Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(33)
Олег Воропаев
 ЗАПИСКИ "КОНТРАБАСА"

- Так едете вы или нет? - в голосе Шершневой металл.

- Я-то еду, просто ваши предложения...

- Послушайте, в конце концов, вы носите погоны, и рапорт писали сами, а теперь перебираете. И службу вы сами себе выбирали, так вот и служите там, куда посылают.

- Татьяна Викторовна, почему вы предлагаете только районы высокогорья. - Раздражение начинает зашкаливать. - Я прошусь в любой из районов Грозного, неужели стать «пушечным мясом» там меньше шансов?

- По-моему, вы забываетесь! Я предлагаю вам то, что мне спустили из ЮФО. Могу вам дать телефон, и разговаривайте с ними сами.

Сомнамбулический голос представителя Южного федерального округа повторил предложения Шершневой в несколько расширенном варианте, в завершение на все мои «нет» предложив даже место начальника РОВД Итум-Калинского района, одного из самых неконтролируемых и отдаленных.

- В горах у меня головокружение вкупе с расстройством желудка и памяти, - убеждал я его. - Перспектива жизни в мелком населенном пункте тоже как-то не вдохновляет. Посмотрите, пожалуйста, список вакансий в Грозном.

- Это ваша первая командировка?

- Вторая.

- Первая когда была?

- В двухтысячном. Февраль, март.

- В боевых действиях участвовали?

- «В боевых действиях» - громко сказано…

- Должность у вас какая?

- Замначальника участковых.

- Хорошо, будет вам Грозный… - После продолжительной паузы: - Ленинский отдел устроит?

- Вполне.

Ну, наконец, хоть какая-то определенность.

На лестнице нос к носу сталкиваюсь с начальником РОВД. Роста небольшого, но после полуминутного общения - кажется гигантом, взирающим на тебя сверху.

- Когда едешь?

- Еще не знаю, товарищ полковник.

- Впечатлений захотелось? Встряски? Ну-ну, понимаю… - Царапнув глазами, проходит.

Ночью почти не спал, все думал: убьют - не убьют? способен ли чувствовать ту самую - мифическую грань так, как чувствовали ее перед отправкой на фронт или перед боем не вернувшиеся?

Сын посапывает в кроватке. Жена затаилась... Спит или нет? Вдруг:

- Ну зачем тебе все это? Ведь не поздно еще отказаться…

- Так надо.

- Кому надо? Глупо… как глупо! Тебе уже почти сорок! У тебя сын, наконец!..

Что-то пытаюсь объяснить, но и сам чувствую - доводы мои для нее не более чем выстрел в «десятку» после финального гонга…

Самое трудное - сообщить о принятом решении матери… Первую командировку скрывал от нее до последнего, но та была полуторамесячная, а это - даже не командировка - контракт на год.

Впереди «курсы войны». На службе слоняюсь в тупом ожидании. И вот наконец-то: «Завтра к восьми ноль-ноль вам надлежит прибыть в учебный центр ГУВД, форма одежды повседневная, при себе иметь…».

Практика службы по контракту в ЧР только начинала нарабатываться, и наш поток - один из первых. Трое из восьми обитателей кубрика, ничем особенным себя не проявив, по истечении времени сливаются для меня в одно лицо. Двое других - из приграничного с мятежной республикой Курского района. Оба неопределенной национальности, со столь же неопределенными именами-отчествами. Нечто среднее между: Шекспир Абрамович и Мангышлак Витальевич. Не особенно вдаваясь в подробности, дают понять, что уже «проплатились где надо» и служить будут почти на границе - в Науре.

- Тридцать-сорок минут езды, и мы уже дома! И те же семь окладов - в кармане! - подмигивают друг другу за вечерней водкой «Мангышлаки».

О, эти семь окладов - магическая веревка ввысь, кому-то из нищеты, кому-то к «верхним людям»!

Оставшиеся двое, Антонец и Коваленко, так же, как и я, направляются в Ленинский отдел. В дальнейшем они получат кличку «хохлы». И отношения их друг к другу от задушевных вначале к завершению контракта трансформируются в полувраждебные. Оба из Кисловодского РОВД. Антонец - прапорщик. Коваленко - старший сержант.

Вечером, кто не пил, играл в волейбол. Утром - лекции.

Щекастый старший лейтенант читает курс «вхождения в ислам», часто путаясь, полыхая при этом своими свекольными щеками совсем по-девичьи. Грозный полковник, глядя поверх наших страшных от неопохмеленности физиономий, советует быть с чеченцами построже, но не хамить. Смазливая работница психологической службы засыпает нас тестами с неизменными вопросами: страдаете ли вы запорами и прибегаете ли к мастурбации в случае нервных срывов? В завершение курса раздают нечто вроде памяток, из которых я запомнил, что сидеть в обществе чеченцев закинув ногу на ногу - неприлично, а осыпать комплиментами горянок крайне нежелательно. Впрочем, как выяснилось на первых же днях пребыванья в республике, горянки от комплиментов не только смущаются, но и хорошеют.

Курсы по счастью не затянулись.

26 февраля 2003 г. - отправка.

Перед погрузкой в автобусы калмыки-буддисты зажигают ритуальные палочки и, немилосердно обкуривая представителей других конфессий и просто неверующих едким канифольным дымом, шепчут мантры. Кто-то выкрикивает:

- На удачу это! Чтоб все вернулись…

Грузимся бестолково и долго…

И вот, наконец, дорога. По салону гуляет бутыль с разбавленным спиртом. За окнами бесприютные пейзажи зимней ставропольской равнины. В Новопавловске, на въезде, - встреча с женой. Три или четыре часа она ждала на КПМ*, когда проследует наша колонна. В горле запершило, когда вдруг увидел ее продрогшую, нахохленную фигурку. Стоим, как дети, взявшись за руки…

- Будулай, дай десять рублей, - то и дело атакует меня старая неопрятная цыганка.

Даю ей купюру.

- Мало, Будулай, еще дай.

Еле сдерживаюсь, чтобы не треснуть ее по грязной, бестолковой башке. Поворачиваюсь спиной. Она не уходит, дергает за рукав:

- Удачи не будет тебе. Еще дай…

Кто-то оттесняет ее в сторону. Автобусы сигналят к отправлению. Жена смотрит мне в лицо с каким-то каменным отчаяньем. Неуклюже ткнувшись друг в друга холодными носами, прощаемся. Кажется, в глазах у нее слезы… медленно, через баулы, пробираюсь к своему месту…

По пути выясняется, что везут нас в моздокский аэропорт. Оттуда вертолетами или поездом - в Грозный. На развилке перед Моздоком остановка на перекур. Но оказывается, это не перекур, а «встреча без галстуков» с начальником управления кадров МВД ЧР Тремасовым. Его гнусавый баритон и застывшая усмешка настроения не прибавляют:

- …контрактники зарекомендовали себя образом самым худшим… пьянство, прогулы, потому что «отстой» направляют… на хороший прием не рассчитывайте… рассчитывайте на себя и выгребайте сами… насчет вакансий не переживайте, потери большие, и вакансий хватит на всех… стоимость ваших голов не так уж и велика: сержант - 100 баксов, офицер - 300…

- А ваша голова на сколько потянет? - голос из толпы.

- Ну вот, я ж говорил - «отстой». - Тремасов отступает к поджидающей его машине. - Надеюсь, вопросов больше нет, а если у кого появятся, задайте их на местах вашим чеченским братьям… по разуму.

- Клоун! - все тот же голос.

Сплюнув в снег и хлопнув дверцей, полковник растворяется.

Следующая остановка - аэропорт.

Нас подвозят к четырем армейским палаткам внушительных размеров. Контрактники вываливают из автобусов. Мороз на ветреном открытом пространстве отрезвляет.

- Вот и ваш «грандотель», - кивнув на палатки, вещает очередной представитель МВД Чечни. - Я такой же контрактник, как и вы. Из Якутии, - представляясь, обводит узкими глазами наше нестройное племя. - Жить буду рядом, - указывает на деревянный домик по соседству, - какие вопросы - заходите…

Кое-кто уже разведал палатки:

- А матрасы?.. А топить как?.. Не май месяц…

- Матрасов не будет. Это, ребята, все входит в так называемые тяготы и лишенья, согласно присяге. А топить дровами. Вон бревна свалены. Сейчас будут пилы и топоры.

Закипела работа по обустройству. Две мотопилы действительно скоро появились. Одну сломали сразу. Вторую - через полчаса. На двуручные пилы, именуемые в просторечии «дружба два», тут же выстроилась очередь. Далее следовали открытия одно занимательней другого. Из восьми обогревающих палатки печей пять чадили так, что не только спать, но и находиться рядом с ними было небезопасно. Многочисленные попытки привести их в надлежащее состояние ни к чему не привели. Потом объявили, что кормить нас никто не собирается, а транспорт в Грозный будет неизвестно когда…

Ближе к ночи народ сгрудился под двумя более-менее обжитыми брезентами.

Пили, орали и пели. Спали только самые «набравшиеся». Хлебнув припасенного спирта и вдоволь нашатавшись по территории, я неожиданно нашел пристанище рядом с подполковником из Владикавказа. Как в доброй восточной сказке - перед ним аккуратный ящик, на котором, помимо бутылки коньяка, приличная закуска и зелень.

- Подходи, майор. Боря меня зовут. Давай за победу выпьем.

И мы выпили… Потом еще выпили … Потом Боря говорил, как он любит свою семью и что мы обязательно победим. Вторая бутылка коньяка сомнениям в нашей победе не оставила шансов…

Наутро Боря исчез. Полагаю, отсутствие комфорта в совокупности с беззаветной любовью к семье не дали его боевому задору развернуться в полную мощь.

Следующий день встретил нас морозом в минус десять.

Неуправляемая толпа то собирается в кучи, то распадается. Неубедительные команды «чеченского якута» отрезвляющего действия не оказывают. Проходя мимо его резиденции, замечаю, как он отчаянно брызжет слюной в телефонную трубку.

- Еще одна такая ночь - и потери обеспечены, - материализуется застывшая в морозном воздухе мысль.

Неожиданно быстро подали несколько грузовиков. Заметно повеселевший якут заметался между ними, помогая закидывать вещи и тела отдельных пребывающих в тяжкой эйфории контрактников…

Часам к двенадцати мы на железнодорожной насыпи.

- Не разбредаемся… не разбредаемся. Ждем бронепоезда.

Бронепоезд почему-то сразу представился эдаким закованным в сталь чудищем времен матроса Железняка. На деле - обычный локомотив, с тремя обглоданными вагонами. Только впереди две платформы - с песком и отделением охраны.

При погрузке какой-то старлей, отделившись от строя, бежит в другую сторону, к поезду Гудермес - Москва. Поезд трогается, и его втягивают в тамбур уже на ходу.

- Вовремя сориентировался парень!

По всему пути следования из прорытых вдоль «железки» траншей то тут, то там солдатские каски. В воздухе барражирует вертолет. В вагонах - карты, сон, водка.

Следующий пункт пребывания - «отстойник» в Ханкале. Те же палатки, но уже с матрасами и газовыми печами. Штаб и руководство группировки размещаются рядом в щитовых домиках. Нас все меньше. Периодически «купцы» из периферийных РОВД отцеживают своих. Желающим позвонить домой - бесплатный телефон на территории штаба.

В палатку заглядывает капитан:

- Ставропольцы есть?

- Есть, - Антонец и Коваленко отрываются от подушек.

- Поговорить надо. Идемте.

В протопленной щитовой лачуге - подполковник из Ставрополя. Знакомимся. «Такой-то, курирую уголовный розыск». Капитан заметно нервничает:

- Парни, еще не поздно порвать контракты. Ничего за это не будет. Обстановка все хуже и хуже. На территории группировки сегодня нашли две растяжки. При том, что здесь «колючка» в три ряда и охрана. В Ведено - бой. Девять убитых, шестнадцать раненых. В Веденский район есть кто-нибудь?

- Нет. Мы в Грозный. В Ленинский.

- Там не лучше. Подрывы один за другим. Дело, конечно, ваше. Из Ханкалы «груз двести» уходит еженедельно. Так же, Петрович?

Подполковник кивает. Спрашивает, из каких мы районов. Предлагает чаю.

- Спасибо за участие, капитан, но назад не поеду, - я устал, хочется упасть в горизонтальное положение и хоть немного вздремнуть.

- Я тоже, - говорит Антонец. - В Ленинском у меня начальник МОБ*, Ваха Батагов, хороший знакомый. Продержимся.

Коваленко, глядя перед собой слегка раскосыми глазами, цедит чай…

28 февраля 2003 г. - мы в Грозном.

Стоя, как сельди в бочке, в обшитом металлом кузове грузовика, мчимся по утренним улицам. Во избежание подрыва водитель держит предельную скорость.

На одной из изрытых осколками стен - черными буквами: «Добро пожаловать в ад!»

Сам город - как нереальная декорация для сериала про Сталинград. Целых домов почти нет. По обе стороны дороги навалы из блоков и кирпичей - сложившиеся многоэтажки.

Выгружаемся в Ленинской спецкомендатуре. Рядом комплекс управленческих зданий - банк, прокуратура, военкомат… Спешно отстроенный после недавнего подрыва Дом правительства - от нас метрах в трехстах. Кроме комендатуры внутренних войск, на территории располагается временный отдел внутренних дел - ВОВД*. «Временщики» командируются сроком на полгода из разных регионов. Нынешние - свердловчане. Как выясняется на «совещании сторон», размещать нас некуда. Но представитель Ленинского РОВД, начальник отдела кадров Степанов, все уже решил. Он тянет нас на разбитую крышу переоборудованного в казарму пакгауза. Раньше она была двускатная, теперь это просто площадка из потолочных плит-перекрытий.

- Здесь будем ставить палатку, и радуйтесь, что не выгнали, - Владимир Ильич Степанов своей физиономией удивительно напоминает типаж артистов старого советского кинематографа, которым, кроме ролей полицаев, других амплуа по этическим соображениям просто не предлагали. Зализанные залысины, под вывернутыми ноздрями редкие усы, подбородок и затылок - скошены.

- Подъемные дадут?

- Дадут. Все дадут.

Навалившись, ставим палатку. Снизу таскаем кровати и тумбочки. Матрасы, посуда, белье, табуретки - сыплются манной небесной. Последними заносятся «буржуйки», с первого этажа к ним подтягиваются газовые шланги.

В палатке нас девятнадцать. Шесть свердловчан, три ставропольца, кабардинцев четверо, пять тувинцев и один из Иваново.

Один из тувинцев, Монгуш, прибыл на должность начальника участковых.

Стало быть, мой шеф. Объемный живот над короткими ножками. Голова грушевидной формы, с жесткой щеткой волос и сползающими на плечи щеками. За столом пытает своего «соплеменника» Догуй-оолла:

- Эдик, чай горяций?

Тот сует в стакан грязный бородавчатый палец и быстро отдергивает.

- Горяций. Короший, - протягивает стакан Монгушу.

- Синь, тинь, пинь, - прихлебывая кипяток, переходит на тувинский Монгуш.

Манерами, ростом, темпераментом тувинцы все разные. Догуй-оолл (в переводе с тувинского - мальчик-богатырь) самый мелкий, но и самый задиристый. По-детски хитровато-наивный. Он единственный из деревни, и загадочность тувинской души в нем одном.

Рафаэль Донгак на «великом и могучем» говорит с акцентом невероятным настолько, что, кажется, на туземном наречии его понять было бы проще. Он не выносит Монгуша, да и остальных тувинцев тоже не жалует. Вечерами за палаткой, с шумом выдыхая воздух, Донгак имитирует удары.

Валя Намдан - самый высокий, с распущенным к низу животиком. Любит «шикануть», особенно за чужой счет. Всегда с тем, кто сильнее, и не дурак выпить. Единственный из пяти тувинцев, кого я однажды видел с книгой.

Имени пятого не запомнил. Он был самым тихим, и по-русски знал от силы слов десять-пятнадцать. До конца контракта, куда попал и в каком подразделении числится, он так и не понял.

В характерах кабардинцев особых открытий не было. Аслан, Казбек, Гид и Славик, несмотря на внешние и возрастные различия, были настолько типичными представителями своей народности, что с первого же дня я понял, что знал их всегда. И если тувинцы уединялись «почирикать», то кабардинцы, собравшись в кучку, любили, как мы выражались впоследствии, «пожужжать», ибо язык их, как никакой другой в мире, отличен особым пристрастием к букве «ж».

Задавать кабардинцам вопросы - дело неблагодарное. Пытаю как-то проживающего в Нальчике Аслана, не знает ли он случайно давнего моего приятеля Бориса Балкарова - русскоязычного поэта и барда. Ответ следующий:

- Хе!.. Нашел, что спросить! У нас в Кабарде плюнь и в барда попадешь. Каждый второй - бард. Поэт - каждый третий. Балкаров - каждый четвертый… Тебе какого Балкарова?

Застываю с открытым ртом…

Свердловчане, ввиду того, что временный отдел внутренних дел также из Свердловской области, сразу же попадают в привилегированное положение. В баню, к примеру, - в любое время, тогда как для остальных обитателей палатки с днем и часом помывки строго... Холодильники «временщиков» в лучших традициях землячества гостеприимно распахивают свои пасти только для наших уральцев. Ну и так далее… Попытки представителей других губерний «вкусить от благ сих» с холодным негодованием отвергаются еще в зачатии. И не столько «временщиками», сколько нашими же собратьями контрактниками.

- Хорош-шие ребята, - сквозь зубы шипят хохлы, провожая глазами уральцев на очередную банную процедуру.

Как я уже говорил, их шестеро: Семенчук, Морозов, Терехов, Косырев, Деньговский, Холкин.

Косырев, Семенчук и Терехов - майоры. Морозов и Холкин - лейтенанты. Деньговский - «мамлей», - тоже лейтенант, но младший. Несмотря на юный возраст, зануда он невероятный. Таких в обычных условиях прессуют «чем под руку попадет». Но здесь его любят и балуют.

День заезда отмечается общим застольем. «Тостуют» в основном свердловчане. К ним подключается быстро хмелеющий Монгуш. В разгар пиршества вдруг несколько выстрелов совсем близко... Мгновение тишины. И сразу же волна автоматной и пулеметной дроби захлестывает «располагу» со всех сторон.

- Обложили, что ли? - нервно облизывает губы Семенчук. Благодушные лица за столом заметно трезвеют. Но стрельба умолкает так же неожиданно, как и началась. - Я думал, круговую оборону занимать придется.

Минуты через три - снова тосты. Война войной…

1 марта 2003 г. - первый выход на службу. Начищенные, побритые и умытые, выкатываемся за ворота комендатуры. Грозненская грязь гостеприимно чмокает под ногами. Ленинский райотдел - по улице Тучина (бывшей Северной) метрах в четырехстах пути. На дальней стороне Старопромысловского шоссе - обшитое по периметру блоками здание «Нурэнерго». На нем - сколом цивилизации - электронный рекламный щит с бегущей строкой. По Тучина и рядом - кирпичные или блочные двух- и пятиэтажки. В окнах, где живут, часто вместо стекол - полиэтилен. Нежилые - чернеют пустотами. Таких примерно половина. Много домов разрушено. Налево - девятая горбольница. Направо - за железным забором с «колючкой» и жалами пик - наш «офис».

- Хауаля, хауаля, хаувол! Кого это к нам прислали?! - не вписывающиеся в местный ландшафт физиономии тувинцев вызывают смех у камуфлированных аборигенов.

А между тем вид подтягивающихся на «смотрины» чеченцев едва ли радушен. Увешанные с ног до головы оружием, они разглядывают нас с откровенным вызовом. И резкой, гортанной речи впервые так много.

- Прибывшие по контракту - к начальнику, - топорща усы, обрывает неприятную сцену Степанов.

В просторном кабинете пожилой, с зачесанной на лысину прядью полковник. Голос мягкий, убаюкивающий:

- Проходите. Присаживайтесь. Зовут меня Висаитов Юсуп Ахмедович. Так не надо садиться, - делает замечание Морозову, закинувшему ногу на ногу. - Рад приветствовать вас на чеченской земле. На российской земле. Представьтесь - откуда и на какую должность.

Представляемся. По каждому уточняет, сколько лет в «органах».

- Вижу и надеюсь, что в основном прибыли профессионалы. Сразу же хочу попросить проявлять в отношении встретивших вас молодых чеченских сотрудников корректность и понимание. За десять лет войны выросшее поколение кроме автомата в руках ничего не держало. У большинства из вас достаточно жизненного опыта, поэтому будьте мудрее и прежде, чем что-либо сделать, два раза подумайте. Как устроились?

- Пока в палатке. В комендатуре.

- Желающие жить при отделе, отремонтируйте второй этаж над кабинетом ППСМ* и живите там. Степанов, проводите прибывших по рабочим местам.

Кабинет участковых на втором этаже. Столпотворение. Галдеж. Человек двадцать пять «урядников», как школьники, оставшиеся в классе без учителя, заняты кто чем. В основном чеченцы. Замечаю несколько славянских физиономий. Уже неплохо. Рядом Степанов и Монгуш. Последний явно растерян и больше походит на доставленного нарушителя общественного порядка.

- Тихо! Тихо! - перекрикивает ор Степанов. - Ваше новое руководство. Начальник участковых - Монгуш Владимир Ким-оолович. Прибыл из Республики Тыва. Как говорится, прошу любить и жаловать.

Перед уходом, глянув в бумажку, коротко представляет меня. Шум на время стихает. Монгуша обступают и разглядывают как музейный раритет. Загнанно озираясь, тот усаживается во главе стола и несколько минут сидит молча.

На лбу его и под щеткой волос крупные капли пота.

- Знаешь, у меня запор, - шепчет он тихо, - третий день не могу сходить.

- Прими соболезнования. Может, документацию глянем.

Кивает:

- Давай.

- Кто «сидел» на бумагах, ребята?

- Шакур.

- Где он?

- Сейчас придет. Шакур-ро-о! - кричит в коридор высокий худощавый чеченец. Обернувшись, протягивает руку: - Насаев. Руслан.

Вопреки моим ожиданиям Шакур оказывается не чеченцем, а татарином из Татарии. Говорит торопливо, проглатывая слова до половины:

- Де я не заводи. Жда вашего приез.

На серьезный порядок в делопроизводстве я, конечно, не рассчитывал, но чтобы вот так… На тридцать шесть участковых - одна печатная машинка. Бумаги в сейфе навалены кучами, из которых Шакур, как фокусник, после нескольких пассов руками, тянет искомую.

Тем временем участковые по одному, по двое подходят к Монгушу. Знакомятся. Выйдя из состояния грогги, он заметно оживляется и теперь каждого или почти каждого вводит в курс дела по вопросу плотной непроходимости толстого отдела кишечника. Ему сочувствуют. Отходя в сторону, посмеиваются. За окнами выстрелы, но их как будто не слышат.

На обед «чавкаем» по грязи в сторону комендатуры. Монгуш, хмуро глядя под ноги:

- Знаешь, мы теперь должны совсем как братья быть.

- Согласен, - скептически оглядываю своеобразный профиль новоиспеченного брата.

- Иначе не продержаться. Плохо дело.

Обитатели палатки после подкрепления вермишелью быстрого приготовления, в народе именуемой «бичпакетами», на службу решают не выходить. До приказа о назначении.

Монгуш, воодушевившись общим настроем, валится в койку. Через пару минут его лошадиные всхрапы будоражат окрестности.

На следующий день под откинутым пологом - усы Степанова.

- Это что, бунт?!

- Ильич, приказа-то нет. А без приказа, что за служба? - «подписывается» за всех Морозов.

- Как, «что за служба?» Да вы этого… того… Приказ, может, через неделю будет.

- Ну и хрен на него. Через неделю, так через неделю.

- Короче, вы это… завтра чтоб в отделе.

Дня через три-четыре входим в обычный ритм. С утра подъем, завтрак, чистка и приведение в порядок амуниции, поход в отдел, служба, убытие в «расположение». Вечерние развлечения: приготовление ужина, застольные игры, водка с последующим сном под учащающиеся к ночи выстрелы. Стреляют в основном часовые на вышках и блокпостах, из страха и по принципу «во все, что шевелится». Реальных боестолкновений не много. По плотности огня они легко различимы.

Постигаю «новояз» командированных. Все, что вне Чечни, - «большая земля» или просто «земля». Все «силовики», кроме местной милиции, - «федералы». Мы не федералы и не местные, мы - «контрабасы».

В служебном распорядке отдела нюансы свои: два построения с перекличкой, утром и вечером. Со слов начальника РОВД Висаитова, самое большое нарушение - появиться в отделе пьяным. Однако на вечернем построении треть личного состава из местных в изрядном подпитии. Опера - как правило. «На земле» за это давно бы «дали пинка». Здесь - главное устоять на ногах и вовремя отозваться.

Женщин в строю нет. Менталитет.

Запор у Монгуша прогрессирует. И толпа уже в курсе. За рабочим столом он все больше походит на Будду. Монументален. Лишь жирные капли пота на лбу и под щеткой волос говорят о неважном его самочувствии. Сил больше чем на утреннюю планерку у него уже нет, и руководство «урядниками» теперь целиком в моем ведении.

Консультирую:

- Ким-оолыч, касторку не пробовал?

- Пробовал. Пучит от нее только. А выход - ноль.

Вывалил все из сейфа. Разбираюсь. «Сортирую» по папкам. «Контрабасы» Сучков и Багдасаров смеются. Оба из Орла и находятся в той стадии дружеских отношений, когда «приласкать» друга грубым эпитетом - в удовольствие. Здесь уже полгода - первый поток.

- Ну и на хрен, скажи, тебе это нужно. Идет оно так и пусть себе идет, - говорит Багдасаров.

- Да просто дураком себя чувствую. За каждой бумажкой к Шакуру. И помощи от него - ноль, и без него никак.

- Начальник есть, пусть у него голова болит, - кивает на Монгуша-Будду Сучков.

- Эх, лучше бы у меня голова болела, - неожиданно откликается тот. - А тут… медленная смерть, мужики.

Редкий день проходит без эмиссаров из МВД. Заваливают вопросами, будто я уже год в должности. Требуют информации по преступлениям. Особенно неистов некий кореец Ким. Ким у корейцев это все равно, что у нас Иванов. Ким у них каждый третий. Что-то объясняю, показываю заведенные дела. Сучков с Багдасаровым под сурдинку хихикают. От моих попыток объясниться Ким впадает в еще большее неистовство. Брызжет слюной. Слова «служебное несоответствие» и моя фамилия теперь у него нераздельны. Вскоре, приметив молчаливо трущегося возле проверяющих «старлея», начинаю понимать, что к чему.

- Стоп! Стоп! - выхожу навстречу очередному наезду Кима с поднятыми руками. В этот раз он прибыл с «черным полковником» из МВД. - Место мое нужно? Так забирайте. Сожрали. Сдаюсь!

Эмиссары переглядываются.

Через несколько дней Степанов сообщает, что приказом МВД ЧР я переведен в кадры - психологом. Молчаливо сопровождавший инспекторские наезды «старлей» этим же приказом назначен на мою должность.

Впоследствии, познакомившись с ним поближе, отрицательных эмоций я не почувствовал. Шакур, с его пассами у сейфа, снова в фаворе.

Оказавшись без моей поддержки, по всей вероятности на нервной почве, Монгуш впервые за много дней произвел успешную «атаку» общественной уборной.

В палатке прибавление. Двое знакомых еще по «курсам войны». Старший эксперт ЭКО Эдик Ушаков прибыл из городка Красный Сулин, знаменитого тем, что некогда жил в нем любитель холода Порфирий Иванов, автор разошедшегося миллионными тиражами сочинения «Детка». Вскоре становится ясно, что светлая память о недюжинном земляке в Эдичкином сердце теплого отклика не встречает:

- Сам чудищем в трусах прожил. Дети долбанутые. Внуки - инвалиды. А дебилы со всей страны все едут - «опыт» перенимают.

Второй новоприбывший - сержант ППС из Владикавказа Дима Швецов.

Первая же ночь, проведенная в палатке Ушаковым, сильно подорвала его доверие к людям в сторону не самую лучшую. Винные пары сваливают его в сон прямо при пересчете денежной наличности. Наличность, как при печально известном дефолте 90-х годов, к утру растворяется абсолютно. Все попытки Эдички выяснить, куда делись деньги - безрезультатны. Швецов при этом еще и улыбается.

Утратив веру в человечество, Эдичка бросается в объятия алкоголя. Вскоре к нему подключается Мороз, и к вечеру они уже друзья - не разлей вода. С взглядами на жизнь, впрочем, полярными.

- Сам виноват. Деньги рассыпал и честных людей спровоцировал, - озвучивает свою позицию Мороз.

- В каждом теперь крысу вижу, - свинцовым взглядом обводит обитателей палатки Эдичка.

- И во мне? - Мороз наваливается на стол.

- А ты какого ответа ждешь?

- Никакого.

- Почему?

- Ни почему.

- Ну, дак-х… наливай.

- Угу…

Склеенная водкой симпатия - строение шаткое. История дружбы Эдички с Морозом классическое тому подтверждение. В один из вечеров пили они порознь и дружеский настрой где-то подрастеряли. Причины раздора не помню, скорей всего, Мороз с присущей ему липкой энергией затрагивал всех, в ком не чувствовал решительного отпора.

- Интересно, кто ж первым не выдержит, - «хохлы» включили тотализатор.

Первым пал Эдичка. В прямом и переносном смысле. После двух-трех фраз на повышенных регистрах, переместившись с Морозом за полог палатки, он тут же и рухнул… Дальнейшее развитие событий было остановлено набежавшими миротворцами.

Впоследствии, узнав Ушакова поближе, думаю, что Морозу просто повезло. Обычно подобные «удары судьбы» Эдичкой не прощались.

У Мороза - хобби. Обходит перед сном койки «националов» и дружески с ними воркует. Хохлов он также относит к национальным меньшинствам.

- Мне как-то по хрен национальность. Хорошие люди везде есть, - «р» у него картавое.

Однако и этой дружбе окрепнуть не сбылось.

Кабардинцы, храня верность горским традициям, посуду решают не мыть. Пару раз им это «сходило». Не подозревающий о таком повороте Деньговский, приняв дежурство по камбузу, ловким движением сгребает кабардинские миски в кучу и жестом привыкшего одерживать победы полководца указывает на мойку:

- Вперед, ребята!

- Валлиги! Нехорошо сказал! - Встают на защиту своих обычаев дети гор. - Такой молодой… У нас посуду женщины моют.

- Так везите их сюда. Пусть моют! - вступается за всеобщего любимца Терехов.

В палатке против кабардинцев их двое. Тувинцы в нейтралитете. Конфликт едва не переходит в бои без правил, о чем удалившийся Терехов вероятно «пожалился» Морозу.

Тот появляется в палатке поздно. Все уже прибыли и, большей частью отужинав, валяются по койкам.

- Так! - Мороз бледен и трезв. - Не понял! - Дергает затвор РПК. - Кто здесь посуду мыть не будет?!

Кабардинцы отрываются от подушек.

- Встать!.. Я не понял! - Три пули, пробив брезент, уходят в небо.

Начинается свалка: кто-то вырывает у Мороза пулемет, кто-то успокаивает кабардинцев. Ком человеческих тел выкатывается из палатки на крышу…

Через полчаса, устав от борьбы, разбредаются по местам.

Первая спецоперация. Напутственное слово начальника РОВД Висаитова:

- Контрактники за свои семь окладов в «зачистках» будут участвовать все без исключения. Независимо от должности…

Погрузившись в автобус и кузов ЗИЛа, едем на базу ОМОНа. Там построение. Рядом мемориальная доска с фотографиями погибших… Насчитываю около семидесяти. Поворачиваюсь к Багдасарову и Сучкову:

- Мм-да… Боевое подразделение.

- И бандитское, - усмехается Багдасаров.

- Серьезно?

- В основном бывшие боевики - они и «кадыровцы».

- «Кадыровцы» - это кто?

- Служба безопасности Кадырова. Эти вообще вне закона. Хотя, какой тут закон…

Несколько раз нас строят и снова распускают…

На окончательном построении:

- Салам алейкум! - приветствует плотные шеренги прибывший из МВД полковник.

- Ваалейкум асалам! - рвет воздух тысяча глоток.

Контрактники недоуменно переглядываются - приветствие, что ни говори, своеобразное.

Согласно поставленной задаче в микрорайоне перекрываем одну из улиц. Наши посты по четырем углам каждого дома. Омоновцы «зачищают» квартиры. В разгар операции со стороны верхнего шоссе беспорядочная стрельба… Омоновцы выскакивают из подъездов и, «бухая» из автоматов в воздух, устремляются к дороге… Но тревога ложная. Проездом свадьба. Для порядка несколько человек быстро вытаскивают из машин, так же быстро заталкивают обратно и отпускают… Следующий обвал выстрелов в лесном массиве напротив. Жмемся к домам. В лес никто не суется, и кто в кого стреляет - неясно.

Скоро все заканчивается. Беспаспортных и не прошедших «фильтр» увозят на базу ОМОНа.

Чеченцы ППС-ники, загрузившись в ПАЗик раньше нас, торопят водителя к отправке. В большинстве это парни из сел и аулов, и действия их непредсказуемы. Поднявшись на первую ступеньку, вижу, как сидящий напротив боец взводит затвор,

затем автоматически, видимо как учили при сборке АК, жмет на «спуск»... Едва не раздробив мне башку, пули проходят в плотной близости.

- Баран, - говорю я громко, сквозь глухоту, и по затихшему автобусу иду на заднюю площадку.

Водитель, тыча в раскрошенные над дверью стекла, по-своему что-то выговаривает «стрелку» и дает газ… Лицо у стрелявшего бледное, в красных пятнах… Через пару минут он оживленно болтает с соседями.

Подходят Суков с Багдасаровым:

- Сегодня тебе вдрызг можно… пить и пить.

- Угу… и за что же? - В ушах еще звенит.

- За второе рождение, - пухлыми губами Сучков растягивает улыбку...

Под занавес марта в «располаге» перемены. Надеемся, к лучшему. Отбывших «повинность» свердловчан меняют вологодские ребята. С крыши пакгауза наблюдаю за построением. Зеленый муравейник - человек триста. Отъезжающие уральцы орут и лупят в небо из автоматов…

Однако наши надежды на послабление в банном режиме вскоре рассеиваются напрочь. В первую же попытку осуществить внеплановый помыв «контрабасы» изгоняются из бани рыжеусым начальником временного отдела и его замполитом. Задорную искорку в процесс «исхода» из банного рая вносят полеты над нашими головами шаек и тазиков.

Дальнейшее знакомство с новыми соседями достоинств им не прибавило. Особенно позабавили реляции о госнаградах, мелькнувшие в вологодской печати (следующий ВОВД был также из Вологды), где все заслуги чеченских милиционеров и контрактников были со скрупулезной точностью переписаны в актив этих самых, увы, не блеснувших храбростью вологодских парней.

В первый же месяц службы трое из «временщиков» отправлены «на землю». Двое по причине отказа выходить за территорию комендатуры. С третьим - история более грустная. Во время одной из спецопераций он присел отдохнуть на перевернутое ведро… оказавшееся самодельным фугасом. После слов более бдительных товарищей: «Под тобой бомба!» боевой офицер впал в коматозное состояние, из которого до отъезда так и не вышел.

Степанов моему перемещению в кадры мысленно хлопает в ладоши. В течение недели подготовив необходимую документацию по не нужной здесь никому психологической службе, разгребаю «завалы» в других направлениях. Запущенность невероятная. При работе с личными делами кадровички Ася, Айшат и Роза выказывают полное понимание и солидарность, но стоит взяться за представления к очередным званиям, расположение их тут же тускнеет. Оказывается, проблема с присвоением званий во многом искусственна. Платишь - есть звездочка, не платишь - жди… И ждут… по полгода и больше.

Как-то двое участковых из местных с этим вопросом подошли ко мне… Направленные мной в МВД представления прошли «на ура». Набив тропинку, потянулись другие… С тех пор для Аси, Айшат и Розы я стал чем-то вроде колорадского жука на картофельной грядке. Полагаю, если бы им дали «добро», они легко подсыпали бы мне дуста в кофе. Зато усы Степанова довольно топорщатся. Он, как это обычно бывает у хороших начальников, сразу же перекладывает на меня добрую часть своих обязанностей.

Кудряков из Иваново тоже в кадрах. Старший инспектор. В 24 года - капитан. То ли от перемены климата, то ли от совместного поедания с тувинцами вермишели быстрого приготовления глаза его сузились настолько, что его нередко принимают за одного из них. Через пару недель «тягот и лишений» в палатке он перемещается на жительство в рабочий кабинет, в котором теперь постоянно и пребывает. Раскладушку и матрац прячет за шкафом. Жить при отделе не ново. Начальник милиции общественной безопасности (МОБ) Ваха Батагов в отделе обретается не первый год. При более близком знакомстве узнаю, что для него это не более чем способ выжить. Будучи ставропольским чеченцем, он поначалу снимал квартиру, откуда после нескольких ночных обстрелов (последний был через дверь) пришлось съехать. Жизнь вне Чечни заметно «обрусила» Ваху, и взгляд на происходящие в Чечне события у него свой, от местных отличный.

Представления о моих должностных обязанностях у начальника ОВД Висаитова более чем странные. Вызывает к себе:

- Что-то незаметно роли психолога в отделе.

- Все согласно приказам. Кадрам помогаю...

- Ваш рабочий день, товарищ психолог, должен начинаться с обхода всех служб. С выяснения, кто есть, кого нет, причины неявки и все такое. С последующим докладом. Мне.

- Это обязанности начальников служб, товарищ полковник… Фискалить не стану.

- А я как начальник отдела считаю, что это ваша прямая обязанность.

- Свои обязанности я изучил и знаю, а от этого увольте…

Долго смотрит в окно, мимо меня.

- Ладно. Идите.

Больше к этой теме мы не возвращались, и сколько-нибудь предвзятого отношения с его стороны ко мне не было.

В Чечне принято обращаться «на ты», независимо от рангов и званий. К начальнику РОВД местные обращаются - Юсуп, с ударением на первую букву. Контрактники называют его по имени-отчеству, всех остальных, нередко включая и «замов», переняв вайнахскую манеру обращения, просто по имени.

У офицеров-чеченцев, восстановившихся в органах внутренних дел после десяти лет безвластия, в званиях задержки. Многие в возрасте лет под сорок и больше ходят лейтенантами и «старлеями». Переживается это ими болезненно. Между тем «большие звезды» контрактников ими не ставятся ни во что.

- Эй, майор, - окликает меня молоденький лейтенант-чеченец и задает какой-то вопрос, которого я уже не слышу, потому как кровь «ударяет в голову».

- Слышь, лэйтенант, ты читать умеешь?

- Не понял…

- Ставлю вопрос иначе. Среднюю школу кончал?

- Да я уже на четвертом курсе университета!

- Тогда читай устав, прежде чем обращаться к старшему офицеру.

В ответ он «надувается» индюком и, постояв так с полминуты, отходит…

23 марта 2003 г. - референдум. Главный вопрос - быть ли Чечне в составе России. Дежурить заступаем за неделю до выборов. Я в 15-ой школе по ул. Абухова. Фасадная часть ее в относительном порядке. Два примыкающих крыла - в руинах. Кругом воронки. Спотыкаемся о торчащие из асфальта минные стабилизаторы. Выдали белье, матрасы. Спим на столах, но это лучше, чем в палатке, где под утро от холода впадаешь в анабиоз.

Район неблагополучный. Несущие с нами службу чеченцы рассказывают, что раньше он контролировался полевым командиром Гудаевым, который ныне где-то в горах. Местные из соседних домов доверительно сообщают, что в Грозном он гость нередкий.

Со мной участковые-свердловчане Журавлев и Никифоров. Старший - Монгуш. На разводах у начальника МОБ Батагова его усиленно «задвигают», но он пока еще в должности. В темное время «дозорим» по два часа. В частных домах напротив полыхают газовые факелы. Газ в Грозном дармовой, и эти светильники - единственный способ освещения.

Окна первого этажа прикрываем снятыми со стен щитами с наглядной агитацией. Там у нас столовая и спальня Монгуша с аборигенами. Мы с Никифоровым и Журавлевым обитаем на втором. Чеченцы, кроме участкового Сугаипова, - молодежь. Из пригорода или горных аулов. Лет по восемнадцать-двадцать.

- Ну а если сюда войдет Басаев, что будешь делать? - одного из таких молодых-зеленых пытает Сугаипов.

- Ну что ты, Хусейн, какой Басаев?.. Он что, дурак, сюда входить? («Хусейн» они произносят на испанский лад «Хосе».)

- Дурак или нет - я не спрашиваю. Я спрашиваю, что ты будешь делать?.. Запомни, Басаев - наш первый враг. Ты должен его убить.

- Ха!.. Да если он сюда войдет, тут все в штаны наложат, - вклинивается другой новобранец, побойчее.

У Журавлева вырывается невольный смешок… Общий хохот следом.

По утрам Никифоров обливается холодной водой. Все это проделывается на улице и в голом виде, за что Сугаипов ему выговаривает:

- Нельзя так. Женщина должна видеть голым только мужа.

- Пусть не смотрят, я ж не навязываюсь…

- Пуля будет на одном из твоих обливаний. Из пятиэтажки уже предупредили.

Я занимаю сторону Хусейна. Водные процедуры в Чечне противопоказаны.

После обстрела соседей усиливаем ночные дежурства.

Днем школа наполняется членами избиркома (они же «училки»). Единственный мужчина - престарелый председатель-директор. Есть привлеченные. С одной из них, работницей девятой горбольницы, Аделью, уединяемся на втором этаже. На столе автомат и сканворды. Кабинет директора рядом. Адель угощает яблоками. Склоняясь над столом, прижимается грудью. Зубки у нее ровные, хищные. При появлении директора - отстраняется. Тот, как школьник, - с первого на второй и обратно, - с плакатами, тетрадями, авторучками. После пятого или шестого захода горянка шипит ему в спину.

- Мне двадцать восемь, но если выйду замуж, то за мужчину, который сильней меня. Пока такого не встретила. Пусть после меня у него будет еще две-три жены…

- Хочешь быть старшей?

- Только старшей. Я смогу достойно хранить очаг. Мужу стыдно не будет.

- А ревность? Младшим женам наверняка будет больше внимания.

- Ревность - плохое чувство. Последнее дело - ревность…

Спускаюсь на первый этаж.

- Заходите на чай, - машут из учительской.

- Не знаю ваших обычаев. Вдруг скажу или сделаю что не так…

- А мы поправим. Заходите…

Пьем чай. Разговор ненавязчивый. Рядом Мадина. Крупная. Сильные, стройные ноги. В движениях и прямой осанке - порода. Из Грозного. Три года жила в Москве. Как зовут остальных, забываю сразу. Мадина - учитель литературы.

Через полчаса, во время моего дежурства, проходит мимо… вдруг резко разворачивается, усаживается рядом… Как в детстве, играем в гляделки.

- Суна хо хазхета (Ты нравишься мне), - тихо и раздельно произношу заученное из чеченского разговорника.

- В тебе магнит какой-то, - прикрывает глаза, усмехаясь.

- Придумай же что-нибудь…

Улыбается грустно:

- Майор, майор… Что можно придумать… в этой Чечне…

За день до выборов - обстрел. Из проезжающей автомашины по окнам - автоматная дробь. Дернув затворами, с Никифоровым и Сугаиповым выбегаем на улицу. Поздно. Сугаипов, оскалив крупные зубы, бьет короткими очередями в воздух. Следом - молодые чеченцы:

- Хосе! Хосе! Не надо, Хосе!..

Вернувшись, сообщаем в дежурку, осматриваемся. Пострадавших нет. Или почти нет: одна из учительниц, падая на пол, поранила щеку. Битые стекла. Следы от пуль в верхней части стены. Под ними, обсыпанный штукатуркой, застывший, как памятник, Монгуш.

- Жив, Ким-оолыч, - тормошит его Никифоров.

- Выпить надо… Поубивают нас тут, Серега…

«Урядники», глядя на своего «оштукатуренного» начальника, тихо посмеиваются.

Минут через пятнадцать подкатывает опергруппа. Временщики-вологодцы следом. Первые «качают» из нас необходимый минимум бумаг, желают «без происшествий» и уезжают. Вторые гадают, усиливать нас или нет. Затем, оставив три «цинка» патронов, отчаливают.

По звонку директора-председателя оконные бреши стеклятся в течение часа-полутора…

Желание «выпить» Монгуш приводит в исполнение на удивление быстро. Через полчаса его храп, на этот раз удивительно схожий с медвежьим рыком, заставляет проходящих мимо спального класса «училок» невольно вздрагивать.

- Старшой-то у нас - кремень… подточенный алкоголем, - «наваривает» серьезную мину Журавлев, - все ему по… А нам, как в сказке, ребятки, - день продержаться, да ночь простоять.

К вечеру на усиление прибывает несколько ППС-ников. Их отправляем «в секрет», в нежилую пятиэтажку, с которой хорошо просматриваются дорога и левое крыло школы. Правое решаем отслеживать сами. Поэтажно определяем огневые точки и время службы для каждого…

Плоская крыша, просевшая в центре на перекрытия третьего этажа, похожа на вулканический кратер. С двух до четырех здесь мой пост. Через час дежурства холод трансформирует тело в подобие отбойного молотка. Отблески факелов - иллюзия тепла. Глоток водки - согревающая реальность… С левой стороны школы - шорох. Крадущиеся шаги… На всякий случай досылаю патрон в патронник. Тень, слившись с дорогой, замирает… Тох-х!.. Глухой удар выстрела. Фонтанчик огненных брызг по асфальту. «Секрет» не дремлет. «Гость», скользнув к частным домам напротив, исчезает…

- Сначала затвор услышал, - поясняет старший «секрета» утром, - потом его выцелил… Правильно же, что на поражение не стал?

- Правильно. Мы не знаем, кто он.

- На крыше ты был? - поворачивается ко мне.

- Да.

- Рассмотрел его?

- Нет… Смутно.

- Счастливчик. Пусть аллаха благодарит.

День голосования. В горных селениях тревожно. Подрывы. Два избирательных сгорели. У нас же снующие туда-сюда автобусы, как рыбы в нерест, вытряхивают из себя все новые партии голосующих. Солидные мужчины с внушительными, на полгруди, значками «Голосуй за Россию» пачками приносят паспорта, на которые им, в нарушение всех инструкций, такими же пачками комиссия выдает бюллетени.

После выборов - указание коменданта демонтировать палатку. Причина - неуправляемость ее обитателей.

Как-то, «пожужжав» и выпив лишнего, открыли беспорядочную стрельбу кабардинцы. Прибывших разбираться представителей спецкомендатуры пьяный Монгуш, схватив автомат, послал подальше. В этот же вечер тувинцы повздорили со своими земляками-кинологами, нагрянувшими к ним в гости. «Мальчик-богатырь» - Догуй-оол устроил одному из них показательный спарринг. Однако, судя по дальнейшему развитию событий, урок хороших манер гостем усвоен был настолько поверхностно, что через несколько минут он ворвался в палатку с клыкастой овчаркой, загнав своих земляков, а заодно и соблюдающих нейтралитет свердловчан в дальний угол. Насладившись победой, тувинец-кинолог покинул палатку лишь после того, как один из «хохлов», Коваленко, твердо пообещал, что «сейчас он, как не хрен делать, пристрелит эту суку», для полной ясности дважды долбанув из ПМ* ей под ноги. Что, собственно, и стало последней каплей, переполнившей чашу терпения коменданта.

Перед горящими праведным гневом глазами его представителей ликвидация палатки осуществилась бескровно и споро.

Тувинцам и кабардинцам выделено две комнаты на втором этаже полуразрушенного дома на территории РОВД. Комнаты после ремонта, то есть в некоторых местах чуть побелены и, следовательно, для жилья пригодные. Под ними - служебная вотчина самой многочисленной в отделе патрульно-постовой службы.

«Славянам» предложено переместиться на первый этаж пакгауза, при условии, что обитатели его - «временщики» - потеснятся. По счастью, переезд наш был встречен без лишних эмоций.

В кубриках коек по 20-30. Но есть один четырехместный. Эдичка с Димой Швецовым заняли его под сурдинку в день отъезда временщиков-экспертов. Терехов и некий Витек из первого потока контрактников примкнули к ним несколько позже. Напрашиваюсь пятым... «Плацкарта» моя общими усилиями водружается на третий ярус.

Вечером появляется Дима. На пару дней он ездил домой, но вид у него скорее взволнованный, чем отдохнувший.

Подступает к Терехову. Тот, кроме всего прочего, его взводный.

- Ты, пидор, тихушник, не успел я уехать, как ты меня вложил тут же… Да чечены в сто раз тебя лучше… а ты гнида…

Не доверяя в полной мере силе слов, Дима пытается достать принявшего защитную стойку Терехова кулаком или затянутой в берцу ногой. И если бы не вовремя подпрыгнувший с койки Эдичка, это ему бы удалось. Впрочем, каблуком отцу-командиру слегка достается.

- Остынь, дурачок сопливый, - вяло огрызается Терехов, ретируясь к выходу, - ты пьян.

- Пусти меня, пусти! - извивается в цепких руках Эдички Дима. - Сволочи… все вы сволочи… Все!..

Осев на койку, он плачет навзрыд…

У Терехова - приколы свои. Так, рефлекторная отрыжка при чистке зубов аппетита у задержавшихся с приемом пищи не прибавляет. Плюс к этому, он телеман. Сон без шипения и потрескивания старого, поднятого из грозненских руин телевизора ему в тягость.

Что касается ветерана контрактного движения Витька, то уровень децибел, создаваемых его богатырской глоткой во время храпа, запросто мог бы соперничать с ревом турбин пассажирского лайнера средней мощности. Также по ночам он шумно пускает ветры, повышая уровень метана в кубрике до взрывоопасного состояния.

Бессменные его носки - тема отдельная.

Первым не выдерживает Эдичка:

- Вить, сходил бы ты в баню. Помылся. Потнички простирнул бы.

- Что это тебе потнички мои? Поперек горла? - бычится Витек.

- Какое горло?! Да у меня от них уже двухсторонний силикоз легких! К тебе же без противогаза подходить опасно! Здесь тебе не остров Иприт! Понял?!

Далее разговор их принимает характер столь ожесточенный, что к вечеру Витек, зацепив с собой пару общественных табуреток, на постоянное место жительства перемещается к свердловчанам.

В очередной отпуск, не отслужив по контракту и двух месяцев, неожиданно для всех вышел Терехов. Однако благодаря спиртосодержащим напиткам прощание его с Грозным затягивается…

Утром, после суточного дежурства, вхожу в кубрик. За столом в полуобнимку Терехов и Швецов. Приятно, что их взаимная неприязнь на почве общей любви к алкоголю уже трансформировалась в дружбу.

- Мы в город собрались. Поедешь? - Несмотря на ранний час, Терехов возбужден.

- Поехали… Баня, девочки… - Дима плескает водку в свободную кружку. - Держи!

Не знаю, что больше воздействует на мое подсознание, но я как-то быстро соглашаюсь.

- Тогда вперед! - воинственно взмахивает стаканом Терехов. - Я тут напряг сержантика одного из местных. На КПП ждет.

- Он на машине? - глядя на их подозрительно «поведенные» физиономии, ищу запоздалую зацепку, остаться и выспаться.

- «Пятерка». Новье! Поехали! Я тебе город покажу, какого ты не видел еще. Промзону… Хочешь?

- Хочу! - «намахиваю» вторую дозу…

«Напряженный» Тереховым «сержантик» - крепкого сложения, лет двадцати с небольшим. В разговор почти не вступает. Натянуто вежлив.

- Давай, Ахмат, за Сунжу… на промзону, - командует отпускник. - По пути у магазина - тормоза… Тебе за рулем нельзя, нам можно.

Швецов улыбается по-детски лучисто…

За мостом останавливаемся. Пьем. Предлагаем Ахмату. Отказывается.

- Таких правоверных, Ахмат, не так уж и много. - Забираю отодвинутый им стакан.

- Пусть не много. Но кто, кроме нас, сохранит нашу нацию здоровой и сильной. - В глазах его мрачная твердость.

- Ты сохранишь, Ахмат. Кроме тебя некому... За тебя! - заливая в себя очередную порцию водки, кричит Терехов. - Теперь на промзону!..

Промзона - город в городе. Бесчисленная вереница цехов и заводов. «Сталкер-2» здесь можно отснять не тратясь на декорации. Кругом мины. Предлагаю выпить на капоте… Пустые огромные корпуса. Изредка скрежет жести…

Адреналин. Пьем, то и дело оглядываясь.

- Ехать надо, - торопит Ахмат. - Теперь сюда не то что федералы, бородатые не суются.

- Назад, к пятнадцатой бане, - Терехова «развозит» на глазах, - к девочкам. Отдохнем, попаримся. Почем у вас девочки, Ахмат?

Играя желваками, Ахмат садится за руль…

У бани Терехов и Швецов пропадают надолго. Оставшись с Ахматом, молчим. Наконец он медленно разворачивается ко мне корпусом:

- Я не желаю вам зла. Не надо сюда ходить.

- Почему?

- Здесь их люди. И сами они здесь. Каждый день.

- У нас автоматы, Ахмат.

- В парилку с автоматом не пойдешь…

- Это верно…

Дима с пьяной улыбкой паяца дергает дверь. Та наконец поддается, и он квашней расползается по сиденью. Терехов следом.

- Баня через час... Я шашлык заказал… А на девочек цены знаешь какие?

- Какие?

- Двести - в час. Для тех, кто любит экзотику… Ахмат, только не обижайся… местные - триста. Могут привести, куда закажешь, но это дороже...

- На себя потом пусть обижаются, - глухо отзывается Ахмат.

- А в Моздоке мы были… так там - пятьсот в час… ночь - штука-полторы. Но чем хорошо - на выбор. Их даже строят перед тобой, - включается Дима.

- В комендатуру, - говорю, - надо полотенца взять…

- Зачем полотенца-то? Э-э!.. Девочкам спины вытирать? - Перегар от Терехова жуткий. - Они это любят.

- Они кошелек твой любят. Поехали!

У меня план: еще бутылка, и баня - по боку…

Теперь пьем на Тучина. У гаражей. Между отделом и «располагой»… За «Нурэнерго» со стороны шоссе - стрельба. Две очереди - длинная и короткая.

- Не нравятся мне эти выстрелы, - смахивает остатки закуски с капота Ахмат. - Поехали! Быстрее, быстрее!..

Резко выруливаем на улицу. Дальше - тупик. Блоки. За ними - присевшая на колесо белая «Нива». В точках пробоин. Рядом галдящая толпа сбежавшихся от лотков торговок. В «Ниве» за осыпавшимся лобовым стеклом - двое. Перетаскиваем их в свою машину. Только тут замечаю, что всюду кровь.

- Идите и ждите меня, - отталкиваю Терехова.

Глупо улыбается Дима. Ахмат рвет с места.

- Как чувствуете себя? «Девятка» рядом. Доедем?

- Ты как? - один из пострадавших другому - с гипсовым лицом.

- Плохо… Убили все-таки…

До МВД шесть остановок - автобусом. Чеченская рулетка. Обычно уходим на заднюю площадку, чтоб никого за спиной. Похищения в Грозном людей ежедневны. Есть вариант, что заберут оружие. Кудряков перед такими поездками становится нервным, щелкает затвором и последними словами костерит начальника ОК Степанова:

- Хрен усатый, заперся с бабами в кабинете… А тут молодая жизнь, можно сказать, под угрозой.

Как-то, перепутав маршрут, оказываемся с ним в незнакомом районе.

- Ну, вы даете! - Указывает нам нужное направление средних лет чеченец. - Поскорей выбирайтесь.

В пути по пустым переулкам с раскрошенными домами Кудряков впадает в какую-то нервическую веселость:

- «Не знали наши мамы, не знали наши папы…», что детишек растили для чеченской пули. А мои так еще и не расстроятся…

С родителями у него застарелый конфликт, причину которого он несколько раз пытался, но так и не смог объяснить, сбиваясь при этом на тему взаимоотношений с женой и тещей, которым, по его словам, вечно мало денег и секса. На вопрос, какая же связь между тещей и сексом, Кудряков, не моргнув, выкладывал семейную тайну - мол, после свадьбы теща сказала сразу, что женщина она порядочная и теперь на стороне искать никого не будет.

- …Степанова бы сюда. И вообще, неплохо бы его в горы продать. Овец пасти. Пусть там усы свои распускает. До окончания контракта ему три месяца всего... Целым домой хочет, падла...

Неожиданно в сотне метров от нас дом, подпрыгнув, как в сказке, стенами разлетается в стороны. Почти одновременно ударная волна толкает в провал кирпичного забора. Успеваю заметить над облаком взрыва скользящие по воздуху железнодорожные шпалы.

- Бежим!..

Поднявшись, ныряем в ближайшую улицу. За нами стеной пылевое облако…

Что это: ликвидация фугаса? случайный подрыв?.. Обычно при уничтожении боеприпасов выставляется оцепление… А тут, кроме нескольких кошек, в развалинах - ни души. На бегу Кудряков поминает недобрым словом не только степановские усы, но и весь мировой ваххабизм вместе взятый…

Через месяц он перейдет в уголовный розыск, в группу по борьбе с ДТА (диверсионно-террористическими актами).

Общение с контрактниками и чеченцами, проходящими службу в МВД ЧР, дало более или менее верное о них представление. Кадровики-контрактники, утомленные ежедневными просьбами сделать что-либо во благо своему же брату - контрактнику, как правило, не делают ничего. При этом собственные интересы относительно наград и званий «проталкиваются» столь энергично, что перечитывающим эти бумаги в Москве видится поневоле, будто бы кадровый аппарат МВД ЧР, сразу же после спецназа ГРУ, самое боевое подразделение.

Кадровики-чеченцы к просителям более участливы. Впрочем, расценки «участия» строго установлены. Так, продление контракта стоит 25 - 30 тыс. рублей (по курсу 2003 года примерно тысяча долларов США). В определенном (на выбор) районе - дороже. Получение внеочередного звания - в зависимости от размера и количества звезд… С меня за «подполковника», без какой-либо гарантии за конечный результат, знакомый по курсам в Ставрополе ингуш Али, сославшись на тесные связи в МВД, запросил 800 долларов.

- Несправедливость, - говорю. - Голова, значит - триста, звание - восемьсот… Из уважения к собственной голове в дальнейших торгах не участвую…

Сытая, хитро улыбающаяся «мордочка» Али на фоне двухметрового забора МВД почему-то напомнила ничуть не уступающую ей в объемах физиономию молодого (кровь с молоком) начальника ОК в «родном» ставропольском отделе - Петюнникова. С моей подачи проникнув в кадровый аппарат, а затем и в руководство отдела, сей блестящий во всех отношениях офицер открыл в себе способности мздоимца столь решительного, что мне за этого протеже стыдно до сих пор.

На Пасху усиление.

Разбившись на группы, «окружаем» израненный остов Михайло-Архангельского собора. Заметно, что расстреливали его с особой ненавистью. Служба в наспех отремонтированном крыле. Вхожу внутрь. Впервые так много славянских лиц сразу. Усталые, с печатью скорби… Невидимые певчие… «Звуки небес».

- Исповедоваться кто будет?.. - женщина с отяжелевшими веками и кипой свечей в ладонях.

Молчание.

- Исповедоваться будет кто?

- Я, - протискивается к ней бородатый мужчина в кожанке. На поясе у него массивный пистолет, на манер маузера.

Неожиданно для себя откликаюсь:

- Я тоже…

- Двое… Вы идите за мной. - Меня останавливает: - Вы ждите…

О чем же сказать?.. О том, что дочь бросил?.. Что переспал с женой приятеля, поддавшись слабости?.. Нет. Не время… Пробираюсь к выходу.

Русские и чеченцы пьют, сгрудившись у костра.

- Куда пропал? Подходи. - Дежурный ИВС* Батруди протягивает мне полный стакан. - Пей! Ваш праздник сегодня. Большой праздник.

- Наш праздник, а ты гуляешь.

- Э, не понимаешь ты. Мы в ваш праздник выпьем, вы в наш… Так должно быть.

Пью залпом.

- Хорошо пьешь! Не мусульманин случайно?

- Случайно нет.

- А жаль. Хорошо пьешь… Давай еще?!

- Давай.

- И со мной, - кричит закосевший Семенчук. - Аллах акбар!.. Воистину акбар!

Кому-то из чеченцев такой «акбар» не «в тему». Его отталкивают, расплескивая водку, но до разборок не доходит.

- Алла-белла! - выхватив пистолет, взвизгивает вдруг Батруди, выстрел за выстрелом посылая в стену дома напротив.

Тут же у стены вырастает невероятных размеров горянка. По резким, гортанным выкрикам заметно, что праздничное настроение нашей компании ей чуждо. Батруди тут же укладывает пару смертоносных кусочков свинца в опасной близости от ее головы. Из опыта знаю, что в подобные ситуации контрактникам лучше не вмешиваться. Почему молчали чеченцы, я понял несколько позже, увидев, как при распределении продпайка маленький, щуплый Батруди, оглашая окрестности криками киношного индейца, вытолкал за территорию отдела дородного соплеменника, уличив того в нечестности. В этот раз ситуация берется под контроль привлеченным стрельбой начальником МОБ Вахой Батаговым. Разоружив сникшего при его появлении Батруди, он «рассеивает» всю нашу теплую компанию по постам…

- Я здесь с ночи, - улыбается оказавшийся рядом Швецов. - Из той девятины по нам поливали… с последнего этажа. Мы первыми-то их вычислили, ну и дали копоти… Жаль, патроны кончились… Просил вологодцев, тех, что в церкви дежурили: «Парни, жалко вам, что ли? Пять сорок пять - хоть на рожок…» Те калитку чуть приоткрыли и захлопнули перед носом… Сволочи… Трусы и сволочи…

Дима радостно возбужден.

Центральный рынок. Зачистка.

Старец в папахе, с провалившимся ртом кликушествует:

- Езжайте домой, оккупанты! Уж тут мы как-нибудь сами!.. Без вас!..

Подхожу к нему вплотную, лицом к лицу:

- А если мой дом здесь… Вот он, - показываю на ближайшее, с выжженными окнами, строение. - Куда же мне ехать, старик?

Плевок под ноги. В старческих мутных глазах - ненависть…

Центральный рынок - вотчина ваххабитов. Торговля оружием идет здесь почти в открытую. Заказываешь - приносят… Ряды, закоулки и снова ряды. Отставших, зазевавшихся «федералов» отстреливают здесь регулярно. Наше внимание к подросткам лет четырнадцати-семнадцати. Ваххабиты в учебных заведениях работают плотно.

С Багдасаровым и Сучковым досматриваем двух мальчишек.

- Где парабеллум, ребята? Скинули? - приподнимает и ощупывает каждую штанину подростков Сучков.

Переглядываются.

- Ладно, идите, - отечески подталкивает одного из них Багдасаров.

Подождав когда отойдут:

- С оружием они бы на нас не вышли. Или стрельбу уже открыли бы…

Так как с нами омоновцы, «улов» - подозрительных и беспаспортных - к ним на базу. Грузимся в кузов. В сутолоке Никифорову прикладом выбивают передние зубы… Липкие кровавые сгустки - по ржавому днищу.

Стадион «Динамо». Футбол. Играют сборные городских райотделов. Старопромысловский, Заводской, Октябрьский и наш - Ленинский. Болеем… Наши проигрывают сразу и безнадежно. С трибуны ухожу в развалины зданий спорткомплекса. Из рассказов отца знаю, что здесь когда-то тренировался чемпион России по боксу, его двоюродный брат Игорь Воропаев. Я его никогда не видел, но приятно, что грозненцы и люди, имеющие отношение к спорту, Игоря помнят. ППСники-боксеры рассказывали, что в спортшколах висят его портреты с краткой биографией. Подхожу к организатору соревнований, спрашиваю, есть ли кто-нибудь из присутствующих, кто знает Игоря лично.

- Есть, конечно. Помню и я... А во-он Юра Погуляев сидит… Юрий Палыч, кличка Пуля. По-моему, они дружили.

О Погуляеве, единственном в Грозном судье всесоюзной категории, недавно читал в газете. Знакомимся. Крепкий старик.

- Игорь-то? Как же... Мы жили рядом. На Моздокской. За мелочью любой друг к другу бегали. Он в Краснодаре сейчас. Адрес не знаю. Сильный боксер был. Дважды чемпион. После него в Чечне такого уровня боксеров уже не было… Идем как-то ночью. В шестидесятые еще. Он в пике формы тогда был. Компания навстречу. Человек шесть. «Подмерзли мы что-то, - посмеиваются, - пальтишки сымайте». Смотрю, нож у них. Игорь двоих сразу положил. Я и понять не успел. Слышу: «Атас! Это же Игорь Воропаев!». И растворились, как не было… Потом, в возрасте, болел он крепко. Инсульт. Для боксеров обычное дело… Давай по сто грамм, майор. За знакомство.

- Не могу. Извините… А почему вас Пулей зовут?

- Это с молодости еще. Я всегда моторный, отчаянный был. На месте усидеть не мог. Я и в войну никуда уезжать не стал. Мои уехали, а я остался. Все здесь пережил на старости лет. В детстве под оккупацией был, но такого зверства не видел, - махнув рукой, отводит глаза. - Ты как хочешь, а я пойду… сто грамм дерну… Разве это игра, - кивает в сторону поля. - Ну, будь здоров.

Смотрю вслед. Со спины он еще моложе. Подтянут.

На поле между тем «страсти в клочья». «Заводчане» каждый гол отмечают пальбой в воздух. «Старопромысловцы» в знак протеста игру прекращают. Толпа болельщиков, размахивая оружием, перемещается на газон. В ходу кулаки. Пара человек падает. Гул голосов угрожающ. Реплика судьи сквозь зубы:

- Чтобы меня еще раз уговорили судить это стадо!

- По отделам!.. Все по домам!..

Призывные выстрелы. Стадион пустеет.

В конце апреля за дежурство на выборах - 10 дней отдыха. Подхожу к «оружейнику»:

- Слушай, Муса, я домой собрался. ПМ сдавать не хочу. Ставрополь рядом. Туда - сюда… никто не заметит.

- Ты за него расписался, а дальше не мое дело. В дороге опасно, это конечно… Только ты мне ничего не говорил, а я ничего не знаю… Идет?

- Идет...

До Моздока обещал подвести участковый Насаев. С Эдичкой, Никифоровым и взводным ППС Барановым грузимся в его 21-ю «Волгу». Машине от роду лет сорок, и ее пора бы в музей раритетов. Насаев, постреливая глазами на наши скисшие физиономии, смеется:

- Ха!.. Испугались? Не боись, вытянет старушка. На ней еще гонять и гонять. Кузов луженый, ни разу не вареный. И конденсатом не брезгует. Заправка - копейки.

Конденсат - дешевый бензин-сырец, и в Чечне не торгует им только ленивый. Качество нефти здесь столь высоко, что бензин из нее возгоняют в печах-самоварах, в условиях то есть почти домашних.

Перед отъездом под легкую закуску опорожняем бутылку водки. Насаев, изрядно глотнув, рассказывает про снайперскую пулю, висящую у него на шее в виде кулона:

- … Что случилось - так и не понял. Как щепку откинуло. Сознание потерял… Я в «бронике» был, у сердца свинцовый квадрат. В него и попало. А снайпера не нашли. Возле кинотеатра... У «Юности»…

Сухой, как жердь, почти двухметровый лейтенант Насаев всегда удивительно добродушен. На запрет нового начальника службы участковых (Монгуша уже отстранили) о выезде за пределы Грозного сказал лишь:

- Поедем, как договаривались. А этот начальник… Наши дела. С ним я потом разберусь…

У нас, «на земле», как минимум, «выговор» Насаеву залепили бы… Но тут не «земля»…

В тему о своеобразии чеченской субординации показателен приезд в Ленинский РОВД министра внутренних дел Чечни (будущего ее президента) Алу Алханова.

Подойдя к группе старших офицеров-контрактников в курилке и первым отдав честь, он тут же выбранил всех нас за нерасторопность и несоблюдение устава… Сбивчиво и запоздало, начинаем представляться. Церемонию нарушает сержант-чеченец, потянувший министра за рукав и тепло с ним обнявшийся. Алханов, махнув рукой на подполковников и майоров, отходит с ним в сторону.

Позже, на одном из избирательных участков, я видел, как он, отстранив охрану, пустился в пляс с зазвавшей его в круг красавицей-горянкой. Не помню, чтобы что-то подобное случилось с нашими сытыми и довольными собой ставропольскими бонзами…

За окнами машины чужой, с ржавыми нефтяными вышками, ландшафт. И все же от предчувствия встречи с близкими - легкая эйфория. Въезжаем в череду выжженных лесополос.

- Плохое место, - орлиный профиль Насаева заостряется, - всегда здесь что-то случается...

Минуем блок-пост. Бойцы в боевой готовности.

- Обстреливают их постоянно…

За лесным массивом напряжение отпускает… Эдичка поддевает заторможенно-невозмутимого Баранова:

- Нет, Сань, тебе можно быть кем угодно, только не командиром.

- Это почему же?

- Ну, сам подумай, в конце рапорта как обычно - «докладывает командир взвода Баранов». Звучит?! Забавно, если бы у вас командиром другого взвода Козлов был… И как только местные тебя еще терпят?

Смеемся. Насаев громче всех.

В Моздоке при входе в вокзал нашу группу подвергают «потрошению». Причина - с порошками и препаратами - чемодан Эдички.

- Парни, да свои мы. Из Грозного. Я эксперт. Вот удостоверение. Это мне по работе нужно. - Эдичка возбужден и на проверяющих почти орет.

Я знаю, что у него не только порошки. Есть кое-что посерьезней. Если зацепятся - вывернут все… и мой ПМ тоже.

- Что ж вы сразу-то не сказали… И мы «на взводе», и вы, я смотрю… тоже. - Старший наряда осаживает своих: - Пропустить.

В буфете заказываем «люля» и водку. Угощаем Насаева… Полстакана цедит, как молоко:

- Хорош. Обратно - одному.

Выходим к машине. Прощаемся. Улыбаясь и излучая алкогольный дух, Насаев трогает... Денег не взял.

В ожидании электрички на Мин-Воды плетемся к буфету.

Дома - ни дня без алкоголя.

- Может, остановишься, - предлагает жена. Обычно к моим запоям она более агрессивна.

- Может быть… в Грозном…

- В Грозном… в Грозном… Хватит бравировать. Посмотри на себя…

Но алкогольный чертик в мозгу уже возмужал. Он и ведет. В отдел. Прямо к начальнику.

- Здравия желаю!..

- Ну-ну… Желаю…Садись, рассказывай, - засверливается глазами, - как там?

В обычное время за подобный визит он просто уложил бы мою голову на плаху и без лишних сантиментов отмахнул ее топором…

Припоминаю пару интересных эпизодов.

- Так… так… - Жмет телефонную кнопку: - Где Маслюкова?.. Найти.

Мне:

- Для газеты дашь информацию.

Отделовская газета - его гордость. Козырная карта в игре с ревизорами и «черными полковниками» из главка.

- Ты заходи… без всякого… - Аудиенция закончена. Ни слова, ни полслова о моей «эйфории».

- Разрешите, - в дверях безупречно отточенная Маслюкова.

- Побеседуй с ним… для газеты. - Лезвие полковничьего взгляда, не задерживаясь на нас, погружается в бумаги.

Выходим в коридор.

Маслюкова - женщина-загадка. Женское начало спрятано в ней столь глубоко, что мне ни разу не удалось разглядеть и намека на его присутствие. Общение с дамами подобного свойства сопряжено для меня с неизменным над собой насилием.

- Знаешь, что… ничего не нужно… Не напоминай, и он забудет.

- Вот и отлично...

Расходимся.

Рыбалка. Лесное озеро. Мельников. Ковалевы. Бескишные. В нашем районе мы все - чужаки. Ковалевы, Бескишные и супруга моя - из Грозного. Я - мурманчанин. «Махачкалинский бродяга» - Мельников. По очереди палим из ПМ в пустое ведро. Самая меткая почему-то супруга Санчо Ковалева - Лена Павловна. «Расстрелявшись», дамы варят уху… Мы с Санчо, уединившись с удочками, пьем «по-мужски» - на двоих. Набредший на нас Мельников наше уединение не приветствует. Впрочем, мы делаем так всегда, потому как Валерка после пятой-шестой рюмки независимо от места пребывания начинает моститься ко сну. Обычно он не возражает, если мы в завершение рыбалки сворачиваем его снасти. Для окружающих - записной остряк и автор нескольких блестящих стихотворных пародий, Валерий при неоконченном восьмилетнем образовании в душе немного барин…

- Ваш поступок, ребятки, - из ряда вон… Иван Михалыч отнес бы его к вульгарным и осудил… это уж как пить дать.

Иван Михайлович Аксенов - руководитель познакомившего всех нас литклуба, и авторитет его при любых обстоятельствах непререкаем.

- Что ж ты, Валерка, ниже пояса сразу-то бьешь?! Держи! - Недопитое отрывается от сердца.

Мельников глотает, запрокинув голову.

У костра с небрежностью Криса Нормана тянет гитарную ноту Бескишный… Вот же оно - мгновение счастья… Близкие рядом… рыбалка… А в Грозном?.. Что в Грозном? Какая разница…

Вот и все - десять дней алкогольной завесы… До Моздока в тупой депрессии - электричкой. В заплеванном тамбуре подташнивает.

Дальше - маршрутка… Славянской наружности я один. Тяжелые взгляды горянок. ПМ в кармане. Есть пара свободных мест, но водитель голосующих на трассе объезжает. Единственная остановка в Горагорске. Проверка документов. Чеченец в милицейском обличии долго мнет удостоверение:

- Контрактник?

- Угу. - Поверх его головы разглядываю искромсанные снарядами нефтяные цистерны. Палец в кармане куртки на спусковом крючке. Муторно.

- Рисковый... Удачи тебе…

- Спасибо.

В последующие поездки к ПМ добавится подаренная знакомым «фээсбешником» «эфка» (граната Ф-1).

В «располаге» все обычным порядком… К вечеру кажется, будто и не уезжал. В кубрике пусто. Перекидываю постель вниз, на койку укатившего в отпуск Терехова.

Вваливается перекошенный радикулитом Эдичка:

- Привет. Как съездил?

- Нормально… Что нового?

- Да ничего почти. Дима в отлучке… очередной. Прошлой ночью маму все звал. Плакал. А меня вот скрутило… На выездах перемерз, что ли... Уколоть сможешь? - протягивает ленту шприцев.

- Смогу.

- А, вот еще новость, - Эдичка подтягивает брюки, - Степанов сдернул. Без шума. Никто ничего не понял. В бухгалтерии говорят, каким-то боком ему в финотделе МВД тысяч шестьдесят лишку переплатили. Он деньги - в карман, и ходу.

За узким окном с песенкой в стиле «рэп» солдаты ВВ дробят шаг.

Девятое мая. Перед строем начальник ОВД Ю. А. Висаитов:

- Я подчеркиваю. Всех поздравляю. Это общий праздник. И чеченцев, и русских…

Шепот в строю - дядька начальника, тоже Висаитов - Герой Советского Союза, боевой офицер.

- …Возможно, будет Кадыров… Ваха, - поворачивается к начальнику МОБ Батагову, - лично расставишь людей.

К девяти часам стадион «Динамо» оцеплен. На свежеструганном помосте суета. Расставляются микрофоны, колонки. Кольцами - змеи шнуров. Мой «пост» недалеко от главной трибуны, на беговой дорожке - внизу. Желающих поглазеть на действо все больше… Женщины в легких платьях. Теплынь. Старики в папахах кучкуются. С краю, у деревянной вышки, построение чеченского ОМОНа. Гомон. Лязг оружия. Смех… К десяти узнаем - Кадыров не едет. Будет ли министр внутренних дел Алханов - никто не знает. Энтузиазм «приготовителей» празднества тускнеет…

Проходящий чеченец вдруг останавливается:

- Я вижу, ты русский?

- Русский.

- Русский, в милицейской форме? Федералы, те в камуфляже, а ты в милицейской. Откуда?

- Из Ленинского отдела. Контрактник. Я не один. Нас много тут.

- Не обижают?

- Кто? Нохчи?

- Нохчи, нохчи, - смеется.

- Нет… Нормально.

- Неужели вернется все? Русские вернутся?..

- Не знаю. Я бы не вернулся.

- Да… Вот и я о том же.

Он не прочь поболтать еще, но я оборачиваюсь на «ревун» у въездной арки. Там черная «Волга». В то же мгновение - хлесткий удар взрыва. Люди в поле и на трибунах падают ниц, прикрывая головы руками. У женщин безумные лица. Их светлые платья в пыли нелепы… Над аркой взметнувшийся гриб. И сразу - цепная реакция автоматных затворов оцепления. Дымящиеся осколки по полю. Рядом со мной их несколько… «Волга», дав резкий разворот, уезжает. Крики. Поток людей - к выходу. Стадион пустеет. Сирена «скорой»…

Из сведений «по цепочке»: один убитый, два тяжело раненых. Гаишник с оторванной ногой выживет вряд ли… В «Волге» был министр внутренних дел Алханов. Охота на первых лиц.

В обратном порядке убирается оборудование. Чеченский ОМОН, выстроившись в колонну (не зря же тренировались!), как ни в чем не бывало, чеканит шаг. У многих награды. Затем большая часть из маршировавших устремляется к помосту, где под хлопки с учащающимся ритмом и резкие гортанные выкрики начинается лезгинка. Кто сам бросается в круг, кого выталкивают… Загадочная чеченская душа… Убитые, раненые, праздничный марш… и тут же лезгинка…

В отделении кадров безвластие. Ася не упускает случая, к слову и не к слову, помянуть спешно покинувшего пределы Чечни Степанова, при этом к общему удовольствию присутствующих иначе как «Степашкой» его не называет.

- Степашка?.. Да разве это мужик? Мужского в нем что? Он же боялся всего. За жизнь - даже татуировки не сделал. Хоть бы курил, что ли…

- Ася, так ведь и я не курю, и татуировок… к чему они?

- Ты другое дело… На сестру мою как смотрел?! А?.. - грозит пальцем.

- Ладно, Ась. Зачем о грустном?!

- Как это?

- Красивая дама - и не моя. С чего веселиться?

Дурнушка Роза строго взглядывает поверх очков.

Меняю тему:

- По личным делам... что там?

- Пересмотреть. Ну и недостатки выписать… Это для Айшат. По дружбе.

- Сделаем.

С отъездом Степанова и переходом Кудрякова в уголовный розыск в кадрах мужчин - «раз, два…» Я и инспектор по боевой и служебной Газиев. Газиев женат, но второй женой не прочь взять бойкую скромницу Айшат. В ожидании более решительных штурмов с его стороны она легко позволяет себе переброситься парой теплых словечек со мной. По этой, по другой ли причине Газиев ко мне неизменно холоден. Еще он почему-то не жалует президента ЧР Ахмада Кадырова. Когда я, имея в виду лояльное отношение чеченского лидера к контрактникам, негромко скандирую: «Ахмад-ходжи - наш президент!», он неизменно бросает: «Вот именно - ваш!»

В связи с расстрелом кадыровцев - зачистка на улицах, прилегающих к отделу. Дома «оцепляются» по периметру с одновременной отработкой подъездов. В квартирах в основном женщины. Каждая третья или четвертая - тучинская лоточница. Внешнее радушие. Лучшее в доме - на стол. Гостеприимство. Этого не отнять.

В одной из квартир моложавая чеченка не может пояснить, почему у нее в паспорте нет отчества.

Приглядываюсь: печальные, настороженные глаза… оценивают по-женски.

- Одна проживаете? - прохожу в квартиру (мои напарники у соседей).

- Одна.

- Ну, был же у вас отец, - заглядываю в паспорт, - Ася?

- Был, конечно.

- Тогда и отчество должно быть.

- Не вписали. Что делать-то… Чай будете? У меня и кофе есть.

Чувствую, что все недостатки моей внешности горянкой уже препарированы.

- Паспорт ваш пока забираю. По учетам пробить…

- Ой, как же?.. Мне в Чири-Юрт завтра… Без паспорта - никуда, сами знаете.

- Отдел рядом. Надо будет - найдете. Нет - вечером сам зайду… Чай готовьте.

- А кофе… что… вечером не пьете?

- Не сплю от него. Ну, с коньяком разве...

- С коньяком?.. Ладно. Да только… всякое у нас здесь … Понимаете?

- Что ж непонятного?..

По отделовским учетам паспорт «чист»… После вечернего развода, козырек - к носу, ныряю в подъезд. Главное - без заминок. Пятый этаж. Дверь не заперта. Ждала?.. Сразу «на ты»:

- Проходи.

- Комнаты осмотрю? - Сердце смещается к горлу.

- Страшно? - нервно улыбнувшись, поворачивает ключ.

Комнаты - две, почти без мебели, и спрятать кого-то мудрено.

- Всякое… Сама говорила.

Льет кофе. Тягучий коньяк - в точеные, инкрустированные серебром, стопки.

- Пить-то за что будем?

- За имя… без отчества.

Пьем… И сразу еще… Но нервность не отпускает. Нет. Не останусь…

- …если узнают, меня убьют.

- Мужа давно нет?

- Давно. Умер.

- Почему не меня убьют, а тебя?

- За тебя тут все наизнанку вывернут. А я - так... Живу, потому что работа здесь.

- Здесь - где?

- Тут рядом. Парикмахерская. Мимо ходишь. Не замечаешь…

Прощаясь, пытаюсь поцеловать.

- Не надо, - отклоняет лицо, - потом не усну.

В кубрике расстроенный Эдичка:

- Понимаешь, с Висаитовым сцепился. Сегодня после смены остаться решил, экспертизы доделать. Тут он заходит - на подрыв давай. Я объясняю, что после суток, что Айнди уже выехал. Он в крик, мол, жертвы там, и Айнди никакой не эксперт, а фотограф-статист, и ехать все равно мне. Я, говорит, в машине жду. Ну, выхожу я и в сердцах что-то лишнее вслух, видно, ляпнул. Уж точно: язык мой - враг мой. А он будто с цепи сорвался: тут я, орет, определяю, кому и когда работать, и все это через маты. Не помню, чтобы он когда-либо до этого матерился. Выслушал я и тихо так спрашиваю: «Товарищ полковник, не понял, вам офицеры нужны или плебеи?» Зыркнул на меня, зубами скрипнул и всю бочину у «десятки», назад сдавая, о металлическую стойку распорол. «Десятка»-то новье… неделю как пригнали. В дороге, правда, и потом - ни слова.

- Да, ладно, не переживай ты так. Юсуп - мужик взрывной, но отходчивый.

- Думаешь?

- Степанова как-то раз чуть не поколотил в кабинете. Тот жаловаться пошел, что местные кадровички плохо работают … А Ася Сайханова Юсупу родня, оказывается. Ильич тогда хорошо адреналина хапнул. Выскочил из кабинета, всклокоченный, и сразу к графину - водички. Ну, говорит, дурак Юсуп! Ну дура-ак!.. Еле увернулся. А потом - ничего… Сколько еще работали… Ты насчет спортзала-то как?

- Пошли.

Спортзал - комната в соседнем пакгаузе. Вход через прачечную, с постоянным объектом внимания - прачками. Любителям тяжестей - «снаряды» на выбор. Есть даже штанга (самая настоящая), с кушеткой для жима лежа. В углу зеркало, своему отражению в котором на манер восточного сансея кланяется Багдасаров. Занятия его разнообразием не блещут. Штангу он толкает три раза, и только лежа. По нарастающей. Вес снаряда при последнем подходе килограммов сто сорок. Не помню, чтобы он делал что-то еще.

- Привет, - Багдасаров склоняет гладко выбритый череп.

- Привет, восточный человек! Подход какой? - Моя придумка называть его «восточным человеком» Багдасарова не радует.

- Подход последний. А за «восточного человека» я когда-нибудь на тебя штангу-то уроню.

Эдичка, покачавшись на брусьях, легко достает головой колени. Он, хоть и мучается «спиной», до ужаса гибкий.

- Штангу, штангу… Ты лучше вот так попробуй, - показываю на Эдичку.

- Я тебе что, эмбрион какой-нибудь?

Эдичка, распрямившись, сует Багдасарову ребром ладони под дых. Обменявшись парой шуточных тычков, расходятся.

- Новость слыхали? - широкая ладонь «восточного человека» перед заключительным подходом к снаряду поглаживает бритый затылок.

- Какую из них? - выдыхаю, дергаясь на турнике свои заколдованные пятнадцать раз, дальше которых «личный рекорд» двинуть не получается.

- У временщиков очередного борца с терроризмом отправляют на родину.

- Опять на мину сел? - Эдичка, на зависть всем йогам, замирает в очередной невообразимой позе.

- Хуже. У парня хрен знает какая по счету командировка. Не пил месяца два. Все приставали, естественно, - давай да давай. Стукач, думали. Ну и уговорили… Стакан намахнул. Второй - в догонку. Посидел, подумал. Я, говорит, вообще-то фотограф. Фотограф так фотограф. Третий наливают. Выпил. Снова задумался, вышел куда-то. А минут через пять стоит в дверях с автоматом. Так вот, говорит, я фотограф, а это мой фотоаппарат, в нем тридцать кадров, и затвором «клац». Улыбочку, сейчас я вас фотографировать буду. Хорошо, успели фотографа этого с ног сбить… «кадры» все над головами да в потолок пришлись… Ну навалились - за малым в пол не втоптали. Связали и в карцер… Ладно, парни, пора мне.

Толкнув заключительный вес и отдав традиционный поклон зеркальному гуру, Багдасаров уходит. В свободное время он занят изучением английского, следующий контракт намечен в Восточный Тимор или Косово.

- Грустная история, - усмехается Эдичка. - Не знаешь, после которой командировки в башке щелкнет.

21 мая 2003 г. Дежурство в группе огневой поддержки. Совместно с СОГ (следственно-оперативной группой) выезды на место происшествия. Первый - на перекресток Первомайки и Маяковского. Обстрел из гранатомета. На месте - ткнувшийся в дом «Урал». Под кабиной кровь. В обугленном камуфляже на земле двое. Один без движения. Подполковничьи звезды. Второй, поднявшись на руках, белыми от ужаса глазами смотрит на свою оторванную ступню с торчащей костью. Из горла его крик-клекот. Водитель в кабине. Голова запрокинута. Кровавые пузыри. Дышит. Следом за нами - «ревун» - «скорая». Грузим раненых. Подполковника не берут. Щупают артерию на шее. Зеркальце к губам. «Уже не наш». Сразу же отъезжают. Удостоверение убитого. Командир. Московский ОМОН.

У отдела дежурный Егоров машет руками:

- Можете не глушить… Еще два трупа. Микрорайон. Улица Иоанисиани, рядом с рынком. Солдаты-срочники. «Закон» уже выехал.

«Законом» здесь называют следователя прокуратуры. Мчимся. Из-за возможности подрыва скорость максимальная, и нашу «таблетку» кидает из ямы в яму. Эдичка с автоматом и экспертным саквояжем на коленях зудит:

- Ну и денек. Сговорились они, что ли?.. Надо бы попросить Висаитова, чтобы нас хотя бы сегодня не трогали.

Вполушутку, вполусерьез Эдичка зациклен на мысли, что у начальника РОВД Висаитова с боевиками тайное соглашение - сотрудников без согласования с ним не отстреливать. Свое предположение он легко объясняет тем, что в нашем отделе по сравнению с другими потери личного состава на порядок-два меньше.

Улица Иоанисиани - ряд выцветших, розоватого цвета домов. Район в основном обжитый. Рынок через пустырь, в зоне видимости. Значит, свидетели должны быть. Место происшествия определяем по скоплению людей… На дороге, метрах в пятнадцати друг от друга, убитые. На застиранной форме эмблемы связистов. У того, что подальше, на голове сбившиеся наушники. Рядом плеер и полиэтиленовая бутыль с жидкостью. В теле, ногах, голове - пулевые ранения. У другого два попадания в спину и затылок. Эдичка вместе с «законом» разворачивают солдат лицом к свету. За цыплячью шею приподнимает одного из убитых:

- Эх, мама… пацаны же еще…

Перемыкает дыхание… отхожу в сторону… Моя задача - огневое прикрытие.

Ночью в районе проспекта Б. Хмельницкого бой. Удары очередей и разрывов в плотном воздухе кажутся совсем близко. Периодически вступает КПВТ, методичную дробь которого ни с чем не спутаешь. Радует, что в прямые боестолкновения не кидают. Отсиживаемся в дежурке.

Вот уж действительно - денек…

Кадровичка Ася из Ассиновской. Среди пострадавших в станице от теракта ее родственники и знакомые.

- Алла-белла… когда же это все кончится, - в глазах ее слезы.

В период правления Джохара Дудаева она служила в МШГБ. Министерстве шариатской госбезопасности. Теперь огорчается, что годы эти в стаж не вошли. Я как-то пошутил, что гилаевским спецназовцам тоже неплохо бы за службу в высокогорье учесть год за два. Ася обиделась и сразу же влепила мне в табель прогул, не подтвержденный «больничным».

Теперь просит:

- Ты не мог бы в Ханкалу съездить?

- Зачем?

- Не за чем, а за кем… Не за сестрой моей, конечно, - сквозь слезы - улыбка.

Как только ее сестра появляется в отделе, я просто сам не свой делаюсь - в горле пересыхает.

- Подполковник к нам в кадры едет. Возможно, на место Степанова, - подает выписку.

Читаю. «Иващенко Андрей Александрович. Подполковник милиции… Красноярск… в Ленинский…»

- С кем ехать-то?

- Договорилась уже. Командир огневого взвода. Ну и с ним - двое…

В Ханкале не был со дня приезда.

В военный городок несколько въездов. На одном из них нам устраивают тщательную проверку документов и транспорта. После чего поясняют, что КПП здесь уже месяц как закрыт и нам следует проехать еще пару километров до следующего.

- Что ж вы нас тогда мурыжили столько времени? - С досады сплевываю в сторону чугунных ворот.

- А мабудь, вы боевики. - Здоровенный прапорщик, по виду явный потомок украинских «лыцарей», растягивает в улыбке сползающие на подбородок усищи.

На следующем КПП машину регистрируют и пропускают без проволочек. Подъезжаем к «отстойнику». Здесь все, как и в нашу бытность. Пресные физиономии снующих с бумагами туда-сюда штабистов. Заглядываю в сумрак палатки:

- Иващенко есть?

- Есть.

- На выход.

Через полминуты выныривает невысокий плотный подполковник. Знакомимся. На нем хорошо подогнанная «натовка». В глазках-пуговках - темперамент.

- Вещи бери, поехали.

«Огневики» к подполковничьим звездам - со вниманием. Заискивают.

Въезжаем в город.

- Да! Разруха все та же. - От повышенного внимания Иващенко переполняется важностью.

- А центр-то отстроили, товарищ подполковник.

- Ну, е-еще бы вы и центр не отстроили. В прошлую командировку, в две тысячи втором, мы со сводным отрядом в Шелковском районе стояли. Но в Грозный ча-астенько мотались...

В отделе к подполковнику без почестей. Ася мне шепотом в коридоре:

- Начальником его в кадры не назначили, и неизвестно, назначат ли…

Он ей сразу «как-то не показался», и наверняка уже бегала к Висаитову.

Между тем, «протрубив» кадровикам общий сбор, Иващенко обстоятельно знакомит их с вехами собственной биографии, начав почему-то с далекого, ничем не омраченного детства. При этом глазки-пуговки его заметно оживляются и масленеют.

- Алла-белла, кого к нам присылают, - шипит мне на ухо Ася. - Кому это надо, куда этот подполковник бегал в коротких штанишках?

- Пойду-ка я его размещать, - есть повод смыться.

Ася кивает.

На выходе меня осчастливливают полумесячным сухпайком. Загрузившись в обе руки, прозрачный пакет с десятком яиц передаю Иващенко. Но сразу уйти не удается, - окликнули из дежурки… оттуда - в отдел... Иващенко с яйцами - всюду за мной. Чеченцы в курилке при виде его весело перемаргиваются:

- Подполковник с яйцами… подполковник с яйцами...

Чувствую, как глазки-пуговки вбуравливаются в мой затылок:

- Хэ… Ты что меня… с я-яйцами… на вшивость?..

- Вообще-то это ужин, но можешь выбросить…

С сопеньем и поджатыми губами яйца «плывут» в «располагу». По пути прикупается водка.

В кубрике Эдичка. Вот уж не ожидал, но подполковничьи погоны и на него вдруг - как дудочка на змею...

Шкворчащую яичницу на стол. Открывается водка… Вскоре проясняется, что бывшее мое место на втором ярусе для размещения «подполковника с яйцами» плацкарта вполне подходящая.

- Большими погонами чечена не удивишь, - пытаюсь вернуть на землю их обладателя, - на погоны они только первый день смотрят.

- Меня бы кто у-удивил...

- Грубая сила, ну и мозги, конечно, когда-никогда, - это уважается, - вклинивается Эдичка.

- Насчет мозгов… Так это, парни… э-это ко мне… Вы еще у-узнаете. Все ведь у-умом, каждую мелочь. Вот в детстве, к примеру. Все одноклассники в футбол, а я за у-учебник - латынь учить.

- Ну и… выучил?

Все как-то разом опьянели.

- Да, какое там! Мертвый язык. Сами подумайте, мертвый язык можно ли выучить? Мертвый напрочь!.. Помню только: гомо гомонис люпус эст - человек человеку волк.

- С чеченцами… это в тему, - Эдичка приобнимает Иващенко за плечи. - Ладно, от мытья полов освобождаешься.

- От чего, от чего?.. Не понял. Он что, герой России? - я в негодовании.

- Ладно тебе. Подполковник все таки…

- И хрен на него. Вот такущий, - показываю незамысловатый жест.

- Ну, вы-ы, блин, даете!.. Дело че-ести… Покурим, что ли? - обиженно стрельнув глазками в мою сторону, Иващенко выходит. Нервность и водка заметно удлиняют его гласные.

Четвертый обитатель кубрика, Швецов, после устроенной им на Пасху позорной перестрелки с «секретом» ВВ - все еще в отлучке…

За окнами-бойницами грохот сапог. Отбойный рэп…

Наряд ППС задержал подрывника. Утром прямо на него вышли. Тот, как в детской игре «замри», - с проводами в руках. Рядом фугас - цинковое ведро с тротилом, болтами и гайками под слоем бетона. В наряде двое. Один тут же в борьбу вступил. Сцепились, по земле катаются. Второй, нависнув над ними, кричит:

- Ты что, дурак?! Отпусти его! Отпусти! Они же рядом… Наверняка на камеру нас снимают…

В равной почти борьбе милиционеру удалось-таки извлечь ПМ и сделать несколько беспорядочных выстрелов. Секундного замешательства «фугасника» хватило для его обезвреживания и вызова по рации помощи…

Через несколько дней, когда на разводе возникнет вопрос о награждении отличившихся, тот, что задерживал, скажет:

- Награда, конечно, неплохо…Только в наряд нас вместе больше не ставьте.

Вскоре руководству отдела пришлось хлопотать о переводе этого парня за пределы ЧР. Неизвестные лица в масках, ворвавшись в дом его родителей, напугали мать и жестоко избили отца.

Спецслужбами по дороге из Грозного в Ведено задержан сотрудник батальона ППСМ нашего отдела. При задержании в его автомашине обнаружено и изъято большое количество взрывчатки и других составляющих для изготовления взрывных устройств. С ним находился один из подручных Басаева, объявленный в розыск за организацию ряда терактов. На зачистках и спец-операциях задержанный работал с нами бок о бок.

В конце мая - начале июня 2003 г. заметно участились подрывы. Созданную в уголовном розыске группу по ДТА (диверсионно-террористическим актам) никто из местных возглавить большого желания не проявил. Должность отдали на откуп перешедшему в криминальную милицию из отделения кадров Кудрякову. Для двадцатичетырехлетнего парня поворот в биографии интересный.

Заглядываю в узкий обшарпанный кабинет. Над загроможденным бумагами столом бритая конусообразная голова Кудрякова.

- Салют.

- Сам «салют». Вот, с делами знакомлюсь.

- Это что? Все подрывы?

- Обстрелы тоже.

- Ты анализ не делал? За месяц - сколько?

- В среднем семь-восемь терактов выходит. Это только по Ленинскому. В городе четыре района, вот и считай. Плюс периферия...

- Да, Пашка, аналогов в мировом подрывном движении не так уж и много.

- Ты к нам не хочешь, кстати? Я у Ульбиева, начальника КМ, про тебя спрашивал. Он не против.

- Подумать надо.

- Вчера на вечернем разводе Висаитов сказал, что отдел наш «заказан».

- Ну, если Висаитов… - рассказываю Кудрякову шутливое предположение Эдички о контактах начальника РОВД Висаитова с организаторами терактов.

- Начальник в отделе - спим спокойно. Хорошая байка… Кстати, ты в курсе, что в горных районах, в Веденском - это точно, менты с зарплаты боевикам по три «штуки» отступных отстегивают, чтоб не трогали? Говорят, и контрактники «подключаются».

- Чушь, по-моему… Все равно отстреливают.

- Непроплатившихся.

- Ха! Расписку спрашивают? То, что отстегивают, - возможно…

Заглядывает Иващенко:

- Привет «террористам».

- Привет, привет.

- Надо приказ на стрельбы готовить, а папка с приказами хрен знает где. Ася говорит, ты знаешь.

Спускаемся вниз…

Ася, невзлюбив Иващенко с первого дня, иначе как «Ивашкой», за глаза, конечно, теперь его не зовет. Нередко к своей нелюбви она подключает «тяжелую артиллерию» в виде начальника РОВД Висаитова.

Вот и сейчас Юсуп (с удареньем на первый слог) - у кабинета. Губы - в нитку. Прядь волос, скрывающих лысину, чуть набекрень, что добавляет и без того грозному его виду еще и озорной лихости.

- Иващенко, вы где ходите? - обращение по фамилии у чеченцев так же естественно, как у нас по имени.

- Да я, э-это… товарищ полковник, приказ на стрельбы готовлю.

- Я чем вам сказал заниматься?

- Товарищ полковник, у вас война и-идет, а стрельбы больше года не проводились. Я и патроны в МВД у-уже выбил.

Входим в кабинет.

- Это я вас отсюда выбью, если не будете выполнять мои указания.

- Товарищ полковник… стрельбы…

- Вы мне стрельбами тут зубы не заговаривайте. - Кивает мне: - Займитесь стрельбами. А вас, Иващенко, с докладом о выполнении моего указания жду ровно через час. Здесь я пока что начальник. И пока я начальник, вы, товарищ под-пол-ков-ник, в кадрах моих будете только старшим инспектором.

Хлопает дверью.

- Ну и-и… застрелить его, что ли?.. - выказывает запоздалую твердость духа Иващенко.

- Или застрелиться, - трагическим жестом хватаюсь за кобуру.

- Все тебе шуточки!.. У-указание по стрельбам… и-и-иди лучше…

В кубрике объявляется Дима. Непостижимо, но прогулы ему каким-то образом сходят с рук. Сам он объясняет это знакомством его матери, работающей в секретариате МВД Северной Осетии-Алании, с заместителем министра внутренних дел ЧР Сатуевым. Но Дима - врун патологический, и верить ему, даже в ситуациях с высокой долей очевидности, ход неверный.

На столе составляющие «гремучей смеси» - «отвертка» и водка. Из магнитофона - записанный несколько раз подряд хит сезона:

Ну что ж ты страшная такая,

Такая страшная.

И ненакрашенная страшная,

И накрашенная…

Оказывается, идет процесс «обмыванья» движимого имущества. Потолкавшись полдня на службе, Дима успел у кого-то из местных прикупить не первой свежести «мерседес». В отличие от ситуации «на земле», чеченцы, избавляясь от иномарок, отдают предпочтение ГАЗам и ВАЗам последних моделей.

Встав посреди кубрика, Дима то и дело из новенькой - через плечо - кобуры ковбойски выхватывает пистолет. Рядом заметно взволнованные алкоголем Иващенко с Эдичкой. Иващенко морщится. В конце концов он разоружает Диму, сунув его ПМ себе за пояс.

- Ты… подполковник, отдай сюда! - Такой поворот в сценарии жонглера оружием прописан не был.

- Наберут детей на войну… Не-е груби, понял!

Мы с Эдичкой держим нейтралитет.

- Эх, вы!.. - не дождавшись нашей поддержки и хлюпнув носом, Дима хлопает дверью.

- Эх, мы-и, - «козлобаритоном» тянет Иващенко.

Ну что ж ты страшная такая,

Такая страшная…- отзывается магнитофон.

Движимость продолжает «обмываться» без хозяина. Извлеченная из пистолета обойма прячется под подушку…

Ночью просыпаюсь от выстрелов.

- Мама!.. М-мм… Мамочка! - всхлипывает во сне Дима.

20 июня 2003 г. Мой рапорт о переводе в уголовный розыск на стадии разрешения. Настроение нерабочее. Рядом национальный кадр Газиев объясняет Иващенко, что и как у него не стыкуется в журналах по боевой и служебной… Судя по обоюдным репликам, не стыкуется там почти все. Газиев нервничает. Природная гордость простую просьбу о помощи трансформирует в назидательное повествование. Иващенко в свою очередь кипятится и дольше обычного тянет гласные. Вдруг стекла за ними, как в замедленной съемке, выгнувшись парусами, крошатся в пыль. Одновременно с грохотом отрываюсь от пола и лечу в коридор. Мгновение темноты… И звон, как в салоне взлетающего самолета. Вырванная створка окна хлопает Газиева по спине… (Когда это было - до звона или после?) На подбородке и губах - кровь. Из носа? Так и есть…

- Парни, живы? - голос Иващенко.

Первая мысль - скорей из здания. Хватаю автомат. Ноги желеобразными медузами кидают из стороны в сторону. В коридоре перекошенное лицо начальника РОВД Висаитова.

- Алла-белла! Подрыв!

Выходим во двор. Там уже пол-отдела. Беготня.

Докладывают Висаитову:

- Товарищ полковник, это не у нас. За «девяткой» где-то… за больницей …

Распоряжения - отрывисто, по-чеченски. Нам переводят - к месту взрыва.

Спешим к «девятке». Окна в больнице и в ближайших домах - черными ртами. Звон. Хруст. Метлы. Веники. Причитания.

- Кровь вытри, - Иващенко дает мне платок.

Неожиданно меня выворачивает и сразу же становится легче.

Натыкаемся на оцепление. Рубоповцы. Славяне. Дальше нельзя. Топчемся рядом. На наши расспросы - расклад: «КамАЗ», груженный тротилом, рванул на пустыре недалеко от их административного здания. Куда направлялся, к ним или к нам, уже не узнаем. За спинами бойцов несколько сложившихся как карточные домики одноэтажек. Через полчаса в оцепление ставят наших ППСников. Подходим ближе. Воронка диаметром пять на пять метров, три - в глубину. Перекрученный остов «КамАЗа». Внизу, с фотоаппаратом и экспертным саквояжем, Эдичка. Сверху - голливудская улыбка Швецова, кидающего в него щебенкой. Эдик незлобиво посылает его «куда подальше». Тут же киношники. Позже этот кадр обойдет центральные каналы. В полиэтиленовые пакеты собираем фрагменты человеческих тел. Их не много: кисти рук - одна женская, срезанная по щиколотку внушительных размеров ступня, мужской половой орган. Плюс к этому паспорт. Возможно, водителя-смертника. На фото обычная среднестатистическая физиономия. По учетам - студент одного из вузов.

- Чего людям не хватало? - наклоняется «оружейник» Муса. В руках у него фрагмент женской груди.

Гул в голове живет самостоятельной жизнью, волнами перетекая от затылка к вискам.

Два дня отлежавшись, заступаю дежурить в девятую горбольницу. Стекла в ней вставлены с удивительной скоростью. Похоже, эта работа поставлена здесь на поток. Охраняем раненного в голову сотрудника службы безопасности Кадырова. Накануне их группа из четырех человек в лесном массиве близ Грозного обнаружила отряд боевиков. В результате короткого боя убитые и раненые с обеих сторон. Кадыровца охраняем, опасаясь мести. Здесь мы приданная сила, и по огневым точкам распределяет старший СБ. Мне достается комната отдыха медсестер.

Присаживаюсь у окна. Вход в больницу внизу. После удара о стену голова в полном разладе. Крупная рыжая медсестра за соседним столом заполняет бумаги. Серые булыжники глаз. Губы сжаты.

- У вас от головы есть что-нибудь?

- Для вас у меня ничего нет.

- Вы что со мной лично знакомы?

- Все вы одинаковые... И когда только уберетесь отсюда?

Теперь глаза ее - жерла двустволки.

- Все эти ваши зачистки-«мачистки». Житья нет! Люди нормальные уже видеть не могут вас… Порядок наводите?! Так у себя в России наведите сначала.

- Ах, вот оно что?! Так это же ваш кровавый бумеранг назад к вам вернулся. Да уж больно мягок. Жаль! - Чувствую, как пальцы, сжимающие автомат, холодеют. - И то, что вы с русским населением… под трусливое молчание властей… в период дудаевского беспредела творили… аналогов в мире нет!

Она отшатывается, но глаз, поведенных ненавистью, не прячет.

Выхожу в коридор. У окна сотрудник ИВС Батруди, приветливо улыбаясь, раскуривает сигарету:

- Когда еще выпьем с тобой? Хорошо пьешь! Красиво.

- Выпьем еще, - выдавливаю ответную улыбку.

- Сменимся… утром… идет?

- Идет. Только давай махнемся. Я здесь подежурю, ты там, - показываю на дверь медсестринской.

- Что, соблазняет? - скалится Батруди. - Ладно… ладно…

Выбросив в лестничный пролет окурок, скрывается за дверью.

С Эдичкой и Иващенко после службы устремляемся в одну из кафешек. На Тучина их не меряно. Миловидная горянка встречает, как старых знакомых:

- Ах, какие мужчины видные! Что заказываем?..

- Манты и чай.

Водка с собой.

- Соку еще! Томатный, если есть! - вдогонку кричит Эдичка.

Я здесь не первый раз. Конечно, из-за нее. Хороша... Приносит сок. Внимание ее - кому угодно, только не мне.

- Зовут-то как тебя?

- Алиса.

- Ха!.. А-Алиса в стране чудес, - поблескивает глазками-пуговками Иващенко.

Бутылка опорожняется в скорострельном режиме.

Я «в завязке». Несколько дней дружбы с алкоголем были ранее… Теперь трезвость.

Слышно, как соседняя кабинка заполняется чеченцами. Лязг оружия. Смех. Поведение Алисы меняется. Во взгляде и резкой складке у переносицы на прежнее радушие ни намека.

- Еще заказывать будете?

- Нет.

Выхожу рассчитаться. В тесной угарной кухне две молодайки. Невзрачные.

- А, Алиса? Там где-то…

Заглядываю в темные кабинки…

- Знала - придешь.

Стоит за откинутой шторой. Протягиваю деньги. Берет не глядя.

- Приметила тебя. С первого раза еще… Смеешься, а грустный.

- Поэтому с товарищами моими… все больше… будто и нет меня.

- У нас так… Ты женат?

- Хо… Трижды.

- О, настоящий чечен. Жена ждет?

- Думаю, да… Надеюсь.

- Забери и меня в Россию. Я лучшей женой буду. Чеченка уж если полюбит… Жена - не беда. Мужчина как за порог - уже холостой.

- А то, что мы разной веры?..

- Я обучу… Всему. Только скажи…

- Да и не обрезан я, - вклиниваю стандартную шутку.

- Ах-х, - короткий смешок, - так это же просто сейчас. Хочешь, договорюсь?

- Боже сохрани.

- Шутки шутками, но я так устала здесь. В Россию хочу.

Резко прижимаю ее к себе… Выскальзывает…

На улице темно. Огоньки сигарет. Две тени.

- Что долго так?.. Мы уже тут по второй курим. «Клинья», что ли?

- Угу, «клинья».

- Что хочет?

- В Россию.

- Вот так-то… Страна Лимония… И бабам и-их на этом «пятаке»… и-и не так уж и сладко… - С определенной дозы Чечня у Иващенко - «пятак». - Мужики, давай к гаражам, а-атлить надо.

Сворачиваем. Как из-под земли - три встречные фигуры. Вооруженные. Одновременно с ними сдергиваем с плеч автоматы. Мгновение жути… Стремительные рукопожатия. Белки глаз.

- Все в порядке?

- Да-да.

Расходимся.

- Кто это были-то? - выдыхает Иващенко.

- Хрен его знает…

В «располаге» разбредаемся по интересам. Иващенко к свердловчанам. Я, как временно не пьющий, валюсь с книгой. Эдичка - к соседям-«временщикам»…

Просыпаюсь от застольного диалога:

- Значит, по-твоему, я гнилой? - баритон Эдички

- А я гнилой? - незнакомый голос.

- А я гнилой?

- А я гнилой?

- А я?..

- А я?..

- Тогда пошел на ... отсюда!

Удаляющиеся шаги.

- Вах-ха-биты… Это ваххабиты! - Схватив автомат, Эдичка бросается в коридор.

Кое-как впрыгнув в тапки, с Иващенко летим следом. На выходе, у мешков с песком, два офицера из комендатуры расположились с чаем.

- Где он? - Эдичка стволом сбивает одну из кружек.

- Э-э!.. Корявый, ты чего?.. Кто он?

- Я спрашиваю, где он?! Упустили ваххабита, сволочи!

Один из офицеров (мы с Иващенко уже рядом), косясь на автомат:

- Слышь, паря, у тебя шторки упали!

- А-а! Так вы заодно! - Эдичка вздергивает затвор.

Парни, спотыкаясь и матерясь, исчезают в лабиринте мешков.

Вцепляюсь в автомат. Иващенко - в Эдичку…

- Отдай! - кое-как, по одному, отцепляю его пальцы. Тянем в кубрик.

- Там ваххабиты… - Эдичка без оружия мягчеет.

- Да-да, ваххабиты. Они там, а мы здесь.

Приземляем на койку…

Через пару минут грозный храп борца с ваххабизмом сотрясает кубрик.

Приказ о моем назначении в ОУР подписан. Для ускорения решения пришлось побывать на приеме у замминистра по кадрам Трюхана. Занимавший до него эту должность некогда встречавший нас в Моздоке полковник Тремасов к обоюдной радости контрактников и чеченцев из ЧР убыл.

Трюхан - подполковник. Лицо без маски величия, располагающее. В кабинете круговорот мундиров. Кажется всех, кому надо и не надо, тянет сюда магнитом.

- Так-так. Старшим опером… Почему старшим? - И тут же кому-то: - Что у нас там, в Итум-Калинском? - Недослушав ответ, поднимает трубку: - Ага. Ага… А вот этого не надо было. Не надо!.. Да что вы, в самом деле!.. - Следующему просителю: - С этим вопросом в тыл. И больше не заходите… Значит, старшим опером? У вас же опыта нет.

- Согласно условиям контракта должность должна быть не ниже майорской.

- Какого черта! Я вас уже полдня жду! - выговаривает очередному входящему. И тут же в телефонную трубку: - Ну, что вы там, в самом деле! Я же сказал…

Жду окончания тирады. Вполоборота ко мне, уже по-свойски (верно, за полчаса вынужденного общения я уже «свой парень»):

- Ты сам-то как чувствуешь, потянешь?

Киваю.

- Добро, - размашисто черкает в рапорте.

Куратор нашего РОВД, любитель «подлянок» Дель негодует:

- Товарищ подполковник, это же бывший сотрудник кадров. Это о нем я, что подписывать не надо. Ваше ведь указание: кадровиков - в кадры.

- Ладно, Дель. Подмахнул уже. Переиначивать не будем… А тебе удачи, майор. Валяй в свой розыск. Свободен.

Опыт оперативной работы - ноль. «На земле» в эту «кухню» уже не полез бы. В Грозном - другое дело. Как в лабиринте - на ощупь. Агентурная сеть? Какие у контрактника без знания языка тут могут быть агенты?

По направлениям работы ОУР поделен на группы - по ДТА (диверсионно-террористическим актам), по грабежам и разбоям, по похищениям людей, убойная - по убийствам и группа по имущественным преступлениям. Я старший опер в последней. В компании Амхадова и Межидова. По-русски оба говорят с акцентом, вернее сказать с акцентами, так как выговор на «великом и могучем» у них абсолютно различен. Старший, Амхадов Баккар, - проныра и баламут. В кабинете то и дело всплывают вещи, которые он по-свойски «заимствует» у соседей. При этом не помню, чтобы кто-то на него был в обиде. Обнаружив пропажу, ее просто забирают обратно... Абдулбек Межидов клептоманией не страдает. В словах и движениях он заметно медлительней. Перед ответом на любой, даже самый простой вопрос несколько секунд медитирует. Но южный темперамент его вдруг обнаруживается на одном из застолий. Ни до, ни после подобных акробатических этюдов со стрельбой боевыми патронами поверх зрительских голов я не видел.

Затащив меня в кабинет, Баккар излагает:

- Так, Воропаев (он говорит «Варяпаев»), это я тебя к нам записал. Твоя задача (он говорит «зядача») помочь с бумагами. Мы - в городе, ты - здесь. По карточкам и всякой другой дребедени завал полный.

- А временщики что?

- Временщики? Толку от них… Кроме указаний - одно другого тупее. Показывают на пальцах. А сесть да сделать - ни хрена… Давай. До вечера… Поехали, - тянет Межидова. Тот, поигрывая бровями, растягивает улыбку.

Несколько дней вижу их только на утренних и вечерних разводах. Причем на вечерних оба заметно навеселе. Вообще, работать в розыске и быть на вечернем разводе без запаха алкоголя здесь дурной тон. Чтя запрещающий вино Коран, пьют в основном водку.

Два выезда в город показали мне этих парней «в полный цвет».

Первый - ночная спецоперация в микрорайоне. На нескольких автомашинах окружаем многоэтажный дом, в котором, по информации, ночуют боевики. Подъездная дверь закрыта, и ее выбивают с ходу. Несколько сотрудников, в том числе и я, вбегаем внутрь, блокируя возможность отхода наверх. Нужная квартира на первом… Все в масках. Не испытывая желания оказаться под пулями, оперативники из временного отдела жмутся к машинам. У «вычисленной» квартиры четверо самых безбашенных. Баккар в гуще событий.

- Открывайте, - кричит он.

- Вай-вай-вай, боимся! - причитания и женские голоса.

- Вай! Все равно зайдем. Хуже будет!

- А вдруг вы бандиты?

- Бандиты. Бандиты. Вон сколько машин бандитских ваш дом окружило.

- Вай-вай!

- Отойдите от двери. Считаю до трех.

На «три» Баккар стреляет в замок из ПМ. Вой переходит в крик. Сбивая и отталкивая женщин, вбегаем внутрь.

- Всем на пол! Лежать!

Трое мужчин в крайней комнате. Двое - юнцы, старшему лет под тридцать. Наскоро обыскиваем. Грузим в машины. Под матрацем - ПМ и две «шахидки».

Утром задержанных заберут рубоповцы.

Второй выезд на Моздокскую… Ночью в пятиэтажку загнали боевика. Тот, забаррикадировавшись на четвертом этаже, стреляет на каждый шорох. Есть раненые.

- Надо его отвлечь. Нужен переговорщик, - решает кто-то из руководства. - Парламентер.

- Я переговорщик, - хрипло отзывается Межидов. - Дайте гранату.

- Э, какой граната, слюшай…

- Э, какой переговорщик без гранаты?.. Не стреляй! - Задирает голову наверх. - Я переговорщик! Переговорщик! Дурак!

С «эргээнкой» бежит к подъезду. У ног фонтанчики от пуль.

Через пару минут крест оконной рамы из облака разрыва летит вниз. Подъехавшие бойцы чеченского ОМОНа «с колес» начинают беспорядочную пальбу по дому. Каким-то чудом Межидов выскакивает из зоны обстрела. Из подъезда за ним - окровавленный человек, шагнув, падает лицом в землю. Его отволакивают в сторону. По рации вызывают СОГ (следственно-оперативную группу). Один из омоновцев в маске, проходя мимо раненого, стреляет ему в голову и мешается со своими… Немая сцена…

- Какого хрена! - взрывается Межидов. - Кто вас вообще звал сюда?!

Омоновцы поднимают стволы. Межидова оттесняют…

Потом он комментировал это так: «Сами они наполовину бандиты. От греха… своего убрали».

Вслед за увязнувшим в отпуске Тереховым пропадает Швецов. Выпрашивает у участкового Холкина старенький, прикупленный для работы «москвичонок» и исчезает. Поначалу решаем, что он, пусть и с обычным опозданием, но явится. Лишь долгие ночи без его привычного: «Мамочка! Мама!» убеждают в обратном. Последним утратившим веру в возвращение «боевого товарища» оказывается Эдичка. Самое обидное, что вера эта зиждилась на десяти тысячах рублях, по доброте душевной одолженных им Швецову незадолго до отъезда. Теперь же приступы мрачной мизантропии у Эдички - явление из ряда привычных.

- Гнида! - изрекает он вместо приветствия зашедшему погоревать вместе с ним Холкину.

- Конченая! - тоскливо отзывается тот.

Голос у Холкина редкий, на манер известного тенора Ивана Козловского - фистульный. Исчезновению Швецова это придает окрас прямо-таки оперно-трагический.

Не найдя другого решения, вместе они едут во Владик. Встретивший «товарищей по оружию» в домашней обстановке, Дима заметно растерян. Растерянность его легко объясняется тормознувшимся в столб и не подлежащим реанимации «москвичонком», а также несколько сумбурным повествованием о том, что десять тысяч, занятые на время у Эдички, как-то незаметно просочились меж пальцев в первый же день приезда.

- Возвращаться он не собирается. Родителям и жене говорит, что на дорогах стреляют и ехать опасно. Предлагает продать оставленный им на хранение кому-то из чехов «мерс», а деньги поделить… - рассказал Холкин.

Проданное через несколько месяцев движимое имущество Швецова сумму долга не перекроет и вполовину. Ночью нам будет не хватать его детских всхлипов.

Зашел в парикмахерскую. Ася с моими короткими волосами возится подозрительно долго.

- Может, побрить?

- У меня уже третий, а ты все майора своего никак не отпустишь. Стричь же нечего, - смеется ее товарка.

- Отстань, а!

Чиркает ножницами над головой:

- Вот так хорошо?

- Да уж… куда лучше. - Поднимаюсь. - Проводишь?

Кивает.

На улице:

- Домой не ходи. Сюда лучше...

- Мне стричь уже нечего.

- Найдем что.

- Им доверяешь?

Вздыхает.

- Домой не надо... Предупредили.

- За кого ты больше боишься?

- Ни за кого. Просто боюсь, - поводит плечом…

Раза два буду стучаться к ней ночью, но она не откроет.

05 июля 2003 г. Подрыв автомашины УАЗ на проспекте Ленина, у переговорного пункта. Фугас направленного действия. Пострадавшие - сотрудники красноярского ОМОна. Трое убитых, двое раненых.

- Давай съездим, - просит Иващенко. - Из Красноярска. Земляки. Понимаешь?!

- Поехали.

Переговорный от «располаги» недалеко. Вздутый взрывом УАЗ на боку. Кровь. Убитые еще здесь. У входа. Иващенко, приподняв край камуфляжного покрывала, вглядывается в лица.

- Нет. Не знаю.

Закуривает. Ладонями трет глаза.

- Ненавижу! Пятак этот подлый!..

Трупы, еще не остывшие, помогаем грузить в подъехавшую «таблетку».

Оперативная информация о серии ДТА подтверждается. На Маяковке в этот же день «подпрыгивают» наши ППСники. На проспекте Хмельницкого - группа саперов из спецкомендатуры. Там и там - погибшие и раненые…

06 июля 2003 г. В 22.45 обстрел «располаги». Голос по громкой связи - всем в укрытие! Гул мины на нервы действует не хуже звука стоматологической бормашины. После разрыва под бойницами спешу в коридор. Временщиков там уже битком. Во дворе, судя по крикам, кого-то ранило. Пьяный Иващенко, схватив автомат, бежит к мешкам с песком. Комендант с кем-то из помощников увещеваниями и пинками заворачивают его обратно.

Тот недоволен:

- На-а этом пятаке плюнь, в коменданта попадешь!

Итоги обстрела: два человека ранены у ВВ-шников, в соседнем с «располагой» здании Сбербанка убита женщина.

Так как водки нет, а стресс есть, с Эдичкой идем в баню. Иващенко против:

- От мыла кислотно-щелочной баланс нарушается.

- Где это он у тебя нарушается? - Опрометчиво разрешив подполковнику не мыть полы в кубрике, Эдичка в какой-то момент утратил к нему симпатию.

- Кожа, парни, кожа пересыхает. Я к свердловчанам. У них есть. - Иващенко «на подъеме». Воздействие алкоголя на кислотно-щелочной баланс желудка его беспокоит меньше…

Плеснув на каменку, Эдичка распаляется:

- Подполковник, мать твою! Баланс у него... армянский.

- Ты б за него полы меньше мыл …

- А с кровати-то как по утрам!.. - Эдичка смачно демонстрирует соскок Иващенко со второго яруса. - Жаль, в парилке не разогнаться.

Ржем.

- Кстати, Айнди, эксперт мой, предлагает к нему - в Толстой-юрт. Девчата, говорит… Банька классная…

- И парни бородатые… С «калашами»!

- Ну да!

- Так что, едем?

- Вот сам пусть с ними и парится.

- Толстой-юрт - не горы тебе…

- Все эти «юрты»… «мартаны»… Делать там нехрен.

Отношение Эдички к женщинам из разряда мальчишеской дворовой романтики «семидесятых». Близость, как знак победы, предусмотрена в них лишь единожды. Причем добиваться ее он может безотносительно долго. Но раз «поматрасил», и - стоп. С этим строго. На мою реплику, что женщина в первый раз - это нечто вообще непонятное, может быть и не женщина даже, пожимает плечами:

- Я ведь жену люблю. А остальное - так, примерка презерватива.

Жена у него - «моя маленькая». Сын неизменно - «пиздюк».

Вспомнив об отпрыске, нервничает:

- Выдул под два метра, а ума как у динозавра. В кадеты отдам, к чертовой бабушке! Пусть там казармы хлебнет! На пользу...

По слякоти, высоко задирая ноги, «чавкаем» в кубрик… Где-то вдали грохот орудий.

Несколько дней в группе по имущественным преступлениям «подтягиваю» бумаги. Опрашиваю подозреваемых и свидетелей.

Заполнив на известных лиц информационно-поисковые карточки (ИПК), везу их в МВД. Специалист из местных, вполглаза потасовав писанину, откровенно меня футболит. На вопрос, в чем причина, ухмыляется:

- Здесь МВД, майор. Здесь не учат. Здесь работу спрашивают.

- Чтобы убрать недостатки, надо их знать.

- Не кипятись… черкать начну, все переделывать будешь.

«На земле» я на этих карточках съел не одну собаку, но есть ли смысл спорить.

- Ну, как, сдал? - вечером пытает Баккар.

- Не приняли.

- Что сказали?

- Просто не приняли.

- Ладно. Где бумаги? Завтра сам поеду. Сопроводительную записку дополнить надо.

Наутро сопроводительная дополняется пакетом со спиртным и закуской… Появившийся к обеду Баккар очень собой доволен:

- Принял не глядя. Ты, если что буксует - сигнализируй… Смотри, с завтрашнего дня я в отпуске. Абдулбек, - косится на Межидова, - тоже. Нам в одно место позарез съездить надо. Так что за старшего ты теперь.

- Ну да, и за младшего тоже.

- Да ладно, не переживай. Мы дней на пять. Людей тебе направлять будут, ты только опрашивай. Если кого колоть надо или в город куда, Гайрбек поможет.

Гайрбек Алавдинов - начальник розыска. Как помогают начальники, известно.

- И вот еще. По краже компьютеров из соцзащиты мероприятие намечено… Тебе добивать.

Баккар набрасывает схему:

- Вот здание соцзащиты, на перекрестке улиц... Подъезд отсюда… Незадолго до кражи там паренька видели. Проживает вот здесь. Рядом. По информации - он наводчик. В общем, брать надо. И поработать. Может быть, в доме еще кто будет. Султан, комбат патрульно-постовой, дает людей из огневого взвода и транспорт. Парни надежные. Ты старший. Гайрбек в курсе.

Дня через три в отделовской столовке встречаю командира батальона ППСМ Султана. По удостоверению он лейтенант, но погоны, как это обычно здесь принято, капитанские.

- Баккар говорил тебе? По краже компьютеров из центра соцзащиты… мне люди нужны. И транспорт.

- Когда нужны?

- Давай сегодня. Чего тянуть?

- Сейчас направлю к тебе командира огневого… С ним определишься…

В «таблетке» с десятком громил-огневиков мчим по ночному городу… Стоп! В подсветке фар - потрескавшаяся трехэтажка. Дверь на замке. У огневиков заметное возбуждение. Все в масках. Последнее напутствие:

- Действуем жестко.

Сразу же - трое наверх. Высадив подъездное окно, вваливаются внутрь. Недолгая возня с засовом - и путь открыт. Хлипкая дверь на втором… Кулаком.

- Кто там? - растерянный голос.

- Откройте!

- Вы что-то спутали. Здесь женщина и ребенок.

- Вот мы и проверим. Откройте!

Щелчок замка. В проеме женщина лет сорока, славянской внешности. Заломленные руки, в глазах - ужас. «Маски» растекаются по комнатам.

- Вы кто? Что вам надо?

Вытаскивают перепуганного мальчишку. На четырнадцать лет он не выглядит. Мать вцепляется в сына:

- Вы что! Вы что! Не отдам! У него отец чеченец! Вернется, и плохо вам будет. Он так не оставит…

- Спокойно. Вы же видите, что мы не бандиты.

- Откуда я знаю! Здесь никому веры нет! Господи, говорила же я, уезжать надо!..

Отцепив кое-как ее руки, парня запихивают в куртку.

- Дайте обувь.

- Сынок!

Ее оттесняют. Необутого, волокут по лестнице и, нахлобучив на голову черный колпак, кидают в «таблетку».

В отделе сюрприз: парень о краже компьютеров ни сном ни духом (блефует?!).

Заглядывает командир огневого взвода:

- Ну что, как ребята сработали?

- Сработали отменно.

- Рапорт писать?

- О чем?

- Как?! На раскрытие?!

- Погоди с рапортом, - толкаю его в коридор. - Парень в отказе. Работать надо.

- Ладно. Скажешь потом.

Уходит.

- Что, не колется? - из двери напротив высовывается дежурный опер Адаев. Густоволосый крепыш, речь без акцента.

Цокаю по-местному - нет. В окнах сереет.

- Пойдем. Тут допрос с пристрастием нужен. Степень устрашения вторая.

Адаев прихватывает резиновую дубину, прозванную в народе «демократизатором». Задержанный с мешком на голове стоит в углу.

- Короче, - подталкивает его к столу Адаев, - компьютеры - твоя работа?

- Я ничего не знаю. Вы путаете меня с кем-то.

- А-а, значит путаем?! - Адаев наклоняет мальчишку на стол и тыкает дубиной в тощую задницу. - Сейчас вот трахну тебя этой штукой, и буду трахать, пока не вспомнишь, паскуда.

- Не надо! Не делайте этого! Я, правда, ничего не знаю.

Не выдерживаю:

- Довольно.

Адаев недоуменно вскидывает брови. Отходит.

- Ты что? - шепотом мне на ухо. - А вдруг это он?

Зову «устрашителя» в коридор.

- Не он это. Ясно же, что не он. Дубиной бы информатору тому, кто на мальчишку навел... А парня выгонять надо. Пока не поздно.

- Подстава думаешь?

Киваю.

- Ладно, - неожиданно быстро соглашается Адаев. - Пойду… пока «уазика» заведу… ты его во двор потихоньку…

Совсем рассвело.

Мальчишка в носках. По грязи веду его к машине. Ступает осторожно. Черный колпак сбился набок.

- Ты понял, где был? - Если у парня серьезные покровители, последствия непредсказуемы.

- Нет, но могу догадаться.

- Не надо этого делать, - под пальцами его хлипкий локоть.

- Я понял.

Пропетляв по улицам, подозреваемого выгружаем в разбитом сарае. Появляется солнце. Дом его рядом. В солнечном свете он так же мрачен, как ночью. Адаев силой ставит подростка на колени, лицом к стене:

- Стой и не дергайся. Пять минут. Понял?!

Мальчишка опускает голову, черный мешок остается ему на память.

При въезде в отдел нас тормозит «контрабас» из Москвы, Зеленский. Из столичных закромов москвичам к семи окладам дополнительно перепадает еще и по тысяче долларов США. На лице его вечная улыбка. Уж не поэтому ли?

- Что с пацаном? (Откуда он знает? Операция была секретной!) Мать его только что ушла. Говорила, что брат у нее где-то в России генерал ФСБ. Что так не оставит…

Впрочем, единственным последствием этой истории было то, что Баккар на мою ненормативную лексику в отношении его информатора, слегка поморщившись, заметил:

- Козел он. Давай забудем…

Кража компьютеров в центре соцзащиты переместилась в разряд «глухарей», и больше о ней не вспоминали.

Незадолго до командировки в Грозный Эдичку крестили. Уговаривает меня сходить к крестному. По возрасту тот его ровесник. На днях прибыл в полугодовую командировку с ростовским СОБРом. Прихлебывая «отвертку», бредем по темнеющему Старопромысловскому шоссе. Гул. Слепящий свет фар. Эдичка разговорчив. Вспоминает, как его «маленькая Алена» отчитывает, уперши руки в бока, взирающего на нее сверху вниз «сынулю» - семнадцатилетнего переростка.

Крестного ждем на проходной собровской базы. Подходит. Знакомимся.

- Сергей, - тянет мне руку, с Эдичкой обнимается.

Невысокий, с приятным располагающим лицом. Женщины и дети людям с такими лицами доверяют безоговорочно.

Шлепаем грязными коридорами. В одном из тускло освещенных «аппендиксов» у стены два свертка. Приглядываюсь. Человеческие тела, как тутовые коконы, обмотанные скотчем. Запах мочи. У ног - черный сгусток. Кровь.

- А-а, эти? - заметив наше с Эдичкой замешательство, Сергей усмехается. - Отработанный материал. Твари. За каждым гора трупов.

- А дальше… что с ними?

- Как думаешь? Суставы прострелены… В общем, не видели вы ничего.

В кубрике у Сергея пьем водку.

15 июля 2003 г. Снимаю на видео Грозный. В сопровождении участкового Вахида Солтамурадова на его «Ниве». Он пытается комментировать, но город знает плохо, не местный. Разрушенные и полуразрушенные здания с обеих сторон дороги. Ближе к центру несколько многоэтажек восстановлены. Главная цель - Ленина, 115. Дом, где до войны проживало семейство моей жены.

У блочной стены, рядом с кинотеатром, место расстрела осужденных шариатским судом.

- Разные тут были, - комментирует Вахид, - конченых сволочей тоже хватало.

Блоки от пуль щербаты.

По Ленинскому проспекту ныряем под мост - место, где взорвали генерала Романова. Следом - «Минутка» - район ожесточенных боев в период взятия и оставления города. Уцелевшие стены зияют пустотами. По кругу объезжаем бывшую клумбу - круглый участок черно-серой земли.

- Здесь, - притормаживает Вахид.

Груда скомканных бульдозером блоков. Детство и юность Оксаны… Мертвая зона. В объективе видеокамеры смеющийся Солтамурадов.

Очередная зачистка. Ночь. Чеченцы-«огневики» в масках. С открытыми лицами - я и похожий на циркуль тщедушный Клименко. Кличка - «маленький Мук». Как большинство обиженных ростом, он мрачно амбициозен. Один из адресов «срабатывает». В машину заталкивают беспаспортного. Узкий, как лезвие, ботинок Клименки тут же врезается ему в пах:

- Попался, гнида!

Задержанный хрипло мычит. Он сложен как бык, и при другом раскладе от Мука не осталось бы мокрого места.

В отделе малыш Клименко ставит громилу на колени, каблуками сбивая с ног обувь:

- Руки за спину!

Щелкают наручники. «Огневики» выходят. Мук что есть силы лупит здоровяка резиновой палкой по пяткам. Тот, ткнувшись головой в пол, трубно ревет:

- За что?!

- Колись, сучара! - На красном лице Мука испарина. - Расклад давай!

Под жуткие вопли распахиваю окно. Ночь непроглядная. Где-то стреляют. Через несколько минут «массажа» парень теряет сознание. Очнувшись, просит бумагу и ручку. Исповедь по двум кражам. Не густо. «Маленький Мук» недоволен. Правда, могло быть и хуже… или просто беспаспортных не бывает?..

Отпуск. Длинный и рваный. Август-сентябрь.

Для начала «бросок» на море. На собственной ветхой «копейке»… В Архипо-Осиповку. Кроме жены и сына, в попутчиках двоюродный племянник Игорь с грудастой, шлюховатого вида подругой.

По длительности пребывания в алкогольной эйфории отпуск этот будет рекордным. Море не радует. Скука. Невесть откуда взявшиеся желтозубые негры, с пальмами в кадках и едва прикрытыми гениталиями, бесцеремонно расталкивают пляжников: «Фото на память. С Тумба-Юмба. Экзотика!» Сын Серега к неграм и морю решительно равнодушен. Канючит - хочу домой. Жена от моих возлияний в очередном ступоре. Утром и вечером с остекленевшим взглядом перекладывает пляжные принадлежности. Другое дело - племянник. Спутницу свою он уводит за дикие скалы и фотографирует там неглиже. Заметно, что фотосессии их взбадривают.

Через неделю перемещаемся в Новопавловск. Второе сентября. День рождения. Мне сорок… Уже? Или еще? Гости. Шашлык во дворе. Сборы. Вагон…

Москва. Брат на перроне.

- Дал ты копоти! Смерти ищешь? - Закуривает.

- Нет, Игорек, в то, что убьют, не верю.

- Мать пожалел бы.

- Ну, уж… теперь…

До поезда на Петрозаводск несколько часов. Забота одна - где «приземлиться».

- Ко мне далеко, - Игорь упирается кулаком в подбородок, превращаясь в товарища детских игр, каким я помнил его всегда, - в ресторане дорого, в парке менты «затрахают». Вот и выходит - большой город Москва, а выпить негде.

В конце концов пьем неизвестно где, непонятно что, но много. На вокзал, как это было уже не раз, прилетаем впритык. Мимо ошалевшего проводника в тамбур заскакиваю на ходу.

В Петрозаводске - Эля. Старшая дочь. По-взрослому похорошевшая. Бродим по набережной. Голоском своей матери что-то щебечет. Соскучилась. Опершись на гранит перил, смотрим на воду. Онежская губа... В студенчестве бороздили ее на ялах. Тонули даже, хлебнувши парусом лишку ветра на повороте. Тренер тогда, с финской упрямой фамилией Экало, к берегу плыть никому не дал, и это спасло… А здесь - неужели и лавочка та же самая?! - с девочкой Леной сидели… Поцеловать боялся. А хотелось-то как! Плечами касались - и в дрожь… Август восьмидесятого. Абитура.

Вот и сокурсники. Макс. Котя. Кальянов Андрей. Двое непьющих. Макс по убеждению. Котя после травмы головы. При дочери и я не хочу… Макс, неплохо развернувшийся на продажах за кордон отечественного леса, на дорогущей машине то и дело отвозит нас на дачу… Там он гордо поглядывает, как жена его охаживает грядки, и все это называет «экскурсией». Перед отъездом, не выдержав тягот экскурсионных поездок, с Кальянычем решительно «надираемся». С Элей простились заранее. Макс, провожая на поезд, как всякий бросивший пить алкоголик, шутит по этому поводу нервно и грубо.

- Святее папы римского быть хочет, - косится на него Кальянов.

Обнимаемся.

- Пока-пока…

В дороге - спал и пил - «машина времени»…. Мурманск за окнами выплыл до странного быстро… Краны. Залив. Ледоколы… Конечная точка - Заполярный. Юность, рождение - все там. До автобуса два часа. Скорей бы! «Винты похмельные» душу выворачивают напрочь.

С Мурманском связь на уровне рефлексов. Вторая семья. Наташа - вторая дочь… Два года - не самые худшие... Но мне уже ни до чего. Компас в простреленном алкоголем мозгу подталкивает к искомой точке. «Колониальные товары». Водка. И какой только нет здесь!.. Главное, чтобы продукт был качества лучшего. Иначе закрутит так, что не только Прагу с Варшавой - Париж увидишь! А мне в Заполярный всего-то и надо. К маме.

В сквере уютно. Рябины. Дети за окнами школы носятся пикирующими бомбардировщиками. С хрустом раскручиваю горлышко. Глотки осторожные, быстрые. Свисающие желто-алые ягоды - на прикус следом… И все… и ждать, и думать о чем угодно… только не об этих глотках.

Вторая доза делает мир почти осязаемым. Сгусток энергии - от живота к конечностям… Дети, выбегающие из школьного плена. Галдежно. Балдежно. И вот я уже у дома Александра Миланова. Давнего друга. Поэта. От одиночества здесь к одиночеству там с двумя беспородными псинами уходил он в тундру. Однажды они вернулись. Он нет. Сгинул…

На доме памятная доска. Стихи с портретом… Помнят, значит, мурманские писатели. Помню и я:

Мне дышит в затылок кромешная бездна,

И лишь поутру, если весел рассвет,

Я помню - была колыбельная песня,

И было бессмертье… которого нет.

Строки милановские… Лью в кружку. Чокаюсь с гранью «доски». За память, Сан Саныч. За тебя... Прохожий, хмыкнув, косит в мою сторону.

До Заполярного автобусом часа три с половиной… Тундра, озера - сбежавшие с холстов Рокуэлла Кента. Под солнцем - позолоченный лес.

Город детства. Как будто все тот же. Но и - чужой уже. Парк разросся. Ивы. Желтые северные березы… У памятника неизвестному солдату, перед встречей с мамой, оглушающий глоток водки…

- Сын! Ну, наконец-то!

Обнимаю. Боюсь дохнуть алкоголем.

- Ты выпил? Надо поесть. У меня борщ, - смотрит не отрываясь.

Кое-как проглатываю несколько ложек.

- Все, мам. Потом поговорим. Устал. Спать хочу.

Но сна нет. Взвинченная многодневными возлияниями нервность не убаюкивает. В сумке «НЗ». Прикладываюсь прямо из горлышка. На подоконнике подсушенные апельсиновые корки. Закуска… Книги на полках. Вытаскиваю первую попавшуюся. Александр Грин. «Дорога в никуда».

В следующие дни спиртного то больше, то меньше. «У меня еще есть адреса…» Через паспортный стол зачем-то разыскиваю школьную подругу. С порога в объятия. Разведена.

- Господи! Теперь никому тебя не отдам.

- Я женат.

Будто не слышит. Вихрь закруживает. Звонит сестре погибшего одноклассника.

- Нас ждут.

Район новостроек. Эту часть города знаю плохо. Поднимаемся в лифте. Глаза у нее фосфорные, как у волчицы…

Снова застолье.

- За брата твоего, Люда, за Олега. Помянем.

Грозный? Не было будто... Женщины рядом… Сколько их? Пять? Шесть?.. Светка, ноги которой в школьных коридорах повергали меня в трепет. Она-то откуда?.. А! Посмотреть на «героя чеченской контрреволюции». Ноги манящие - те же. Но рядом другая. С ней уходить. Беру гитару. Пальцы почти деревянные. Спеть? Пел же когда-то?..

Утренний звонок. Людмила. Вчерашняя хозяйка.

- Светка обиделась. Ты бросил ее.

- Я не бросал… С другой был.

- Зайдешь?

- Не знаю пока.

Ломка. Встряхиваюсь прогулкой. Весь Заполярный - из конца в конец - минут двадцать, в любом направлении. Школа. Вот здесь на углу курили на переменах. Теперь не курю. Просто - побыть. Вспомнить. Школьных друзей. Двое и было всего. Вавилов. Галетин.

С Вавиловым последний раз в Питере виделись, еще студентами. Шатались по набережной. Белая ночь. Нева. Шпиль. Пили. На пирсе долго отцепляли баркас с мыслью уплыть куда-то, пока Вавилыч не упал в воду, чем все испортил. Сушились в подъезде. Потом на такси гоняли, с очередным «заходом» - найти одноклассницу, «мухинскую» студентку. На улице Пестеля подняли полдома, но «мухинку» нам не позвали. Зато позвали милицию, от которой пришлось, пьяно загребая ногами, бежать закоулками. Повеселились… К утру мне на общий вагон до Петрозаводска мелочи по карманам - в копеечку - наскребли. Вавилыч теперь в Казахстане…

Звоню Галетину. Дома жена.

- Олег уехал. В Рязань. К матери. До конца месяца. Но ты заходи. Обязательно.

Когда-то дружили... Семьями… Семья у меня уже третья.

Наталья, миниатюрная, слегка располневшая, пьет по-мужски, не пьянея. Разговоры о детях. О первой жене.

- Любил же?

- Наверно. Потому и ушел.

- Ирка - красавица. Все мужики ее были... Потом призналась как-то, что лучше, чем ты, в постели, так и не встретила…

Вновь подливает.

- Прости ты ее.

- Давно простил. Когда узнал, что сожитель ее повесился… Перегорело.

- О Господи…

Основной инстинкт не подводит:

- Наташ, мне пора. Олегу привет…

- Да ладно. Не поболтали толком…

К школьной подруге… За грохнувшей дверью подъезда - ветер прошлого… забытый… отрывающий от земли...

Здесь рядом. Здесь, в Заполярном, все рядом. И разница-то какая - любил, не любил?.. Там, в парке на набережной, с девочкой Леной - сердце впервые дрогнуло. Но это позже. А эту, к которой спешу? Нет! Не любил!

Жму на звонок.

- Ну, наконец-то. Куда ты пропал? Я ногу подвернула. Еле хожу. Так бы сама разыскала.

- Завтра уезжаю.

- Так скоро. А я детей отпустила. Тебя ждала…

На диване, глядя сквозь нее, обхватываю за плечи.

- Милый! Здесь не получится… Нога. Ужасно болит, - прихрамывая, увлекает в другую комнату, к старому, видавшему виды столу. - Вот так… Я смогу…

И снова - ломка. Трезвею. Мне в Мурманск. Там дочь.

Автовокзал. Сколько же раз уезжал отсюда? Не вспомнить. Мама дрожащей рукой оправляет мне ворот:

- Держись, сынушка.

В кадрах заедающей кинопленки - согнувшись под ветром, все машет и машет…

Мурманск. Комплекс вины. Дочь бросил, когда ей год был… Вытянулась... Отличница. Курсы английского. Танцы, спортсекция. С бывшей женой подолгу сидим на кухне. С детства знакомы. И что?.. Чужие. Всегда чужие. Ирина. Первая и вторая жена с этим именем. Имя - барьер. Теперь все Ирины на жесткой дистанции. Глупо, конечно. Но этот рефлекс удивительно стойкий.

Проводы. Дочь, отвернувшись к окну, - «до свиданья». Я ничего не привнес в этот дом, кроме боли. «Подлец и чудовище», - крикнула теща мне вслед, когда оставлял семью. Теперь целуемся.

К вокзалу троллейбусом. С бывшими - тестем, женой - на задней площадке… К чему эти проводы? В поезд бы - с книгой забыться…

Снова дорога. Рельсовый стук-перстук. Четверо суток…

Ночь в Новопавловске. Заспанная жена… В детской кроватке - сын…

2 октября 2003 г. Электричкой в Моздок. В Грозный - маршруткой. ПМ, с патроном в патроннике, оттягивает карман. На Старопромысловском у КПП: «Куда? Откуда?». Заглядывают в удостоверение. Давай проходи. Смена новая, но БТР у ворот и смесь камуфляжа с национальным окрасом - все те же. Будто не уезжал.

В кубрике никого. Раскладываю вещи и чувствую, что внутренняя пустота требует наполнения… Но от алкоголя уже оскомина. Неделю перед отъездом не пил, и лучше не начинать. Завтра в отдел. Значит - Диккенс. «Записки Пиквикского клуба». Из телефонного разговора с Иващенко уже знаю, что с Эдичкой они теперь на ножах. Ссора. Да еще с мордобоем. Странно, что остались жить вместе.

Обозначается Эдичка.

- Привет, старина!

- Привет, привет.

Обнимаемся.

- Ну, что, как вы тут? Что не поделили?

- Да… по-разному. А Иващенко... пьяному лицо мне набил. Гнида!

- Ну, вы, ребята… не устаете удивлять.

- Чему удивляться-то? - Эдичка закидывает голову до хруста в шее, воспоминания инцидента ему неприятны. - Пьяный я, конечно, не подарок. Но в морду зачем? В мешках, отделал меня. С кайфом, с оттяжкой. Помню его глазки ликующие! Ну, ничего. Ты же знаешь. Я не прощаю. Походил с фонарями, покрасовался. Скоро и он... До первой пьянки. Так ведь не пьет же, собака. Как чувствует.

Появившийся Иващенко, бодро поздоровавшись со мной, тут же углубляется в приготовление своего любимого салата: рыбная консерва, плюс яйца, лук и горошек. При этом он напевает себе под нос нечто неузнаваемо заунывное. Слуха у него нет. Эдичка «колдует» над чаем. Сталкиваясь в тесноте кубрика, они напоминают мне двух мрачных котов, волей судьбы вынужденных жить рядом.

Перечитываю сводки за сентябрь. Потери среди контрактников небывалые. Восемь убито, ранено - семь. Подрывы. Обстрелы. Наш Ленинский из грозненских отделов самый неукрепленный и самый пока везучий. Шуточная версия о негласной договоренности начальника ОВД Висаитова с боевиками все более походит на реальность.

В одном из относительно спокойных районов ЧР - Наурском в светлое время суток вооруженные лица остановили милицей-ский УАЗ. Разоружив растерявшихся местных сотрудников, находившегося с ними контрактника увезли с собой. Судьба его неизвестна.

В мое отсутствие обозначился новый «замполит» - Медведьев. При знакомстве с ухваткой старого партработника пытливо смотрит в глаза. Откуда их только берут, этих Петюнниковых, Медведьевых, Степановых, в чем-то до странности схожих? Будто бы матери их в период беременности, кроме устава компартии, ничего не читали.

Визит в парикмахерскую. Ася на входе - нога на ногу. Корпус с внушительным бюстом откинут назад.

- О, интересная дама! - глянув на едва прикрытые колени, тычет мне в бок «хохол» Коваленко.

- Познакомить? Ася, приветик.

- Здравствуй! Куда ты пропал?

- Хм… Пойду, пожалуй, - с заметным усилием Коваленко отрывает взгляд от щиколоток горянки.

Ася долго и основательно бреет мне голову. В прикосновениях ее теплая нежность. Склоняется:

- Не приходи больше.

- Боишься?

- Я же не просто... Соседи опасные. Недавно вселились.

- Как скажешь.

«Голода» еще нет. Посмотрим. Провожает к порогу. Оглядываюсь. Товарки ее давятся смехом.

- Где-то читал, что нынешние ветераны Великой Отечественной вспоминают войну как лучшие годы. А нам что вспомнить? Кубрик этот с голыми бабами по стенам, обстрелы своих по своим, пьянство, подрывы и ненависть, - трезвого Эдичку кидает на философию.

Захлопываю Диккенса. Поумничать и меня тянет:

- Нынешним ветеранам тогда лет по восемнадцать-двадцать было. Молодость. Любовь фронтовая. А самое главное - они выжили. Нам-то уже по сорок. Опыт сознания другой. В любовь и светлое впереди верится слабо. Бабы по стенам - способ защиты. Через инстинкты. В войну ту на передовой все иначе. Бойня из месяца в месяц. И способы защиты другие. День прожит - уже хорошо. И пили - тоже. Мы от тупой безысходности, они - от страха, из любви к жизни. А ненависть - жуть какая была. Только другая, не наша. Они через полсотни лет за общим столом свои «боевые» вправе поднять. И выпить вместе. Потому что солдаты. А теперь представь тех, что плац за окном метут, что с пиками минными на дорогах взрываются, лет через тридцать-сорок с подрывниками-басаевцами за общим столом, с водкой, закусками. С табличкой на входе - «Спецобслуживание».

- Ха!.. Шуточки у тебя!.. А ведь кто-то и сейчас сядет. Лишь бы налили.

- Ну, уж!.. Гниль во все времена гниль. Отстой генофонда. Выживут и потомство дадут. Закон. Соседка у меня в Новопавловске. Ветеранша. За восемьдесят уже. Но если пакость кому не сделает - полный распад подлой личности получается. «Скорую» вызывают.

- О, женщины вообще существа загадочные.

- Ну-ну… к чему это ты?

Закинув руки за голову, Эдичка косится на прелести настенных теток:

- Подруга была у меня, до свадьбы еще. Звонит - «приезжай, не могу». Еду. Вино по пути, конфеты. Ну, думаю, сядем, поговорим для начала. Выпьем. Она уже голая ждет. И в койку, с низкого старта… Не помню, «привет» успеваю сказать или нет. Красивая, стерва!.. просто с ума сводит. Чего только не делал я с ней… до полного «не могу»… Но все когда-то кончается. К столу присели. Я за вино. А подружка моя - глаза полуприкрытые, «плывет» еще вся, - и вдруг тихо так, кому непонятно - себе или мне: «И все-таки, духовная близость важнее». Я чуть со стула не рухнул…

- Слушай, а если бы «кисюля» твоя тебе изменила?

- Ты, это…- Эдичка напрягается, - полегче спроси что-нибудь.

- Ну, просто представь на минуту…

- Иди ты со своей минутой знаешь куда?!

- Тебе, значит, можно? - подначиваю, и сам не пойму, зачем.

- Мужчина не изменяет.

- Да?! И что же он делает?

- Он сравнивает. Знакомая врачиха-уролог как-то мне целую лекцию по этому поводу прочитала. С простатой у мужиков от чего проблемы? От воздержаний. Ты жену-то люби, говорит, это хорошо, даже очень, но и без женщин долго нельзя. В мужчине это с пещерных времен заложено, психологически - любить может одну, спать с другой. Женщина - дело другое. Она гнездо вьет. И задача ее - самца своего у этого гнезда удержать как можно дольше. Измена женщины - подсознательное желание в гнезде своем видеть другого, того, с кем она изменяет.

- Елы-палы, просто-то как все! Ну а с любовью как же? Стреляются из-за нее, с ума сходят.

- С любовью?.. Ха!.. Та любовь, о которой ты говоришь, - сумасшествие. Цепь химических реакций, обостряющих чувства влечения к особи противоположного пола до крайнего предела. За этим пределом даже самый главный инстинкт - инстинкт сохранения жизни - притупляется. И вешаются, и убивают себя как раз от этого внутреннего дисбаланса. От помрачения, другими словами. Вот в армии, от чего солдат стреляется?

- От дедовщины. Да мало ли от чего.

- Любое самоубийство от внутреннего разлада. Но мы-то сейчас о любви…

- Да ты, старина, психолог. Юнг с Фрейдом в одном лице.

- Не умничай, ну тебя на хрен… У стреляющегося от несчастной любви солдата расклад следующий, - Эдичка загибает пальцы, - во-первых, в восемнадцать-девятнадцать лет - всплеск гормонов жуткий, а выхода нет. В условиях казармы и вручную разрядиться не всегда получается. Во-вторых, стресс. Стресс тянущийся - только что дома был, с мамой и папой, всеми любимый, а тут «дедушка» какой-то, на год-полтора всего старше, засылает сортир драить. Да еще - надо не надо - в морду кулаком тычет. В-третьих, подруга, с которой «любовь до гроба» была, писем не шлет. Или, хуже того, шлет, но с припиской, прости, мол, не дождалась, другого теперь люблю - тоже «до гроба». В этом возрасте по-другому-то не бывает. Парню послать бы ее куда подальше, как мужик сделал бы. Но он-то еще не мужик. Он, может, с подружкой этой переспал всего раза два, а может, ни разу. Идет в караул, получает оружие… Гормоны во все щели стучатся - химические реакции. Ему переждать, пережить бы… сам бы потом над собой посмеялся. Так нет! Не жить в этот момент кажется легче. Взводит затвор…

- Ты сына своего в казарму зачем запереть хочешь?

- Не все ж дураки такие. Да и с любовью у него, слава Богу, заминка. В стрелялки на компьютере все играет.

- Мм-да!.. С Иващенко-то что? Может, простишь?

- Ну уж… Напьется же он когда-нибудь?!

- А если нет? Представь…

- Напьется. Он это дело уважает.

- Утром, по пути в отдел, жаловался мне, что ты его трезвенником сделал. Давайте-ка, миритесь.

- Хрен ему на рыло! А два - даже лучше!.. - Эдичка воспламеняется как порох.

Иващенко обитает у свердловчан и в кубрик приходит лишь спать.

Пятьдесят процентов всех преступлений в ЧР совершается в Грозном…

Из группы по кражам меня перебрасывают в группу по борьбе с бандитизмом. Старший группы - не скрывающий своего пренебрежения к русским Жужаев. К переведенному со мной малорослому Догуй-оолу («мальчику-богатырю») он, как к младшему брату, снисходительно ровен. Если по случаю запоя у тувинца к работе душа не легла, он без особых рогаток отдается любимому занятию два-три дня кряду. Жужаев при очередном появлении на службе помятого «мальчика» ограничивается беззлобным внушением. Грозя ему пальцем со сбитыми суставами. Внешняя часть кисти у Жужаева, как у хорошо тренированного бойца, в характерных наростах. И весь он, несмотря на тихий сиплый голос, будто из железа. Аккуратно выбритая голова с мощными буграми черепа. По описаниям современников знаменитый абрек Зелимхан скроен был так же безупречно.

У нас с Жужаевым взаимная неприязнь, скрывать которую мы не считаем нужным. Его поручения как старшего группы я выслушиваю с преувеличенным вниманием и выполняю их настолько тупо прямолинейно, что формально придраться ему вроде бы не к чему. Если же кому-то из руководства случается отметить мою работу в лучшую сторону, он шумно сопит, похрустывая «боевыми» фалангами. Друг друга мы называем только по фамилии:

- Воропаев, ты опоздал на развод. - Орлиный профиль потомка Зелимхана хищно заостряется.

- Что делать будем, Жужаев? - Опоздание мое - голый факт, спорить бессмысленно. По дороге в отдел встретил Алису…

- Напишу рапорт. Думаю - выговор.

- Бедный, бедный Муслимов.

Бритый череп старшего группы напрягается морщинами. Он сам отпустил Муслимова на три дня, но тот «задвинул» уже дней десять.

- Что Муслимов? Он в горах. У родных. Помогает им, понял?

- Понял. Как не понять-то.

- Да что ты понял?! Ты!.. - глухо шипит Жужаев, рефлекторно поигрывая кулаками-кувалдами.

- Понял, что родня на равнине не катит. Помогай им, не помогай - один хрен…

Жужаев строчит на меня рапорт, но тут же кидает его в стол. Фискалить глупо.

На зачистке в Первом микрорайоне - боестолкновение. Два вооруженных типа выпрыгивают со второго этажа оцепленного дома. Один, видимо, повредив ногу, с криком «аллах акбар» выпускает длинную очередь по опешившим «огневикам», стреляется в голову. Второй, воспользовавшись заминкой, перемахивает через дорогу и тут же открывает прицельный огонь. Короткими… Рядом лесной массив. Судя по крикам, кого-то уже зацепило. «Точка» моя в стороне - за «уазиком». Попробовать - за дорогу? Высматриваю, как лучше.

- Уйдет! - у самого уха… С другим этот голос не спутать.

Жужаев. Откуда? Знаю, что по расстановке он должен быть в доме. Перебегаем шоссе. Лес рядом. За первыми деревьями вжимаемся в камни. Цель метрах в ста. Сближаться опасно. «Огневики» поливают так, что ветки сыпятся и над нами. Шанс - если беглец решится на отход к лесу. Патрон в патроннике, и расстояние для выцеливания - самое то. Не пропустить бы… Да вот же он! В два ствола поливаем в бегущий, переломившийся в поясе силуэт… Падает… Поворачиваюсь к Жужаеву:

- Обратно так же… здесь - по обочине... иначе свои же накроют!

Не зная о развязке, «огневики» «полируют» шоссе с удвоенной силой. Оборачиваюсь еще раз. Нет, не показалось… В глазах Жужаева жгучая ненависть...

В кузове труповозки «стрелков» привозят в отдел. На опознание. У застрелившегося полголовы нет.

- Да кто ж его опознает? Мать разве…- Эдичка невозмутимо щелкает старым «Зенитом».

Оба приземистые, крепкие. У того, что «ушел» за дорогу, при погрузке в машину сползли штаны. Видно, что трусов нет.

- И это сними, - говорит начальник розыска Алавдинов. - Это важно.

- Не понял, - откликается Эдичка. Когда в его работу вмешиваются, он не любит.

- Ты что, Ушаков? Ты сколько здесь?

- А что?

- Одежда ваххабита - штаны. И все. Понял?

Эдичка щелкает. У нас трое раненых. Один тяжело.

В баню теперь мы - хоть днем, хоть ночью. Временный отдел другой, и в этом все дело. Парни тоже из Вологды, но от мелкой трусливой подлости прежнего заезда ни следа. Все мы - одна команда. На наши байки об их предшественниках временщики недоуменно пожимают плечами:

- Это же как постараться надо, чтоб в Вологде вонючек таких набрать.

Волейбольная площадка и спортзал оживают.

По пути на службу начальник криминальной милиции Якушев спрашивает:

- Ты что не подходишь?

- Не понял, Ник Никыч, зачем?

- Да парни ваши кто по второму, а кто уже и по третьему разу в списки себя подают. На знаки отличия, медали. Через Ханкалу - все проходит.

- Хо… Так что же, сам себя не подашь, и никто не отметит?

- Ну, вроде того, - смеется. - Вот ты чего хотел бы?

- Честно?

- Честно.

- Звезду Героя.

- Ну, нагле-ец!

- Жаль. А так хотелось бы спеть: «Я бы звезду эту сыну отдал, просто на память…»

- Короче, давай данные. В списки сам тебя внесу. «За верность долгу». Хороший знак. Десять лет службы у тебя есть? Это по «положению». Это не каждому. Знак только сам купишь. В Ханкале нет столько.

День уголовного розыска. На вечернем построении, начав с безобидных шуток, Кудряков из Иваново цепляется с Баккаром.

- Ты мне никто, понял, и звать тебя никак!

- Кудряков, да я тебе просто рожу набью, - отзывается Амхадов. Таким заведенным я его еще не видел.

В это время начальник КМ Ульбиев поздравляет оперов:

- …кто хочет, может отметить. В коллективе, в семьях. Но завтра утром все чтобы здесь. Отдыхать некогда. Разойдись.

Баккар настроен решительно, и вместо застолья скорей всего будут разборки:

- Кудряков, не уходи.

- Да я и не собираюсь, - храбрится тот, но видно по всему, что боевой пыл его заметно остыл.

С Кудряковым, кроме меня, Никифоров и Скрипкин, с Амхадовым - Жужаев и наконец-то спустившийся с гор Муслимов. Чуть позже подходит Межидов. Все с оружием. Чеченцы как на подбор - ниже метра восьмидесяти никого. Нет Багдасарова и Сучкова. Эти бы «встряли». Эдичка тоже. Но он в «располаге». Угрюмо стоим друг против друга.

- Ну что, - Амхадов делает шаг к Кудрякову.

- Баккар, подожди, - встаю между ними.

Любой расклад - не в нашу пользу. Плюс оружие…

- Вы на нашей земле. И сами - никто здесь, - встревает Жужаев. Он не скрывает восторга пообщаться со мной на кулаках.

- Только резких движений не делайте, - это уже Никифоров.

Мужик он непредсказуемый, и то, что далеко не трус, все знают. Кудряков застыл памятником.

- Баккар, остынь, - тяну к миру. - Сегодня праздник. Наш праздник. Портить зачем?

- Ну, уж-ж… - шипит Жужаев.

- Пусть говорит, - отстраняет его Амхадов. Он старший, в Чечне это важно.

Включаю отпущенное свыше красноречие: мол, Кудрякова наказать бы нелишне - не прав ивановец, но и ты хорош, Баккар, праздник хочешь испортить…

- Ладно, - к неудовольствию Жужаева Баккар протягивает мне руку, - убедил.

«Стороны» расходятся. Межидов дружески хлопает меня по плечу.

По дороге в «располагу» Кудряков начинает возмущаться, что ему «не дали разобраться с этим чеченом».

- Заткнись! - говорит ему Скрипкин. - Надо было там орать или один на один с ним идти.

Конфликты контрактников с местными случались и раньше, но, к счастью, без продолжений. Так, оперуполномоченный ОУР Батыжев одному из хохлов, Антонцу, за отсутствие у того дежурной сигареты, выразил свое неудовольствие кулаками. Начальник РОВД Висаитов, пригрозив перед строем Батыжеву увольнением, дальше этой угрозы ситуацию не сдвинул. В другой раз эксперт Ушаков за некорректные высказывания в свой адрес съездил по физиономии командиру взвода ППС Леме. Но, так как сочувствия к пострадавшей стороне проявлено не было, поступок Эдички большого резонанса не вызвал. Втихую чеченцы ППС-ники шептались: «Врезал, и правильно. Давно бы так».

На Олимпийском проезде убийство. Убитый - мужчина лет сорока пяти. Заголенные руки в татуировках. В области груди пулевые отверстия. Рядом толпа. Человек сорок. В основном из ближайших домов. Отсеиваем очевидцев.

- В окно видела - он шел, - поясняет женщина. - Потом два хлопка, на выстрелы похожие. Смотрю, уже лежит.

- Выстрелы автоматные, пистолетные?

- Скорее, из автомата.

Записываю.

- Это кровники, - тихо говорит пожилой чеченец в турецкой феске. - Не найдете. Да и неверно это будет.

- Почему думаете, что кровники?

- Он давно, еще в советское время, человека убил. И срок ему дали тогда большой, не помню уж, сколько. Все войны эти в тюрьме просидел. Не надо было ему возвращаться. Думал, забудут… Не забыли, выходит.

Появляется броско одетая женщина. Лезет ко всем с вопросами, в том числе к Эдичке. Эдичка фотографирует. Отмахивается:

- Отойдите в сторону. Не мешайте.

Подступает ко мне:

- Так что же случилось? Кто мне ответит?

- Вы что не видите, случилось убийство. Убитый перед вами.

- И кто же убийцы?

- Если бы знали, то здесь не стояли бы…

- А я знаю, кто! - Горянка отпрыгивает в сторону и начинает голосить с подвыванием профессиональной кликуши: - Это вы! Это вы его убили! - тычет в нас пальцем. - Это вы устроили геноцид чеченского народа! Это вы истребляете нас и делаете вид, что ищете убийц! Да вот же они, убийцы! Люди! Это же они все! Они!..

В толпе нарастающий ропот. Только теперь замечаю, что следственно-оперативная группа, кроме водителя, сплошь из «контрабасов». Ушаков, Никифоров, Холкин… Нас окружают плотнее (или кажется так?). Напряжение растет.

- Э, слюшай! - неожиданно выступает вперед старик в феске. - Приехала на неделю и хочешь себя показать! Езжай в свой Воронеж. И хватит мутить. Приедут-уедут, а нам жить тут.

Настроение местных меняется. Злобно зыркнув на старика, кликуша отходит. В своих ярких одеждах она как заморская птичка среди воробьев.

- За малым не линчевали, - по дороге в отдел «фистулирует» Холкин. - Да еще из-за кого? Из-за ублюдка какого-то.

- Закон толпы. И оружие не помогло бы…

- Как знать…

Дежурный «уазик» несется, едва притормаживая на поворотах. За мутными стеклами разбитый, измученный противостоянием город.

- Да, уж, - в кубрике Эдичка устало валится на койку. - Закон толпы… Читал где-то, что у животных разных, у крыс к примеру, при больших скоплениях поведение меняется.

- Факт давно известный. И что?

- Люди толпы от крыс мало отличаются. Вот что. Порознь каждый - вроде нормальный… стоит в кучку собраться, щелчок какой-то биологический в мозгах происходит. Вчера у центрального рынка БТР, разворачиваясь, «жигуленку» дверь вмял. С Айнди, экспертом, стоим наблюдаем. Местные водителя из БТРа вытащили. Солдат в мазуте, перепуганный. Стоит глазами хлопает. Сначала человек пять на него наседали. Кричали только. Потом любопытных все больше. Вся рыночная шушера на шум хлынула. Кулаки в ход пошли. Старлей, командир видать, водителя своего на броню за шиворот затянуть пытается. Кричит: машину восстановим, не переживайте. А солдат как сосиска болтается. Морда в крови уже вся. К БТРу не подобраться. Толпа ревет, беснуется. Вся ненависть их, что сдерживали годами, наружу лезет. Смотрю, уже и старлея с брони стянули. Погоны рвут. Замкоменданта подъехал, с ним человек десять автоматчиков. Рядом, видать, где-то были. «Отпустите людей, - говорит, - или стрельбу открою». «Открывай! Нам по хрен! - орут ему. - И вас заодно тут замесим!» Кое-как дело миром уладили. Водителю помятого «жигуленка» экипаж БТРа документы свои оставил в залог и деньги, что были, - все выгребли.

- Да. Неприятная история. Враги не враги. Но не друзья - это точно.

- Слушай, - оживляется Эдичка, - а у тебя враг есть?

- Не знаю даже… Есть дурик один.

- Нет. Дурик не в счет. Настоящий, серьезный враг. Такой, чтоб убить.

- Такого, пожалуй, и нет.

- А дурик твой что?

- Так, гнида мелкая. Помог как-то сына его в милицию пристроить. Ну, не бесплатно. За то, чтоб руководство на отрицательную характеристику с прежнего его места работы глаза закрыло, деньги пришлось взять. А он, когда вопрос решился уже, деньги возвращай, говорит. А деньги уже наверху. Разборки. Коса на камень. Жена у него в городишке нашем колдунья штатная. Откуда к ней только не едут. За приворотами, заворотами. Так он, чудила, песком, ею заговоренным, на людях прямо в глаза мне кинул. Сразу тогда убить готов был. Теперь - нет. Остыл. Проучить хорошо бы, конечно. Но убивать! Нет, старина. Того не стоит.

- Жаль, - злые искорки в глазах Эдички заметно тускнеют. - А вот у меня было… член один… в общем, в подробностях не хочу… При всех, кто был тогда, убить пообещал его. И убью ведь. Мразь конченая. Посмеялся надо мной. Теперь на Украине живет. Но я его вывезу. Пойла с клофелином дам и вывезу.

Припоминаю, что Эдичка действительно в аптекарских киосках на Тучина узнавал про клофелин и даже заказывал, но ему отказали.

- А пить он станет с тобой?

- Станет. Куда, на хрен, денется. Потом вывезу его…

- Ну, даешь! Через границу с наклофелиненным?

- Скажу, спит.

- А проснется? Или хуже - будить начнут.

- Да… будить начнут, тогда капец мне.

- Допустим, убрал ты его. Все чики-чики. А тут про обещание твое - убить - кто-то да вспомнит.

- Могут.

- Ну и завертится все…

- Вот почему про врага тебя и спросил.

- Ха!.. Договаривай.

- Здесь просто все - ты моего убираешь, я - твоего. Мотива нет. Алиби полное. Пусть ищут.

- Ты что, Хичкока насмотрелся?

- Кто это?

- Режиссер такой. У него в одном из фильмов сюжет на подобной рокировке построен. Два незнакомца встречаются в поезде, ну и так далее… с алиби все, как у нас с тобой.

- Да? Посмотреть бы…

- Эх, старина! То кино, а тут жизнь. Расслабься. И «друг» твой пусть живет пока. Случается, что возмездие нет-нет да находит таких.

- Не верю я в это. Чушь!

- И я до конца не верю. А лучше бы верить.

Утренний развод. Кабинет невелик, но тридцать - тридцать пять человек вмещаются легко. Стулья для «стариков», младшие стоят. Начальник ОУР Гайрбек Алавдинов «пытает» руководителей групп по направлениям деятельности. От Жужаева я недавно переведен в группу по раскрытию и расследованию убийств. Старший у меня теперь Актиев. В бытность мою кадровиком мы с ним серьезно «погрызлись», и теперь он никак не поймет, почему меня перебросили именно к нему. Отчитавшись по службе, поводит глазами в мою сторону:

- Гайрбек, его ко мне зачем?

- На усиление. У тебя дела запущены.

- Я не просил.

- Загрузи работой, пусть тянет.

- Он мне не нужен.

- Пусть работает. - Гайрбек, необъяснимо почему, мне симпатизирует. - Вопрос закрыт… Кудряков, что у тебя?

Старший группы по борьбе с ДТА Кудряков «трещит» без бумажки:

- Так-то у меня все нормально. Из сорока восьми подрывов, совершенных с начала года, раскрыто три. Обстрелы…

- Это мы знаем. Давай перспективу. На раскрытие…

- Есть перспектива.

- Ну-ну, - поощряюще сверкает золотым зубом начальник ОУР.

- Разрыв гранаты во дворе. Осколками ранена девочка двенадцати лет. Тяжкие телесные…

- И что, установлено, кто гранату кинул?

- У соседей праздник был, и лицо, кинувшее гранату, уже известно.

- Так-так, прекрасно, - потирает руки Алавдинов, - и кто он?.

- Да из службы безопасности Кадырова, фамилия его… сейчас скажу, - Пашка разворачивает заготовленный листок.

В кабинете минута молчания. Гайрбек буравит глазами стол.

- Знаешь что, Кудряков, - негромко вступает замначальника ОУР Магомадов, - ты скоро уедешь, а нам жить здесь. В общем, одним «глухарем» больше, одним меньше. Какая разница?.. Бумажку эту порви и забудь. Понял?

- Что ж непонятного-то? - Кудряков бросает бумагу в урну.

- Тут вот еще что, - начальник ОУР закусывает губу, - в общем… брата нашего сотрудника, Амадова… родного брата… спецслужбы задержали по подозрению в совершении ряда тяжких преступлений - убийства, подрывы и так далее. Сейчас в РУБОПе он дает признательные показания.

- Старший брат?

- Старший. Амадов сказал, что если вы, коллектив, ему не доверяете, он готов написать рапорт на увольнение. У меня как у начальника претензий к нему нет, но решать вам.

Галдеж. Поднимается Межидов:

- Можно?

- Говори.

- Сколько времени отработали с Амадовым? На спецоперациях вместе были, сколько раз? Кого он подвел? Или струсил хоть раз когда? Мое мнение - пусть работает.

- Есть другие мнения? - включается Магомадов.

Кто-то тихо:

- Брат-то старший… Не верю, чтобы Амадов не знал…

- Старший, так что? - Магомадов орлиным взором выискивает сказавшего. - Если других предложений нет, ставлю на голосование. Кто за то, чтобы Амадов продолжил работу в нашем коллективе? Кто против? Нет. Контрактники, я так понял, в основном воздержались.

- Ну, вот, - оживляется Алавдинов, - теперь о главном. Завтра инаугурация президента. Наша задача - оперативное и физическое прикрытие пути следования Ахмада Кадырова в Гудермес. Расстановка такая…

19 октября 2003 г. На Первомайке ждем правительственный кортеж. Проведение инаугурации намечено в Гудермесе. К Грозному у Кадырова доверия нет.

В «уазике» со мной оперуполномоченный Джабраилов, два малознакомых чеченца-ППСника и тувинец Намдан. Лицо Джабраилова - обычная маска среднестатистического алкоголика. Даже национальный колорит в нем смазан. Бесцветные слезящиеся его глаза способны к оживлению лишь при виде спиртного.

- Ну, что, пора бы и позавтракать, - хлопнув в ладоши, Джабраилов извлекает из потертой сумки литровую бутылку водки и пару бутербродов.

Чеченцы-ППСники, сославшись на уразу, «завтракать» отказываются.

- Идите тогда работайте. Службу тащите! - раздражается Джабраилов. - Ты на этот угол встанешь, а ты - во-он туда. - Указывает бутылкой через дорогу.

Водка булькает в пластмассовые стаканы.

- Мне не лей. - После отпуска к алкоголю у меня стойкое отвращение.

Замерев с поднятой бутылкой, Джабраилов долго смотрит мне в лицо, потом произносит:

- Это… как у вас, у русских, говорят - символически.

- Для запаху, что ли? Тем более не буду. Вы уж сами…

Вылезаю из машины. Холодный ветер, хлестнув по лицу, заныривает под бушлат. Чтобы не замерзнуть, брожу от одного разрушенного дома к другому. Автомат, как часы на руке, привычен. ППСники в здании через дорогу развели костер. Греются.

В десятом часу утра пролетает кортеж. Два джипа и пять серебристых «девяносто девятых». Стекла затемненные. На удивление - скромно. Невольно вспомнился приезд в Карелию члена политбюро ЦК КПСС Тихонова в начале восьмидесятых. Автомашин мы тогда с моим студенческим приятелем Виктором Эстерле насчитали более семидесяти. На что он, почесав в затылке, с прямодушием прожженного одессита изрек: «Сколько же прилипал у этой кормушки?! Ну и накроет же она их когда-нибудь медным тазом!» Что вскорости, как мы знаем теперь из новейшей истории, и случилось.

Возвращаюсь в «уазик». Там оживление. Джабраилов вспоминает, как в армии он «строил» всех без разбора, особенно узкоглазых. Намдан огрызается:

- Я не узкоглазый.

- А я все равно вас гонял и гонять буду.

- Послушай, Джабраилов, что за межнациональный конфликт? Ты в армии-то был уже лет двадцать назад. Пора бы забыть, - пытаюсь увести от темы.

- Эх, золотое время… Все меня слушались. Узкоглазые так те вообще, как кролики на удава…

- Я не узкоглазый, - упорствует Намдан.

- А водку пьешь, как узкоглазый, не морщишься. Потому что от рождения такой. Ха-ха! Вот я тебя и раскусил, - Джабраилов, довольный своей шуткой, наливает по новой.

- Не буду пить, - обиженно надув щеки, Намдан отворачивается к окну.

- Ты только посмотри на него, - заплетающимся языком обращается ко мне Джабраилов, - полбутылки выжрал, а теперь говорит, не буду. Кого обхитрить хочешь?!

Хватает тувинца за ворот. Тот совсем сникает:

- Так что же, и пить плохо, а не пить еще хуже?

- А ты как хотел? Семь окладов тебе платят, не мне. Вот и думай, - Джабраилов пьяно замахивается и бьет Намдана в скулу, тот, извиваясь и жалобно хныкая, вываливается из машины.

Почуяв неладное, ППСники тормозят попутку. На ней «надежурившегося» Джабраилова отправляем домой.

Принявший должность президента ЧР Ахмад-Ходжи Кадыров пролетает мимо нас в пять часов вечера.

На улице Тучина встречаю Адель, когда-то на выборах угощавшую меня яблоками.

- Приветик.

- Ой, здравствуй! - Она расцветает.

Если бы не крупный нос, ее можно было бы назвать красивой.

- Старшей женой не стала еще?

- Ты помнишь наш разговор? Я же упрямая. Все равно буду старшей.

- Я тебе искренне этого желаю.

- А я тебе желаю вернуться целым и невредимым домой.

- Хм… Так я же заговоренный.

- Пока! - Глаза ее светятся, и свет этот льется мне в душу.

10 ноября 2003 г. Гудермес. День милиции. Построение в «коробках». Один отдел - одна «коробка». Рядом старопромысловцы и заводчане. Позади несколько дней тренировок хождения строем. До прибытия первых лиц еще полчаса, и «контрабасы» из разных отделов, знакомые еще по ставропольским «курсам войны», перекрикиваются. У трибуны напротив - тусовка своя: генералы, полковники, важно-надутые, вероятно московские, старлеи и капитаны. Самый заметный из всех - молодой, среднего роста чеченец, с небольшой рыжеватой бородкой. Единственный он полон задорной, какой-то юношеской еще энергии: заговаривает с генералами, хлопает их по плечу, на дутышей-москвичей - внимания ноль, громко смеется, заскакивает на трибуну и снова - вниз. Чеченские офицеры, некоторые с орденами Мужества на груди, с ним настороженны.

- Кто это? - спрашиваю у командира нашей «коробки» Бисиева.

- Не знаешь?.. Рамзан Кадыров. Начальник службы безопасности у своего папы.

Неожиданно быстро к строю подходит министр внутренних дел Чечни Аллу Алханов. Он единственный, кто на выходки младшего Кадырова не обращает внимания.

- Становись! Смирно! - запаздывает команда.

Вблизи заметно, что выглядит Алханов устало. Дождавшись тишины, произносит негромко, без акцента:

- Хочу неофициально поздравить вас с праздником. И выразить свою личную благодарность за вашу службу… что не подводите… что можно на вас положиться. Не надо «ура». Представление на мое генеральское звание уже в Москве. Во многом благодаря вам. Присвоят, тогда и крикнем. Все вместе.

Слегка улыбнувшись, отходит к трибуне.

Кто-то командует:

- Р-разойдись! Не разбредаться! Построение через двадцать минут.

Коробки, смешавшись, превращаются в гудящий улей. Многие закуривают. Подходит красавчик старлей. Лицо знакомое.

- Привет, - тянет руку.

По «курсам войны» припоминаю, что парень этот из Питера. Рафинированный.

- А ты запомнился.

- Чем же? - Задумываюсь, что же такого «из ряда вон» сотворил.

- В Моздок когда ехали… На границе почти… Вы за руки с женой - стояли, прощались… Цыганка еще рядом с вами кружила. Все мужики в автобусе на окнах тогда повисли…

- Не помню - на окнах чтобы...

- Это как символ было. Через ваше прощание каждый мысленно со своими прощался.

- Тоже неплохо… Ну а вы где? Из Питера вас человек пять было.

- Сразу в Шатой попали, а там с первых дней - стычки за стычками. С местными. Те за оружие, ну и мы. В воздух палили, под ноги… На службу мы выходить отказались. Заняли оборону. Потом нас сюда перекинули. В Гудермес.

- Здесь лучше?

- Та!.. Земля и небо.

- Становись! - команда с трибуны.

- Ладно. Пока - спешу к своим.

- Смирно!!!

Появляется Ахмад Кадыров. В длинном пальто. Монументален. Поздравляет. Без всякой бумажки. Словами не то чтобы гвозди вбивает, но без «воды». С достоинством…

За ним - представители Москвы, Ханкалы и т. д.

В завершение проходим торжественным маршем. Равнение на Ахмада-ходжи.

11 ноября 2003 г. На утреннем разводе Иващенко в черных очках. В День милиции Эдичка таки отловил его пьяным... В рядах аборигенов заметное оживление. Их нелюбовь к большим звездам контрактников получила действенную подпитку. Старший группы по расследованию и раскрытию убийств Актиев эмоций не скрывает:

- Как не стыдно. Целый подполковник… с фонарями.

Перед строем начальник РОВД Висаитов. Черные окуляры Иващенко от его внимания не уходят:

- Что это с вами? Бандитская пуля?

Иващенко шипит закипающим чайником. Впрочем, начальника сейчас занимает другое. Два дня назад сгорел вагончик ГАИ с документами.

- Звоню я, значит, в дежурку. Спрашиваю, как обстановка. «Горим! Товарищ полковник», - сообщает этот… из Мари-Эл и бросает трубку. Минут через пять дозваниваюсь кое-как. «Догораем», - говорит.

В шеренгах гогот.

- Что весело вам?.. Где этот дежурный? Сюда, ко мне, выйди.

Мордатого марийца выталкивают из строя.

- Давай, всем теперь расскажи.

- Так и было. Горели. - Мариец заметно «окает». - Морозов дымящий компьютер схватил и бегал с ним по двору. А мы за ним… Тушили.

- Кого? Морозова?

- Всех тушили. А вагончик - тот сразу сгорел.

- Ладно. Встать в строй. Откуда вас только сюда присылают? Теперь информация следующая: планируется нападение на наш отдел, с использованием гранатомета «шмель». Не расслабляйтесь. Это война…

Расписывается - когда и откуда нас могут обстрелять…

С Актиевым поднимаемся в кабинет. После совместных выездов на зачистки его отношение ко мне слегка потеплело. У двери горянка. Точеная фигура. Лицо красивое… Или изголодался так, что женщина с чертами чуть выше среднего хорошенькой кажется?

- У меня заявление. К вам сказали…

- Побеседуй пока. Я к Гайрбеку, - бросает на ходу Актиев.

Заходим в кабинет.

- Что случилось?

- Изнасиловали.

- Кого?

- Меня.

- Это в прокуратуру.

- Сказали, к вам.

- Кто сказал?

- На входе. Дежурный, наверно.

- Хорошо. Я возьму заявление, объяснение, и все это мы направим в прокуратуру. Личность насильника вам известна?

- Знаю имя. И где живет, знаю.

- Чеченец?

- Да.

- В чем выражалось насилие? Бил? Душил? И где это было?

- Нет. Он мне нравился и знал об этом. А было это в вагончике. У него на стройке. Пригласил зайти. Я зашла. Он - ко мне. Я - нет. Но он на диван меня бросил… и все случилось.

Входит Актиев. Просит повторить показания. Горянка переходит на чеченский. Не дослушав, он отвешивает заявительнице такой подзатыльник, что носом она едва не бьется об стол.

- Джеру! Проститутка! - Воспламенившийся Актиев хватает потерпевшую за шиворот и трясет так, что голова ее болтается на черенке шеи, как не желающее падать с ветки яблоко. - Вспомнил тебя! Видел, как в офицерскую общагу ты заходила… Деньги с него хочешь? Тварь!

Вырвавшись и взмахнув над головой мучителя ридикюлем, миниатюрная горянка с неожиданной прытью перемахивает через стол.

- Это ты руки от моей беды погреть хочешь!

- Руки погреть?! Что в сумке? Презервативы?! - Актиев замахивается для удара, но вдруг опускает руку.

И тут потерпевшая начинает визжать так дико и страшно, что внутри у меня, прямо в кишках, что-то переворачивается. В щель приоткрывшейся двери просовывается небритое лицо начальника уголовного розыска Алавдинова и, хмыкнув, тут же исчезает.

- Спокойно! Ребята работают, - слышится его баритон.

Резко прекратив сирену, горянка бросает скомканным листом бумаги в Актиева:

- Да вас тут самих всех сажать надо!

- Вон отсюда, дура!.. Руки погреть!.. Джеру! - Сверкнув зубами, Актиев швыряет в нее подвернувшимся под руку уголовно-процессуальным кодексом.

Увернувшись, та исчезает за дверью.

- Гнида! - стучит кулаком по столу Актиев.

Меня душит смех:

- Так вот как ты заявления принимаешь, Асламбек?!

- Думаешь, что ей надо? - Шутка не принимается. - На деньги того олуха развести хочет. Сама дала ему, а теперь износ заявляет. Сюда пришла, не в прокуратуру, чтобы «насильник» этот заявление мог выкупить.

Выглядывает в окно. Там двое паспортистов, бурно жестикулируя, что-то объясняют наседающим на них теткам.

- У-у! Оборотни в погонах! - Работников паспортной службы Актиев относит к разряду легальных бандитов. - Когда уже их уберут отсюда?

Усаживаюсь за дела. Девять неопознанных трупов. Надежды на то, что их опознают, почти нет. Долгое пребывание в воде, следы побоев и огнестрельные ранения в голову исказили их лица настолько, что на фотографиях они до странного друг на друга похожи. Возраст - 25 - 40. Все или почти все обнаружены в реке Сунжа голыми или в остатках камуфлированной одежды. У семи из девяти к члену прикручен электропровод. У четверых прострелены суставы ног и рук. Вспомнился «отработанный материал» на базе СОБР. Примотанный к причинному месту электропровод - верный признак того, что убитые прошли через руки спецслужб. Там, если обстоятельства прямо указывают на причастность задержанного к ваххабизму, долго не церемонятся - один конец провода приматывают к члену, другой суют в рот или в задницу, крутят динамо-машину и задают вопросы. Если ответы неверные, попавшим в руки «правосудия» стреляют в суставы, и шансов в этом случае выжить уже нет. Ответившим правильно проблемы с эрекцией обеспечены.

Разговор в «курилке». Никифоров пытает Насаева:

- Нет, Русик, ты скажи, зачем вы памятник генералу Ермолову взорвали?

- Ну, уж! - негодует Насаев. - После того, что вы тут взорвали, можно ли о каком-то памятнике спрашивать?!

- Но ваши-то памятник раньше взрывать начали. До войны еще.

- А за что чеченам вашего Ермолова любить? За то, что аулы из пушек расстреливал?

- Те расстреливал, откуда по солдатам стреляли. А Шамиль ваш Ермолова уважал, сам, когда в ссылке в Калуге был, в гости к нему просился… И вообще, это давно уже история.

- История Кавказа - война. Вы еще генералу Лебедю памятник тут поставьте.

- В России генерал Лебедь после заключения позорного хасавюртовского мира авторитет потерял резко, - взглядывает из-под черных очков Иващенко. - С его подачи войска в горах назад оттянули, когда боевиков в клещи взяли уже. Добить осталось… А вам-то чем Лебедь не угодил?

- Чеченские семьи никогда не простят ему… Людей после этого мира, лояльных к России, вытаскивали из домов на улицы, ставили на колени и в затылок стреляли. Прилюдно. Те и понять не могли - за что их так подло предали! Еще одно такое предательство, и здесь России уже никто не поверит.

- М-да! Веселая дружба народов.

- Кстати, знаешь, как «памятник дружбы», где русский, ингуш и чечен, все тот же народ называет?

- И как же?

- Памятник трех дураков.

Мимо нас, размахивая автоматом, как балансиром, во все стороны, проносится ППСник из Ростова Паша Дунда. Судя по размазанности движений, в позе Роммберга, столь любимой работниками наших медвытрезвителей, он не простоял бы и трех секунд. Следом за ним выбегает начальник РОВД Висаитов:

- Стой! Стой!.. Держите его! На входе чуть не сбил меня.

Но Дунду держать уже поздно. Обо что-то запнувшись, он плавно валится на ступени класса ППС и тут же погружается в сон.

- Автомат у него заберите. - Прядка волос, в задачи которой входит прикрытие лысины, лихо болтается у начальника за ухом. - Что делать с этими пьяницами-контрактниками? - Заученным движением прядь укладывается на место. - В Ханкалу отправлять?..

На утреннем разводе Висаитов, человек не злобный, попеняет Дунде перед строем. Тот извинится, и на этом конфликт будет исчерпан.

Строчу рапорта и справки. Входит начальник ОУР Алавдинов:

- Где чехи?

Заметив мою недоуменную улыбку, поправляется:

- Местные где?

- На выезде.

- Появятся - сразу ко мне.

Выглядываю в окно. Внизу в кузове грузового «уазика» труп. Мужчина лет тридцати. Пулевое ранение в голову. Брюки и рубаха черного цвета. Верхней одежды нет.

Где-то стреляют. Возвращаюсь к бумагам.

Актиев появляется ближе к вечеру. С ним Бисиев.

Лечи Бисиев высокого роста, с мягкими, слишком уж правильными чертами лица. Но мягкость эта обманчива. На зачистках он много жестче других. В период правления Джохара Дудаева с целью получения выкупа «революционеры» восемь месяцев продержали его в вонючей яме. Отец - директор совхоза, и деньги, по понятиям вымогателей, в семье Бисиевых водиться должны были… С тех пор Дудаева и все, что с ним связано, Лечи не выносит на дух.

- Вас Гайрбек просил зайти.

- Были уже…

Закрыв дверь на ключ, Актиев расправляет на столе куртку. Встав на нее коленями, начинает молиться. Поклоны. Ладони - к голове и груди - попеременно. Глаза полузакрыты. Губы шевелятся… В моем понимании молитва нечто интимное - не на показ… и как-то неуютно. Хорошо бы вообще уйти. Но уход мой может быть расценен как неуважение.

- Надо и мне… - взбирается на свой стол Бисиев.

Утыкаюсь в бумаги. Медитативная отрешенность молящихся невольно магнитит.

Очередные выборы. Теперь в парламент ЧР. С 27-го ноября дежурство все в той же пятнадцатой школе. Со мной два участковых - Воронцов, Селиверстов. Воронцов - старлей, свердловчанин, и в Грозном уже давно. Селиверстов из средней России, в звании капитана, месяца три как прибыл. Силовое прикрытие обеспечивают бойцы вологодского ОМОНа. За ужином узнаю, что двое из них судимы за «хулиганку».

- Странно, - говорю, - их же уволить должны были сразу. У нас на Ставрополье и дело на сотрудника еще не возбуждено, а он уже не сотрудник - уволен, и задним числом, как правило.

- Хотели, - усмехается старший группы ОМОНа Андрей. - Командир отстоял. В Вологду ездил, в управу. База-то наша в Череповце. Сказал, где я еще олухов таких вам за эту зарплату найду. Да чтобы в Чечне по полгода. Тем более что обстреляны оба. С девяностых годов из командировок не вылезают. В управлении глаза закрыли, - ладно, мол, если что, с вас же и спросим.

Школа со времени последних мартовских выборов кое-где подкрашена и побелена. Два боковых крыла все в тех же руинах. Их легче сровнять бульдозером и отстроить заново. Днем появляются учителя. Спрашиваю про Мадину. Говорят, уволилась.

Селиверстов с молодыми чеченками флиртует напропалую. Воронцов запил. В школе заговорили о том, что неплохо бы его заменить на ранее дежурившего здесь участкового Сугаипова. За помощью в составлении бумаги обращаются к тому же Воронцову. Тот, отставив в сторону банку с пивом, консультирует:

- Пишите… на имя начальника…

- Как писать?

- Как? Как? В связи с тем-то и тем-то хотим Сугаипова.

- А как озаглавить? Что это будет? Заявление?

- Заявление? Ха!.. Какое же это на… заявление, - пьяно растягивает слова Воронцов. - Так и пишите - челобитная.

«Челобитная» - старательно выводит по центру листа завуч Зарема. Дождавшись, когда она закончит, «консультант» забирает листок и, сделав серьезное лицо, приближая и отдаляя написанное, наводит резкость.

- Вот! Прекрасно. Теперь подпишитесь. Чем больше подписей, тем лучше.

По счастью, «челобитная», скорей всего, была отправлена в корзину. В противном случае горянки столь некорректную шутку на тормозах не спустили бы.

Наутро - обстрел. На уровне второго и третьего этажей. Звякнули стекла. Похватав автоматы, разбегаемся по огневым точкам. Единственный человек, не обозначивший никакой реакции, - Воронцов. Уткнувшись длиннющим носом в матрац, он, сладко постанывая, спит и время от времени подергивает ногой.

- Санек, - за поздним завтраком пытает его один из омоновцев - Конго (производное от Кинг-Конг), - что снилось-то?

- Что снилось? - Воронцов не опохмелен и заметно не в духе. - Что сниться тут может?! Бабы, конечно.

- То-то ты ножками сучил?

- А чем тут сучить прикажешь, после нескольких месяцев воздержания. От одного вида этих чеченок мне уже плохо делается. И груди у них у всех тут как на подбор… Душу травят!..

Вечерами в полувоенных мужских развлечениях ничего нового - карты и водка. В целях светомаскировки картежники стягивают столы в глухой, без окон, коридор у кабинета директора. Любители спиртных напитков, пользуясь светом из проема двери, кучкуются в классе рядом. Дежурных на огневых точках меняют через два часа.

Сегодня пристрастие к алкоголю Воронцова решается разделить не замеченный в этом ранее Селиверстов. Днем еще, при вылазке за продуктами на проспект Богдана Хмельницкого, успеваю заметить, что сумки их толще обычного.

- Ты что, не с нами, что ли? - Воронцов тащит меня к столу, за которым несколько омоновцев и Селиверстов то и дело стукаются кружками. - Кто не с нами, тот против нас! Так, ребята?!

От возбужденной компании одобрительный гул. Кое-как отвязавшись, спешу в библиотечный класс, где днем еще выискал «Замок» Кафки. Углубиться в сомнамбулическое живописание австрийского автора мешает появление Конго. В огромных его лапищах один из бессчетных романов Марининой.

- Что это? - тянется к моей книженции. - Кафка? Ни хрена себе заумь! Здесь, старик, надо попроще что-нибудь… Вот у этой, у Марининой, все на блюде. Еще и с сюжетом. У Донцовой - неплохо. И пишут они по роману в месяц. Быстрее, чем я читаю.

- То-то и оно. История мировой литературы перед этой скорописью меркнет. Дюма с Бальзаком - и те в пыль не попадают. Твои Маринина с Донцовой - просто стахановки пера какие-то.

- Ты не передергивай. Бабы тебя-то поумней будут…

- Умные, спору нет. Потому и поставили на поток романы свои. Негров взяли...

- Негров? - Конго, задумавшись, прикусывает губу. - Ну, это ты брось.

- Негры - наемники. Рабский труд. Строчат по готовым клише. Каждый свою главу. Потом соединяют все это, редактируют - и готово.

- Да ладно, - Конго вглядывается в фото Марининой на обложке. - Нормальная вроде… Негры-то ей на хрена?

Почесывая в затылке, усаживается напротив. Детская парта в сочетании с его громоздкой фигурой кажется забытой кем-то игрушкой…

- Олега!

Поднимаю голову. В дверях Воронцов. Глаза его пьяно блестят.

- Мишка ушел.

- Селиверстов? - Захлопываю Кафку. - Когда? С кем ушел?

- Я думал, он в туалет. А он - с концами. Один.

- Да как же ты отпустил?!

- Он раньше еще говорил… Все о телках. Пекнуть, мол, кого-то пора.

- Пошли!

Прихватываем автоматы, и только теперь замечаю, что Воронцов пьян больше обычного.

- Эх, офицеры, офицеры… ваше сердце под прицелом… Рожи охреневшие.

На улице полная темень. Туман. Газовые рожки у частных домов освещают пространство в диаметре не более метра. Нахохлившийся Воронцов с прижатым к плечу автоматом то появляется, то исчезает. У перекрестка он пропадает в очередной раз, и сразу же бухают два выстрела. Инстинктивно отскочив в сторону тротуара, бьюсь головой и плечом о дерево. Шепотом матерюсь.

- Стой! - крик Воронцова.

- Стою. Не стреляйте! - хриплый голос.

- Мишка?!

- Нет. Адам.

- Адам, какого ты хрена?.. - подхожу ближе, потирая ушибленный висок.

- Живу здесь, недалеко…

Воронцов хлопает незнакомца по карманам.

- Я чуть не убил тебя, - в голосе нотки страха.

- Я понял. Не стреляйте больше. Я пойду.

- Иди, Адам, - чувствую в темноте протянутую ладонь. Двух пальцев нет. Несчастный случай? Подрывник? Обычная для них травма. - Никого здесь не видел?

- Нет. Не было.

Исчезает.

- Санек, ты зачем стрелял-то?

- Сам не понял, как вышло. Очканул… Мимо, слава тебе, Господи, - Воронцов почти протрезвел.

Плетемся обратно.

Дилемма - сообщать об исчезновении Селиверстова или нет. Решаем, что утро вечера мудренее... Тем временем Воронцов в борьбе со стрессом резко увеличивает дозу. После чего, едва держась на ногах, зависает над игроками в карты:

- Лошадью ходи! Лошадью! Век воли не видать.

Шутка ему так нравится, что он повторяет ее раз десять. И повторял бы еще, но нервы у игроков сдают, и они сообща пытаются затащить развеселившегося «урядника» в спальный класс. По пути волочения он цепляется за все, что подворачивается под руку. В конце концов его укладывают на стол, накрывают матрасом и удерживают так несколько минут. Чувствуя перевес сил, Воронцов замирает. Но едва взмокшие от борьбы картежники усаживаются обратно за стол, его растянутая в улыбку физиономия уже над ними:

- Ага! Я же говорил - лошадью…

Конго отзывает в сторону меня и Андрея. За окнами полночь и обычная для этого времени пальба.

- Есть два варианта.

- Ну, говори, - Андрею не терпится сесть за карты.

- Первый - взять на удушающий. Второй - аккуратно дать в челюсть. Оба - срабатывают. Проверено.

Смотрю на железные кулаки Конго:

- Знаешь, в челюсть, пожалуй, не стоит. Можешь не рассчитать.

Сходимся на удушающем. Конго подходит к Воронцову сзади и локтевым суставом за шею подтягивает к себе. Через пару минут воодушевленные омоновцы уносят обмякшего «лошадника» в класс. Кто-то предлагает его раздеть, но большинством голосов это отметается, и «тело» просто запихивают под матрас...

Минут через пять Воронцов вновь у стола:

- Лошадью, парни! Лошадью!

Теперь омоновцы разглядывают его с плохо скрываемой враждебностью. Тот с хрустом поводит шеей:

- Конго, ты меня обидел.

- Да ладно.

- Ты обидел меня, Конго. Мускулы нарастил… Сильный?..

- Не зуди, - Конго прячет за спину свои лапищи.

- Сильно обидел.

- Обидел. Обидел… Прямо Распутин какой-то… не победишь его. - Конго полушепотом - в нашу с Андреем сторону: - Первый вариант не сработал. Вводим резервный.

Резкий удар! Воронцов, закатывая глаза, оседает. Омоновцы, пересмеиваясь, тянут его под все тот же матрас.

Переживаю:

- Конго, нокдаун, как минимум…

Тот, пожимая плечами, раскрывает томик Марининой.

С рассветом - удары в дверь. Омоновцы матерятся и долго выясняют - кого принесло? Продрав глаза, - ночные дежурства выматывают, - с ключами спускаюсь вниз… На пороге Селиверстов. С ним «камуфлированный» чеченец с АКМС и водочным перегаром. Оба «на взводе».

- Олега, знакомься. Рамзан.

Чеченец протягивает руку. Держится самоуверенно, будто гость здесь не он, а мы. Сгрудившиеся омоновцы оглядывают его угрюмо и подозрительно.

Селиверстов ищет спиртное, но Воронцов шансов ему не оставил еще с вечера.

- Эх, Рамзан! Угостить тебя нечем.

- Да, ладно, Мишука, - чеченец сильно хлопает его меж лопаток. - Ты ночью один не ходи больше. Хорошо - меня встретил… Если бы не я… Короче, - поворачивается ко мне, - в горы хотели его забрать… Увидимся!

Обняв Селиверстова и с вызовом глянув на хмуро взирающих на него омоновцев, уходит.

- Что за явление-то? - дергает за рукав Селиверстова Андрей.

- А, этот? Коллега ваш. Чеченский ОМОН.

- Да хоть папа римский! Ты сюда его на хрен тянешь?!

- Да брось ты, - пытается сбить градус серьезности Мишка, - команды напрягаться не было.

- Команды!.. - Сняв магазин, Андрей выбивает патрон из патронника. - Надо было обоих вас в грязь рожами положить. Тогда и узнал бы, какая команда... Дебилы! - Резко повернувшись, уходит.

Включаюсь в «воспитательный процесс»:

- Какого хрена ты вообще ушел?.. Ночью!

Узнав, что при его поисках Воронцов чуть не грохнул случайного человека, Селиверстов спешит покаяться:

- Переклинило меня что-то… Не пил - так лучше и не начинать. Если честно, бабу хотел снять. Как вышел - сразу на Богданку. Там движение - машины туда-сюда. Во дворах - темень. Бабы?! Их и днем-то, наверно, там не бывает. А у меня в паху все пищит уже. Взял пиво. Стою. Хлебаю. Думки в голове разные… как тараканы. Я ж участковый! А ну-ка, в ближайшие дома с обходом… паспортный режим… Есть шанс на одинокую телку выйти. Их валом тут…

- Ну да, - ехидничает Конго, - а та сразу - на спину, ноги на плечи - внедряйте скорее ваш «паспортный режим», товарищ участковый, будьте любезны.

- Да, ладно, - усмехается Селиверстов. - Тут этот омоновец подходит. Тоже под газом… Слово за слово… Знакомимся. Ну, я его в кафешку тащу - угощаю. И про беду свою, язык без костей, - третий месяц без женщины. Он говорит, поехали сначала к моей подруге, а там и тебе найдем. Еще бутылку берем… Дальше у меня провал памяти… Помню, он машину тормознул. Сколько ехали, не помню… Выходим прямо в толпу чехов. Все датые, крепкие, в камуфляже. Бородатых много. Смотрят на меня, ржут, с Рамзаном обнимаются. По-своему: гыр-гыр. В сторону его отвели, косятся, чувствую, разговор про меня. Вижу, он головой машет - нет. Ко мне подходит, и на ухо: «От меня ни на шаг! Понял?» Хорошо - у нас бутылка была. Пустили по кругу. Рамзан еще машину тормозит. Едем. «Кто это были-то?» - спрашиваю. «Так, парни разные, - говорит, - ОМОН в основном». От выпитого мы с ним совсем сдружились. К подруге приехали, подъезд на замке. Многоэтажка. Он кричит вверх куда-то: я знаю, что ты здесь, открывай! Там - ноль. Он начинает долбить из автомата в воздух. Потом по дому - как я понял, рядом с окнами ее. Тут я трезветь начал. В доме - движение. Ну, думаю, дело не уха, как бы в обратку по нам палить не стали. Тяну этого черта: «Пойдем, Рамзан, пойдем, еще бухнем! Хрен с ней, с подругой! Нет ее, видишь!» А он не в шутку завелся уже. Убью, говорит. Зубы щерит… Кое-как утащил его. Потом где только не были. Даже на базе ОМОНа. Только нас не пустили туда...

- Ты, Мишка, с алкоголем аккуратнее, - говорю, - у тебя на почве полового воздержания планка падает. В зиндане у какого-нибудь Хасана проснешься, а что да как - и не вспомнишь.

- Да я уже понял. Воронцов - скотина. Мы, говорит, в Ебурге водку без пива не пьем. Ну и я за ним… Ха!.. А дури-то и своей валом!

Воронцов, услышав свою фамилию, из-под набрякших век выкатывает глаза:

- А-а, Миха, - глаза закатываются обратно, - вернулся, падла ты этакая… А мы тут…

Далее следует ровное сопение.

- У-у, борец со змием, - замахивается на него Селиверстов.

- Поднимите его, - указывает на Воронцова приехавший с проверкой начальник криминальной милиции Ульбиев. - Обед скоро. Проспаться пора…

- Всю ночь дежурил, - вступается за приятеля Селиверстов, - глаз не смыкал.

- Что не смыкал, по запаху слышно. Вы с ним, - опять кивает на Воронцова, - езжайте в отдел. Всех участковых с избирательных участков снимают.

В отдел не хотелось бы. Здесь посвободней. Училки по этажам…

Спрашиваю:

- Я остаюсь?

- Да. Тебя сотрудниками из вневедомственной охраны усилят. Все объяснишь им, расскажешь.

- Увайс, мне бы помыться. Неделя, как здесь… Почту забрать.

- Тогда со мной. Еще один участок проверим и в отдел. Вечером отвезут тебя. Сам не добирайся. Обстановка нехорошая.

В машине продолжает:

- В горных районах опять обстреляны избирательные. Есть раненые. В Мескер-Юрте, Шалинский район, убит контрактник. Местные ушли, за водкой, наверно, как обычно. Его оставили одного. Вернулись - участок пустой. Утром нашли на улице. В грязи весь. Волокли, что ли? Пулевое ранение. Без автомата.

- Откуда он? - Знаю, что в Шали есть контрактники-ставропольцы.

- Не знаю. Подъезжаем. Совхоз «Родина». Ты был здесь?

- Нет. Ни разу.

- Одно из мест выхода боевиков из города. В двухтысячном.

- Трошева читали, «Моя война»? Он пишет об этом.

- Читал. Односторонне он пишет.

- Ну, уж... Война у каждого своя. Дудаевский идеолог Удугов свое написал бы, вы бы свое…

- Удугова в Чечне давно нет. Ему жить охота. А я последнее сочинение в школе еще писал. Мемуарист из меня никакой… А жаль.

Припоминаю, что совсем недавно родную тетку Удугова на Первомайке сбила маршрутка. Насмерть. В составе СОГ я выезжал на место происшествия. Водитель был в ужасе.

У конторы совхоза даем резкий разворот. Увайс по местному обычаю слегка приобнимает встречающих его сержантов. Пока он делает записи, обхожу здание. Почему полевые командиры выход из города выбрали здесь? Ближе к горам? Лес рядом?

- Поехали, - машет Ульбиев.

Пытаю его в машине:

- В первую войну вы где были?

Усмехается:

- Ты майор, я капитан. Называй меня на «ты». У нас в Чечне так принято… В первую чеченскую, в самом начале, когда управленцы в городе разбегаться стали, в нашем отделе из руководства один я остался.

- В Ленинском?

- Да, в нашем. Тогда еще мне предлагали начальником быть. Но я отказался. На глазах все разваливалось. Указания - одно противоречивей другого. Безвластие. Боевики в разных точках города концентрируются. Вот здесь, - указывает в окно, - на проспекте Хмельницкого, их база была. К отделу самая близкая. Но друг друга не трогали. Все ждали чего-то. Потом беспредел пошел. Захлестнул город. Ночами особенно. Понял, что брошены мы. Что отдел не удержим. Собрал тех, кто остался. Вижу, люди растеряны. Выходить, говорю, будем вместе, с оружием. Стрельба уже вовсю шла. По Богданке выдвинулись к аэропорту. Мимо этой базы как раз. Бородатые высыпали. Все с автоматами. В воздух стреляют. Смеются. «Город наш!» - кричат. Мы наготове. Но пропустили нас, хоть численно их уже больше было. В аэропорту построил остатки отдела. «Слушайте последний приказ, - говорю, - нам выпало трудное время, и помощи ждать неоткуда, властью, данной мне, и под свою ответственность я распускаю вас по домам. Благодарю за службу. Добираться лучше без оружия, по одному или с родственниками. Удостоверения уничтожить». Через пару дней в аэропорту никого не осталось. Тогда и я уехал. К себе…

Увайс говорит спокойно, но чувствуется, что воспоминания взволновали его.

- Не тронули вас?

- Я же сказал на «ты». Некому трогать. Селение маленькое. А наших, с отдела, многих постреляли потом. Кого боевики, кого федералы.

- Сейчас в отделе из тех, кто выходил с вами, есть кто?

- Три человека. Почти никого.

Забираю почту. Секретарша улыбается:

- Вам так часто пишут.

Письмо от мамы, три от жены.

В «располаге» с Эдичкой топаем в баню. Вчера его укусила служебная псина временщиков, и Эдичка негодует. Высшего градуса негодование достигает в парной:

- Псарню тут развели! Для кого? Для своих же. В городе я их с собаками что-то не видел.

- Ну, уж?.. На зачистках бывают, - слегка подбрасываю ему соли на рану.

- Какие, на хрен, зачистки?! Да если бы с помощью этой собаки басаевца какого отловили, я бы и слова не сказал. Да и собака-то ни при чем. Хозяин - дурак. Видит, оскалилась - смотрит, что дальше будет. Это на проходной. Я говорю, убери, и за ПМ. Она меня за руку - клац и держит. Вот - зубы, - показывает припухшее, со следами укуса предплечье. - Он - фу! И по голове ее - хрясь! Она еще сильней прикусила... Потом, когда отпустила, я все, что о нем думаю, рассказал. И сверху еще прибавил… Собака-то ни при чем. Но если бы я пистолет достал… Точно бы пристрелил. Теперь мудила этот ходит - здоровается. «Пошел ты!» - говорю ему. Лыбится, гад!

- Ладно, старик, - лью кипяток на раскаленную каменку, - может, и к лучшему, что пальнуть не смог. Не судьба собаке, значит, от пули твоей погибнуть.

- Судьба - не судьба… не верю я в это. Жизнь - цепь случайных событий. Не более…

- Значит, и в Бога не веришь.

- Нет, конечно. Что умру - знаю… Раз и навсегда. А вся эта загробная жизнь… Сказочка!.. Страшно без нее.

- Пожалуй, и я до конца не верю. Но иногда мне кажется, что Бог странным образом хранит меня. Не раз убеждался. Пример вот... «На земле» еще... Жму на своей «копейке». Скорость 110. И вдруг со встречным обгоном «десятка» - лоб в лоб. Беру вправо и чувствую, что у колес зацепление с дорогой - ноль. Гололед. Ну, вот и приехал, думаю. Даже испугаться не успел. Шанс, что машину не поведет, мал ничтожно. Но та - по струне будто - все прямо и прямо. До окончания полосы гололеда… Так-то, говорю себе, рано еще к «верхним людям». Успеется.

- Судьба-то где?.. Повезло тебе просто.

- В том-то и судьба.

- Хм… Пустое. Доказательств - ноль. Вот здесь мы в орлянку играем. Это точно. Ты как, после бани… сто грамм?

- Нет, Эдик. Мне на избирательный засветло надо… и трезвым.

На участок добираюсь маршруткой. АК на коленях. Тесно. Чеченцы смотрят - кто с удивлением, кто равнодушно. С полкилометра иду пешком. Слякотно. Морось…

- Заходи-заходи, - на входе в школу улыбается Конго, - тебя уже ждут.

Действительно ждут. В классе, где брошены мои вещи, два малорослых юнца с автоматами. Знакомимся. Из вневедомственной охраны. Джамбула и Шамсутдин. Одному восемнадцать, другому девятнадцать. В ЧР закон - молодежь вместо армии идет служить в силовые структуры, где сразу же получает оружие.

Вхожу в роль наставника:

- Парни, вот ваши огневые точки на случай нападения. Сектор огня следующий… Рисуйте.

Как школьники, от старательности прикусив языки, рисуют…

Джамбула побойчей и сразу же просит называть его Джонни. Над более медлительным приятелем постоянно подтрунивает. Тот терпит, потом пытается схватить обидчика, но Джонни неизменно увертывается.

- Вот тормоз! Учу его, учу, можно сказать, воспитываю.

- Чеченский народ воспитанию не подлежит, - вклинивается Конго.

Чеченцы тянут к себе автоматы, исподлобья глядя на огромного, видавшего виды вологодского мужика.

- Ты, ладно… Конго, не обобщай, - обрываю расхожую, приписываемую генералу Ермолову, тираду.

Чеченцы мне симпатичны, и национальных разборок не хотелось бы.

После этого в глазах Джамбулы и Шамсутдина авторитет мой подрос в кратное количество раз. Омоновцев они дичатся все больше. Старшему ОМОНа, Андрею, это не нравится:

- Смотри, как бы они нас ночью не постреляли, - отводит он меня в сторону. - Веры к ним нет.

- Не обостряйте. Не трогайте их. Мальчишки нормальные…

- Ну-ну... Эти мальчишки первым тебя и положат.

В свободное время пытаю Джонни о тейпах. Возможности просветить меня он радуется по-детски открыто:

- Тейпы - это основа. Родовая принадлежность. Есть более влиятельные, есть менее. Встречаемся где-то, знакомимся, и прежде всего узнаем - кто из какого тейпа? Те, кто из одного, поддержат друг друга всегда.

- Давай пример: у твоего приятеля, которого ты давно знаешь, конфликт с человеком из твоего тейпа, тебе незнакомым. Ты за кого?

- За своего, конечно.

- Какого своего?

- Из тейпа.

- Почему это?

- Так веками предписано.

- Понятно. Закон сохранения рода… Какие же тейпы считаются влиятельными?

- Те, что у власти, ну и наиболее многочисленные, воинственные.

Теперь понятно, почему, когда замначальника МОБ Воронин «наехал» по вопросам службы на нового начальника участковых, тот на весь отдел орал, что он из тейпа Алерой и сам еще посмотрит, кому здесь работать, а кому нет.

- Дети гор, - итожит наш диалог уткнувшийся в книгу Конго.

День голосования - без происшествий. Если не считать нескольких стычек омоновцев с водителями, припарковавшими транспорт близко от входа.

Чеченцев «моих» заслали на крышу, откуда я их время от времени отпускал перекусить и размяться. Наутро они прощались со мной, как с братом. Приглашали в гости, предупредив несколько раз, чтобы не спутал их Новые Атаги со Старыми - рассадником ваххабизма.

Чтобы подозреваемым в совершении преступлений пребывание в отделе медом не казалось, показания выбиваются размашисто и уверенно. «На земле» дамоклов меч прокуратуры как-то сдерживает, здесь нет.

В кабинете несколько оперов работают с лицом, долгое время находившимся в розыске.

- Рассказывай, как ты убивал Такаева?

- Почему-то, как только начинаю говорить об этом правду, меня начинают бить.

- Ха… Давай попробуем.

- Я появился там, когда он, Такаев, уже был убит, и я случайно вымазался кровью.

- Свидетели говорят, что ты бил его кирпичом по голове, пока он не умер. Кирпич был?

- Не было…

- Ответ неверный.

Подозреваемому тут же перепадает несколько хороших тычков в пах и в голову.

- Стойте! Стойте! Я вспомнил! Был кирпич… Я ударил легонько, а он почему-то взял и умер. Сердце наверно… сердце слабое.

- А кровь?

- Какая кровь?.. А-а, кровь?! Здесь всюду кровь! Чечня уже плывет в крови! - Убийца пускает слезу, взвизгивая в такт посыпавшимся ударам…

Заглядываю в кабинет начальника уголовного розыска. За столом, уткнувши руки в ладони, рыдает Актиев. Алавдинов и Баккар рядом. Оба растерянны.

- Брата вспомнил. Брата убили… Вот… Вспомнил… - Баккар похлопывает Актиева по плечу. - Ну-ну…

Тот заходится еще на один вздох и, заметив меня, останавливается. Резкими движениями размазывает по щекам влагу:

- Все!.. Уйдите!

Выходим в коридор. На стене памятная доска с фотографиями погибших сотрудников отдела. На одной из них убитый в перестрелке на одной из спецопераций Актиев-старший.

13 декабря 2003 г. С Бисиевым строчим справки. Вошедший Актиев с приподнятыми у висков волосами похож на возбужденного чертика. Его распирает:

- Совсем нас в конторских крыс превратили… Короче, поехали. Подросток один дал информацию, что в разрушенном доме у пятнадцатой бани люди интересные. Обрывки проводов после них… Сейчас они там. «Огневики» дают четверых, и нас - трое. Хватит…

Подъезжаем. Бойцы огневого взвода, дернув затворами, разбегаются по периметру. Рядом пустырь и обычная свалка. Все-таки нас маловато. Боком к нам - две наполовину обжитые пятиэтажки. Белые блоки в клетку. В детстве мы такие дома называли почему-то ленинградскими.

- Тихо. Вот здесь, - Актиев приходит во все большее возбуждение, обнажает ПМ.

Я свой снимаю с предохранителя, перекладываю в карман бушлата. Входим в подъезд. Из него, как в лабиринте, несколько разветвлений.

- Сюда.

Шагаем в темноту. Дальше несколько просветов.

- Где-то здесь, - шепчет Актиев.

Осторожно просматриваем один «карман» за другим. Пусто.

- Не могли уйти.

Наступаю на осколок шифера. Хрясь! Сбоку ответный шорох. Кидаемся туда... В комнате трое. Один на корточках. Что-то в руках. Мгновение на раздумье. Один из стоящих ласточкой ныряет в окно. Актиев, что-то крикнув по-чеченски ему вслед, бросается за вторым, исчезнувшим в дальнем дверном проеме. Третий встает. Движение рукой. ПМ! Бисиев толчком валит его на землю. Но тот, как ванька-встанька, снова на ногах. Обхватываю его, что есть силы. Стреляет вниз. Два хлопка. Валимся, теперь уже вместе. Бисиев вцепляется в пистолет, выкручивает. Все. Удар ногой. В шею. Рядом с моей щекой. Чувствую, как тело подо мной «сдувается». Разжимаю руки. Щелчки наручников. Бисиев поднимает задержанного. По инерции два раза бью того в лицо. С левой и с правой. Голова повисает.

- Все! Все! Этому хватит, - рослый Бисиев задержанного, как куклу, тащит на выход.

На земле провода, китайский передатчик, взрыватели.

- Группу надо.

- Сейчас… Отвезем сначала, - встряхивает стрелка Бисиев.

На выходе машины нет. «Огневики» переглядываются - Актиев убежавшего не догнал, тут же - за руль и уехал. Того, что прыгнул в окно, они задержали.

- Выскочил, и, как заяц, по пустырю. Мы пару раз пальнули, он понял - залег, - гогочут. - Рапорт писать?

- Успеете. Что вы всегда с этим рапортом?!

Все - в настроении… Задержанным натягивают на головы черные мешки. Откуда они их берут?..

Кое-как запихиваемся в «уазик».

Первый допрос. «Наш» с Бисиевым «стрелок» окровавленным ртом цедит фамилию - Гасаев. Возраст - двадцать два. Студент ЧГУ. Больше ни слова.

Парень, выпрыгнувший в окно, после «массажа» резиновой дубиной в соседнем кабинете более словоохотлив. Мумаев. Двадцати лет… Студент третьего курса ЧГУ. Организованная группа. Подрывы. Обстрелы из гранатомета. В основном «федералов». Многие эпизоды - на видео. Для отчета. Деньги от эмира. Из Старых Атагов. Вооруженное формирование Арби Бараева. Ни разу не видел его. Арби в горах. Эмира тоже не видел. Старший группы Гасаев эмира знает. Где живет - нет. Тот встречи сам назначает. Есть ли еще такие группы? Да. Уверен, что в ЧГУ тоже есть. Их несколько. Тройки, пятерки. Не общаются. Не знакомы. Все как в революционных боевых организациях. Многие преподаватели открыто почти призывают к вооруженной борьбе. Кто изготавливал взрывные устройства? Составляющие брали в условных местах. Изготавливал третий. Тот, что сбежал. Муханов. Кличка Башка. Он самый молодой, но соображает. Сам схемы рисует, рассчитывает. Фугасы его почти без осечек. Дает шесть эпизодов подрывов. Все с пострадавшими, с жертвами. В основном БТРы, военная техника. Теперь сожалеет… Очень… Людей? Жалко… Много погибших. Раненых? Этих всегда больше. Фугасы закладывали все. Но чаще Гасаев и Муханов. Он снимал. Видеопленка? Где-то у Гасаева. Там два эпизода. Последние. Первые четыре? Это начало года. Кассета давно у эмира. Один эпизод не снимали. Военный «Урал». Ночью. В первом микрорайоне. Летом. Темно было. Снимать-то что? Вспышку? Ну, крики потом… Стоны… В зачет не пошло…

В распахнутой двери - Актиев. Скалится. Глаза волчьи. Кого-то тащит за шиворот. На голове все тот же черный кулек. С ненавистью швыряет на пол. Тот вжимается. Затихает. Видно, как подрагивают руки.

- У, собака! В игровых автоматах спрятаться хотел. Но я-то его запомнил, - огромным не по росту башмаком Актиев добавляет скорченному телу пинка. - Мразь!

Кивает мне:

- Короче, это твой… Работай. А мы с теми…

Бисиев поднимает Мумаева.

- Пошли.

Тот, тоже с мешком на голове, спотыкается через своего подельника. Бисиев хватает за куртку, не давая упасть. Потирая руки, влетает начальник ОУР Алавдинов. Сияет золотым зубом.

- Что это они у вас с мешками? Им лет по двадцать светит. Чего боитесь-то?!

Сдернув мешки, швыряет в угол.

- Работайте.

Задержанные затравленно озираются. Детские лица. В глазах - тоска смертная… Страх… Сколько же душ за ними? Сколько десятков? Не верится… Наверно, еще и учатся хорошо в своем вузе. Зачеты сдают.

Мумаева выводят. С доставленным из зала игровых автоматов остаемся вдвоем. Из папки вытаскиваю бланк объяснения.

- Фамилия.

- Муханов.

- Кличка Башка почему?

- В универе по точным наукам - я на «отлично».

- По взрывным устройствам тоже. Ты монтировал?

- Если я расскажу, мне зачтется?

- Конечно. Это всегда... Срок скостят.

Вспоминается любимая поговорка знакомого следователя: «чистосердечное признание снижает степень вины, но увеличивает срок наказания».

- В общем, фугасы - мои. Расчеты и все такое.

- Закладка?

- Естественно, тоже. Мне, правда, зачтется?

- Да. Говори как есть. Сколько было подрывов в этом году? За тобой лично?

- Шесть. Военная техника. Солдаты…

Полный расклад - где и когда. Даже во сколько. Память удивительная. Выплывает ноябрьский подрыв курганинского ОМОНа на Богдана Хмельницкого. Припоминаю - один убитый, двое раненых. В подъезде пятиэтажки. Пост - на крыше. Пошла раскрутка! Мой «глухарь»! Мой выезд.

- Об этом подробней, - из папки тяну другой бланк объяснения. - Что за запах такой, не пойму?

- Это я.

- Что я?

- Ну… испугался я.

- Обделался, что ли?

- Ну, да, - опускает глаза, - думал - убьете. Сразу. Я слышал, как с подрывниками… Если федералы… Вы не отдадите меня? Пожалуйста, не отдавайте! - взглядывает по-собачьи преданно.

- Ну и гнида же ты, Муханов. Сколько человек к «верхним людям» отправил. А у них - семьи. Матери. Детки малые. Неужели не думал? Что же плохого они тебе сделали? Крови чужой не жалко, а самого прижали чуть, и обосрался. - Какой тут на хрен нулевой градус, если кипит все внутри. - Ты же пацан еще. Сколько лет?

- Девятнадцать… Я раскаиваюсь. Я… Честное слово! Я больше не стал бы… Я понял… Осознал…

- Не ври. Это сейчас тебе страшно… В войну где был?

- В Ингушетии.

- Ладно. Давай про подрыв… На Богданке.

- Ну, мы их давно отслеживали. Примерно в одно время они в магазин выходили. Всегда через этот подъезд, где лаз на крышу. Мы по часам… хронометраж. Место осмотрели. Взрывное устройство за батарею. Специально узкое сделал. Между вторым и третьим. Там в раме стекла нет и на видео снимать удобней.

- Откуда снимали?

- Из дома напротив.

- Закладывал с кем?

- С Мумаевым. Он и снимал.

- Дальше.

- Установили. У меня передатчик. Обычный, китайский. В подъезде напротив устроились. Там квартир жилых почти нет. Смотрим, идут. Возвращаются. Веселые. Пива набрали. Ну, я дождался. Как поравнялись с фугасом, на активатор нажал. На крыше там пока сообразили, пока прибежали, мы вышли уже и - в универ.

- Занятия?

- Ну, да. По сопромату зачет.

- Сдал?

- Конечно. Я же отличник.

С курганинским ОМОНом все ясно. Для закрепления хорошо бы на место выехать…

Несколько жутких, утробных криков за стенкой.

- Что это? - напрягается Муханов.

- Друзья твои... Сотрудничать не хотят, похоже.

- Я хочу… Я все скажу. Спрашивайте. Только не бейте, прошу вас…

- Схроны есть?

- Да.

- Сколько?

- Четыре.

- Показать сможешь?

Опять крики - выворачивающие.

- Все покажу, только не бейте! Не отдавайте меня никому! Мне с вами спокойней.

Задаю вопросы по нераскрытым… Нет-нет, не мы - все отрицает. Пытаю дальше:

- Убийство двух солдат. В мае. Улица Иоанисиани.

Сникает:

- Наше. Это наше… Только не бейте.

Беру новый лист.

- Давай… по порядку, - вспоминаю совсем еще детские лица убитых.

Им тоже по девятнадцать было. Ровесники…

- В универе подходит ко мне Гасаев и говорит - я уже несколько дней выслеживаю двух солдат, но один не справлюсь, помоги. Договариваемся, что и как. Гасаев сказал, что часть их неподалеку от рынка на Иоанисиани, и они почти в одно и то же время ныряют туда за спиртом. Наверное, старшие посылают. Солдаты вооруженные. С автоматами. Но нюх уже потеряли. Расслабились. Один все время в наушниках. Плеер слушает. Заодно автоматы добудем. Не засвеченные… В схроне берем пистолеты и - на рынок. Смотрим - идут. Точно по времени. Закупились уже. У одного бутылка полиэтиленовая в руках. Подбрасывает ее. Выходим навстречу. Там с одной стороны дома, с другой - пусто. До рынка метров триста. Дальше все, как задумали. Пропускаем их за спину. Разворачиваемся и открываем огонь. Один сразу почти упал. А второй, тот, что в наушниках, заговоренный будто. Стреляем в него, а он бежит. С испугу-то мазали, наверно. Потом Гасаев прицелился. Попал, в общем.

- Зачем по убитым уже стреляли?

- Со страху, наверно. Подрывать - это одно. А так… с пистолетом. В первый раз.

- Что дальше?

- Дальше автоматы у них забрали. И тут же в доме соседнем, в подвал закинули.

- Они там сейчас?

- Нет. Перепрятали... Ночью. В схрон.

- Как милиция приехала, видели? На пленку не снимали?

- Нет. Мы ушли. Сразу почти, как автоматы скинули.

- Что увидит вас кто-то? Узнает. Не боялись?

- Нет. Мы там не живем… Увидеть только из домов могли. Из окон. Кого там узнать можно. В общем, просчитано было.

Темно за окном. Стреляют, но реже уже, даже чем полгода назад.

На сегодня довольно. Пристегнув «студента» к себе наручниками, через двор веду его в камеру. Вонь от него убойная! В кабинете, на расстоянии - меньше было.

- Ну и запах от тебя, воин! Ходишь без трусов-то, поди?

- Угу…

14 декабря 2003 г. «Студентов» вывозим к схронам. Изымаем содержимое, Эдичка - отпечатки пальцев. С понятыми. В одном из тайников автоматы убитых солдат, видеопленка с записью терактов. В других - несколько пистолетов Макарова, тротил, взрыватели, китайские передатчики…

Через день появляются адвокат и «закон» - следователь прокуратуры. Обоим - хорошо за пятьдесят. Ко мне обращаясь на «вы», друг другу «тыкают». «Закон» суховат, крепок, вопросы не размазывает. Защитник, напротив, грузен и в запале болтлив чрезмерно. Долго добивается разговора с Мухановым наедине. «Закон» нехотя уступает:

- Даю десять минут.

- Что десять! Ты должен дать мне столько, сколько надо.

- Десять минут. Ты не указывай мне! Понял? - «Закон» хлопает дверью.

Адвокат смотрит на меня:

- Дайте нам поговорить.

- Говорите по-чеченски.

Оставлять Муханова нельзя. Окно без решеток. Второй этаж. Беги - не хочу… Адвокат эмоционален. Приблизив щекастое лицо к лицу «студента», обильно брызжет слюной. Жаль, что не знаю чеченского. Впрочем, о чем они, догадываюсь …

- Ну, что? - входит «закон».

- Что, что? Отпускать парня надо. Оговорили его. И показания все даны под давлением. - «Защита» потирает руки.

- Хочешь сказать, его били?

- Тут же всех бьют. Ты что, не знаешь?

- Да, били меня. Заставили подписать, - пускает слезу Муханов.

Следователь взглядывает на адвоката, как удав на кролика:

- Хочешь мне дело развалить? Не выйдет!

Но «кролик» для заглатывания великоват да еще огрызается:

- Доказательной базы-то нет. Все со слов его. Оговор, значит. Пишут что хотят. «Глухарей» своих отмывают.

Не выдерживаю:

- Муханов, кроме меня, тебя кто-нибудь опрашивал?

Не дождавшись подсказки от защитника, неуверенно тянет:

- Не-ет.

- Так, значит, я бил?

- Нет… Я не знаю! Отпустите меня!.. Ни в чем я не виноват! Не убивал никого!..

«Закон», подперев щеку рукой, смотрит задумчиво, на мгновение мне кажется, что он в анабиозе. Адвокат напирает:

- Ну, что я говорил. Оговор. Сворачивайте допрос. Студент. Отличник. Ему же учиться надо. Ну, разве мог он убивать? Посмотрите на него, посмотрите!

Смотрю на Муханова. Обычная «физиомордия». Взгляд кроткий. Кровожадности - ноль. Но ведь убивал же. Десятками души к небу взлетали на его фугасах. А раненых сколько?.. Понять не могу... Неужели отпустят?

- Подождите, а как же схроны? Он же показывал!.. Сам… С понятыми, - затягиваю ситуацию в прежнее русло.

- Да, схроны! - просыпается следователь. - Как же…

- Сами и подложили. Милиция наша доблестная. Что, в первый раз?..

- Мне-то зачем его оговаривать, - начинаю злиться. - Одну деталь упускаете. На автоматах убитых солдат и на других изъятых предметах отпечатки его, Муханова, пальцев. Эксперт мне утром сказал. Вы, как адвокат, должны думать, как срок ему скостить, а не как из-под следствия вывести. Он же не в детские игры играл. Он убивал. Много убивал. И знал, что за это будет, если поймают.

- Предположим. Ну, только предположим, что совершил он эти подрывы. Ему всего девятнадцать лет. Он молод, очень молод, и встанет еще на путь исправления.

Муханов всхлипывает:

- Да! Я встану!..

- Какой хороший мальчик. Только руки в крови по локоть.

«Закон» окончательно приходит в себя:

- Так отпечатки есть?! Что ж вы молчали?!

- Я не эксперт. Выезжал Ушаков. Это со слов его. И заключение пока не готово.

Следователь взрывается, тыча в адвоката и Муханова пальцем:

- Это из-за таких, как вы, я десять лет не мог вернуться в Чечню. Такие, как он, взрывают, такие, как ты, митингуют. Не успокоитесь никак…

Адвокат приосанивается, глаза на одутловатом лице масленеют:

- Да, я еще в период правления Дудаева на митинге говорил: «Джохар, ты не прав». И он все-таки включил поставленный мной вопрос на голосование… Давайте парня отпустим. Под подписку… А что избили его здесь, прошу внести в протокол.

Следователь дописывает бумагу. Дает расписаться. Его острый, как бритва, профиль у рыхлых щек адвоката - вот-вот порежет:

- Если бы кто-то в твоей семье погиб или пострадал от его взрывов, ты сейчас говорил бы иначе. Любой срок для него тебе показался бы малым… Подождем заключения по отпечаткам.

Адвокат усмехается. Допрос окончен. «Закон» и «защита», продолжая препираться, уходят.

Поглядываю на Муханова. В глазах у него надежда и страх - вместе.

- Хм… думаешь, спрыгнул?

Отводит глаза.

- Ну, что? - появляется начальник ОУР Алавдинов.

- Что, что… Оговорили мы парня, Гайрбек. Про подрывы и схроны сами придумали, а его заучить заставили. Как стишки в школе… Наизусть. Били, конечно. Так бы не заучил. Ну и отпечатки его на оружии адвокат не учел.

- У меня, в соседнем кабинете, Адаев скучает. Массажист отменный. Пойдем-ка со мной, земляк.

Недобро сверкнув золотым зубом, подманивает Муханова. Со стула тот соскальзывает на пол. Истерика.

- Нет-нет! Не надо! Только не это! Что же мне делать?!

- Ты адвоката своего больше слушай. Он тебя лет на двадцать в тюрьму затянет, - кричит Гайрбек. - А если со следствием, с нами сотрудничать будешь - пять-шесть лет, не больше, получишь. Ты опера слушай. Опер тебя вытащит. Адвокат утопит.

Что-то новенькое! Отворачиваюсь к окну, чтоб не заржать.

- Так помогите же мне! Помогите!

- Вот! Другое дело. Сейчас вспоминай все, что не рассказал еще. И следователю то же самое завтра расскажешь. Адвоката не слушай. Он же про отпечатки не знал. Так что срок тебе все равно светит, но если будешь сотрудничать - меньший. Понял меня?

- Понял, - «студент» пускает слезу, - только помоги-ите!..

- Поможем.

Гайрбек отводит меня в сторону.

- Дожимай его. У тебя получается. Гасаев в отказе. Молчит, гаденыш. Завтра его в РУБОП отдаем. И так перестарались уже. Кровью мочится. И ногу… вывернул ему, что ли, Адаев?..

- Мумаев что?

- Этот говорит. Массажа не выдержал… Наверняка они и чеченцев убивали. Об этом - боятся. Кровная месть. Хана им тогда. Никакая тюрьма не спасет. Ладно, работай.

Выходит.

Беру бланк объяснения.

- Вспоминай, что не рассказал еще? Что утаил? Есть такое?

- Я подумаю, - трет заплаканные глаза.

- Думай, только быстро. Ну!..

- Сейчас! Сейчас! Вот еще было… Четвертый в группе был.

- Фамилия… и все подробно.

- Ибуев Хасан. Он сейчас в Швейцарии. Уехал. Год назад. Какой-то там зеленый коридор. Или как это называется?.. Помощь желающим из Чечни уехать. Какие-то организации помогают, в Европе. Так вот, перед самым отъездом он мне говорит: у меня выстрел гранатомета остался, «шмель» по-моему, не помню, я завтра еду, но хочется точку поставить. Поможешь? «Что делать?» - спрашиваю. В районе пятнадцатой бани блок-пост, говорит. Давно присматриваюсь к нему. Все уже вычислил. Ты встанешь, я тебе скажу, куда, и как только из блока выйдут человека три-четыре, кепку снимешь. Это сигнал будет. И уходи сразу. Так мы и сделали: люди вышли, закурили, помню, я шапку снял, он выстрелил. В общем, накрыл пост… Крики, паника. Я убежал сразу. А он на следующий день уехал. Все, говорит, уезжаю теперь спокойно.

- Семья его здесь?

- Родители.

- Значит, знают, где он - в Швейцарии?

- Думаю, да.

- Адрес родителей.

- Не знаю. Показать могу.

- Ладно, разберемся… Что еще?! Вспоминай! Вспоминай!

- Еще девчонка у нас была. Мадина. Сейчас в Москве. Знаю, что связь через нее. С эмиром. С московскими... ну, этими…

- С моджахедами вашими?

- Ну, да.

- Откуда знаешь?

- Знаю. Мы дружим. И сейчас переписываемся… Встречаемся. Она приезжает сюда. Перевозит что-то. Девчонок не досматривают…

- Бери листок. Пиши все подробно. Адрес. Полные данные.

Пишет, от усердия закусив язык.

К вечеру мой рапорт о девчонке-связной ляжет на стол начальнику КМ Ульбиеву. Он переправит его в Москву. Больше Муханов ничего не вспомнит. Через несколько дней всю группу «студентов» передадут в РУБОП, и дальнейшая раскрутка этого дела мне не известна.

В составе следственно-оперативной группы выезд на «похищение человека». Отец пострадавшего поясняет:

- Подъехали на трех машинах. Серебристые «девятки». Все с автоматами. Зашли во двор. На вопрос «кто вы?» - открыли стрельбу в воздух. Сына, студента девятнадцати лет, посадили в машину и увезли.

Спрашиваю:

- Как вы думаете, кто это были? Бандиты?

- На «девятках»-то? Нет. Нет. «Кадыровцы», похоже.

- Почему они это сделали? Почему не у соседей, а у вас сына забрали?

Мнется.

- Не знаю.

Не договаривает чего-то...

- Давайте вместе подумаем. У вас еще дети есть?

- Есть, конечно. Два сына и дочь.

- Все они здесь?

- Нет… Старший у меня… Это… Нехорошими делами занимался. Но где он сейчас, не знаю. Клянусь Аллахом.

- Нехорошими?.. Конкретно - что?

- Это во время войны еще… Гилаевский спецназ.

- Ха… Понятно. Езжайте-ка на их базу и там разбирайтесь. Нас все равно туда не пустят.

- Я так и думал, - старик опускает голову.

Опять это мифическое подразделение. Невольно вспоминаются строки из песни чеченского ашуга Тимура Муцураева: «И вновь спасает нас гилаевский спецназ». На днях купил его кассету. Вот уж где ненависти к России! Но песни-то все на русском… И парень не бесталанный.

Следующий выезд - девятая горбольница. Сюда и пешком можно - отдел рядом. В приемном сын и отец. С «огнестрелами». Сотрудники МВД. Защищали домовладение. Ночью. Бой, со слов сына, шел минут двадцать. Причину нападения назвать не может. Или не хочет. Сколько их было? Точно не знает. Темно было. Что в масках - видел отчетливо. В камуфляже. Но раненые или убитые у них есть - это точно. Во время опроса отец от полученных ран умирает. Родственники просят нас выйти...

После дежурства спешу в «располагу». Там перемены. Иващенко ушел в управление кадров МВД. И жить будет теперь там. На койку его просится замначальника МОБ Воронин. Переглянувшись с Эдичкой, даем добро.

Вечером - баня. В предбаннике временщики. Пиво на столе. Откровенничают:

- … мы встречались пять лет. Я даже сделал ей предложение. Она сказала «да» и развелась с мужем. Но замуж вышла за своего начальника.

- Эх, кто этих баб разберет? Все эти фрейды - тупость одна. Читал я. Мы с первой женой десять лет прожили. И вдруг объявляет мне: «Я ухожу!» И уходит. К зоотехнику какому-то. Он, говорит, талантливый. Он стихи пишет, а ты нет. Ты бездарь. Ну, сам подумай, какие стихи может писать зоотехник?! Я год в себя прийти не мог. На женщин, как на чудовищ, смотрел...

- Да, у ментов один брак - редкость, - подбрасывает пару Воронин. - Вот у тебя? - смотрит на Эдичку.

- У меня исключение, - усмехается тот, - одна жена, один пиздюк, сын то есть.

- У тебя?

Не люблю эту тему. Отмахиваюсь:

- У меня, как в сказке: одна жена - мало, две много, берем три…

- Хо! - Воронин кидает еще ковшик, камни трещат. - А у меня с первой… Красивая баба была… Смотрю, вечером по телефону почирикает и на улицу бежит. Раз, два… На третий иду следом. Камаз за домом. Она в кабине, с водилой. Вытаскиваю ее - иди домой, дай поговорить нам. Тот смотрит на меня, парень как парень. И в рожу сразу - неудобно как-то... Знаешь, говорит, Иван, такая история… Постарайся понять. Я женат. Но мы с ней уже пять лет встречаемся. Замуж за тебя выходила, думали - все, на этом конец. Ну не смогли. Любит она. Меня любит, а я ее... Так-то… Ты парень нормальный. Не держи ее. Пусть вещи соберет. Я отвезу. Жить ведь не сможешь теперь?.. Не смогу, говорю, пусть уходит. Так и разбежались. До сих пор не пойму - любил, не любил? Все как-то… Грязно, в общем. До сих пор болит.

- Вторая-то ждет?

- Эта ждет. По-собачьи. Только что хвостом не машет.

Вспоминаю первую... Тоже - по-собачьи в глаза смотрела… да не мне одному.

31 декабря 2003 г. В Грозном незатихающая канонада. Разве что из гаубиц в небо не лупят. Может, и лупят, не разобрать. С Эдичкой по Тучина пробираемся к отделу. Мы в следственно-оперативной группе. В торговых рядах оживление. Домой не спешат. Берем пару бутылок водки, закуску. Женщина у лотка русская. Валентина. Одета под горянку, слегка горбоноса. Мимикрия. Знаю, что она «сваха» - знакомит одиноких подружек своих, из местных, с контрактниками. Местные встретиться не прочь, лишь бы не в Грозном. В Моздоке, Владике, Хасавюрте - на выбор.

- Ну что, как с предложением руки и секса? Даму нашла мне? - Скоро домой, и для меня это просто игра. Ни в Хасик, ни тем более Владик уже не поеду.

- Нашла. Только никак тебя не дождется. По времени не совпадаете.

- Вот беда-то… Давай-ка я Эдичке ее, как переходящее знамя, оставлю. Мне - к отъезду, он - остается.

- Поговорить надо. Тебя она видела, его нет. Может, и он не захочет… Не понравится вдруг.

- Боже сохрани, - шарахается Эдичка, предупредительно поднимая руку. - Воздержание, воздержание, сто раз воздержание. Клянусь коммунистической партией...

- Ну, вот. С ним каши не сваришь, - улыбается сводница. - С наступающим вас, ребята.

- Вас так же…

Канонада то сильнее, то глуше.

Ближе к двенадцати, как сельди в бочку, набиваемся в дежурку. Кто с шампанским, кто с водкой. В щегольском пальто и лакированных башмаках проходит начальник РОВД Висаитов.

- Юсуп Ахмедович, вам что?

- Шампанского. Каплю. - В телевизоре часы начинают отсчет. - С праздником! И хорошего вам дежурства….

Цокот стаканов. Крики. Кто-то выскакивает на улицу и начинает палить из автомата. За ним еще двое. Грохот над городом переходит в оглушительный гул. Висаитов сдержанно улыбается:

- Ладно… Вы тут не перестарайтесь только. Я у себя.

В новогоднюю ночь без выездов. Празднуют все. Бандиты. Силовики. Все…

С переговорного звоню домой. Трубку берет мама. С севера она приехала в Новопавловск и ждет моего возвращения. Контракт заканчивается в феврале. Двадцать первого. Это скоро. Сообщает, что на Оксану напал неизвестный возле ДК. За горло схватил. Она еле вырвалась. Парень невдалеке крутился, позвала на помощь. Нападавший прыгнул в машину. Уехал.

- Она запомнила его?

- Нет, говорит, темно было.

- Понятно. Я скоро приеду.

В отделе подхожу к начальнику КМ Ульбиеву.

- Увайс, на жену мою напал кто-то. Неделю бы мне. Разобраться.

- Пиши рапорт. Как добираться будешь, продумал?

- Да. Доберусь.

- Нападавший известен?

- Нет. Попробую выяснить.

- В общем, так. Если выяснишь, звони мне. В помощь оперов направлю. Дам машину. Боевое распоряжение на оружие. Командировочные выпишу. И везите его сюда. Здесь говорить с ним легче будет.

- Спасибо, Увайс.

Знаю, что это не просто слова. Нигде и никогда столь безоглядной, надежной поддержки от посторонних людей я больше не видел. Здесь многое не так, как хотелось бы, но многому надо бы поучиться. Чеченцы… они, как мы, - разные… очень разные…

До Новопавловска добираюсь с Коваленко. На его недавно прикупленной в Грозном подержанной «мазде». В дороге он на чем свет стоит кроет своего бывшего приятеля, Антонца. Мотивы их ссоры дремучи и непонятны, поэтому для всех «контрабасов», и для меня в том числе, они так и остались под нераздельным именем «хохлы».

Оксана по произошедшему с ней толком ничего пояснить не может. Вечер. Темно. Помнит, что мужик был грузный, здоровый. Машина, на которой уехал, скорее всего «копейка». Водкой от него несло за версту…

В отделе листаю сводки за последние месяцы. Ничего похожего нет. Женщины такие вещи, как правило, стараются скрыть. У многих в семьях и без того не сладко…

Жена с сыном из маминого домика перебрались в купленную два года назад квартиру. Гнездо на пятом. Все это время в ней шел ремонт, который с переездом так и не завершен. В домике, хоть и без удобств, но как-то привычней... Десять лет жизни. Из них пять между браками - вторым и третьим. Самых ярких, свободных. С тридцати до тридцати пяти. Возвращение в студенческую вольницу. С женщинами… стихами, хлынувшими вдруг… И алкоголем - другом-врагом.

Два вечера у Аксеновых. Полина Васильевна пронзает глазами: «Осталось немного. Ты должен вернуться, слышишь?» Иван Михайлович читает свой новый рассказ... сонеты. Говорит, что скоро будет издан его роман. Десять лет в столе прождавший своего часа. Хотя печатать его можно было за одно только название - «Спящие собаки».

Санчо Ковалев с Мельниковым, как всегда, тянут выпить. Но в этот раз что-то останавливает. Хочется быть в форме…

- Ну, что, - подходит после утреннего развода Ульбиев, - разобрался?

- Нет. Не нашел его.

- Жаль. Если что, обращайся, - улыбнувшись, похлопывает меня по спине.

Вечером, после службы, с Кудряковым бродим по Тучина. От лотка к лотку. Он берет спирт. Настрой у него решительный:

- Давай к прачкам сходим.

- И что?

- Оральный секс. Триста рублей. Такса!

В «располаге» две прачки. Знаю, что одна из них завязалась с дежурным по ОВД Егоровым. Другая приторговывает золотом. Обе не первой свежести. Прокручиваю, как все это будет. Заходишь. Кидаешь на стол триста рублей. И вперед… Бр-рррр…

- Нет, Пашка. Не катит... Давай без меня…

- Один не пойду… Тогда ко мне… Легенького. - Это он спирт так называет.

В кубрике у Кудрякова подогретую тушенку запиваем «разведенным питьевым». Здесь же с протокольной рожей «замполит» Медведьев. Верный заветам компартии, со спиртом в любых пропорциях он «на ты».

- Как это Ульбиев рапорт тебе по семейным подмахнул?

- Проблемы были.

- Проблемы? - вздергивает брови.

- Да… Ублюдок какой-то на жену напал.

Вот он, алкоголь! Враг мой! Трезвый никогда не сказал бы…

- Может, она… этого… сама?..

- Что сама? - чувствую, как взгляд мой тяжелеет.

- Ну, что?.. Спровоцировала… Год без мужика-то.

Через стол хватаю его за ворот. Он вцепляется в руку.

- Это же жизнь, старик! Ты что? Это жизнь…

- Ты, гнида, за своей женой следи! Или всех по ней меряешь?

Тут уже он с яростью начинает тащить меня через стол. Силы примерно равны. Тарелки и кружки сыплются на пол.

- Э! Э! Мля! Вы что! - Кудряков и Намдан безуспешно пытаются оторвать нас друг от друга.

Два упертых быка - мы пьяно хрипим. Наконец, навалившись толпой, нас расцепляют.

- Отпустите. Не трону! - Сердце под горлом.

- Это кто еще кого не тронет?! - приваленный собутыльниками на койку извивается Медведьев.

Через чавкающий грязью плац топаю к себе…

По неопознанным трупам набиваю дела рапортами и справками. Никто из обратившихся по без вести пропавшим родственникам в убитых своих не признал. От долгого нахождения в воде и контрольных выстрелов в голову на фото - похожие одна на одну маски смерти.

Не так давно у Дома правительства была демонстрация. Женщины в темных одеждах, с портретами исчезнувших и увезенных в неизвестном направлении родных. С плакатами - верните мне мужа… сына… брата…

- Салам алекум.

- Валекум салам, - отрываюсь от писанины.

Муслимов. Бархатный взгляд. Ресницы длиннющие.

- Чем занят?

- Так… Для проверяющих… бумагу перевожу.

- Я в горы к себе собираюсь. На неделю. Поедешь?

- Где это?

- Итум-Кале. Красотища там!

- Бородатых без счета.

- Со мной не тронут. У меня дед мулла. Старейшина. Все его знают. Уважаемый… очень уважаемый.

- Не смеши, Заур. Для начала убьют, потом разберутся.

- Тебя убивать будут, скажу - пусть и меня убивают.

- Спасибо, конечно… К чему только жертвы такие?

- Эх, ты! Чеченские горы ни с чем не сравнимы. Раз побываешь, и все - тянет магнитом.

- Так у меня ж другие магниты... Северный лес. Озера…

- Ладно. Тебе домой скоро. На рынок надумаешь. В Хасик, еще куда… Скажи. Съездим. Год служим, и слова плохого нет. Хочу, чтоб и ты с теплом в сердце уехал.

- Спасибо.

В дверях Муслимова чуть не сбивает начальник дежурной части Мамин.

- Ты, говорят, курсы подрывников кончал?

Киваю, смутно припоминая месяц в брянском учебном центре, где слушатели, от ежедневных сверхдоз алкоголя впав в коматозное состояние, проявили на редкость единодушную неспособность к усвоению изучаемого материала. Трое из будущих минеров, столкнувшись в одном из питейных заведений с горячими кулаками потомков брянских партизан, спешно выехали домой…

- Помощь нужна, - продолжает Мамин. - Боеприпасы, изъятые из схронов, уничтожить. В отделе шаром покати. «Таблетка» со вчерашнего дня - под парами. Груженая. Едем?..

На скорости привычно кидает. Что под ногами?.. Ведра - фугасы с усиками проводов. Патроны, в упаковках и россыпью. Мины-колеса, с резьбой для взрывателей. Противотанковые… Но самое интересное - «змей горыныч». Заводские взрывные шашки, прочно увязанные меж собой. Позади нас «уазик» с саперами комендантского взвода.

- Не сдетонирует?

- Не боись.

- Бензина мало. Далеко не поедем. Безлюдных мест и в городе хватит. - Мамин закуривает.

К дыму примешивается запах взрывчатки и пороха.

- Дурик, туши сигарету! - кричит участковый Никифоров. - Мне через пару дней домой, и не хотелось бы… - Пальцем указывает на небо.

У Никифорова контракт на исходе. Счастливец.

Водитель Саид останавливает за освещенным солнцем строением из желтого кирпича. В стенах пробоины… выщербины от пуль.

- Так это ж мечеть, Саид.

- Шайтанская мечеть. Здесь они собирались. Заложим внутри - пусть взлетает.

Саперами ВВ план Саида отметается. Колодец канализации под настилом бетона, на их взгляд, безопасней. Пока минируют, выставляем посты по периметру. Метрах в ста от закладки перекрываем шоссе. Некоторые водители, несмотря на попытки их остановить, выкручивают руль и - газу. Одного из таких Саид, кинувшийся чуть ли не под колеса белой «семерки», заставляет свернуть на обочину:

- Убирай машину! Рванет, мало не покажется.

Тот, препираясь, слегка подает назад.

- Совсем уезжай!

- Ты кто такой?.. Командуешь здесь! - Выйдя из машины, шарообразный водитель пузом оттесняет Саида.

Взрыв и толчок земли под ногами почти одновременны. Запоздало открываю рот. Звон в ушах. Вверху, будто перышки, взмывшие в небо предметы... Как-то уж больно скоро стремятся они к земле… Первые удары. Рядом. Камни, бетон, арматура - крошат асфальт. Как под обстрелом, бежим под ближайшие перекрытия. Зевак сметает. Оглядываясь, вижу: огрызок бетона - полметра в диаметре - хлопает, брызнув осколками, рядом с «семеркой». Следующий вминает капот.

- Вай, вай! - включает «сирену» водитель.

- А я говорил - убирай! - ликует Саид.

Дождавшись конца «камнепада», спешим к машине.

- Кто восстанавливать будет?! - Незадачливый толстяк вцепляется в локоть Саида.

Тот вырывается:

- Ты будешь! Сам виноват! Вон свидетелей сколько!

Зеваки, цокая языками, подтягиваются из укрытий.

Появляется Мамин.

- Целы-то все? Уф-ф… - вытирает платком залысины. - Не думал, что так долбанет. А все этот «змей… горыныч» проклятый! С колодцем и угол мечети снесло. Хорошо, внутрь ума хватило не заложить… Дергать отсюда надо.

Лезем в «таблетку». Водитель «семерки», потрясая кулаками, желает нам «доброго пути».

В кубрике Терехов. Расположившись на бывшей своей, а ныне моей койке, всем своим видом он показывает, будто никуда не уезжал. Вещи мои аккуратно переброшены на верхний ярус.

Здороваемся. Интересуюсь, не хочет ли он «по-честному поменяться местами».

- Ты что, забыл? У меня ж нога... Да и койка это моя. - Терехов растягивает улыбку.

- Твоего ничего тут нет. И уже давно. То, что ты выпрыгнул сюда, как черт из табакерки, - еще ничего не значит.

В ответ он разбинтовывает ногу, демонстрируя нам свищи и струпья:

- Вот… Ничем не лечится…

Я уступаю, хотя под занавес контракта оказаться на верхнем ярусе… как-то не возвышает.

И вообще, внедренье Терехова в наши устоявшиеся будни хорошего внесло мало. На службе он толком не появился, все больше скитаясь по инстанциям, доказывая, что месяцы болезни, проведенные вне ЧР, должны пойти ему в зачет и быть оплачены. Мы с Эдичкой, изрядно хлебнувши за этот год своеобразия службы, своего неприязненного к нему отношения скрывать не утруждаемся. Чаще - просто не замечаем. Воронин же, в поисках повода врезать Терехову «меж глаз», проявил, пожалуй не свойственную ему, корректность.

Февраль. Уехал Никифоров. Зубы у него теперь белые, новые - вместо выбитых кем-то на спецоперации. Вот уже и нашего потока «котрабасы» считают дни. Не до службы. С бумагами - в МВД и обратно.

Вечерами в «располаге» появляется взбудораженный алкоголем подполковник Иващенко. Он неплохо прижился в МВД, но пить ему привычней здесь. Пытаюсь решить с ним какие-то вопросы по откомандированию «на землю»:

- Поможешь?

Глазки-пуговки, округлившись, за малым не высверливают во мне дыру:

- Ты-и что, сомневаешься?! Дело чести! Как своим не помочь?! И-и хрена тогда я там, в МВД, подвизаюсь?!

Помощи от него, впрочем, я так и не дождался. «Контрабасы» из кадров МВД как-то все больше пакостили. Зато через Асю Сайханову, имеющую свой выход на министерских чеченцев, все решалось быстро и в срок…

Завтра домой. Собираю вещички. Эдичка остается еще на год.

- Может, продлишься? - Плескает в стаканы водку. - Еще не поздно. Вчера говорил с Ульбиевым. Он, да и многие в розыске - только «за». О тебе и еще о двух-трех контрактниках, Скрипникове и Егорове, хорошо говорят.

- Нет, старина. Дважды судьбу испытывать… стоит ли? Тут ведь - не убьют, так сопьешься.

- Пожалуй… А я вот рискну. Где еще эти семь окладов?.. Ну, будем!

Пьем. Завтра отъезд. Сегодня еще с операми - отвальная. Уговариваю Эдичку:

- Пошли. Не менжуйся. Ты же всех знаешь.

- Нет. Вы уж сами. Своей толпой.

Далась мне эта отвальная?! Чаще «контрабасы» уезжают по-тихому. Многие - не прощаясь…

Бреду по Тучина. Торговки за прилавками, как с давним знакомым, - «здрасьте»… Ася у парикмахерской. Улыбка - едва заметная. Пока-пока… В отделе натыкаюсь на Воронина и Мороза. Оба «на взводе».

- Пошли.

В кабинете у Воронина добавляем еще… потом еще. За то, что живы, за этот год… Чувствую, что плыву… Пора…

В тумане - отвальная… Оперская квартира. Водка и обжигающая черемша. Чеченцы и временщики - те, с кем работал…

20 февраля 2004 г. Двор «располаги». «Хохлы» - Антонец, Коваленко - суетятся у «мазды». Торопят. Полдня позади, и до границы надо бы засветло... После долгой вражды у них перемирие. Оба продлились. Говорят, что за продление контракта и перемещение в роту охраны МВД отдали по месячному жалованью. Значит, с копейками тысяч по двадцать. Эдичка провожает:

- Ну что, разбежались дорожки. Удачи тебе «на земле».

- Прощай, старина. Новую жизнь начинаешь.

- Привыкну… Человек такая скотина - ко всему привыкает.

- Кроме смерти.

Обнявшись, смеемся. Коваленко сигналит.

- Вперед.

Оглянувшись, вижу, как Эдичка у ворот с приросшей к ним за год камуфляжной сеткой взмахивает рукой…

Через пару месяцев по пути домой он заедет ко мне в Новопавловск. Всего на вечер. Больше мы не увидимся. Давно уж не привязываясь душой по-настоящему ни к кому, этого человека буду искать и искать… Тщетно.

Туман, и кажется, город-фантом уже не отпустит. Подбитыми кораблями - дома… Зажженные фары. Сигналы машин. Люди, обвешанные оружием - с головы до ног… Сон? Где же я видел все это? В детстве?.. Похоже на то… Да! Там, глубоко в подсознании, все это жило… годы и годы… затем лишь, чтоб так, наконец-то, совпало…

В Новопавловске - снежный заряд. «Мазда» маленьким айсбергом дрейфует по улицам. «Хохлы» нервничают:

- Куда?

- К маме сначала. К вокзалу…

Вот он и домик ее. Огромные небесные хлопья бьются в лицо, тают… Мать на пороге:

- Сынок!.. Наконец-то. Ты же в рубашке родился… Я знала…

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.