Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(31)
Виктор Кустов
 ГАМЛЕТОВСКИЙ ВОПРОС

Южный зной

Для кого - Северный Кавказ - это снежные конусы Эльбруса, виденные единожды и запомнившиеся на всю жизнь. Для кого - скачущий всадник с пачки «Казбека» - дорогих папирос сталинской эпохи (этакий карманный вариант, навевающий мысли о неведомых и отнюдь не миролюбивых горцах). Для многих же советских людей, «от Москвы до самых до окраин» - это каменный орел знаменитой всесоюзной здравницы.

Для Александра Жовнера Северный Кавказ - это виднеющееся в открытую (вопреки всем железнодорожным правилам) дверь тамбура белесое, словно выгоревшее, небо и неблизкие, и совсем невысокие, поросшие буйной растительностью горные склоны, а перед ними жмущиеся к скальному косогору саманные или сложенные из рваного камня дома, заросли пожелтевшей от жары кукурузы и женщина в белой косынке, скрывающей лицо (то ли старуха, то ли девка), с голопузым, загоревшим до черноты мальчонком, стоящие перед этой, невиданной им прежде высоты кукурузой, с неподдельным (как и они) любопытством разглядывающие медленно перестукивающий по раскаленной, миражно расплывчатой железной дуге поезд, облепивших тамбуры и спущенные окна пассажиров.

Эта картина осталась в памяти из короткого путешествия в благодатный для других, и не совсем приветливый для него, Крым, Мекку литераторов начала века, серебряной его поры, куда он решил прокатиться, после того как осознал свою причастность к словотворчеству и выкроил пару недель, чтобы пересечь полстраны. Вот тогда, после алтайской тайги, оренбургских степей, засушливого Поволжья, он впервые и увидел предгорья Кавказа, эту женщину-горянку, лицо которой так и не удалось разглядеть (как, впрочем, и многие другие лица, улетающие по пути в прошлое), а за ними была паромная переправа через пролив между двумя, Черным и Азовским, морями, жара неожиданно сменилась прохладным западным ветерком, набирающим силу и принесшим быстрый ливень, и он вышел на блестящий после дождя перрон в Симферополе, настроенный на незабываемые впечатления.

И они были.

Долгий, с множеством остановок и многоголосым, громким говором входящих и выходящих южан, путь на автобусе к побережью.

Влажная ночь в Алуште, на раскладушке, отделенной занавесями от мощного храпа слева и интригующего перешептывания и скрипа справа.

Ветреное, с низкими облаками утро.

Торопливо разбегающиеся из небольшого домика постояльцы, не жаждущие знакомств и стыдливо прячущие глаза (особенно женщины).

Совсем неласковое, в пенных валах, грязное море.

Попытка найти на побережье то самое благодатное место, дарующее вдохновение, от Алушты до самого Судака, где, отворачиваясь от уже надоевшего ветра, сдобренного пляжными песчинками, в придорожном открытом кафе он пообедал обугленными бычками, и поехал обратно, в Симферополь, чтобы оттуда отправиться в обратный путь…

…На этот раз он увидел Кавказский хребет в иллюминатор самолета и поразился вздыбленной мощи и осязаемо грозной неприступности снежно-зубчатой неровной полосы, уходящей с востока на запад, над которой надменно возвышался сверкающий льдом двуглавый Эльбрус, оставшийся на развороте под самолетным крылом, когда тот начал снижаться, стремительно приближая и увеличивая ломаные квадраты и прямоугольники разноцветных полей, коробочки домов, иглы пирамидальных тополей, и наконец со скрипом ткнулся во взлетную полосу и покатился, оглашая надрывным ревом окрестности, к приземистому зданию аэровокзала - воздушным воротам всесоюзной здравницы.

Солнце уже спряталось за ближайшими, совсем не впечатляющими после только что виденными сверху вершинами, хорошо знакомыми по множеству открыток обломками величественных снежных отрогов, парное, настоянное ушедшим знойным днем тепло объяло их, словно шагнули из прохладного предбанника в ладно протопленную баньку. И предбанником был теперь невообразимо далекий аэропорт в Абакане, над которым разгуливал холодный северный ветер, напоминавший о неотвратимо приближающейся долгой зиме, подернутые первой ранней желтизной березовые листочки на городских улицах, а банькой - это несравнимо большее по размерам самолетное поле, зеленые и надменные, устремленные вверх тополя, нисколько не охлаждающий теплый ветер, врывающийся в открытые окна такси, на котором они ехали уже по ночному шоссе в неведомый город Черкесск...

Это ощущение размягчающих первых мгновений, замешанных на ожидании счастливой жизни на новом месте, растянулось надолго, подкрепляясь невиданным ранее обилием разноцветных фруктов и овощей долгой и солнечно-прозрачной осенью, когда по утрам белые папахи Эльбруса вдруг четко проявлялись на горизонте, словно были совсем рядом (отчего ж не доскакать всаднику с «Казбека» до этих мест?), отсутствием привычно ожидаемой и все никак не приходящей зимы, непонятным гортанным говором на чужом языке на улицах, лицами непривычного типа небольшого в общем-то городка, многонациональной столицы автономной области. Это был другой, южный мир, совершенно не похожий на тот, в котором они до этого жили...

Устроившись в двухкомнатной пронизанной солнцем родительской квартире (окна выходили на восток и юг), освоив ближайшее пространство, в котором было все необходимое: небольшой рынок, где можно было купить то, что выращивалось в окрестностях (ах, какие фрукты!), продовольственный и промышленный магазины, школа (Светлане недалеко ходить будет), он поехал в Ставрополь.

По сибирским меркам дорога оказалась недлинной, как от Абакана до Саяногорска, да и ландшафт похожим: не занятая пашней желтая выгоревшая степь чередовалась с возвышенностями, которые становились все заметнее, а краевой центр начинался на одной из самых высоких и был окружен хоть и не похожей на тайгу, но довольно густой и буйной растительностью. Медленно преодолев последний подъем, автобус миновал стелу с вертикальной надписью «Ставрополь», установленную на самой верхней точке, с которой начинался спуск и уже виднелись с левой стороны редкие многоэтажки, а с правой тянулся лес. Сашка приник к окну, вглядываясь в этот новый и незнакомый ему город, который все сбегал вниз по склону длинными и прямыми улицами. Многоэтажек становилось все больше. Центр, где и был расположен автовокзал, оказался не очень далеко, и отсюда он уже знал, куда ему идти.

Редакция краевой партийной газеты размещалась в двухэтажном массивном старинном здании на недлинной торговой улице в нижней части города, недалеко от останков крепости, которая и была когда-то началом города. Об этом ему рассказал в автобусе словоохотливый сосед-казак, ехавший из родной предгорной станицы погостить к дочке с зятем. Он был большим, седоусым, говорил громко, не обращая внимания на соседей, называл Сашку «сынком» и охотно рассказывал о Ставрополе, что знал понаслышке. От него пахло навозом и сапожной ваксой, которая густым слоем покрывала его сапоги, и веяло силой и уверенностью. Когда темнолицые женщины впереди оборачивались на его зычный голос, он что-то бросал им не по-русски, и они молча отворачивались. Казак вез большую «торбу» с домашними продуктами, выходил из автобуса в самом начале города долго и шумно, и настойчиво приглашал Сашку приезжать в гости в Сторожевую (название станицы, которое соответствовало облику казака, он запомнил).

... Редактор партийной газеты, пожилой, неторопливый мужчина, принявший его в по-домашнему уютном, прогретом солнцем и тщетно ловящим прохладу в распахнутые окна кабинете, читал записку Затонской довольно долго, по-видимому, напрягая память, вспоминая свой енисейский круиз и сибирского коллегу, потом с улыбкой большого опыта и тайных знаний произнес, что корреспонденты им нужны, тем более с опытом работы и с такой хорошей рекомендацией, и было замечательно, если бы Жовнер жил в Ставрополе. К сожалению, у редакции нет свободного жилья, да и большая очередь на получение квартир... Посоветовал сходить в Черкесске в областную русскую газету, отметив, что он сам немало лет там проработал, коллектив крепкий, опытных журналистов много и город неплохой... И, благожелательно улыбаясь, пожимая на прощание руку, предложил писать и в краевую газету, и заглядывать, не стесняться...

Спустившись со второго этажа, то ли огорченный уклончивым отказом, то ли подбодренный не обязывающей благожелательностью редактора, Сашка остановился, вспомнив о еще одной вывеске на здании, потом по похожему, только менее ухоженному коридору прошел к кабинету другого редактора, краевой молодежной газеты.

В маленькой приемной никого не было, на краю стола лежала подшивка. Он пролистал ее. Газета была меньшего, чем в Красноярске, формата, и материалы в ней были тоже небольшими. Она ему напомнила саяногорскую газету, и он направился было к выходу, но тут в дверном проеме появилась улыбающаяся белокурая девушка в легкой кофточке с большим открытым вырезом, в котором виднелись загорелые, выпирающие из лифчика полушария, необязательно спросила:

- К редактору?.. Он у себя.

И, опустившись за стол, пододвинула ближе исписанный крупным почерком лист, бойко затрещала пишущей машинкой, отчего грудь ее закачалась, гипнотизируя Сашку.

Он помедлил и открыл дверь кабинета.

Редактор оказался невысоким, плотным парнем одного с ним возраста с внимательным взглядом и располагающей улыбкой. Он стремительно вышел из-за стола, заваленного газетами и полосами на робкое: «я по поводу работы» протянул руку, крепко пожал Сашкину ладонь, бодро предложил:

- Садись, рассказывай.

Сам не зная почему, Сашка начал разговор с визита к редактору этажом выше и незаметно, отвечая на вопросы, рассказал о себе все. Даже о том, что пишет рассказы и был в Красноярске участником совещания молодых авторов.

- А мы ведь не познакомились. Меня зовут Сергей, - протянул редактор снова руку, когда Сашка замолчал. - Хорошо, что зашел к нам. У нас коллектив молодежный, не то что наверху. С жильем тоже есть проблемы, но в общежитие устроим. А там подождешь и квартиру получишь.

- Одному мне бы не хотелось... Жена, дочь маленькая... Нам всем вместе...

Редактор окинул его внимательным взглядом, но уточнять не стал, дотянулся до красного телефонного аппарата, набрал номер.

- Гена, привет, Белоглазов это. Как поживаешь?.. Я тоже замечательно... Слушай, не знаешь, в обкоме вакансия руководителя литобъединения не закрыта?.. Ну и отлично, что ты этим занимаешься, у меня есть кандидатура... Да, именно так, как проговаривали, будет нашим собственным корреспондентом. И, между прочим, рассказы пишет, так что вполне соответствует должности. Я его к тебе сейчас пришлю. Зовут его Александр Жовнер. Приехал он к нам из Сибири, там работал в молодежной газете... Да, квартира есть в Черкесске. Салют..., - положил трубку, энергично потер руки. - Пойдешь сейчас в крайком комсомола, в отдел пропаганды к Гене Прохину, я с ним сейчас разговаривал. Потом вернешься, и мы с тобой все обговорим. Ставка обкома, но фактически будешь нашим собкором, это все обговорено...

Крайком комсомола размещался в тыльной от центральной площади с монолитным Лениным, подпираемым массивным барельефом с революционным сюжетом, глядящим то ли на краевую библиотеку (оригинальное здание с массивными колоннами) и двухэтажный с большими окнами «Дом книги», на месте которого, как гласила табличка, некогда стоял дом генерал-губернатора, или же на овал стадиона, на котором сразу после войны местная футбольная команда стала чемпионом страны (так опять же сообщала табличка), стороне огромного, во всю длину площади, прямоугольного здания. Прохин оказался совсем юным, невысоким, со строгим не по годам, но по должности (как, по-видимому, он ее себе представлял) выражением круглого и одутловатого лица заместителем заведующего отделом пропаганды. Кабинет у него был не меньше редакторского, но порядка в нем больше: тома классиков марксизма-ленинизма и комсомольских деятелей стояли ровными рядами в стеклянных шкафах, беленькие папки лежали на одной стороне большого стола, скоросшиватели - на другой, а между ними высился солидный письменный прибор.

Не вставая из-за стола, он указал Сашке узкой ладонью на стул возле приставного столика, попросил документы. Спросил, почему тот уехал из Сибири, где сейчас разворачиваются такие грандиозные комсомольские стройки... Тем более из Красноярского края, куда на КАТЭК едут добровольцы и отсюда. Сашка сказал, что по семейным обстоятельствам, родители сюда перебираются, хотят все вместе быть.

- Возраст у тебя уже не комсомольский, - глубокомысленно произнес Прохин, - билет сдал?

Сашка кивнул.

- Придется продлевать.., - пояснил. - Это вакансия обкома комсомола. Ставка выделена Центральным комитетом комсомола в связи с необходимостью активизации работы с творческой молодежью национальных меньшинств. С молодыми писателями работать придется... - Исподлобья, словно прицеливаясь, окинул взглядом неуловимого цвета глаз и, выдержав паузу, успокаивающе добавил. - Но это не главное. Главное - четко выполнять намеченный план. Надо будет раз в месяц собирать их, отчеты готовить. Ребята в отделе расскажут... И регулярно отражать жизнь областной комсомольской организации на страницах краевой газеты. С Белоглазовым, как я понимаю, эти вопросы вы уже обговорили...

Он многозначительно замолчал, пристально глядя на Жовнера.

Сашка неуверенно кивнул.

Прохин еще раз перелистал документы, перечитал последнюю запись в трудовой книжке.

- В принципе, у меня возражений нет... Пошли.

Он вышел из-за стола, припадая на ногу, отчего его щуплое тело при каждом шаге перегибалось, и Сашка подумал, что, наверное, в этом физическом изъяне причина недовольного выражения лица того, а не в отношении к нему, как он посчитал. И почувствовал себя виноватым, торопливо пошел рядом по коридору, заступая за ковровую дорожку, зачем то рассказывая, что у него есть и грамоты, и почетный знак ЦК комсомола, и журналистские дипломы, что он был бойцом интернационального строительного отряда, ездил в ГДР, делал передачи на телевидение о студенческом движении...

Но, оказывается, Прохин все это слушал и почти слово в слово повторил в кабинете еще больших размеров белокурой, чуть полноватой, озабоченной молодой женщине, которая Сашке вопросов не задавала, внимательно все выслушала, улыбнувшись сказала, чтобы Прохин записал его данные, все так же отвлеченно улыбаясь, пояснила Сашке, что он их устраивает, тем более рекомендовал Белоглазов, но необходимо обговорить кандидатуру с обкомом.

- Мы, конечно, им настоятельно порекомендуем вас, но, знаете, особенности многонациональных территорий.., - сказала она на прощание, несколько убавив его уверенность в обретении работы, потому что его жизненный опыт и на Смоленщине, потом на Севере, в Сибири касался только человеческих отношений, в которых никто и никогда не интересовался национальностью.

И он настороженно отнесся к должности, на которую его сватали, имевшую непосредственную связь с национальными отношениями.

Как раз особенностей сосуществования, когда это являлось главным в совместном бытие, Сашка и не знал.

Но все сложилось без неожиданностей, и первые месяцы солнечной, на его удивление теплой и длинной осени он их прилежно постигал и в самом обкоме комсомола, где его непосредственным начальником был улыбчивый и добродушный абазин Адам, а инструктором, с которым часто пришлось выезжать в рейды комсомольского прожектора, начитанный и остроумный выпускник столичного вуза Азамат. За столом напротив сидела юная и прилежная, только закончившая педагогический институт карачаевка Зухра. По области, освещая жизнь молодых передовиков, он в основном мотался с заведующим отделом рабочей и сельской молодежи энергичным и деловым черкесом Аликом, а на встречи со школьниками ходил с третьим секретарем ногайкой Патимат. Особенности многонациональной области были учтены и в том, что первым секретарем обкома комсомола мог быть только карачаевец, а вторым, отвечающим за идеологию, русский... Постигал он эти особенности межнациональных отношений и в многочисленных поездках по области, встречаясь с представителями всех национальностей, и в литературном объединении, которым ему пришлось руководить совсем не формально.

Оказывается, в вопросах дружбы народов он был полным неофитом. В опыте его предыдущей жизни национальность значения не имела. В маленьком городке на берегу Западной Двины, где преобладало русское население, хотя также жили и евреи, и латыши, и белорусы, в подростковых или взрослых пьяных драках национальность никогда не была поводом. На севере лучшим другом дяди Семена был молдаванин. В институте у них немало училось бурят, тот же Баяр. А семейство Зисманов?.. Только теперь он вдруг осознал, что среди его друзей и знакомых немало лиц иной национальности... И что у них могут быть свои, не совпадающие с общепринятыми, взгляды на окружающее... В этом его больше всех просветили члены литобъединения, принадлежащие к разным нациям, но пишущие на русском языке.

Высокий, со строго сведенными черными бровями карачаевец Юсуф рассказал ему о высылке по приказу Сталина в военные годы в Казахстан и не столь уж давнем возвращении в родные места карачаевцев, исконных обитателей этих горных склонов. В этом рассказе сквозила непонятная обида, отчего-то адресованная ему, представителю русского народа, родившемуся, когда война уже закончилась (как, впрочем, и сам Юсуф, его ровесник), и даже отчуждение.

Жизнерадостный черкес Хизыр, чей народ репрессиям не подвергался, в своих прозаических опытах рассказывал о нравах и коллизиях современников-земляков, которые в них выглядели трудолюбивыми и миролюбивыми, совсем не похожими на воинственных черкесов, известных по произведениям классиков.

Азамат прочитал целую лекцию о древнем абазинском народе, находящемся в родстве с адыгами, которые, в свою очередь, в глубокой древности обитали на берегах Понтийского моря и, вполне возможно, были потомками владельцев золотого руна..

Ногайцев в литобъединении не было, но его познакомили с молодым членом Союза писателей СССР Исой Капаевым, рекомендацию которому на вступление в это творческое объединение, куда мечтали попасть все начинающие литераторы, дал автор «Повести о настоящем человеке», редактор журнала «Юность» Борис Полевой. Выглядящий не намного старше его, но уже признанный писатель, он, хитро улыбаясь в усы и поглаживая окладистую черную бороду, просветил Жовнера насчет хана Ногая, его орды и ногайской же степи, которая простиралась гораздо дальше, чем места нынешнего обитания потомков этой орды, длинной истории своего древнего народа, которой откровенно гордился.

Познакомился он и с карачаевским писателем, тоже членом Союза писателей СССР, Мусой Батчаевым, по возрасту находящемуся ближе к ним, чем к основной массе местных писателей, как правило пенсионного возраста. У него не так давно вышел прозаический сборник в столичном издательстве, который был замечен критикой и отнесен в разряд достижений многонациональной литературы Северного Кавказа. Муса жил в карачаевском ауле Кумыш, раскинувшемся на берегу Кубани недалеко от впадения в нее Малого Зеленчука, на полученный за книгу гонорар начал строить там дом. Приезжая в Черкесск по делам, находил время, чтобы посидеть с молодыми авторами, но в споры не вступал, многозначительно улыбаясь, потягивал вино, поглядывая на заядлого и азартного спорщика Юсуфа, с которым был дружен. Воспринимал ли Мусса высылку карачаевцев столь же трагично, как тот, Жовнер так и не понял.

Проза его ему понравилась. Она была спокойной и какой-то мудрой. И открывала совершенно незнакомые ему характеры, быт, нравы,отношения горцев.

То, что писал Иса ему тоже нравилось. Через его прозу он узнавал ногайский народ.

В области преобладало русское население, сконцентрированное в основном в городах, и прежде всего в Черкесске, и занятое на производстве. Остальные титульные национальности - карачаевцы (их было больше всех), черкесы, абазины и ногайцы - жили преимущественно в сельских районах, причем сконцентрированно, занимались скотоводством или земледелием. Общались на русском языке. Лишь в далеких аулах можно было отыскать стариков, которые его не знали. Но тем не менее выходили национальные газеты и радиопрограммы.

Его, выросшего на среднерусской равнине, повзрослевшего в суровой красоте Севера и Сибири, поразила природа предгорья, горных долин и ущелий, отличающихся от виденного прежде несдержанным буйством и пашен, и лугов, и лесов. А еще гостеприимство, с которым его принимали в командировках, даже в далеких аулах. Поили айраном, кормили бараниной, охотно рассказывали про свою жизнь, радовались, когда внимательно слушал, и обижались, если он отказывался от угощения.

В начале декабря на горном склоне в Теберде он впервые увидел и привез Елене ярко-красный куст барбариса. Он приехал туда писать о молодом чабане-карачаевце. Они разговаривали на горном склоне, с которого была хорошо видна солнечная долина (которая в переводе с карачаевского, как ему сказали, означала «божий дар»), этот барбарисовый куст все время бросался в глаза, неведомое прежде декабрьское тепло, покрытые густым лесом склоны, поразительно легкий воздух - пьянили. И все вместе вызывало неясные ассоциации, словно все это уже когда-то с ним было.

Но когда?

Несколько десятилетий назад, когда горные гитлеровские бригады «Эдельвейс» теснили по этим склонам к подоблачным снежным вершинам части Красной армии?.. (Он прошел вместе с юными следопытами по горным тропам к перевалу, щедро одаривавшему и по сей день военными сувенирами уже внуков некогда воевавших здесь).

Или, может быть, еще раньше, в начале века, когда там, внизу, на равнине, шла братоубийственная война, а под безлесыми вершинами у истоков Кубани, в горном ауле, сотней отважных джигитов вынашивались планы стремительного кавалерийского броска и завоевания Москвы? (Он пару дней провел в этом ауле, среди горного безмолвия и отсутствия горизонта, и поверил в легенду. Здесь невозможно было вообразить, что где-то могут быть города, занимающие больше пространства, чем этот аул на тысячу жителей, раскинувшийся на каменистых склонах и окруженный горами...)

А может быть, в совсем давние времена, когда в раздольной долине возле быстрой и прозрачной реки на Великом шелковом пути стоял древний город, с первыми христианскими храмами, со знанием и опытом уже неведомой, а лишь угадываемой жизни и рядом с которыми ныне среди деревьев торчали многоэтажки, селение века двадцатого, в котором обсуждался иной, не шелковый путь, путь на гору, к звездам, к обсерватории... (Это было место концентрации идей и знаний, недоступных подавляющему большинству, и оттого, несмотря на царствующий атеизм, оставляющее привкус божественной тайны, загадочного символа такого сочетания полуразрушенных древних храмов и современного блестящего купола на снежном плато. Во всяком случае, он так это ощутил... )

Или же совсем давнее, смутное... Высокие травы предгорных степей, скачущие всадники, опьяненные простором, собственной силой, единением со всем, что их окружало, жаждой познания иных мест, иного мира, оттого дерзкие и жестокие... Время, когда, если верить археологам, здесь жили протобулгары...

Эта веточка барбариса - ключ к тайной двери в иные времена - долго простояла на столе в комнате...

...Он печатался в краевой молодежной газете (практически каждый материал отмечался), регулярно проводил заседания литературного объединения, освещал всяческие мероприятия обкома комсомола, но все равно был «своим среди чужих, чужим среди своих». Он наблюдал деятельность комсомольского штаба изнутри, поражаясь ее суетливости, пронизывающей атмосфере услужливости перед вышестоящими, инструктора перед заведующим отделом, заведующего перед рядовым секретарем, ну а всех вместе перед первым, который, в свою очередь, почти ежедневно отчитывался перед работниками обкома партии. Мероприятия для аппарата, будь то обком или райкомы, были своего рода экзаменами, которые предусматривали прежде всего не результативность, а сценарную четкость и красивую отчетность. Главным было получить одобрение «старших товарищей». Во имя этого недосыпали, ненормированно крутились, наживали гастриты, получали выговоры или почетные грамоты. Во имя карьеры, которая в первую очередь зависела не от результата, а от курирующих товарищей, от их отношения, оценки, нередко родственных или дружеских связей, изучали характер, слабости вышестоящих, потакали им, закладывали коллег и сломя голову бросались выполнять любое пожелание начальства, даже если оно было абсурдным...

Нельзя сказать, что такова была психология всех, но большинства - несомненно. И в конце-концов у него сложилось впечатление, что главной задачей немаленького аппарата резерва коммунистической партии областного масштаба является неукоснительное исполнение желаний «взрослого» обкома, а декларируемая работа с комсомольскими массами всего лишь отвлекающим маневром...

Его попытались было вкрутить в эту спираль бессмысленного щенячьего задора, но он пожаловался Белоглазову, тот, в свою очередь, убедил первого секретаря крайкома комсомола, что освещение жизнедеятельности областной организации важнее участия хорошего журналиста в проведении мероприятий и написании отчетов, и от Жовнера отстали.

... Так, в познании новой среды, в которую он попал, прошел год. Пришла новая, цветная и теплая осень. Однажды в коридоре его остановил смуглолицый парень с цепким и независимым взглядом.

Решительно протянул руку: - Алексей Ставинский. И тут же добавил. - Я недавно из Ростова приехал, к тестю с тещей. После института. Пока на заводе освобожденным комсоргом работаю. Музыкой интересуюсь, литературой, сочиняю по настроению. На литобъединение хочу вот прийти...

- В конце месяца очередное, - сказал Жовнер, - вход свободный.

- У меня идея есть, музыкальный молодежный театр создать, а то в нашем ДК только хор старушек да кружок кройки и шитья. Самим пьесы писать, самим ставить.

- А музыкальный почему?

- Я играю на пианино, контрабасе... А еще можно поэтический вечер устроить. Или клуб джазменов...

Похоже, у него была не одна, а сундук идей.

И было такое ощущение, что они уже давным-давно знакомы. Так и стояли у окна в конце коридора, увлеченно обмениваясь идеями, не догадавшись зайти в кабинет. Договорились наконец о том, что Алексей в ближайшее время соберет пишущих и любящих литературу заводчан, пригласит Жовнера и там уже предметно обо всем поговорят.

- Я завтра с утра в книжный магазин пойду, розыгрыш подписки будет. Могу очередь занять, - неожиданно предложил он на прощание.

- На кого подписка?

- Достоевский, Паустовский и Серафимович...

Сашка подумал.

- Не надо.

- Могу познакомить с заведующей. Хорошая женщина, может включить в льготный список. Надо только письмо от обкома. Мол, как руководителю литературного объединения следить за литературным процессом жизненно необходимо...

Сашка задумался. Получить возможность получать дефицитную литературу было заманчиво. В «Книжном обозрении» он видел, как много интересных книг выходит каждую неделю, но в отделах классики и современной литературы книжного магазина их не было, пополнялись только стеллажи самого большого отдела политической литературы. Каждую субботу пару часов он обязательно проводил в поисках интересной ему литературы, как правило, отыскивая что-то исключительно в букинистическом отделе. В розыгрышах на подписные издания ему не везло, он только мог сопереживать выигравшим и, если те были знакомыми, договориться на возможность заимствования популярных книг для прочтения. Но знакомые на это шли неохотно, хотя большинство из заядлых собирателей подписных изданий редко открывали многотомники, безмерно радуясь праздничному виду их корешков в книжных шкафах, ставших неотъемлемой частью каждой претендующей на звание интеллигентной семьи...

Они договорились с Алексеем вернуться к этому вопросу позже (действительно, а почему бы не использовать служебное положение, как все остальные?) и разбежались.

Скорее всего, у Жовнера так и не дошли бы до этого руки, но через пару дней Алексей ему напомнил о письме, сообщив, что с заведующей магазином все уже обговорено, но без бумажки она никак не может.

- Без письма боится, проверяют. Как кому-нибудь в обкоме партии подписки не достанется, так и присылают проверяющих.

- Ты тоже по письму? - поинтересовался Сашка.

- У меня тесть - ветеран войны, у него льготы.

- А зачем тогда на розыгрыши ходишь?

- Дубли меняю, - не скрывая удивления от такой неосведомленности, отозвался Алексей. - У нас в Ростове все обменять можно...

Под напором Леши Жовнер пошел к Адаму. После недлинного разговора и заверения, что будет давать читать новинки в отделе, получил резолюцию на мигом сочиненном письме, отнес его на подпись второму секретарю, который, как уже знал со слов Алексея, сам входил в блатной список. Тот сказал, что надо выяснить, вопрос непростой, и оставил письмо на два дня. По - видимому выяснял, не скажется ли оно на уменьшении количества дефицитных книг, выделяемых обкому комсомола. Вернул заведующему отделом с резолюцией, что необходимости в этом не видит, так как в областной библиотеке можно познакомиться с любой литературой. А политическая, необходимая для работы, дефицитной не является...

- Резонно, - поддержал начальство Адам, который воспринял отказ равнодушно, явно не настроившись на будущее чтение пользующихся спросом книг. - Это тебя Ставинский с толку сбивает, вместо того чтобы своими делами заниматься. Надо, однако, на бюро заслушать, как у него на заводе обстоят дела с пропагандой последних партийных и комсомольских документов...

- Напугал, - фыркнул Алексей, когда Сашка передал ему слова Адама. - Меня недавно на парткоме слушали. И на бюро обкома пару месяцев назад, по созданию комсомольско-молодежных коллективов... Даже отметили, я целый цех сформировал... А вообще я на заводе не задержусь.

- Куда собрался?

- Пока не знаю.., - и помедлив, с вызовом произнес. - Я статью написал.., - протянул уже напечатанный текст. Пояснил. - У нас парень работает, токарь-универсал, Левша, но скромный...

Сашка пробежал текст.

Зарисовка была вполне приличной.

- Нормально, - сказал он. - Давай я отвезу в нашу газету, завтра как раз еду.

- Напечатают?

Вид у Алексея был непривычно вопрошающий. Глядя на него, Жовнер вспомнил, что когда-то сам с таким же еле скрываемым волнением ждал, как оценит его первый материал редактор. А потом несколько раз перечитывал опубликованную в газете заметку. От заголовка до своей напечатанной фамилии, воспринимаемой совершенно отстраненно, словно он сам не имеет ни к ней, ни к тому, что изложено этими черными буквами, никакого отношения, и в то же время с ожиданием оценки со стороны...

После выхода газеты с зарисовкой, Ставинский даже ему выделил экземпляр из кипы, которую принес в обком. Он не скрывал радости и попросил Сашку в следующий раз, когда тот соберется в Ставрополь, взять его с собой, познакомить с редактором.

- Теща сразу зауважала, а тесть даже коньяк купил, по-семейному событие отметили. В цехе зачитали газету. Герой мой сам не свой от радости. И мне, между прочим, понравилось, - он выдержал паузу. - К тому же гонорар будет. Я решил теперь чаще писать.

Через несколько дней он сам поездку организовал, убедив заводское начальство в необходимости срочно съездить в краевой центр для получения списанных театральных реквизитов, очень необходимых для заводской самодеятельности. Ему даже выделили «Волгу», и они подкатили к редакции как большие начальники.

С Белоглазовым через пять минут Алексей нашел общую тему, оказывается, Белоглазов тоже был заядлым книголюбом, имел обменный фонд, и, пока Сашка сдавал материалы и утрясал планы своей работы с отделами, они выяснили, что у кого есть на обмен, кому что нужно. Ставинский пообещал разыскать требуемое Белоглазову, если не в Черкесске, то уж в Ростове наверняка. И расстались они если не друзьями, то хорошими знакомыми, что вызвало у Сашки ревнивое чувство.

После этой поездки Ставинский уже сам ездил в редакцию, после второй заметки получил удостоверение внештатного корреспондента, которое охотно демонстрировал, даже если в том не было необходимости, выполнял мелкие задания разных отделов, выходящие за рамки завода. Его фамилия появлялась теперь в газете довольно часто, отчего разговоры о проверке работы комитета комсомола, который он возглавлял, становились все громче, и наконец, после того как была опубликована его критическая заметка по организации взаимодействия первичек с аппаратом обкома, к нему нагрянула комиссия, возглавляемая вторым секретарем обкома комсомола. Она нашла массу недочетов. Состоялось заседание бюро, на котором ему влепили строгий выговор.

Расстроенный и обиженный Ставинский грозился завтра же написать заявление, но наутро пришел в обком с повинной и заверениями в ближайшее время все исправить, хотя признался Жовнеру, что быть комсомольским функционером не хочет, понял, что рожден быть журналистом, но Белоглазов, которому он позвонил вечером (у него уже был домашний телефон редактора), посоветовал пока не дергаться, обещал переговорить с первым секретарем крайкома комсомола, чтобы тот поставил на место своего подчиненного, не те времена, чтобы за критику наказывать. И слово свое, по-видимому, он сдержал, потому что намеченное через две недели повторное слушание Ставинского об исправлении недостатков, грозившее уже увольнением, потому что тот ничего не исправил, было перенесено, а затем и вовсе отложено на далекую перспективу.

Сашке Алексей нравился своей безмерной уверенностью в том, что он способен решить все вопросы, а также неожиданными идеями, меткими сравнениями и желчными характеристиками знакомых, неиссякаемым желанием браться за все. Незаметно они сошлись, а потом стали дружить семьями (у Алексея был сын почти такого же возраста, как Светлана). У Жовнеров в основном за столом говорили о литературе и политике, у Ставинских застолье, как правило, плавно переходило в домашний концерт. Жена Алексея, Татьяна, закончила консерваторию, у нее был неплохой голос, она играла на пианино и солировала, Алексей поддерживал игрой на контрабасе и сочным баритоном. Они любили петь старинные казачьи песни, наполненные оптимизмом и удалью, хотя казаками не были. По материнской линии (которую Леша знал лучше отцовской) у него были армянские корни, двухэтажный национализированный особняк деда - купца в Ростове, в котором теперь размещалась психиатрическая лечебница. Там, по его словам, где когда-то рос большой сад, а теперь на отгороженной территории прогуливались сумасшедшие, были зарыты семейные драгоценности. Алексей предлагал как-нибудь на недельку смотаться туда и провести ночную разведку, заверяя, что клад еще на месте и его можно найти, и он даже предполагает, где...

Татьяна была из благообразной полуеврейской семьи (мать - еврейка), преподавала в музыкальной школе, имела множество подруг, великолепно лавировала среди своих связей, умудряясь во времена повального дефицита жить без всякого дефицита, за исключением денежного: суммарный семейный доход позволял еле-еле сводить концы с концами. Подспорьем было более устойчивое финансовое положение ее родителей, работающих в торговле. Она производила впечатление прагматичной и далекой от политики и общественных проблем женщины, умные разговоры не любила. Лешу за его неуживчивость с начальством ругала, и нередко Сашка становился посредником в семейных скандалах, как правило возникающих по пустякам, базирующихся на неудовлетворительном материальном благосостоянии молодой семьи и возможностях главы его изменить.

Похожая проблема, правда, без ссор (в этом отношении Елена была терпеливее и не столь остро реагировала на недостаток гардероба и прочие ограничения желаний, с пониманием относясь к увлечению мужа, в ущерб добыванию денег, сочинительством), была и у Жовнеров. Хотя привыкнуть практически к нищете после приличных заработков в Красноярске (он теперь получал даже с гонорарами в два раза меньше, а Елена не работала, сидела дома с дочкой) было непросто. Хорошо, овощи и фрукты были недороги, а теплая зима позволила сэкономить на теплой одежде. И все-таки денег хронически не хватало на самое необходимое, пока Юсуф не надоумил его переделывать собственные материалы и сдавать их в национальные газеты, где они переводились и публиковались. Гонорары из этих газет стали довольно весомым и своевременным подспорьем.

Под новый, тысяча девятьсот восемьдесят первый, год Сашка позвонил в Красноярск Олегу Мащенко. Тот от удивления даже сразу не нашел слов, а потом прокричал, что для него в редакции держат вакансию, пусть не расслабляется на своем юге, а приезжает.

- У нас тут запарка, КАТЭК разворачивается, новая гидростанция на Енисее... Степаненко теперь в командировки не летает, в кабинете сидит, разленился... Тебя часто вспоминаем, такого, как ты, заведующего не хватает. Ты ведь в командировки любишь ездить...

- Да, только тут масштабы не те, - прокричал Сашка. - Таких строек и близко нет, да и расстояния смешные... Все мельче, а народу больше.., - и неожиданно посоветовал. - Ковалева на это место поставьте. - И тут же добавил. - Хотя он от культуры никуда не пойдет...

- А он у нас больше не работает, - Олег помедлил и, понизив голос, так что Сашка с трудом разобрал, скороговоркой выпалил. - На него тоже бумага из крайкома пришла, как и на тебя...

- Где же он? - проникся соучастием Жовнер. - Уехал?

- Пару дней назад заходил... В издательстве подрабатывает на рецензиях. Жена пристроила...

Сашка вспомнил о своей рукописи. Заикнулся было, чтобы Олег попросил Ковалева посодействовать хорошей рецензией, но передумал, решив, пусть идет все своим чередом... Поинтересовался:

- Как там девчонки мои?

- Уже не твои, - Мащенко на том конце явно ухмылялся, теперь уже не скрывая своей ревности (ему нравилась Наташа, Сашка об этом догадывался, хотя тот и скрывал. Во всяком случае, на его глазах). - Ирка в командировке, она теперь у нас передовое перо... Пашет девка... Наташа с мужем разбежалась, исполняет обязанности заведующего твоим отделом...

- Надо же! - искренне удивился Сашка, понимая, что без мощного протежирования Олега тут не обошлось.

А может быть, даже без более близких отношений. Наташа была посредственным журналистом и плохим руководителем, это понимали в редакции все. Он не удивился, если бы заведующей стала Ирина, она и писала лучше, и могла планировать работу, главными же достоинствами Наташи были волоокий взгляд, источающий доступность, и мягкая податливость, провоцирующая желание.

Положив трубку, он все еще продолжал думать о бывших своих сотрудницах, а затем и о других коллегах, знакомых, отделенных теперь тысячами километров, с трудом постигая, что у каждого из них иная, отличная от его жизнь, иные интересы, заботы, симпатии и антипатии... Вспомнил вдруг Пантелееву, теперь уже хорошо представляя, чем заполнены ее, комсомольского функционера, дни, мысленно пожелал ей в новом году если уж не выйти замуж, то хотя бы получить квартиру. Потом, глядя на бесснежный город за окном, подумал о сокурсниках, на буровых сейчас морозно и снежно... Замечательно было бы, если бы человек мог одновременно находиться во многих местах...

... Канун нового года он отметил с коллегами из газеты. Спешно и строго их со Ставинским вдруг вызвал редактор. Думали, на серьезный разговор, а оказалось, к праздничному застолью. Тут впервые Сашка увидел всех своих сослуживцев.

Коллектив был по возрасту такой же, как и в красноярской газете. Также преобладал мужской состав. На посылках «сбегай - принеси» была парочка недавних выпускников Московского и Ростовского университетов. Женщины были либо замужние, либо, как Олечка из приемной, почти замужние. Самой знакомой была заведующая отделом учащейся молодежи, полная и громогласная, явно чувствующую себя хозяйкой (правда, не по причине ярких публикаций) Галка Селиверстова, которая с первого дня решила его опекать и усадила за стол рядом с собой, напротив Марины Березиной, с которой до этого они были знакомы лишь по телефонным переговорам. У Марины была сногсшибательная фигура (как у Лариски Шепетовой. Интересно, как у нее дела, жив ли ее старенький муж, доктор наук?) и черные притягивающие глаза. Она сидела рядом с мужем, Олегом Березиным, которого Сашка тоже увидел в первый раз. Тот работал в отделе рабочей и сельской молодежи и, похоже, не вылезал из командировок. Он был невысоким, ладно скроенным, с простецким и в то же время каким-то отрешенным выражением лица. Похоже, любил выпить и уже в самом начале застолья был веселым. Он и познакомил Сашку с Мариной, почему-то посоветовав это знакомство отметить поцелуем дружбы, на что та охотно перегнулась через стол, выставив губы, но Сашка лишь коснулся ее горячей щеки, отчего-то неудержимо краснея.

Самой колоритной фигурой в редакции был заведующий отделом рабочей и сельской молодежи Сергей Кантаров: большой и ростом, и полнотой, с черной окладистой бородой, делающей его похожим на основоположников марксизма, изображаемых на знаменах, только в молодые годы. Он был остер на язык, не хуже Ставинского каламбурил, мог невзначай, не задумываясь, да и, похоже, не замечая, обидеть тех, кого считал меньшими профессионалами, чем он. Писал Кантаров действительно хорошо, его материалы Сашка читал всегда с удовольствием, отмечая прежде всего яркий и образный язык, неожиданные сравнения, смелую критику. За застольем он узнал, что Кантаров и Селиверстова живут вместе, хотя не расписаны. И отметил, что они похожи не только внешне...

Противоположностью находящемуся в центре внимания Кантарову был гладколицый и внешне почти незаметный заведующий отделом пропаганды Виктор Красавин, второй человек, чьи материалы были более всего интересны в газете. Они выделялись основательностью, знаниями и непоколебимой логикой. Да и темы, которые тот поднимал, не были мелкими и случайными.

С тем и с другим Белоглазов Жовнера в свое время знакомил, и материалы для их отделов он писал, да и оперативные задания выполнял чаще, чем для остальных. Но предыдущие встречи были короткими, деловыми, а тут после первых тостов они вышли вместе покурить, перешли проезжую часть, присели на скамейку в аллее, недалеко от злачной и хорошо знакомой и родной журналистам обеих газет кафе-стекляшки, где продавали на розлив спиртное.

- Люблю с талантливыми людьми общаться, - громко произнес Кантаров, изучающе глядя на Жовнера. - Как тебе, Витя, наш черкесский собкор? - спросил он, словно речь шла не о сидящем рядом с ним, а о ком-то отсутствующем. - Мне кажется, человек он неглупый и пером владеет...

- Кончай, Сергей, давай нормально поговорим.., - не поддержал его Красавин. Взглянул на Жовнера. - Тебе не надоело прозябать в обкоме?

- Да, я, собственно, не прозябаю.., - неуверенно отозвался тот.

Кантаров раскинул большие руки, потянулся, отчего скамейка дернулась и жалобно проскрипела.

- Ладно, Виктор, - с ударением на «о» произнес он. - Изложим нашему коллеге все прямым текстом и пойдем пить водку, - опять потянулся, передернул крупными покатыми плечами и, не глядя на Сашку, закончил. - В гавнюшной нашей газетенке, которая, кстати, вполне может стать настоящей газетой, сейчас есть три талантливых пера, и, как проницательно ты догадываешься, они сей вот час сидят именно на этой холодной скамейке, обеспечивая себе будущий геморрой... Но два таланта пашут, как и положено, правя и гоняя всяких недоумков, а третье перо ржавеет в комсомольском аппаратном заповеднике...

- Действительно, холодно, - перебил его Красавин. - Не будем витийствовать и упражняться в красноречии, а рубанем по - большевистски. Мы тебя, Саша, хотим сюда в штат перетянуть. Не возражаешь?

- Естественно, не корреспондентом, - уточнил Кантаров. - На какой-нибудь отдел, кроме наших, сам понимаешь... Надеюсь, ты не против перспективы сделать хорошую газету?

- О газете в целом я не думал, - признался Жовнер.

- А тебе нравится, какая она сейчас? - спросил Красавин.

- Не всегда, - неуверенно ответил он. Потом вспомнил красноярскую, в которой материалы были явно интереснее, и уверенно добавил. - Отдельные материалы нравятся. В основном ваши. Если их нет, номер пустой...

- Ну, твои тоже отмечают... И наверху, кстати, тоже читают, - многозначительно произнес Красавин.

- Будешь здесь, в редакции, втроем сделаем гвоздатую газету, - придумал слово Кантаров. Опираясь на спинку скамейки, отчего та опять скрипнула, поднялся. - Хватит пионерскую зорьку трубить.., - посмотрел на Красавина. - Я думаю, он не возражает, просто не все понял... Хотя не жираф...

- Время еще есть. Но надо все обговорить, пока Белоглазов не ушел, - сказал Красавин непонятное Жовнеру, обращаясь теперь уже исключительно к Кантарову.

- А он что, куда-то уходит? - поинтересовался Сашка.

- На повышение, - буркнул Кантаров. - Положенный срок в редакторском кресле прилежно отсидел. Но ты, Витя, неправ, торопиться не стоит, новому редактору легче будет втолковать, чего мы хотим.

- Кто знает, какой расклад будет.., - глубокомысленно произнес Красавин. - Белоглазов к Саше относится хорошо, возражать вряд ли станет. Другое дело, пока вакансии завотделом нет. Но порекомендует. Да и сидеть он будет повыше, замолвит при необходимости новому...

- Главное, мы получили принципиальное согласие от нашего друга с многонациональной окраины, - произнес Кантаров, не отвечая на слова Красавина. Решительно шагнул на проезжую часть и, отмахиваясь рукой от засигналившего водителя затормозивших «жигулей», громогласно закончил. - Пусть теперь перо от ржавчины очищает, материалы интересные выдает и помнит о своих придирчивых читателях - коллегах...

Больше к этому разговору они не возвращались. Кантарова в коридоре перехватила Селиверстова и увела в свой кабинет на какой-то приватный разговор. Красавина зацепила под ручку Марина, обвиняя в неприличной мужской уединенности на троих (бросая многозначительные взгляды в сторону Жовнера), которую Виктор тут же обыграл, пояснив, что надо было коллеге показать злачное место, заманчиво сверкающую и многолюдную в этот вечерний час стекляшку, спросил не без игривого подтекста:

- Что же тебя Олег одну оставил?

- Ты же знаешь его слабость, - весело произнесла Марина. И вкрадчиво, понизив тон и почему-то глядя на Сашку, словно говорила ему, добавила. - Ты, Витенька, не бойся, я тебя сегодня соблазнять не стану...

Сашка почувствовал себя неловко, торопливо шагнул в кабинет, где столы уже утратили свою девственную нетронутость, присел рядом с Березиным, который тут же налил в пустой стакан водки, предложил выпить за знакомство очное и стал рассказывать о своей командировке в восточные степи (Сашка не представлял, где это), в которых его застал буран и он чуть было не замерз (в это верилось с трудом, на улице стоял маленький морозец и было совсем немного снега), потому что машина заглохла, и, пока водитель с ней возился, пошел пешком на ближайшую кошару...

Рассказ прервал Ставинский, напомнив Сашке, что вот-вот отбудет последний автобус, и они по-английски, не прощаясь (разве что только с искренне огорчившимся Олегом), ушли.

На обратной дороге Леша бурно делился впечатлениями о своих будущих коллегах (он уже не сомневался, что будет работать в газете, Белоглазов ему пообещал), интересовался, о чем это он с двумя заведующими ведущих отделов так долго курил, но Сашка ничего рассказывать не стал. Расслабленно подремывая в раскачивающемся теплом автобусе и совсем не представляя, как будет выглядеть его переезд в Ставрополь, но втайне надеясь, что жилищная проблема ведущими перьями тоже продумана, он пытался представить, какой станет газета, когда они втроем начнут реализовывать свои идеи... А еще временами перед ним вдруг в темном автобусном стекле возникало лицо Марины, чей взгляд он ловил на себе весь этот вечер. И в этом взгляде было нечто, заставляющее его тайно волноваться...

(Отрывок из романа)

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.