Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(29)
Владимир Кузин
 ОТЕЦ МИХАИЛ

Отец Михаил открыл ключом входную дверь, зажег в прихожей свет и прислушался. Тишина.

Разделся, вошел в комнату сына и наклонился над ним. Хотел было поцеловать Павлика в щеку, да подумал, что может его разбудить... Вернулся в прихожую.

Руки его тряслись.

«Надо немедленно сообщить в милицию». Он снял телефонную трубку. Немного постоял... Повесил ее обратно, прошел на кухню. Сел за стол, на котором были приготовленные супругой запеченная курица и булочка с какао.

«Откуда эти двое?.. Не иначе, из Томилинской колонии...»

Перед взглядом отца Михаила вновь возникло лицо рыжего веснушчатого мужика в промокшей арестантской робе. Он смотрел на стоявшего перед ним священника с любопытством, прищурив глаза, словно пытаясь уловить его, отца Михаила, мысли; лицо другого, лохматого, в грязном оборванном пальтишке, - этот сидел прямо на голой земле, прислонившись спиной к сосне, и постоянно надрывисто кашлял и сплевывал.

Рыжий наставил на отца Михаила двустволку, а Лохматый принялся его спрашивать, куда он идет, далеко ли до поселка, не видел ли поблизости милицию... Затем Рыжий велел отцу Михаилу вывернуть карманы, а их содержимое бросить к его ногам. Поднял ключи, кошелек и целлофановый пакетик с двумя просфорами, одну из которых положил себе в рот, а другую отдал Лохматому. Тот, давясь и чавкая, ее разжевал и проглотил.

- Семь рубликов с копейками, - сказал Рыжий своему напарнику, положив деньги в карман его пальто, отбросил пустой кошелек в сторону и снова направил на священника ружье.

«Конец!» - подумал отец Михаил. И тут же, будто само собой, вырвалось:

- Я тут недалеко живу, могу продукты принести, а ему, - кивнул на Лохматого, - лекарства...

Затем он сказал, что без сухой и теплой одежды им будет нелегко, а дальше - непонятно зачем, - упомянул о своем восьмилетнем сынишке...

Рыжий еще больше прищурился, затем усмехнулся, наклонился к напарнику и начал ему что-то говорить. Отец Михаил с трепетом прислушался к их словам, но разобрать ничего не смог. И вдруг явственно услышал:

- Вряд ли обманет, - рыжий посмотрел на отца Михаила. - Чин не позволит...

После они еще о чем-то пошептались и, вернув священнику ключи, договорились встретить его с продуктами часа через два у горбатой березы, на которую указал ему Лохматый...

Отец Михаил шел по тропинке. Все думал, что ему выстрелят в спину. Выйдя из рощи, со всех ног кинулся к поселку...

И сейчас, сидя на кухне, он никак не мог унять дрожь в руках.

Отец Михаил поднялся со стула, принялся ходить взад-вперед, от волнения время от времени покусывая на пальцах рук ногти, - привычка, которую он не смог побороть и по сей день.

«Господи, благодарю Тебя за чудесное спасение; за то, что в самый ответственный момент Ты не дал мне потерять выдержку и разум...» - он перекрестился на распятие, стоявшее в углу на полочке.

Затем отхлебнул из чайника и задумался.

«Здорово я сообразил насчет продуктов: они, поди-ка, несколько дней не евши... А этот ляпнул: ему, мол, чин не позволит обмануть... Умник нашелся! Да такие, как ты, не то что рассуждать о людях - жить среди них не имеют права. Потому что несут им только горе и слезы... Нет, вас нужно изолировать от общества. И это долг не только государственный, но и христианский - вырывать плевелы на пшеничном поле...»

И отец Михаил шагнул к телефону.

«А разве мне решать, кто пшеница, а кто плевелы?.. - он остановился. - А почему бы и нет, ведь для того человеку и дан разум, чтоб различать Добро и Зло... Постой, но различать в себе; о других же сказано: «Не суди...» Ну, если эту заповедь понимать буквально, то дойдешь до толстовщины. Граф не понимал, что если ликвидировать полицию и суды, власть в обществе захватят убийцы, грабители и насильники, и на земле наступит хаос... - И вдруг будто кольнуло: - А вот батюшка Серафим своим истязателям не стал даже сопротивляться; а когда они его изувечили, он их простил... - Отец Михаил продолжил хождение по кухне. - Так ведь у него не было семьи, для кого ему нужно было себя беречь?.. А у меня жена, сын. Заботиться о них - тоже мой христианский долг. Вот если бы я был монахом... А что бы тогда? Неужто пошел в лес с провизией? - отец Михаил усмехнулся. - Дурак ты... Они бы тебя там, не моргнув глазом, шлепнули и принялись бы уминать твои баранки-пряники за обе щеки...»

Он опять отхлебнул из чайника и сел за стол.

«Не бойтесь убивающих тело... - внезапно вспомнил он. - Да как же их не бояться? Страх смерти вложен в каждое живое существо. Когда я прошлой осенью резал поросенка, он визжал, как чумной... Да, но человек и свинья - не одно и то же...»

Он тряхнул головой.

«Ну хорошо, пусть я испугался... Так ведь за сынишку! Что с ним без меня станет? Ясно, на одну мамкину зарплату ему в наше время придется ох как туго: скажем, надлежащего образования уже точно никак не получить, а значит - не найти хорошую работу... А Бог? Разве Святые Отцы не призывали во всем полагаться на Него? И разве я не читал о тех новомучениках, которые в годы сталинских репрессий шли в лагеря и ссылки, а то и на расстрел, оставляя свои семьи без кормильца?.. И читал, и преклонялся перед ними, и другим в пример ставил... Так значит, дело не только в сыне? Тогда в чем еще?»

Взгляд отца Михаила упал на приготовленный ужин. Ему показалось, что не случайно.

«Ну уж только не в этом...» - он даже отпрянул.

И вдруг отчетливо вспомнил, как в первые дни после свадьбы они с супругой долгими зимними вечерами, лежа в постели, рисовали в своем воображении голубые цвета небесной лазури, обои; ослепительно белый кафель в ванной и покрытые позолотой ручки дверей, оклеенных бледно-розовой пленкой. Как планировали со временем купить телевизор с жидкокристаллическим монитором (какой однажды видели у знакомых), двухкамерный холодильник... Он вспомнил, как мечтал посадить на садовом участке, помимо всего прочего, лучок и петрушку, чтобы запекать с ними цыплят, как он любил - с хрустящей корочкой.

Отец Михаил прислонился спиной к стене.

«Многое из того уже осуществилось... Холодильник, кафель в ванной и... вот она - печеная курица... - присмотрелся к ней. - Точно, с луковыми дольками... - усмехнулся. - А те двое были рады даже крохотным просфорочкам... Худые, изможденные... Глядели на мое пузо и наверное все понимали... Особенно Рыжий. Глаза хитрющие, пронизывающие насквозь. Как только я ему о сынишке сказал, он тут же двустволку и опустил... А после пошептался с Лохматым и говорит мне: «Ладно, дуй за харчами...» За харчами? Да правда ли? - Отец Михаил вздрогнул. - А что, если Рыжий пожалел моего сына? И убедил своего друга отпустить меня якобы за провизией? А я тут рассуждаю о своей сообразительности и хладнокровии. Тем более, если уж говорить начистоту, я перед ними почти хныкал! Так неужели и впрямь это моя суть? Которая вылезла наружу только под дулом ружья? Курица-гриль, ванная с кафелем, ласковая жена в постели... Нет, подожди, желание человека иметь детей - естественно... А контрацептивы... - отец Михаил закрыл лицо

ладонями. - Боже праведный!..»

Он вспомнил ощущение приятного томления в груди, когда пряча в сумку эти штучки, бежал в магазин за бутылочкой сухого вина, букетом цветов и тортом к чаю.

«Неужто все это было только ради удовлетворения собственной похоти? Из желания таким образом угодить объекту своего вожделения и сделать ответное чувство еще более страстным? А ведь я никогда не понимал девственников. Тех же Серафима Саровского и Сергия Радонежского... Не понимал или не желал понимать? А может, понимал, но не хотел принять?.. Господи, но тогда ведь я и о здравии супруги молился не только ради нее самой!.. Вот она, истина! - Он обхватил голову руками. - Я не Христа искал, а мамону! Не горней радости, а земного рая! А Бога использовал для его приобретения!.. И ладно бы для всего человечества - как Толстой; я опустился ниже его, ибо желал мирского счастья себе! А если хотел его и для своих домочадцев, то это - проявление не Духа, а одного из сильнейших природных инстинктов, коими наделена любая живая тварь!»

Отец Михаил вскинул голову.

«Да-да, та самая девочка-таджичка у колхозного рынка. Которая просила подаяние, стоя босиком на голом асфальте, - и это в конце октября!.. Помнится, я сунул ей в ладошку двухрублевую монету. На которую она не могла купить даже маленькую булку хлеба!.. Тогда как сыну я почти тут же всучил пломбир в шоколаде, который он, раскапризничавшись до истерики, выклянчил.

Отец Михаил потупил взгляд.

«А девочка мне спасибо сказала... За что, глупышка? Ведь я, когда к тебе подошел, поди-ка, сам того не осознавая, моментально просчитал, что Павлик - моя обеспеченная старость, а от тебя мне - как от козла молока...»

По его щеке покатилась слеза.

«Чему же я учил своих прихожан? Что им проповедовал? Любить Бога, чтобы получать от Него блага жизни? Любить ближних как самих себя ради самих же себя? Ценить жизнь, каждый ее миг: небо, солнышко, журчание ручейка, пение птиц - только как источник личного наслаждения? Пускай наслаждения тем миром, который дал человеку Господь, но ведь я никогда не упоминал о том, что, ощущая красоту и гармонию сущего, мы должны чем-то Творцу ответить! И не только свечками и поклонами - наше раболепие Ему не нужно, как не нужны родителям поклоны от своих детей. Он хотел иного: нашим ощущением гармонии мира изменить духовную природу человека, его суть, - как же я раньше этого не понял? Чтобы мы стали чище, добрее, сострадательнее друг к другу; научились воспринимать чужие радость и боль как свои собственные!.. Не это ли имел в виду Достоевский, сказав, что красота спасет мир? Красота во всех своих проявлениях - природы, искусства, человеческой души... Но случилось иное: ощутив наслаждение (пусть и не греховное!), человек не только захотел стать единственным обладателем его источника, но и возжелал удовольствий еще более утонченных! Это как если бы кто-то угостил тебя пирожным, а ты, вместо того, чтобы почувствовать в душе умиление и благодарность и поделиться с ним чем-то своим, сказал бы ему: «Здорово, тащи сюда торт!..» Вот и я учил людей лишь пользоваться плодами крестной смерти Спасителя, не разъясняя им, для чего Он нам эти плоды оставил. Иными словами я, священник Михаил, по своему чину обязанный хоть в малой мере понимать замысел Творца и противостоять лукавому, напротив - клюнул на его приманку и увлек за собою остальных...»

Он снова взглянул на распятие.

«Господи, как же я прозевал в жизни самое главное? Ее

сердцевину!»

Опустился на колени.

«Да-да, две тысячи лет назад Ты стоял перед тем же выбором, перед каким оказался сейчас я. Оставить этих больных и похотливых злодеев на произвол судьбы, чтобы они, в конце концов, превратились в стадо скотов и перегрызли друг другу глотки, или... нести им земной и Небесный хлеб, дающие жизнь... Ты обливался кровавым потом, когда просил Отца: «Да минет Меня Чаша сия...» Ибо Ты знал, - и знал наверняка! - что стоит Тебе в эту темную рощу войти и начать им проповедовать, как они Тебя тут же растерзают! А дары Твои поделят меж собой и сожрут!.. И все же Ты свой выбор сделал! Боже Иисусе, - он заплакал. - Ты сделал его, потому что не мог поступить иначе! Ибо не просто не желал этим бедолагам страдания и смерти; главное - Ты не мог вынести их неведения, незнания счастья, неизмеримо более высокого, чем поглощение запеченных кур!.. И даже когда Тебя истязали, Ты терпел ради них жесточайшие муки! Чего стоят одни только металлические крючья, раздирающие Твою плоть!..»

Отец Михаил зажмурился.

«А я... Даже не мук испугался. Какие там муки! Хлоп из ружья - и все... Я не пошел за Тобой, боясь потерять именно земной рай. И оказался в числе тех, кто Тебя бичевал! Даже не подозревая это...»

Он взглянул в окно и сквозь наступивший вечерний сумрак увидел темный силуэт сосновой рощи, откуда только что вышел.

«А что если дело не в жалости Рыжего, и они отпустили меня с надеждой на то, что я их не обману? А я в ответ не просто не вернусь, но и натравлю на них милицию. Окончательно добью их больные души. Ибо если они потеряют веру в слово священника - быть может, последний огонек их угасающих душ, - то мир для них станет еще большим средоточием злобы, вранья и разгула страстей. И что-либо изменить после этого в их сердцах станет невозможно. Я просто пошлю их в ад. То есть сотворю дело, прямо противоположное цели Христа!.. Как же так случилось, что я понял это только сейчас?..»

Отец Михаил вытер ладонью слезы с лица.

«Да, я сознаю, - он покачал головой, - что для меня так все может кончиться плачевно: свидетели им не нужны... И все же, пока не грянет возможный выстрел, я успею сказать им о Любви - о подлинной, сострадательной, жертвенной Любви, ради которой к нам, убийцам и блудникам, приходил Спаситель. О том, что, кроме этой милосердной Любви, дающей высшее счастье, человеку жить на Земле незачем...»

Он поднялся с колен, открыл кладовку, достал оттуда большую сумку, в которой носил с собой облачение, и положил в нее запеченную курицу. Затем взял из хлебницы батон, из холодильника - несколько сарделек, яйца и две пачки творожной массы. Открыл аптечку и вынул оттуда упаковку аспирина, моток бинта и пузырек с йодом. Все это аккуратно сложил в сумку и вышел в прихожую. Надел куртку, ботинки. Снял с вешалки свой старый потрепанный бушлат, в котором обычно копался в огороде.

«Подойдет ли по размеру? - прикинул он. - Впрочем, выбора нет».

Накикул его себе на плечо и открыл входную дверь.

- Папа, ты уходишь?

Отец Михаил обернулся.

«Господи, укрепи меня...»

- Мне надо, Павлик... Иди, спи.

- А когда ты вернешься? Ты ведь обещал утром сводить меня в рощу, показать дятла...

Отец Михаил опустил голову.

«Вот и его душу я губил всю жизнь».

- Знаешь, сынок, - он замялся, - мы обязательно сходим с тобой в лес. И дятла увидим, и синиц послушаем... Только пойдем мы туда не с пустыми руками. А наберем целый рюкзак пшена и хлеба... А к следующей весне соорудим несколько скворечников, чтобы пернатым было где растить своих птенчиков... Хорошо?

И он посмотрел Павлику в глаза. Казалось, тот стоял в глубоком раздумье.

Отец Михаил немного помедлил, затем взял сумку, вышел из квартиры и захлопнул за собой дверь...

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.