Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(30)
Олег Губенко
 ЖИВАЯ СВЯЗЬ

Я не могу объяснить, как остался цел и невредим в Грозном, во время первого боя, и затем, через три дня, когда выбегал на плоскую крышу производственного здания, ловя в прицел гранатомета гнездо снайпера, обстреливаемый со всех сторон противником. Реально меня не мог тогда прикрыть никто из наших бойцов, даже при великом желании сделать это, и фактически я был один, сталкиваясь лоб в лоб со смертью.

Еще один счастливый для меня «билет» выпал 21 марта под Старым Ачхоем, когда мы, не догадываясь о том, вышли на оказавшуюся пристрелянной дорогу, находящуюся сравнительно далеко от «передка». Не ожидая какой-либо пакости, командир отдал нам приказ залечь по всей протяженности грунтовки. Казаки понимали, что все еще впереди - надо пересечь лесок, пройти минометную батарею «федералов», и только тогда риск для жизни будет ощутим.

Грело весеннее ласковое солнце, погода была настроена совсем не по-военному, и бойцы, разморившиеся на теплой земле, не подозревали о возможном сюрпризе.

Очередь АГС-17 легла четко по тому месту, где лежали казаки, и мы, не вступив еще в бой, понесли серьезные потери. И мне опять «повезло» - две гранаты ткнулись в землю рядом со мной. Находившиеся поблизости Коля Резник, Андрей Клевцов и Саша Бухтияров получили осколочные ранения, а мне Бог дал возможность пройти и увидеть весь кошмар боя за маленький аул Старый Ачхой, в котором боевики пожгли не одну единицу техники и откуда домой, в «цинке», уехал не один десяток молодых пареньков-срочников.

А как объяснить все то, что было со мной при штурме Орехово 29 марта 1996 года, когда я, вчера утром еще проснувшийся простым бойцом-гранатометчиком, отвечающим только за свою жизнь и за РПГ-7, сегодня уже нес ответственность перед Богом за судьбы казаков всего взвода?

Войдя в село и уткнувшись в плотный огонь боевиков, ермоловцы, с первых минут боя понеся большие потери, упрямо вгрызались в позиции противника.

Командир роты машет мне рукой, увожу своих казаков с центральной улицы вправо, через большой двор, окруженный каменной стеной, к садам. Наша задача - зайти боевикам с фланга, но и здесь мы попадаем под вражеский огонь.

Проверяю наличие личного состава, не хватает одного бойца:

- Где Вася Жданов?

Казаки не знают, никто не может сказать, куда он делся.

- Передайте дальше, спросите у других казаков, никто не видел пулеметчика РПК, худощавого, с бородой?

И лишь спустя сутки мы узнали, что Жданов в суматохе первых минут боя попал в прицел гранатометчика и, получив тяжелое осколочное ранение, был отправлен в тыл на первой же машине…

Залегли у пролома в каменной ограде. До дома, из которого боевики вели огонь по центральной улице, пятьдесят-семьдесят шагов ровной, поросшей травкой лужайки. Нам во что бы то ни стало надо быть там.

Левее, совсем рядом с садом, хорошо видно отдельно стоящее строение, и я говорю гранатометчику Игорю Романову:

- А ну-ка, «отработай» на всякий случай по нему...

Он стреляет, и я кричу бойцам, выбегая из развалин:

- Прикройте!

Со мной командир второго отделения, вчера вернувшийся из госпиталя, мы начинаем бежать по лужайке, и я не вижу ничего, кроме цели, которую мы должны достичь.

Взрыв в полуметре от нас не напугал и не удивил меня - все произошло очень быстро, и Боря Гресов, застонав, упал на бок, схватившись за живот руками.

Казаки выбегают мне на помощь, оттаскиваем раненого через пролом в ограде обратно во двор, а гранатометчик-боевик бьет нам вслед. Выстрел РПГ-7 ударил о камни передо мной, посекло осколками Игоря Романова - ранение в голову и плечо, а я снова остался невредим.

Ермоловцы заметили огневую точку противника, бьют по нему из всех видов оружия. Прикрываемый бойцами, добегаю до окопа, находящегося рядом с домом, где засели боевики, падаю около него и бросаю гранату. Привстав на колено, выпускаю длинную очередь в траншею.

Всматриваюсь: окоп пуст, и лишь пятна крови на земле говорят о том, что мы этого гранатометчика «зацепили».

- Ушел, падла, в нору под дом, - с досадой говорят подбежавшие казаки. - У них тут понарыто ходов так, что из дома в дом можно ходить.

Небольшое затишье, есть возможность перекурить - мы заняли первую линию обороны противника…

Уже после войны мне, начинавшему свой боевой путь гранатометчиком, любившему свой РПГ-7, не признающему оптику и стрелявшему всегда только с механического прицела, пришла на ум шальная мысль о том, что именно выстрелы из гранатометов противника больше всего испытывали меня на прочность.

Еще раз такая ситуация произошла в том же бою за Орехово, когда мы заняли два дома на перекрестке возле разрушенной мечети и ввязались в перестрелку с противником, контролировавшим большую часть селения.

В доме напротив находился командир роты, связь с ним отсутствовала и, для того чтобы сориентироваться в ситуации и хоть как-то вникнуть в суть происходящих событий, приходилось трижды под огнем боевиков перебегать дорогу.

Сделаю отступление: в этих моих действиях не было какой-либо пафосной подоплеки с крикливой претензией на героику. Все было обыденнее и проще - я не мог переступить через комплекс вчерашнего рядового бойца, неожиданно ставшего командиром взвода и считавшего, что у меня нет морального права посылать кого-либо вперед себя под пули.

Нам думалось, что ротному было проще, чем нам, в плане информации - рядом с ним находился связист - «историк», но и он, наш капитан Женя, пребывал в растерянности, до конца не осознавая всей сложности нашего положения и не получая каких-либо конкретных приказаний о дальнейших действиях остатков второй роты. И каждый раз командир на мой вопрос, что же нам делать дальше, отвечал:

- Не знаю… Держимся… Ждем…

На третий раз, когда, перебегая улицу, я уже почти достиг противоположного дома, в кирпичную стену, выбивая крошку, ударил выстрел гранатомета. Это было слишком явственно, поскольку произошло на уровне глаз и на расстоянии не более двух метров от меня.

Отброшенный, я падаю на землю, и, несмотря на то, что разом поплыли в глазах и земля, и небо, и полуразрушенные стены и ограды, движимый силой жизни, перекатываюсь за широкое дерево, растущее у калитки.

Я жив… жив… жив…

Кровь стучала в висках, в ушах стоял звон, но, ощупав голову, понял, что мне опять «повезло», если не считать контузии и засыпанных кирпичной пылью глаз.

Так кто же закрывал меня тогда от пуль и осколков? Чья незримая, но великая помощь спасала и выводила на путь жизни?

Меня, оставшегося живым, не скрою, очень часто в первые мгновения после доброй порции адреналина посещала мысль: «Повезло». Где-то на уровне подсознания автоматически я начинал верить в солдатскую удачу и только потом уже осознавал, что рядом были прикрывавшие меня товарищи, без которых точно не повезло бы. После боя благодарил Бога, зная, что и боевые товарищи, вовремя оказавшиеся рядом, - тоже от Него, но тогда, в те дни, я не мог до конца осознать, почему Он продлил мне жизнь…

В нашем взводе всегда трепетно относились к молитве - утренней, вечерней, перед боем, и этот ритуал был делом неизменным и обязательным для всех казаков-минераловодцев. Относились к нему иногда с ворчанием и ропотом те бойцы, которые были далеки от веры, но в обязательном порядке и они выходили на это торжественное построение. В большинстве подразделений Ермоловского батальона молитва проводилась для тех казаков, которые имели такую потребность, - по желанию, у нас же во взводе не делалось исключений ни для кого.

И бережное отношение к православной традиции проявлялось нашими людьми повсеместно. Мы подчеркивали приоритетность веры даже в деле обустройства лагеря.

Так, прибыв с колонной на новое место дислокации, мы перво-наперво вкапывали на выбранном нами «плацу» столб, на который приколачивался пустой ящик из-под патронов. Торжественно в этот импровизированный киот вставлялась икона, обернутая белым полотенцем, и лишь после этого казаки начинали обустраивать отхожее место и копать квадраты под палатки.

Соборная сила общей молитвы, даже при том, что не все бойцы искренне верили в ее действенную помощь, являлась великим делом на нашем боевом пути. Но и не меньшей помощью и поддержкой было то, что за десятки километров от войны, в далеком городе, родные и дорогие люди - жена, мать, отец, теща - ежедневно молились о том, чтобы я вернулся домой. И эта их молитва и за меня, и «за всех православных воинов» была обозримым и реальным вкладом не только в мою личную судьбу, но и в дело нашей общей победы над смертью…

За нас молились и совершенно незнакомые нам люди. Именно незнакомые, а не чужие, потому что мы с ними являли одно целое с нашей истерзанной Россией, были едины с ней и в ней.

За время нашего нахождения в Чечне нам посчастливилось побывать в храме станицы Ассиновской, остатки казачьего населения которой изо всех сил держались за свои родовые земли. Мы знали о том, что за пять лет, прошедших с 1991 года, когда рухнула страна и фактически вся система власти в ней, русское население станицы из большинства превратилось в меньшинство и к 1996 году уже составляло не более четверти от общего количества жителей. Это еще хорошо, если за имущество брошенные Москвой на произвол судьбы люди получали хоть какие-то мизерные деньги. Слишком много было случаев, когда их просто убивали для того, чтобы в этот дом вселилась озлобленная на весь мир, и на русских в особенности, чеченская семья из разбитых в пух и прах Самашек или Бамута…

Организовывает поездку командир взвода Володя Зуев; отпрашиваемся у комбата.

(Зуев Владимир Семенович - человек, с душою, полной противоречий, и в то же время жесткий и волевой, умер от рака в 2001 году…).

Нас собралось немного, человек двадцать, тех, кто захотел помолиться в Ассиновском храме, и, собрав «гуманитарку», мы на «броне» выдвигаемся по направлению к станице.

Дорога не длинная, не больше десяти километров от места расположения нашего батальона, и вскоре мы, проскочив мост через речку Асса, оказываемся на широкой станичной улице.

Жители идут куда-то по своим делам, кто-то гонит скот, кто-то сидит возле дворов на лавочках или же на корточках. На фоне казачьих куреней чеченские лица…

И мы понимаем, что из станицы безвозвратно уходит русская душа, которую несправедливо вытесняет совершенно иное, не присущее станичному миру сообщество.

На лицах наших казаков унылость и озлобление, руки крепко сжимают оружие, но мы еще не понимаем, что скоро станем свидетелями чуда и очутимся на последнем рубеже православного мира, на островке, окруженном объятым бурей океаном, готовым этот клочок суши размыть и уничтожить.

И действительно, зайдя на церковный двор, мы оказались в полярно ином мире, нежели тот, который видели еще минуту назад. Храм гордо стоял посреди стихии бушующих за его стенами страстей, и, глядя на него, осознаю, что этот клочок земли, нас принявший, окружил нас невидимой стеной, оградив от всего, оставшегося извне.

Подходим под благословение батюшки…

Нас обступают женщины, и мы в их полных надежды и искренней радости глазах выглядим вестниками иной, далекой от них Вселенной, которую они, несмотря ни на что, продолжают любить. Разговариваем с ними, стараемся приободрить. Они, в свою очередь, говорят о своих бедах, и повествование их, в большинстве случаев, звучит тихо и печально, лишенное каких-либо эмоций.

Выгружаем «гуманитарку» - мешок муки, тушенку, кое-что из мелочевки.

- Вы уж тут сами как-нибудь разберетесь, кому что…

Одна из женщин в ответ вздыхает:

- Да кому что раздавать? Все русское в станице только в храме и собирается. Одно у нас пристанище…

Заходим в храм, ставим свечки…

По нашей просьбе батюшка начинает служить молебен, и мы окончательно отгораживаемся стеной древнего, устоявшегося подвигом праведников благочестия от всего ничтожного и низменного, оставшегося вне нашего нынешнего духовного пространства.

Священник читает Евангелие, и Зуев опускается на колени. Казаки, переглянувшись, следуют его примеру и, положив автоматы на пол перед собой, отбивают земные поклоны.

Делают это даже те бойцы, которые в своей жизни стоят довольно далеко от глубинного понимания православной жизни, но молитва в каждой душе зажигает огонек надежды.

Взирающие на нас лики Спасителя, Богородицы и святых, свет лампады, мерцание свечей, тихий голос батюшки окончательно втягивают нас в безразмерное пространство абсолютного Добра, отрывая от зла суетного мира…

Подходим под благословение, целуем крест - молебен окончен.

Мы прощаемся на церковном дворе со станичным священником, пожилыми казачками, и они глядят на нас, как на родных, с надеждой и мольбою.

- Не бросайте нас… Храни вас Господь… Бога о вас молить будем, сердешные…

Все…

Мы прощались не с ними, а сами с собой, полные гнева и отчаяния, понимая всю свою беспомощность, а они чувствовали наше смятение, но были выше всех человеческих страстей, уже прошедшие со смирением и любовью к Богу каждая свой отрезок Крестного пути…

В любом эпизоде человеческой жизни есть определенная доля мистики, и искренняя молитва за нас людей, нам не известных, подтверждает то, что не все в этом мире можно объяснить с точки зрения логики…

Рассказывая о духовной помощи нам, ступившим на воинский путь, хочу с огромной ответственностью сделать утверждение и о незримом присутствии в человеческой судьбе не только живых людей, но и тех, кого давно уже в этом мире нет.

Думаю, меня в какой-то степени поймут даже материалисты, не верящие в бессмертие души. Ведь для многих из нас святыней является память о жизни наших дедов и прадедов, пришедшейся на страшный двадцатый век. Мы с детства брали с них пример, на случаях из их боевых биографий строилось наше воспитание. Они оберегали нас от плохих поступков, поскольку в нашем юном сознании были олицетворением всех чистых человеческих качеств без капли изъяна, и нам было иногда просто стыдно сделать что-либо плохое. Ведь тот, кто был до меня, никогда, как я думал и верил, сделать такое не мог бы.

У кавказских народов существует живая связь между живыми и давно умершими представителями рода, составляющими одно целое. Нередко случалось встречать горцев, даже не принадлежавших к княжеским родам, но хорошо ориентирующихся в своей родословной до восьмого, а то и еще до более далекого колена.

Они сохраняются в памяти, и память делает их частью огромной, уходящей корнями в землю, родовой системы, которая помогает не только выжить, но и добиваться каких-либо ощутимых достижений в жизни.

Система эта подобна космосу, но и, в то же время, чрезвычайно проста. Поминая предков, каждый человек разворачивает их взор к себе, и они, предстоя перед Всевышним, поминают о нас.

Если это не происходит, мы оказываемся один на один с океаном личных и глобальных проблем, формируя безликую массу Иванов, не помнящих (и не поминающих) родства…

Батальон перебрасывали из Грозного к Ачхой-Мартану в середине марта. Колонна обогнула Самашки и, сделав крюк, перешла вброд Сунжу. Долго двигаясь то по дороге, то по полям, мы проскочили через речку Фортангу уже в сумерках.

В кромешной темноте нас остановили где-то в поле, и офицеры, встречавшие батальон, объясняли, указывая руками куда-то в темноту:

- Справа - Катыр-Юрт, он ближе. Видите огоньки? Это он. На подъезде блокпост, но Басаев через него свободно проезжал уже не раз, так что не расслабляйтесь. Слева - Ачхой-Мартан. Село вроде как мирное, но лучше туда не заезжать. Рядом с вами стоят…

И офицеры начинают перечислять подразделения федеральных войск, раскинувшиеся, как потом выяснилось, на довольно большой территории, подковой огибающей то место, на которое был определен Ермоловский батальон.

Казаки начинают располагаться на ночлег. Кое-кто расстилает спальный мешок прямо на земле, кто-то прячется в «броню», а наиболее терпеливые растягивают палатки.

Большинство бойцов нашего взвода готовятся ко сну, но Сереге Семенову, водителю МТЛБ, и мне, несмотря на усталость, спать почему-то не хочется. Спрашиваем у командира:

- А костер разжечь можно?

- Разжигайте, но только в капонире…

Собираем хворост, к нам присоединяется еще несколько человек, и вскоре огонь вспыхнул, заиграв на сухих ветках, и мы потянулись к теплу и свету, инстинктивно отдаляясь от темноты, плотной стеной окружающей отвоеванную пламенем крохотную частичку пространства.

Завариваем в котелке чай, степенно пьем, пуская по кругу, и говорим о том, что наболело на душе, что хочется рассказать окружающим. И делается это без надрыва, без эмоций, которыми и так чрезмерно пропитана наша жизнь, а как-то по-свойски, по-домашнему, по-братски. Разговор о войне, о домашних заботах, о каких-то ярких случаях из жизни, о казачьей истории, о любви…

В разговоре нет ни хамства, ни пошлости, и люди, лежавшие и сидевшие вокруг костра, преображались, в них пробуждались искренность и доброта, чего раньше, при свете дня, в своем товарище никто из нас не мог разглядеть.

Семенов достает губную гармошку, наигрывает некоторые мелодии, и мне становится хорошо и радостно - в душе наступает покой. Вполголоса запеваем песню, и она растекается над землей, поднимается с дымом костра к небу, и вместе с песней отрывается от всего присыпанного походной пылью душа и тоже устремляется ввысь, туда, откуда смотрят на нас огоньки мерцающего звездного пути - глаза бессмертных душ наших предков.

Я слышал легенду о том, что души воинов превращаются в звезды еще в детстве, и с тех пор часто ночами подолгу всматривался в виртуальные очертания созвездий и верил в то, что звезды видят меня так же, как и я их. Захватывало дух от величия и бескрайности видимой картины Вселенной, но не было страха и чувства одиночества - ночное небо не проглатывало и не растворяло в себе, оно делало меня частью одной великой общности, присутствие в которой ложилось на мои плечи бременем ответственности.

Мы лежали на земле в поле между Ачхой-Мартаном и Катыр-Юртом, пели казачьи, старые и новые военные песни и смотрели на огонь и на звезды…

Вглядываюсь в пространство и века и не вижу лиц, но вижу только глаза и чувствую присутствие их воли - тех, кто ушел давно уже в мир иной, но не оставляет меня на моем пути.

И я знал, что где-то там, в глубине времен, лежит великая бескрайняя Сибирь и обитают люди, пришедшие или же приведенные туда по разным причинам, охотившиеся в тайге, пахавшие вольные и никем не отмежеванные земли, мывшие золотишко и не боявшиеся никого и ничего.

А еще дальше, в веках и веках, чубатые головы и длинные усы, горящий взгляд и пальцы, сжимающие до побеления рукоять сабли. И воля, бескрайняя, как Заднепровская степь, где курганы и ковыль, где срубленные в сече головы, где веселье бессмертной казачьей души и неувядаемой казачьей славы…

А рядом те, кто был солью земли Отечества нашего, трудился, молясь Богу, на орловской и тамбовской стороне, сгибаясь от зари и до зари на пашне за сохой и на своих плечах вынося всю тяжесть крутых поворотов российской истории, от Батыева нашествия до Великой смуты 1917 года…

Всматриваюсь в толщу времени и слышу гул - врывается в пространство древней Европы, рассекая и оттесняя славянский и германский мир, дикая венгерская сила, сметающая все на своем пути и заставившая соседние народы содрогнуться и признать их право на завоеванную землю…

Из тьмы столетий проглядываются лишь слабые контуры, но снова виден блеск глаз. Я горд тем, что в тумане былого сияет доблестью история народа, к которому относятся и мои предки и корни которого уходят туда, где в Тевтобургском лесу одетые в звериные шкуры воины с яростью рубили боевыми топорами доселе непобедимых римских легионеров. Спустя тысячелетие их потомки с мужеством и упорством взяли штурмом неприступные стены Иерусалима…

Я смотрю на звезды, и поток времени уносит меня к тем, кого я никогда не знал, но память о ком для меня всех дороже, как и память обо всей Великой Отечественной войне, и особенно о Сталинграде, в землю которого лег мой дед Василий Трофимович…

Как и в церкви станицы Ассиновской, мне казалось, что мы на какое-то время очутились на отгороженном неприступными стенами острове, оторванном от всего окружающего нас пространства, и наш мир умещался в ту ночь только в нас самих, сидящих у костра, и в великом звездном небе над нами…

Подняв голову к ночному небу и посмотрев на звезды, ты увидишь устремленные на тебя глаза многих тысяч твоих предков, давно представших перед Господом, по молитвам которых ты, не забывший о них, о Боге и о Родине, обретаешь верных помощников и защитников на воинском пути, по которому они когда-то достойно прошли.

И реально начинаешь осознавать, что и один в поле воин, когда понимаешь, что ты не один…

Я склоняю свою голову перед вами и молю Бога о спасении ваших душ в том мире, где вы пребываете, как и вы просили Господа спасти меня в мире этом…

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.