, - начал он после короткой паузы. - Лето было не очень теплым, но без дождей. Сейчас мерзко, дождливо и холодно. Типичная поздняя осень. С культурной жизнью тоже все в порядке. В прошлом месяце приезжал французский балет. Да, Журика замочили. Говорят, свои же. Он жадный был, своих же нагревал. Ну что еще? Менты объявили войну проституции, ну, это уже давно, правда, сейчас окончательно оборзели. Ездят по городу и собирают всех, кто понравится. Правда, еще никого не судили. Выгребут все из кошельков, сережки и кольца поснимают и отпускают...

Володя слушал и жадно смотрел на освещенные улицы, витрины магазинов, на прохожих, машины и автобусы. Эта простая и привычная суета ночного города казалась сейчас незнакомой и неповторимо прекрасной.

- А Петроградская как?

- Петроградская как Петроградская. Хуже не стала, по-моему, наоборот, даже лучше.

- Эх, братилы, а как я там гулял! - Сашка притормозил на светофоре. - Я по последней ходке закорешился с питерским, очень мы задружили, он мне все четыре года про родной город рассказывал. По его словам лучше города на земле нет. Я, конечно, его уважал, но, по-честному, скептически слушал. А когда в гости к нему приехал... Мамочки мои, красота какая! И дома, и улицы, и набережная. Где уж нашим сравниться. Да и люди душевные, вежливые. «Спасибо», «будьте любезны», «пожалуйста». Познакомил он меня с девушками местными. Конечно - это цивилизация, воспоминания на всю жизнь.

УАЗик быстро бежал по ночным улицам к центру. Улицы становились шире, светлее и оживленней.

Слева, за широкой привокзальной площадью, заставленной машинами, светилось огромное здание вокзала.

«Внимание, пассажиры! Поезд «Кондайск - Москва» подается на пятый путь, шестую платформу»... - послышалось оттуда.

- Это мой, - сказал Евгений. - Как раз вовремя приехали.

УАЗик медленно двигался между ровных рядов машин в поисках свободного места.

- Вон, справа, - показал Володя, заметив пустое пространство между машинами.

- Вижу, - отозвался Александр, заруливая туда.

- Ну что ж, пришла пора прощаться, - Евгений повернулся и протянул Володе руку. - Надеюсь, увидимся. Рад был познакомиться, много слышал о тебе. Держись, мы всегда рядом. Александр, вы меня проводите?

Володя остался один, провел ладонью по заросшей голове, тяжело вздохнул, провожая взглядом две высокие фигуры.

Тусклый свет редких фонарей слабо освещал плотные ряды машин. Он смотрел в сторону сверкающего огнями вокзала. Там сновали люди. Одни поднимались по ступеням и исчезали за стеклянными дверями, другие выходили и спускались на площадь. Подъезжали и отъезжали машины, высаживая и подбирая пассажиров. Там жизнь была ключом, а здесь было тихо и безлюдно. Володя открыл дверь и выбрался из машины. Его обдало холодом и сыростью, и знакомый запах поездов, принесенный порывом ветра, резанул ноздри. Он поежился, поднял ворот куртки. Ему вдруг представилось Сиделино. Редкие избушки в черной ночи, окруженные тайгой, и ветер, воющий в таежных дебрях, и рваные облака, несущиеся по темному небу. Стало тоскливо от мысли, что скоро придется возвращаться.

- Черт бы тебя побрал, глухомань сибирская, - процедил он сквозь зубы и с силой саданул ладонью по капоту УАЗика. Надо было закурить и успокоиться. Он достал сигареты, чиркнул спичкой и, заслоняя от ветра слабое пламя, затянулся.

«А что, если пойти туда, подняться по ступенькам, войти в вокзал, потолкаться среди людей, купить пирожок, выпить кофе. Кто меня узнает в такой толпе», - дерзкая мысль захватила его, и он уже готов был ринуться к вокзалу, когда услышал позади шаги, резко обернулся и увидел девушку. Желтоватый свет фонаря падал не невысокую фигуру в длинном темном пальто, беловолосую, стриженую голову и устремленные на него блестящие глаза.

- Эй, сигареткой не угостишь бедную девушку?

Володя всмотрелся в совсем юное нагловатое личико.

- Для таких, как ты, я не курю.

- Ну, а с алкоголем как? Для таких, как я, ты не пьешь?

Володя отвернулся.

- Нет, правда, дай глоточек. Колотит всю после вчерашнего. Денег ни копейки. Я компенсирую, - она потянула Володю за руку. Он нехотя повернулся.

- Смотри, - она отвела в стороны полы пальто. Никакой одежды, кроме лифчика на крупной груди и узких трусиков на плотных бедрах, на ней не было.

- Хочешь прямо здесь? - спросила, призывно глядя в глаза. - Давай, не бойся, я сама захотела.

Озноб прошел по телу Володи. Он знал, чувствовал всем своим существом, что нельзя ввязываться, но не мог оторвать глаз от распахнутого пальто.

- Ты бы прикрылась, холодно, - произнес неуверенно.

- Да не бойся ты, я чистая, - бойко настаивала та, - это случайно, что я так одета. Из дома сбежала, предки заперли, житья не дают. Одежду забрали. Я уж вторую неделю по вокзалам. Холодно. Есть хочу. Вчера дед какой-то водкой напоил. А закусить не давал. Я думала подохну, да и сейчас в желудке плохо, голова кружится и есть хочется.

- А где твой дед?

- Уехал два часа назад. Бросил меня. Помоги.

- Поищи в другом месте, - успокаиваясь, сказал Володя. - Здесь не подают.

- Я тебе совсем не нравлюсь, да?

- Иди, дитя, иди своей дорогой, - повторил Володя, дергая дверцу УАЗика.

Девушка быстро шагнула к нему, схватила за руку и с силой потянула к себе.

- Поцелуй меня, ну, поцелуй, пожалуйста. Ну, поцелуй, тебе понравится, - она с неожиданной силой развернула Володю и всем телом прижалась к нему. - Наклонись ко мне, - стала на цыпочки и обхватила руками его голову. - Где твои губы, я тебя люблю, как я тебя люблю. Ты такой большой и сильный, ты такой мужественный, - шептала она самозабвенно, приближая его лицо к своему. - Мы будем любить друг друга, - она плотно прижалась к нему.

Володя нашел ее губы и впился в них. Его руки обхватили тонкую обнаженную талию. Он уже не контролировал себя, ему хотелось ее, этого симпатичного настырного ребенка.

- Пойдем в машину, - шепнул он в ее маленькое ухо.

- Сейчас, сейчас, целуй меня крепче, - шептала она.

Сзади послышались шаги, и хриплый мужской голос насмешливо произнес:

- Вот, товарищ лейтенант, нарушение общественного порядка. Открытый разврат в общественном месте.

Володя обернулся. Высокий худой лейтенант в милицейской форме и два коренастых сержанта стояли в двух шагах от него и криво усмехались.

- Степанов, зайди-ка с другой стороны и задержи девушку, - приказал высокий. - А мы сейчас с молодым человеком разберемся... Придется протокольчик составить, - обратился он к Володе, - документики ваши, пожалуйста. - Глаза у лейтенанта были очень нехорошие.

- Вы че, мужики, - начал валять ваньку Володя. - Какой разврат. Все в рамках дозволенного. Поцелуй на воздухе. - Он двинулся по проходу, два метра, а там - свобода. Но перед ним стоял крепкий сержант и освобождать проход не собирался.

- Куда? - угрожающе спросил лейтенант, надвигаясь с другой стороны. - Документы попрошу.

Володя обернулся и краем глаза заметил девушку и второго сержанта рядом с ней.

- Придется пройти в отделение, - с нехорошей усмешкой произнес худой, вплотную приблизившись к Володе. - Там-то мы обязательно найдем общий язык.

- А-а-а-а-й, - раздался пронзительный крик. - Он хотел меня изнасиловать, он сказал, что убьет, если я закричу. Спасите меня от этого маньяка.

Володя обернулся от неожиданности и увидел указывающий в его стороны, трясущийся палец девушки и ее искаженное лицо.

«Ну, вот и все, - мелькнула мысль, - готовое дело, готовая веселая статья. Надо выбираться. А как? Капканчик крепкий. Лейтенант с одной стороны, сержант с другой, по обе стороны машины и резерв еще в одного сержанта. Как там нас учили? До начала боевых действий подготовить себе удобные для себя условия. А если можно договориться, боевые действия вообще не применять. Попробуем договориться и изменить дислокацию в свою пользу».

- Лейтенант, я все понял, - прошептал он, глядя в упор в нехорошие глаза худого. - Я готов оплатить свою глупость. Пусть помощники отойдут, и мы с тобой договоримся, я уверен. Заплачу все, что должен, зачем шум поднимать из-за пустяков.

- Ты и так заплатишь, - отступив на шаг, но также не отводя взгляда, с усмешкой прошипел лейтенант.

- Ах ты, мразь сортирная, иди сюда, - заорал Володя и двинулся спиной к выходу, приглашая лейтенанта, - иди, не бойся, мусор поганый. - Он продолжал двигаться к проходу и почувствовал за спиной дыхание сержанта. Худой медленно, на расстоянии шага следовал за ним, еще немного, с полметра, и можно начинать.

- Евсюков, приготовь оружие, - приказал лейтенант, не отводя жесткого взгляда.

- Ах ты, падла, - продолжал Володя. - Значит, хочешь обобрать и посадить.

Он остановился, выбирая позицию и прислушиваясь к звукам за спиной. Лейтенант неожиданно приблизился, захрипел, с ненавистью глядя на Володю:

- За каждое твое слово, гнида мордатая, буду делать очень больно.

Это была неожиданная удача. Володя схватил худого за шинель, резко притянул к себе и нанес удар головой в нос. Тот дико взвыл и как подкошенный свалился, глухо ткнувшись в дверь УАЗика. В следующее мгновение Володя нанес второй удар, левой ногой в колено сержанта. Тот застонал и стал оседать, стараясь вырвать застрявший в кобуре пистолет. Володя ударил его еще раз носком ботинка в грудь. Осевшее тело опрокинулось, перевернулось и замерло.

Раздался визг девушки. Володя перескочил через капот машины и оказался напротив. Сержант, выглядывая из-за ее спины, пытался вытащить пистолет. Володя всей тяжестью своего большого тела обрушился на девушку. «Раздавлю сучку молодую», - подумал он. Все трое рухнули. Сержант копошился внизу. Отбросив в сторону белобрысую головку, Володя ударил ладонью в мелькнувшее лицо сержанта. Раздался тупой звук - это затылок милиционера ткнулся в мерзлый асфальт. Володя ударил еще раз костяшками пальцев в висок. Голова дернулась и замерла. «Мог и убить, но так надежней», - подумал он. Оторвав от земли ошалевшую от страха девушку, он прижал ее к машине.

- Стой тихо, а то убью.

Наклонился над сержантом, вырвал шипящую рацию и раздавил ее каблуком. То же самое проделал с рациями лежащего между машинами лейтенанта, по лицу которого растекалась кровь, и бездыханного сержанта. Вернулся к всхлипывающей девушке. «Кажется, нормально, - подумал он, осматриваясь. - Все чисто, без свидетелей». Теперь надо было решать с девушкой. Он сдавил ей горло левой рукой, а правой зажал ее носик между пальцами и стал выкручивать.

- Больно, - взвизгнула она.

- Шепотом, шепотом, - прошипел Володя. - Всю правду мне, а то изуродую. Ты с этими мусорами? - он сильнее сдавил горло и нос.

- Ой, - захрипела она от удушья и нестерпимой боли, - отпусти, все скажу.

Он ослабил давление.

- Я им помогаю, - тяжело дыша, заговорила она. - Они все это подстраивают, а потом забирают деньги или на месте, или в отделении.

- Я так и думал. Но что же мне с тобой делать? Оставлять без присмотра нельзя. Убивать жалко, - размышлял он вслух, - а поэтому мы с тобой, как влюбленные, прогуляемся. Но если начнешь шуметь, придется тебя убить. Так, - он сделал шаг назад. - Застегнись.

Между машин послышались стон и шорох. Лейтенант приходил в себя и пытался подняться. Володя подскочил к нему, коротко ударил ребром ладони, и тот осел на землю, царапая ногтями дверцу уазика.

- Пошли быстро, - он подхватил под руку девушку и потащил ее в сторону от вокзальной площади. - Как тебя зовут?

- Люба.

- Сейчас сядем в машину и поедем. Веди себя правильно и все будет хорошо. В машине не шуми, - предупредил Володя, внимательно всматриваясь в пустынную улицу.

Первое такси проскочило, не притормаживая. Прошло еще несколько машин. Володя начал нервничать. Он вышел на середину улицы, заметив приближающийся свет фар.

- Скажешь, чтоб довезли до центрального парка, - шепнул он Любе.

- Зачем в парк? - испуганно вскрикнула девушка.

Володя не ответил. Они стояли посередине улицы. Он поднял руку. Старенький «Запорожец» завизжал тормозами, повернув круто вправо, и остановился, ткнувшись колесами в бордюр. Из открытого окна машины показалась голова в огромной собачьей шапке, и раздался хриплый мат. Володя сделал пару шагов в сторону запорожца и, наклонившись к водителю, убедительно попросил:

- Надо доехать.

- В парк нас отвезите, пожалуйста - пискнула сзади Люба.

- Отвезу, - переводя дыхание, пообещал мужик. - Ну, вы артисты, - он покачал головой. - А если б не среагировал или машину потянуло, дорога-то скользкая. Это ж задавил бы. Ни хера не соображают, - он опять горестно покачал головой. - В какой парк ехать?

Володя толкнул Любу, и она пропищала опять детским голосом:

- В центральный, к главному входу.

Мужик кивнул головой и, тронув машину, проворчал:

- Совсем с катушек съехали. По такой погоде им в парк захотелось...

Ситуация складывалась серьезная. Рядом с ним сидел живой свидетель нападения на милицию. По закону элементарной конспирации ее надо убрать. Далее, ментам вполне может придти в голову мысль, почему он оказался именно в этом месте рядом с УАЗиком, они проверят номера и, естественно, выйдут на Александра, а может, придут в себя и будут ждать на месте. Значит, адрес его будет засвечен. Нужно связаться с ним, ввести его в курс и уехать из города. Во-первых, будут искать за нападение. Во-вторых, если информация и фотка из Питера уже в отделениях, то вполне могли опознать, а это значит, начнется тотальный розыск. В этом случае необходимость исчезнуть становится еще более насущной. Но есть и плюсы, хоть и маленькие. Если они вымогатели, то им невыгодно засвечивать случившееся. Девку эту надо правильно настроить и расспросить.

Люба сидела тихо, настороженно посматривая на него. Ей было страшно, хотя она почему-то не верила, что этот верзила может ее убить. Это было странно после всего, что она увидела, но почему-то ей казалось невозможным, что он может ее убить. «Тогда зачем мы едем в парк? - спрашивала она себя. - Это самое подходящее место. Никого, темень и деревья, меня и найдут там не сразу. Осенью даже листья на тротуарах не подметают».

Машина не спеша катила по слабоосвещенным улицам. Справа показалась высокая ограда, за нею темные тени деревьев, а дальше виднелись широкие ворота, и водитель, обернувшись, спросил:

- Здесь, что ли?

- Здесь, - ответила Люба, вопросительно взглянув на Володю.

- У тебя деньги есть? - спросил он, не зная, какие купюры в его пакете.

- Есть, - ответила она и сунула водителю несколько смятых бумажек.

Они вышли, через широкие ворота направились в глубину парка. Здесь на открытом месте ветер дул нещадно. На столбах раскачивались и грохотали металлические фонари, бросая беспокойные пятна света на щербатый асфальт. Холодное темное небо нависло над городом, и лишь изредка сквозь несущиеся облака мелькал слабый свет луны. Редкие сухие листья кружились в воздухе. Глухой тяжелый шум доносился со стороны раскачиваемых ветром деревьев, холод пронизывал тело. Люба вся сжалась, придерживая одной рукой полу своего длинного пальто. Володя всматривался в темную аллею.

- Замерзла? - спросил он, прижимая к себе ее плечи. - Нам бы лавочку найти в хорошем месте да поговорить.

- Ты хочешь меня убить? - спросила она, всхлипнув. - Я же не дура, понимаю. Самое подходящее место. Не надо, я все сделаю для тебя, только не убивай.

- Нам бы лавочку найти, Люба, - повторил Володя. - Сядем, поговорим. Ты не бойся. Я тебе плохого не хочу. Так вышло, сама видела. Где тут можно устроиться?

- Направо сюда в аллейку сверни. Здесь недалеко.

В темной глубине подстриженных кустов под двумя старыми березами раскинулся широкий парковый диван. Они сели. Володя прижал к себе подрагивающее от холода и страха маленькое тело.

- Ноги прикрой, - он подобрал раскинувшиеся полы пальто и прикрыл ими белые круглые колени.

- Вот теперь можно поговорить. Место здесь самое подходящее. Темно, тихо, уютно. Здесь мы все и решим.

- Ты меня убьешь, ты решил? - она попыталась вскочить со скамейки, но Володя крепко держал ее плечи.

- А как же, моя милая. Ну, сама посуди. Ты меня под статью подвела, под очень нехорошую, жизнь мою испортила, должна же быть справедливость. Дальше будем думать. Ты единственный свидетель, не будет тебя - и статьи не будет, никто ничего не видел. Это тоже правильно... А место здесь хорошее. Людей нет, темно, ветер шумит. Я тебе горлышко сломаю - и все, ты и не заметишь, как все кончится. А на том свете, если повезет, попадешь в хорошее место, ни ментов, ни родителей, ни денег, ни грязных соблазнов. Тихо, пристойно, тепло, спокойно. Подумай, что на что меняешь, - Володя сделал короткую паузу. - А теперь помолись, да и начнем потихоньку, - сказал он почти шепотом и положил правую руку на горло Любы.

Она вздрогнула, съежилась, плечи мелко задрожали, и частые слезинки побежали по щекам.

- Не надо, я прошу тебя, не надо, - прорывался сквозь слезы ее голос. - Я, конечно, тварь, нету мне прощения, столько невинных людей от меня пострадало. Это все подлючья жизнь, - она уткнула мокрое лицо в ладошки и затряслась всем телом.

Володя ждал, прислушиваясь к гулу ветра и всматриваясь в неровные блики света между качающихся деревьев.

- Я все понимаю, я не оправдываюсь, я, может, сама хочу руки на себя наложить. Но только не сейчас. Я боюсь. Я хочу еще пожить. Ну, прошу тебя, - она оторвала от ладоней мокрое лицо и умоляюще посмотрела на Володю.

- Я не зверь, Люба, я такой же человек, как и ты. Я хочу жить, хочу быть на свободе. Ну, отпущу я тебя, а ты пойдешь к мусорам, все расскажешь. Они меня возьмут, слепят дело. А ты на следствии и в суде дашь показания, что я пытался тебя изнасиловать, а когда вмешалась доблестная милиция, я ее в составе трех человек покалечил. И что мне после этого? Одна статья петушиная, с которой место мое будет у параши, и вторая на длительный строгий режим... Допустим, - продолжал он рассуждать, - ты говоришь правду и зла мне не желаешь. Но твои подельники тебя найдут и расколют. Применят силу, заставят дать показания, и все будет, как я описал...

- Я тебе все расскажу, - перебила его Люба. - Ты лучше поймешь, что надо делать.

- Расскажешь позже, - остановил ее Володя. - У меня два пути: - или кончить тебя здесь, или сделать своей союзницей. Кончить тебя - самое простое и самое умное, но, по-честному, душа не лежит. А насчет помощи твоей, здесь вопрос сложный... Давай-ка теперь по порядку. О ваших вокзальных делах кто-нибудь в мусарне знает?

- Знают, конечно, там все этим занимаются. Могу назвать еще пару патрулей, у них свои девки есть.

- Как ты думаешь, - продолжал Володя, - что твои друзья будут делать, когда очухаются?

- Не друзья они мне вовсе... Тебя будут искать. Весь вокзал прочешут, город поднимут. Они звери настоящие. Это только форма на них ментовская. Они меня заставили работать. Били, обещали посадить. Старший у них - лейтенант. Его фамилия Шиповалов, а кликуха Шип. Он страшный человек, его в городе все боятся. Он не успокоится, пока тебя не найдет, он таких вещей не прощает.

- Что, фоторобот развесит по городу? - уточнил Володя.

- Нет, - горячо зашептала Люба, - он своих друзей ментов поднимет и блатных тоже. Завтра полгорода тебя будут искать...

- Сколько тебе менты за работу отстегивали?

- Иногда долларов тридцать или деревянными в таком же эквиваленте. Иногда побольше. А было, что ничего не давали. От клиента зависело. Чем круче клиент, тем больше давали.

- А хочешь полтонны зеленых каждый месяц? - спросил Володя.

- Полтонны зеленых? - недоверчиво переспросила она. - Конечно, хочу. Это ты мне платить будешь?

- Я отпущу тебя и буду платить, если ты правильно будешь себя вести. Мое слово - кремень, смотри - это твоя первая зарплата. - Он отсчитал пять сотенных. - Держи.

- Что мне делать надо? - спросила Люба, еще не веря в такой поворот событий.

- Во-первых, на мой вопрос ответь. Что ты им расскажешь. Представь, я - это Шип, и я спрашиваю, где ты была и куда этот перец, то есть я, пропал?

- Я скажу, что как только драка началась, как только возможность появилась, я убежала. Очень испугалась, что меня убьют или искалечат, и убежала.

- Ну, а конкретно как все было?

- Так было, - ненадолго задумалась Люба, - когда ты Шипа уложил, я сразу и побежала.

- А как же свидетель? - спросил Володя, усмехнувшись.

- Какой свидетель?

- Сержант, который с тобой стоял. Он-то был рядом и видел, что никуда ты не побежала. Он же все видел, пока я его не выключил.

- Да, - задумалась Люба, - он точно все видел.

- Чтобы было похоже на правду, надо, чтобы правды было много. Ты расскажешь все, как было до того момента, как мы сели в машину. Ты вырвалась и убежала, когда мы вышли на улицу. Скажешь, что я гнался за тобой, но ты успела проскочить на красный, а я задержался, потому что машины шли по дороге. Потом ты отсиживалась в скверике, в парке, в подворотне. Только не называй имен, не вмешивай сюда никаких знакомых. Ты убежала в сторону от вокзала. Тебя никогда не видел. Потом поймала машину и уехала в парк, вот в этот самый, и решила пересидеть здесь. Сюда ехала на частнике. Отсюда поедешь на такси. Обязательно запомни водилу, чтобы смогла его описать, запомни из какого таксопарка машина. И придумай, почему запомнила таксопарк, чтобы выглядело естественно. Обо всем, что происходило на вокзале, рассказывай только правду. Если спросят, где была в парке, тоже не ври, назови это место. Это первая часть твоей работы. Вторая будет такой. Раз в неделю будешь приносить для меня записки. Коротко напишешь все, что узнаешь. Что Шип и менты предпринимают. Что увидишь, что услышишь, напиши. Записки будешь оставлять... - он осмотрелся, - вот здесь, - он наклонился, потрогал землю вокруг. - Вот здесь хорошо, как раз углубление. Завернешь в целлофан и положишь. Земли немного набросаешь сверху, притопчешь и листьями или травой засыплешь, чтоб в глаза не бросалось. Если снег выпадет и земля подмерзнет, принесешь с собой ножик или что-нибудь острое. Лунку выкопаешь и положишь. Первую записку принеси не позже чем через три дня. Узнай все. Место не меняй. Если все будешь выполнять, то через две недели на этом же месте найдешь половину суммы, двести пятьдесят баксов. Еще через две недели - еще двести пятьдесят. Сегодня у нас воскресенье. Каждый четверг приносишь записки, и каждый второй четверг получаешь деньги. Если информация будет очень ценной, я добавлю. Все поняла?

- Поняла, я все сделаю, не сомневайся. Я их ненавижу. Я им всегда хотела отомстить, особенно Шипу, он сволочь последняя.

- Деньги спрячь, что их держишь, как букет... Сейчас езжай на вокзал и найди этих мусоров. Только бабки схорони, чтобы не нашли, а то вопросы возникнут. Расскажи, что и как. Вот тебе деревянные на мотор, - он покопался в бумажнике и вручил ей несколько бумажек.

- Я сейчас пойду, а ты минут через пятнадцать снимайся, - он встал.

- Как тебя зовут, парень?

- Называй Сашкой, - ответил Володя.

- Саша, а ты погреть меня не хочешь? Я очень замерзла...

- Один раз уже пытался, - усмехнулся Володя, направляясь в сторону освещенной аллеи.

...Через двадцать минут он вышел из машины в двух кварталах от дома Александра. Улица освещалась только с его стороны, и он перешел на темную сторону. Ветер немного успокоился, но стало холоднее. Короткая кожаная куртка и легкий свитер под ней защищали плохо. Было поздно, свет в домах погасили. Таким же темным стоял Сашкин дом. Он остановился в тени двух старых деревьев. Подождав минут десять, перешел улицу, открыл калитку. Двор был пуст. уазика не было.

«Надо ждать»

Он осмотрелся и, вспомнив о детской площадке, быстрыми шагами направился туда. В глубине скверика, в стороне от площадки, под высокими березами затерялась скамейка. Отсюда хорошо просматривалась улица. Володя сел. Здесь ветра почти не было, но холод ощущался сильнее. Он обнял себя, засунув руки подмышки. Надо расслабиться, чтобы не замерзнуть - это он знал хорошо. Зарылся головой в куртку и начал глубоко дышать. Теплое дыхание согревало грудь. Оттуда тепло уходило вниз к животу. Мерзли ноги. Он подтянул их вверх, скрестил, засунув стопы глубоко под бедра, и начал расслабляться, перемещая внимание снизу по ногам, туловищу - к голове и обратно вниз - от головы к ногам. Холод еще чувствовался, но теперь не так сильно. Володя продолжал, концентрируясь на местах, где холод был наиболее ощутим. Скоро стало совсем хорошо, веки отяжелели, и он погрузился в дремоту. С улицы слышалось, как по разбитому асфальту проскрипела машина, где-то вдалеке выла собака, клекот незнакомой птицы доносился сверху. Перед закрытыми глазами медленно плыли длинные размытые фигуры. В какой-то миг он узнавал их, но только на мгновение. В глубине мозга звучали знакомые голоса, но он никак не мог понять, кому они принадлежат. Голоса звучали одновременно, и как только он пытался выделить один из них, голос утихал или менялся, становясь совершенно чужим. Это раздражало его. Он снова и снова вслушивался, а голос опять терялся, и он опять искал. Вдруг цветные штрихи пронзили внутреннее пространство, короткие и резко окрашенные, они мчались и меняли друг друга с бешеной скоростью. Их становилось все больше, теперь они мелькали за пределами головы, окружали все тело, через мгновение весь он погрузился в заполненное сверкающими яркими строчками пространство. В следующий миг что-то случилось в центре головы, там родился тонкий звук, похожий на комариный писк, он исходил из страшной глубины, но, стремительно приближаясь, расширяясь и набирая силу, внедрился и заполнил играющее цветными строчками пространство. Штрихи зазвучали, в звуках этих был смысл, он напрягся, стараясь разобраться в этом смысле, и какое-то время не мог понять его, как чужой язык, звучавший настойчиво и непонятно. И вдруг: «Небога, Небога, Небога...» - мощно и нежно, гармонией огромного оркестра зазвучали знакомые слова. Все тело вздрогнуло как от взрыва, он очнулся, открыл глаза, вырвал голову из куртки и осмотрелся. Сразу стало холодно, он поежился. Ветер утих, небо очистилось, сквозь ветви деревьев пробивался свет луны, на звездном небе замерли редкие прозрачные облака. Володя взглянул на ту сторону улицы и сквозь тонкие ветки кустарника увидел УАЗик. Он встал и направился к нему. Улица была пустынна и темна. Он пересек ее, толкнул калитку и по ступенькам поднялся к двери. Остановился и прислушался, потом негромко постучал, подождал и постучал опять. За спиной скрипнула калитка, он резко обернулся и увидел знакомую фигуру.

- Не шуми, - прошептал Александр, приблизившись. - Пойдем в машину.

Они сели в УАЗик. Александр завел двигатель и, не включая света, выбрался на ухабистую мостовую. На первом же пере-

крестке свернул влево, потом вправо и опять влево, так они крутились минут десять. Потом, уже на широкой улице, Александр включил свет и нажал на газ. УАЗик понесся в сторону от города.

- Я видел, как ты их вырубал, - произнес он хрипло, когда последние домики остались позади. - И как девку утащил, видел. Считай, нам повезло, я подошел сразу, как только вы скрылись, все трое лежали в отключке, и вокруг никого не было. Пока они там отдыхали, я отъехал с площади, нашел на улице подходящее место и посмотрел, как будут события развиваться. Через полчаса подкатила скорая. Я думаю, что ее вызвал лейтенант, который посередине лежал, он встал минут через десять и ушел на вокзал. Я видел, как он поднимался, потом что-то искал на асфальте.

- Рацию, наверное, - заметил Володя. - По рации вызвать не мог, я все рации каблуком раздавил.

- Значит, с вокзала звонил, - согласился Александр. - Он этих двоих сержантов пытался поднять, один почти встал, потом опять улегся. Второй тоже пытался, но только на карачки встал, а потом опять упал. Живы - это самое главное, и автомобиль мой не засекли. Одно плохо, что ты на очень опасного человека нарвался. Я про лейтенанта говорю. Фамилия его Шиповалов, а кликуха Шип.

- Я знаю, - сказал Володя.

- Интересно, откуда, - насторожился Александр.

- Позже расскажу, - ответил Володя. - Повествуй дальше.

- Ну что ж, - усмехнулся Александр, - повествую. У него в нашем городе побольше влияния, чем у некоторых полковников. Он что среди ментов авторитет, что среди блатных и братвы, очень мстительный и мразь редкая. Тебя будет из-под асфальта добывать. И фотка твоя у него уже есть или завтра будет, считай, что он тебя уже знает. Многое от девки зависит. Расклад будет в нашу пользу, если она машину не засекла, а если засекла и Шип узнает, то через парочку дней на меня выйдут, и тогда будет плохо. Девка эта - ментовская шлюха. Я ее знаю, она с Шипом крутится. Она-то уж тебя запомнила. Шип может сомневаться, а эта точняком тебя опознает. Убрать ее надо, прямо сейчас. Я это сам сделаю, как только вернусь, такие мои слова. Ты скажи мне, умный человек, как ты мог в такую, прости Господи, историю попасть?

- Случайность, - мрачно ответил Володя, - вышел покурить, она подошла, любовь предложила. Не успел я разобраться, как тут эти мусора, а она орать начала, что я ее пытался изнасиловать. Что мне оставалось?

- Бабки-то предлагал?

- Предлагал. Отказался гад этот, лейтенант, сказал, что по любому возьмет, и в участок тащил. Если б не мое положение, я бы не сопротивлялся, а тут выход был один.

- С девкой-то что, может, ты ее уже замочил?

- Саша, она живая. Я с ней в парке был.

- В каком парке? - удивился Александр.

- В центральном. Повез ее туда, чтобы разобраться, не знал, что делать. Сначала хотел порешить, потом побазарили и нашли вариант.

- Какой вариант? - закричал Александр. - Ты не просекаешь, нам с тобой отходную будут петь, ты себе и мне могилу вырыл.

- Выслушай, - перебил его Володя. - О машине она может только догадывается, она знает, что я на машине, но на какой не знает. Но, допустим, выйдут на тебя, что они могут предъявить, ты шабашил и подвез меня на вокзал, высадил, пошел на вокзал за сигаретами, когда вернулся - меня уже не было.

- А как я объясню, что увидел у машины ментов с разбитыми мордами и уехал?

- Скажешь, что попросил кого-нибудь, чтобы скорую вызвали, а сам уехал, потому что спешил, но это не главное. Девка будет молчать, у меня с ней уговор. Я плачу ей пятьсот зеленых в месяц, она мне рассказывает все, что узнает.

- Это как же она тебе рассказывает? - с усмешкой спросил Александр.

- Да просто все. Я ее жить оставил и платить обещал, если она про ментов своих будет мне сливать. Уже полштуки отдал... Там лавка есть, в парке, как идешь от центрального входа, первая аллейка направо и лавка в глубине под березами, в тупике, идти дальше некуда, и других лавок нет, так что не ошибешься. Как сядешь, под правой ножкой есть углубление - это тайник для записок. Записки по четвергам и деньги туда же каждый второй четверг - по 250 зеленых.

- Так, так, - задумался Александр. - Может, это и вправду вариант. В штаны писать не надо, мы тоже не пальцем деланные. Хер с ним, с Шипом, доказать он ничего не сможет, а я ему не кореш, чтоб в чувство приводить. А за барышней человечка приставим. Пусть за ней походит да посмотрит. Я ее проверю. Сам напишу записку и от твоего имени забью с ней стрелку. Если она сука, то приведет за собой кого-нибудь. Так раза два-три повторю. Прорвемся, - он крепко хлопнул Володю по колену.

- Ты куда меня везешь, гонщик-погонщик?

- Не догадываешься?

- Догадываюсь. В село родное.

- Эт-та правильно. Надо быстренько тебя доставить да ситуацию разрулить.

Совсем рассвело. Володе хотелось спать, но проклятая дорога выматывала кишки. На каком-то участке стало ровнее, он закрыл глаза и моментально погрузился в дрему. Мелькнуло лицо худого, проплыла белая стриженая головка, а за ней поднялись цветные шары и снова пристальные глаза лейтенанта, и обнаженное тело под полами пальто. И вдруг жутковатое чувство сжало грудь, и гиблое место под тяжелым серым небом возникло перед глазами. Он вздрогнул и вдруг с изумлением понял, что дом его не в деревне Сиделино, а именно там, в колючей и холодной Небоге, что теперь она часть его жизни, что она нужна ему и он пойдет туда. Он понял, что никогда не уедет отсюда, пока не найдет того, что нужно только ему одному и что скрыто в Небоге.

Он открыл глаза. Александр смотрел на колею узкой дороги. Лицо его было напряженным и усталым. Из-под набрякшего века поблескивал блестящий, как уголек, черный глаз. Тяжелая жилистая ладонь лежала на баранке. Плечи ссутулились, а шея вытянулась вперед.

Машину тряхнуло. Он выругался и посмотрел на Володю.

- Не спится? Дорога такая, что и мертвого разбудит.

- У тебя выпить есть? - спросил Володя.

- Выпить? А неплохая мысль, что это мне самому в голову не пришло. Есть с полбутылки, сало копченое, огурцов соленых парочка. Хватит нам на двоих?

- Хватит.

- Ну, вот и ладушки. Тут полянка скоро, остановимся и позавтракаем.

Через пару километров съехали на полянку под высокими соснами. Александр расстелил брезент и разложил нехитрую снедь. Самогонка была мутной, вонючей и очень крепкой. Володя выпил полстакана и долго занюхивал корочкой. Запах застрял в горле и не хотел уходить. Александр выпил и, улыбаясь, посматривал на скривившееся лицо Володи. Тот, придя в себя, недовольно покачал головой и ворчливо спросил:

- Это из какого материала напиток?

- Из сахара.

- Сахар так не пахнет, - возразил Володя.

- И похуже бывает. Закусывай, да поехали, а то дотемна не доберемся. Поспать бы сейчас, - потянулся он, - да ехать надо. Ты извини, что у меня не остались. Хотелось посидеть с тобой, побазарить, мы же пока только в дороге общаемся, хотелось по-людски, с коньячком, подружек пригласить. Ну, так получилось, сам виноват.

Сели в машину, и Володя спросил:

- Саня, про Небогу расскажи, что знаешь. Я за лето много чего слышал, честно, не пойму что правда, а что муть. Мне вот Тимофей рассказывал недавно, как он с дружком своим в Небогу ходил, про друга рассказал, тот вроде после этого заболел и умер. А пару недель назад по ящику смотрел. Там ученые про чудеса базарили и про Небогу. Один, самый молодой, оказывается экспедицию туда организовал, в обморок там падал несколько раз, голоса слышал, и цвета разные перед глазами мелькали, и будто понимал, что они там базланят... У меня самого что-то в башке сместилось. Разобраться бы в этом. Ты-то сам случаем не ходил туда?

- Не простое это дело, если б было простое - уже разобрались бы. А я не ходил, нужды не было. Скажу одно, место опасное, я, когда первый раз увидел, сразу так и подумал. Сам посуди, как это может быть, на небе солнце везде, а над ней только тучи да облака. А кусты эти, а деревья! Нет, брат, есть там что-то очень необычное. Бабки говорят, что это чертов дом, что сам рогатый там живет. Мы ни про бога, ни про черта ничего не знаем. А может Бог есть. И черт, и дом его в Небоге. А может, все проще, находится там какая-то геологическая зона особая, может, какие-нибудь излучения из земли идут, поэтому растительность такая ненормальная и тучи. А про Тимохиного друга, так я сам помню его живым. И Тимофей всю правду сказал. У Пашки, его друга, башню конкретно снесло, он и жить-то не хотел. Пойми попробуй, что его туда тянуло, а ведь тянуло очень сильно, если ничего в жизни уже не нужно было. И другие люди были, которые после Небоги умирали или с ума сходили. Значит, есть там что-то очень сильное, если люди ум теряют или умирают. Конечно, надо бы давно туда ученых отправить, глядишь, и узнали бы что-нибудь важное. А у тебя что с башкой?

- Да так, непонятное что-то. Я строчки цветные видел и голоса слышал, точно, как мужик по телевизору рассказывал. А один раз ночью в двери постучали, и раньше стучали, но никого не было. А в последний раз смотрю - вроде как призрак у калитки. Я в него две пули выпустил, по ногам бил. Пули так и остались в заборе, а призрак исчез... У подруги моей брат пропал в Небоге. Ушел и не вернулся. А у меня как будто поселился кто-то внутри, я радоваться не могу, и причина тут не в моих проблемах. Это Небога мешает.

- Карпиху знаешь?

- Это гадалка? - спросил Володя.

- Да она и гадалка, и знахарка, и лечит. Их по деревням много, и ведьмы есть, но Карпиха действительно умеет, самому приходилось обращаться. Сходи к ней. Насчет тебя не знаю, а вот пропавшего найти может. А если не найдет, так скажет - живой он или нет. Ты не распускайся, нельзя. Потерпи, может, уедешь скоро и забудешь эту Небогу как плохой сон. К Тимофею заходи почаще, посиди, поговори, выпей. Одиночество и без того до добра не доводит, а тут под боком такое зло. Но ты парень крепкий, соберись с силами, не поддавайся. Я бы тебя увез подальше, но это уже не в моей компетенции...

Уазик трясся по ухабам. Александр крутил баранку, злобно поругиваясь. Володя смотрел перед собой на проселочную дорогу. Серый скучный день продолжался. Сашка устал с дороги, ему надоело молчание и, наконец, потеряв терпение, он толкнул Володю в плечо.

- Хорош дрыхнуть, командир. Давай побазарим, а то я засну.

Володя вздрогнул, открыл тяжелые веки и повернулся к Сашке.

- Ты что-то спросил?

- Попросил, а не спросил, - устало возразил он. - Давай поговорим, а то усну за баранкой.

- Можно, - сказал Володя, встряхнувшись и потягиваясь. - Начинай.

- Ты начинай, поспал, набрался сил, теперь развлекай меня разговорами.

- О чем говорить? - спросил Володя. - Вроде обо всем перебазарили. О книжках, может, кто что читал, кому что нравится.

- О чем? - удивился Александр.

- У тебя уши заложило, о книжках, - повторил Володя.

- Ну, ты даешь, - совсем удивился Сашка. - Насколько я соображаю, братаны не за книжками время проводят, а на стрелках да на разборках реальные вопросы решают. А ты типа Александра Сергеевича или Льва Николаевича читаешь, когда пацаны твои под пулями стоят. Что-то, братан, не срастается.

- Про разборки базара не будет, книжки нужны. Мне в Сиделино всю зиму сидеть, а может и больше. Надо отвлекаться на что-то, а на что там отвлечешься? Меня уже клинит, если не отвлекусь, то, считай, закончу свою жизнь в психушке. Книжки читать буду, может и пронесет нелегкая. Я по деревням уже все собрал, надо больше.

- Теперь усек. Пришлю книжки, какие нужно?

- Детективы, про жизнь что-нибудь, фантастические можно.

- Ты меня извини за высказывания, не привык как-то, чтобы братва книжки любила. Я вот сколько их знаю, мускулы они развивают, а вот мозги напрягать не хотят.

- Я братаном не родился, раньше много читал, у меня мама учительница. Приучила. В детстве сказки читал русские народные, очень любил. А постарше стал, начал Льва Николаевича читать и Александра Сергеевича, и Бальзака, и Стендаля, и много чего. Я, братишка, и историей интересовался, и политэкономией, по психологии книжки читал и даже по философии. Ты вот Локка или Декарта, или Платона читал? А я читал и не по принуждению. Я и в театр ходил, даже на оперу и балет, так что к культуре был приобщен, и дурака из меня делать не надо. Книжки достань, я тебе говорил, надо внимание переключить, чтобы башню не снесло. Зима предстоит длинная, людей нет и выйти некуда, сейчас все по домам сидят, четыре стены на всю длинную зиму, да еще Небога. Ты это понять можешь?

- Прости, братишка, прости, неправильно я тебя понимал. Это оттого, что не видел я таких братанов как ты. Может, у вас в Питере люди другие и братва не как наша, книжки читает да по театрам ходит, наши в таком не замешаны. А книжки будут. Я бы тебе своих подбросил, но у меня художественных мало, я в основном документальные читаю. А знаешь почему, сейчас расскажу. Началось все в неволе. Как попал первый раз, еще по малолетке, начали меня там воспитывать, с одной стороны администрация, с другой стороны - урки. Били много и те, и другие. Стал я о жизни задумываться, лежу на шконке ночью и думаю, зачем они меня бьют, что плохого я им сделал, что это за потребность такая унижать людей. Думаю, надо присмотреться, может, кто и знает про добро и зло, про Бога, про справедливость. Тоже в детстве сказки читал, верил в социализм и коммунизм, пока не попал в коммунистические исправительно-трудовые учреждения. Нашел умных людей, стали они просвещать меня, наивного пацана, а я как губка впитывал, про сталинизм узнал и про революцию, и про крестьянство российское. И все, что узнавал или слышал, подтверждалось там, в лагерях, и стали глаза мои открываться. Целую страну загнали в лагеря. Да разве ж так можно? Кто они, вожди? Звери. Почитал про голод в Поволжье, про Днепрогэс и освоение Сибири. Чем больше читал, тем страшней становилось. Кто же преступники настоящие? Второй раз попал за то, что вынес с работы две железки никому ненужные и, знаешь, сколько дали? Четыре года. А они людей убивали, голодом морили, да еще учили их быть благодарными за это. Суки подлые. И понял я там одно, что, во-первых, надо знать правду, а второе, надо быть сильным. Короче, стал я учиться правильной жизни. С тех вот давних пор художественные книжки не читаю, не люблю, когда сочиняют, правду уважаю. Пусть он будет Толстой, Чехов, Достоевский или кто другой, доброте ихней учиться не хочу. Есть один закон, закон силы. Все. Сильный всегда прав. Сильный побеждает и поворачивает любое дело в свою сторону. Не умный побеждает, а самый сильный и упрямый. Возьми ты этого Сталина, душегуба. Сколько народа было вокруг умного да образованного, а он их всех одолел. Кого лбами столкнул, кого расстрелял. Еще понял одну важную вещь. Никогда не хватайся за несколько дел. Толкай одно, иди до конца, и рано или поздно получишь, что тебе надо. И последнее, что хочу сказать. Нет никаких добрых богов, нечего на них надеяться, есть только человеческое упрямство. Верь только в себя, верь сильно, как можешь, и тогда победишь.

- Не возражаю, - согласился Володя. - Только нового ты ничего не открыл.

- А я и не говорил, что открыл новое какое-нибудь. Только есть одна разница между мной и другими. Для них это просто мнение такое. Они могут поговорить и забыть, а завтра думать совсем по-другому. А я всему этому на шкуре своей учился и до того, как в книжках про это прочитал, уже знал сам, где правда. Вот так, браток... Не знаю, как ты о людях думаешь. А я вот что скажу, настоящих-то людей очень мало. В основном топчут землю-мать средние людишки да мелочь всякая. А если сравнивать настоящих людей и мелюзгу, то разница между ними очень большая, как между Солнцем и Луной. И понять им друг друга совершенно невозможно.

- Не ожидал я от тебя это услышать. С виду ты на мыслителя не тянешь, простоватый, рубаха парень. Ну, а если ты так уверен, что настоящих людей мало, так скажи, откуда они вообще берутся.

- Природа создает, - убежденно ответил Александр. - Настоящий человек никогда не будет рабом. Он может разрушать или что-то новое строить, и быть никому непонятным. Но он сильный и независимый.

Вдруг по стеклу ударили дождевые капли, расползлись рваными кляксами, и неожиданно дождь густой стеной застелил все вокруг. Ровный шум перекрыл звук мотора. Александр выругался и, резко сбавив скорость, весь подался вперед, стараясь рассмотреть скрытую плотным дождем дорогу. Уазик скользя, съезжая в мокрые обочины, медленно пробивался вперед. Слева и справа проплывали еле различимые в массе падающей воды серые стволы деревьев. Под их кронами стало совсем темно, и Александр включил свет.

Володя сидел неподвижно, бездумно глядя на мелькающие в размытом свете фар дождевые струи. Он чувствовал странное оцепенение, состояние, похожее на прострацию, в котором все едино - и тело, и душа.

Дождь прекратился неожиданно, так же, как и начался, уже перед самым Сиделино. По сырой почерневшей дороге взобрались на взгорок и остановились напротив Володиного дома. От потемневшего от дождя забора и набухших стволов деревьев горло сдавила тоска. Володя вышел из машины, выволок с заднего сиденья сумку и спросил у сидящего за рулем осунувшегося Сашки:

- Зайдешь?

- Нет, ехать надо.

- Просьбу мою помнишь?

- Помню.

- Ну, тогда прощай, пока.

Окончание в следующем номере

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.