Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(29)
Юрий Зайченко
 ПОБЕГ В НИКУДА (окончание)

Карпиха из Сиделино

Через три дня навестил Володя Тимофея. Время было полуденное. Тимофей сидел за столом и пил чай. На столе стояло блюдце с конфетами-подушечками. Тимофей доставал по одной, вкладывал в рот, запивал крепким чаем и медленно, с наслаждением, пережевывал. Володя вошел в комнату, поздоровался, сел на блестящую табуретку и стал наблюдать за священнодействием Тимофея.

- Наливай себе, чайник на плите.

Володя отказался.

- Я по делу к тебе, Тимоха.

- Что за дело? - Тимофей отхлебнул из чашки.

- Хочу к Карпихе сходить. Может, вместе? Она же за деревней где-то живет, покажешь?

- К Карпихе - это дело. Чай допью, и пойдем. Километра полтора будет. В лесу она живет. Там дом старый стоит, кто его построил - не знаю, да почитай и никто не знает. Я еще мелюзгой был, а дом уже стоял, и даже тогда в нем никто не жил. А Карпиха в деревне жила, а лет почитай как двадцать, а то и все двадцать пять там поселилась.

Тимофей положил в рот конфету и запил чаем.

- Это хорошо, что сухо сегодня, что подсохло за последние дни, а то идти под дождем да по слякоти совсем последнее дело. Карпиха незлая, всегда примет и поможет. Надо вот только угостить ее чем-нибудь, а можно и денег дать. Она это любит.

- Да есть у меня, - сказал Володя, - конфеты шоколадные в пакете и деньги.

- Ну и хорошо. Это ей очень понравится.

Тимофей и Володя вышли из дому и направились по дороге в сторону деревни Кремянки. Было тепло и пасмурно, дорога подсохла, но кое-где еще остались небольшие лужицы.

- Вон, видишь, лес по пути, вот там она и живет. Сколько помню ее, всегда одна. Ни мужа у нее, ни детей, ни родных. Раньше кошка была с ней, да собака. Может, и животные уже посдыхали. О ней никто ничего не знает. Где родилась, где родители ее, ничего неизвестно. Она постарше меня, и когда меня в Сиделино привезли, она уже здесь жила, в девушках ходила. Дом ее, где тогда жила, на краю стоит, недалеко от моего. Сколько помню, она гадалкой и знахаркой была. И в девках, и когда постарше стала, и сейчас. Много людям доброго сделала.

Так в разговорах дошли до редкого березового леса, а вскоре и до дома Карпихи, небольшого, бревенчатого. Забора вокруг дома не было, вместо него стояли столбы с натянутой проволокой. С одной стороны, за обширным двором, притулилась к стене поленница. Вдоль дорожки, ведущей к дому, между яблоневых деревьев были разбиты грядки, на которых осталась ссохшаяся ботва тыквы и огурцов, подгнившие остатки капустных кочанов и сморщенные недозрелые помидоры. В глубине двора стоял срубленный колодец с ведром на цепи.

Тимофей открыл калитку, которая смотрелась совсем странно своей плотной тяжестью в окружении проволочного забора. Поднявшись по крепким ступенькам крыльца, он негромко постучал в дверь и позвал:

- Карпиха, гостей принимай!

Дверь отворилась не сразу. Женщина, которую увидел Володя, совсем не походила на старую знахарку. Была она, конечно, не молодой, но лицо свежее, почти без морщин, с глазами ясными, с яркими губами, какое-то хитровато-веселое и очень привлекательное. В лице этом не было ничего деревенского. Ни ранней старости, унылости и расплывчатости в чертах, ни сероватого или бледного меркнущего цвета кожи. Темно-русые волосы были гладко зачесаны назад. Черное платье плотно облегало стройную крепкую фигуру. «Неужели она старше Тимохи? - подумал Володя, внимательно рассматривая хорошо знакомое Тимохино лицо. - Скорее, она ему в дочери годится или в племянницы, в крайнем случае».

- Тимоха, ты никак жениха мне привел? Знатный жених, смотри богатырь какой. Поднимайтесь в комнату.

Тимофей тяжело перешагнул порог дома. Володя поднялся по ступенькам, кивнул лукаво улыбавшейся хозяйке и вошел. В доме пахло травами, запах был сильным и насыщенным. Хозяйка вошла следом.

- Сюда садитесь, - указала на стулья вокруг большого деревянного стола.

Володя осмотрелся. Комната была почти пустой. В углах висели пучки трав и иконы с лампадками под ними. К одной из стен прикреплено большое зеркало. В потемневшем от времени шкафу стояла посуда, у другой стены топчан, покрытый толстым коричневым пледом.

- Вот ты и пришел ко мне, суженый мой, и подарки принес. Доставай, не стесняйся, - Карпиха бесцеремонно рассматривала Володю.

Володя извлек из пакета завернутые в кулек конфеты.

- А вот и посмотрим, как ты меня любишь, - она развернула кулек. - Смотри, Тимофей, какими конфетами меня угощают. Ты бы подушечки принес, а таких вот, шоколадных, от тебя не дождешься. Спасибо тебе, гость дорогой. Щедрому человеку всегда рада и помочь готова. Вы же ко мне не с разговорами пришли, так что с дела мы и начнем. Тебе, молодой, помощь моя нужна или, может, Тимошке нужно девку приворожить?

- Что ты говоришь, Карпиха, какую девку, мои девки давно уж кончились, - застеснялся Тимофей.

- Вот я и говорю, Тимофей, что тебе у меня просить нечего. Пойдем со мной в другую комнату, Володя. Знаю, как тебя

зовут, - улыбнулась она, заметив Володино удивление.

Соседняя комната была поменьше, зато икон и лампадок здесь было гораздо больше. От горящих свеч пахло плавленым воском. К этому добавлялся какой-то тонкий цветочный запах. У окна, у самой стены стоял маленький стол, по обе стороны его - два стула.

- Садись сюда, - она показала на один из стульев, а сама села напротив.

Все это время Володя чувствовал, что эта женщина завораживает его. Какая-то томность и возбуждающая женственность исходили от нее, и сейчас, глядя на то, как она не спеша усаживается на стул, он думал совсем не о том, зачем пришел сюда.

- Вот и поговорим теперь, рассказывай, зачем пришел.

Володя смешался, так неожиданно прозвучал ее голос.

- Рассказывай, - повторила Карпиха.

- Я так сразу не могу, надо как-то собраться, не знаю даже с чего начать.

- Да начинай с чего хочешь, говорить-то будешь о своем.

- Не только мое. Один человек потерялся уже давно. От него никаких вестей. Найти его или узнать о нем что-нибудь можно?

- У тебя фотокарточка его есть?

- Нет, - ответил Володя.

- Ты его видел когда-нибудь?

- Нет, не видел.

- Ты знаешь кого-нибудь, кто знает этого человека?

- Знаю.

- Ты сможешь думать об этом человеке?

- Смогу.

Карпиха поднялась со стула, откупорила бутылку, стоявшую здесь же на столе, и наполнила водой из бутылки плоскую белую тарелку.

- Думай, - приказала она.

Володя стал усиленно вспоминать и представлять Настю, ее лицо, фигуру.

- Нет, не так. Просто, спокойно, не надо тратить столько сил, от этого только хуже получается.

Он закрыл глаза и стал вспоминать Кондобиху, клуб, Настю у стены. Потом ее дом и слезы. Одна за другой проплывали перед его мысленным взором картины. Они были совсем не яркими, размытыми, но он думал сейчас только о Насте. Вспомнилось, как она рассказывала о брате, как срывался ее голос, как расползались по щекам слезы. Вспомнил ее пьяную и злую, вспомнил поцелуи и крепкое тело. Незаметно комната и женщина напротив ушли куда-то далеко, осталась легкая дрема и медленно текущие размеренные воспоминания.

- Просыпайся, гость дорогой, - Карпиха тряхнула его плечо. - Скажу тебе, что узнала.

Володя открыл глаза.

- Ты думал о девушке, которая тебе нравится. Она очень любит своего брата. Кроме него у нее никого не осталось. Недавно умер близкий для нее человек - это не отец, отец умер давно, и он гораздо младше этого человека. После смерти у нее остался только брат. Ее брат был непростым человеком. Он не был религиозным, но он искал жизнь и силы, которых нет у обычных людей. Такие силы могут быть только у Бога или дьявола. Он ушел в Небогу, потому что там есть такие силы. Он выполнял всякие тайные ритуалы и узнал об этих силах и Небоге. Он не умер, но то, как он живет сейчас, не считается жизнью у людей. Жить ему так не меньше полугода. Потом он может жить, как выберет себе. С сестрой своей он встретится, но не очень скоро. Ей не надо его искать, он сам ее найдет. Он знает, как и где. Что ты хочешь узнать еще?

- Я о себе хочу. Что со мной будет, что со мной сделает Небога? Она меня изведет? Или, может, это кончится?

Лицо Карпихи изменилось. От былого обаяния не осталось и следа. Сейчас на Володю смотрели огромные неподвижные темные глаза на бледном измученном лице. Казалось, жизнь ушла из этого тела и лица, все в ней застыло как в восковой фигуре.

- Закрой глаза, тело твое и мысли расслабь.

Володя откинулся на спинку стула, вытянул ноги, закрыл глаза и, вдыхая цветочный аромат и ощущая тяжелеющее тело, незаметно для себя задремал. Сколько времени прошло, он не знал. Разбудил его громкий голос Карпихи.

- Хватит спать, добрый молодец. Слушай, что скажу.

Он встряхнулся и приготовился слушать.

- Ничего плохого с тобой не случится, но будет тяжело душе твоей, пройдет она серьезные испытания. Враги твои успокоятся, друзья твои тебе помогут. Тайны Небоги открыть трудно, одно я знаю, что не враг она тебе, а наоборот. Так что не бойся ее. Быть тебе в наших краях осталось не очень долго. Но, может быть, ты сюда еще вернешься, и не раз. Это вся правда, которую я знаю, - лицо Карпихи было по-прежнему бледным и напряженным.

Володя опустил глаза, он не мог долго смотреть в расширенные зрачки гадалки.

- Ну что ты, парень, боишься меня, что ли, или я тебе совсем не нравлюсь? Посмотри на меня, может, ты ошибаешься, и я не такая уж дурнушка.

Володя поднял голову и увидел опять веселую хитроватую Карпиху.

- Вставай, чай пойдем пить, суженый мой.

Володя полез в карман и достал кошелек.

- Денег мне хочешь дать? - лукаво спросила Карпиха. - Давай, я это люблю. Если иностранные есть, давай иностранные.

- Сколько с меня? - спросил Володя.

- А сколько не жалко, столько и давай.

Он отсчитал пять сотен зеленых и протянул их Карпихе. Она взяла деньги и сунула их под тарелку.

- А теперь, внучок, я тебя поцелую, а ты меня можешь потрогать.

Карпиха притянула к себе Володину голову и нежно, и страстно начала целовать в губы. Прижалась всем телом и положила его руки на свои тугие бедра. Так простояли они пару минут. Карпиха оторвалась от Володи, поправила платье и весело улыбнулась.

- Будешь теперь помнить Карпиху из Сиделино.

Пролетело две недели. Володя заделал дыру в крыше сарая и дважды в день изводил себя тренировками. Хорошие слова сказала ему Карпиха, но спокойней на душе не стало, радостей не добавилось, а тревог не убавилось. Он старался поменьше думать, ходил в гости, пил что придется, но совсем понемногу. Разговоров интересных не получалось, а потому пили в основном молча. Это угнетало, но было лучше одиночества. Погода стояла сносная. Дожди прекратились, но сильно похолодало, и по утрам под хмурым небом на промерзшей земле блестел иней, а лужа затягивалась тонким льдом. Настроение немного поправилось. Он свыкался с мыслью, что здесь придется зазимовать, проверил поленницу, нарубил дров и, растопив печку, поддерживал в ней огонь. Домой возвращался поздно, задерживаясь в гостях или вышагивая версты по окрестным дорогам и лесам. Приходил и сразу же заваливался спать, чтобы не мучили мысли, которым физически уставшего и спящего человека достать гораздо труднее. Звуков по ночам поубавилось, они ослабли и уже не привлекали внимания. Цветные строчки тоже не беспокоили, появились дважды, но какие-то бледные, мелькнули и исчезли, не вызвав никакого впечатления. Но случалось, что из самой глубины души поднималась смутная тревога или сосущая пустота, заполнявшая грудь. Это было самым опасным, тогда он начинал метаться, выскакивал в сарай и до крови сбивал кулаки о мешок или, наскоро одевшись, бежал куда-нибудь подальше в лес. К Небоге старался не приближаться, хотя часто вспоминал, как, возвращаясь в трясущемся «уазике», понял, что не будет ему отсюда дороги, пока не раскроется тайна этого места.

Как-то в обед перед его домом остановился зил ЗИЛ-130 с ободранным кузовом. Из машины выскочил здоровенный небритый шоферюга и тяжелым волосатым кулаком забарабанил в дверь. Володя открыл, и мужик, не здороваясь, объявил:

- Книжки тебе привез. Иди, выгружай.

В кузове под брезентом стояли тяжелые картонные коробки. Вдвоем с шоферюгой они начали таскать их в большую комнату, и тот, взгромоздя на широкие покатые плечи подмокшую у днища коробку, насмешливо и с интересом поглядывал на Володю.

- Что смотришь? - спросил он.

- Да так. Думал, книжки везу профессору какому-нибудь. А тут профессор мордоворотских наук. Это что, ты сам все будешь читать? - спросил он с большим сомнением.

- Буду, буду, - проворчал Володя. - Пора и о душе подумать.

- Ну, ты... - покачал головой мужик, видимо не найдя подходящих слов.

Разгрузку закончили. Володя полез в карман за деньгами, чтобы отблагодарить шоферюгу, но тот, поняв его жест, от денег категорически отказался, объяснив, что за все уже уплачено. Потом, что-то вспомнив, сам полез в карман и извлек оттуда смятый конверт.

- Вот тебе Александр Степанович просил передать.

Володя поблагодарил, опять полез в карман и на этот раз силой вручил водиле деньги, пожал ему руку на прощанье и ушел в дом. Сел на кровать, вскрыл конверт и прочитал следующее:

«Здорово, Владимир. Пишет тебе Сашка. Отправляю тебе книги. Там есть самые разные, на зиму хватит. За Любкой присматриваем. Она малявы приносит каждую неделю, как ты говорил. Ведет себя правильно, пока за ней ничего плохого замечено не было. Шип тебя ищет, твои фотки во всех райотделах и в ГАИ. Я сам видел одну. На ней ты лысый и смотришься моложе меня. Так что отпусти бороду и не стригись, чтобы не узнали. Вокзал, аэропорт и дороги под контролем - это я точно знаю. Затихарись пока, может, и вывезем тебя из Сиделино. Читай книжки, да поменьше думай, а то сломаешь кумпышку. Про Небогу тоже не думай и туда не ходи. Заканчиваю на этом. Жму руку».

Что это было

К вечеру, истопив печку, сел Володя у приоткрытой печной дверцы, напротив бегающих по поленьям языков пламени, открыл потертую обложку «Войны и мир» и начал читать. Просидел до трех ночи, переворачивая страницы и подбрасывая в печку сухие березовые поленья. Что-то новое происходило с ним - то комок застревал в горле, то нежность заполняла душу, и вспоминалось детство, когда случалось что-то похожее. «Куда же это все девалось? - спрашивал он себя и тут же отвечал: - Для таких чувств и мыслей жизнь нужна другая».

Неделю просидел он напротив печи на толстом полене, покрытом старой фуфайкой с разорванными рукавами, перелистывая желтеющие страницы, лишь изредка выбираясь в сарай или на улицу.

Опять полило, обложной дождь накрыл Сиделино, в сарае было неуютно, мелкие струйки разливались по неровному земляному полу, образуя похожие на блюдца лужицы. Он возвращался в дом, опять устраивался у печки и открывал книгу.

Проснувшись как-то поздним утром, подумал, что обязательно выживет, и будет жить по-новому. Тело было вялым. Такое тело - плохой помощник. Он сел за стол, достал лист бумаги, ручку и написал: «Расписание дня». Две тренировки в день, утром и вечером, чтение, завтрак, обед и ужин, прогулки и еще несколько менее значительных пунктов. Повесил листок на стену, на самое видное место рядом со столом, оделся, вышел из дома, постоял под низким небом, забрался и залатал прохудившуюся крышу сарая. Не сказать, что с этого момента жизнь его круто изменилась, что расписание направляло каждый шаг. Он выбирался в сарай, но не регулярно, бывало, по расписанию - дважды в день, а бывало, что раз в два дня. Тренировки были скучными, вдруг стало казаться, что глупо взрослому мужику месить кулаками мешок, махать руками и ногами. Болтаться под дождем или серым небом тоже не хотелось, да и мысли во время прогулок были какими-то скучными и невнятными. Поэтому большую часть времени читал или смотрел телевизор. С Тимофеем встречались редко, пили молча, говорить было не о чем. Тимофей смотрел в стол и часто вздыхал. Как спросить, что с ним, Володя не знал и потому прощался и уходил.

Дождь прекратился, но задули сильные ветры, и вместе с ними зазвучал опять Володин дом, причем сильнее, чем раньше. Теперь звучало все: и крыша, и потолок, и двери, и стены. Такой какофонии звуков он никогда прежде не слышал. Через этот дикий хор пробивались иногда голоса. Это были высокие детские голоса, плачущие и просящие. Они появлялись обычно ночью. Изредка удавалось разобрать одно или два слова из всей страдающей звуковой палитры. Слышать это было тяжело, но не так как раньше, может быть, привык, может, что-то изменилось в его психике. Вернулись сны. Спал он плохо, но стоило закрыть глаза, как возникали перед внутренним взором яркие цвета и неопределенные формы в медленном тягучем движении. Проходило несколько коротких минут, и движущиеся цвета оформлялись в лица, человеческие фигуры, деревья и травы, а после этого начинались сны с беспокойными, а иногда ужасающими сюжетами. Светлые краски сгущались, и действие развивалось в дымчато-вишневых, коричнево-черных и грязно-желтых тонах. Люди во снах были ужасны, с деформированными лицами, согбенными или непомерно толстыми фигурами. После недели жизни в этих снах и непрекращающихся звуках он стал думать, что сходит с ума. Но, слава Богу, выпал снег, шел он непрерывно три дня и завалил низкие строения сугробами. Сиделино оживилось, люди, уставшие от вынужденной домашней жизни, выбирались с лопатами на улицу, очищали от снега дорожки, улыбались, трогали свежий снег руками и болтали о всякой ерунде, которая почему-то опять стала интересной. Володя тоже почувствовал облегчение. Белый пушистый снег, в который проваливались сапоги, как будто смыл с его души накопившийся в последние месяцы душевный мрак. Он тоже взял лопату и стал разбрасывать в стороны глубокий сугроб перед дверью. Согрелся, расчистил большую площадку перед домом, перебрался во двор, очистил поленницу, разбросал снег перед сараем, освободив заваленную дверь, и сбросил снег с крыши сарая. Отсюда, сверху, было видно улицу, людей с лопатами, и в самом конце - дом Тимофея, у которого кто-то копошился. Должно быть, сам хозяин. Володя спустился вниз и направился на улицу. Человек тоже направился в его сторону. Они встретились на середине пути. На Тимофее был старенький, но еще крепкий великоватый полушубок. Они поздоровались и молча, улыбаясь, смотрели друг на друга.

- Вот и кончилась хмарь, мать ее в душу. Коли снег не спадет, да подморозит хорошо, можно и на охоту собираться. Самое поганое время пережили. Я ж, Вовка, к тебе собрался, мы с тобой давно не виделись, думаю, проведать надо, жив ли да здоров мой друг. Давай-ка погуляем по свежему снежку, воздухом зимним подышим, да пойдем ко мне в гости. Сенька-инвалид самогонки принес, давай-ка выпьем ее проклятую.

Народ на улице здоровался, заговаривал с ними, а они кивали в ответ и неспешно вспоминали прошлое лето, рыбалку и всякие деревенские дела. Потом пришли к Тимофею, пили до поздней ночи вонючую самогонку, закусывая солеными огурцами, салом и белым хлебом.

В доме Володи стало спокойнее. Поутихли звуки, да и сны стали добрее и крепче.

Через неделю, после очередного снега, выбрались на первую охоту. Целый день бродили на лыжах по окрестной тайге. Спугнули лису и двух облезлых ошалелых зайцев. Вернулись ни с чем, усталые, но довольные, пили чай и остатки самогонки.

Прошел еще месяц, подошла пятница, и рано утром, по свежей пороше, они с Тимофеем отправились опять на охоту. Вечером собирались на день рождения к Тимофееву другу Степану, и Тимофею захотелось подарить тому зайца. Утро выдалось морозным и солнечным. Километрах в трех от деревни вышли на заячьи следы. Не успели пройти и ста метров, как из-под куста выскочил еще не успевший поменять шерсть матерый заяц и запетлял в глубину леса.

- Это мой! - крикнул Тимофей, вскинул ружье и положил косого первым же выстрелом.

Через час удача пришла к Володе, и он подстрелил молодого зайчишку. К обеду, когда на небо стали наползать тяжелые снеговые облака, опять повезло Тимофею. Часы показывали половину второго. Охота сложилась, а погода начала портиться. Небо затянуло серыми тучами, по снегу закружилась легкая поземка, и они, не сговариваясь, повернули назад. Разогретое от движения тело отяжелело. Шли молча, не спеша, пошаркивая лыжами по твердому снежному насту, ощущая легкую усталость в ногах. Пока добирались до деревни, небо затянуло совсем, и пошел редкий снег. Остановились у Володиного дома, еще раз переговорили, что принести Степану в подарок. У Володи еще с лета осталась большая бутылка «Столичной», да пара плиток московского шоколада. Так и порешили подарить имениннику бутылку водки, плитку шоколада и самого крупного зайца, подстреленного Тимофеем.

Володя вошел в дом, снял полушубок и сразу почувствовал, что в доме похолодало. Открыл дверцу и, увидев еле тлеющие поленья, подбросил дров. Поленья схватились не сразу, он подождал, когда дрова разгорятся, снял валенки, свитер, толстые теплые штаны, переоделся в спортивный костюм, лег на кровать и сразу задремал под легкий гул разгорающейся печки. Ему казалось, что он совсем не спит, что все понимает и слышит. Вот огонь гудит в печи, а в трубе гуляет ветер, и за толстыми бревенчатыми стенами кружится снег, бьется и шуршит по стеклу. Короткие вихри несутся к двери и наметают сугробы, которые придется разгребать завтрашним утром. А его тело - размякшее и сильное - лежит на диване. Он один в своем доме, ему хорошо и тепло. Перед закрытыми глазами проплывают светлые силуэты, мелькают далекие огоньки, как звездочки в ночном небе, и незнакомые звуки из космической дали пробиваются к его сознанию. Он все глубже погружался в сон, как вдруг услышал скрип открывающейся двери и легкие приближающиеся шаги. Попытался встать, но тело не подчинилось. Дверь отворилась и на пороге возникла молодая женщина. Вся в черном, высокая. На неестественно бледном лице светились огромные серые очень грустные глаза. Приблизившись к кровати, она положила тонкую прохладную ладонь на его лоб. Ее лицо было совсем рядом. Глаза излучали тепло и нежность. Никто никогда до этого так не смотрел на него, и он подумал: «Она все может понять и простить, и только ей я смогу рассказать все о своей жизни».

Ладонь легла на его глаза, коснулась щек и погрузилась в волосы. Сдавило горло, и он заплакал от грусти и нежности, женского тепла.

«Вот видишь, - услышал он, - я позвала, и ты пришел, мой зов достиг тебя. Как давно я жду тебя. Меня зовут Анна. Я живу в Небоге, давно там живу. Небога - это город подземных жителей. Мы стремимся стать жителями земли, мы хотим стать жителями трех миров, мир земной - второй мир, а следующий - это мир надземный. В подземный мир попадают из земного после смерти, и большинство из всех живших на земле стремятся опять вернуться сюда и возвращаются. Только очень немногие по своей воле остаются в подземном царстве и живут там под опекой и руководством великих подземных духов. После долгого, долгого времени жизни в подземном царстве, когда оно становится любимым и хорошо известным местом, великие духи направляют учеников в земной мир. Трудно вернуться на землю. Надо научиться земной любви, а потом полюбить земной любовью человека земли, женщине - мужчину, мужчине - женщину. Сейчас большинство из нас - жители подземного мира. Некоторые, и я тоже, уже можем жить на земле, но совсем недолго. Мы ищущие, умеем искать по всей земле, по всем странам. Проходят долгие годы, пока удается найти любимого. Я тоже долго искала, но теперь нашла. Тот, кого я полюблю, поможет мне стать земной, а я дам ему великие подземные силы, которые могут сделать его непобедимым на земле. Сейчас я не могу быть здесь долго, я уже устала, пришла пора возвращаться. Запомни меня - мое лицо, мой голос, мои слова, почувствуй мою любовь. Ничего не бойся, я буду твоей защитой. Полюби меня...»

Она встала и направилась к выходу. Володя пытался поймать ее руку и остановить. Ему надо было сказать очень много. Он хотел закричать, но голоса не было. У самой двери она повернулась, и он услышал: «Я вернусь».

Дверь за ней закрылась, дом опустел.

Когда он открыл глаза - в комнате было темно, только сквозь щель печной дверцы пробивались красноватые блики тлеющих поленьев. Дом опять остыл, должно быть, дрова прогорели, и ветром выдуло тепло. Он встал, включил свет и посмотрел на часы. Была половина восьмого. Тимофей ждал его к семи. Быстро одевшись, достав из холодильника водку и шоколад, вышел из дома. Уже стемнело, было тихо и морозно. Небо очистилось. Поднималась полная луна, холодными льдинками сверкали далекие звезды на черном небе, искрились свежие сугробы. Проваливаясь в снегу, Володя направился к дому Тимофея. Деревня не спала, в избах горел свет. Он выбрался на дорогу, здесь снег был тверже, и идти стало легче, и он ускорил шаг - опаздывать было не в его привычках. Смутное беспокойство не давало покоя, казалось, что-то важное случилось с ним совсем недавно. Там в глубине бродил неясный образ этого важного, и он силился поймать его, старался вспомнить. В какие-то мгновения это важное оказывалось совсем рядом, но тут же исчезало.

Приблизившись к знакомой калитке, ругнул себя за муть, бродившую внутри, постучал в дверь и, услышав из глубины приглашающий голос хозяина, вошел в дом.

Тимофей стоял у стола уже одетый в белую рубашку, серый полотняный пиджак в светлую широкую полоску и такие же брюки. Выглядел он празднично, даже лицо его разгладилось и помолодело. Они поздоровались, Тимофей улыбнулся, наблюдая, как Володя потирает озябшие руки.

- Замерзли руки-то, варежки чего не носишь?

- Торопился, дома оставил.

- Эх, молодежь, все у вас впопыхах. Возьми мои на полке рядом с вешалкой.

- А ты как?

Володя шагнул к вешалке.

- У меня еще две пары. У нас без варежек нельзя, это, считай, руки потеряешь. Давай-ка поспешать, а то придем к другу нашему на разбор шапок. Выпьет все, да скушает, и на нас еще обидится. Я вот уже готов. Он залез в глубокие серые валенки и стал натягивать черное долгополое пальто с каракулевым воротником.

- Давай помогу, - предложил Володя, видя, как неуклюже забирается Тимофей в рукава важного пальто.

- Помоги, помоги, - закряхтел тот, - уж больно тяжелая, зараза, да тесная.

- А на голову что-нибудь выходное есть? - Володя посмотрел на вешалку.

- Вон, - Тимофей снял с крючка каракулевую папаху. - Полковницкая, держу для праздников. Настоящая военная, для высоких чинов, полковник один подарил. Приезжал из района на охоту. Видал, тут и кокарда была, - показал он с важностью и глубоко натянул папаху на круглую редковолосую голову. - Тут у меня зайчишка, подарок имениннику, - он поднял с пола черную кирзовую сумку. - Выходи, - подтолкнул он Володю к выходу.

- Ты, реально, блестишь как начищенный самовар, что там, женщины будут? - спросил Володя, закрывая за собой калитку.

- Не-е-ет... - протянул Тимофей, - тут другое, на праздник идем. Надо, чтоб все было празднично. Я вот штаны гладил полчаса, а то и поболе, хошь верь, хошь нет. Утюг не греет ни хрена, да и на штанах материя такая, что никак не разгладишь. Зато сейчас как дипломат какой... Мне самому это надо? Да я как ходил, так ходить могу до скончания дней. По мне хоть дырки, хоть чего. А здесь праздник, понимаешь?! Нельзя как обычно. А благодать–то какая, - сменил он тему. - Снег-то как ровно лежит, а небеса какие чистые, звездочки сверкают, тишина, слышишь, аж воздух звенит. Люблю я все это, сколько живу - столько радуюсь природе-матери, и зимой она хороша, и летом. Все радость людям несет. У вас-то в Питере такого нет. Все слякотно поди, да сыро. Да разве в городе может быть снег или воздух чистый? Там все заводы задымили.

Володя по-прежнему чувствовал смутное беспокойство и все никак не мог вспомнить, что же произошло.

«Что-то действительно произошло, иначе почему я об этом думаю? - спрашивал он себя. - И почему я не могу вспомнить? Как все было? Пришел домой, растопил печку, переоделся, лег и заснул. Вот здесь, когда лег и начал засыпать, что-то случилось. Кажется, кто-то приходил. Я чувствую, что кто-то был у меня. Кто-то совсем незнакомый, может, сонные фантазии или кто-то из старых знакомых, которых давно не видел, приснился. Нет, это был не сон, а если сон, то какой-то необычный, и видел я кого-то другого, кого никогда до этого не видел. Это была женщина». И тут его пронзило, как вспышка молнии. Он вспомнил все сразу. Скрип двери, шум шагов, бледное лицо с огромными грустными глазами, прохладную ладонь на своем лице.

Тимофей, семенящий впереди, остановился и неуклюже повернулся к Володе.

- Ты чего примолк, герой? На праздник идем, а ты как будто невеселый. Соколом смотри. Ты парень-то видный. Не пристало тебе как какому инвалиду тоске предаваться. У каждого плохое бывает. Ты уж терпения наберись. Все кончается, и твое горе кончится. Жить тебе да жить, и будет тебе и счастье, и девки, и деньги. Не мучай себя.

- Да тут другое, - возразил Володя.

- А чего б ни было, - уверил его Тимофей, - все едино. Не давай воли, и точка.

- Будь по-твоему, брат Тимоша, - согласился Володя. - Ты мне про именинника расскажи, что за человек? Встречались летом, но как-то не пришлось с ним горькую пить.

- Эх, Вовка, Вовка, у нас вся деревня пьющая, - гордо заявил Тимофей, набирая ход по утоптанному снегу. - Степа пьет все и компанию всегда поддерживает. Как его жена померла, он вообще цельный год без просыпа кажин день - то самогонку, то бормотуху, все, что под рукой найдется. А потом переболел. Ну, а сейчас, как и всякий. Есть что - выпьет, ну а нет, так и тоже неплохо. А человек хороший, сам увидишь... Эх, чуть не забыл. Новости для тебя есть из города, от Сашки. Недруг твой, мент этот, Шип, в Питер звонил. Он тебя признал по фотографии. Значит, оттуда кого-то ему в помощь собираются прислать. Сашка интересовался насчет твоего обличья, про бороду спрашивал. Ты не брейся, бороду отпусти. Хотя оно, конечно, кому надо - найдут, а с другой стороны - народ у нас не болтливый. Ты вот что, поменьше на людях показывайся. Из дому не вылазь и в гости ходи поменьше. Надо чтоб и деревенские не знали - дома ты или нет.

- Может, мне и печку не топить? - усмехнулся Володя. - Забить окна, печку не топить, и получится из меня кусок мороженого мяса.

- Это точно ты заметил, - смутился Тимофей. - А я-то, дурак старый, не подумал. Тут как не скрывайся, если до Сиделино доберутся, так в один миг найдут. Но ты, парень, не робей, - он опять засеменил вперед. - Есть заимка в тайге, не так чтобы далеко. Ее мало кто знает. Из сиделинских уж никого не осталось, кто знает. Мы ее с дружком моим строили, царствие ему небесное. Он охотник был настоящий, не то, что я. Лет двадцать тому построили, а его почитай лет восемь как в живых нету. Я туда летом наведывался. Крыша там прохудилась, так я подлатал. Печка внутри стоит. Дровишки есть. Можно до весны пересидеть. Оно, конечно, не шибко удобно городскому чиновнику, но коли жизнь в опасности, можно и потерпеть. Само-то место не очень чтобы хорошее. До Небоги рукой подать, полчаса ходьбы. Но ты, парень, вроде не особенно ее боишься, так тебе это будет не в тягость.

«Это уже судьба, - подумал Володя, слушая Тимофея, - гонит меня в проклятое место. А от судьбы никуда не спрячешься».

- И когда мне на новое поселение? - спросил он.

- А коли не против, так на днях и пойдем, - ответил Тимофей, всматриваясь в смутные очертания дома и двух светящихся окон впереди. - Ждет Степа, дружок мой верный, - он показал в сторону светящихся окон. - Каждый год друг дружку поздравляем. Это у нас закон.

- Старый друг? - спросил Володя.

- Да уж лет двадцать как знакомы.

- А я думал - с детства.

- Да нет, - ответил Тимофей, толкая калитку. - Я-то из Крюково, меня сюда привезли в четыре года, а он совсем не отсюда. Эй, хозяин, - он громко постучал в двери, - открывай, гости пришли.

- Да заходи, нечего двери ломать, - донесся голос Степана. - Валенки отряхни, да проходи.

- Пригнись, а то расшибешь башку. Здесь низко, - он подтолкнул Володю к входной двери.

Тот стряхнул снег с валенок, пошарил по холодным доскам, нащупал ручку и потянул на себя.

В комнате, куда они попали из полутемной прихожей, было светло и хорошо натоплено. Посередине, под ярким плафоном, стоял круглый, празднично накрытый стол. Вокруг стола расположились четыре мягких стула, а на самом столе, накрытом ослепительно белой скатертью, все было готово к встрече. Посередине возвышалась большая, с ручкой, бутылка «Столичной», а вокруг хрустальные рюмки, тарелки и закуски. Из комнаты справа, должно быть кухни, откуда доносились запахи жареного мяса, вышел сам хозяин. Володя видел его летом. Было это вечером, у реки. Над костром варилась в котелке уха, вокруг человек пять мужиков, все местные. На брезенте - пара бутылок водки, стаканы да нехитрая деревенская закуска. Степан тогда подошел, поздоровался со всеми за руку, посидел с мужиками и ушел, не дождавшись ухи, потому что рано утром надо было ехать в город и выспаться, а дорога дальняя. Рассмотреть его у костра тоже не удалось, да и разговора не получилось. Правда, даже тогда, в ночи, в неверном свете костра заметил Володя, что Степан совсем не походил на деревенских ни разговором, ни манерами, ни одеждой. Вот и сейчас, увидев его невысокую поджарую фигуру с крепкой прямой спиной, энергичное загорелое лицо с крупным носом, живыми темными глазами, костистым, выступающим подбородком, аккуратно подстриженный бобрик седеющих густых волос, он удивился еще больше. На Степане был темный дорогой костюм в тонкую светлую полоску, идеальной белизны рубашка и серый атласный галстук. Он был скорее похож на отставного офицера, преуспевающего в бизнесе, но никак не на жителя глухой сибирской деревни.

- Здравствуйте, гости дорогие! Раздевайтесь да проходите, - Степан крепко пожал Володину руку и обнял Тимофея. - Тут вешалка, - показал он Володе, - валенки не снимайте, так проходите.

- Это тебе, - Володя протянул ему пакет, - с днем рождения, здоровья, долгих лет и счастья. Цветов нет, подарок скромный, так что извини.

- Э, брат, - улыбнулся Степан, - доставая водку и шоколад из пакета, - для нас, деревенских, лучше подарка и не придумаешь. Спасибо за все - и за подарок, и за поздравления. - Он еще раз крепко пожал Володину руку. - Проходи, садись где понравится.

- А это от меня, - Тимофей протянул ему сумку. - Там найдешь мой подарок. Я тебя, старый мой и верный друг, поздравляю, долгих лет жизни и счастья желаю. Вот тебе сумка, открывай и смотри. Ну, а теперь давайте поцелуемся по русскому обычаю, - Тимофей крепко обнял своего друга и трижды чмокнул его в обе щеки.

Пока Тимофей рассказывал об утренней охоте, Володя рассматривал комнату. Все здесь было на своем месте, скромно и со вкусом. На полках книги - по философии, истории - с золотым тиснением на корешках, собрания сочинений Толстого, Тургенева, Писемского, Лескова, Куприна, Чехова... Слева сервант с горками посуды, бокалами и рюмками всех размеров, а рядом, на подоконнике, горшочки с цветами. На другой стене большой персидский ковер над велюровым диваном с круглыми валиками. И опять, как в Сашкином доме, подумалось о несоответствии деревенского дома и быта, вот и пойми - кто они на самом деле, эти люди.

- Толковый мужик, - подмигнул Тимофей, заметив, как внимательно Володя рассматривает комнату. - Книжки какие, видал? - все в золоте. Человек с большой буквы, - закончил он, усаживаясь рядом.

Из кухни показался Степан с дымящимся мясом на подносе.

- А вот теперь все готово, освобождайте место для горячего. Сядем да нальем. Тимофей, бери дело в свои руки.

Тимофей разлил водку по бокалам.

- Поднимем за твое здоровье, Степа. Живи долго, не болей и радуйся.

Выпили.

- Тимоша, ты другу нашему ничего о нас не рассказывал? - спросил Степан, закусывая водку и погладывая внимательно на Володю. - А то ведь интересно ему узнать, кто мы такие, с кем водку пьет.

- По правде сказать, не успел, но могу рассказать. Вот по второй сейчас выпьем и поговорим.

Он опять налил.

- За тебя, Степан. Чтоб елось и пилось, хотелось и моглось, как говорят умные люди, - Володя поднял бокал и, не торопясь, выпил.

- Познакомились мы давно, в интересном месте познакомились, - продолжал Тимофей, пережевывая мясо. - В зоне. Степа к тому времени уж два года там чалился, а я только пришел. Степа в авторитете был и крепко помогал от босоты всякой. Вот и закорешили. А потом еще один корешок появился. Это Саша, ты его хорошо знаешь. Он у нас самый молодой. А когда освобождались, решили рядом жить. Правда, Сашка сразу отказывался, поехал к матери в Курск, и мы не виделись несколько лет, а потом и он вернулся. Он первым вышел, потом я, ну а Степа по-

следним. Сашка уже в Кондайске жил, так Степа к нему приехал и жил у него года два, наверное, пока квартиру себе не купил. Потом Степа домик прикупил в Сиделино, теперь вот в городе живет и сюда наезжает. Живет и не тужит. Верно, Степан?

- Верно, Тимоша. Жалко, что Сашка приехать не смог, дела у него. Открытку прислал поздравительную.

- А кто из вас здесь родился? - спросил Володя.

- Да никто, - ответил Тимофей. - Я вот крюковский, там родился. Жил я здесь, пока в армию не забрали. А потом в Кондайске, ну а после на зону попал. Потом поездил по России-матушке, посмотрел на жизнь, а когда последний раз вышел, потянуло в родные места. Вот и вернулся, и живу безвыездно уж много лет.

- Давай-ка, Тимоша, разговоры наши приостановим, потчевать гостя рассказами - совсем не лучшее дело. Налей водочки, да повторим. Ты не против, Володя?

- Я бы, - Володя осмотрелся и, заметив большой фужер в серванте, показал, - вон из той посуды. Что-то хочется расслабиться.

- Налей Володе в тот фужер, Тимоша. Это нормально, мне тоже иногда хочется махнуть граммов двести сразу. Ну, мужики, за жизнь нашу, чтоб хорошего в ней было побольше, и за дружбу. За нашу с тобой, Тимоша, старую верную дружбу, и за тебя, Володя, чтобы друзья тебя помнили и помогали.

«Дай-то Бог, чтобы все обошлось, чтоб живым остаться и с ума не сойти», - подумал Володя и выпил залпом свой стакан.

- Теплеет? - улыбаясь, спросил Степан, глядя, как Володя, скривившись, занюхивает хлебом водку. - По лицу вижу, действует родная.

- Как в дом родной вошла, - улыбнулся в ответ Володя.

- Ты закусывай, да перекурим это дело, - Степан стал медленно выбираться из-за стола.

Тимофей последовал за ним.

- Пойдем, Вовка, подымим слегка, - позвал он.

- Я теперь курильщик плохой, бросаю, потому и сигареты не взял, - Володя похлопал себя по карманам.

- Не бойсь, хозяин угостит хорошими. Пойдем на кухню. Степан, фортку бы открыть, а то задымим так, что не уснешь.

- Что курить будем, Володя? - спросил Степан. - Смотри

сюда, - он открыл настенный шкафчик.

У Володи зарябило в глазах. Один за другим рядами стояло все, что когда-либо приходилось видеть. Он потянулся и аккуратно, чтобы не развалить сигаретное строение, вытянул пачку «Мальборо».

- Впечатляет, - посмотрел он на Степана. - Коллекционируешь?

- Да нет, - ответил тот, разминая беломорину. - Началось с того, что лет пять назад приехал ко мне один мой старинный приятель. Он сейчас в Москве не последний человек. Были у него в Кондайске. Пригласил он меня в ресторан, посидели, повспоминали. А я возьми, да и пригласи его в нашу глухомань. А он мне говорит: «Я сам хотел напроситься к тебе в гости, да как-то стеснялся. У меня, - говорит, - есть время, могу на пару дней задержаться». Лето было, тепло. Рыбу половили, поводил я его по лесу, уха, дичь, все хорошо. А как-то сидим у меня, поздно уже, водку пьем и беседуем. А тут сигареты у него кончились, а у меня кроме «Беломора» ничего. Я ему предлагаю, он берет, делает пару затяжек - и не может, не идет ему «Беломор». Курильщик он старый, без сигарет не может, но настолько привык к хорошим сигаретам, что «Беломор» никак у него не курится. Посмотрел я на его мучения и сказал себе: в моем доме всегда будут хорошие сигареты. Начал покупать и пробовать. И увлекся. Оказывается, табак - как и алкоголь. Много напитков разных, и табак разный. Вот говорят - надо курить одно, чтоб не кашлять. А я курю по-своему. Есть у меня постоянные, вот этот простой «Беломор». А пробую разные, как гурман. Когда пьешь одно, так кажется, что оно самое лучшее. И с сигаретами та же картина.

- Видал, какие люди у нас живут, - толкнул Володю локтем Тимофей. - Дай-ка мне беломоринку, Степа, - попросил он. - Мне ваши разговоры непонятные. Я человек простой, мне и «Прима», и «Беломор» очень даже подходят.

- По правде сказать, это я попросил Тимофея тебя при-

вести, - выпуская из ноздрей табачный дым, произнес Степан. - Хочу поближе с тобой познакомиться, - он пристально посмотрел на Володю.

- Я о тебе слышал, знаю твою профессию. Можно сказать, близко знаком с братвой, но так вот, в домашней обстановке, пока ни с кем встречаться не приходилось. В мое время рэкета не было. Грабили, конечно, и банды были, но чтоб, как сейчас, собирать бригады и вымогать деньги, утюги ставить или мешки полиэтиленовые на голову, такого беспредела, возведенного в закон, не было. Был воровской закон, и все должны были ему подчиняться, и подчинялись, потому что каждому спокойнее жить и делать свое дело по закону, а не беспредельничать и терпеть беспредел. Мне все-таки интересно, что это за новое поколение, которое только физическую силу да пистолет почитает. Я не в обиду тебе сказал. Просто хочу понять психологию. Расскажи, если можешь, что ты сам про все это думаешь.

- Да что рассказывать, - начал Володя после некоторого раздумья. - Время другое - это надо понять. В стране, где ты жил и делал свои дела, был закон не только воровской, вообще в стране был закон. Я не говорю, что мне нравился СССР, нет. Но тогда боялись совершать преступления, потому что боялись наказания. А кроме того, многие уважали закон и считали, что надо жить по закону. В наше время закона нет. Все продается и покупается. Менты продажные, прокуроры продажные, судьи продажные. Искать правду негде. Работы нет, а жить надо. Вот и все объяснение. Одни за барахлом едут в Турцию, другие машины из Европы перегоняют, ну а третьи трясут жлобов, которые нахапали. Эти самые жлобы к нам и обращаются. Кто-то кому-то деньги не вернул, где помощь искать? К нам идут. Или вкладывают в дело деньги, черный нал. Там все на слове. Нет денег, кинули. Куда идти? Опять к нам. А как эти деньги вернуть? Так просто никто не отдает. Вот и приходится изобретать утюги и паяльники. Ты говоришь о психологии. Отмороженная психология. Когда под стволами постоишь иль на сытое брюхо утюг поставишь, понюхаешь человечину жареную, какая может быть психология... Я думаю, что жизнь, условия жизни рождают психологию. Допустим, как жили при царе, и какая была психология? Я вот недавно «Войну и мир» прочитал. Там все так благородно. Взрослые мужики рассуждают на всякие абстрактные темы, про любовь, про Бога, про добро, честь, человеческое достоинство. Красиво, конечно, говорят и страдают красиво. А забери у Пьера у этого Безухова миллионы да деревни с крепостными, что он будет делать, изменится его психология? Сопьется, пойдет милостыню просить, а вот после такой неблагородной жизни пусть расскажет, какое есть на самом деле добро и зло. Да и другие князья да бароны. Я и подумал, собрать бы аристократов этих здесь, где мы живем сейчас, и поместить их не на место Чубайса, конечно, а растворить среди обычного неблагородного народа. Пусть потрутся, с народом пообщаются, с ментами, бандитами, с блатными, короче, окунутся в реальную жизнь. Годик хотя бы в наших российских условиях, а потом побазарим про благородство и другие тонкие чувства. А я скажу, что будет... Или пулю себе в лоб пустят, или побегут со всей их любовью к России куда-нибудь в более благородные страны, хотя где их сейчас найдешь такие страны. Везде волчий закон, только где-то улыбаются, а где-то нет.

- Ну, и какие же выводы будут? - задумчиво спросил Степан.

- Я вот что скажу, - продолжал Володя, - я - простой человек, всю жизнь отдал спорту, международный чемпион. Время подошло, травмы, ушел из спорта. Погулял с полгода, пока бабки были, работу начал искать, никого рядом - ни друзей, ни родного ДСО, ни спорткомитета, два года с хлеба на воду перебивался, сам пошел в военкомат в Афган записываться. Повоевал, получил орден. Уволился, и опять без денег и без работы.

Что делать? Стать люмпеном, бизнесменом или грабить награбленное? Люмпеном не хочу, бизнесменом не мог и не уважал в то время. Остается последнее. Это мне по силам и по справедливости.

- Значит, ты все-таки считаешь, что отнимать у других - это справедливо?

- Если по- честному, то не всегда. Разные, конечно, есть бизнесмены. Одни хитростью наживаются, другие горбатятся. Но кто имеет много, стопудово, не своим честным трудом заработал. А потому с совестью у меня в порядке. Они нагревают кого-то, а я их нагреваю. Циркуляция денег в человеческой массе. Не могу, конечно, сказать, что дело свое люблю, но отношусь к этой работе добросовестно. Если отказаться от этой работы, надо делать какую-то другую. А чтоб жить нормально и иметь деньги, надо опять делать что-нибудь похожее.

- Честно и определенно. Один, правда, вопрос еще остал-ся, - Степан сбил пепел с папиросы, - когда пальцы ломаешь или дырку в башке делаешь, как оно ощущается? Натуру надо крепкую иметь, чтоб такое вынести.

- Ты как в благородном пансионе, - зло усмехнулся Володя. - Сам-то тоже не ангел. Видал, наверное, всякое, а то и участвовал.

- Не обижайся. Хочу понять, потому и спрашиваю.

- А что тут понимать, - на Володю уже накатывало. - Бей его, падлу, дави, пока не сдохнет, ломай пальчики, чтобы хруст шел, дырявь башку, чтобы мозги брызгали.

Глаза его побелели, и ладонь сжалась в мощный кулак.

- Принеси-ка, Тимоша, водки сюда. Выпить пора. Ты успокойся, парень, все нормально. Давай выпьем сейчас и забудем глупый разговор.

- Ты это, не психуй, - Тимофей торопливо разлил водку. - Тут вот колбаска на закуску.

Володя крепко сжал стакан и залпом выпил. Дернул головой, стараясь разогнать сивушный запах. Бешенство отходило. Он посмотрел на Степана и подал ему руку.

- Я пошел. Спасибо за все.

- Может, задержишься? - попытался остановить тот.

- Нет, мне пора, - повторил Володя, натягивая полушубок. - Пока, Тимофей, - крикнул он, выходя на улицу.

Полеты во сне или наяву

Морозный воздух освежил. Пусто и весело стало внутри, и он, засунув руки глубоко в карманы, бодро зашагал вдоль домов по пробитой в снегу дорожке, глядя на черные силуэты домов, лес впереди, блестящую снежную равнину и уходящее вверх звездное небо.

«А, пусть будет, как будет, чему быть - того не миновать, - мелькнула бесшабашная мысль, - было и похуже, а все жив и здоров, и невредим».

Деревенские избы остались позади, тропинка круто сворачивала влево и убегала вниз к редким кустам, за которыми просматривалась серыми островками не замерзшей воды и отблесками звездной ночи речка Пелявка. Осторожно, стараясь не поскользнуться, раздвигая ветки кустов, он спустился на покрытый свежим снегом берег. Речка была небыстрой, мелководной, крепко подмерзшей у берега. Ближе к середине оставались еще заводи, и слышался слабый звук проточной воды. Другой берег был холмистым, заросшим у воды густым камышом, из которого выглядывали редкие мостки.

Покрытие под ногами стало устойчивей. Снег затвердел, а в некоторых местах валенки скользили по промерзшему песку. Володя ускорил шаг.

Он шел вдоль речки безо всякой цели по еле различимой тропинке. Высоко над головой светила полная луна. Ее бледный свет падал на снежные полянки, отражался в темных заводях, холодно искрился в кристалликах снега. Было тихо, лишь изредка доносился из деревни собачий лай да настораживал неожиданный шорох из кустов. За крутым поворотом Пелявки начинался березовый лес, в который и убегала, удаляясь от реки, тропинка. Здесь среди голых стволов снег лежал сугробами, и в отдельных местах валенки проваливались. Володя шел легко, и к состоянию радости добавилось чувство ожидания, почти веры в чудо, которого он никогда не знал, не испытывал, которое случится с ним здесь и сейчас и изменит всю его жизнь. Ему вспомнилось детство, внутри возник образ самого себя - худенького, в солдатской шапке, тесном стареньком пальтишке и широких валенках, стоящего в березовом лесу. Уже ранняя зимняя ночь с яркими, как сейчас, далекими звездами на черном небе. Он в лесу, недалеко от теткиного дома в Тосно, на каникулах, стоит меж высоких березовых стволов и, замерев от восторга, смотрит, задрав голову, на сверкающее высокое небо. Это ему открыта бесконечная жизнь, и его душа наполняется счастьем этого огромного мира. Как же так, куда же уходит все это, неужели только в детстве можно быть таким счастливым, а потом у кого что, суета сует. Ему вспомнились друзья и знакомые, и нескончаемые разговоры о деньгах. Всем их не хватало, все их искали, добывали и верили безоговорочно, что их должно быть больше и никогда не бывает много. Верили, что за деньги можно все купить. Но купишь ли счастье, какое было в детстве, или вот то, что он испытывает сейчас? А что деньги дали ему? Был ли он счастлив? Нет, счастлив был в детстве или позже - спорт, победы приносили какое-то подобие счастья. Но деньги? Были, правда, случаи, особенно вначале, когда пошли серьезные деньги, он чувствовал себя сильным и уверенным, сильнее многих других. Но это совсем не то. Это обычное человеческое довольство своим благополучием, а вот настоящее счастье не купишь.

Лес стал гуще, деревья выше. Тропинку занесло снегом, идти стало труднее. Он оглянулся, следы уходили далеко назад. Впереди голые стволы и ровный снег. Он развернулся и пошел обратно по своим следам. Радость вдруг исчезла, и ему показалось нелепостью, что сейчас глубокая ночь, а он один в холодном заснеженном лесу. Он - взрослый, опытный, рассудительный человек, будучи в здравом уме и трезвой памяти (ну, выпил стакан, пусть два - это ж как слону дробина), как ребенок забрел сюда, потерял контроль над своим поведением и мыслями.

Вдруг по верхушкам деревьев пронесся неясный шум, порыв ветра взвихрил снег, и его следы моментально исчезли. Тропинки не стало, и теперь перед глазами в свете луны искрился мягкий белый покров.

«Что за чертовщина», - подумал Володя, всматриваясь в искрящееся снежное пространство.

Вдруг ночную тишину разорвал странный шум. Он доносился сзади и быстро нарастал. Володя вздрогнул, что-то взорвалось в его голове и унеслось вверх, и сразу вслед за этим диким вихрем закружился снег, окутал, сдавил его тело и оторвал от земли. Он ничего не успел понять, вращаясь в снежном вихре и чувствуя, как от стремительного вращения кружится голова и к горлу подступает тошнота. Внезапно вращение прекратилось, и, приходя в себя, он понял, что под ногами нет опоры. Встряхнул головой, стараясь избавиться от неприятных ощущений, и когда тьма разошлась, ему открылось звездное небо над головой и верхушки деревьев под ногами. Почувствовав, что висит, подвигал всем телом, положение было устойчивым, как будто кто-то держал на канате. Земля была далеко внизу, лучше не падать - верная смерть, а если... - и эта мысль поразила его до самой глубины, - если останусь висеть, что тогда? Голод, холод. Кто спасать будет, вертолет нужен, пока найдут - замерзну. Мягкий толчок в спину заставил оглянуться назад. Он сдвинулся с места и медленно поплыл над лесом. Чувствуя полную беспомощность, он все-таки пытался управлять движением, но его усилия были несравнимы с управляющей им силой.

Скорость движения возросла, в лицо ударил поток морозного воздуха. Лес уходил назад, показались темные изгибы Пелявки, левее - снежное поле, а за ним - крыши деревенских домов. Скорость продолжала расти, морозный воздух обжигал лицо. Володя поднял высокий воротник полушубка и натянул его на лицо, стало легче. Он пронесся над деревней. Дальше начинался калининский лес, а за ним и сама заброшенная деревня Калиниха, и Небога. Путь лежал именно туда, в этом он теперь не сомневался. «От сумы и от судьбы...»

Верхушки деревьев стремительно приближались, в по-

следний момент его резко бросило вверх, но он все же зацепил ногами верхушку высокого кедра, и снег тяжелыми комьями с шумом обвалился с густых веток. Поднявшись метров на десять вверх, он пронесся над лесом, и за неровной его полосой на снежном пространстве показались редкие избы Калинихи, знакомый изгиб дороги и четкие очертания кустарника вокруг корявых стволов Небоги. Отсюда, сверху, гиблое место выглядело иначе. Володя увидел правильные концентрические окружности, которые пока лишь угадывались, но не просматривались полностью из-за недостатка высоты и удаленности от центра. Не успел он толком оценить увиденное, как его опять резко бросило вверх и вперед, и теперь панорама Небоги стала более полной.

Направление движения изменилось, и он, толкаемый невидимой силой, несся над Небогой вдоль одной из окружностей, которая лежала белой полосой снега между двумя рядами деревьев. Движение было стремительным, и от черно-белых мельканий кружилась голова, тело ослабло, и он потерял сознание...

Его заставил очнуться резкий толчок. Теперь он висел над поляной, окруженной деревьями. В самом центре поляны что-то светилось. От центра расходились шесть окружностей. Свечение было бледным, фосфоресцирующим. Он пристально всматривался в этот мерцающий бледной зеленью свет и, казалось, увидел что-то, но веки вдруг стали тяжелыми, глаза закрылись. Мелькнуло женское лицо, тонкая рука прошлась по щеке, теплые губы коснулись глаз, и он уснул.

... Ранним утром Клавдия Степановна Кириенкова, крепкая энергичная старушка, которую в Сиделино звали Клавкой Косой, вышла за калитку и хозяйским взглядом окинула улицу. Начало светать. Солнце поднималось из-за леса, окрашивая холодное зимнее небо розовым светом. Пересекавшая пустынную улицу дорога поблескивала затвердевшим снегом, сквозь высокие сугробы к почерневшим избам пробивались узкие тропочки, а за широким снежным полем, там, где поднималось солнце, плотной фиолетовой стеной стояла тайга. «Хорошо», - подумала Клавдия Степановна, глубоко вздохнула и, свернув губы в трубочку, выпустила тонкую струйку пара.

- Прям как паровоз, - порадовалась она, вдохнула еще, готовясь опять понаблюдать за выходящим из ее губ воздухом, но тут не столько заметила, сколько почувствовала что-то непривычное на другой стороне улицы, куда случайно упал ее взгляд. Что-то там вдалеке чернело в сугробе напротив дома.

- И чегой-то там такое? - спросила она себя, устремившись к незнакомому предмету. - Это ж Вовки городского дом, - крепкие еще ноги сами понесли ее к дороге.

Споро перебирая валенками в калошах по твердой наезженной колее, поскальзываясь и чертыхаясь, она заспешила в сторону стоявшего за высоким забором дома. Приблизившись к дорожке, ведущей к калитке, присмотрелась и поняла, что это мужик. Его крупное тело в сером полушубке лежало на снегу, свернувшись на боку калачиком. Лицо спряталось в надвинутой на глаза шапке и поднятом воротнике, руки одна под другой крепко обняли широкую грудь.

- Должно быть, Вовка сам и лежит, - предположила Клавка Косая, не припоминая никого другого в деревне столь крупных размеров. - Напился должно, живой ли, не заморозился, - забеспокоилась она и заспешила. - Эй, вставай, - затормошила она лежащего, - живой ишо, не замерз? Вставай, тебе говорю, да в дом иди.

Володя лежал неподвижно. Клавдия зашла с другой стороны и, провалившись в сугроб, крепко выругалась. Вовкино лицо и шея без шарфа были совсем белыми. «Да дышит ли он?» - подумала Клавка. Она тряхнула его, потом еще раз посильней, но он не реагировал. Тогда, пробравшись поближе, сухой, но крепкой ладошкой в вязаной шерстяной варежке, влепила несколько пощечин. Глаза Вовкины открылись и сначала бессмысленно, а потом удивленно уставились на Клавдию Степановну.

- Ты чего тут развалился?! - закричала она. - Простынешь да помрешь в молодом-то возрасте. Напился с Тимошкой, что ли? Так с ним только и можно, что напиться.

- Ты кто? - спросил Володя, не понимая, что происходит.

- Соседка твоя, - обиделась Клавдия. - Напился, так соображение потерял совсем.

- Я давно тут лежу? - Володя осмотрелся. - Холодно мне.

- А вот про это сказать не могу. Минут десять как вышла из дому. Смотрю, кто-то вроде лежит. Подошла, а это ты тут.

Володя разогнул ноги и попытался встать. Тело одеревенело и не хотело подчиняться. Он поднялся на четвереньки и опять попробовал оторваться от земли, но правая рука провалилась в сугроб, и он завалился на бок.

- Помоги подняться, - попросил он, выбираясь из сугроба.

Клавка ухватилась за воротник, что есть силы потянула, и Володя, оторвавшись от земли на корточки, опрокинулся назад. Клавка испугалась и отскочила. Володя, с трудом переводя дыхание, собрав все силы, поднялся на ноги и, опознав свой дом, сделал несколько неверных шагов к калитке.

- Ну, сам-то дойдешь? - спросила Клавка.

Володя утвердительно кивнул и скрылся за калиткой. Ввалившись в комнату, не раздеваясь, он упал на диван и мгновенно уснул.

Спал долго. Ему снилось детство, Нева, весенний ледоход и он - прыгающий с льдины на льдину через страшные глубокие водные прогалины. Наполненный солнцем сосновый бор и хвоя под ногами. Неправдоподобно зеленая яркая поляна, и он лежит в густой высокой траве. Над ним порхают крупные бабочки с черными в оранжевых разводах бархатными крыльями, одна садится на руку, и он с замиранием сердца смотрит на нее, боясь спугнуть. Жужжат шмели и пчелы, а высоко в голубом небе светлая точка самолета и длинная белая полоса за ним. Ему хорошо. Каникулы, не надо спешить в школу. И еще много-много дней таких, как этот, будет в его жизни...

Он проснулся глубокой ночью. Потянулся к столику и, опрокинув рукавом полушубка тяжелую стеклянную пепельницу, включил настольную лампу. Встал, выпил воды, подбросил в печку дров, постелил постель, разделся и вновь лег.

Опять пришло детство. Опять весна, лужи и кораблик с мачтой и парусом в его руках. Он пускает его в быстрый ручей. Кораблик переворачивается, зацепившись за камень. Он поднимает его, осторожно толкает, и тот, набирая скорость, несется по бурным водам ручья в глубокую сточную канаву. А вот и мама. Ведет его за руку. Он пока не знает куда. Ну конечно, она обещала и никогда не обманывает. Вот он, магазин, а вот пистолет блестит, черный, совсем как настоящий. Теперь он сможет по-настоящему играть в войну. А это сверкают золотом петергофские фонтаны, и могучий Самсон раздирает львиную пасть. Он скачет по широким ступеням между пенящимися и играющими на солнце высокими струями, прыгает в новых сандалетах через ступеньку, а мама что-то кричит вслед. И вдруг все погасло. Темень заслонила детство. Из мутных разводов возникло неясно прекрасное лицо. Серые глаза смотрели на него с болью и печалью.

...Кто-то стучал в дверь. Он открыл глаза и прислушался. Стук повторился, и дверь отворилась. На пороге стоял Тимофей.

- Здорово, Володя! Куда ты потерялся? По деревне ходит слух, что ты замерз совсем. Я уж думаю, зачем отпустили тебя одного. И Степан тоже говорит: не надо было одного отпускать. Да ты вроде не шибко пьяный был. Не заболел ли, не простыл? Говорят, всю ночь на снегу пролежал.

- Садись, чего стоишь, - Володя показал на стул рядом с кроватью. В голове шумело, и он плохо понимал слова Тимофея.

- Ты никак и вправду нездоров, - Тимофей внимательно смотрел в напряженное Володино лицо. - Значит, не врут, что ночью на морозе спал.

- Не знаю, - устало ответил Володя. - Ничего понять не

могу - где сон, где явь. Все смешалось в доме Облонских.

- В каком доме? - переспросил Тимофей.

- Классика. Не обращай внимания. Что-то, Тимоша, у меня совсем башню сносит, - он потер виски.

Часы показывали половину первого. Через морозные узоры на стекле пробивались солнечные лучи. Он посмотрел на разбросанную на полу одежду и начал выбираться из-под одеяла. Пол остыл. Он поискал глазами носки. Натянул толстые, колючие, зато очень теплые, надел брюки, рубашку, свитер и сел, облокотившись на стол, напротив Тимофея.

- Чайку заварить?

- Может, опохмелиться тебе? - посоветовал Тимофей.

- Не пьяный я, пойми, - возразил Володя, ставя на плиту чайник. - Не склеивается, не могу концы с концами свести.

- Что у тебя не склеивается, не помнишь, где был?

- Что-то помню, а что-то кажется сном, а что-то вообще забыл. Не знаю, как попал домой, почему лежал у калитки.

- Ты вот что, расскажи по порядку. Как вышел от Степана, куда потом пошел. Оно, глядишь, и встанет все на места.

- Не становится, пробовал. Мне кажется, что был в Небоге, и там что-то непонятное случилось. Вернее сказать, раньше что-то началось.

- До Небоги не близко, да и снегу намело. Дорогу засыпало. Тебе, почитай, всю ночь идти пришлось бы, - задумался Тимофей. - Тут, ясное дело, без гиблого места не обошлось. Ну да ладно. Ты подумай хорошенько да вспомни. Авось и разберешься. А сейчас другие вопросы решать надо. Налей-ка чайку. Я тебе расскажу про новости из города.

Володя разлил чай.

- Новости нехорошие. Мент-то этот, которого ты покалечил, звонил твоим недругам в Питер. Сказал, что в городе тебя найти не могут. Сказал, что уйти ты из города не мог, где-то затихарился. Так что они решили? Что ты где-нибудь в районе или в деревне захорон нашел. Значит, задание дадено во все районы, чтобы поискали у себя и по деревням. Конечно, сразу не найдут, но участковые начнут шарить. Тебя-то летом многие видели. Не надо было тебя выпускать отсюда. Но кто знал, что так все повернется. Зимой-то в деревни добраться трудно, дороги замело. Но могут участковым разослать по почте твои фотокарточки.

Участковые, конечно, торопиться не будут, на хрена им это надо. Особо зимой, в холод да стужу мотаться по бездорожью. Но если кто из них видел тебя летом и вспомнит, тогда жди беды. Я тут покумекал, думаю, надо тебя спрятать. Надо уезжать отсюда. Ты про заимку знаешь, отвезу тебя туда. Там уж точно не разыщут. Мы со Степаном переговорили с народом в деревне. Болтать про тебя не будут. Но уж лучше уехать.

- Когда выезжать?

- Пожалуй, завтра утречком. Собери, что надо. Будь готов. Ну, а мне пора, дел еще много надо сделать. За чай спасибо, - Тимофей поднялся. - А про чертовщину скажу тебе. Это ее дела, не сомневайся. Хошь ты верь, хошь нет. Ты как ушел, мы со Степой подумали, что зацепит она, зараза, тебя. Тут такое дело, - Тимофей опять сел на стул. - Сюда случайно не попадают. Раз ты здесь, значит, так надо ей, Небоге. Ты думаешь, ты приехал сюда, потому что у тебя там горе большое, у тебя горе как раз и случилось, потому что ей надо, чтобы ты сюда прибыл, она все придумала и заманила тебя. Она так решила. Конечно, к нам редко кто издалека приезжает. Но для нее что далеко, что

близко - все едино. Ты-то рано ушел от Степы. А он хотел тебе порассказать про Небогу. Ты думаешь, чего он сюда приезжает, зачем дом здесь держит? Из-за нее, он ходит туда, когда она зовет. Он-то не местный. И живет больше в городе, квартира у него там и все дела там. А дом купил, потому что когда она зовет, надо приходить. А бывает, что и неделю, и две, кажин день или через день надо ходить туда. Ты-то больше плохое слышал про Небогу. Много людей пострадало, это правда. Но есть и другие, которые от нее помощь получают. Вот Степа, например. Она ему много дала. Он как посмотрел на тебя, сразу понял, что тебя зацепило. Ты не бойся. Уж раз так ей надо, ничего не изменишь. Кто знает, может, это и к лучшему, может, она и защиту тебе даст. Ну, я пойду. Ты завтра часам к десяти жди меня.

Следующее утро выдалось солнечным и морозным. Ровно к десяти к дому подъехала подвода. С саней, набитых соломой, слез Тимофей в длинном овчинном тулупе. Заслышав скрип полозьев, Володя открыл дверь и встретил того на пороге.

- Собрался уже? - спросил Тимофей, пожимая его руку. - Выноси вещи. Я вчера уж был там, печку растопил. Приедешь на теплое. Почистил, помыл. Одеяло не бери, я привез. Продукты тоже есть, соль, масло, мясо. На первое время хватит. А там начнешь охотиться, будешь сам себя обеспечивать. Ружье не забудь да лыжи. Без этого в тайге зимой смерть. Я там тебе оставил «тулку» двуствольную, шестнадцатый калибр, да патронов двести штук. Ружьишко старое, да надежное. Будешь со своим ходить, а это в запасе. Ну, поехали, что ли, - поторопил он Володю, осматривая скарб в санях. - Вон тулуп, надень - это для тебя. В таком никакой мороз не страшен.

Он дернул вожжи, и лошадь тронулась. Было тихо. Снег сверкал на солнце. На ветках деревьев лежал пушистый иней. На обочине дороги прыгали, скукожившись от холода, воробьи. Лошадь легкой рысцой тащила сани по наезженному насту. Тимофей, ссутулившись, сидел на облучке и изредка подергивал вожжи. Володя подсел к нему.

- Так ты думаешь, Небога меня знает? - спросил он.

- А то как же.

- Ты говорил, что заимка рядом с Небогой?

- Рукой подать.

- А не случалось чего-нибудь плохого с людьми, которые жили на заимке?

- Дык там, кроме меня да моего дружка, и не жил никто. А плохого с нами ничего не бывало. Нет, это уж точно такого не припомню. А может, кто и заходил туда, может, с теми и случалось, да рассказывать не захотели. А заходить, конечно, могли, и жить там могли, особо раньше, тогда охотников в деревнях было больше. Помнишь, я про друга своего рассказывал, с которым пацанами в Небогу ходили. Я тебе не все рассказал. Жила у нас бабушка в деревне, звали ее Гричиниха. И каким вот способом прознала она про наши приключения? Иду я по улице, а она навстречу. Остановила меня и говорит: «Ты, Тимошка, туда больше не ходи. А коли привидится что плохое, крест на него наложи, три раза перекрести. Хорошее креста не боится, а нечисть всякая отлетает. И молитву повтори три раза: «Сгинь, нечистая, под крестом Господним». Прошла неделя, а может и поболе. Я спать ложусь и вижу в темноте, как от стены напротив идут огромные люди, головами в потолок упираются. Голые, только срамные места прикрыты. Три мужика бородатых. И пальцы-то у них скрючены, а ногти-то большие да грязные. Морды злобные, прямо как звери. Я испугался, дрожу, в кровать забился. А они совсем уж рядом - вот-вот схватят. Я молитву-то и вспомнил и ну читать ее да крестить зверей энтих. Они совсем озлобились. Тянут ко мне клешни свои страшные, а дотянуться не могут. Да и ростом меньше становятся. А я опять крещу их да молитвой. Задрожали жутко. Глазами зыркнули и пропали в один момент. Вот какие дела. Я Пашке про молитву рассказал. Но про то - помогло ему, али нет, - не знаю. Он мне ничего не рассказывал, а я его и не спрашивал. Ты вот тоже не брезгуй. Как нечистый появится, крест наложи да молитву три раза прочитай, и так после каждого креста. Простая она, запомни. - И Тимофей еще раз повторил: - Сгинь, нечистая, под крестом Господним.

Володя слушал и думал о своем. В глубине души смутно шевелилась тревога. Сейчас его не пугали розыски и Шип с помощниками. Он думал о странных событиях последних дней, о женщине-привидении, образ которой отпечатался в его памяти, о ней и таинственной связи с Небогой. Он чувствовал, что в том, как развиваются события, и то, что он сейчас на пути к колдовскому месту, есть какое-то предзнаменование. Что-то там на этой заимке обязательно случится, в этом он уже не сомневался.

Тимофей остановил лошадь. Ничего похожего на заимку здесь не было. Кругом только снежные сугробы да тайга. Володя осмотрелся и вопросительно посмотрел на Тимофея.

- Вылазь, - сказал тот, - теперь на лыжах с полкилометра. Бери рюкзак, сумку я возьму. Если коробку поднимешь на плечи, то бери, а коли тяжело, так на заимке доску найдем, веревку к ней привяжем, коробку на доску поставим и как-нибудь с Богом дотащим.

- Лошадь здесь оставишь?

- Здесь, родимую. Что ей сделается?

Володя встал на лыжи, поднял на левое плечо коробку, на другое повесил двустволку и, улыбаясь, смотрел, как Тимофей пытается просунуть толстый рукав тулупа под ремень его сумки.

- Чего скалишься, - рассердился Тимофей. - Помог бы, едрена мать.

Володя подошел, поддернул сползающее с плеча ружье и одним движением набросил сумку на Тимохино плечо.

- Во, теперь хорошо. А ты брат-хват, - похвалил тот. - Смотри, сам как матрешка в тулупе, а коробочку ловко забросил, да ружьишко крепко висит. Конечно, молод еще. Я вот в твои лета тоже ловкий был да веселый. Девок любил страсть как. А ты вот не особенно по ним сохнешь. За все лето всего одну и поимел. Тебе, бугаю, кажин день надо новую, а ты как монах какой.

- А где взять? - спросил Володя. - К старушкам, что ли, по ночам стучаться?

- Да, - согласился Тимофей, - вопрос сложный. Это ж инстинкт, природа дала человеку, а ну, как нет баб, что ж сие значит? Против природы идем. Грех большой, - заключил он.

Заимка, утонувшая по самое окно в снегу, стояла среди высоких кедров. Правда, к двери была пробита узкая тропка, должно быть, постарался Тимофей. Строение это было крепким, из почерневших бревен. К стене справа привалилась запорошенная снегом поленница, а над плоской, слегка скошенной назад, крышей торчала черная металлическая труба, из которой курился дым. Заимка была невысокой, и Володе пришлось низко наклониться, чтобы не удариться головой о косяк. Внутри пахло соломой и горящими дровами. У разогретой буржуйки лежали березовые поленья, чуть дальше, на широком пеньке, стояло оцинкованное ведро с водой. Некрашеный пол был чисто вымыт. Посередине стоял стол, некрашеный и добела выскобленный, на нем керосиновая лампа, а рядом две грубо сработанных табуретки. У стены приткнулся топчан, накрытый ватным одеялом, из-под которого торчал край подушки. К другой стене приспособлены толстые деревянные полки, заставленные жестяными банками и двумя кирзовыми сумками. В углу у топчана расположился сундук с крышкой, сколоченный из толстых досок. Над ним на гвозде висело старое ружье с засаленным прикладом.

- Чисто здесь, - Володя снял с плеча ружье и поставил на пол коробку.

- Это Карповна, сваха моя, с племянником приезжала намедни, да я постарался. Отскоблили все тут. Эх, хотел тебе собачку, так Валерка, свахин племяш, забрал ее на охоту. Ну, ничего, погоди чуток. Как с охоты вернется, приведет. Собачка хорошая, умная. Сибирская лайка, настоящая, Шариком зовут. Пойдем-ка, покажу, что там на улице.

Они вышли.

- Вот здесь дрова, - Тимофей показал на уже замеченную Володей поленницу. - А здесь, смотри, - он показал на большую, приколоченную под самую крышу, клетку с дверцей, закрученной проволокой, - мясо да масло лежат. Ты дверцу-то не забывай закрутить на проволочку, а то зверье все сожрет. Дровишек занеси, пусть подсохнут. А чтоб жар держался, подбрось, которые внутри лежат. Значит, соль, сахар да хлеб на полках в мешках да сумках. Патроны, капканы в сундуке. Там и фитили для лампы, и спички, и миску, и кастрюльку, и чугунок найдешь, и много чего еще. И картошка там лежит. Керосин в банке большой в дальнем углу. Все есть, живи да радуйся. Да, - спохватился он. - Радио-то взял?

- Взял, - ответил Володя, - батареек подбрось, моих ненадолго хватит.

- Привезу, - пообещал Тимофей, - а теперь прощевай, друг дорогой. Мне пора в деревню. Буду к тебе приезжать.

Они обнялись. Тимофей влез валенками в лыжи и скорым шагом заскользил к подводе.

... Наутро пришел Валерка с Шариком. Володя еще лежал на топчане, когда услышал собачий лай. За окном, по пробитой к заимке тропке, не спеша переваливался малый. Невысокий, коренастый, в белом полушубке, в огромной лисьей шапке, с ружьем на плече. А в дверь уже скреблась собака. Володя открыл, и в дом ворвался серый пес. Толкнувшись в ноги, он подпрыгнул и лизнул его руку. Это была настоящая лайка с острой мордой, бело-голубыми глазами, стоячими ушами.

Валера неспешно последовал за собакой. Движения его крепкого невысокого тела были уверенными и неторопливыми. Он протянул Володе руку. Поздоровавшись, отряхнув с валенок снег, прошел к столу, пододвинул табуретку и сел. Снял шапку, и Володя увидел скуластое курносое лицо, серые глубоко посаженные глаза и свалявшиеся под шапкой соломенные волосы.

Володя сел рядом.

- Разденься, чаю попьем.

- Иттить надо. К Тимофею зайду, а потом надо в район - подводу искать. Не до чаев. Шарик, ко мне! - позвал он расслабленно раскинувшуюся у топчана собаку.

Шарик вскочил и, ткнувшись головой в колено хозяина, замер в ожидании.

- Вот собака тебе, - Валерка провел рукой по спине

Шарика, - лайка охотничья. Белку найдет, птицу поднимет, и на зайца научена, и на утку. Коли крупный зверь какой, предупредит. Собака верная. Обижать не будешь, все тебе сделает. Там будку заметил, на задах? Это для него. Солома там лежит, но ты веток подбрось, а коли заметет крепко, домой пусти. Он-то не любит дома быть, но когда сильный снег, уж лучше его пусти... Твой хозяин будет. Служи верно, - приказал он Шарику.

Шарик подошел к Володе и положил морду на его колени.

- Умный пес, - он погладил собаку.

- Собаке цены нет, - согласился Валерка, поднимаясь из-за стола. - Значит, я ухожу. Тимофей обещал скоро навестить тебя. Я тоже буду заглядывать. Тут охота хорошая. Буду у тебя Шарика брать. Ну а коли хочешь, вместе постреляем. Прощевай.

Володя вышел вслед за ним. Валерка закрепил лыжи, перекинул через плечо ружье и, не оглядываясь, ходко зашелестел по проложенной им лыжне. Шарик, повизгивая и перебирая

передними лапами, смотрел вслед хозяину.

- Пойдем, поглядим твою будку, брат Шарик.

Заимка была окружена высоким сугробом, его пришлось обойти вокруг. Будку занесло снегом, и только острый гребень крыши выглядывал наружу. Проваливаясь по колено, Володя добрался до задней стены дома, разгреб снег у поленницы, откопал большую деревянную лопату.

Он проложил тоннель к собачьей будке, откопал ее из-под снега, очистил поленницу, пробил дорожку к двери, отбросил снег от окна, а к вечеру решил очистить дворик перед заимкой. Вернулся в дом, попил чаю, бросил Шарику краюху хлеба и вышел на улицу. Целый день прошел в работе. Начало темнеть, когда он, очистив площадку перед домом, поставил лопату у порога и вошел внутрь.

Следующие два дня пролетели незаметно. С утра он с собакой уходил в тайгу, ставил капканы. Дважды Шарик выгонял зайцев, они выскакивали прямо под ноги и, резво петляя, неслись между кустов, но стрелять не решался, не хотелось разрушать тишину.

Размеренное движение и морозный воздух располагали к размышлениям. Думалось о всякой всячине. О книжках, которые читал, о прошлой своей жизни и, конечно, о Небоге. Что она готовит ему, вернется ли женщина в черном. Думалось о матери, о неопределенном своем будущем. Возвращался затемно, садился у печки, читал, а часам к двенадцати ложился спать.

Прошла неделя - спокойно, однообразно и незаметно. Он ждал Тимофея и Валерку, но никто не появился. Ночью выпал снег, забросал дорожку, засыпал двор. Пришлось опять взять лопату. Шарик крутился под ногами, поскуливал, звал в тайгу.

- Подожди, братишка, - попросил его Володя, - порядок наведем и пойдем.

Шарик вильнул хвостом и успокоился.

В тайгу выбрались поздно, часам к двум. День выдался теплый и солнечный. Капканы надо было проверять утром, но уж лучше поздно, чем никогда. До первого из них было с полкилометра. Капкан захлопнулся, но был пустым. Рядом остались глубокие шестипалые следы. Что это за зверь такой хитрый, Володя не знал. До следующего капкана ходьбы минут тридцать. Раздвинув кусты, он увидел придавленный капканом остаток заячьей лапы, окровавленную шерсть и капли замерзшей крови на снегу. Остальные четыре оказались пустыми и не захлопнутыми. Володя повернул в сторону заимки. На душе было неспокойно, возвращаться не хотелось, но и бродить бесцельно по тайге не тянуло. Он не любил такие вот неопределенные состояния. Надо было переждать, поэтому шел он не спеша, прислушиваясь к звукам вокруг, к шорохам в кустах, к хлопанью крыльев, поскрипыванию снега под лыжами. Солнечные лучи застревали в верхушках деревьев, искрились на ярких снежных полянах. Шарик бросался под ноги, лаял в кустах, приглашая к охоте. Володя возвращался к заимке не самым коротким путем. Взгляд его бесцельно бродил вокруг, во всем, что он видел, не было ничего нового и необычного. Вдруг впереди послышались стоны, слабые стоны страдающего животного. Володя ускорил шаг, раздвинул кусты и увидел клочки шерсти на свежем снегу и глубокие шестипалые следы, похожие на те, что были у капкана. Он наклонился, чтобы поднять клок густой шерсти, и в этот миг раздался стон, переходящий в вой. Он резко выпрямился и рванулся в сторону звука. В этот миг что-то бросилось ему под ноги, он едва удержался на ногах. Это был Шарик. Вел он себя необычно. Сев на задние лапы и подняв вверх морду, начал поскуливать. Володя попытался погладить собаку, но Шарик отскочил, сел на задние лапы и заскулил опять.

- Что ты, брат, что случилось? - он опять хотел погладить собаку, и опять повторилось то же самое.

Володя попытался обойти Шарика, но тот перемещался, закрывая ему путь. Володя сел рядом на снег. Шарик потянулся к нему мордой, заглянул в глаза, и в этот миг понеслись перед ним цветные строчки. Мгновенно весь окружающий мир исчез, в ушах зазвучали странные мелодии, через которые стал пробиваться смысл: «Мы здесь, мы рядом, она придет».

«Достали и здесь, и теперь мне от них не скрыться», - с тоской подумал Володя.

Стихия

Пролетела неделя. Он оказался прав, теперь строчки появлялись периодически, только смысл исчез. Зазвучала заимка по ночам. Володя забирался под одеяло, стараясь спрятаться от них, но те проникали и туда и впивались в уши комариным писком. Он ворочался, выбирался из-под одеяла и опять прятался. К рассвету звуки стихали, и он засыпал в серых предрассветных сумерках. Просыпался часам к одиннадцати, вставал растрепанный, умывался, пил чай и уходил в тайгу. Слава Богу, дни стояли солнечные, морозные. Через час, другой от ночной хмари не оставалось и следа. Пару раз забредал к Небоге: двадцать минут ходьбы, и вот она - со своими колючками, голыми стволами и серым небом. Да Бог с ней. Пока зла от нее никакого, если не считать строчки и звуки в заимке ее посланниками.

Спать ложился поздно. Садился к печке, сажал рядом Шарика, открывал книгу и начинал читать вслух. Пес ложился на передние лапы и, подергивая ушами, вслушивался. Когда речь шла о горе или радости, собака поднимала голову, напрягалась, передавая свое настроение напряженным подергиванием ушей и движением хвоста. Часа через полтора чтение заканчивалось. В печке трещали дрова. Лампу Володя гасил - берег фитиль и керосин. В комнате темнело, только в печке бушевало пламя, и оттуда вырывался неровный свет. Он откладывал в сторону книгу и начинал долгий разговор о жизни, об удаче, о друзьях и врагах, о счастье и горе. У ног лежал Шарик и водил своими острыми ушами. Совсем поздно, когда тяжелела голова и начинали слипаться веки, он разбирал постель на топчане, а Шарик подходил к двери и терпеливо ждал. Володя открывал дверь, и Шарик, вильнув последний раз хвостом, уходил в свою будку.

В этот день он встал совсем поздно. Звуки ночью были слабее, и строчек было меньше, но спалось плохо. Он нагрел чай и, сидя за столом, заметил мусор и нечистые отметины на полу. Подмел, вымыл, выскоблил заимку. Почистил снег перед входом и на заднем дворе, и только к двум часам выбрался в тайгу.

Шарик с самого утра крутился под ногами и поскуливал, не понимая, почему они до сих пор здесь. Шли, не торопясь, по заячьим следам. Повернули к капканам. Все шесть оказались захлопнутыми и пустыми. Кто их опустошал и безболезненно уходил, так и оставалось загадкой. Рядом с последним капканом были уже знакомые шестипалые следы. Володя присел, внимательно всматриваясь в их форму, когда совсем рядом раздался лай Шарика. Он бросился в ту сторону. Навстречу ему неслась лиса. Он сорвал с плеча ружье, взвел курок и, не целясь, выстрелил. Лиса вильнула и скрылась в кустах. Шарик с громким лаем понесся следом. Володя опустил ружье, дунул в дымящийся ствол, повесил на плечи и не спеша пошел по следам. Крови на снегу не было, значит, не попал. Минут через пять вернулся Шарик. Володя шел бездумно и опять не знал, что ему хочется. Повернул к заимке. Было начало четвертого, и, прикинув, что через час они будут дома, он представил, как раскочегарит печь, возьмет книгу, сядет на топчан и уйдет в другую жизнь. Он ускорил шаг и заметил, как по снегу прошлась поземка. Небо стало белым, над головой повисла низкая серая тучка.

Скоро потемнело, небо затянуло сплошной пеленой. Ветер усилился, и сразу начался снегопад. Снег повалил крупными тяжелыми хлопьями. Володя поднял воротник полушубка и достал компас. С такой видимостью можно было заблудиться даже в хорошо знакомом месте.

Шарик бежал впереди, изредка оглядываясь. Ветер набирал силу. Идти стало трудно. Тайга загудела. Снег нещадно бил в глаза, и все, что удавалось рассмотреть впереди, - это спину собаки. Володе стало не по себе. Многое пришлось испытать в жизни, но такой злой пурги - никогда. Он опять достал компас. Фосфоресцирующая стрелка бешено носилась между севером и югом. Встряхнул надежный военный прибор. Ничего не изменилось, стрелка металась. Шарик остановился, повернув морду к хозяину. Володя опустился на корточки и положил руку на собачью холку:

- Давай, дружище, выручай. Напряги свою собачью интуицию. Веди.

Шарик лизнул его в лицо и медленно потрусил вперед.

Казалось, прошла вечность. Ветер менял направление и наносил неожиданные удары то в спину, то в грудь. Вокруг стояла темень, лыжи проваливались в свежем снегу. Ноги отяжелели и двигались с трудом.

«Вот и конец близко. От «духов» ушел, от Шири ушел, а от тебя, тайга, не сумел», - думал Володя, остро ощущая нелепость и несправедливость происходящего. «Если на небе кто есть - помоги, первый раз прошу. Не дай умереть, пожить хочется», - обратился он к кому-то всемогущему и всевидящему.

Он шел и шептал свои просьбы.

Вдруг впереди, в снежной круговерти, возник неясный свет. Он остановился от неожиданности и, защищая глаза, стал всматриваться в размытое световое пятно. Свет усиливался и приближался. Послышался тоскливый собачий вой. Это Шарик, прижавшись к его колену, сел на задние лапы и завыл. Свет окружил и накрыл их широким колпаком.

Что-то двигалось там, впереди, среди густой пелены снега. Неясная тень вибрировала неопределенными очертаниями, но через мгновение возник силуэт женщины в черном. Лицо ее приблизилось, и он услышал нежный шепот: «Иди за мной, ничего не бойся».

Темный силуэт порхал впереди, и Володя, как загипнотизированный, шел следом. Под колпаком света было видно как днем, снег перестал бить в лицо, и порывы ветра стихли. Вскоре показалась заваленная снегом заимка с черной трубой на крыше. Женщина остановилась, и Володя услышал: «Вот твой дом, входи. Я войду следом». Он прошел вперед, снял лыжи, разгреб руками снег и с трудом открыл дверь. Вошел и, остановившись у входа, пропустил в комнату свою спасительницу. Закрыл дверь, не раздеваясь, зажег фонарь на столе, подбросил в печку дров и, дождавшись, когда они разгорятся, закрыл дверцу. Отряхнул у порога снег с валенок и полушубка, разделся и сел на топчан. Все это время женщина стояла у окна и внимательно наблюдала за ним. Когда Володя сел, она подошла. Положив руки на его плечи, прошептала:

- Ложись, ты устал.

Он лег.

Она села рядом.

- Ты помнишь, меня зовут Анна. Ты помнишь мой рассказ? Я давно тебя жду, я - выбравшая путь жизни в трех мирах. Для мира земной жизни нужно полюбить. Века пройдут, прежде чем дождешься суженого своего. Я долго искала, нашла тебя. Я тебя люблю, сможешь ли ты полюбить меня?

- Мне кажется, что я уже тебя люблю. Но кто ты? Я помню, что ты из подземного мира, но кто ты - человек или призрак?

- Вспомни, что я рассказывала тебе. Я - живущая в двух мирах. Мой дом в Небоге, место это особенное. Здесь мы становимся видимыми и получаем силы для жизни в земном мире.

- Ты живая или призрак?

- Чувствуешь мою руку? - она положила бледную ладонь на его лоб.

- Да, я чувствую твою ладонь.

- А теперь? - она наклонилась и мягко коснулась его щеки своими губами.

- Да, я чувствую твои губы.

- Я полна нежности, потому что люблю тебя, - она грустно улыбнулась.

- Я никогда не видел таких женщин, как ты. Никогда не видел таких лиц. Таких, как ты, сейчас нет, все изменилось, люди стали другими. О таких, как ты, я читал в книгах. Расскажи о себе.

- Я расскажу тебе когда-нибудь о себе. Сейчас я пришла сказать, что я люблю тебя, и о том еще, что большая опасность идет за тобой. Смертельная опасность. Я буду защищать тебя. Когда будет плохо, соедини ладони на груди и повтори трижды: «Анна, приди». Не зови меня часто, пока ваш мир для меня очень тяжелый. Моих сил может не хватить, и тогда будет плохо. Ты лучше приходи ко мне сам, когда захочешь. Иди прямо от своих дверей к Небоге, сверни направо и иди вдоль нее, пока не увидишь проход, войди в него и иди прямо к старому дереву с двумя стволами. Стань под ним, сложи руки у груди и позови меня. Я услышу тебя и приду. Дерево с двумя стволами - это мое место, там много силы. Приходи, а сейчас прощай, мой милый.

Шиповалов

Виктор Маркович Шиповалов сидел за кухонным столом и безо всякого интереса смотрел в окно. Мела поземка, снег вихрился по запорошенной дороге, бросался в зашторенные занавесками низкие окна бревенчатых домов. Метались под напором ветра ветки голых деревьев. Виктор Маркович не любил зиму. Ему хотелось на юг, где пальмы, море и всегда тепло. Настроение было серым и скучным, как этот безликий пейзаж за окном. Часы показывали без четверти два. Панков опаздывал, а этого Шиповалов не любил и боялся. Конечно, могла задержать непогода, гололед, да мало ли что. Но могло быть и что-нибудь нехорошее. Что именно, об этом он не думал. Всякое нехорошее, которого всегда много и на всех хватит. Он поднялся, подошел к плите и поставил чайник. Открыл холодильник, достал тарелку с тонко нарезанной колбасой и початую бутылку «Столичной». Налил полстакана, выпил залпом, бросил в рот колбасу, сел и опять уставился в окно. «Он где-то здесь, уйти никак не мог. Вокзал и аэропорт под контролем. Дороги проверяются ГАИ. С самого начала все под жестким контролем. У него было полтора часа, даже меньше. Практически все это время, может быть за исключением десяти-пятнадцати минут, он провел с Любкой. Что он мог сделать за пятнадцать минут? Вернуться на вокзал, где его уже ждали, и провести там незамеченным три часа в ожидании ближайшего поезда. Нет, это невозможно. До аэропорта за пятнадцать минут не доберешься. Там его тоже ждали и ждут до сих пор. Автовокзал пробили и контролируют. Он залег, это точно, и обязательно проявится. Но надо найти его первым. Много шакалов. А Пивоваров его. Надо посчитаться с ним, да и лимон зеленых - это, считай, обеспечено».

Шип закурил, осмысливая все, что знал.

Из Питера периодически названивали всякие авторитеты, высокие милицейские чины, частные сыскные агентства. Все в курсах - и блатные, и братва, а значит, конкуренты уже роют землю за лимон премиальных, и надо спешить. Сам Ширин регулярно, раз в неделю, интересовался, как идет расследование. Последнее и самое важное, что выяснилось совсем недавно и еще более обострило жажду найти питерского бандита, - это информация о причинах столь интенсивного поиска Пивоварова. Оказалось, что он один или с подельниками, транспортировавшими очень большие деньги, организовали пропажу груза. «Заныкали, падлы, бабульки и сделали ноги. Этот хрен мордатый думал, раз он далеко в Сибири, его никто не найдет. Нет, братишка, есть и здесь не пальцем деланные, и ты мне до копеечки выложишь все, что скрысятничал, сучья душа», - думал Шип. Он точно знал, что теперь нужно делать. Первое - найти, потом расколоть и забрать всю сумму, подержать на хорошей наркоте недельку-две, пока башню не снесет, вернуть и получить еще лимон наградных. А если даже в наградных откажут за неполноценного бандита, не беда, при любом раскладе несколько лимонов больше, чем один.

Пока все в этом деле складывалось для него благоприятно. Сразу после случая на вокзале, получив первую медицинскую помощь, он позвонил своему покровителю, замначальника краевого УВД полковнику Кислякову. Время было позднее, но в таком деле можно было без церемоний. Полковник был новым человеком в крае. Два года назад его прислали из Москвы. Честолюбивый, практичный и очень не безразличный к деньгам, он с первых дней стал искать нужных людей. Шиповалов попал в поле его зрения одним из первых, и при первой же встрече они поняли, что нужны друг другу. Биография старшего лейтенанта Шиповалова, сотрудника железнодорожной милиции, официальную часть которой он узнал из личного дела, а с неофициальной познакомился через знающих людей, привела его просто в восторг. Ранняя склонность к криминалу, развившаяся в устойчивые связи и дружбу с многочисленными деловыми структурами и местными авторитетами. Знание бизнесменов, запутанных связей и разборок, честолюбие, хитрость и настойчивость в достижении цели делали Шипа просто незаменимым в планах полковника. Уже через два месяца, согласно совместно разработанному плану, Кисляков получил первые и немаленькие деньги от одного из самых уважаемых авторитетов города. Кроме этого, через вышеупомянутого авторитета начались операции по борьбе с беспределом, который мешал и законникам, и бизнесменам и был основным дестабилизирующим фактором в городе. И здесь Кисляков выигрывал, и с первых же шагов службы зарекомендовал себя с самой лучшей стороны.

Шиповалов работал не за страх, а за совесть. Для него открывались новые перспективы. Никогда до этого за ним не было такой официальной силы и поддержки. Теперь все, кто не хотел согласиться с этим раньше, поняли, что за Шипом стоит реальная сила. И это сразу нашло себе должное денежное выражение.

Личные отношения между замом и Шиповаловым можно было назвать близкими, почти дружескими. Именно это позволило старшему лейтенанту позвонить в поздний час и получить незамедлительную аудиенцию. После рассказа о происшествии на вокзале, на вопрос полковника, знает ли он о полученной разработке из Питера о Владимире Пивоварове и не может ли избивший их оказаться именно этим преступником, Шиповалов ответил, что фотку видел, но не запомнил. Тогда Кисляков вытащил фотографию из стола и вручил ее Шипу.

- Это он, сука, - моментально опознал Шиповалов и, прижав к груди руки, бухнулся перед полковником на колени и голосом, полным мольбы, запричитал: - Владимир Борисович, заклинаю вас, никому, отдайте его мне. Я подниму весь город, вы знаете мои возможности. Никто его не найдет, только я. Ни о чем не просил вас до сих пор, не откажите.

- Успокойся, сядь. К чему эти театральные сцены. Я готов оказать тебе полное, любое содействие. Но как, скажи пожалуйста, я могу поручить это дело тебе, работнику железнодорожной милиции? Понимаешь, в успехе этого дела заинтересованы очень большие люди, а контролируют его такие тузы, что даже имена их произносить страшно. Расследование просили провести полуофициальное и, самое главное, поставить в следственную бригаду самые классные кадры. Самые классные, пойми... Хотя, вот какая мысль, очень неплохая, которая открывает нам некоторые перспективы. Поскольку следствию по делу не хотят придавать огласку, а комплектация следственной бригады и контроль над следственными действиями возложены на меня, то я вправе подключить к работе специалистов по собственному выбору. Головаев, наш уважаемый начальник, напрочь отказывается от этого дела, поскольку не любит ничего неофициального. Следовательно, и решения, и ответственность на моих плечах. Поэтому делаем так. Во-первых, убеди меня, что ты, как специалист, необходим следствию. Если убедишь, я смогу убедить Головаева. Следующим шагом будет включение тебя в бригаду, и тогда ты официально получишь от меня то, о чем сейчас просишь.

- Владимир Борисович, так все путем, - вскричал Шип. - Вы доложите, что мною, старшим лейтенантом Шиповаловым, преступник обнаружен. Вы прикиньте. Они рыщут по всей России несколько месяцев и ни хрена не могут найти. А тут только прислали разработку - и он уже обнаружен. Вы прикиньте реально, что они почувствуют. Для них это уже половина дела. Обнаружен преступник кем? Мною, Шиповаловым. Логично передать дело в мои руки.

- Резонно, резонно, - согласился Кисляков. - Но нужна легенда. Не скажу же я, что тебя и твоих подчиненных избил как школьников этот Пивоваров. Нет, нам нужна другая, более тонкая и героическая версия. По этой версии он, конечно, тоже уходит, но совсем не так. Завтра в пять я должен быть на докладе у шефа с готовым планом оперативных мероприятий, до этого мы должны встретиться, и ты познакомишь меня со своей версией. Дальше. Значит так, фотографии Пивоварова уже во всех службах ГАИ. На железку мы тоже отправили, но надо проверить, как они там прореагировали. Этим займешься ты, и немедленно. Я прямо сейчас позвоню дежурному и прикажу отправить людей в аэропорт и на автовокзал. Прошерстим по райотделам, попросим их содействия. Пусть направят своих людей с фотографиями в таксопарки. Надо перекрыть все пути, нельзя выпустить его из города. Подбери нужных людей, своих людей, в своей папке я должен иметь всех, с кем ты собираешься работать. Надеюсь, что смогу убедить генерала о твоем новом назначении, на время розыска постараюсь забрать тебя к себе. Вся информация по розыску через другие каналы будет поступать мне, ну, а мы с тобой будем в постоянном контакте. Завтра же подними всю свою братву, блатату. Пробей по их каналам. Может, он осел где-нибудь среди них. Кто знает о его бандитских связях. Он же не случайно здесь появился. Приехал к кому-то. Если родных или знакомых у него здесь нет, вероятнее всего - это братва. Да, срочно, прямо из своего отделения обзвони все гостиницы. Чем черт не шутит. А завтра с фотографией по всем местным отелям, ресторанам, забегаловкам. Кто его, падлу, знает, может, он по чужим документам живет.

Так началась гонка за сгинувшим Пивоваровым. Все пробили, все держали под контролем, а он как сквозь землю провалился. Где он, спрашивал себя Шип. И вот недели две назад ему пришла мысль. А не поискать ли по районам да деревням. Он был почти уверен, что найдет преступника, но не решался почему-то рассказать о своей идее Кислякову. Ходил почти неделю в сомнениях. Но Кисляков понял и поддержал его сразу. Конечно, лучшее время было упущено. До районов после снегопадов еще как-то можно было добраться. Но до деревень, куда и летом-то после дождей - только на вездеходе! «Да, опоздал я с хорошей мыслью», - злился Шиповалов. Но и тут был выход. Надо обзвонить районы и сказать, чтобы там опросили всех районных участковых. Раздать им фотографии, и хрен с ними, пообещать деньги. Он знал, как работают участковые. Не просыхают от самогонки. Надо их заинтересовать. Да и людей в органах не хватает. Но без организации и контроля ничего не получится. Нужен человек. Опытный оперативник, свой, которому можно доверять. Такой человек был. Мужик с характером, но опытный, работоспособный и надежный. Бывший мент по фамилии Панков. Ныне сотрудник охранного агентства «Фокс».

Они встретились, и состоялся деловой разговор.

- Мне надо найти одного человека. Вероятнее всего, он где-то в районах скрывается, а может быть, даже в деревнях. Возьмешься?

- Смотря что за человек, и за какие деньги. За нормальные можно поискать.

Они предварительно остановились на десяти тысячах зеленых. Шип ввел Панкова в курс дела. И наконец-то сегодня, после недельного перерыва, тот позвонил и сказал, что есть новости. Они договорились встретиться в два часа в «берложке на дорожке», так называл Шиповалов свой бревенчатый дом на окраине города, купленный два года назад специально для таких вот конфиденциальных встреч.

На часах было без малого три. Шип опять налил себе водки и выпил залпом. За окном по-прежнему мело. В комнате было мрачно. Он включил свет, закурил и нервно зашагал по комнате. Минут через пять набрал номер «Фокса». Хорошо знакомый женский голос на той стороне вежливо ответил:

- Агентство «Фокс», чем можем быть полезны?

- Лидочка, здравствуйте, это Шиповалов. Что нового в твоей красивой жизни?

- Какая красивая жизнь, Виктор Маркович. Серые будни одинокой женщины.

- Если у тебя, моя прелесть, серые будни, то что же тогда у других женщин, - усмехнулся Шип.

- Нет настоящих мужчин, - вздохнула Лида, - а без них вся жизнь - будни серого цвета.

- Жаль, что я не в твоем вкусе.

- Вот вы как раз в моем, я, наверное, не в вашем. А если я не права, то приходите и обсудим вопрос вкусов и симпатий. Вам кого? Панкова?

- Да, его.

- Нет Панкова, - ответила Лидочка.

- Если появится, пусть позвонит. Я его очень жду.

- Непременно передам.

- Ну, а о наших личных делах вскорости переговорим. Я зайду на днях, - закончил Шиповалов.

- Заходите, буду рада.

Шип прошелся по комнате. Он думал, где может быть Панков. На этот вопрос ответа не было, потому что Панков не бывал в ресторанах, кафе, пивбарах и бильярдных. Он нигде не бывал. И вот сейчас, поняв это, Шиповалов подумал, что он вообще ничего не знает о жизни человека, которому доверил столь важное дело. Все, кого он знал, - бандиты, авторитеты, бизнесмены, менты - имели свои компании или места для встреч, а у этого человека не было ни того, ни другого.

Он подошел к столу, слил остатки водки в стакан и медленно выпил. Надо бы поспрашивать у знающих людей о его житье-бытье. Кто-то что-то да знает. А там, глядишь, и вылепится картинка...

Услышал резкий стук в дверь.

- Открыто, входи.

Дверь тяжело отворилась, и на пороге появился человек, весь запорошенный, в большой лисьей шапке, овчинном полушубке и лётных унтах. Это и был Панков, сорока четырех лет, бывший опер, оставивший службу в звании капитана.

- Здравствуй, хозяин, - поприветствовал он севшим от мороза голосом, - извини за опоздание.

- Вешай сюда, - показал Шиповалов, видя, как тот ищет вешалку. - Обувку можешь не снимать. Ноги вытри, проходи и садись.

Панков разделся, вытер ноги, прошел к столу, отодвинул стул и сел.

- Еще раз здравствуйте, Виктор Маркович. Не сердитесь, обстоятельства задержали.

- Я уже насердился, - проворчал Шип. - Может, согреться хочешь? - он кивнул в сторону пустой бутылки.

- По-моему, ты все ресурсы уже использовал на собственное согревание, - усмехнулся в ответ Панков.

- За этим дело не станет. Моего запаса хватит и на тебя, и на меня, - он тяжело поднялся и достал из холодильника бутылку «перцовки».

- Вот напиток, который люблю. Не коньяк, не «Столичная», не виски заморские, а вот эта простая «перцуха». Попробуй, как раз для таких случаев. От холода спасает. Наливаю?

Панков согласно кивнул.

- Ну, бывай, за все хорошее, за успех нашего дела... А теперь давай о новостях, - занюхав ладонью, тяжело уставившись на жующего Панкова, произнес Шип.

- Да, я сам спешу, поэтому коротко и о главном... В общем так, концы я нашел, а вот виновника наших беспокойств пока нет. Ты знаешь Сосновский район, представляешь, где это?

- Да, - кивнул Шиповалов.

- В начале лета в деревне Сиделино появился новый человек. Молодой мужчина, лет 30-37, как ты понимаешь, речь идет и Пивоварове. Он все лето и осень вел довольно активную жизнь в деревне и районе. Его видели на «Яве» в разных местах. В Сиделино он общался в основном с Тимофеем Шабалдиным, тридцать второго года рождения, дважды судимым. Если бы не обстоятельства, то сейчас ты бы разговаривал с самим Пивоваровым, но он пропал из поля зрения месяц с небольшим назад. С наступлением зимы его практически не видели. Хотя тут понятно, зимой народ дома сидит. Но вот что удалось выяснить, и это самое главное. На дверях его дома висит замок, дом в течение, как минимум, последних десяти суток не протапливался. Значит, хозяина в доме нет. Где он может быть - вот вопрос всех вопросов. Но... Если его нет в Сиделино, то остается несколько вариантов - или он в городе, или где-нибудь в районе, или в другой деревне, или ушел в тайгу. Если он покинул деревню, значит, знает, что там стало небезопасно. А как он может это знать? Только с чьей-то помощью. А кто может ему помогать? Только те, кто в курсе поисков и знает, что мы начали шарить по районам. А кто может знать? Только из близкого окружения. Люди или человек, помогающий Пивоварову, - где-то среди знакомых с этим делом. Кроме того, этот человек каким-то способом предупреждает Пивоварова. Каким? Телеграмм и писем Пивоваров не получал - это почти на сто процентов. Телефона у него нет. Что нам остается? Личный контакт или контакт с жителем деревни, к которому приходит информация из города. Я подготовил план оперативных мероприятий. Надо быть очень осторожным, иначе мы можем окончательно потерять след.

Панков замолчал.

- Сука какая, - зло прошипел Виктор Маркович. - Я ведь чувствовал, что он где-то рядом. Могли уже взять. Кто же эти видевшие, слышавшие безымянные люди? - Шип поднял глаза на Панкова.

- Виктор Маркович, вот здесь отчет о проведенных оперативных действиях. - Панков вынул из внутреннего кармана пиджака и положил на стол свернутые вчетверо бумажные листы. - Ознакомьтесь.

- Это уж непременно почитаю эти листочки. Но вот какой вопрос. Деньги я плачу за живого человека, а не за информацию. Я, конечно, почитаю твой роман, поработаю над ним, но как нам быть? Человека нет, я его не вижу, и ты даже не знаешь, где он находится. А деньги приходится платить немалые, согласись.

- Не беспокойся, Виктор Маркович. Мы ведь договорились. Есть человек - есть деньги. Нет человека - и денег нет. Но вот о чем я хочу попросить тебя, и очень серьезно. Информация, которой ты сейчас владеешь, может навести на верные мысли. И я не хотел бы, чтобы ты воспользовался моей работой в целях экономии. Сам закончил поиск, а потом сказал мне, что я тут не пришей рукав к одному месту. Очень не рекомендую такой стиль. Я взялся за это дело, и я его довожу до конца - такой был уговор.

- Ладно, ладно, - хмыкнул Шиповалов. - Не горячись раньше времени. Ответь просто, найдем или нет?

Панков потянулся к пачке «Мальборо» на столе.

- Можно?

- Кури.

Панков прикурил и затянулся.

- Есть один свидетель. Он видел Пивоварова в Сиделино. Он не местный, из соседней деревни. Все местные молчат, ничего не видели, ничего не знают. Это очень примечательно. Кто-то с ними поработал серьезно. Но если Пивоваров уехал из деревни, почему о нем не рассказать? Какая ему разница где-нибудь в Москве, Питере или Новосибирске, что там в Сиделино о нем говорят. Если бы он уехал, ему было бы все равно, что мы знаем о его сибирской идиллии. Так вот, о свидетеле. Приехал он к своему дружку. Сидели они, пили самогонку, а потом мужичонка вышел покурить. А мимо дома идет верзила, явно городской. Ростом высок, в плечах широк. Мужик домой вернулся и спрашивает у дружбана, кто этот парень здоровый. А дружок отвечает: «Должно приезжий, сам не знаю». На этом разговор и закончился. Случилось это месяца полтора-два назад. Я уверен, что Пивоваров или в Сиделино, или где-то рядом. Ну и последнее, - Панков усмехнулся. - В Сиделино живет человек, который знает, где Пивоваров скрывается, и, более того, если он где-то в захороне, то он ему этот захорон и организовал.

Шиповалов слушал, и хищная улыбка кривила его тонкие губы.

- Ты даже не представляешь, как я буду его мучить. Здесь, в этой комнате. Я сначала сломаю ему нос молотком. Потом плоскогубцами раздавлю яйца. Потом молоточком по одному буду выбивать зубы. Раздроблю колени и сломаю берцовые кости.

- Что-то ты жестоко, Виктор Маркович. Я думал, ты собираешься отдать его правосудию.

- И я о правосудии. Вот здесь оно и свершится.

- Да нет, это самосуд, а не правосудие. Как же с Питером? Они ведь ждут его живым, в здравом уме и трезвой памяти?

- Ты и о Питере знаешь. И много знаешь?

- Что нужно, то и знаю.

- Так вот, знай, что хочешь. Твое дело выполнить заказ, за который я плачу. И не лезь своим рылом, куда тебе не надо.

- Зря ты грубишь, старший лейтенант.

- Ты его найдешь?

Панков, уже одетый, стоял у двери.

- Я знаю, как его искать.

«Ну, как искать, это и мы теперь знаем», - подумал Шиповалов, провожая взглядом уходящего Панкова.

Пройдясь по комнате, он поднял телефонную трубку и набрал номер.

- Степа, ты? Это Шиповалов. Как дела, дорогой? Плохо? А что плохо? Денег нет? Да, это действительно плохо, когда денег нет. Я как будто чувствовал, у меня предложение. Да, работа. Да, поработаешь, и будут у тебя деньги. И на водку, и на девок хватит. Подъезжай скоренько на мою загороднюю...

Через двадцать минут Степа уже сидел за столом. Шиповалов смотрел на круглое лицо, заплывшие хитрые глазки, жирные обвисшие плечи. «Справится, - думал он. - Интеллект, конечно, как у питекантропа, но все остальное присутствует».

- Дело такое. Нужно одного человека найти и привезти сюда. Человек опасный, из братвы, прошел Афган. Стреляет хорошо и за себя постоять умеет. Я не знаю на сто процентов, есть ли у него ствол, но скорее всего, есть. Одному тебе будет трудновато. Возьмешь Жука и Кузю. Стволами обеспечиваю. Но надо, чтобы он остался живым. Мне он нужен живой. В случае нужды бейте по ногам. Дам тебе ментовское удостоверение. Повторяю еще раз: самое главное - привезти его живым. Если что с ним случится, я тебе сам лобешник продырявлю. Понял?

- Че тут не понять, - лениво отозвался Степа.

- Слушай дальше. Твой «уазик» на ходу?

- На ходу.

- Разыщи мужиков - и в Сосновку, срочно. Завтра утром должны быть там.

- Да ты че, Шипа, метет-то как, посмотри. С ума, что ли, сбрякнул. Я в моторе ехал, думал, не доберемся. Снег, ничо не видно. А это ж верст сто пятьдесят...

- Доедешь, - сказал Шип. - Аванс сейчас, полторы тонны зеленых. Когда работу закончишь - еще три с половиной.

- Может, добавишь пару штук, не один работаю, делиться придется.

- Прокурор добавит. В Сосновке зайдешь в районное общество охотников и рыболовов. Председателем там Севостьянов Алексей Кузьмич. Сразу канай под охотника. Расспроси его о заимках в тайге. Особо в районе деревни Сиделино. Если говорить не захочет, покажи удостоверение. Скажи, что ищешь беглого, особо опасного. Сильно не наезжай, но по строгости. В крайнем случае припугни законом. Потом на лыжах, на подводах, как хочешь, проверь все заимки. Вот тебе фотка. Здесь он бритый. Сейчас зарос, наверное, с бородой. Он высокий, повыше меня, и здоровый. Бывший борец. Мужик не простой. Брать его надо хитростью. Вот тебе еще одна штучка. Это баллончик газовый, с хорошим напором. Прыснешь в морду, пока глаза будут слезиться, скрутите его. Возьми мой мобильник. Попусту его не гоняй, но держи меня в курсах. Когда возьмете амбала этого, сразу позвони. Привезешь сюда, я встречу. И вот еще, чтоб молчали, не вякали. Если узнаю, что насвистели, будет плохо. Насчет гонорара с подельщиками договорись сам. Отстегнешь, сколько не жалко. Ну, а здесь аванс, - Шиповалов протянул конверт.

- Маркыч, я тебя уважаю, но за пять косых на троих рысачить по тайге, брать бандюгу, у которого в каждом кармане по стволу, я не подписываюсь. Тока лох последний на такую дурочку пойдет. Все, я отчаливаю. - Степа тяжело поднялся и направился к вешалке. - Токо бабки зря на такси потратил, - ворчал он, наматывая на шею толстый белый шарф.

- Ах ты сучий потрох. Все забыл, значит. А ты напрягись да вспомни, как я тебя отмазал. Сколько тебе горело? Восьмерик минимум. А ты, гад, гуляешь на свободе. Значит, совсем страх потерял, забыл, как на нарах спится, и обеды казенные за забором тоже забыл. Так я тебя отправлю к корешам твоим куда-нибудь в Магадан или Мордовию. Завтра твою шарашку прошманают сотрудники с ордером и найдут что надо, ну а я лично постараюсь под хороший срок подвести. Сделаем и бумаги, и свидетелей. Все чин по чину. И будешь ты париться долго-долго. Выйдешь старым и больным.

- Ну че ты, Шип, расшумелся. Давай по-человечьи решим. Дело-то серьезное, а деньги мизерные. Я много не прошу. Мне пятихатку сейчас, братанам по штуке. Ты никого не подпишешь дешевле. Я и так по старой дружбе иду на кабальные условия, - Степа уже стоял у двери, одетый в пальто, собачью шапку, в валенках.

Совсем немного о Панкове

Алексей Степанович Панков притаился под прикрытием грузовика напротив дома Шиповалова. Улица была пустынна. Он напряженно всматривался в окно напротив. Там было беспокойно. За белой короткой занавеской метались тени. Панков злился на себя. Как можно было прошляпить. Конечно, он ожидал гостей, но не думал, что это случится так быстро и что такси встанет неудобно и закроет пассажира. Но это не оправдание для профессионала. Такое можно простить только новичку. Он должен был во что бы то ни стало рассмотреть гостя. Один за другим проносились образы людей, которых Шиповалов мог подключить к этому делу. Что-то очень знакомое и характерное было в облике человека из такси, но вспомнить его никак не удавалось.

Прошло около получаса. Ступеньки у шиповаловского дома запорошило снегом. Время тянулось медленно. Панков поежился. Падал редкий снег. Ветер утих, стало подмораживать, и на оконных стеклах появились первые узоры. Под покров полушубка стал пробиваться холод, замерзла шея, он поправил шарф и поднял воротник. Тени за окном успокоились, там, должно быть, наконец-то договорились. Прошло еще минут пять. Дверь отворилась, и на пороге показалась хорошо знакомая фигура Степы Каратузова.

«Вот тебе и незнакомец, - разозлился Панков. - Подними картотеку - и найдешь и фас, и профиль, и пальчики, и богатую уголовную биографию. Подводит профессиональная память. Как можно было не узнать эту жирную скотину, второго такого уж точно не найдешь. И думать тоже разучился, если даже не узнал, то мог догадаться, как-никак один из самых преданных шиповаловских холуев. Да, брат, стареешь, должно быть».

Степа особенно не спешил. Стоял у калитки и, переваливаясь с ноги на ногу, посматривал то влево, то вправо.

«Такси ждет», - решил Панков и не ошибся. Совсем скоро в конце улицы засветились фары. Старенькая «Волга» тормознула рядом с домом. Степа открыл дверь и неуклюже забрался вовнутрь. Машина развернулась, проскрипела мимо и скрылась в ближайшем переулке.

Панков поежился, смахнул с лица снежинки, залез во внутренний карман, достал сотовый телефон и набрал номер. Трубку не поднимали, но он терпеливо ждал. Наконец мужской хрипловатый голос ответил ему:

- Слушаю.

- Кузьмич, это Панков. Как там наши дела?

- А, Алексей Степанович, рад тебя слышать. Я с этим хитрым телефоном еще никак не разберусь. Кнопок много, и все не по-нашему написано. Ты уж меня, деревенщину, не ругай. А дела наши такие. Нашли мы одну заимку, в которой живут. Она как раз недалеко от Сиделино. Но вот кто там поселился, пока не ясно. Близко не подойдешь - собака. Мои мужики долго там были. Ну что. В окне свет, из трубы дым идет. Снег расчищен. Все признаки обжитости. А вот кто хозяин - не знаю. Из заимки не выходит. К окну не подойдешь, внутрь заходить ты не велел. Действуем по инструкции. А сейчас такое дело, погода-то испортилась, так мои мужики еле оттуда выбрались.

- Все хорошо. Значит, ситуация у нас следующая. Завтра, ну максимум послезавтра, жди гостей, скорее всего человека два-три. У них одна цель - найти того, кого и мы ищем. Они охотятся за ним давно и знают, что он схоронился в тайге. На сто процентов, они придут к тебе или к кому-то из старых охотников, знающих тайгу в округе. У них один интерес - найти место, где мог скрыться интересующий нас объект. Твоя задача - навести их на ложный след. Поговори со своими мужиками, с охотниками, со всеми, кто может знать заимку. Скажи, чтобы они молчали. Вторая задача - вывести парня из заимки и надежно укрыть. Он парень не простой, и с ним надо быть аккуратным. Объясни, что за ним охотятся и уже вышли на его след, а вы хотите ему помочь.

- Понимаю, - вздохнул Севостьянов. - Но погода - прямо бес кружит. Я уж и не знаю, как туда добраться.

- Кузьмич, я слушал прогноз. Через пару дней погода наладится. Ты не мешкай. Подготовь людей и сразу, как только прояснится, отправляй их в тайгу. Я сам постараюсь подъехать в ближайшее время, возможно, пойду с вами. А где схоронить Пивоварова, найдешь?

- За этим дело не станет, не беспокойся, Алексей Степанович.

- Да, вот еще что, - вспомнил Панков. - Гости незваные, которые к тебе придут, - люди нагловатые и бесцеремонные. Возможно, будут тебе милицейское удостоверение совать и запугивать законом. Так это липа все, не бойся. Ну и последнее. Помнишь, я тебе магнитофончик дал маленький. Так ты поставь его куда-нибудь в ящик стола и разговор с этим народом незаметно запиши. Сделаешь?

- Все, как положено, будет. Не тревожься, Алексей Степанович.

- Ну, тогда бывай, Кузьмич. Будут вопросы, звони.

- До свидания, Алексей Степанович.

Ветер опять усилился. Его порывы вихрили сугробы у заборов, били в лицо колючими сухими снежинками. Скрипели перекладины на телеграфных столбах, ночное пространство было наполнено тяжелым шумом. Улица была злой и холодной. «А не пора ли и нам в тепло, - спросил себя Панков. - Граммов сто водки, да чаю с медом, хотя мед-то как раз и кончился. Придется водкой обойтись. Сделал дело - ну и гуляй смело. А дело-то сделал? Сделал, пожалуй. Ну, тогда домой».

Он прикрыл лицо шарфом и пошел в конец улицы. Миновав два квартала, свернул в переулок. Подошел к запорошенной «пятерке», открыл дверцу, сел, разогрел двигатель и медленно заскрипел по заледеневшему асфальту, объезжая заснеженные колдобины.

...Через полчаса Панков стоял у двери своей квартиры и ковырял ключом в замке. Замок был старый и сопротивлялся сегодня больше, чем обычно. На площадке было холодно, темно и сильно дуло. Хотелось скорее в ванную, и он нервно дергал ключ из стороны в сторону. Надо было как-то успокоиться и взять себя в руки. Опять, теперь уже плавно, повращал ключ вправо и влево, дверь открылась, он вошел в комнату, включил свет, разделся. Это и есть его однокомнатное восемнадцатиметровое жилище с совмещенным санузлом. Ничего лишнего, никакой эстетики. Диван-кровать, письменный стол, кресло, телевизор на тумбочке, книжные полки на стенах да торшер рядом с диваном. «Вот так и живем, - мелькнуло в голове при взгляде на знакомые до боли атрибуты невыразительного своего жилья. - Зайдет кто и подумает: а что за человек здесь живет? Ни вкуса, ни характера в квартире, так, сборная солянка из того, на чем можно лежать и сидеть. Ну, если только это», - подумал он, остановившись взглядом на одной из книжных полок, где, плотно прижавшись, стояли «Уголовный кодекс Российской Федерации», «Уголовно-процессуальный кодекс» и несколько томов Куни. Кто у нас интересуется кодексами? Или менты, или бандиты. А поскольку бандиты в такой убогости не живут, остается мент. Нищий мент. А правильно ли ты живешь, Панков, если на пятом десятке кроме восемнадцати метров да раздолбанной машины, которой скоро на покой, ничего не нажил?

Он направился к кухне, прошел по замусоренному полу к холодильнику, бросил взгляд на раковину, в которой скособочилась грязная тарелка рядом с мутным от молока стаканом, открыл дверцу. В белом холодном пространстве было пустынно. На верхней полке остатки колбасы, селедка без головы да десяток яиц в кассете. На дверце - полбутылки «Сибирской» и остатки сливочного масла. Он наполнил рюмку, выпил не спеша, закусил колбасой и пошел в ванную. Невеселые мысли продолжали свой размеренный путь: «Живешь ты глупо и бесцельно. И пока не поздно, надо жизнь свою менять».

В ванне подтекал кран. Капли ритмично шлепались на серое дно ванны, издавая раздражающий звук.

Панков пустил воду и начал раздеваться, глядя на себя в зеркало. Оттуда смотрело крупное, плохо выбритое лицо с обрюзгшими щеками, свалявшимися редеющими волосами над высоким лбом с тремя поперечными морщинами, с серыми беспокойными глазами под нависшими веками, с крупным мясистым носом и уходящими вниз глубокими носогубными складками, губастым ртом и отвисшей кожей под округлым подбородком. А ниже белые обвисшие плечи, грудь в жировых складках и округлая выпуклость на месте пресса. «Типичный русский терпила». Вполне логичный результат последних лет жизни. И как же это случилось, что в свои 44 года он - одинокий, постоянно нуждающийся, вечно недосыпающий, усталый и жиреющий, с первыми признаками одышки. Он - бывший опер, один из лучших сыскарей, честный, неподкупный. Лучший сыщик «Фокса», как он докатился до жизни такой? Конечно, ответ был известен, и он не хотел превращать сейчас очевидные и хорошо известные факты в долгую замысловатую философию. Подошло время подумать о будущем. А хотелось совсем немного. Домик с огородом на юге у моря. Залечь на пляже и жариться под горячим солнцем, а ночью плавать под звездным небом, а потом лежать на тахте и читать книжку. А если совсем повезет, встретить женщину, жениться и воспитывать с ней парня или девку. И надо-то для этого совсем немного - денег.

Панков закрыл кран и медленно погрузился в воду.

А возможности-то были, да что там были, есть и сейчас. Надо измениться чуть-чуть, послать куда подальше принципы. Что от них пользы. Это раньше он гордился своей принципиальностью, а сейчас она как тяжелый воз. Не откладывать в долгий ящик. Если Шип попытается кинуть, а это почти факт, а завтра-послезавтра станет точно известно, то надо брать Пивоварова, брать и с его деньгами начинать новую жизнь.

Заинтересованные лица волнуются

Так таежная заимка у Небоги стала центром внимания многих людей. Все они в этот поздний час думали об ее обитателе. Для Шиповалова, уже без штанов сидевшего на краю кровати и задумчиво посасывающего сигарету, эта ночь была решающей. Верил ли он, что заимку найдут и возьмут Пивоварова? Нет. Знал, что будут искать и сделают все возможное.

Не спалось и председателю общества охотников и рыболовов в Сосновке. За окном дико завывал ветер, стекла дрожали от его ударов. Снег бешеными вихрями обрушивался на поселок. Алексей Кузьмич лежал под теплым ватным одеялом и прислушивался к непогоде за окном. У кровати горел торшер, на тумбочке лежала раскрытая книга. Севостьянов думал о разговоре с Панковым. Задача перед ним стояла сложная. Людям своим он доверял, но никому из них не приходилось иметь дело с преступниками. Как его взять? Ведь он вооружен, что делать, если начнет стрелять? Ставить под пули своих ребят не хотелось. Как объяснить этому Пивоварову, что они помочь хотят, что беда рядом. Он уже переговорил с мужиками. Те заверили, что все будет хорошо и тревожиться не стоит. Конечно, мужики опытные, настоящие таежники. Но одно дело - на медведя идти, а совсем другое - вооруженный преступник. Да погода еще метет, и конца этому бедствию не видно. Севостьянов выключил свет, тяжело вздохнул и повернулся на правый бок.

В Сиделино, в утонувшей в сугробах деревеньке, в одном из домишек с чернеющей из-под снега ветхой крышей ворочался под одеялом Тимофей. Четвертые сутки он, как пленник, сидел в клетке своего дома, выскакивая на двор только по нужде. Двери моментально засыпало, и приходилось выкладывать все силы тщедушного тела, чтобы вырваться на улицу. На душе было муторно от полумрака в комнатах, от забитых снегом окон, через которые еле пробивался серый свет, от дикой мешанины за окном, от злых ударов ветра и дрожавшего под его напором жилища. В голову лезли скверные мысли о прожитой нелегкой жизни, о старости и старческих болезнях. Но более всего тревожило другое. Дней шесть назад пришла весть от Александра. Он просил срочно поехать на заимку и укрыть Володю в другом месте. Куда укрыть, Тимофей придумал сразу. Был у него надежный дружок в соседней деревне. Дружили они очень давно, и Тимофей верил ему как самому себе. Но как добраться до заимки по такой непогоде? Он уж было собрался туда, как по радио передали, что ожидается метель с сильным ветром. Да что радио, Тимофей сам видел - идет сильная непогода. Надо было ждать. Коли кто и охотится за Вовкой, думал он, так все равно не рыпнется в тайгу. Это было резонно, но почему-то не убеждало, и в душе по-прежнему сидел серый ком. Улучшение обещали через пару дней, и вот тогда надо спешить. Он был уверен, что будет там первым. Если кто и знает о заимке, так не из местных, а она-то ближе всего к Сиделино. А если из района пойдут, так это вообще пятьдесят верст. Так что часа два, а то и три у него в запасе. А с другой стороны, снег свежий, и следы останутся. А это чего проще, иди по ним и придешь куда надо. Можно как-то замести след, а если он глубокий? Нет, не получится. И Тимофей решил идти в тайгу, как только метель немного утихнет. Только-только прояснится, и он пойдет. Пусть метет, было бы видно немного.

Панкову тоже было неспокойно. Его не особенно тревожило, как там все сложится. Он знал, что ничего изменить или улучшить не сможет, и давно привык не дергаться попусту. Но суета и заботы последних дней глубоко засели в его сознании и не давали расслабиться. Он ворочался с боку на бок, открывал глаза и смотрел в темный потолок, ходил на кухню, пил воду, опять ложился, пытаясь уснуть, и только к утру задремал и проснулся, когда в окнах бледно засветилось утро.

А в далеком городе Ленинграде, вернувшем себе старое имя Санкт-Петербург, звучавшее тяжело и непривычно, было утро. Бледно-розовое зимнее солнце выползало из-за темных силуэтов домов на бледное холодное небо. В одной из семи комнат огромной квартиры рядом с Невским в тяжелом старинном кресле сидел немолодой мужчина. Рядом стоял изящный столик, тоже времен старинных. На нем тарелка с гренками, стакан апельсинового сока и сотовый телефон. Мосластая рука хозяина держала чашку с горячим шоколадом. Горячий шоколад утром был слабостью хозяина. Он отхлебывал мелкими глотками из чашки и с наслаждением глотал. Этот худой человек с серым морщинистым лицом, редкими седеющими волосами, зачесанными назад, с раскосыми глубоко посаженными волчьими глазами думал сейчас о Володе Пивоварове. Павел Петрович Ширин, больше известный в определенных кругах как Кащей, а для некоторых своих подчиненных просто Ширя, уже в сотый раз прокручивал в голове эту тяжелую и нелепую историю. Один вопрос мучил его больше всего. Справедливым ли было решение. Имел ли он, Ширин, право на суровый приговор. И оказывалось, что если отбросить мнения, гипотезы, эмоции, то нет, не имел. Прямых доказательств не было. И сейчас он спрашивал себя, почему он, законник, который уважал себя за то, что за всю свою тяжелую жизнь никого не обидел не по делу, который жил по совести, подписал смертный приговор человеку, никому и ни в чем себя не опорочившему. Что же было причиной? Неужели только деньги, пропавшие пять лимонов, неужели он так изменился, что мог продать свою совесть. Неужели крепость совести зависит от количества денег. Конечно, были разговоры вокруг, эти намеки нехорошие на его слабость. Да, его самолюбие было задето, в этом надо было честно признаться, и, может быть, это и стало последней каплей.

Заверещал телефон на столике. Кащей поставил чашку и поднял трубку.

- Павел Петрович, здравствуйте! Это майор Зарицкий.

- Узнал.

- У меня серьезные новости по вашему делу. Надо бы встретиться. Желательно срочно. Давайте прямо сейчас. Вам где удобней - на нейтральной территории или к вам подъехать?

- Виталий, ты завтракал?

- Перехватил на ходу. Все времени не хватает.

- Негоже так себя губить. Ты ко мне подъезжай, позавтракаешь, да про новости свои расскажешь.

- Спасибо, Павел Петрович. Выезжаю. Минут через пятнадцать буду, - торопливо закончил Виталий.

- Алексей, - позвал Ширин. - Поди сюда.

Из прихожей вышел белокурый здоровяк.

- У меня гость будет, надо покормить. Сделай бутерброды с икрой, осетринки положи, колбаску, фрукты. Водочку достань холодную. В общем, ты знаешь. Давай, чтоб одна нога здесь, другая - там.

Ровно через пятнадцать минут майор Зарицкий вошел в большую полутемную прихожую Ширина и, стараясь не напачкать, стал вытирать о коврик мокрые служебные ботинки. Рядом стоял Алексей, терпеливо ожидая, когда закончится эта ответственная процедура.

- Пойдем, хозяин ждет.

Они вошли в комнату. Навстречу поднялся Ширин.

- Проходи, Виталий, да садись, - пригласил он, указывая на стул рядом со столиком. - Не суетись, покушай, что бог послал.

- Времени, Павел Петрович, нет так же, как и денег, - произнес торопливо Виталий, с вожделением рассматривая завтрак на столике. - Как угорелый с утра до вечера, а толку никакого. Вот втыков хватает.

- Я тебя понимаю, Виталий, - посочувствовал Ширин, наполняя рюмки. - Тут такая закавыка, чем больше мы суетимся, тем меньше успеваем. Поэтому мой тебе совет, не суетись. Давай-ка по маленькой.

- Я при исполнении, Павел Петрович, - устраиваясь на стуле, неуверенно отказался Зарицкий.

- Да я знаю. Но ты согрейся и покушай.

- Ну, Бог с ним, только из уважения к вам, Павел Петрович. Ваше здоровье и всех вам благ... Хороша беленькая, и икорка отменная, - Виталий пережевывал бутерброд. - Дела такие. Позавчера утром в Ораниенбауме в подвале обнаружили два трупа. Полуистлевшие, в сырости лежали, представляете, что от них осталось. У обоих пулевые в голову, грудь и брюшную полость. Многочисленные переломы, изуродованы по полной программе. Пришлось поработать, Павел Петрович, опознать трупы в таком состоянии, сами понимаете, дело непростое. Считайте, мы сделали невозможное, в течение одного дня произвели опознание. Это ваши пропавшие, Заболоцкий и Кулагин.

- И когда они стали трупами?

- Окончательное заключение еще не готово, но, по предварительному мнению наших экспертов, именно в то самое время, с разницей, может быть, в неделю. Это первая хорошая новость, но не последняя. Вы знаете, что мы бросили на это дело лучших наших оперативников. И сейчас я могу вам точно назвать имя организатора, исполнителей и нарисовать картину происшедшего.

- Ты не ошибаешься, Виталий? Это ведь очень серьезно.

- Нет. Вы сами ознакомитесь со следственными материалами. Там все сто процентов. Я коротко и самое главное, - Зарицкий взглянул на часы. - Первой и основной нашей версией были ваши конкуренты. Мы составили список и работали поименно, методично, по всему списку. Это были серьезные люди, и зацепок там не наблюдалось. Вторая версия исходила из участия не столь солидных людей, а таких, знаете ли, растущих, готовых отнимать все и у всех. В поле нашего зрения сразу попала одна свеженькая, даже не бригада, а бригадка, на подхвате. Молодые, агрессивные, беспредельщики, они периодически привлекали наше внимание, но ничего доказательного против них не было, поэтому мы держали их до лучших времен. Ребята азартные, готовые на любую работу, но бедные, и на ногах в мире криминального бизнеса стоящие еще не очень уверенно. Бригадир их ездил в то время на стареньком «вольво», а вся остальная братва вообще на чем попало. Там даже «запорожец» был. И вдруг резкий раскрут, появляется новый «мерс» шестисотый, покупается под тридцать стволов АКМов, приглашаются шесть новых бойцов с хорошей спортивной репутацией и, самое главное, активный интерес к нескольким банкам. Явные признаки быстрого роста. Откуда такие субсидии? Мы сразу пустили их в разработку... Я еще граммов сто, с вашего позволения?

- Пей, Виталий, не стесняйся.

- Так, - Зарицкий занюхал корочкой хлеба, - все эти серьезные изменения начались после пропажи ваших курьеров. Мы внедрили к ним своего человека. Я вам скажу, таким, как он, надо памятники при жизни ставить. Прожить в этой своре несколько месяцев с постоянным риском для жизни, войти в доверие к бригадиру - натуральный стервятник, поверьте, зверь, каковых свет не видывал. Это подвиг. Не стесняюсь громких слов. Сегодня для нас картина ясная, как солнечный день. Сейчас назову вам имя этой подлой суки. Пал Петрович, не сомневаюсь, что вы его знаете, - это Батый, или Бугров Вячеслав Степанович, 1960 года рождения, проживающий в городе Тосно... Все в следственных документах. Мы искали трупы, в этом была маленькая проблема. Пока не было трупов, можно было сомневаться в невинности ваших ребят. Ну а теперь-то что, мы имеем и тела погибших, тут уж картина чистая, курьеры Пивоварова честно служили вам и стали жертвами нападения. Теперь перед нами стоит главный вопрос. Что делать? По закону надо их брать и сажать, но, памятуя вашу просьбу и установку оттуда, - Виталий указал в потолок, - ждем...

- Алексей, - хрипло позвал Ширин. - Принеси из сейфа... Спасибо, сынок, за хорошую работу, спасибо, что нашел душегубов, а тем самым снял подозрение, да что там - отвел опасность смертельную от хорошего человека. Этих никого не трогать, даже чтобы не догадывались. Я сам буду их судить. Дело крепко запри в сейфе и никому не показывай. Я его еще почитаю. А это возьми, - он передал из рук Алексея завернутый в тонкую бумагу пакет. - Здесь тридцать тысяч зеленью. Если считаешь, что мало, скажи, сколько хочешь.

Зарицкий аккуратно положил деньги во внутренний карман.

- Спасибо вам большое. Для меня этого вполне хватит. А вот если бы ребяткам моим подбросили на жизнь - было бы неплохо. Особенно капитану Сидякину, который в банде находился, можно сказать, под пулей каждый день. У него дочка месяц назад родилась, а он до сих пор в однокомнатной коммуналке с четырьмя соседями.

- Сколько твоих ребят?

- Четверо.

- Алексей, запиши. Сидякину две комнаты и десять штук зеленых. Остальным по пятерке зелени. Хватит, Виталий?

- Вполне. Еще раз спасибо вам.

- Вот, возьми, здесь номер телефона. Этому человеку надо передать все данные на Сидякина для оформления квартиры. Через него же получишь деньги для своих ребят. Ну, будь здоров, коли что надо - не стесняйся, звони.

Ширин поднялся и пожал на прощание руку Зарицкого.

- Алеша, - устало произнес он, когда дверь за Зарицким закрылась. - Кто у нас братву пробивал, как же это получается, что мы лучшие свои кадры к смерти приговариваем? Я же просил особо поглядеть за молодыми, за этим голодным зверьем, которому все равно кого, где и как мочить. Ладно, сейчас не это главное. Надо Пивоварова сохранить. Он парень с характером, в руки так просто не дастся. Срочно по всем каналам отбой в Кондайск. Если будут непонятки, я сам разберусь. Срочно все остановить. Ментов, братву, всех, кто работает. Мне доложишь.

Конец - делу венец

Зазвонил телефон в кабинете полковника Кислицына. Вежливо и настоятельно было рекомендовано прекратить следственные мероприятия и, более того, в случае обнаружения интересующего субъекта вести себя с ним максимально корректно и обеспечить все меры для срочного препровождения в Санкт-Петербург. Не дай Бог какое-то насилие, хамство или даже невежливость. Через полчаса позвонили из Москвы, из главного управления, и теперь уже в форме приказа повторили все, о чем говорили из Петербурга. Кислицын было возразил, напомнив, что Пивоваров искалечил трех сотрудников милиции, но после двух жестких фраз с той стороны понял, что возражения могут только навредить. Эти звонки очень растревожили полковника. Он знал характер и намерения Шиповалова. Можно было нарваться на серьезные неприятности. Надо было принимать срочные меры, но Шиповалова нигде не было.

Тем временем в тайге вокруг заимки бушевал снежный шторм. Вековые стволы стонали под напором ветра. Снежные лавины засыпали молодую поросль. Стоял жуткий гул, перемежающийся треском и стонами. Куда попряталось все живое и куда оно могло попрятаться, кто мог уцелеть в этом снежном аду.

Но странным и невероятным было то, что недалеко от заимки, которая находилась в эпицентре бури, было тихо и пасмурно. Серое небо низко нависло над лесом, и казалось, вот-вот пойдет мелкий моросящий осенний дождь.

Под огромным деревом с двумя стволами сидел Володя Пивоваров. Под ним лежал тощий рюкзак, а рядом двустволка. Пепельно-серая земля, едва припорошенная снегом, была теплой. Он сидел в овчинном полушубке и собачьей шапке, и казалось, спал, положив голову и руки на согнутые колени. В полубреду мелькали рваные картины последних дней. Вспоминалось, как совершенно разбитый вырвался из снежной бури, двое суток валялся в забытьи на топчане, путая сон и явь. Сны воспринимались как реальность, а потолок и стены заимки - как странный фантастический узор. В видениях чудилась Небога и зеленый огонь в центре леса, а сверху слышался шепот далеких голосов: «Слушай, слушай, не пропусти», - он вслушивался, и зазвучал громким эхом старческий голос: «Мы силы земного ядра, мы обитатели подземных царств, мы великие духи земли. Мы избрали тебя, мы призываем тебя, мы любим тебя, мы дадим тебе силы, мы защитим тебя, мы возродим тебя». И закружили вокруг полупрозрачные зеленые силуэты с черными безднами вместо глаз. Они порхали вокруг как огромные мотыльки, мягко касаясь его лица прохладными воздушными крыльями, и зажегся опять зеленый огонь, и потянулась к его лбу серебряная рука. Холодный ток пронзил голову и заструился вниз, наполняя все тело свежей прохладой. А когда рука скрылась в зеленом огне и огонь потух, Володя проснулся. Он был бодр и знал только одно: ему нужно идти в Небогу. Заимка сотрясалась от ударов ветра, в трубе гудело как в преисподней, окно, засыпанное снегом, почти не пропускало свет, в комнате стоял полумрак. Он оделся, уперевшись всем телом, отодвинул заваленную снегом дверь, пристегнул лыжи, поправил на плече ружье и, прикрывая лицо рукой, шагнул в бушующее снежное марево.

Он не знал, сколько шел, не знал направления и как оказался здесь. Помнилось только, что шел через снег и гул, а ветер хлестал по щекам.

Когда снежная буря прекратилась, он обнаружил себя в лесу, около дерева с раздвоенными стволами. Он опустился и сел на выступающие корни. Потом пришла Анна, и они молчали, пока она не сказала:

- Пришло время расстаться надолго.

- Я не хочу, - сказал Володя.

- У нас впереди вечность, - возразила она и положила ладонь на его лоб.

Он вдруг понял, что это правда, и засмеялся над своей глупостью.

- Подожди меня, - сказала Анна, поднялась и исчезла.

Он остался один, закрыл глаза, и замелькали перед ним картины его жизни. В каждой из них был сокровенный смысл, неведомый ему раньше. Значение прошлого было таким очевидным и простым, что он изумлялся своему прошлому непониманию.

Потом явились другие люди, зазвучали их озабоченные голоса. Он никогда раньше не видел этих людей, но понимал сейчас, что они говорят о нем и заняты только одним. Они ищут его. Он читал в их душах. Там было много злобы и корысти. Ему стало страшно. Зло приближалось, эти люди были совсем рядом. Потом мелькнула знакомая заимка, и над ней пронеслось черное облако, за ним еще одно пепельно-серое, пронзаемое огненными молниями. Вдруг стало легко, он засмеялся. Стало искренне жалко этих людей, их бездарные хлопоты и огромную трату драгоценной силы жизни. Потом он увидел себя, совсем другого, непривычно одетого, идущего вдоль высоких зеркал, в которых отражалось его лицо, почему-то казавшееся чужим. Да, это был он, но за знакомым обликом скрывалось что-то совершенно другое, пока непонятное ему. Он знал, что видит не двойника, а именно себя самого, но такого, каким не знал себя. Потом его окружили люди, которые тоже были незнакомы ему, и дело не в том, что он не знал их лиц, в них было нечто такое, чего он не встречал никогда. Он понял, что это его будущее. «Я не хочу, - попросил он кого-то сильного. - Не хочу знать своего будущего. Не надо сейчас. Пусть все идет своим путем, пусть будет как у всех людей». Картины смешались, и он открыл глаза. Перед ним стояла Анна.

- Это тебе, - она протянула ему невзрачную гнилушку. - Всегда носи ее с собой. Она тебе поможет и на вопросы трудные ответит. Она оповестит о нашем зове. Захочешь позвать меня, обратись к ней, только не делай это слишком часто. Она - твоя мощь. Пока ты с ней - никто тебя не осилит. А теперь возвращайся. Приложи ко лбу гнилушку и скажи: «Хочу проснуться в родном доме в своей постели». Прощай, мой милый. У нас впереди целая вечность».

И она опять исчезла.

Володя опечалился. Потом улыбнулся как в детстве, приложил гнилушку ко лбу и произнес заветные слова.

... Открыв глаза, он увидел солнечный лучик, пробившийся сквозь зашторенное окно к дверце одежного шкафа, из-за которой вылез кончик полосатого галстука.

Он лежал под толстым финским одеялом, рядом с кроватью стоял торшер, на журнальном столике лежал «Вечерний Ленинград», в углу у окна стояли разборные гантели. Это была его питерская квартира...

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.