Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(32)
Поэзия
 Игорь Ткачев
***
Стул. Стол. И кофе недопитый.
За садом снега серебро.
Соседский двор. Фонарь разбитый.
И шепот ветки об окно.

Собачий лай. Далекий оклик.
И тракта черная стезя.
И лес в снегу, известный модник,
И Вифлеемская звезда.

И туч свинцовых перекаты,
Нависнув низко, смотрят в даль.
И солнца робкие закаты,
И неба пасмурная сталь.

И ветки-руки ивы древней
Вниз по ложбинке, у ручья.
И лист осиновый, что нервно
Дрожит, мне сердце бередя.

Стул. Стол. И кофе недопитый.
За садом снега серебро.
Соседский двор. Фонарь разбитый.
Давным-давно, давным-давно…

Осеннее
Снова осень. Хмуро с выси
Небо смотрит мутным оком.
Вдоль межи, стыдливо, скоком,
Солнца луч крадется лисий.

Пар змеится над полями
Сизым облаком, обманом.
И на дубе старом, пьяном
Ворон с мертвыми глазами.

Тишина. Ни звука боле…
Время вдруг остановилось,
Замерло, перетворилось,
Подчинившись Божьей воле.

Кровь все тише, как во сне.
В сердце метится усталость,
И в глаза слепая жалость
Тихо просится ко мне.

***
Она не была его первой юношеской любовью,
случайно вспыхнувшей на школьном дворе,
По виду скромному - где-то Мария, и умом неброская -
из простых, от сохи.
Варила ему куриный суп, стирала его вещи,
иногда гладила его по седеющим волосам,
Но никогда, никогда не говорила, что любит его.

Он иногда в сердцах и вслух называл ее серой мышкой
и часто стыдился ее,
Ведь ему хотелось страстной светской львицы,
кипучих страстей, выходов в пошлый свет,
Глупых бесед о литературе, интеллектуальных споров,
и чтобы
Она говорила ему, как он исключителен и умен.

Банальный суп, бытовая неустроенность,
лживость окружающего мира
Пробуждали в нем дьявола, который давно уютно
устроился в его голове.
И тогда он напивался, клял бога, называл жену дурой,
не понимающей его,
Уходил, возвращался, успокаивался, думая,
что она простит его.

И она, сжав бескровные губы, прощала,
как прощала мать выплаканных глаз Мария.
Но ему этого было мало - ибо дьявол стал его лучший друг, без которого он уже не мог.
Он предавался порокам, унынию, а в тридцать три,
поняв вдруг,
Что половина его жизни прошла впустую,
решил покончить с собой.
Но однажды, придя домой, как обычно, с работы,
он увидел, что что-то не так.
В шкафу пусто, знакомый запах духов и на столе записка:
«Прощай, милый».
И тут он понял, что приобрел желанную свободу,
но потерял наскучившую любовь,
Которая ненавязчиво жила в этом маленьком доме.

Одинокий портрет, завиток светлых волос, эхо тихих шагов -
Все напоминало о ней. «Господи, но почему же я не хранил самое прекрасное на свете -
Любовь! Почему был так глуп, а считал себя умнее всех?!
Что же мне делать сейчас? Как быть? Как дальше жить?»

Нет ее. И след простыл. Осталась только грусть воспоминаний.
Десять прожитых вместе лет. Все пережитое - и радости,
и печали.
Тропинка, по которой она ходила, куст сирени,
который так любила.
Серая мышка по имени Любовь здесь больше не живет.

Март
Покинув сотню важных дел,
Свое укромное жилище,
Я в даль бреду - и пьян, и смел,
А надо мною ветер свищет.

А надо мною облака,
И солнце мартовское рыщет,
И неба синяя река
Течет во времени - не дышит.

А подо мною поле спит,
Укрывшись мертвыми снегами,
И ворон к сумраку кричит,
Стуча сердитыми крылами.

Вдали толпится черный лес,
Качая стылыми ветвями.
Ему два взмаха до небес,
Да крепок он в земле корнями.

Чу! Серый, прямо из куста,
Комок летит и ног не чует.
Два длинных уха, блик хвоста,
Прыжок, другой… и в ус не дует!

Косой? Косой! Бегу во след,
Стараясь выявить зайчишку.
Шаг влево, вправо и на снег -
Поди, найди того плутишку!

Синица села на сосну
И чик-чирик заверещала.
И ей другая на лету
С любовью явной отвечала.

И вербы серые глаза
Вдруг улыбнулись томно, нежно.
И вновь рожденная звезда
Разлилась по небу безбрежно.

Март, ты пришел, как неба манна.
Времен сместилось колесо.
В цепочке тонкой мирозданья
Ты жизни первое звено!

Бахус зимы
С погодой нет сегодня сладу,
Дробят снежинки об окно,
И в даль от сумречного сада
Легло из снега полотно.

Художник пьян, почти неистов,
Смят и надломлен белый холст,
Отрекшись от вчерашних истин,
Он произносит горький тост.

Он пьет до дна за холод неба,
За долгий сон седой земли,
За царство тьмы и рабство света,
За плен у мачехи-зимы.
За вихрей синих перезвоны
И за лихую снеговерть.
За ветра шепчущие стоны,
За солнца тающую медь.

И взявши кисть, и приосанясь,
Он ловко бьет - мазки густы,
И снег летит, земли касаясь,
Укрыв дороги и мосты.

Он снова пьет и бьет сердито
Бокал из тонкого стекла.
Холст завершен, кисть позабыта,
Гуляй, отступница-зима!

***
К чему что говорить, ведь сказано все ране,
И выставлять на суд сердечка робкий стук.
Христос все не идет. И жизненные драмы
Для неба жалкий фарс никчемнейших потуг.

Надев на совесть кляп, как будто бы случайно,
И душу затерев в подобласть живота,
Мы рвемся в жизни бой, презрев свое отчаянье,
И бьемся за себя без страха и стыда.

Заброшены, в углу, мечты пылятся где-то,
И первая любовь теперь лишь просто секс.
Всем «почему» нашлись практичные ответы,
И пиво по утрам, и вездесущий стресс.

Пред вечностью седой мы, нет, не виноваты:
Еврейский холокост и наш распятый бог.
Вернувшись с жизни, мы в крови снимаем латы,
Успехам подводя сомнительный итог.

О, Боже, дай нам сил, с Тобой хоть раз остаться
И слышать стали звон, о сломанную кость.
И прикоснуться раз лишь кончиками пальцев
К Твоим следам в пыли, сменив на кротость злость.
Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.