Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(29)
Сергей Павлов
 МУХА

Федя

Второй месяц жизнь у Федора идет нараскоряку. Слово некрасивое? Так ведь и жизнь такая же. Сначала его завод обанкротился, и ему в числе первых указали на дверь, потому как большим специалистом он никогда не был, да и в отделе кадров завода хорошо помнили «казенные письма» из медвытрезвителя на него, на Федю Гончарова. И пошел Федя супротив своего желания за заводские ворота. Дома рев, слезы. Жене зарплату полгода не дают - за детский сад заплатить нечем. Ткнулся на биржу, или как там ее теперь называют, и хоть ему нет и сорока, а не завалили предложениями о работе: то знание языка нужно, иностранного, конечно, то умение работать на компьютере. Ну нет у него такого умения - не сподобился! Предлагались рабочие специальности, но, как он узнал, там тоже зарплату задерживают по пять-шесть месяцев, а есть-то сегодня хочется!

Больше всего удивляла и злила Федю приписка в объявлениях: «... Работа для мужчин в возрасте до 30 лет...», словно мужчина кончается в тридцать лет! Но ему повезло - взяли в бригаду шабашников по ремонту квартир. Конечно, токарь - не штукатур, это, что называется, две большие разницы, но жить-то надо, и решил Федя спеть песню с чужого голоса: обрывал старые обои, месил раствор, белить научился. Однако старая страстишка лишь затаилась в душе, словно ожидая подходящего момента...

Он работал и ждал, когда его новые коллеги пошлют его в «монопольку» за водкой. Даже представить не мог: строители - и без водки! Неделю ждал, две. Сам не пил, потому что денег не было, а мужики, знай себе, работают, как роботы, - все трезвые и деловые. Даже перекуры устраивали, и те маленькие - ровно на одну сигаретку. Никогда Федя раньше так не работал, даже бояться стал, что не выдержит нагрузок, сломается, сбежит. Однако выдержал, дождался аванса. Бригадир Боря выдал ему деньги на руки без всяких квитанций и ведомостей. Пересчитал он их и прослезился: в лучшие времена токарем не получал столько за полный месяц! Зашумело у него в голове радостно. Ну, думал, сейчас-то ребята не выдержат и сорвутся в пьяный штопор - ведь не язвенники какие-то, нормальные здоровые парни. Но парни не сорвались, а вот Федя...

Начал он сразу после работы, и пока еще не был совсем пьян, позвонил жене: мол, Танюшка, получил аванс - тысяча в кармане! Как потом выяснилось, зря звонил, зря хвастался... Не рассчитал в пивбаре, хватил пивка с большим водочным прицепом и где-то на улице кувыркнулся в кювет, а проснулся уже в знакомом до боли заведении. Ребята в милицейской форме - его старые знакомые, казалось, души в нем не чаяли: привезли на авто, раздели, уложили на белую простынку. Вот только сказку рассказать забыли. А сказка началась утром, когда он проснулся и обнаружил, что ему на руки полагается всего 100 рублей.

Шестьдесят рублей - за услуги, это понятно, но ведь у него же было около тысячи рублей! Он же пил-то пиво да самую дешевую водку, и вдруг - тысяча!

- Какие деньги? Какая тысяча? - деланно удивился приторно-вежливый капитан. - А на что вы вчера пили, гражданин Гончаров? Вас же лежа качало!..

- Да... но ведь, - Федя мялся, не решаясь идти на открытый конфликт с властью, а его память предательски молчала: где он вчера заканчивал вечер, с кем?.. Пусто!

- Ну, может быть, там что-нибудь осталось? - робко спросил он.

- Где - там? - по-хамски вежливо не понял капитан.

Федя тяжело сглотнул: во рту все спеклось, голова гудела и ему, неопохмеленному, было трудно дискутировать. Между тем капитан, словно ненароком, зачем-то несколько раз передвинул с места на место резиновую дубинку, а рыжий старшина, что курил у двери, почему-то косил на него лиловым глазом. Ну, может быть, и не лиловым, но все равно нехорошим, злым, как ему показалось, глазом. Федя понял, что пришло время прощаться. Удрученно покачивая головой, он попятился к выходу.

- Так вы, Федор Иванович, - не унимался противный капитан, - поищите свои денежки там, где вас вчера подобрали. Может быть, они и лежат в канавке-то... кучкой... целая тыща!..

- А где ж эта ямка? - вскинулся Федор, цепляясь за последнюю надежду. - Я бы это... поискал...

- Ищите и обрящете! - торжественно произнес капитан.

Он был явно доволен собой: пришпилил-таки алкаша словом! Зато Федя как-то весь потух, сгорбился, руки его безвольно опустились...

В свою бригаду Федя пришел уже к обеду, но ему быстро объяснили, что на его место уже взят человек, а поскольку его трудовую книжку записью не портили, то расставанье было предельно кратким.

Мотаясь по городу в поисках работы, Федя вспомнил о жене. Потеряла его, наверное, волнуется, но если сразу все сказать о случившемся - она не переживет, и решил он ее сначала подготовить. Позвонил по телефону, сказал, что ночевал в медвытрезвителе. Татьяна сразу все поняла, разрыдалась и бросила трубку. Удивился Федя, как порой женщины быстро все понимают. Плохо ему стало, защемило сердце: ведь не зверь же он лесной... Когда пришел домой, жены и дочери уже не было, а на столе лежала записка: «Прощай! Я устала!»

Он пил вторую неделю. Гора пустых бутылок скопилась в углу ванной комнаты, еще несколько ждали своей очереди в холодильнике. Несмотря на длительный запой, Федя, казалось, был трезв как стеклышко. Его глаза подтверждали это: они были стеклянные, холодные, пустые. Где и с кем он был в эти минуты, о чем думал? Лишь одно он знал про себя: семьи нет, работы нет, а друзья все по пивнушкам рассеяны. Впрочем, какие это друзья? Так, приятели, соратники по борьбе с «зеленым змием», а настоящих друзей, из детства и юности, рядом нет. А в трудную минуту он всегда вспоминал именно их: Эдика, Николая да Нинку - несостоявшуюся жену.

Мягкий, склонный к самоедству, он постоянно нуждался в чьей-то помощи извне. И сейчас ему, как никогда, нужно было надежное дружеское плечо. «Где же вы теперь, друзья-однополчане?» - нашептывая себе под нос слова песни, Федя стал наливать водку в стакан. Только сейчас он понял, что мешало ему в этот вечер - здоровенная громкоголосая муха. Она жужжала как самолет на форсаже и вальяжно прохаживалась по его скромной холостяцкий закуске, изредка садилась на руку или шею и кусала не слабее собаки. Он слишком долго ее не замечал, поэтому она совсем обнаглела. Не выпуская муху из поля зрения, он выпил водку и еще раз убедился, что она совсем его не берет. Поставив стакан, резко взмахнул рукой, пытаясь поймать свою обидчицу. Мимо! Она его обманула. Федя знал, что редко кому удается таким способом поймать муху. Здесь важны расчет предполагаемого полета и резкий, мгновенный рывок рукой навстречу. Еще в школе он освоил это искусство: наловит на уроке с десяток мух (они почему-то всегда водились в их школе, даже зимой), одним оторвет крылышки, другим - лапки. Сложит в пустой спичечный коробок и слушает весь урок, как они жужжат - «музыкальная шкатулка»! Оттого-то, наверное, и учеба шла ни шатко ни валко - отвлекался!

Неудачная попытка лишь раззадорила его. Рывок, еще один. Только с третьей попытки он пленил назойливое насекомое. Зажав ее в кулаке, приблизил к уху: жужжит! Вспомнил, как учил Нинку ловить мух. Не освоила она эту нехитрую науку. Эх, Нинка, где же ты теперь? Он потянулся за новой бутылкой в холодильник.

- Жутко грубый мужлан! Раздавишь! - послышалось ему.

Федя оглянулся - никого! Чертовщина какая-то! Он достал бутылку, намереваясь свернуть ей золотистую головку, но опять услышал:

- Пожалей, раздавишь!

Теперь он не ослышался. От неожиданности он выпустил бутылку, и она покатилась по ковру.

- Господи, что это?!

Нинка

Он огляделся по сторонам. Чудно! Прихожая чужой квартиры. В зеркале платяного шкафа появилось отображение небритого, неопрятно одетого, а точнее, полураздетого - в майке и дешевом трико с пузырями на коленях - мужика. Он вертел головой, знакомясь с обстановкой, из зажатого кулака раздавалось громкое жужжание мухи. Вот он увидел себя в зеркале, на какое-то время задержался взглядом. Увы, знакомство со своим двойником энтузиазма не вызвало.

«Е-мое, - подумал Федя. - Где я! Как я сюда забрел!»

Нет, квартира была не его - это точно, но какое-то необъяснимое чувство подсказывало ему, что здесь он когда-то уже был. Дежа-вю! Это когда что-то с головой!.. Оторвавшись от зеркала, он шагнул в темную комнату - кухня. Свет не стал включать. Продолжил знакомство с прихожей. В углу на стене - вешалка, переполненная одеждой. Взгляд скользнул вверх - звонок. Типичный. Как у многих. Но от него вниз спускался шелковый шнурок, на котором висел пластмассовый Буратино. Такое же он видел у Нинки. Когда звонили в дверь, Буратино смешно подпрыгивал, словно нервничал. Нинке это нравилось. Нинка, Нинка! Хорошая была подружка, но когда она стала поговаривать о свадьбе, он позорно бежал от нее, чтобы уже через полгода попасть в цепкие лапки Татьяны. Она-то и повела его в загс...

- Эх ты, Буратино! - Федя щелкнул куклу по носу. Обернувшись, он снова увидел себя в зеркале. - И ты Буратино, только веревочка у тебя подлиннее, - провел кулаком с зажатой в нем мухой по небритой щеке.

Его голова стала немного проясняться, но не сразу, а так же мелкими шажками, какими он ходил сейчас по чужой квартире. И вдруг он понял весь ужас своего положения: оказаться глубоким вечером в чужой квартире, полупьяным, полураздетым... Поймают - греха не оберешься! Он ринулся к двери и принялся изучать замок - быстрей отсюда на улицу! Замок непростой. Присмотревшись, он понял, что такой же замок ставил он Нинке незадолго до своего бегства. Предохранитель был с дефектом, и ему пришлось вытачивать другой. Токарю это несложно. На поверхности кнопки предохранителя он вырезал букву «Ф» - Федя значит. Изучая замок, он обратил внимание, что

предохранитель здесь тоже «не родной». Наклонившись поближе, рассмотрел на кнопке предохранителя... букву «Ф»! Фу-у! Он мгновенно вспотел. Не может быть! Нинкина квартира! То-то ему показалось...

Он снова огляделся. Конечно, за пять лет здесь многое изменилось, но... Его рассудок отказывался воспринимать этот факт. Он знал, что Нинка живет в соседнем городе, а это почти двести километров. Как он попал к ней? Да и ключа у него нет, никакого, даже от собственной квартиры, разве что муха, невесть для чего зажатая им в кулаке. Мистика!

Он решил еще раз себя проверить. Если это Нинкина квартира, то в ванной комнате, в третьем ряду сверху вместо голубой плитка должна быть черная. Давно, когда он выкладывал ванную плиткой, одна из них, из третьего сверху ряда, отвалилась и разбилась вдребезги. Замены ей, такой же голубой, не было, и Нинка предложила ту, что была - черную. Как она сказала тогда: «Это ложка дегтя на мою голубую ванную».

Не без трепета он включил свет в ванной: «ложка дегтя» была на месте!

И только тут он услышал приглушенные голоса мужчины и женщины, что доносились из спальни. Наступило затишье, нарушаемое противным скрипом Нинкиной кровати. Да, он помнил этот скрип и не перепутал бы его ни с каким другим... Но тогда он ему даже нравился - лишняя реклама для соседей, пусть знают, что здесь живет настоящий мужчина! Пять лет прошло, целых пять лет! Он женат, дочка растет, но ведь и у нее может быть семья... Словно в подтверждение его мыслей из спальни понеслись легкие стоны. Да, да, именно так стонала Нинка, постепенно набирая скорость к сладостной минуте. Он на секунду прикрыл глаза и живо представил ее распахнутое тело, золотистые, разметавшиеся на подушке волосы и перекатывающиеся в такт движениям партнера ее полноватые груди с маленькими сосками...

Шалея от страсти и страха, он снова кинулся к двери: прочь отсюда! И только сейчас заметил еще один замок, чуть ниже того, что ставил он. Замок очень непростой - даже изнутри закрывался ключом, а его в скважине не было. Мысли лихорадочно крутились в его голове, пот струился по лицу. Свободной рукой он ощупал замок - открыть без ключей его невозможно. В кулаке завозилась муха, но ее Федя даже не заметил, зато услышал, как Нинка зашлась в последнем стоне, как по-собачьи коротко рявкнул мужик... Все, через две-три минуты Нинка будет в ванной. Этот ее график точнее, чем у поезда в метро, - Федя это хорошо помнил. Вот скрипнула кровать - кто-то встал, но кто?! Если мужик - ему конец, а если она?.. Уже ничего не соображая, он кинулся в ванную комнату, где в углу стояла вешалка с ворохом одежды и белья. Мгновение - и он, присев на корточки, прикрылся старым Нинкиным халатом, затих...

Она была голая. Ее длинные с позолотой волосы рассыпались по плечам.

- Странно, - пробормотала она, - я вроде бы свет выключала.

С этим она вошла в ванную комнату и, закрыв дверь, открыла душ. Из своего убежища Федя видел, как она смыла с себя последствия любовных утех, затем застыла под струей. Стараясь не замочить волосы, она держала их в руке на отлете.

«Да, Танюшка-то попроще будет», - мелькнуло у него в голове, и стало обидно за жену.

Услышав шорох, Нинка резко обернулась. Федя, любовавшийся своей бывшей пассией, потерял бдительность и даже привстал из своего убежища. Застигнутый врасплох, с халатом на голове, с зажатой в кулаке мухой, он медленно выпрямился и вышел из укрытия.

- А-а!.. - пронзительно вскрикнула она, но шум льющейся воды приглушил крик.

- Ты что, Нина! Тихо! Это ж я - Федя... - он произнес это сдавленным голосом, не то от волнения, не то из опаски спровоцировать новые крики.

- Ты-ы?.. - она испуганно глядела на своего бывшего сожителя. - Ты... ты откуда? Ты зачем здесь?

Она стояла перед ним, красивая, в капельках влаги на коже, а поза напоминала «колхозницу» на ВДНХ, только вместо серпа в ее руке покоились спасаемые от воды волосы. Спохватившись, суетливо пыталась скрыть наготу, но, поняв тщету своих усилий, уже неторопливо сняла с вешалки большое полотенце и прикрылась им через плечо, как обычно надевают ленты на конкурсах красоты.

- Федя, а как ты сюда попал? - похоже, она оправилась от первого испуга. - Как ты открыл дверь? Откуда у тебя ключи?

- Да нет у меня никаких ключей, а дверь я твою не открывал и не взламывал...

- Та-а-ак... - протянула Нинка. - Значит, как таракан, через замочную скважину пролез, так?

- Да никакой я не таракан, - вскинулся было Федор, но разумного объяснения его появлению здесь не было, и он снова

сник. - Само собой как-то получилось... Чертовщина какая-то...

- Так, - не унималась она, - значит, опять пить стал?

- Да не то чтобы очень... так...

- Ну-ну! - Нинкина ирония бурлила и рвалась наружу. - А запашок от тебя... Что с тобой, Федюня?

- Хреново у меня, Нин, все кувырком... Работу потерял, жена ушла... - обманутый ее сочувственным тоном, Федя начал было исповедоваться, хотя ни место, ни время этому не соответствовали. Впрочем, это он и сам понял, услышав последующие Нинкины слова:

- Ага! - едва сдерживая злость, заговорила Нинка. - Брак не задался? Любви тебе мало в семье - сюда притащился?..

Последние слова она произнесла, уткнув руки в бока, как перед расправой. Полотенце, покоившееся на ее теле, скользнуло вниз, снова явив Федору Нинкину красоту. От неожиданности он даже вздрогнул и болезненно поморщился.

- Нин, ты прикройся... Нормальному мужику смотреть больно!..

- Так то нормальному, а тебе-то... - она засмеялась, откинув голову назад: за спиной колыхалась бурка ее волос. - Федюнь, а ты, никак, комплименты научился говорить? Вот ведь как тебя жизнь достала! - Она издевалась над ним и не скрывала этого. - Что же, твоя женушка хуже меня будет, а?

- Н-не знаю... Нин, - осипшим голосом отозвался Федор. Он хотел отвести свой взгляд в сторону, но глаза, словно намагниченные, раз за разом возвращались к ее телу: - Понимаешь, плохо мне сейчас, просто хрено-во! Думал, жена поймет. А она... Тебя захотел увидеть... Уж и не знаю, зачем... Только подумал - и вот я здесь! Чепуха какая-то...

- Вот, значит, ты зачем здесь - дома тебя не поняли! Сюда пришел за пониманием? - Ее слова все больше наливались тихой яростью. Она подняла полотенце и снова накинула на себя. Ей явно нравилось видеть, как мучается некогда любимый ею человек. - Видишь, как все просто у тебя: захотел - убежал, захотел - прибежал! А меня ты спросил: нужен ли ты мне такой? Федя, Федя, твое время ушло, и ты сам его поторопил. Я сейчас замужняя женщина, только вот детей у меня нет и, похоже, не будет... И это твой грех, Федя! Ведь я тебя слушала, дура!

В ее голосе послышались слезы, и это словно подтолкнуло его: он обнял ее тело и стал осыпать поцелуями, путаясь своим небритым лицом в полотенце.

- Прости, Ниночка, прости... Я виноват перед тобой, перед нашими детьми, которые могли бы быть у нас... Глупец, я сбежал, надеясь на лучшее, а только сейчас понял, что лучшее оставил здесь...

Его голос дрожал, слезы падали на Нинкино тело, но она оставалась холодной. Невозмутимо отстранив от себя Федора, она демонстративно вытерла полотенцем те места, что он успел поцеловать и оросить своими слезами, со злорадной усмешкой на губах бросила ему в лицо полотенце и эти страшные слова:

- Ты для меня умер! Навсегда!

В дверь ванной комнаты кто-то постучал и раздался голос:

- Нина, ты что так долго? Ты с кем-то разговариваешь?

- Ну что, любовничек, хочешь, познакомлю с мужем? Может быть, он тебя пожалеет? - продолжала глумиться Нинка.

- Нин... зачем же ты... Я не в форме, да и вообще... Кто его звал сюда?..

- Что?! - Нинка чуть не задохнулась от возмущения. - И это ты говоришь?..

- Понял, Нинок, понял, был неправ... - бормотал в оправдание Федор. - Ухожу, ухожу... Больше не зови - никогда не потревожу, только без грубостей.

Дверь снаружи сильно рванули. На пороге стоял крепкий высокий мужчина лет сорока. Он так же, как Нинка, был обнаженным. Его широкая грудь щедро поросла густым черным волосом. Он с изумлением смотрел на свою голую жену, на неизвестного ему мужчину в трико и майке, с недельной щетиной на лице.

Нависшую в ванной тишину нарушило жужжание мухи...

Федя

Было тихо. Он долго лежал с закрытыми глазами, прежде чем понял, что находится у себя дома. Страшно болела голова, а внутри все дрожало. Такое ощущение у Федора было в армии, после первого прыжка с парашютом. Тогда он долго и тяжело возвращался к нормальному состоянию. Сосед по койке, Серега Залогин, после отбоя сказал ему: «У тебя весь день после прыжка на лице гуляла придурковатая улыбка... Ты там, наверху, головой об самолет не стукнулся?» Посмеялись перед сном - и забыли.

Сейчас не до смеха. Наконец он открыл глаза и сел. От неудобной позы, в которой он лежал на диване, затекла шея. Бутылка с водкой валялась на ковре, а в кулаке надсадно жужжала муха. Скорее машинально, чем осмысленно, он сунул муху в полупустой спичечный коробок и как в детстве, слегка встряхнув, приложил к уху: жужжит! Музыкальная шкатулка!

Тут он вспомнил Нинку, ее квартиру, волосатого мужика... Что это было? Сон? Мираж? Федор потер виски, тряхнул головой - сознание прояснилось. «Нет, здоров, пока не соскочил с рассудка», - решил он про себя и, подняв с ковра бутылку, привычным жестом свернул ей желтую головку, после чего сделал несколько больших глотков «из горла». Алкоголь придал ему бодрости и направил мысли в другое русло...

«Так, - рассуждал Федя, оглядывая квартиру. - Я жив, и это главное... Я дома, и это тоже хорошо... Конечно, я кое-что продал из барахла». Действительно, с тех пор как Татьяна оставила его, он продал магнитофон, тостер, утюг, кое-что из книжек... «А что делать? - мысленно оправдывал он себя. - Голод - не тетка!» - и покупал на вырученные деньги водку, а в придачу очень скромную закуску - хлеб, лук, кильку в томатном соусе...

Человек впечатлительный по натуре, Федя считал, что главное - понять человека; за понятием должно прийти прощение, а прощенному всегда нужно помочь. Он надеялся, что Танюшка со временем поймет его, простит и поможет. Но это будет потом, а сейчас, обиженный ее скорым, а главное, тайным бегством, он отодвинул ее на самый последний план. Он должен побыть один, осознать свое сегодняшнее положение, свою вину. А то, что он виноват, он понимал, но обида, переполнявшая его, пока не позволяла осознать всю степень его падения и степень вины перед женой и дочкой. Он еще не был готов повиниться, да и жена, по его мнению, должна еще осознать, каково ей без него, без Феди...

... Прошлое Федя любил. Он часто вспоминал своих друзей, памятные случаи из детства и юности, а поскольку рассказывать он мог интересно, Танюшка первое время слушала его с раскрытым ртом. Но вскоре это ей прискучило, и она использовала любой повод, чтобы увильнуть от прослушивания Фединых воспоминаний. Федя огорчился и перестал говорить вслух, но мысленно продолжал частенько нырять в прошлое: к своим друзьям, в общую счастливую молодость, когда они все были еще равны и любили весь свет. Особенно часто это случалось у него во время работы на токарном станке, под его мерное жужжание. Никто не мешал, а главное, такие уходы никак не отражались на его работе. Он разговаривал с друзьями, спорил, в голове выстраивались длинные монологи, и почти любой такой спор заканчивался в его пользу. «Вот так-то, мой юный друг Эдик!» - иногда добавлял он вслух, заканчивая свой очередной виртуальный диспут. Вместо Эдика могли оказаться Коля или Нинка - в зависимости от ситуации. Впрочем, с Нинкой он редко спорил - женщина все-таки! Здесь у него было другое... Поначалу, после своего позорного бегства, он старался придумать оправдательную речь, почему он вдруг оставил ее - находил те «плюсы» для нее и для себя самого, что принесло его бегство, и порой так далеко забирался в своих мыслях, что начинал представлять его благородным поступком, а от умиления и жалости к себе на глаза, порой, наворачивалась скупая мужская слеза. Увы, не сразу он понял тщету своих усилий, а поняв, загрустил: нет ему дороги назад, осталась Нинка для него в другой жизни, и эти речи его никогда не услышит - аминь!

А друзья ему были нужны всегда: он сверял по ним свою жизнь, советовался. Правда, совсем не замечая того, что он, сорокалетний мужчина, изо дня сегодняшнего обращается к друзьям вчерашним, еще двадцатилетним...

Сейчас они редко встречались. Жизнь разводит! Эдик - военный летчик. Всю жизнь мотался по северам, а сейчас осел где-то под Псковом. Это далеко. Первый и последний раз он был у Эдика лет десять назад - помогал ему «выйти из штопора»... Не-ет, сейчас Феде уже не заработать таких денег, чтобы еще раз наведаться к другу. Другое дело - Коля. Он рядом, в Кедровске - городе за восемьдесят километров. У него все сложнее: пил, лечился, семья распалась. Спохватился, наконец, взял себя в руки, ан нет... Все не так просто. Встретил недавно

сестру Николая, разговорились: живет один (понятно, не каждая решится за пьющего выйти), закодировался, работает где-то в фирме шофером, язва...

В областном центре Николай бывал наскоками: то на базу приедет за товаром, то хозяина привезет... Встречались накоротке, да изредка - телефонные звонки. Трудно ему. А голос бодрый: «Не дрейфь, Федя, вырулим! Будет и на нашей улице карнавал с музыкой и цветами!..»

- Да, жизнь разводит, - словно итожа свои мысли, произнес Федя, продолжая держать в руках початую бутылку. - Коля, Эдик, Нинка...

Тут он опять вспомнил обнаженную Нинку, ее квартиру, старый халат и волосатого мужика... Чертовщина! Что же это было? Сон? Но какой-то странный, все так отчетливо виделось. Он поднялся с дивана, чтобы идти на кухню, и в это время на валике дивана увидел... Нинкин халат, под которым он прятался в ванной комнате. Значит, это был не сон? Так что же это? Неужто белая горячка? Обессиленный, он рухнул на диван, и некоторое время тупо смотрел на халат. Свободной рукой погладил его, ощутил прохладную шелковистую поверхность - не снится! Он сделал несколько глотков из бутылки, откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Да, с Нинкой ему было не скучно, но... В его памяти всплыли ее последние слова: «Для меня ты умер!» Это был удар наотмашь, на уничтожение...

И хотя в душе он признавал свою вину перед Нинкой, но все же считал себя глубоко обиженным. Ну могла же она эти же слова сказать как-то по-другому, помягче, что ли... Не сказала! «Значит, разлюбила», - решил он. Впрочем, он знал старую истину: когда человеку хорошо, он не торопится делиться своим счастьем. Хоть и много его, взахлеб, но оно же твое! Это ж какую душу по ширине надо иметь, чтобы добровольно отнять у себя, любимого, кусочек законного счастья и кому-то отвалить вот так вот: ни за что ни про что?! Но ему всегда казалось, что уж он-то обязательно поделился бы своим счастьем, да только оно что-то все норовит обойти его стороной, словно боится рассеяться среди многочисленных Фединых собутыльников. А вообще-то, считал он, все определяется натурой человека. Только открытые, щедрые натуры готовы бескорыстно поделиться даже крохами своей радости, своего счастья. Зато если беда у человека, то, наверное, каждый готов одолжить свои проблемы не только своим друзьям и знакомым, но и случайному попутчику в поезде.

Вот Эдик, например... Женился после летного училища, уехал куда-то на Север. Сначала были письма, а в них: все хорошо, интересно, богато... Рад был, конечно, за друга Федор, да только от этого его собственные неудачи казались еще горше. Потом вместо писем пошли редкие открытки на Новый год да на день рождения, а потом вообще наступила тишина. Федя писал, да что толку. Вот тут-то он понял, что каждый «хавает свою порцию счастья в одиночку»! Обидно стало. И вдруг - письмо, большое, отчаянное. Да не письмо, а крик души. «Семья рушится... серьезно болен... на службе неприятности... короче, попал я в штопор, Федя, а как из него выйти - не знаю...» - писал ему Эдик. Пять листов - и все в таком духе. «Я даже оружие боюсь получать, когда в наряд заступаю, - не выдержу, застрелюсь...» Бросил все Федя и на деньги, что копил два года на отпуск, рванул к другу. Неделю жил там, наплевав на собственные беды и невзгоды. В семье у Эдика мир наступил, на службе дела пошли. А здоровье? Нервы сдали, да еще анализы в больнице перепутали. В общем, наладилась у Эдика жизнь, и Федя со спокойной совестью вернулся домой. В отпуск ехать уже не на что, да и время упущено, зато с Нинкой познакомился, роман завязался. Эдик? Пришли две-три открытки, а потом опять тишина...

Эдик

- Ж-жди товарища, - послышалось Федору.

Поглощенный своими мыслями, он вначале и не понял, откуда раздался этот шелестящий голос. Да и не голос это был вовсе, а как жужжание пчелы или электрической бритвы. Федя открыл глаза и недоуменно уставился на спичечный коробок: это что же за ерунда получается - какая-то навозная муха со мной разговаривает? Сейчас он с ней разберется, но... В это время раздался звонок в дверь.

- Таня! - вскинулся он.

Мгновенно окинул взором весь беспорядок в квартире, схватился было за бутылку, за корки хлеба, но потом махнул рукой и бросился к двери: главное, она здесь, а порядок он наведет

быстро. Таня, Танечка!.. Из-за собственной торопливости он не смог сразу открыть дверь.

- Здра-а-авствуйте! - раздался из-за открываемой двери игривый мужской голос.

- Эдик! - Федя остолбенел от неожиданности, когда открывшаяся дверь явила ему друга.

- Федя? Ты? - гость так же застыл в изумлении.

Радостно-удивленные, они некоторое время молча рассматривали друг друга, но было уже ясно, что меньше всего они надеялись увидеть друг друга...

Первым пришел в себя Федя и с диким восторженным ревом внес в квартиру своего старого приятеля. Эдуард особо не сопротивлялся, стараясь лишь уберечь от неуемного восторга хозяина букет цветов и пакет с провизией...

- ... Вот, Эдя, вкратце моя глупая и грустная история, - тихим голосом закончил свой рассказ Федор.

Уже были допиты его водочные резервы, и в ход пошел коньяк Эдуарда, а букет сиротливо увядал на пыльном журнальном столике. Внимательной женской руки, способной позаботиться о цветах, в этом доме не было...

- Да-да... - сочувственно протянул Эдуард. - У тебя действительно серьезные проблемы. Жаль, что так случилось... Но слушай, а как я сюда попал? Ведь я живу в Пскове, а ты?.. Ведь между нами по прямой тысячи три-четыре километров!.. Я не сплю?.. Не могу поверить, что это ты...

По тому, как он легко ушел от обсуждения Фединых проблем, было ясно, что рассказ друга его мало тронул.

- Так ты объясни, Федюнь, что за дела? - похоже, он совсем не прочувствовал настроение друга, и потому в его голосе оставалась эта игривость.

- Как да почему? - передразнил его Федя. - Приехал, так будь гостем, дорогим гостем... Расслабься, майор! Рядом с тобой, может быть, и я воспряну. Ты же понял, что я кругом в дерьме!

- Да уж... - как-то неопределенно отозвался Эдик. - Только майор я теперь в отставке. Зови уж лучше меня начальником коптильного цеха городского мясокомбината! Звучит, может быть, негромко, но... вкусно, - он громко хохотнул и подвинул к Феде ближе блюдце с закуской. - Кстати, эта грудинка из моего цеха. Угощайся!.. Но как же все-таки я сюда попал?

- Эдя, прекрати! - едва сдерживая раздражение, крикнул Федор. - Закаркал! Как попал? Как пришел? Что странного? Пришел, так будь гостем, не суетись под клиентом! Так, кажется, раньше говорили в борделях?

- Ну, товарищ, вы и в борделях успели побывать - везет же людям! - снова хохотнул Эдик. - И все же... Вот, посмотри: на моих часах 17.50, а на твоих - 21.50... У меня-то время московское, а у тебя?.. - его взгляд тупо застыл на будильнике. - Ты намекаешь, что я... - он в недоумении как-то странно пошевелил пальцами в воздухе, не находя нужных слов. - Это как же, а?..

Оттуда - сюда? Это ж четыре часовых пояса?.. Фрэдик, кому скажу - не поверят!

- А ты и не говори, - бесцветным голосом отозвался Федя.

Он понял, что задушевного разговора с другом детства уже не получится. Смирившись с этой неутешительной для себя мыслью, принялся разливать коньяк по стаканам.

- Не говори по двум причинам: во-первых, не поверят, а во-вторых - это никому не нужно. Как говорится, кого е... чужое горе. А уж если ты так просишь, то кое-что я тебе объясню. Вот только выпью твой коньячок... Да, да, чтобы только не видеть идиотское выражение твоих глаз! Сойдешь с ума...

- Точно, сойду, - легко согласился Эдик, поигрывая своим стаканом с коньяком.

Федор опрокинул содержимое стакана в рот, осторожно взял пластик грудинки и принялся медленно жевать, отрешенно уставившись перед собой. Эдуард застыл в ожидании, когда его друг насытится и объяснит некоторые странности этого вечера. Федя закончил трапезу, как-то исподлобья и очень странно взглянул на друга, затем взял со стола спичечный коробок.

- Эдя, ты, конечно, можешь считать, что я с дуба рухнул, но похоже, что все твои сегодняшние злоключения из-за той твари, что сидит в этой коробке, от этой мухи...

Он сильно тряхнул коробок, из него донеслось жужжанье плененного насекомого.

- Она играет сегодня со мной. Я только подумал о Нинке - и оказался у нее в квартире. Прямо вот так - в трико, в майке... Ты ее не знаешь, не видел, но я тебе о ней писал.

Эдик неопределенно пожал в ответ плечами.

- ... Она была мне почти жена, да... не получилось вот... М-да, разговорчик у меня с ней получился не из приятных... А ведь она живет отсюда верст за двести! Потом о тебе вспомнил - и ты появился. А ведь здесь кроме нас никого нет, ни-ко-го! Не веришь - посмотри.

Дурачась, Федя стал заглядывать под стол, под кресло - ау, барабашка, где ты?!

Не дождавшись реакции друга, он успокоился и снова сел на диван.

- Видишь, когда ты приехал, здесь были только я и муха. Как зажужжит погромче, значит, что-нибудь случится... И вроде бы все делает как лучше. А на поверку получается наоборот.

Заскучал по Нинке - вот она, пожалуйста, голенькая и мокренькая - бери, не хочу... М-да. Может быть, и взял бы, да там мужик был ее, с лохматой грудью... Не слушай меня, вру я - не взял бы я ее, даже если и мужика не было бы. «А чтоб ты сдох, Федя!» Это она мне так после всего того, что между нами было? Ну, не сдох, конечно, а умер... Да какая разница, как сказала - я понял главное, что я ей больше не нужен... Вот как сейчас тебе! Вот у нее такой же взгляд, как у тебя сейчас, только злости в нем было побольше... Да что же мне, удавиться, что ли?..

- Не болтай глупостей! - с досадой в голосе отозвался Эдик. Он все еще вертел в руках стакан с коньяком, не решаясь его выпить.

- Да почему глупости? Почему? Ты же видишь, какой я разобранный. Мне бы сейчас остановиться надо, осмотреться, что-то изменить в своей непутевой жизни, понимаешь? Бывают такие минуты, наверное, у каждого - надломился! Тут бы на минуточку, на секундочку опереться бы на чье-то надежное плечо... Духом окрепнуть, что ли... Ты бы мог мне помочь: всего-то два-три дня... Я встану, Эдик! Двое - не один...

- Мог бы... Конечно, двое - не один, но пойми, у меня своих проблем по макушку! Я же не лезу к тебе с ними. И вообще, Федя, это некорректно - свои проблемы перекладывать на чужие плечи. Знаешь, у каждого своя жизнь, свои дороги...

- Так, Эдуард Дмитриевич, - резко остановил друга Федор. Он недобро сощурил глаза и весь подался вперед. - Значит, когда у тебя были проблемы - ты написал слезное письмо, это - корректно. Я все бросил, примчался. Мы же тогда все с тобой порешали, во всем разобрались!.. Ты же Алку оставил, домой вернулся к своей Светлане, на службе все уладилось... А тебе сейчас даже ехать не надо - тратиться на дорогу, ты уже здесь из-за этой вот козявки... Или ты вообще не хочешь мне помочь, принципиально? Еще стыдишь при этом: не-кор-рект-но! А как же наша дружба?..

Федор обескураженно смотрел на Эдика, ожидая, что тот немедленно бросится убеждать его в своей дружбе, что непременно останется и поможет ему - только такой поворот в разговоре мог спасти их друг для друга, но Эдик заговорил о другом:

- Успокойся, Федя, не горячись! Ну что ты заладил, как маленький: дружба, дружба... У меня же была совсем другая ситуация: я не пил... А тебе всего-то надо «завязать», и делов-то...

- Понимаю, у тебя все было сложно, а у меня все просто. - Помолчав некоторое время, Федор сказал каким-то упавшим голосом, глядя в никуда: - А может, у меня сейчас это самое непростое... Самый первый шаг или... самая последняя надежда...

- Ну, у тебя здесь вообще шекспировские страсти кипят, - с едва скрытой усмешкой произнес Эдуард, - а у меня, дурака, еще проще: на работу мне завтра к восьми, а я тут у тебя огребаюсь... Я же в командировке был, ну и решил на ночку завернуть к

Алке - то да се... Меня же Светка ждать будет, если уже не ждет, а ты тут со своим Шекспиром...

- Ладно, я - Шекспир! А ты, значит, фальшивый мой, Алку не оставил тогда, всех надул - и меня, и Светку?! Сколько ж годков ваш роман длится, дай сосчитать... Почитай, годков десять, а то и больше? Пора свадебку отмечать рубиновую или деревянную, не помню...

- Стой, Федя, не лезь в мою жизнь - со своей разберись!

- Да я ведь что залез-то? Ты же меня сам позвал тогда, сам же и плакался в жилетку - мы же с тобой на пару перед Светкой на коленях стояли, а сейчас меня же тем и шпыняешь? Молодец! А впрочем, Бог с тобой, разбирайся со своими бабами сам, а мне так и скажи: пошел ты, Федя... Не разучился матом крыть в колбасном цехе?

- Не разучился. Я порой там полдня только матом и разговариваю. Не о том я, Федя... Не готов я был к встрече с тобой, пойми - не го-тов! Это раньше, в детстве и юности, мы готовы были встречаться каждый день, в любое время, и рады были, но сейчас... Сейчас мы стали другие, более рациональные, что ли, оттого мы так и раздражаем друг друга.

Эдуард видел, как Федя, слушая его слова, криво усмехался и только качал головой: он не верил ему, он был не согласен с ним.

- Да пойми ты, ну чем я могу тебе помочь? Не давать пить? Бутылку от тебя прятать - чушь! Мирить тебя с женой?.. Но ведь я ее совсем не знаю и не видел даже... Работу тебе найти в незнакомом мне городе?.. Ну, вот видишь, так что - извини...

- Да нет, Эдя, это ты извини меня, что побеспокоил тебя... Мне бы шпану свою собрать, я же алкаш по-твоему, так? Ну, не стесняйся... На словах-то ты все можешь сказать, а глаза-то не спрячешь... Ты же как на приговоренного смотришь на меня! Эх ты, Эдуард Дмитриевич!.. Не дорос я, похоже, до вас, вот только до пупка и дотягиваюсь, а все туда же - в друзья... Уж простите меня, дурака...

- Ну-у, - снисходительно протянул Эдуард. - Ты всегда все заостряешь. Тебе уж сорок скоро, а ты все так же из одних углов состоишь! Нельзя так, Федя.

- Зато ты гладенький стал, товарищ майор. Армия, что ли, научила тебя уголки-то обходить, ась? - и Федя по-шутовски подставил руку к своему уху.

- Армия - хороший учитель, кого хочешь обломает.

- Вот-вот, ты, наверное, поздно понял - до майора только дотянул... А ну, раньше бы скумекал, может быть, генералом бы уже был... Полковником-то наверняка...

- А-а, ну тебя, - досадливо отмахнулся Эдик и залпом выпил коньяк.

Федя молча следил, как его друг неторопливо съел свою хваленую грудинку, закурил сигарету.

- Ну, ладно, не будем про меня, со мной все ясно, но почему ты Коле Колоскову за все эти годы так ни разу и не ответил, а ведь он писал тебе?.. Или ты побоялся, что он у тебя что-нибудь попросит, вот этой грудинки или коньячка? А ты бы ему так прямо и ответил, как мне сейчас: извини, Коля, у меня своя жизнь, у тебя - своя...

- Федь, ну ты подумай, чем я ему мог бы помочь? Денег у меня лишних нет, и никогда не было: жена, дети...

- Ага, еще любовница, - ехидно вставил Федор, отчего Эдуард даже вскинулся, но промолчал, а спустя некоторое время продолжил:

- Я летчик, а не врач, и язву лечить не умею...

- А слово, доброе слово друга для тебя уже совсем ничего не значит? Ты что же, совсем все забыл? Ты забыл, чем ты ему обязан? Не помнишь?

«... помнишь-омнишь-ишь!» - это слово приросло эхом, а вся квартира, мебель, да и сами они как-то странно закачались и поплыли...

Николай

... Летний вечер. На берегу реки жарко пылал костер. Девчата заканчивали чистить картошку и посмеивались над парнями:

- Эй, щукари! Где же ваша хваленая рыба?

Коля Колосков, самый опытный в компании рыбак, оставался на берегу с девчонками, а вся мужская братия после небольшого возлияния спиртного полезла в воду. Самый здоровый из ребят - Гена Шилов - круто забирал свой край невода к берегу. С другим концом его едва управлялся Федя. Худой, высокий, он не имел такой силы, как Гена, а потому уже два раза чуть не выпустил палку с намотанным на нее неводом. Не дай Бог выронить конец - вся рыба уйдет, а ее, видать, было немало в ячейках - невод с трудом подавался к берегу. Чтобы наверняка не упустить невод, Федя просунул свою правую руку через несколько ячеек и намертво вцепился в палку: теперь с неводом только на берег или на дно! Левой же рукой он тихонько подгребал к берегу. Остальные пацаны были «в загоне» - плыли навстречу, нарочито громко шлепая ладонями по воде, и весело переговаривались, рассчитывая, что рыба непременно испугается такого шума и залезет в невод.

- Давай, давай ближе к кустам, пацаны! - кричал с берега Николай. - Она там крадется... Только ближе ко дну держите...

Он носился по берегу как угорелый, размахивая своей загипсованной рукой. Он любил ездить на отцовском мотоцикле, и это у него получалось так же неплохо, как ловить рыбу, но накануне рыбалки, объезжая невесть откуда выскочившего на дорогу котенка, он сильно расшибся, и как результат - перелом предплечья. Родители вообще не хотели его отпускать: какая рыбалка, когда такая травма. Да и ночи в августе были уже прохладные. На рыбалку Коля все же выбрался, но про купание пришлось забыть, потому-то он теперь с берега и корректировал действия рыбаков.

Ближе всех к Феде «загонял» рыбу Эдик. Плавал он слабенько, а тут, когда делили «наркомовские 100 граммов», Гена по ошибке плеснул ему на два «булька» больше, чем другим. Вода для купания была холодная, и если бы не нужда в ухе, то вряд ли кто полез бы в реку... Федя, еще не чувствуя под ногами дна, держался все же уверенно, хотя правая рука, намертво вцепившаяся в невод, тянула его вниз и силы постепенно иссякали, а до берега оставалось еще метров десять... Ему была видна только голова Эдика и блаженная пьяная улыбка на его лице. Слушая команды Коли и озорные крики девчат с берега, он тоже хохотал, но было видно, что устал.

- Эдик, вали на берег, а то тебя придется вылавливать вместе с пескарями, - крикнул ему Федя.

В ответ Эдик захохотал, намереваясь что-то сказать в ответ, но внезапно набежавшая волна накрыла его с головой. Федя услышал, как он закашлялся и скрылся под водой.

- Эдик! - испуганно крикнул Федя.

Вот Эдик показался из воды - глаза его были полны ужаса, руки беспомощно молотили по воде. Мгновение - и он исчез под водой.

- Эдик тонет! - закричал вдруг осипшим голосом Федя, но этот крик он едва услышал сам. Он кинулся было на помощь другу, но его рука, запутанная в неводе, потянула его самого на дно.

Слабый крик Феди не смог перекрыть смех и веселые голоса, что неслись с берега. Всплыв на поверхность и едва захватив ртом воздух, Федя принялся искать глазами друга - его не было видно. Поняв, что случилось страшное, он закричал из последних сил что-то невразумительное.

- И-и... А-а!..

Моментально его крик подхватили девчонки на берегу, а Витька и Валерка, бывшие вместе с Эдиком в «загоне», едва заслышав истошный вопль, с перепугу рванули к берегу. Здоровяк Гена был слишком далеко от того места, где исчез Эдик, и, еще не поняв причины переполоха, встревоженно озирался по сторонам. И в это время, посреди этой общей паники и сумятицы, кто-то с отчаянным криком бросился в воду с высокого берега через голову Феди и других рыбаков...

«Это Коля», - понял Федя и, наконец освободив руку от невода, бросился в центр расходившихся кругов, чуть не столкнувшись лоб в лоб с Николаем. Бледный, с широко раскрытыми глазами, своей больной рукой он держал за волосы обессиленного Эдика, а здоровой подгребал к берегу. Ни слова не сказал Николай, но каким-то шестым или восьмым чувством Федя почувствовал, что сам он держится на воде последним усилием воли. Рывком дернул Николая за здоровую руку к берегу, а сам подхватил выскользнувшее тело Эдика...

Потом были хлопоты вокруг спасенного, а Коля сидел рядом бледный и, поддерживая больную руку, морщился от боли - сквозь мокрую повязку проступала кровь. Уже потом друзья узнали, что сросшаяся было рука Николая при спасении Эдика разошлась в месте перелома, причиняя ему адскую боль. Гена Шилов отвез Николая на мотоцикле в трамвпункт...

А Эдик медленно приходил в себя: его рвало речной водой, дыхание было судорожное, неглубокое, глаза оставались закрытыми. Наконец он затих, открыл глаза и, увидев обступивших его друзей, заплакал.

- Ребята-а... пацаны...

Близость смерти, похоже, сильно напугала его, заставила острее, пронзительнее понять прелесть жизни - и он плакал...

- Ребята, пацаны... - Эдик лежал в кресле и громко всхлипывал, а Федя, откинувшись на диван, не мог избавиться от ощущения мокрой одежды.

- Ты знаешь, а мне нравится, что ты плачешь, значит, что-то в тебе осталось от прежнего, - с нескрываемым удовлетворением проговорил Федя, затягиваясь сигаретой. - Уж очень ты сильно изменился, Эдуард Дмитриевич, оч-чень! Сам-то это ощущаешь, или тебе все это побоку?

- Ну почему побоку? - Эдик уже немного успокоился и тоже затянулся сигаретой, но все еще испытывал неудобство за проявленную перед другом слабость. - Ты что же, Федя, думаешь - армия из меня всю совесть высосала? Конечно, там сантименты не в моде... Такие там ломаются, стреляются или...

- Что - или?..

- Или остаются в вечных капитанах. Помнишь, у Высоцкого: «Капитан, ты не будешь майором...»

- Но ты-то стал, а?

- Стал, стал... Конечно, годы дают знать, и я сейчас совсем не такой, как тогда, на рыбалке... Даже не такой, каким был в твой последний приезд... Понимаешь, до некоторых пор для меня жизнь была как... Ну, забег на длинную дистанцию. Бегу наперегонки с собой ли, с судьбой ли... Догнал-поймал! Бежишь, потому что надо все успеть: успеть диплом получить, должность хорошую занять, жениться. Тоже надо успеть и детей родить, воспитать... А дальше - квартира, машина, дача... И хоть в душе где-то противно, а чувствуешь, что остановиться нельзя. «И вечный бег - покой нам только снится!..» Но потом все как-то изменилось: я теперь уже не догоняю... Я перешел на другую дистанцию и теперь, наоборот, - убегаю. Мне ничего не надо от других, потому что у меня есть все, или почти все, а вот им от меня всегда что-то надо: помоги, дай в долг, посоветуй! А мне это надо? Вот ты правильно заметил, что я изменился, я это тоже чувствую, но, увы, этот процесс необратим. Из догоняющего я превратился в убегающего, а точнее... В избегающего. Избегающего всего лишнего, беспокойного, ненужного... Мне ненужного.

Федя внимательно слушал друга, и чем дольше тот говорил, тем больше становился его прищур и глубже затяжки сигареты. То ли боль, то ли недоумение застыли в его глазах.

- Вот ты зовешь меня к Коле... А что я ему скажу? Он же пьет, ты же сам говорил... Как он меня поймет?

- Да уж поймет как-нибудь, не дурак! - резко отозвался Федор, затем, хлебнув коньяка прямо из бутылки, сказал: - Ты вот про догонялки мне рассказывал... Интересная картина получается и... грустная. Ты знаешь, а у меня такого чувства почему-то нет. Понимаешь, не хочется мне бежать от людей, мне к ним охота! Не хочется сидеть в своей конуре, наплевав на друзей и товарищей, и жрать втихушку этот бекончик...

- Федь, - остановил его Эдик, болезненно морщась. - Это потому что... тебе еще надо догнать. Ты еще на первой дистанции. И потому мы так трудно говорим с тобой, и вообще... -Встряхнувшись, он вскочил с кресла и бросил в пепельницу недокуренную сигарету. - Где у тебя волшебный таракан, кажется... Извини, но меня ждут...

- А-а... - горько протянул Федя.

Он с трудом проглотил подступивший к горлу комок обиды, еще раз внимательно, снизу вверх посмотрел на своего, похоже, уже бывшего друга.

- Знаешь, Эдик, уж лучше бы ты пил!..

Они ненадолго замолчали. Эдик стоял у стола, Федя сидел на диване, обхватив голову руками, а перед глазами, как в фильмоскопе, бежали картинки настоящей и прошлой жизни: Коля в гипсе, упитанный и довольный собой Эдик, он сам, истошным голосом зовущий друзей на помощь и безнадежно запутавшийся в неводе... Двадцать пять лет промелькнуло как один кадр!

Из забытья его вывело надрывное жужжанье мухи.

- Вот и поговорили... Ну ладно, Эдик, давай выпьем на посошок...

Он поднялся с дивана со стаканом в руке, но Эдика в комнате уже не было.

- Да, жизнь разводит... Женщине я не нужен, потому что мое время прошло; другу - потому что оно еще не пришло... А вообще-то, кому ты на хрен нужен в этой жизни, Федя? Похоже - НИКОМУ! Вот надо еще разобраться, а нужен ли я сам себе... Если нет, то... самое время сальдо с бульдой сводить...

Он допил коньяк, взял из пепельницы еще дымящуюся сигарету Эдика и глубоко затянулся, словно пытался понять, почувствовать своего друга - не понял, закашлялся и бросил сигарету. Донеслось надрывное жужжанье мухи.

- Ах ты, стерва! - Федор схватил коробок и сжал до хруста. - Весь день ты измываешься надо мной!

Злость, копившаяся в нем, все раздражение и неудовлетворенность собой, своими друзьями выплеснулись на бедную пленницу.

- А ну, сука крылатая, пошли к Николаю! Сейчас же, немедленно!

И он ожесточенно тряхнул коробок.

... В комнате было душно, сумрачно, пахло ладаном. Зеркало в прихожей было закрыто темным платком... Гроб стоял посредине комнаты на стульях, рядом в скорбном молчании сидели Колины сестра, мать, тетя, еще какие-то женщины. Николай, сильно похудевший, с заострившимися чертами лица, лежал в гробу с выражением какого-то удивления, словно спрашивая всех входящих: вы-то здесь зачем? Сейчас-то я вам зачем нужен? С ужасом смотрел Федя на своего друга: поздно! Он упал на свободный стул и заскрежетал зубами: «Коля! Коля!» - в отчаянии он ударил себя по колену кулаком с зажатой в нем коробочкой.

Писка мухи и треска коробка он не слышал...

Он с трудом открыл глаза: голова раскалывалась от боли, было тяжело дышать. Оглядевшись, он понял, что находится у себя дома. Нинкин халат валялся на диване, истлевшая сигарета Эдика лежала в огромной пепельнице, а рядом - фотография. Он потянулся к ней, вгляделся: среди цветов и венков в гробу с едва заметной ироничной улыбкой лежал Николай, а рядом сидели его сестра, мать, тетки и... он, Федор.

На твоей улице, Коля, была музыка, были цветы, но... это был не праздник, это был не карнавал!..

Ему казалось, прошла вечность. Он сидел, тупо уставившись перед собой, а в голове, как на заезженной пластинке, проносилось одно и то же: один! Работы нет. Друзей нет, а Коли совсем нет. Один... Но вот в его сознании, словно искра в ночи, мелькнула мысль настолько простая и необычная одновременно: жена! Дочь! Где они? Почему он только сейчас о них вспомнил? Если ему удалось невозможное - встретить своих далеких друзей, то почему он не может вернуть себе самых близких и дорогих людей?! Это запоздалое просветление заставило его вскочить на ноги: ему, как никогда, сейчас нужна была эта чертова муха! Бесформенный коробок валялся под столом. Федя стремительно схватил его, тряхнул, но ответом ему была тишина.

- Муха, мушенька, дорогая!..

Федя приговаривал это как молитву, пытаясь осторожно расправить поломанный коробок, а когда ему это наконец удалось, то в коробочке он нашел большую раздавленную муху...

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.