Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(33)
Юрий Зайченко
 ДАР

Санчез

Ходики на стене показывали начало десятого. Кукушка с облупившимся клювом выскочила и начала куковать. Аркадий Михайлович Санчез, сын испанца и русской, коренной питерский, нервно оторвался от стула, подошел к ходикам и щелкнул кукушку в клюв. Она пискнула и спряталась в домике с красной выцветшей крышей. Наверное, от возраста или долгой непрерывной службы кукушка совсем отупела, перестала различать время, выскакивала в самый неподходящий момент и куковала скрипучим унылым голосом. Аркадий Михайлович подумал, что пора, наконец, снять ходики со стены и положить семейную реликвию куда-нибудь в шкаф, а на их место повесить современные часы.

Он вернулся к столу, сел, уперся подбородком в худую волосатую руку и обратил свой взор в окно. На широком чистом небе, утонувшем в сверкающей глади залива, повисло белое облачко, похожее на пухлого поросенка; он смотрел, механически отмечая, как, редея, расплываются его очертания, а через редкие разрывы пробивается яркая голубизна весеннего неба.

Мысли его были заняты ощущением новой энергии, которое появилось несколько месяцев назад, но в последние дни стало невыносимо тяжелым. Обнаружение новой энергии всегда было для него неприятным психическим феноменом и ощущалось как вращающаяся воронка с вершиной в центре живота и основанием у горла. Чаще всего она ощущалась как невыразительно серая, хотя были случаи яркого солнечного, серебристого или разноцветного свечения.

Аркадию Михайловичу было сорок девять лет. Отца своего он помнил плохо. Мигель Санчез, ставший в России Михаилом, начал вспоминать о своей исторической родине, когда Аркаша был совсем маленьким. Получив приглашение, он уехал в Севилью, где проживала многочисленная родня, и назад уже не вернулся. Его мама, преподававшая в музыкальной школе, решила посвятить свою жизнь единственному сыну, который, кстати, с возрастом все больше становился похожим на отца.

Большую часть своей жизни Аркадий учил детей рисованию. Не сказать, чтобы он любил этот предмет, но так сложилась жизнь, или, говоря современным языком, так упала фишка. А упала она по настоянию мамы, которая, увидев на тетрадном листе профиль какой-то птички, нацарапанный шестилетним Аркашей, решила, что мальчик должен стать художником. Его записали в изокружок, потом, невзирая на постоянную нехватку денег, наняли учителя и, в конце концов, с помощью этого же учителя определили в художественное училище. Нравилось ли ему рисовать? Нравилось иногда, но главное заключалось в том, что, сравнивая свою жизнь юного художника с вечно занятыми и озабоченными ровесниками, которых учили музыке, фигурному катанию, иностранным языкам, он находил, что художником быть все-таки легче и даже интереснее. Отучившись и получив диплом, он стал искать пути овеществления своих способностей, а выражаясь проще, работу. Рисуя плакаты, афиши для кинотеатров, он пришел к выводу, что подобного рода трудовая деятельность хоть и порой неплохо оплачивается, но не решает проблемы его благополучия по причине крайней нестабильности. Он хотел уверенности в завтрашнем дне, и не столько из-за недостатка денег, а скорее потому, что его тонкая нервная организация тяжело переносила неопределенность. Вскоре ему повезло: в одной из школ, совсем недалеко от дома, открылась вакансия учителя рисования, о чем его заботливую маму оповестила уборщица школы. Уже на следующее утро, после недолгой беседы с завучем и директором школы, он занял эту вакансию. Зарплату положили мизерную, но зато времени свободного оставалось много. Часть он использовал на шабашки (плакаты, афиши, а иногда и частные уроки), а вот другую - на главное дело жизни, которое открыл для себя еще будучи учащимся художественного училища.

Был у него там приятель Иван Ступаков. Среди юных дарований, всеми силами подчеркивавших свою богемность, Ступаков занимал особое место. Ни на ком «прикид» не сидел так ловко и современно, ни у кого из юных художников не было такой бороды, усов и длиннющих волос. Санчез тоже носил усы и бороду, но щетина, даже в те, юные, годы, была слишком жесткой и топорщилась в разные стороны; и на голове - сплошной кудрявый беспредел. Джинсы, сидевшие как влитые на крепкой высокой фигуре Ступакова, висели на нем самым безобразным образом; также неопрятно, по причине крайней худобы, свисали с плеч рубашки и свитера. Аркадий очень хотел дружить с Иваном, но самолюбие не позволяло даже приблизиться к тому. Но, должно быть, самой судьбой было предопределено их сближение. Случилось это на одной из вечеринок. Праздновали седьмое ноября. Собрались в новостройке на окраине. Аркадий опоздал на полчаса. Позвонил в дверь, на пороге показался высокий незнакомый парень с сигаретой. Выдохнув кольцами дым, он грубовато спросил:

- Ты к Люське?

- К Люське, - ответил он, рассматривая парня.

- Ну, тогда заходи, мы уже начали.

За длинным столом в большой, плохо освещенной комнате было тесно. Все стулья, кроме одного, рядом со Ступаковым, заняты.

- Эй, вновь прибывший, канай сюда. Быстрей давай, а то из-за тебя выпивка остывает… - это прокричал Ступаков. - Давай, давай, - повторил он, улыбаясь во весь рот, бесцеремонно и весело разглядывая смутившегося Аркадия.

Санчез протиснулся между стульев, поздоровался с присутствующими, достал из своего потертого студенческого портфеля бутылку «Столичной» и под дружные аплодисменты опустился на стул.

- Ну, ты молоток, - одобрил Иван.

- Понимаешь, организацию отдали в женские руки. Смотри, на столе портвейн и шампанское, а что пить настоящим мужчинам? Вот поэтому каждая бутылка водки на вес золота… Ты из второй группы, тебя Аркадием зовут? А я Иван, - он протянул руку.

Он откупорил «Столичную», налил себе и Аркаше и пустил бутылку по кругу.

Минут через сорок после неоднократных повторений стали выбираться из-за стола. Девушки потянулись к магнитофону, а мужики к выходу на перекур. На душе у Санчеза было очень хорошо, тепло и весело. Правда, голова немного отяжелела, и ноги иногда теряли опору. Иван был рядом и поддерживал его за локоть. Пробившись через толпу у дверей, они устроились на лестничных ступеньках.

- Куришь? - спросил Иван.

- Никогда не пробовал, - признался Аркадий.

- Сейчас будешь?

- Буду, - ответил он.

- Ну, тогда начнем с хороших. Начинающему лучше не давиться болгарской кислятиной. Вот это «Винстон», сделано в Америке. Не самые хорошие, но гораздо лучше «Стюардессы». Но, - он приложил палец к губам, - о «Винстоне» знаем только ты и я, они не знают. Для них у меня «Стюардесса». Понял?

- Понял.

Он закурил, закашлялся.

- Зацепило? - участливо спросил Иван. - Это у всех, кто первый раз, и особенно - после выпивки… Слушай, ты нормальный парень. Хочешь резинку жевательную, у меня пара пластов широких осталась «Тутти-фрутти», резинка фруктовая надувная. «Тугими пуруками», ну, по-ихнему, по-фински, вроде тоже про резинку. Бери, - он достал из кармана широкий пласт жевательной резинки.

Санчез стал разворачивать, но руки плохо повиновались.

- Ты только не рви, - попросил Иван. - Там внутри или картинка с голой девкой, или текст шлягерный. - Наблюдая неуклюжие попытки Аркадия добраться до содержимого, предложил: - Давай я тебе открою.

Аккуратно вскрыл, передал ему голубоватый пласт и показал цветную картинку.

- Видал, какая секс-звезда. Грудь - мечта, а бедра, смотри, целовал бы всю ночь. Американка, наверное, - продолжал он, всматриваясь в текст под картинкой, - по-английски пишут.

Аркаша положил резинку в рот, она оказалась большой, он свернул ее пополам, начал медленно жевать и сразу почувствовал себя крепким таким парнем, американским ковбоем.

- Чувствуешь, как простой процесс жевания меняет самоощущение? - улыбаясь, заметил Иван. - Какой-нибудь бомж безработный в Нью-Йорке или там в Чикаго положит в рот эту сладкую штучку, - и он уже не безработный, он крепкий американский парень и, дай только время, вся Америка будет у его ног. Знают психологию загнивающие капиталисты.

Санчез кивнул, продолжая сосредоточенно жевать и покуривать сигарету.

Они опять пили, но теперь уже портвейн.

Танцевали.

Аркадий обнимал Люську, в группе ее звали Люсьен, и говорил полушепотом о Роллинг Стоунс, Алесе Купере, Иглс, об импрессионистах и Глазунове. Люсьен прижималась к нему грудью и бедрами, ему было и приятно, и стыдно, и почему-то хотелось вернуться к Ивану, покурить с ним на лестнице.

Компания поредела. На площадке стоял парень, который открыл ему дверь. Он был грустный, смотрел куда-то вверх на темное лестничное окно.

- Ты чего это такой? - спросил Санчез.

- Да так, проблемы окружили, дышать нечем.

- Расскажи, может, полегчает.

- Да нет, не легчает, пробовал, - ответил парень.

- Тебя как зовут?

- Володя, - парень вяло протянул руку.

- А меня Аркадием, - сказал он, пожимая влажную ладонь. - Я тебя в училище не видел.

- Да я Люськин знакомый, рядом живем, в соседних классах учились. Курить будешь? - он полез за сигаретами.

- Не доставай, сейчас Иван придет, сигареты у него. Ивана-то знаешь? Он у нас на курсе учится.

- Встречались, - нехотя ответил Володя.

- Хороший парень, мой товарищ.

- Да все вы, художники, какие-то чудные.

Открылась дверь, и на пороге появился Иван, задержался в проеме, всматриваясь в лицо невеселого Володи.

- Что, Вовка, опять на плечи драма земная всей тяжестью навалилась?

- Какая драма, эта дура рожать собралась.

- Какая дура?

- Да на заводе вместе работаем. Случайно по пьянке встретились, и она уже хочет мне девочку подарить. Какую девочку?! Я со стариками живу в однокомнатной, а она - вообще в общаге. Че делать, и так повернешь, и так - ничо не складывается.

- Ты что, совсем к ней равнодушен?

- Да не то чтобы совсем, но погулять хочется, я полгода как из армии пришел.

- Ладно, расслабься, все равно сейчас ничего не решишь. «Винстон» хочешь? Бери, нормальные сигареты, успокаивают, - Ступаков протянул ему пачку.

Взяли по сигарете и затянулись. Покурили молча.

- Пойдем, Аркаша, разговор есть. А ты, Вовик, решай тут вопросы любви и брака.

Они поднялись этажом выше, устроились на середине лестницы. Иван глубоко затянулся и, выдохнув голубую струю дыма, спросил:

- Скажи, только честно, как ты относишься к мистике?

Санчез повертел пальцами сигарету, не понимая, зачем этот странный вопрос и как на него ответить.

- Все… Мне ясно. Понимаю, что смутил, не принято говорить о таких предметах.

- Я о мистике, можно сказать, ничего не знаю. Для меня и мистика, и оккультизм, и гадания, и магия - сплошная темнота.

- Хорошо, - сказал Иван, - поставим вопрос иначе. Что ты знаешь о парапсихологии?

- Это что-то, - он задумался, - о суперспособностях, о телепатии, чтении мыслей?

- Именно так, - телепатия, телекинез, телестезия, левитация и много другого. Это все, что можно отнести к суперспособностям, это то, что дает человеку право называться богом на земле. Это то, к чему стремились многие искатели тайных сил. Но меня не тянет в супермены. Честно. Чего я хочу, так это находиться в непрерывном состоянии творчества. Не хочу что-то выжимать из себя. Хочу работать с наслаждением, а не мучиться, как Ван Гог. Ты понимаешь, я хочу гореть. Не ждать, когда судьба, обстоятельства или собственно настроение одарят вдруг вдохновением. Я хочу быть в состоянии творчества все время, все двадцать четыре часа в сутки, здоровый я или больной, богатый или нищий, счастливчик или неудачник.

На лестнице было холодно. Площадка внизу не освещалась, в черном зеркале лестничного окна отражался тусклый свет и труба мусоропровода. Аркаше было неуютно на остывшей ступеньке. Тело его сжималось и подрагивало, во рту было кисло от вина и сигарет. Он бы с удовольствием вернулся в комнату, но, слушая Ивана, он чувствовал, что все, о чем идет речь, важно для него и, возможно, именно это откроет тайну его собственного жизненного пути.

- И этому можно научиться…

Иван медленно повернулся к Санчезу и откинул назад закрывавшие лицо волосы. Расширенные глаза его светились.

- Творчество - это величайшее счастье. Научившись быть и жить в непрерывном творчестве, мы решим для себя основную проблему человечества. Понимаешь теперь глубину моей идеи?

Аркадий задумался.

- Иван, а что, правда, есть люди, которые обладают способностями повелевать другими? Я читал, что в Индии живут мудрецы, способные своей волей строить жизненную судьбу. Как ты думаешь, это правда? - спросил он после паузы.

- Я думаю, это возможно, - ответил Иван…

Услышанное захватило Аркадия. Он представил себя лет через пять красивым, богатым, счастливым, не подвластным времени и судьбе. Он чувствовал, как по лицу расползается телячий восторг, перехватывающий горло. Слезы стояли в глазах. Санчез наклонил голову ниже, чтобы Иван, не дай Бог, не заметил, что с ним происходит. Они просидели молча минут десять. Иван, конечно, чувствовал, что слова его не прошли даром, но молчал. Между тем сквозняки на лестнице свистели все злее. Аркадий совсем продрог. Ступаков предложил сигарету, но он, стуча от холода зубами, встал со ступеньки: пора возвращаться в комнату.

…За столом сидела Люська и невысокий толстый Ник, манерный и какой-то не по-мужски сладкий, его Аркадий сразу невзлюбил. Ник сливал остатки шампанского и портвейна, а остальные внимательно наблюдали за его действиями. В комнате стало темно и уныло, тусклая лампочка под потолком светила из последних сил. Люська была какой-то растрепанной, платье сползло с плеча и обнажило потертую бретельку с несвежими кружевами. Аркаше показалось, что она уменьшилась ростом, он подумал, что если она сейчас встанет рядом, то будет нисколько не выше его. Круглое лицо ее подруги с толстым слоем макияжа и неопрятно подведенными глазами тоже как-то поблекло. Зато на лице Ника играла самодовольная улыбка. Его пухлая рука уверенно держала бутылку, а другая так же уверенно сдвигала к бутылке пустые бокалы. У Санчеза мелькнула дикая мысль, что, может быть, эти две лахудры стали жертвами сексуальных домогательств женоподобного Ника, а может, и не жертвами вовсе.

Ступаков окинул веселым взглядом стол и спросил у Ника:

- Это все, что осталось от праздника?

- Холодец есть и котлеты на кухне, - не понял его тот.

- Я о спиртном, - уточнил Ступаков.

- А тебе лишь бы напиться, - косо глянув на него, проворчала Люськина подруга.

Иван на секунду задумался, подошел к вешалке и, вытащив из-под чьего-то пальто спортивную сумку, достал литровую бутылку без этикетки.

- Здесь, - сказал он, - самогонка из Гатчины. Не самая лучшая, конечно, мутноватая, зараза, но градусов прилично. Предлагаю всем.

Народ замер, наблюдая за тем, как решительно Иван садится за стол и ставит на середину литровую бутыль.

Ник закончил разливать и, улыбнувшись Ивану, сказал:

- Ну, вы давайте самогонку свою пейте, а мы с девочками допьем вино, правда, Люсьен?

Люська кивнула, вышла на кухню и вскоре вернулась со сковородкой с котлетами.

- Как-то невесело праздник заканчивается. Давайте-ка добавим алкогольной энергии, поставим финальную точку. Ну и, конечно, за вас, девчонки, надо выпить, за вас, оставшихся с нами за этим столом, - предложил Иван.

Аркадий глотнул жгучую жидкость и застыл - ничего более вонючего и крепкого он не пробовал. Котлета, которую он засовывал в рот, никак не пережевывалась, так и стоял, наклонившись над столом и поддерживая ее ладошкой.

Люська встала со стула и подошла к магнитофону. Нажала клавишу, и комнату заполнил мягкий баритон Магомаева. Вернувшись, она грубо дернула закусывающего Ивана:

- Хватит жрать, пойдем подвигаемся.

Иван выбрался из-за стола, стряхнул с джинсов крошки и, выйдя на середину комнаты, обнял Люсьен.

Подруга пригласила Аркадия. Он обхватил руками талию. Под тонким свитером ощущались внушительные складки, от волос пахло знакомыми духами. Большие серые глаза с густыми ресницами смотрели вопрошающе. Аркаша прижался плотнее и ощутил слегка выпирающий живот. Она не отстранилась, а крепче обхватила руками его плечи.

На втором танце Санчез спросил, как ее зовут.

- Алена, а тебя?

- Аркадий.

- Я так и думала, - сказала она.

- Почему?

- Да так, есть люди, похожие на свои имена, а есть непохожие. Вот ты, например, совсем не Игорь, не Александр и тем более не Иван. Ты на все сто Аркадий.

- Странно, а мне это никогда в голову не приходило, хотя я, кажется, понимаю, о чем речь. Вот ты, допустим, больше Валя, чем Алена.

- Я знаю, - согласилась она. - Мне Алена, конечно, нравится, но Валя действительно больше подходит.

Ступаков целовался с Люсьен. Она повисла на его шее и долго не отпускала. Скоро они скрылись за дверью смежной комнаты.

Вернулись через полчаса.

Люсьен таинственно улыбалась, а Иван поправлял то свои длинные волосы, то рубашку. За это время Ник, Алена и Аркадий выпили почти полбутылки самогона. Аркаша пытался поцеловать Алену, но она отстранялась и шептала: «Не сейчас». Ник закусывал и рассказывал анекдоты про животных и Чапаева.

Иван разлил самогон. Люська сказала, что за любовь еще не пили. А важнее любви ничего в жизни нет. Из-за любви даже животные и птицы умирают. Ее поддержали.

В голове Аркадия образовалось голубоватое пространство. Оно плавно переливалось из стороны в сторону и покачивало его худощавое тело. Санчезу было как-то по-новому хорошо, легко и беззаботно. Он пытался встать и рассказать об этом Нику, но почему-то все время терял равновесие и падал на стул. Алена смеялась и, похлопывая по плечу снисходительно улыбающегося Ника, говорила:

- Смотри, какой смешной.

Внезапно Аркадий почувствовал приступ тошноты и понял, что нужно срочно бежать в туалет. Сделал очередное усилие подняться со стула, но его бросило в сторону, и он больно ударился локтем об стол. К нему подскочил Иван и, поддерживая за плечи, увел в ванную комнату. Сняв с Аркадия рубашку, поставил на колени перед ванной, опустил его голову под кран и пустил холодную воду. Аркаша дернулся под студеной струей, вскрикнул что-то невнятное, пытаясь вырваться, но сильные руки Ивана крепко держали голову и плечи. Аркадий подчинился и, выдержав процедуру отрезвления, с наброшенным на плечи полотенцем подошел к зеркалу.

- Вытирайся, одевайся, а я выйду ненадолго, - сказал Иван.

Вздрагивая всем телом от пережитого холода, Санчез поднял еще тяжелую голову и посмотрел в зеркало. Там отражались бледное лицо с огромными грустными глазами, свисающие спирали волос, с которых капали прозрачные капли, худые плечи и впалая грудь, покрытая густыми клочковатыми волосами.

Должно быть, я напился, думал он. Иван - классный парень, он теперь мой друг, и мы станем великими. А я обязательно подрасту, овладею чудесными силами и стану высоким мускулистым атлетом. Великому человеку подвластно все.

Его размышления прервал Иван.

- Ты что делать собираешься? Время без четверти двенадцать. Ты где живешь?

- На Василеостровской, - ответил Санчез.

- Смотри, если домой собираешься, надо выходить. А то метро закроют, мосты разведут, и будешь петь романсы на осеннем ветру. Хотя есть вариант, - на минуту задумался он, - Люська может тебе на кухне постелить. Там одну комнату уже заняли Ник с этой, как ее, Аленой. Лично я домой возвращаюсь. Люська, конечно, обидится, ну и ладно, мне это седьмое ноября уже надоело.

- Я с тобой хочу, - решительно сказал Аркаша.

…Они вышли из подъезда. Дверь на жесткой пружине хлопнула, как пушка выстрелила. Было серо. По небу грязными сугробами плыли тяжелые облака. В просветах мелькала размытая луна; то и дело порывами налетал ветер, стонали голые деревья. Миновав короткую аллею голых тополей и тусклых грязно-желтых фонарей, вышли на улицу, добрались пешком до Московского проспекта. Иван посмотрел на часы, было десять минут первого.

- Успеем до метро, - сказал он. - Ты не забыл наш разговор на лестнице?

- Как я мог забыть? Иван, ты лучший человек на свете, ты теперь мой друг, и я знаю, что мы с тобой построим великое будущее.

- Я верил, что ты поймешь меня, - с чувством произнес Иван и пожал его руку. - Я читаю на твоем лице печать гения. Теперь мы с тобой - мистический союз. Мы - легионеры великого духа свободных искателей.

***

Дальнейшая жизнь Аркадия закружилась волчком. На второй день после знаменательного разговора с Иваном они встретились в однокомнатной коммуналке на Старо-Невском, где находилась, как называл ее Иван, лаборатория высоких энергий. Комната была большой, с огромным старинным зеркалом напротив входной двери. По обе стороны зеркала - высокие окна, прикрытые голубыми атласными шторами. У стены справа расположился громоздкий письменный стол с резными ножками и поблескивающими бронзой ручками-кольцами. Над столом висела картина в тяжелой золоченой раме. Светлый русский пейзаж с березами у реки. Ниже несколько черно-белых то ли фото, то ли рисунков бородатых старцев в белых чалмах. По обе стороны стола - книжные стеллажи. У другой стены широкая кровать с деревянными спинками, два кресла и платяной шкаф. Над кроватью коврик с восточными узорами, а над спинкой, прижавшейся к стене, какие-то странные графические изображения. Паркетный пол был покрыт зеленым паласом, а с потолка свешивалась огромная люстра с хрустальными подвесками.

Они уселись за кухонным столом и повели долгий разговор о планах по освоению высоких энергий. Аркадий не сразу понял, что это такое, «высокие энергии». Но оказалось: все постижимо. По словам Ивана, энергии эти находятся за пределами обычных. А с обычными энергиями еще проще: они служат потребностям человека, и их человек знает непосредственно, в ощущениях своих физических действий, эмоций и мыслей. А вот высокие энергии не «лежат» на поверхности и обнаружить их без специальных усилий невозможно. Только в минуты вдохновения какая-то часть энергий может проявить себя, но потом все равно исчезает. В овладении высокими энергиями и кроется секрет человеческого могущества и великого творчества.

В двенадцатом часу ночи со слегка затуманенной долгими разговорами и парами выпитого портвейна головой Аркадий открыл тяжелую дверь парадной и вышел на ярко освещенный проспект. Было ветрено, сыро, и, как обычно в такую погоду, он поправил шарф, чтобы не застудить слабое горло. Навстречу шли нарядно одетые люди с хорошими лицами, и Аркаша удивился, почему раньше он не замечал их. Если бы он видел больше таких вот добрых лиц, то относился бы к человечеству гораздо лучше. Спустившись в метро, вошел в полупустой вагон и устроился в углу на двухместном сиденье. За глянцевым черным окном мелькали желтые фонари. Скрипели тормоза, открывались и закрывались вагонные двери, а он, скрывшийся от внешней суеты в глубине своей души, думал, что совсем скоро, через несколько часов для него начнется совсем другая жизнь.

Мама уже спала. На кухонном столе под узорным полотенцем стояла тарелка с пирожками. Он согрел чаю и выпил большую чашку, вошел в свою комнату и остановился у темного окна, за которым покачивалась на ветру верхушка старого тополя. Разделся, сел на край кровати и сказал себе: «Завтра вас ждут великие дела».

После полугода усилий по освоению высоких энергий результатов не было. Как-то вечером после занятий, в состоянии полупрострации, они сели за кухонный стол, и бледный, осунувшийся Иван, подперев подбородок крепким кулаком, сказал:

- Аркаша, боюсь, что и через десять лет мы с тобой продвинемся ненамного дальше. Чему мы научились? Визуализации, передаче и чтению мыслей или состоянию внутренней пустоты? Ничему. Мне вообще кажется, что когда мы начинали, у меня получалось лучше, чем сейчас.

Возразить было нечего. Как только Аркадий закрывал глаза и пытался расслабиться, начинался сущий кошмар. Вихрем неслись мысли, внутри звенело, грохотало, завывало, телу было неудобно, чесались руки и лицо, почему-то мерзла шея, ныли колени. Но идея, захватившая его полгода назад, не потеряла своей силы.

- Надо продолжать, Иван, у нас нет другого выхода.

- Я устал, как собака, - возразил Ступаков. - В училище дела запущены, и вообще у меня ощущение, что все вокруг рушится. Я просто становлюсь сумасшедшим. Давай прервемся до конца сессии, подтянем свои школьные дела и отдохнем.

У Аркадия те же проблемы в училище, а усталость такая, что сонливость, кажется, перешла в хроническую форму. Он втайне был рад предложению Ивана и сразу согласился сократить встречи в лаборатории до трех раз в неделю. Уже через несколько дней он почувствовал, как уходит внутренняя напряженность. Наконец-то он начал высыпаться.

Кое-как дотянули курс. Иван предложил провести каникулы вместе, у его бабушки в деревне под Сызранью. Лето в Питере всегда непредсказуемо. Апрель выдался теплым, снег сошел рано. Но потом ударили заморозки, только к середине мая потеплело, зазеленели деревья и трава на газонах. С раннего утра и до самого вечера на чистом небе сияло солнце. Но вдруг задуло, затянуло серым, упали туманы и пошли мелкие дожди. Прогноз на ближайшие дни не вдохновлял.

Аркадию не хотелось ехать на Волгу по одной причине. Он всегда чувствовал себя неуверенно в обществе новых людей. Даже мысль о том, что придется спать в чужой комнате, на чужой кровати и каждый день сидеть за одним столом с незнакомыми людьми, угнетала. Но перспектива провести лето в дождливом Ленинграде тоже не очень радовала. Александра Викторовна, так звали его маму, уставшая за зиму от волнений за бледнеющего, худеющего и какого-то не по-детски нервного сына, в конце концов не выдержала:

- Тебе нужно отдохнуть, Аркадий. Поезжай на Волгу. Будешь купаться, загорать, набираться здоровья. Твоя худоба, раздражительность - это очень серьезные симптомы. Я не хочу тебе приказывать, но если у тебя осталось хотя бы чуть-чуть уважения к моему мнению, собирайся и поезжай с Иваном.

Через пару дней Аркаша и Александра Викторовна стояли на перроне Московского вокзала рядом с поездом Ленинград - Новосибирск. Аркадий ездил редко и сейчас с интересом изучал вокзальную жизнь. Вагоны поезда, в котором он собирался ехать, были не новыми, краска во многих местах облупилась, неприятные мелочи резала глаза. Но сейчас это было не важно. Он с любопытством рассматривал спешащих людей, грузчиков с блестящими бляхами на серых халатах, вдыхал воздух, пропитанный запахом вокзала и поездов, вслушивался в стук колес и резкие звуки паровозных гудков.

До отхода поезда оставалось полчаса. Пассажиров было мало. Между ним и мамой, промокавшей нос белым платочком, стоял фибровый чемодан с коваными углами. Аркаша старался не смотреть на это антикварное чудовище. Еще дома он попробовал высказать протест: «Мама, зачем мне этот уродливый ящик? У нас есть нормальный серенький чемодан».

- Он недостаточно вместительный, ты, Аркашик, сам это хорошо знаешь, - мягко, но так, что дальнейшие возражения стали бессмысленными, сказала мама.

Иван появился минут за пятнадцать до отхода. Его плечи оттягивал тяжелый рюкзак, а в руках была дорожная сумка.

…В Сызрань приехали ближе к вечеру. Аркадий с трудом выволок ненавистный чемодан из вагона. Вышли на перрон и остановились в стороне от небольшой группы встречающих.

- Дядя Кеша обязательно встретит, - убежденно сказал Иван, всматриваясь в лица нервничающих в ожидании людей.

Прошло минут пятнадцать, а дяди Кеши все не было.

Аркаша с любопытством озирался на провинциальный вокзал, походивший на районную столовую, на железнодорожные пути и длинные грузовые составы, на двух худеньких, совсем молодых сержантов в мешковатой милицейской форме. Они прогуливались и грызли семечки. Картину вокзальной жизни дополняла сидящая на ящике старушка в черной фуфайке и теплом шерстяном платке. Рядом с ней стояло оцинкованное ведро и две трехлитровые банки с мочеными яблоками.

Было тепло, вечерняя тишина тихо окутывала волжский город.

Поезд отошел. Иван начал нервничать.

- Нас обязательно встретят, вот увидишь, - убежденно повторял он.

Аркадий пожал плечами. Ему было все равно, встретят или нет, да и вообще безразлично, что будет дальше. Самое главное происходило перед его глазами и в его душе. Он сидел на огромном фибровом чемодане, сложив на коленях руки, и, как завороженный, погружался в этот новый мир.

Дядя Кеша появился неожиданно, вывалился из тяжелых вокзальных дверей, стремительно пересек перрон и облапил оторопевшего Ивана. Тот вздрогнул, засмеялся и, высвободив из крепких объятий руки, обнял дядьку. Они были одного роста, крепкие, широкоплечие.

- Ну, вот и встретились, племяш. Сколько не видались, шесть лет? Здоровый ты стал, наша порода.

- Знакомься, Аркаша, - это дядя Кеша, - переводя дух, представил его Иван.

- Ну, будем знакомы, - тот протянул Аркадию руку. - Очень рад. Прошу простить за опоздание. Машина подвела. «Жигуль» старый, закипел.

Аркаша улыбнулся, потому что ему хотелось улыбаться этому здоровенному русскому мужику; круглолицему, курносому, с выгоревшим на солнце чубом.

В «Жигулях» было пыльно. На заднем сиденье лежали какие-то запчасти. Дядя Кеша сдвинул их в сторону, освобождая место для Аркадия.

В деревню ехали по широкой трассе, потом свернули на проселок, а дальше тряслись по кочковатой дороге, бегущей с холма на холм через редкие перелески и зеленые поля. Вдалеке виднелась волжская вода с розовато-оранжевым отблеском заходящего солнца.

Дом, у которого они остановились, был серый, бревенчатый, с высокой островерхой крышей. Тяжелые тесовые ворота соединялись с некрашеным штакетником. Деревня была небольшой. Разбросанные по пологому склону дома спускались к самой реке. У берега покачивались лодки, прикрепленные цепями к торчащим из песка металлическим кольям.

В центре просторной комнаты их ждал накрытый стол. Навстречу поднялась баба Нюра, моложавая крепкая женщина со строгим лицом. Подошла к Ивану, обняла его и расцеловала, а потом, улыбнувшись, обняла и слегка смущенного Санчеза. Рассадила их и стала угощать. Дядя Кеша разлил водку, они выпили. Все было вкусным: соленые грузди, кролик, вареная картошка под зеленым укропом. Иван жевал и рассказывал о питерской жизни, об училище, о матери, уехавшей в командировку в Прагу. Дядя Кеша налил по второй, они опять выпили, и Аркашу сразу потянуло в сон.

Баба Нюра увела Санчеза и уложила в отдельной комнате на высокую кровать с пухлой периной. Он утонул в этом нежном, как-то по-особенному пахнущем облаке, провалился в сон.

Дни потекли теплой солнечной струей. Сверкающая волжская гладь, горячий ослепительный песок, медовая клубника, лодка на поблескивающей воде в камышовой заводи и красный беспокойный поплавок на гладкой водной поверхности.

- Какая здесь энергетика, - восклицал Иван, - ты чувствуешь, здесь все пропитано духом русского Бога.

Каждый день он стоял у мольберта и писал акварели. Пейзажики его, напитанные солнечной негой и сверканием реки, были просто чудом. Аркаша лентяйничал. Ему казалось, что он должен смотреть, слушать, осязать и переживать великое, отпущенное только ему счастье. Единственным занятием, объединявшим обоих, оставалась практика по освоению высоких энергий. И с этим, то ли по причине особой волжской «атмосферы», то ли по каким-то другим причинам, дело двигалось гораздо лучше. Успехи были налицо. Случилось, наконец, и самое главное, то, о чем Аркадий даже не решался мечтать. Он испытал состояние внутреннего безмолвия. Это было невероятно. Настоящая пустота, без единой мысли и каких-либо эмоций. Только пульсация в руках и ногах. А удачливому Ивану повезло еще больше. Три раза подряд он мысленно заставил Аркашу выполнить свои команды. Это был уже класс. Успех Ивана вызвал у Аркаши неподдельную зависть.

Между тем близилась середина августа, пришла пора возвращаться в Ленинград. И здесь в последний вечер случилось чудо.

Была у них любимая заводь, куда друзья приплывали на лодке к утреннему и вечернему клеву. Близился вечер, солнце склонялось к горизонту, когда они отправились на свою последнюю рыбалку. Гребли по очереди, и к семи часам были на месте.

Было сумрачно, солнце слабо пробивалось сквозь осиновые и березовые ветви, раскидистые ивы и густой высокий камыш. Ловили на червя. Аркадий сидел на корме. Что-то смутное творилось в душе, какое-то нервное ожидание и беспокойство. Он забросил удочку и смотрел на красный поплавок, погрузившийся в темную маслянистую воду. Иван лежал на носу лодки, свесив голову вниз. Клева не было. Взгляд Аркадия блуждал по темной воде, останавливался на бархатных, уже осыпающихся камышовых шишках. В ивовых зарослях пели лягушки, по воде пробегала мелкая рябь, всплывали и лопались пузырьки. Аркадий чувствовал, как пульсирует одолеваемое сном отяжелевшее тело. Сквозь закрывающиеся веки виделись камыши и гладкий ракитовый прут, уходивший плавной дугой в зеркальную воду. И там, рядом с этим кустом, почему-то было тревожно. Вдруг что-то взорвалось в голове, и в голубоватом пространстве за кустом и камышовыми зарослями возникла другая, окруженная старыми осинами, поблескивающая серебром заводь, на гладкой поверхности которой плавно раскачивались огромные белые лилии. По спине пробежал холодок, в голове стоял колокольный звон, пространство вокруг заиграло цветными всполохами. Аркадий вскочил, опасно качнув лодку, и схватил весла.

- Куда, что с тобой? - закричал Иван.

- Там лилии, там пять белых лилий, - Аркадий уже греб к ракитовому кусту, пробивался сквозь камыши.

Нос лодки уткнулся в скрытый камышом берег. Аркаша загреб вправо, острая осока резанула руку, лодка пробилась наконец через камышовую изгородь и выскочила на черную сверкающую, как зеркало, заводь. В самом центре ее замерли пять великолепных лилий.

Всю обратную дорогу говорили о чуде.

- Вот, Аркаша, и случилось. Это уже не мечты - это реальность. Ясновидение стало реальностью.

Они курили в тамбуре и смотрели на проплывающие за окном перелески.

- Ты понимаешь, - задумчиво продолжал Иван, - это ведь только начало, мы в самом начале пути. А какие просторы открываются, даже подумать страшно… Наверное, пришли пора рассказать тебе о моей маленькой тайне. Я начал «писать» подсознание, все как-то стеснялся говорить об этом, потому что не получалось, да и рассказывать об этом непросто.

- Что-то не понял, - сказал Аркадий, - как это - «писать подсознание»?

- Скажи мне, что происходит с тобой, когда ты находишься в состоянии внутренней пустоты или визуализируешь предметы? - в свою очередь спросил Иван. - Помнишь, мы читали старенькую книжку без обложки. Помнишь, там говорилось, что визуализация нужна для проникновения в подсознание. Определенные образы, эти психические символы, являются как бы каналами, входом в подсознание. Вот для этого надо сначала научиться яркому воспроизведению предмета, созданию адекватного образа, а уже потом искать свой символ, который является индивидуальным ключом к подсознанию. Там говорилось, что на поиск своего символа могут уйти годы. Но мне, кажется, повезло, и я уже нашел свой символ. Если тебе интересно, я все расскажу, но прежде хотелось бы узнать твои тайны. Ответь честно. Что происходит с тобой в состоянии внутреннего покоя?

Санчез смутился.

- Иван, поверь, я от тебя ничего не скрываю. Нет у меня никакого безмолвия и внутреннего покоя. Как только я закрываю глаза, начинается космический хаос. Там такое творится, там все мелькает, несется куда-то, что-то с чем-то сталкивается. Грохот, звоны всякие. Правда, дня четыре назад, вечером на сеновале, у меня получилось. Первый раз получилось. Я досчитал до трехсот, без всяких мыслей и без обычного хаоса. Это мой рекорд. И мне, конечно, понравилось, но ничего такого особенного не произошло. А про визуализацию тоже нечего рассказывать. Посмотрю на предмет, закрою глаза. Ну, может, три секунды или пять, ну, десять от силы вижу что-то похожее. А потом все ломается, расплывается, в общем, начинается обычная суета сует.

- Странно, а я думал, что ты не все мне говоришь, - задумчиво произнес Ступаков. - После того, что случилось вчера в заводи, я был уверен, ты просто не хочешь раскрывать своих секретов.

- Да нет никаких секретов. Я сам понять не могу, что это было. Поверь, я открыт для тебя. Мне и сказать больше нечего. Расскажи, как ты пишешь подсознание.

- Трудно пишу, - вздохнул Иван. - Чтобы ты понял, объясню. Кроме тех предметов, которые мы с тобой визуализируем, я стал визуализировать все, что вижу. Я постоянно занимаюсь этим. Сижу в аудитории, визуализирую лица, стены. Стою на светофоре, сижу в кафе или дома - везде и все. Поначалу я просто пытался воспроизвести образ. Потом, когда стало получаться и когда я узнал, что нужно искать свой символ, я стал пристально всматриваться и вслушиваться в предметы, сравнивать ощущения, которые появляются при их визуализации. Заметил, что с некоторыми вообще ничего. Ну видишь, ну и все. С другими - интересней, то звук появится, то что-то начнет вырисовываться новое. Но есть такие образы, от которых как бы таинственная нить уходит в глубину, а на эту нить нанизываются видения. И такое потрясающее всплывает иногда. А совсем редко вместе с видениями открывается особый их смысл или такие возникают необычные переживания, даже не знаю, как о них рассказать. Какие-то видения стали повторяться, и я попробовал перенести их на холст. Но как это трудно! Там совсем другое освещение, без него, если даже образ передан достаточно верно, все равно рутина получается. Я сразу не мог понять, в чем секрет особого освещения, и пока не понял, у меня ничего не получалось. Ты даже не представляешь, как я мучился. Но я все-таки понял, и знаешь как?

- Как? - спросил завороженный рассказом Санчез.

- Помнишь, я рассказывал о бухарике одном, дяде Леше? Он в мухинском учился, не закончил, удалился от мира, с цветом экспериментировал. Искал какое-то новое освещение. Он считал, что жизнь можно передать только цветом, форма здесь ни при чем. Дошел до какой-то сумасшедшей метафизики, хотел цветом раскрыть суть жизни. Короче, не получилось у него, впал в тоску, кисти с холстами сжег и запил. Шабашит, то на вокзалах, то на складах, то в магазинах. Заработает денег, накупит бормотухи и пьет. Никого не любит, ни с кем не общается, а вот со мной разговаривает. Я часто заглядываю к нему. Он иногда такие перлы выдает. Он об освещении, о цвете по-прежнему думает. И понимаешь, в чем дело, эти размышления столько ему открыли обо всем: о жизни человеческой, о творчестве, о любви - обо всем. Если он в настроении, уйти от него невозможно, готов его слушать часами. Когда и меня начали мучить мысли об освещении, я сразу вспомнил о нем. Зашел в магазин, взял пару бутылок портвейна и пошел к дяде Леше. Захожу. У него депрессун серьезный на почве недопития. Я когда выставил портвейн, он от радости аж стул опрокинул. Сели мы, по стакану махнули, ну и рассказал я ему о своих терзаниях. Он сразу налил «по второй», залпом выпил и прояснил: «Там все освещает себя, все - и пространство, и образ - освещают сами себя». Это в точности его слова. Я сразу будто прозрел. Именно так - «там» все является источником собственного света. Все себя освещает. Я вернулся домой, сел, расслабился и начал визуализировать. Через десять минут пошли видения. Он оказался прав. Точно, так все: и образы, и пространство освещали себя. Я начал писать самосветящееся пространство и самосветящиеся предметы. Я сделал сотни попыток, и у меня в конце концов получилось. Плохо, конечно, но главное в том, что мои образы на холсте стали излучать свет. Это только первые шаги, но как тяжело они мне дались, Аркаша, какой кровью… А сейчас я верю в успех. Давай выкурим по последней да пойдем спать, что-то в сон клонит, - сказал он устало.

За окном стемнело, в тамбуре под потолком зажглась лампочка. Докурили и вернулись в купе.

Аркаша забрался на полку, лег на спину, заложил руки за голову. Настроение упало, он чувствовал себя обманутым. После случившегося в заводи он почти поверил в свою особую одаренность и даже избранность. Но после разговора в тамбуре понял, что он наивный ребенок, что по-настоящему он, оказывается, еще ничего не испытал, что лентяй, хоть и считал, что отдает себя всего избранному пути. Было тоскливо и завидно, и совестно. Сколько раз в его жизни повторялись подобные эпизоды! Вот он, кажется - первый, самый-самый, и вдруг кто-то почему-то оказывался лучше, впереди. И всегда возникала обида, зависть и - стыд за обиду и зависть…

…За многие годы поисков и упорной работы над собой Аркадий Михайлович научился терпению. Он постиг простую и старую как мир истину: ничего на этом пути не дается просто. После окончания училища стало легче. Школа, в которой он преподавал рисование, особо не утомляла его. К тому моменту он определился в своих поисках и уже четко знал, что ему нужно. Впрочем, как раз это «нужное» ускользало от него.

Времена быстро менялись. После полной закрытости тема мистики, экстрасенсорики, йоги, каких-то новых религий, эзотерики христианства, мистического буддизма и каббалы вдруг вырвалась наружу мутным потоком. Как грибы после дождя стали появляться различные центры, школы, эзотерические союзы, ясновидящие, хилеры, экстрасенсы, кришнаиты, Агни-йоги, буддисты, сатанисты, суфисты. Город бурлил. Шли невидимые войны за влияние. Воины любви кришнаиты со всей страстью поливали грязью воинов света Агни-йогов, те в свою очередь с не меньшей агрессией ополчались на кришнаитов. Аркадий с Иваном бросились в этот «океан духа», но очень скоро поняли: найти там что-то полезное очень трудно и не дешево.

Их собственные усилия все-таки не прошли даром. Аркадий научился видеть ауру, считывать информацию, диагностировать болезни и лечить руками.

Иван продолжал свои эксперименты. Он сутками стоял у мольберта или сидел в медитации.

Их лаборатория высоких энергий превратилась в запущенную, дурно пахнущую мастерскую. Старый зеленый палас на полу был затоптан и испачкан краской, комната завалена бумагой, холстами, красками. Замусоренный пол - с цветными разводами, пятнами краски и уличной грязи - неделями не подметался. На кухонном столе громоздилась гора немытой посуды, пустые бутылки, банки из-под консервов. Собственно для работы остался маленький чистый угол у самой кровати.

Иван похудел, постарел, сгорбился. Серые глаза стали огромными и пустыми. Он замкнулся, мог молчать сутками. На его полотнах светились какие-то фантастические существа, похожие на медуз и электрических скатов. Аркадий считал его гением, картины Ивана вызывали в нем потрясающие, неземные, хоть и угнетающие впечатления. Аура Ивана была тяжелой и странной. Там в золоте солнца подрагивали и извивались коричнево-черные жгуты, грязно-серые пятна, мутновато-желтые и дымчатые облака, жирные матово-белые кляксы. Общаться с другом стало трудно, он или вовсе не реагировал, или бросал в ответ невнятные фразы. Вскоре он уехал в Карелию.

Санчез в подробностях помнил тот пасмурный день. Помнил, как шел на Старо-Невский, как вдруг нахлынуло странное чувство. Привычный мир внезапно изменился и стал стереоскопическим, будто плоское кино, которое он смотрел всю свою жизнь, вдруг сменилось на «стерео». Это было странно, неожиданно, необычно. Он переводил взгляд с предмета на предмет и убеждался в том, что весь этот плоский мир преобразился.

Санчез позвонил в дверь и с порога начал рассказывать Ивану о стереоскопическом видении. Тот прошел к столу, указал Аркадию на стул и сел напротив. Санчез продолжал рассказывать. Иван безразлично смотрел в пространство, потом взял стоящую рядом бутылку портвейна и разлил по замусоленным стаканам. Молча выпил.

- Аркашка, помнишь, как мы с тобой в деревню ездили? Сколько там было света, чистоты. А помнишь, как ты лилии увидел? Я тогда тебе завидовал. Да, вот она, жизнь-жестянка, кажется, что твое солнце будет сиять до скончания дней, а вот вам - хрен вместо сияния. - Он разлил остатки. - Я уезжаю завтра. Когда вернусь, не знаю, но месяца два меня не будет, это точно.

- Куда ты едешь?

- В Карелию. Ты Симохина помнишь, ушел от нас с третьего курса.

- Помню.

- К нему еду. Он в деревеньке одной обосновался, пейзажи пишет. Тут - спивался, депрессия была, а года полтора назад уехал - и все. Не пьет, депрессии нет, и пишет, и творит.

- Иван, я вижу, что с тобой происходит, и ауру твою смотрю. По физике - у тебя печень слабовата, желудок - не очень, и кишечник нездоровый. Я бы сделал общую энергетическую коррекцию, назначил очистительную диету. Но я не об этом хочу поговорить. Что в душе у тебя, Иван?

- А ты как будто не знаешь, что в душе, - усмехнулся он. - Помнишь, как мы начинали? Я думал, что творчество - это счастье. Аркашка, творчество - это тяжелая болезнь, и я болею творчеством, вот мой диагноз. Но эта мучительная болезнь сладостней счастья - такая странная комбинация.

- Ну а как с ключами к подсознанию? - спросил Санчез, глядя на серое отекшее лицо Ивана.

- Ключи?.. Есть ключи. Только двери я не те отпираю. Темно и страшно в тех комнатах… У тебя деньги есть? Сходи за портвейном, возьми пару бутылок, ну, и зажевать чего-нибудь.

Аркадий принес вино, они сидели молча и пили, а когда совсем стемнело, Санчез распрощался и ушел.

…Иван позвонил через год. Еще через полгода они встретились. Иван как раз вернулся из Голландии и рассказывал о тюльпанах и улице красных фонарей в Амстердаме. Потом года через два позвонил опять, пригласил на свою выставку. Аркадий пришел. Полотна Ивана фосфоресцировали и поразили его до глубины души. Сам же автор выглядел уставшим, в длинных густых волосах пробивалась седина, но глаза изменились, стали теплыми и внимательными. Пообщаться не удалось, вокруг Ступакова толпились люди. Иван приглашал остаться на банкет, но Санчез извинился и ушел. Он почувствовал себя лишним на этом «празднике жизни». О Ступакове стали писать, о нем заговорили. Позже от знакомых по училищу Аркадий узнал, что полотна его бывшего друга продаются за баснословные деньги. Иван уехал в Париж и женился. Изредка до Аркадия доходили слухи - то о разводе, то о запоях и дебошах в Париже, то об очередной выставке в Европе. Постепенно друг начал уходить из памяти Аркадия, и только вечеринка седьмого ноября, комната на Старо-Невском да солнечное Поволжье не утратили своей свежести.

Санчез продолжал искать. Он хотел стать хозяином жизни и строить свою судьбу. К сожалению, то, что он успел узнать, чему научился, мало приблизило его к желанной цели. Чакры, Бог, космическая энергия - все это никак не хотело подчиняться и служить Аркадию Санчезу. Свои насущные нужды приходилось удовлетворять самым примитивным способом, к сожалению, никакие попытки использовать высшие силы не давали результата. Но Санчез ожесточенно продолжал искать и однажды попал к черным магам. Он не любил магов и не очень верил в их силы, но как-то, пообщавшись с одним молодым человеком в случайной компании, услышал много нового, и магия представилась ему осмысленной и даже гуманной. Аркадий приехал на Желябова, где собирались маги, и в первый же вечер принял участие в ритуале жертвоприношения и посвящения. Увиденное и услышанное вызвало тошноту. Он с трудом досидел до конца и, пообещав новому приятелю позвонить, ушел. Никогда больше к услугам черной магии Аркадий не возвращался.

Долгие поиски привели его к убеждению, что силы, которые он ищет, можно обрести с помощью уже владеющего ими человека, либо приобщившись к уже существующему источнику сил. Однажды Санчез оказался очень близок к такой энергии. На одной из встреч с православным лидером он вдруг почувствовал где-то рядом мощный источник энергии, обернулся и сразу понял, кому принадлежит этот источник. На него смотрели черные раскосые глаза. Это был китаец по имени Жорж. Две недели Санчез активно общался с ним, используя все свои технические возможности, чтобы подключиться к этой энергии. Но - тщетно. Однажды вечером Жорж явился к нему домой, не поздоровавшись, прошел на кухню, сел на стул и сказал: «Ты даже не пробуй, это не твоя энергия, это большая энергия, она тебя убьет».

Китаец исчез, и после этого подобного тому энергетического источника Аркадию встречать не приходилось.

А жизнь между тем набирала обороты. Он начал лечить руками и энергией. Это получалось, он открыл клинику экстрасенсорной диагностики и комплексного лечения, а через год распрощался с учениками и ушел из школы. С рисованием было покончено.

Дела в клинике шли хорошо. В коммуналке, где он практиковал, оставалось еще две квартиры, он откупил их, расселив пожилых жильцов в микрорайоны. Комнаты перестроил под кабинеты физиотерапии и лечебного голодания. Нанял старого приятеля на должность массажиста, физиотерапевта и диетолога.

Ему было уже далеко за тридцать, когда умерла мать. Какой-то лихой гонщик сбил ее «Жигулями», повредив внутренние органы и позвоночник. Она прожила восемь месяцев. Спасти ее не удалось. Это был страшный удар. Санчез вдруг ясно осознал, что остался один на всем белом свете. Ни родных, ни друзей, ни жены, ни детей, и, если разобраться, то он никому не был нужен. В первые недели Санчез потерял сон, бродил как сумасшедший по улицам, ничего не видя вокруг себя. Душа его невыносимо страдала. Устав от одиночества, стал заглядывать в пивные и скоро вписался в компанию пьющих интеллигентов, среди которых был доктор химических наук, оставшийся без работы после закрытия института. Уже немолодой, с седой бородкой клинышком, остроумный и веселый. Второй был безработный языковед и писатель, не любивший рассказывать о себе и никогда не пивший пива, не разбавив его водкой. Самый молодой и единственный из всех работающий - журналист Сережа - был страшным бабником, любителем пива и портвейна. Странная эта разношерстная компания отнеслась к горю Санчеза с пониманием. Аркаша быстро вписался в компанию, забросил работу и запил.

Как-то раз, месяца через три после начала загульной жизни, лежа на диване в Сережиной квартире в состоянии глубокого похмелья, он понял, что катится в пропасть. Разомкнув тяжелые веки и с трудом оторвав от подушки свинцовую голову, он увидел за кухонным столом грудастую девицу не первой молодости. Она сидела с распущенными волосами, в одной комбинации, положив ногу на ногу. Что-то жевала и с любопытством рассматривала его черными навыкате глазами.

Санчез встряхнул головой, стараясь прогнать видение, но случилось обратное, девица улеглась рядом с ним на диване. Это была его судьба - Кира Кривицкая, на которой он женился через полтора месяца. Кира оказалась деловой женщиной и быстро взяла его бизнес под свою опеку, чему Санчез и не пытался препятствовать. Все шло неплохо, но со временем он стал замечать, что Кира частенько где-то задерживается и поздно возвращается. Никаких внятных объяснений он не получал. Через два года жена призналась в измене. Аркадий страдал и готов был простить. Но она и не думала просить прощения. Перебралась к маме и вскоре объявила, что получила приглашение в Сан-Франциско от сестры матери и уже оформляет документы на выезд. Аркадий пытался поговорить об их будущем. Кира ответила, что все решит после возвращения. Через три месяца она позвонила и сообщила, что выходит замуж и остается в Америке. Через месяц они встретились и оформили развод. Санчез опять остался один. Впрочем, этот удар он пережил гораздо легче. Кира не исчезла навсегда, она периодически наезжала в Петербург, звонила ему и назначала свидания в экзотических ресторанах. Во время встреч рассказывала о Калифорнии, о своем доме в Сан-Франциско и о муже, которого называла пупсиком.

***

Небо за окном оставалось таким же ярким. Единственное пухлое облачко разнес ветер, превратив его в белые точки. Аркадий Михайлович поднялся со стула, вошел в кабинет, взял с полки карту Ленинграда и вернулся к столу. Разложив ее, сел на стул, положил руки на колени и закрыл глаза. Расслабился и стал медленно раскручивать энергетическое поле. Вспышка возникла там же, где и раньше. Он сделал еще один оборот, и опять, в том же самом месте, возник энергетический всполох. Аркадий поднялся со стула и, наклонившись, плавно провел ладонью над картой. Источник энергии находился в районе Петроградской.

Санчез задумался. Он, конечно, верил себе, но «доверяй, да проверяй» было его правилом. Телефон стоял рядом, он набрал номер. Трубку подняли после второго гудка.

- Чап, это Санчез. Привет.

- Привет, Санч.

- Как дела, Чап?

- У меня все так же. Так же сплю, так же ем и пью, так же работаю. А как ты, Санч, натура беспокойная?

- Хотелось бы встретиться, есть тема.

- Опять об энергии?

- Опять.

- Ну подъезжай.

- Когда?

- Да хоть сейчас.

Ехал он осторожно, не гнал, потому что не любил уличных гонок и уважал правила дорожной безопасности.

Машин в Чапином дворе было немного. У подъезда стояла старенькая «копейка». Рядом - белая «пятерка», чуть подальше - «мерседес». Аркадий выбрал место под тополями и аккуратно припарковал свой «фольксваген» рядом с маленькой «Окой».

Чапа открыл сразу - ждал. Сняв плащ, Санчез прошел следом за хозяином на кухню. Стол был уже накрыт. В центре красовалась большая бутылка «Столичной». Над сковородкой, вкусно пахнущей картошкой и жареным мясом, клубился пар. В глубокой тарелке лежали соленые огурцы и помидоры, а немного в стороне стояла бутылка пепси-колы.

- Ну здорово, Аркадий Михалыч. Дай хоть рассмотреть тебя, стервеца. - Чапа бесцеремонно повертел его из стороны в сторону. - Да вроде не особенно изменился. Такой же никудышный, мяса нет, одни кости. Ты сколько со своей Кирой прожил?

- Ты зачем меня об этом спрашиваешь? - насторожился Санчез.

- А затем, Михалыч, что Кира твоя просто поняла, что мяса на тебе никогда не нарастет, так и придется ей до конца дней залечивать мозоли на своем нежном теле. Потому она тебя и бросила. От полной безнадеги.

- Слушай, Чапа, тебе, дураку, уже 52 года, - возмутился Аркадий, - твой юмор этот, дворово-солдафонский, проходил лет двадцать назад, но сейчас-то… Ты взрослеть собираешься или так и умрешь двухметровым ребенком?

- Видал, какая реакция обостренная. Значит, в десятку попал, - удовлетворенно констатировал Чапа. - Ладно, брат, давай быстренько за встречу выпьем. Водка из морозилки, видишь, вся в инее. Давай выпьем, пока не согрелась.

- Да подожди ты со своей водкой, я к тебе по делу, - возмутился Санчез. - Закончим с делом, потом и водки можно выпить, но только немного, напиваться не хочу.

- Эх, Аркадий Михалыч, разве с тобой напьешься. Горе ты, а не человек. Когда, наконец, перестанешь меня разочаровывать. Ладно, ладно, - смягчился он, заметив, как на лице друга вызревает возмущение. - Излагай свое дело.

- Фуххх, - выдохнул Санч, - как все-таки ты умеешь завести, Чапа. И зачем тебе это надо… Дело такое, месяца два назад я раскручивал радиус по городу. Ну, ты знаешь, я делаю это регулярно. Раскрутил и обнаружил энергию. Очень мощный источник, очень мощный. Я проверяю его наличие ежедневно. Мне удалось зафиксировать местонахождение, оно не меняется. Чаплыгин, ты знаешь, как я отношусь к твоим способностям. Я по-прежнему считаю тебя выдающимся экстрасенсом. Давай поработаем вместе и проверим достоверность моего открытия. Я привез с собой две карты Ленинграда. Одну для тебя, другую для себя. Мы проведем независимую экспертизу - ты свою, а я свою - и сравним результаты. Сначала прокрутим радиус, а потом по карте попробуем определить местонахождение источника. Ты согласен?

- Согласен, согласен. Пойдем к моему иконостасу, там лучше всего работается.

Они вошли в просторную полутемную комнату. То, что называлось иконостасом, представляло собой длинную полку из плохо струганной доски, покрытую куском толстой красной, с желтыми узорами, ткани. На полке стояли три бронзовых подсвечника. Пламя свечей отражалось в стеклах висящих на стенке икон. В углах тоже были иконы. Под ними горели лампадки. Чаплыгин задернул шторы и спросил:

- Тебе стул нужен или на коврик сядешь?

- Лучше на стул.

- Тогда бери этот, - Чапа подвинул ему один из двух стульев.

Аркадий сел и, еще не успев расслабиться, почувствовал, как там, далеко, полыхнуло. Воронка рванулась из живота к горлу так сильно, что дернулась голова - показалось, что она срывается с плеч. Чтобы не упасть со стула, он расставил ноги пошире. Воронка разворачивалась и начинала светиться. Ее границы вышли за пределы тела и продолжали расти. Внутреннее пространство заполнилось серебристыми волнами. Аркадий пытался развернуть радиус, но не мог преодолеть сопротивление волн, в которые врезались цветные молнии. Он понял, что ему не справиться с этим колеблющимся пространством, решил переждать и открыл глаза. В углах комнаты висели золотистые облака. В ровном лунном сиянии бледнела голова Чапы. Санчез опять закрыл глаза. Пространство успокоилось, он снова стал раскручивать радиус, удлиняя его при каждом обороте. Источник обнаружился сразу, как только радиус охватил весь город. На этот раз он был мощнее, чем обычно, и светился ярче. Аркадий сделал еще несколько оборотов, каждый раз он находил источник в одном и том же самом месте. С этим было ясно. Следовало переходить к очередному этапу. Санчез положил на колени карту, поискал ладонью местонахождение энергии и отметил это место. Чаплыгин проделал ту же операцию. В кухню возвращались вместе.

- Ну, показывай, - нетерпеливо потребовал Санчез, раскладывая свою карту на столе.

- Что ты за торопыга такой, - покачал головой Чаплыгин.

- Давай сравним, - не обращая внимания на его слова, повторил Санчез.

Чаплыгин расправил карту и придвинул ее к Аркадию.

- Чапа, ты что, не мог поярче отметить, где эта штука находится? Покажи, я ничего не разберу.

Чаплыгин указал на отметку. Санчез перевел взгляд на свою карту.

- Смотри, ты видишь, полное совпадение. Ты понял, что я прав?! - закричал он восторженно, хлопая Чапу. - Чапыч, грубиян ты мой хороший, наливай водки, надо выпить.

- Наконец-то ребенок исправился, - облегченно вздохнул Чапа, усаживаясь на стул и сворачивая карту.

- Давай, давай, наливай, - торопил его Аркадий, потирая руки, - за это грех не выпить. Ну, что скажешь об источнике, это же атомный реактор, согласись.

- Об источнике потом. Сейчас надо выпить, - рассудительно заметил Чапа. - Давай-ка, мой друг, за удачу.

- Конечно, за удачу, - поддержал его Аркадий, лихо опрокинул рюмку и занюхал коркой хлеба. - Ну, как твои впечатления?

- Слушай, Аркадий, скажи по-честному, какого лешего тебе по жизни не хватает? Зачем ты охотишься за энергией? У тебя все есть, денег - море, ты им, наверное, счет потерял. Тебе один Филимон отстегивает столько, что еще на одну жизнь хватит. Работой ты не загружен, дело свое, как я понимаю, любишь. Зачем же судьбу искушать? Ты ведь знаешь, чем могут закончиться эти опыты. Тяжелым нервным расстройством, психушкой, полной деградацией или летальным исходом. Подумай о моих словах, и давай еще по одной хлопнем.

Лицо Санчеза напряглось и покраснело.

- Александр Борисович, я так рад, что вы предложили хлопнуть. Я пью за взаимопонимание. - Он нервно опрокинул рюмку. - Только я не понимаю, зачем ты лезешь ко мне с одними и теми же вопросами. Я тебе давно все объяснил. Ничего не изменилось. Цель моих поисков та же самая, и добавить мне нечего. Ты постоянно хочешь испортить мне настроение. С этого обычно начинается наше общение. Прошу тебя еще раз, не будь моей нянькой, не надо. И заботливого старшего товарища мне тоже не надо.

Чапа слушал, улыбаясь. Он услышал и увидел то, что ожидал.

- Какого фига ты улыбаешься, мудрец недокормленный? - окончательно вышел из себя Санчез. - Это не мне надо что-то искать. Как ты правильно заметил, у меня все есть. А что у тебя есть, Чаплыгин? У тебя и деньги-то водятся от случая к случаю. Это тебе надо о будущем наконец подумать. Да, да, и не надо смотреть на меня так снисходительно. Сократ ты наш уважаемый…

Чапа опять налил.

- Санч, за взаимопонимание, - предложил он.

- Вот именно, за взаимопонимание, - проворчал Санчез.

Чапа положил себе в тарелку картошку, огурец и начал с аппетитом жевать. Аркадий задумчиво смотрел в окно и грыз хлебную горбушку.

- Аркашка, бери картошку, пока не остыла. Я же для гостя готовил. Закусывай, а то опьянеешь и поговорить не успеем.

- Успею еще закусить, - стараясь скрыть обиду, проворчал Аркадий и нанизал на вилку кусок колбасы.

- Об энергии скажу вот что, - вытерев салфеткой рот, неторопливо заговорил Чаплыгин. - Энергия мощнейшая. То, что мы нашли, не является источником, это всего лишь носитель. Источник неизвестный. О нем я ничего толком сказать не могу, кроме того, что я такой энергии не встречал. Ни на что не похожа. Я чувствую, что географически он находится где-то далеко. На сто процентов уверен, что это не Космос или какая-то особенная духовная энергия высоко развитого индивида. Это что-то совсем другое. Скорее всего, место паломничества или что-нибудь вроде этого. А носителем энергии может быть артефакт - талисман на шее, браслет на руке или какая-нибудь другая материальная штука. Ты представляешь, каким потенциалом обладает эта вещица. Она заряжена и готова к действию. Вот кому она досталась и как этот кто-то ею пользуется - вопрос очень интересный.

- Чап, в этом я с тобой абсолютно согласен. Ты не обижайся на меня. Ты знаешь мою мульку. Я слишком долго ее вынашиваю и успокоиться не смогу, даже если очень захочу. Поэтому начинаю психовать, когда ты лезешь в душу.

Они просидели до поздней ночи. Санчез напился, пошел в туалет освежиться, постоял под холодной струей, посмотрел в зеркало и увидел там бледное лицо с мелкими морщинами под огромными темными глазами, костистую грудь, покрытую седеющими клочковатыми волосами.

Владимир Пивоваров

Один мудрец заметил: «Не обольщайся, живущий. Знаешь ли ты, так долго ожидавший этот день, каким будет вечер?»

Холодным зимним утром Владимир Пивоваров проснулся в своей квартире. Это, безусловно, была его квартира. Знакомые шторы на окнах. Платяной шкаф, телевизор, кресло у стены. Столик с кипой газет и журналов, под ним разборные гантели. У кровати - тумбочка, на ней стоит телефонный аппарат. Он потянулся и взял телефонную трубку, подержал ее в руке. Конечно, это была его квартира и его постель, но как он сюда попал? В его памяти оживали меняющиеся картины. Темный таежный лес и снежные вихри. Покрытые снегом высокие кусты, а за ними странные деревья и, наконец, он сам, сидящий под огромным раздвоенным стволом. Потом - женщина с печальными глазами. «Это Небога, - прошептал он. - А теперь я вернулся, я дома. Я должен быть счастлив. Это она помогла мне вернуться. Теперь я буду спать в этой комнате и в этой кровати. Там, за окном, мой родной город. Я буду ходить в рестораны и сауну, и в спортзал, а если захочу, буду просто гулять по улицам». Но тут же страшная мысль поразила его, как карающий меч. «Меня здесь убьют. Я скрывался в Сибири от смерти. Зачем я вернулся?» Опять возникло бледное лицо темноволосой женщины, он сразу все вспомнил. Она вручила ему гнилушку и сказала: «Пока ты с ней, ты непобедим».

Володя сбросил одеяло, спрыгнул с кровати, устремился к разбросанной на полу одежде. Вот она. Он извлек из кармана брюк гнилушку и крепко зажал ее в руке. Вскочил, бросился к встроенному шкафу, распахнул дверцу, достал шило и черный шнурок. Просверлил в гнилушке дырку, пропустил через нее шнур, затянул его узлом и надел на шею. «Теперь я сильный», - решил он и сразу успокоился.

Постояв под душем, пошел на кухню и открыл холодильник. Полная пустота. Пора возвращаться к нормальной жизни. Натянув дубленку и прихватив свой старенький портфель, вышел на улицу и направился в сторону магазина. Было морозно и ясно. По тротуарам шли люди, по улице бежали автобусы, троллейбусы и машины. Все как обычно: эту улицу и эту суету он знал с раннего детства.

В магазине он набрал продуктов и вернулся домой. Вскипятил чай, отварил сосиски, позавтракал и решил позвонить. Трубку долго не снимали. Голос на той стороне был сонным.

- Синява, это Пивоваров.

- Кто, кто?

- Это Володя Пивоваров.

- Вован, здорово, брат, ты откуда звонишь?

- Из дома.

- Ты вернулся?

- Вернулся.

- Когда пересечемся?

- Давай через два часа, в Катькином саду, на лавках поближе к театру.

…По небу плыли серые облака, в воздухе кружились крупные снежинки. Башмаки скользили по промерзшему асфальту, под деревьями осел пористый потемневший снег.

Синява сидел на самой дальней скамейке. Заметив Володю, он сорвался с места и бросился навстречу. Они обнялись. Синява смеялся и радостно тискал Володины плечи. В Володиной душе ничего не шелохнулось. Это было странно и неправильно, он столько ждал этого момента и не знал, вернется ли когда-нибудь вообще, встретится ли с друзьями, дороже которых в его жизни была только мать. Он слушал Синяву и все больше удивлялся своей безучастности. А Синява говорил и говорил. Рассказывал о том, как они доказывали его честность и верность долгу, как готовились воевать с любым, кто посягнет на их бизнес, чтобы защитить и его, Пивоварова, интересы; о том, как служба безопасности Кащея допрашивала каждого из них. В рассказе темпераментного Синявы участвовало все его тело: руки, плечи, туловище и даже ноги. На лице Володи не дрогнул ни один мускул. Он слушал, смотрел, но не чувствовал. Синява потащил его к лавке, усадил, запустил руку во внутренний карман куртки и извлек оттуда плоскую фляжку.

- Давай, бригадир, вискарика за встречу, - он свинтил пробку, протянул ему фляжку.

Володя сделал несколько крупных глотков и вернул фляжку Синяве. Тот выдохнул, приложился и долго не отрывался.

- Запил, что ли?

- Да ты что, Вован, я так, от радости. Все-таки сколько не виделись.

- А как же с дисциплиной, братишка? - сдерживая злость, спросил Володя.

Никто в бригаде не носил с собой алкоголя, это был закон. Синява смутился.

- Да все по-прежнему. Это так, исключительный случай. Живем скучно. Работы настоящей нет, короче, существуем без напряга. А ты сам-то как? Тебя ж вроде только вчера реабилитировали, а ты уже здесь.

- Что? - не понял Володя. - Кого реабилитировали?

- Тебя, братан. Наших-то нашли, Заболоцкого и Кулагина. То ли в Гатчине, то ли в Петергофе. Пострелянные, поломанные в подвале валялись. Их в морг перевезли. От Шири жлоб приезжал. Сказал, что уже знают, кто их завалил и бабки прибрал.

- Значит, ко мне теперь никаких претензий? - уточнил Володя.

- А какие претензии? - удивился Синява. - Давай куда-нибудь закатимся и посидим серьезно. Я тебе весь наш жизненный расклад выдам. Как живем, как трудимся, как отдыхаем. Выбирай место, я плачу.

Володя почувствовал, что ему надо остаться одному.

- Синява, не сегодня. Ты пацанов собери, время и место назначь.

- Все путем, сделаем, бригадир. Может, у дяди Сережи погреемся? Он сауну свою обновил, расширил.

- Давай в сауне, - согласился Володя. - Ты Козыря знаешь?

- Знаю, в офисе есть его телефон.

- Найди его, скажи, что я вернулся и жду. Про похороны тоже узнай и позвони.

Синява спросил, не нужно ли его подвезти. Володя отказался, они распрощались.

…Короткий зимний день подходил к концу. Темнело, на улицах зажигались фонари. Весь день он провел на ногах. Прогулялся до Александро-Невской Лавры, вышел на Обводный канал, вернулся на Старо-Невский, дошел до Московского вокзала, свернул на Восстания. В кинотеатре «Луч» купил билет и посмотрел американский боевик. На обратном пути зашел в пельменную на Невском. За столом к нему подсел немолодой интеллигент. Они распили бутылку «Столичной», обменялись телефонами и разошлись.

На Невском толкался народ. Снегопад усиливался, он поймал машину и поехал домой. Надо было позвонить матери, но, представив ее озабоченное лицо, вопросы, которые та будет задавать, и, конечно, советы, без которых не обходилась ни одна их встреча, решил сделать это позже. Дома, не раздеваясь, разыскал номер телефона Александра Александровича и позвонил.

- Здравствуйте, Александр Александрович. Володю помните? В прошлом году в одном купе в Кондайск ехали?

- Володя? Да, да, вспомнил. Володечка, дорогой вы мой, спасибо вам огромное за звонок. Как вы поживаете? Как ваша командировка?

- У вас как со временем? Может, подъедете ко мне?

- Да как-то неудобно, - смутился Александр Александрович. - Может, вы ко мне? У меня две комнаты, можете на ночь остаться. Приезжайте.

- Вы у Техноложки живете? - уточнил Володя, разбирая адрес на бумажке.

- Да, да. Знаете, как доехать?

- Не вопрос, что с собой взять?

- Да в общем ничего. Выпить есть и закусить. Правда, без всяких изысков. Водка. Я картошку пожарю, мясо, огурчики соленые, помидоры, все как у людей, не беспокойтесь.

- В течение часа буду.

…Александр Александрович встретил его на пороге. Он совсем не изменился, даже спортивный костюм с белой полоской у горла был тот же самый. Волосы рассыпались в стороны, обнажив синеватую макушку. Глаза его улыбались. Володя разделся, прошел к уже накрытому столу.

- Как дела, Володя, давно вернулись?

- Кажется, вчера, - ответил Володя, толком не зная, сколько времени он провел в своей постели.

Александр Александрович удивился слову «кажется», но вида не подал.

- Я к вам к первому в гости пришел. Если спросите почему, и сам не знаю.

- Это хорошо, и я очень рад. Давайте, Володя, за стол. Соловья баснями не кормят. Водочки нальем, выпьем за встречу и закусим.

- Мне бы сразу граммов двести, - попросил Володя.

Хозяин понимающе кивнул, протер полотенцем стоявший у мойки граненый стакан и наполнил его до краев.

- За встречу и за удачу?

- Да, Володя, за встречу и за удачу.

После выпитого стакана полегчало. Давящая пустота, с которой он встретил в родном городе свой первый день свободы, немного ослабла. Ему захотелось рассказать, что сегодня он получил право на жизнь, и теперь никуда не нужно бежать, скрываться. Александр Александрович ушел на кухню, оттуда доносился звон посуды. Володя достал из портфеля коньяк и икру.

- Саныч, ты помнишь, как мы коньяк с тобой в поезде пили? Вот точно такой, - он показал бутылку. - Давай вспомним все, выпьем коньяку. И икрой закусим.

- Икру пока в холодильник поставим. Водку можно закусывать и чем-нибудь погрубее. Пойдемте за стол, Володя. Сковородку возьмите, если нетрудно. А я огурчиков еще захвачу.

Сковородка была старой, чугунной, тяжелой, с длинной ручкой.

- Сюда ее. Ставьте в центре и сразу накладывайте себе в тарелку, пока горячее. Картошку и мясо надо есть горячими. Давайте я вам положу. Вы какой-то нерешительный сегодня.

- Саныч, сегодня я получил право на жизнь. Я хочу заказать настенный календарь, чтобы там эта дата была нарисована красным цветом. И еще, чтобы там была моя фотография с надписью: «Этот человек имеет право на жизнь с такого-то числа такого-то месяца». Ура за меня! И ныне, и присно, и во веки веков - аминь. Поднимай, Саныч, я уже налил. Давай до дна и стоя, за меня и за всех, кто получает право на жизнь.

- Володя, вам не много, - забеспокоился Александр Александрович, увидев полный стакан в его руках. - Подумайте, может, не стоит так резво начинать.

- Поддержи мой тост, Саныч, - попросил Володя, чокнулся и медленно выпил водку.

- Что же случилось с вами, Володенька? Вы ведь человек сдержанный и сильный. Таких, как вы, на колени не поставишь. Видно, досталось вам, милый мой, ого-го сколько. Я это вижу. Но коли все прошло, то и Бог с ним.

Володе стало грустно и по-домашнему тепло. Хотелось рассказать все, излить душу. Саныч сидел напротив и смотрел на него. Как смотрят отцы на детей, он не знал, потому что своего отца никогда не видел. Но сейчас ему казалось, что отцы, которые любят и понимают сыновей, смотрят на них именно так.

- Саныч, называй меня на «ты». Пожалуйста. Я тебя очень прошу. А я буду называть тебя Саныч, и ты на меня не обижайся. Я хочу рассказать тебе про себя. Все, что буду говорить, полная и абсолютная правда. Правда, правда, и ничего, кроме правды. Я, может, никому больше и не расскажу этого.

Саныч кивнул.

Володя говорил и как в живую видел Сиделино, Небогу, доброе лицо Тимофея, Настю в грязной комнате со слезами на глазах. Худое лицо лейтенанта и распахнутые полы пальто Любаши, бледное лицо и печальные глаза Анны. Слышал жуткий вой снежной бури за бревенчатыми стенами заимки. Странное чувство внезапно мелькнуло в нем, как будто дом его настоящий не в Питере, а там, в далекой холодной Сибири.

- Все позади, а я как будто не на своем месте, - вздохнул Володя.

- Это невероятная история. - Саныч возбужденно встал из-за стола. - Господи, я как будто сам все пережил. Как будто сам все увидел. Ты понимаешь, что ты прожил за неполный год много жизней. Я давно думаю, что время непостоянно, оно способно уплотняться. Его скорость определяется его насыщением. Если насыщение высокое, то в единицу времени, в секунду, в минуту, в час, в день, в месяц, вмещается во много раз больше событий, чувств, мыслей, чем при обычном течении времени. Когда это происходит, человек невероятно быстро меняется, начинает прозревать и понимать что-то очень глубокое. В такие моменты жизни люди делают величайшие открытия. Но самое главное - в душе происходят гигантские изменения. Вот что, - встрепенулся он, - я хочу дать тебе телефон одного человека, который хорошо разбирается в таинственных явлениях. Он экстрасенс. У него свой кабинет. Лечит разные болезни, от примитивных до самых серьезных. Не шарлатан, каких сейчас пруд пруди. Он лечил меня, так что могу поручиться за его профессионализм и знания. - Он полистал записную книжку, выписал на листок номер телефона и отдал Володе. - Его зовут Аркадий Михайлович Санчез. Позвони ему обязательно.

Володя взял листок, положил его в карман и попросил:

- Саныч, давай музыку послушаем.

- Конечно, послушаем. У меня много военных песен. Я сам из предвоенного поколения. Поэтому до сих пор слушаю эти песни и грущу о юности. Ты как, не против? Или что-нибудь другое поставить?

- Я тоже люблю военные песни. Включай.

Саныч ненадолго вышел.

Комната, в которой они сидели, была просторной. Вдоль стен расположились стеллажи с книгами и мягкий старинный диван, над которым висела гитара с красным бантом. На полках между книгами - фотографии в рамках. На одной - смешной кудрявый малыш на трехколесном велосипеде. «Наверное, сын Саныча», - подумал он. На другой холодно улыбалась молодая красивая женщина. «Ну а это жена», - решил Володя.

Александр Александрович вернулся с кассетником. Поставил его рядом со столом, нажал клавишу, и зазвучала в просторной комнате «Темная ночь».

- Неумирающий Бернес, - вздохнул Саныч. - Давайте еще раз за вас, чтобы больше никогда, даже самым плохим людям не приходило в голову вас преследовать.

«Нереальный какой-то тост», - подумал Володя, но выпил и вспомнил, что Саныч ездил к своему сыну и тогда, в поезде, очень волновался.

- Как сын ваш поживает?

Саныч задумался, поставил на стол пустой стакан и потер рукой подбородок.

- А сын, Володя, меня сначала не узнал. Вот так печально все началось. Дня два был со мной предельно вежлив и отношения наши не складывались. Я чувствовал, что приехал зря, что я ему совсем не нужен, и терпит он старика только из вежливости. У него с семьей тоже не сложилось. Один к одному - моя история. Жена нашла, как их там сейчас называют, нового русского и уехала с ребенком в Новосибирск. И знаете, жестоко поступила, даже не предупредила, что уходит. Он ее в розыск объявил, а она только через полтора месяца позвонила и сказала, где находится. Вот так, - тяжело вздохнул Саныч, - унаследовал сын мою семейную драму. Только на третий день, как раз суббота была, что-то поменялось. Сын мой, его Игорем зовут, вернулся с работы пораньше. Пришел с таким раздутым пакетом, а в нем большая бутылка виски, рыба красная, икра, столько вкусного. Выкладывает все на стол и говорит: «Хватит, отец, молчать, сегодня будем с тобой общаться. Прости меня, не мог я сразу раскрепоститься. И от матери, конечно, наслышался о тебе всякой дряни. А она и отчима моего бросила, мне еще восемнадцати тогда не было, уехала во Владивосток. Я только в институт поступил на первый курс. Представляешь, прихожу домой, на столе записка: «Сынок, я нашла человека, без которого не могу жить. Оставляю тебе квартиру, деньги буду присылать, не волнуйся. Приезжай ко мне на каникулы. Я буду писать тебе письма и звонить. Мама». Запомнил наизусть эту записку». Вот так, Володя, я же этого не знал совсем, ничего не знал о жизни сына, и когда услышал, как все было, у меня слезы на глазах выступили - стыдно за себя стало. Выходит, не успев первых шагов в жизни сделать, мой сын остался без родителей. Он заметил мое состояние, понял все и говорит: «Брось, отец, лучше в молодости перестрадать, чем в зрелом возрасте всему учиться». Говорит: «Если бы мамаша моя не кинула меня тогда, не знаю, как бы я перенес уход жены и как бы жил сейчас без ребенка». Эх, вот она, жизнь. А мы все думаем, откуда черствость и жестокость в людях берутся. Давай, Володя, водку допьем и перейдем к твоему коньяку.

Рука его подрагивала, чувствовалось, что старик едва сдерживает слезы.

- Успокойся, Саныч. Давай за тебя и за твоего сына. Удачи ему и счастья по жизни!

- Я очень этого хочу, Володя, очень. В тот субботний вечер мы разговорились и начали понимать друг друга. Мы просидели до утра. Я столько узнал о собственном сыне. Сколько он натерпелся, как его жизнь била, как пробивался. Но самое главное, что поразило меня до глубины души, - это сходство наших судеб, наши семейные несчастья, семейная неустроенность и какая-то патологическая неопределенность. Это странное, почти мистическое сходство наших жизней Игорь тоже заметил. Мне тогда подумалось, наверное, это мои грехи легли на плечи сына. А он сказал: «Знаешь, отец, у нас с тобой общее лоно судьбы». Вот так, Володя, бывает. В один вечер - полное взаимопонимание, взаимопроникновение, какого часто и за целую жизнь не достичь. - Саныч замолчал и задумался.

- А чем все закончилось? - спросил Володя.

- Расставанием, как обычно заканчивается. Я побывал у Игоря на работе. С его друзьями познакомился, очень хорошие у него друзья. Мы с ними за город ездили на шашлыки. Игорь меня везде с собой брал и со всеми знакомил. И я тогда подумал, вот он какой у меня, сын: не стесняется показывать отца, такого вот неудачливого, облезлого. И мне даже показалось, что у его друзей я не вызывал неприязни. Они с удовольствием разговаривали со мной, откровенничали. Ты понимаешь, Володя, для меня это было так важно, что он не стыдится своего отца. А я ведь и одет был кое-как. Правда, на твои деньги пригласил Игоря и его друзей в ресторан. Я и надеяться не мог, что все между нами так хорошо сложится, понимаешь? Всю обратную дорогу вспоминал нашу встречу, каждый эпизод, и думал: как же мне повезло. Теперь вот жду его в гости. Я предложил сыну переехать в Ленинград. У него от матери осталась хорошая трехкомнатная квартира. Почему бы не разменять на Питер? Пусть на одну комнату меньше, пусть не в самом хорошем районе. Главное, быть рядом. Специальность у него ходовая - электронщик, думаю, работу он себе найдет.

- Ты меня с сыном познакомь, - попросил Володя.

- С радостью познакомлю, как только приедет.

Они просидели до утра. Выпили весь коньяк, потом пили чай с вареньем, и Саныч пел под гитару грустные романсы. Только в начале шестого Володя уснул на старом диване.

…Вечером пришел Козырь. Выглядел он плохо. И без того худое лицо стало серым, изможденным. В глазах - волчья тоска. Посмотрев на часы, сразу предупредил, что у него поезд и времени - не больше часа. Сели за стол, Козырь молчал и курил. Потом рассказал, что выгнал свою жену Лельку, которую любил когда-то без памяти.

- Все деньги, - горестно констатировал он. - Они людей губят. Моя дура решила пожить богемной жизнью. Картины тупорылые с квадратами и треугольниками начала собирать. Прихожу домой, а там одно и то же. Грязь и бардак. Сидит эта богема, обдолбанная, у камина, вся в слюнях и соплях. И моя туда же. Морда мокрая от благости, смотрит на какую-нибудь картинку и носом хлюпает. Денег ей все время не хватает. Все спускает на этих богемных прихлебателей. Мне это надоело, я пацанам сказал, чтобы зашли и очистили от подонков мое жилье. Самому не хотелось руки марать. Ну, они публику эту на улицу и повыбрасывали. А погода была холодная. Мороз с ветерком. Один из них, самый главный, получил воспаление легких и чуть не загнулся в больнице. Леля меня окончательно возненавидела. Она меня и до этого недолюбливала. А тут заявила, что хочет развестись. Я сам устал от такой жизни, от того, что Лелька все время не в себе, обкуренная или «наколотая». Готов был к разводу, но ее было жалко. Повозил по врачам. Положение было не безнадежным. Но она, дура, уперлась: лечиться - ни в какую, стала прятаться, убегать. Короче, купил я ей квартиру. Подкидываю бабок на жизнь. Пусть живет как хочет.

Володя о себе ничего не говорил. Он отдал Козырю долг, поблагодарил за помощь и попросил номер телефона Александра в Кондайске. Козырин, не пересчитывая, положил деньги в карман, написал телефон и ушел.

На следующий день Володя встретился с матерью. Она постарела. На лице добавилось морщин, плечи опустились, в движениях появилась неуверенность и суетливость. Мать обняла его, расплакалась. Потом долго расспрашивала о командировке, все допытывалась, не собирается ли уезжать опять. И, конечно, не забыла задать свой «любимый» вопрос: когда же наконец сын женится.

В понедельник хоронили Заболоцкого и Кулагина. Было морозно и солнечно, пушистый иней лежал на ветках деревьев. Они с Синявой приехали на кладбище около двенадцати. Народу было не много. Володина бригада собралась у ворот. Стояли молча, с непокрытыми головами. Пивоваров вышел из машины и пожал всем руки. Минут через десять один за другим подъехали катафалки и автобусы, из которых выходили одетые в черное люди. Последними появились мать Кулагина, его сестра и жена Заболоцкого, то и дело прикрывавшая лицо рукой в черной перчатке. Он подошел. Мать Кулагина упала ему на грудь и зарыдала. Жена Заболоцкого, красавица Светка, дергала его за рукав и, всхлипывая, спрашивала: «Когда же это кончится, Володя? За что их убили?»

Пивоваров подошел к гробам. Лица под толстым слоем макияжа казались кукольными. Его охватило странное чувство нереальности происходящего. Он вернулся к своим, спросил о деньгах, собранных для семей покойных, и, вытащив из кармана два пакета, попросил включить свой вклад в общую сумму. Заиграл оркестр, гробы сняли с катафалков и понесли к могилам. Минутой раньше, подставляя свое плечо под гроб с телом Кулагина, он заметил черный «Мерседес» Кащея-Ширина и несколько джипов сопровождения.

Могилы Кулагина и Заболоцкого находились рядом. Колонна провожающих разделилась, обходя их, и в конце концов замкнулась плотным кольцом. Гробы опускали по очереди. У каждой могилы с прощальным словом выступил Ширин. Его пуританское лицо было непроницаемым, речь звучала просто и проникновенно.

Поминки проводились в большой столовой на Московском проспекте. Ширин вошел в зал одним из последних в окружении охраны. Володя был уверен, что Кащей заметил его еще во время похорон, и не ошибся. Через полчаса к нему подошел Алексей. Ширин, сидевший за отдельным столом, звал его к себе.

- Принимайте беглеца, Павел Петрович, - сказал Алексей и подтолкнул Володю к столу.

Ширин поднялся, пожал Пивоварову руку и указал на стул напротив.

- Очень рад видеть тебя среди нас в добром здравии. Давай-ка помянем наших товарищей, безвременно ушедших. Да будет земля им пухом.

Володя проглотил холодную водку и, глядя на аскетичное лицо Кащея, подумал, что, если бы не удача, не сидеть бы ему здесь сегодня, а лежать в холодной земле в далекой Сибири. И пили бы водку за упокой его души Сашка да Тимофей. А может, и сам Павел Петрович соблаговолил бы поднять хрустальную рюмку за раба Божия Владимира.

- Зачем звали, Павел Петрович?

- Да просто все. Хочу прощения у тебя попросить. И еще хочу, чтобы ты забыл все, что случилось. Очень хочу, хоть и понимаю, что такое не забывается. Если бы что-то случилось с тобой, мне было бы очень трудно жить. Но, невзирая ни на что, надеюсь восстановить наши добрые отношения. Конечно, я не верю, сынок, что ты будешь относиться ко мне так же, как раньше. Может быть, это и произойдет, но понимаю - не скоро. Думаю, что делами мы все-таки сможем заниматься. Как ты на это смотришь?

- Пока не знаю, Павел Петрович, мне нужно время.

- Хорошо, отдохни. Когда будешь готов, позвони. Ну, а если начнешь меня забывать, я сам тебя найду. А теперь иди к своим, думаю, у вас есть о чем поговорить.

- Кто их? - спросил Володя, вспоминая бледные лица в гробах.

- Плохие люди, Володя. Подлый человек все это организовал.

- Мне имена нужны, вы их знаете?

- Знаю, но имена не назову, потому что они больше мои должники, чем твои. Я накажу их очень сурово, в этом можешь не сомневаться. Они получат все, что заслужили. А ты отдыхай. Тебе в это ввязываться не надо…

Через два дня он получил свой «Паджеро». В дверь позвонили в начале десятого. Он открыл и увидел на пороге коренастого крепкого парня. Тот поздоровался, без приглашения протиснулся в прихожую и спросил, где туалет. Выйдя, назвался Коляном и сказал, что машина стоит у парадного, что все с ней хорошо, что масло он поменял, проверил свечи и тормоза, что машина как часы и ехать на ней можно хоть в Сочи. Володя спустился вниз и увидел свою любимицу чистой и блестящей. Запустил двигатель, поинтересовался у Коляна, куда его подвезти. Тот вежливо отказался от услуг, потом - категорически - от денег и торопливо ушел.

В конце недели встретились у дяди Сережи. Сауна, в которой он любил расслабляться, преобразилась до неузнаваемости. В гостевой, ставшей раза в полтора просторнее, звучал магнитофон. Миша Круг пел о бабе Мане. Пахло свежими досками. Центр комнаты занимал длинный стол, на котором поблескивал медью самовар; с плакатов смотрели длинноногие девушки в купальниках.

Собрались все. После радостных приветствий и торжественных тостов началась обычная пьянка. В первые же минуты встречи на него накатило уже знакомое чувство безразличия. Опять все неправильно: вот она, долгожданная встреча, - и никакой радости. Куда она пропадает?

Пацаны его, крепенькие, слегка раздобревшие, покачиваясь в такт песен, разливали водку из запотевшей бутылки «Смирновской», тянули к нему руки с наполненными фужерами и опорожняли содержимое богатырскими глотками. Запивали пивом, хрустели лобстерами и креветками. Потом бежали в сауну, плюхались в бассейн, который тоже стал пошире. Возвращались в гостевую и наливали опять.

Только Синява не покидал Володю. Сидел, как привязанный, и все расспрашивал, где он был, да как ему жилось. Сначала Володя молчал или отделывался незначительными фразами. После третьей или четвертой язык, наконец, развязался, но получалось плохо. Слова вываливались хаотично, образуя бестолковую мусорную кучу. Синява терпел. Слушал, переспрашивал, но, устав от несуразных ответов, заскучал и потащил его в сауну.

За тяжелой дверью было жарко и сухо. Володя забрался на самый верх, с наслаждением растянулся на полке и уткнулся подбородком в гладкие горячие доски. Полка стала длиннее. Он помнил, что раньше ноги приходилось сгибать в коленях и задирать пятками вверх.

- Что, и сауну расширили?

- Да все тут расширили, - лениво ответил Синява, укладывая на полке свое сильное тело. Стало жарко и хорошо. Пивоваров незаметно задремал, очнулся от холодного потока из двери. В проеме стоял квадратный Герц.

- Слышь, Герц, калитку прикрой, дует, - сонно проворчал Синява.

Герц плотно затворил за собой дверь и обратился к Володе:

- Вован, мы счас переходим к интимной части программы. Короче, баб заказываем. Хотели для тебя сюрприз сделать, но прикинули - а вдруг не понравится. Я... это, помню, ты Маринку, стюардесса которая, предпочитал. Она уже месяца три как не летает. В агентстве одном работает, эскорт-сервис. Это как раз где мы персонал заказываем. Короче, хочешь, мы ее для тебя вызовем, или я каталог принесу - можно и другую.

- Маринку вызывай, - ответил Володя и опять задремал.

Скоро его разбудили, принесли пиво; потом его парил веником Синява, потом была студеная вода в бассейне и опять сауна. Потом приехали девочки, вломились толпой, голые и веселые. Маринка повисла на шее и долго целовала. Они говорили, целовались, грелись в сауне и плескались в ледяном бассейне. Синява организовал коллективную летку-еньку вокруг стола. Потом все неожиданно пропали, и они остались вдвоем. Маринка потащила его куда-то, и они оказались на широкой кровати.

В половине третьего утра Володя обнаружил себя сидящим за столом. Напротив колдовали с бутылкой широкомордый Британец и худой Богомол.

- Тебе капнуть? - спросил у него Британец, а Богомол, закусывая бутербродом, в упор спросил:

- Ты как, опять с нами, Вован? Я рад. Хочу сказать пару слов о нашей жизни. Бабло мы, конечно, рубим, но куражу нет. Как ты пропал - все! Покатил полный пресняк. Погрузки, разгрузки и прочая мелочовка. У меня от такого времяпровождения уже седина пробивается. Вот, смотри, - он ткнул пальцем в свою голову, похожую на огромный огурец с ручками. - А по чесноку если, то на доходах тоже отражается. Мы раньше с работы получали точняком, как с киосков, а сейчас недотягиваем, и значительно… Подтверди, Британец.

- Точные его слова, - кивнул тяжелой головой Британец.

- Вован, ты согласишься, что бабло - это двигатель прогресса, и больше того, что бабло есть человеческое счастье. Примеры нужны?

- Нет, - ответил Володя, не особенно задумываясь над словами Богомола.

- Возвращайся, шеф, будем делать много счастья.

До пяти просидели в сауне, потом поехали к Синяве, загородный дом которого находился совсем рядом.

Домой Володя вернулся на следующий день в половине второго.

Время набирало обороты. Как-то незаметно начал таять снег, закапало с крыш. Серое небо посветлело, все чаще через низкие тяжелые облака пробивалось солнце. В выбоинах тротуаров и мостовых заблестели лужи. Воздух дышал талым снегом, Невой и заливом, разбухшими от сырости стволами деревьев и почками.

Володя шагал по Лиговке в сторону Московского вокзала. Было утро, начало десятого - впереди длинный свободный день. Единственное дело, лежавшее на его плечах, было сделано. Он зашел в офис, забрал почту и, оставив машину в трех кварталах, пошел на вокзал за шашлыками. Был там один киоск, в котором круглые сутки их продавали. Он и сам не знал, почему вспомнил о киоске, в который не заглядывал много лет, и с чего это вдруг ему захотелось вокзальных шашлыков. По пути, рассматривая прохожих, троллейбусы с испачканными грязным снегом боками, слушая гул улицы, вдыхая сырой весенний воздух, он понял, что просто соскучился по весне и городской суете. У вокзала было шумно, теснились машины и сновали озабоченные люди. Володя пробился к киоскам. «Тот самый» был открыт, за прилавком стояла толстая тетка в шерстяном платке, заправленном в белый нечистый халат, из-под которого торчал потертый воротник зимнего пальто. Шашлыки на коротких палочках, коричневые, с желтоватым замерзшим салом, лежали на маленькой тарелке с красной каемочкой. Тетка, заметив, как внимательно он рассматривает ассортимент, выглянула и спросила:

- Чего-то хотели, молодой человек?

- Шашлыки погреть нельзя?

- Не на чем греть, - категорически отрезала продавщица.

- Ну, они хоть не очень старые-то?

- Утром, часов около шести завезли.

- Съедобные?

- Да берут. Хотя я бы не стала.

- А почему?

- Да разве это шашлыки - из свинины. Шашлыки должны быть из баранины… Ну, так что, берете или нет?

- Один шашлык и кусок хлеба черного.

Рассчитавшись, осмотрелся, выбирая подходящее место, и отошел к вокзальной стене. Не очень привлекательный с виду шашлык оказался совсем неплохим, он не без удовольствия прожевывал холодное, но еще сохранившее запах дыма мясо. Жевал и думал, что вот и зима на исходе, через пару недель сойдет снег, потеплеет, а там и до лета рукой подать. Можно будет закатиться на юг, в Сочи или Ялту, погреться на пляже, покупаться, побаловаться сухим вином, посмотреть на девушек. Будут там, наверное, и сибирячки. Вспомнилась Настя и ее мрачноватый дом. Он достал сигарету, закурил. Таких свободных дней за эту уходящую зиму у него было совсем немного.

В первые же дни в Питере Пивоваров вернулся к привычному режиму. Вставал рано, принимал холодный душ, активно разминался, завтракал и ехал по делам. Объезжал киоски, вместе с пацанами отслеживал погрузки и разгрузки товара. После работы всей компанией заруливали в спортивный зал, там полтора-два часа «таскали» железо, работали в спаррингах. Уже через пару недель к нему вернулось ощущение уверенности и радости сильного, здорового тела. Как-то в сауне зашел разговор о расширении бизнеса. Пацаны скучали от рутинной жизни и вздыхали, прикидывая потери в доходах за прошедший год. Синява, потягивавший пиво, взглянул на Володю и спросил его, наконец, о том, что больше всего беспокоило все сообщество.

- Вован, мы тут все молчали. Понятно, что тебе надо было отдохнуть, в себя прийти после всех этих непоняток. Но мы сами тоже в реальных непонятках. Мы вот прикидываем, ну чо нам так дальше жить - ни куража, ни бабок. Давай прикинем, как строить будущее. Ты все видишь. Бригада в сборе, дух боевой, форма нормальная. Будем как раньше работать или по-новому? Надо крутиться или на пенсию выходить.

- Правильные его слова, - поддержал Британец. - Надо к делам возвращаться.

- Тут предложение есть, - Синява чиркнул спичкой и прикурил. - Кривой продает свои киоски. Пять штук. Место бойкое, просит за них вообще мелочь. Но ему надо сразу все и быстро, он в Чехию с телкой уезжает. Есть еще одна тема. Ко мне Колич подъезжал. У него с Пузатым фирма была «Прибой», ты должен помнить. Мы крышевали их года два назад. У них теперь полный развод. Колич свою фирму открыл, инвестиционный фонд. Короче, месяца три назад позвонил, о тебе спрашивал. Хочет опять под нас становиться, но если с тобой не перетрет, делов не будет. Пока тебя не было, мы присматривали, чтобы какие шакалы не наехали на него. Если ты даешь согласие, я хоть завтра вас состыкую и будем решать. Там деньга немалая. Ну, и последняя, глобальная тема. Пора как-то на серьезные ноги становиться. Мы вот покумекали, чтобы супермаркет какой поставить или склады. В Питере с супермаркетом не потянем, помещения дорогие, а вот на провинцию можно посмотреть. У Сивого в Бологом дядька живет, бывший зампред горисполкома. Сейчас он тоже при делах, какой-то администратор в местных властях. Сивый уже толковал про супермаркет. Дядька ответил положительно. Можно землю получить под застройку или старое здание в центре. Конечно, такой бизнес на свои кровные не потянем, надо кредит выбивать. Тут на тебя большая надежда. Может, с Ширей побазаришь, у него бабла, как мусора на свалке. Или кого из банкиров подпишешь, на хороших условиях. Ну, про наркоту молчу, тут предложений немерено и, как говорится, перспективы беспредельные. Но ты, конечно, не подпишешься, да и мы тоже без энтузиазма на это смотрим.

После недолгих перепалок остановились на компьютерах и супермаркете. Володю устраивало все, кроме кредитов.

- Я не знаю, как у меня сложится с Кащеем. Можно с ним встретиться, но хочу предупредить сразу: на себя кредит оформлять на буду, больше никаких бабок я на себя не вешаю. Если кто из вас согласен подписаться под деньги Кащея, вольному воля, но меня в этом бизнесе не будет. Согласен на кредиты из независимых источников, но только если моя имя там фигурировать не будет. По супермаркету будем пробивать по Питеру, по окрестностям, можно в Тверь съездить и в Бологое. Насчет крышевания. Я готов к встрече. Синява, звони Количу и договаривайся. С киосками тоже надо решать. Если цена приемлемая, место хорошее, будем брать. Срочняком забивай стрелку с Кривым, пока он дело не продал. Будем расти, только без рэкета и наездов.

После этой встречи жизнь закрутилась. Выделили людей на охрану инвестиционного фонда. Взяли киоски. Их пришлось красить, обновлять прилавки, нанимать продавцов. По компьютерам буквально через три дня пришла дополнительная информация. В одном из бизнесов предложили прайс-лист на комплектующие с учетом растаможки и транспортных расходов. Он созвонился с Кросом, который считался в бригаде электронно-компьютерным специалистом, передал ему прайс-лист и попросил просчитать перспективу. Уже на следующее утро тот отзвонился и назвал приблизительные цифры. Даже с учетом аренды помещения по самым высоким расценкам, оплаты рабочей силы оставалось от двухсот до трехсот процентов. За такие дивиденды стоило побороться. Решили искать помещения для производства компьютеров. И одновременно - наводить контакты в школах, колледжах, университетах, интернатах, куда можно было поставлять готовую продукцию.

С раннего утра Пивоваров мотался по городу и окрестностям, встречался с директорами, завучами, воспитателями. Искал людей, курировавших образование в городе и области. Картина вырисовывалась позитивная. Он уже знал, кого подкармливать и как ставить дело. Для сборки присмотрели заброшенный продуктовый склад на окраине. Правда, были на него и другие претенденты, но с ними договорились. Вот с помещениями под магазины оказалось сложнее.

Съездили с Синявой в Москву. Нашли базы, на которых можно было брать полный ассортимент товаров для супермаркетов. Цены - вполне приемлемые. Заехали в Бологое, встретились с дядькой Сивого, присмотрели землю под застройку и несколько помещений под магазин. Оговорили условия, тоже вполне нормальные. Правда, дядька предупредил, что придется встречаться с местными братками да авторитетами - и в этом он им не помощник. Заехали в Тверь. Там было сложнее, но тему не закрыли.

Володя с головой окунулся в дела. Вставал рано, ложился поздно. Добирался до кровати и засыпал мертвым сном. Вспоминать прошлое не было ни времени, ни сил. После долгого перерыва он опять стал энергичным, деловым, в жизни появился смысл.

Сейчас, шагая по Невскому и глядя на спешащих навстречу людей, он радовался, что свободен, и думал о том, как провести сегодняшний день. Вдруг заверещал мобильный. Звонил Алексей.

- Вован, тебя Павел Петрович хочет видеть. Ты где?

- На Невском, рядом с Литейным.

- На тачке?

- Нет. Гуляю. Тачку оставил на Лиговке, недалеко от Московского.

- Тогда слушай. Жди на углу Невского и Литейного. Я тебя минут через десять подберу.

Эта новость подпортила настроение. Володя отошел под полотняный козырек какой-то забегаловки и закурил. Он давно чувствовал, что Кащей присматривает за ним, и со дня на день ждал звонка. Не то чтобы его это беспокоило или чувствовал опасность. Просто не хотелось почему-то встречаться, казалось, что и говорить не о чем. Он докуривал сигарету и осматривался в поисках урны, когда заметил подруливающий к краю тротуара черный «мерс». Володя забрался в машину, удобно устроился на кожаном сиденье и пожал руку Алексея.

- Что-нибудь срочное?

- Не думаю, считай, что плановая встреча.

Павел Петрович ждал на пороге. На нем был серый с искрой элегантный костюм. Редкие волосы гладко зачесаны назад. Прошли в просторную столовую и сели за большим дубовым столом.

- Володя, ты извини, если оторвал от дел или помешал, извини, сынок. Очень хотел с тобой повидаться. Уж сколько времени прошло, а ты не звонишь. Я думаю, что обида тебя не отпускает. Тут твой любимый «армянский», давай-ка выпьем за встречу, за тебя.

Он подвинул Володе хрустальную рюмку.

- За твое здоровье и твои успехи, Володя.

На обычно непроницаемом лице Кащея проявилось какое-то теплое выражение. Володе стало неудобно и, опорожнив рюмку, он сказал:

- Павел Петрович, что было, то было, давайте эту тему закроем. Я на вас зла не держу. Хватит о прошлом. Вы ведь о делах хотите разговаривать?

Кащей тяжело вздохнул:

- Тут такое дело. Хочу предложить тебе работу. У меня есть интересы в российских промышленных центрах. Сейчас производство в нашей многострадальной России стоит, но через несколько лет заводы и фабрики опять начнут работать. После приватизации промышленность наша попала в самые разные руки, и кое-кто из новых хозяев даже не представляет, что делать с заводами и фабриками. Хотя это вполне объяснимо. Ну, во-первых, многие вообще не «петрят» в производстве, потому что никогда этим не занимались, а во-вторых, есть объективные факторы. Вкладывать деньги в восстановление предприятий и запускать их мало смысла. Допустим, завод производит металл. Куда этот металл девать? В Советском Союзе страна планировала, производила и сама же этот металл покупала. А сейчас рынок. Что это, толком пока никто не понял, денег в казне и у народа нет. За рубеж вывозить - пошлины такие, что себе дороже обойдется. Зачем же вкладывать деньги в то, что нельзя продать. Легче заработать на «купи-продай», чем большинство и занимается, хотя есть и дальновидные люди. Они уже подумывают о будущем и посматривают в сторону промышленности. Вот и я, Володя, один из них. Не хочу опоздать. Для начала выбрал Куйбышев, Самару по-нынешнему. Ты знаешь, там - моторостроение, авиастроение, шарикоподшипники; а еще часы, приборы, нефтепереработка, металл и много другого. В Самаре у меня уже есть свои люди, но нужен полноценный наблюдательно-аналитический центр. Руководить им хочу назначить тебя. Не думай, ничего особого, сложного делать не придется. Наоборот, все просто, как пряник. Будешь получать информацию и отправлять ее по нужному адресу. Иногда я или кто-нибудь из моих помощников можем попросить о дополнительной проверке каких-то сведений или о дополнительных фактах по той или иной теме. Самому тебе сбором информации заниматься не придется, для этого уже есть люди. Твоя задача - присматривать за набранными работниками, чтобы дурака не валяли. Иногда придется встречаться кое с кем - это будут в основном господа из местной администрации и представители производств. Такие встречи не будут частыми. Тебе вообще светиться там особо не надо. Официально сделаем тебя директором магазина по продаже компьютеров. Будешь получать часть дохода от магазина. Если появится желание, можешь сам дальше раскручивать магазин. Он уже работает и ждет не дождется хозяина настоящего. Квартиру для тебя приводим в порядок. Она в хорошем месте, в хорошем доме. Обеспечим персональной машиной. Все будет как у людей. О бабках тоже не волнуйся, платить буду хорошо. Вот, если коротко, мое предложение. О деталях поговорим перед отъездом. Ну что, как твое мнение?

Такого предложения Володя не ожидал и потому собирался с мыслями.

- Не спеши с ответом, подумай, я подожду.

- Павел Петрович, у меня свой бизнес в городе. Я же не могу все бросить. Продавать то, что есть и работает, тоже глупо. Я недавно еще вложился в дела, и как теперь - отказываться?

- Если тебя только это беспокоит, можешь не волноваться. В Самаре у тебя будет много свободного времени, так что подъехать на несколько дней в Питер ты всегда сможешь. Насчет киосков и крыши вашей. Ну, дай пацанам немного отступного, они работают побольше, пусть и доля их будет выше. А может, и отступных не потребуется. Я помогу тебе с магазинами, кредитом, и с супермаркетом тоже помогу. Никто из твоих самостоятельно решить эти дела не сможет. Это и будет твой вклад, за который ты сохранишь равную долю с ваших бизнесов. Кроме того, сможете продавать свои компьютеры в Самаре. У вас теперь там свой магазин. Ну, чем плохо?

Такое скорое и легкое решение насущных проблем было приятной неожиданностью. То, что за работу в Самаре будет хорошая оплата, Володя не сомневался. Хотелось ли ему уезжать на Волгу, сейчас он понять не мог. Общее впечатление от прозвучавшего предложения было более чем привлекательным, но давать окончательный ответ пока не хотелось. Кащей заметил это и сказал:

- Володя, спешить не надо. Потеплеет, подсохнет, солнышко пригреет, вот тогда и встретимся. Давай сориентируемся на конец апреля - начало мая. Если, конечно, захочешь ехать раньше, я возражать не буду. Надумаешь поехать завтра - пожалуйста. Поживешь недельку в гостинице, пока ремонт в квартире не закончат. Насчет кредита и помещений присылай Синяву. А теперь на посошок и будем расставаться. Алексей тебя отвезет, куда скажешь.

Вернувшись домой, он позвонил Синяве и рассказал о встрече с Кащеем. Синява прореагировал сразу.

- Вован, не езжай никуда. Мы одна семья, пойми. Все сами решим: и с кредитом, и с помещениями. Вон сколько уже успели. Не езжай никуда, не надо.

- Я пока никуда не еду. Обзвони наших и расскажи то, что услышал. Потом мне перезвонишь.

Выпив чаю, Володя устроился на тахте и открыл томик Бальзака. Еще в Сибири он пытался читать его книги, но как-то не получалось. Уж слишком сложно писал француз. Сейчас, перелистывая «Блеск и нищету куртизанок», он не столько следил за содержанием, сколько думал о том, что, кажется, судьба опять поворачивается к нему лицом. Может быть, это и есть начало свободной, обеспеченной жизни в стороне от криминала и, может быть, именно в Самаре, о которой знал только то, что город находится на берегу великой Волги, случится то новое и хорошее, чего раньше в его жизни не было. От этих простых, по-детски романтических мыслей стало хорошо и как-то не очень удобно именно потому, что они были, как ему казалось, далекими от взрослых.

Он закрыл книгу, выключил свет и моментально уснул со светлым детским чувством.

Проснулся ночью. Ныл затылок, перед глазами плыли смутные серые образы. Часы на тумбочке показывали без двадцати два. В темной комнате было прохладно, от неплотно закрытых штор протянулась длинная полоса света, над которой клубились сизые облака. Это мог быть дым или газ из плиты, хотя ни дымом, ни газом не пахло. Володя выбрался из-под одеяла и проверил плиту. Все конфорки были закрыты. Он выпил стакан воды, выкурил сигарету и, испытывая смутное беспокойство, вернулся в спальню. Задернул плотнее шторы, выключил свет. Спать не хотелось, голова по-прежнему была тяжелой и ритмично пульсировала. Он закрыл глаза и, почувствовав головокружение, сразу открыл их и взглянул на пол. Полоска света стала совсем узкой, а облака над ней вытянулись в синеватый мерцающий луч. В углах комнаты, под потолком, искрились яркие точки. Через секунду оттуда вырвались цветные молнии, и сразу вслед за этим на него обрушилась дикая какофония звуков. Яркий луч над полоской света заклубился опять, и сизые облака заполнили всю комнату. Цветные строчки вырвались из стен и врезались в клубящееся пространство. Скоблящие, свистящие, скребущие, шаркающие, стонущие, тупые и пронзительные звуки с бешеной силой ударили по ушам, и он потерял сознание…

Проснулся поздно. Вошел в ванную, взглянул в зеркало и не узнал себя. Серое, отекшее лицо с набрякшими мешками под помутневшими глазами. В голове все еще стоял шум. Он провел по щекам ладонью и засмеялся, вспомнив детские мысли о будущем счастье.

«Что ж ты, дурачина, думал, Небога тебя оставит? Вот такой вам хрен с морковкой. А зачем же тогда оберег на шее?» - зло подумал он, сорвал шнурок с гнилушкой и, потерев ее между ладоней, попросил: «Анна, приди!» Подождал, позвал опять, потом еще и еще. Ответа не было. Сжав в кулаке деревяшку, он с силой ударил в стену, сжал челюсти и приказал себе: «Успокойся. Значит, не пришло еще время…».

Всю неделю спальня звучала и клубилась дымными облаками. Он забивал уши ватой, прятался глубоко под одеялом, но пользы от этого не было. Строчки тоже звучали, и в этих звуках был какой-то пока неведомый ему смысл. На телефонные звонки он не отвечал, никому не звонил, ни с кем не встречался. Несколько раз звонили в квартиру, но он не открывал. Дома старался не оставаться, хотя заставить себя выйти на улицу было очень трудно.

Между тем весна набирала силу. Ярко светило солнце, капало с крыш, сверкали лужи. На набережной толпились люди. В природе ощущалось обновление. А ему было плохо, внутри серо; все мысли - только о ночных кошмарах, с которыми невозможно справиться. Он уходил куда глаза глядят. Как-то в баре ударил по лицу мужика, нехорошо посмотревшего на него. Появилась охрана. Пивоваров быстро сунул одному из парней деньги и быстро ушел. Приехал к матери и остался у нее на ночь в надежде, что строчек и звуков здесь не будет. Но вездесущие посланники Небоги достали и там, хоть и были не такими яркими.

В тот вечер у подъезда его поджидали Синява с Богомолом, который, взглянув на Володю, пробормотал себе под нос:

- Случай знакомый, хоть и нетипичный.

Поднялись к нему. Володя достал коньяк и разлил на троих. Синява хотел что-то спросить, но Володя остановил его жестом и, глядя в упор, тяжело произнес:

- Показания давать не буду. Завтра подъеду в офис к обеду.

Покидая парадное, Синява несколько недоуменно произнес:

- Ниче не понял.

На что Богомол многозначительно заметил:

- Эволюционный процесс.

Следующим утром собрались в офисе. У Володи болела голова. На этот раз спал он лучше, чем обычно, звуков и строчек было меньше, а к началу второго они вообще исчезли. Но голова побаливала. Он никуда не хотел ехать, говорить ему было нечего, да и выслушивать вопросы, на которые сам не знал ответов, тоже не хотелось. Приняв душ и выпив кофе, все-таки собрался и поехал.

Офис находился на втором этаже. На площадке курил Синява. Володе показалось, что друг специально задержался и ждет его.

- Вован, тормознись на минутку, давай перебазарим.

Володя отошел к стене и закурил.

- Ты пойми, лично я молчал бы как белорусский партизан. Но у товарищей наших много вопросов. После базара нашего по трубе я их обзвонил и доложил все в полных подробностях. К вечеру позвонил тебе, но ты, как последний подпольщик, трубу не берешь, двери не открываешь. Меня спрашивают, где наш шеф, а я не знаю, что ответить. Ты думаешь, чего мы вчера тебя ждали. Пацаны волнуются - всякое ведь бывает. Может, наезд, может, травмы непредвиденные.

- С Кащеем связался? - спросил Володя, изнывая от синявиной болтовни.

- Все путем, перебазарил и уже посмотрел будку под компьютерный магазин. Хочешь, вместе подъедем? Тут недалеко. У «Пяти Углов». Первый этаж, помещение большое. Это Кащеева собственность. Он там раньше хозяйственные товары держал. Место классное, оплата умеренная. Надо соглашаться.

Дверь открылась. На пороге появился Кузьмич, бухгалтер, самый старый в их сообществе.

- Голоса услышал, решил посмотреть, кто это звуки издает, - объяснил он, пожимая Володину руку. - Все в сборе, ждут руководство.

Володя загасил сигарету и, пропустив вперед Синяву с Кузьмичом, вошел в офис.

В большой приемной, которую называли еще и комнатой для гостей, оседлав стулья, расположилась вся бригада. В глубине на «рецепшин», рядом с телефонами, поглядывая на крепких братков и укоризненно покачивая седыми буклями парика, восседала несравненная и величественная Элла Карловна. Володя кивнул ей, взял стул и попросил внимания.

- Извиняюсь, господа. У меня обстоятельства были, поэтому отсутствовал. Если никто из вас не против, я хотел бы дать слово Синяве. Пусть расскажет про наши дела, про бизнес и проблемы. Встречаться часто пока не сможем. По всем возникающим вопросам обращайтесь к Синяве. В мое отсутствие он остается старшим.

Пацаны притихли.

- А сейчас я предлагаю трибуну Синяве.

Он тяжело опустился на стул.

Синява поднялся, осмотрелся и развел руками:

- Че-то трибуны никакой рядом нету, стырил кто-то.

Все дружно заржали, а Британец сделал свои пояснения:

- Братан, никто ничо не тырил. Тут трибуны не стояло. Начинай без трибуны.

Опять дружно заржали.

И разговор принял деловой оборот.

Минут через сорок заседание закончили и стали расходиться.

«Нормально прошло», - подумал Володя, потирая виски. Голова по-прежнему болела.

Он встал со стула, подошел к Элле Карловне, спросил о здоровье и настроении и, попрощавшись, направился к выходу. На площадке его ждали Синява с Богомолом.

- Слышь, Вован, - почесывая мясистое ухо-локатор, заговорил Богомол. - Может, посидим за пивом в погребе на Владимирской или еще где. Давно не собирались.

- Не сегодня, у меня башку сверлит с утра. Поеду домой, отлежусь.

Богомол с сомнением покачал головой:

- Может, это у тебя вирус, тогда давай по водяре ударим, верное лечение. Подогреть, и сразу стакан полный, а еще эффективней, если перчик красный туда опустить. Это без базаров, сам опробовал. Мигом хату организуем. Будем лечить тебя в домашних условиях.

Володя отказался, попросил Синяву звонить и регулярно докладывать о текущих делах.

Уже сидя в машине, стал прикидывать, куда податься. Дома было скучно и небезопасно, строчки и звуки могли появиться и днем. Ехать в питейные заведения тоже не хотелось. Прижав машину к бордюру, достал мобилу и позвонил Маринке.

Та была предельно лаконична.

- Подъезжай, я пока дома.

- Ты по старому адресу, в гавани? - уточнил он.

- По старому, - ответила она и положила трубку.

Володя заехал в магазинчик на Большом проспекте, купил там «Джек Дэниэлс», «Амаретто» и большую бутылку «Пепси».

Встречая его на пороге, Маринка предупредила, что у нее всего два часа времени, поэтому надо все делать быстро и качественно. Настроение упало. Володя рассчитывал на долгую ночь с неторопливой выпивкой, разговорами и любовью.

- И куда это тебя нелегкая несет? На панель, съемом заниматься?

- К вашему сведению, с этим уже две недели как покончено. Работаю теперь секретаршей в крупном интернациональном бизнесе. Звонил бы чаще, знал бы больше, - бойко возразила Марина. - Садись, горе мое. Что бог послал, уже на столе.

- Ну и куда? - спросил Володя, все еще надеясь задержать ее дома.

- По карьерным делам, мой дорогой. Больше ничего не скажу. На любовь - два часа - это максимум, что я могу, хотя соскучилась по тебе на целую ночь.

Володя выставил на стол содержимое пакета, сел на стул, налил в свой фужер «Джека Дэниэлс» и вопросительно посмотрел на Маринку. Она указала мизинчиком на «Амаретто».

- Гадина ты, Марина. За твое здоровье.

- Сам гад, и за твое - тоже.

Он выпил и, с ожесточением пережевывая сухую колбасу, представил, как придется срывать с себя рубашку, торопливо выбираться из штанов, рвать кофточку на Маринке, стягивать с нее узкую юбку. Думал об этом и злился все больше.

- Ты бы сказала, что уходишь, я бы не перся сюда, - проворчал он, опять наполняя фужер.

- Мне не забудь плеснуть… Обещаю сделать все возможное, чтобы ты не разочаровался.

Получилось так, как он и предполагал. Все впопыхах. Он ненавидел такие кошачьи свидания и раздражался все сильнее, наблюдая за беззаботно веселой Маринкой. Голова заныла еще сильнее.

Он не стал ждать, когда соберется Марина, и ушел первым.

На улице было пасмурно и прохладно. Он сел в машину и, толком еще не зная, куда податься, вспомнил об уютном ресторанчике неподалеку. Ресторанчик был забит под завязку. Почти половину посетителей составляли кавказские люди. Гул шел серьезный, звучали грузинские тосты, звенели бокалы. Володя устроился в самом конце за столиком у окна. Он заказал пиво и осетрину. Потягивал пиво и поглядывал на улицу, по которой катились машины, прогуливались люди. Боль в голове утихла, но внутри было как-то смутно. Раздражали шумные восточные люди, то, как они размахивали руками, как бестолково перемещались по ресторану, как громко и гортанно переговаривались.

«Почему их так много и почему они такие шумные? - болезненно думал он. - Куда ни пойдешь, везде эта кудрявая масть».

В этот момент очередного покачивающегося джигита крепко занесло, и он завалился на Володю. Упершись в его плечи руками и приговаривая: «Прости, геноцвале», грузин пытался встать на ноги. Володя сбросил с плеч его руки и грубо оттолкнул от себя. Тот удивленно посмотрел на него и укоризненно покачал головой: «Ай-ай-ай, как нехорошо ты себя ведешь, невежливо поступаешь».

- Вали отсюда, - процедил Володя.

Грузин, покачиваясь, ушел, но вскоре вернулся и уселся за столиком напротив, где весело гуляли его земляки. Потягивая из бокала вино, он уставился на Володю неподвижным скучным взглядом. Опять заболела голова. Воловьи глаза грузина, не мигая, наблюдали за ним, и оттого боль становилась еще сильнее. Он начинал злиться. Этот лысоватый мужик лет сорока, в сером костюме и белой рубашке, с воротом, расстегнутым у шеи, с холеным нагловато-равнодушным лицом раздражал его все больше. Боль в затылке нарастала. Вокруг потемнело, и неожиданно перед лицом сидящего напротив грузина мелькнули цветные строчки. В тот же миг, в том самом месте его собственной головы, где жила сверлящая боль, возник жесткий звук. Сверкающие строчки перед лицом грузина разбушевались, стали невыносимо яркими и через мгновение превратились в свечение, которое раздвинулось, окружив голову светящимся нимбом. Лицо внутри этого нимба и неподвижные глаза были отвратительными. Боль в голове стала невыносимой. Он поманил грузина пальцем. Тот не спеша подошел.

- Ты что уставился на меня, как черт из табакерки? В окно смотри, там интересней, - с трудом превозмогая боль, процедил Володя.

Лицо грузина побледнело.

- Ти сам черт, понял?..

Резким движением Володя прижал холеное лицо к столу. Грузин попытался вырваться, но сильная рука крепко держала его затылок.

Заметив происходящее, другой грузин торопливо выбрался из-за стола и подскочил к Володе.

- Ти что делаешь, шакал? Отпусти его, а то будет плохо.

Голова раскалывалась. Бешенство уже накатило с полной силой. Он приподнял холеное лицо и с силой ткнул его в стол. Раздался чавкающий звук. Грузин заорал и начал неистово вырываться. На деревянную столешницу просочилась кровь. Подскочивший замахнулся, целясь в его лицо. Володя успел уклониться и быстрым коротким ударом достал подбородок нападающего. Тот завалился. Пивоваров отбросил окровавленное лицо и выскочил из-за стола. Навстречу уже неслись лица кавказской национальности. Первому из них он попал ногой в пах, второй успел зацепить его подбородок. Это взбесило окончательно, и, заметив на мгновение незащищенную шею, он жестко ткнул костяшками пальцев в горло. Перескочил через упавшие тела и, разбрасывая в стороны мешающихся под ногами людей, пробился к выходу, с силой пнул дверь и выскочил на улицу. Машина была рядом, он нажал на пульт, запрыгнув внутрь, врубил двигатель и сорвался с места…

Дома выпил полстакана коньяка и лег спать. Уже в постели почувствовал, что устал. Закрыл глаза и сразу уснул.

Это был хороший сон. Теплое солнечное утро в Сиделино. Он и Тимофей сидят с удочками на берегу Пилявки. Тимофей курит и смотрит на поплавок. Клева нет, они переглядываются, Тимофей посмеивается и говорит:

- Не проснулась еще наша рыба, Вовка. Мы проснулись, а рыба еще спит, мать ее в дышло.

- Еще проснется, - успокаивает он и смотрит на поплавок.

Солнце припекает.

Тимофей говорит:

- А я вот сейчас червяка поменяю, сызнова заброшу, и рыбка будет на крючке, спорим?

- Не хочу я с тобой спорить, Тимоха, но рыбы не будет, - лениво возражает Володя.

- Эх, мать твою, - ворчит шутливо Тимофей, подтягивает удилище, нанизывает червя и забрасывает опять. Поплавок покачивается слабым течением и вдруг утопает. Тимофей подсекает и вырывает огромного карася.

- Вот и он, среди карасей чемпион, - радуется Тимоха. - Ну что нам тут сидеть, теперь можно и домой возвращаться и жарить карася, пока свеженький.

- Пойдем, - соглашается Володя.

Они карабкаются по крутому берегу, и вдруг из-за кустов появляется Карпиха. В голубом платье, красной косынке, смотрит на них и улыбается. Тимофей здоровается и пытается обойти ее. Карпиха выхватывает из его рук садок с карасем и не спеша взбирается вверх по тропинке. Они идут следом, идут и идут, и неожиданно оказываются у нее дома.

Потом новая картина. Зеленый холм, и они, сидящие втроем на поляне среди ромашек, рассматривают удивительную рыбину. Володе весело. Карась в его руках, блестящий и скользкий, с розовыми глазами.

- Ты смотри, какой карась славный попался, - восхищается Карпиха. - Отпустить бы его надо, таких карасей не жарят.

- Да, - подумав, соглашается Тимофей. - Бросить такого карася на сковородку рука не поднимется. Иди-ка, Вовка, отпусти его обратно в речку.

Володя встает и, крепко сжимая плотное чешуйчатое тело, возвращается к Пилявке. У самой воды спокойный карась вдруг вырывается из рук и падает в воду. Через секунду над гладкой водой появляется его рыбья голова, карась улыбается совсем по-человечески, подмигивает ему розовым глазом и исчезает.

«Странный карась», - думает Володя и смотрит на речку в ожидании, что веселая рыба появится снова. На сверкающей поверхности покачивается березовый лист, но карася нет.

«Да, - грустит он, - значит, не судьба, и больше я его не увижу. Надо идти к Тимофею и все рассказать».

Он спешит вверх по тропинке и неожиданно оказывается среди высоких кедров. Небо высоко-высоко. По мягкой хвое скользят солнечные блики, а кедровая шишка под могучим стволом так и просится в руки. Он поднимает ее и слышит мелодичный звон, его окутывает золотистое облако, а в нем - смеющаяся Карпиха и строгий Тимофей.

Володя ускоряет шаг и, положив шишку в карман, торопится к дому Карпихи. Тропинка бесконечно струится вверх, а дома Карпихи все не видно.

«Да пустяки, - решает он, - чему суждено, то и случится». В тот же миг невесть откуда возникает сидящий на крыльце Александр с дымящейся сигаретой в руке, в потертой коричневой куртке и штанах, вздутых на коленях. Ноги его вытянуты, а улыбающееся лицо обращено к Володе.

- Ну, садись, раз пришел, - слышит он и опускается рядом.

Сашка молчит, курит. Володя тоже молчит, просто потому, что он здесь, вместе с Сашкой, но тут же вспоминаются Тимофей с Карпихой. Надо бы найти их.

- Не переживай, - успокаивает его Сашка, - с ними все в порядке.

И сразу после его слов выплывает Небога, но нет над ней тучи и серости, небо чистое, голубое, а солнце яркое и веселое. И кусты совсем не злые и колючие, как раньше, на них мелкие зеленые листочки и фиолетовые цветы с желтыми тычинками. И стволы деревьев не голые, а покрытые гладкой коричневой корой, а на таких же полированных коричневых ветках пробивается зеленая хвоя. Порхают над кустами бабочки, журчат прозрачными крыльями стрекозы, жужжат шмели и пчелы.

И снова он один идет вдоль Небоги, не узнает ее и неожиданно, как в сказке, понимает, зачем он здесь и куда ему нужно.

Остается позади лес, неровная проселочная дорога, поляна и березовая роща. Вот и заимка, укрылась в тени высоких кедров. А это дверь из серых досок. Он дергает ее, но дверь не поддается. Дергает опять и слышит за спиной женский голос:

- Я здесь.

Оборачивается и видит нежно улыбающуюся Анну в воздушном светлом платье…

И просыпается.

После этой ночи жить стало легче, звуки исчезли, строчки появлялись редко и ненадолго. Володя опять вернулся к делам. Он продолжал налаживать контакты с ответственными товарищами из сферы образования. Это можно было сделать проще, используя связи Кащея, но напрягать его по таким пустякам не хотелось. Тем временем, под руководством Синявы, оборудовали сборочный цех и стали заниматься магазином. Этот магазин уже порядочно потрепал Володе нервы. Хотелось сделать его особенным, оформить современно и оригинально. Приглашали дизайнеров, смотрели разные проекты, но ни один из них по-настоящему не нравился. Володя уже было согласился на один из вариантов, но тут на дыбы встали Синява с Богомолом. Оба оказались тонкими эстетами. Богомол притащил кипу американских и немецких журналов и, тыкая пальцем в журнальную картинку, талдычил:

- Смотри, Вован, что здесь и что нам предлагают. Это чисто КПЗ, а не магазин. Заявляю тебе с полной ответственностью, как бывший студент мухинского училища. У меня эстетическое чувство очень развито.

- Без базаров, - поддержал Синява. - Смотри, как у америкосов на картинке, и сюда смотри, как наши сляпали. Я бы в ихний магазин пошел, а в этот курятник - никогда.

- Ну и сделайте, как в журнале, - злился Володя.

Тут же непримиримо вклинивался Богомол.

- Нет, брат, ты не просекаешь. Надо, чтобы было классно, как у америкосов, но чтобы это было наше, русское, родное, питерское, национальное и индивидуальное. Вот, синтез нужен.

Володя уже не выдерживал этой трескотни, с трудом сдерживался, чтобы не залепить по огурцеподобной морде Богомола:

- На хера тебе эта эстетика, это же не модельное агентство, а продажа компьютеров.

- Нет, брат, - нудно тянул бодягу Богомол. - Все должно быть ярко и необычно. От этого зависит успех продаж. Эстетика - двигатель торговли.

Дискуссии затягивались, и однажды, окончательно потеряв терпение, Пивоваров прорычал:

- Две недели вам, эстеты. В какую сумму должны уложиться, знаете. Синява подвозит мне проект, а через пару дней после этого начинаем работы. В целях экономии все грубые работы будем делать сами. Для остального подберем специалистов.

Жизнь опять вернулась в свою колею. С утра и до вечера кручево по городу, потом спортзал. Иногда заглядывали в казино, но серьезно игрой никто не увлекался. Это был старый договор, не играть по-крупному. Человек в долгах - человек зависимый, из такого можно лепить все что хочешь. Договор соблюдался беспрекословно. Домой возвращался не раньше одиннадцати, и сразу - спать.

Заканчивался апрель. Сборочный цех был готов, в магазине начались работы. К концу мая предполагалось торжественное открытие. В Бологое шел серьезный «базар» с местными братками по поводу супермаркета. Те просили много, потому к консенсусу пока не пришли. Синява обсудил возникшую проблему с Кащеем, тот согласился вмешаться, но Володя отклонил этот вариант. Ширин, кроме всего, предлагал под супермаркет свое помещение на Васильевском, но Володе не очень нравилось место, да и одалживаться у Кащея не хотелось. Чтобы не чувствовать себя жертвой покровительства, предложил Шире процент с доходов, но тот категорически отказался.

Занятый делами, Пивоваров как-то забыл, что пора звонить Шире и давать ответ. Он еще сам не знал, хочет ли покидать Питер: здесь и дела двигались, и деньги росли, и мать рядом, хоть виделись нечасто. С другой стороны, хотелось чего-то нового. Другого города, другого пейзажа, других людей и возможностей. «За» и «против» были одного веса, поэтому решение оттягивалось. Но, как часто случается, жизнь сама поставила точку в сложном вопросе.

Время перевалило за полдень. Володя проехался по объектам, работа шла полным ходом, можно было пообедать. Правда, оставалось одно дело в Петергофе, но с этим можно было повременить. Он повернул на Загородный, достал мобилу, собираясь звонить Синяве. Перед ним тащилась ободранная «пятерка», часто меняющая скорость. Ехала, перемещаясь зигзагами от тротуара к середине мостовой. Обогнать ее не было никакой возможности. Володя пытался набрать номер, но сбивался из-за непредсказуемого поведения «пятерки». Телефон в его руке неожиданно заверещал сам.

Звонил Александр Александрович. Голос его дрожал:

- Володя, здравствуй!

- Привет, Саныч!

- Ты бы не мог ко мне приехать?

- Когда?

- Прямо сейчас, если возможно.

- Случилось что-нибудь?

- Случилось, подъезжай, очень нехорошее случилось.

- Буду минут через пятнадцать-двадцать, - сказал он и повернул к «Техноложке».

Поднимаясь по широкой лестнице в квартиру Александра Александровича, подумал, что, наверное, у Саныча проблемы с сыном. Позвонил в дверь. Саныч молча пожал ему руку, проводил в комнату и усадил на стул.

- Как насчет чая, Володя?

- Я бы и пообедать не отказался. Как раз собирался где-нибудь перекусить.

- Конечно, конечно. У меня, правда, выбор не большой, ни осетрины, ни икры. Вот яичницу, сосиски - это пожалуйста. Выбирай.

- Я бы и то, и то другое, и как можно больше.

- Сейчас, сейчас, - Саныч прошаркал к плите.

- У тебя что, с сыном проблемы? - спросил Володя.

- Нет, с сыном все в порядке. Два дня назад разговаривал с ним по телефону. Тут совсем другое. Это началось еще месяц назад. Я сразу понял, что без посторонней помощи не обойдусь. Хотя нет, это я сейчас думаю, что сразу понял, а тогда надеялся, что, может, и пронесет. У меня тут почти готово. Я на стол подам и тогда уж все доскажу.

- Давай, за встречу и за удачу.

Они выпили, и Саныч, занюхав стопку горбушкой, продолжал:

- Ты знаешь, Володя, я все не устаю удивляться сюрпризам, которые преподносит нам жизнь. Вот, пожалуйста, пример моей жизни. Только-только вроде наладилось. Пенсии мне хватает, многие жалуются, а мне - нормально. Запросы у меня скромные, поэтому и расходы небольшие. Живу в согласии с собой, делаю то, что нравится: гуляю по Питеру, иногда выезжаю за город, читаю книги, хожу в музеи, слушаю музыку. Через полгода, может, через год будем жить в этом городе вместе с сыном. Это обязательно случится, я уверен… И вот месяц назад, ближе к вечеру, звонят в дверь. Спрашиваю: кто? Мне отвечают: «Участковый». Я опять спрашиваю: а что случилось? Участковый объясняет, что в нашем парадном кого-то избили и этажом выше обчистили квартиру. Я им - мне про это ничего не известно. А он: «Вы что, так и будете меня держать за дверью, хотите, чтобы я вас повесткой вызвал?». Открываю двери и вижу двух молодых людей, приблизительно твоего возраста. Один высокий - с меня ростом, второй - коренастый такой, крепкий, с нехорошим лицом. Они вваливаются в квартиру и садятся за стол. Никакого участкового среди них нет. Высокий сразу говорит: садись, отец, и слушай внимательно. И объясняет, что они представляют риэлторскую фирму, которая предлагает мне переселиться в другое место, а свою квартиру продать. Я сразу ответил - нет. Они меня стали убеждать. Говорили, какие я получу преимущества. Я опять отказал. Тогда высокий говорит: «Ну, а сейчас мы начнем новый раунд переговоров», и произнес это так, что я сразу понял: они меня изобьют или еще что-нибудь плохое сделают, если не подчинюсь. Я все это время стоял около стула. Высокий толкнул меня, говорит, садись и слушай - начал объяснять конкретно, чего они хотят. В общем, со мной уже не церемонились и грубо так, цинично, объяснили, что я должен съехать и переселиться в Большую Ижору, в двухкомнатный домик рядом с заливом. За мою квартиру предложили пять тысяч. Как я ни сдерживался, но с такой наглостью примириться уже не мог. Ответил, что никуда выезжать не собираюсь, что прожил в этой квартире всю жизнь, здесь жили и мои родители. Тот, что пониже ростом, стал меня опять убеждать, что в Большой Ижоре хорошо, она, мол, становится дорогим местом, туда едут богатые люди - и скоро дома там станут дороже, чем в Питере. Я сказал, что мне это совсем не интересно и если вариант действительно такой выгодный, почему они сами не хотят подождать, когда цены на дома в Ижоре вырастут. Длинный встал и ударил меня по лицу, я упал, разбил себе локоть. Он поднял меня и ударил снова, сильно ударил, у меня кровь носом пошла. Потом усадил на стул и говорит: «Пока срок тебе назначать не будем, придем на следующей неделе. Если, падла, дверь не откроешь, взломаем, можешь орать во всю глотку, никто тебе не поможет. Если в ментовку заявишь, менты нам все расскажут, и вот тогда мы тебе выдадим по полной программе». Я подумал, что обращаться мне за помощью некуда, но все-таки надеялся, что они от меня отстанут. Но не отстали, Володя, приходили каждую неделю. Били. А потом сказали, что в последний раз придут с документами. Я подумывал о милиции, но тут по телевизору показали, что милиция вместе с бандитами и жуликами людей обирает, и решил не рисковать. Так что послезавтра в четыре часа они придут, и мне придется расстаться со своей квартирой. Если не соглашусь, они меня убьют. До последнего терпел, не хотел тебя беспокоить, но выбора уже нет.

Руки Саныча тряслись, лицо нервно подергивалось.

- Ах вы, падлы, беспредельщики, - процедил сквозь зубы Володя. - Давно вам задницы не рвали. Успокойся, Саныч. Дело это я решу. Они не называли, какую фирму или контору представляют?

- Да, да, было… Называется она, - Саныч на минуту задумался, - «Невский риэлтор»…

- А как они друг друга называли?

- Высокий, по-моему, Владик. А коренастый - Стасик.

- Саныч, - сказал он, поднимаясь, - послезавтра в половине третьего - в три я буду у тебя. Позвоню в дверь два раза и назову свое имя. До этого никому не открывай. Если эти риэлторы придут раньше, сиди, как мышь, не реагируй, днем дверь ломать не будут. Проблемы возникнут - звони мне на мобилу, ты номер знаешь.

- Знаю, - ответил Саныч, с надеждой глядя на Володю. - Спасибо, Володя.

Прямо из машины он позвонил Синяве и рассказал о случившемся. Реакция Синявы была резкой: мочить беспредельщиков.

- Синява, - попросил Володя, - пробей этот «Невский риэлтор» и поищи там Стасика с Владиком. Свяжись с Кросом, пусть на послезавтра приготовит пару видеокамер с хорошим звуком и часикам к двум сам подъедет по адресу. Ты тоже на послезавтра все дела отложи и подтягивайся. Все, что соберешь по «Невскому риэлтору», прихвати с собой, а лучше отзвонись мне на сотовый. Если эта контора живая, не поленись, проскочи туда, подежурь. Посмотри, что за публика там трется, зайди в офис, побазарь насчет обмена жилья, что-нибудь сочини, ну, ты знаешь, что тебя учить. Послезавтра прихвати волыну, рулон хорошего тэйпа и парочку браслетов.

…Никаких особенных новостей Синява не нарыл. Фирма была живой, зарегистрирована два года назад на имя Валентинова Михаила Исаевича. За два часа наблюдений за офисом никто туда не входил и оттуда не выходил. Из биографии Валентинова было известно только то, что большую часть своей жизни, вплоть до перестроечных времен, он доблестно строил коммунизм на одной из городских плодоовощных баз города Ленинграда в качестве завскладом. Холост, не судим, детей нет. Далее в трудовой биографии Валентинова обнаруживался длительный перерыв вплоть до регистрации «Невского риэлтора». Контора, по словам Синявы, располагалась на первом этаже и выглядела очень непрезентабельно. Мебель старая, потертая. Стены грязные, с потеками, на полу мусор. В офисе, кроме секретарши, никого не было. Сама она - под стать офису. Средних лет, запущенная, неопрятная, с отекшим лицом. С ее слов стало известно, что товарища Валентинова не будет неделю, а может, и больше: он в деловой командировке, когда вернется, никто не знает. О Стасике и Владике тоже ничего не прояснилось. Как заявила секретарша, на такую уважаемую контору, как «Невский риэлтор», будут счастливы работать многие, да не каждому посчастливится попасть в штат. Те, кому не повезло, подрабатывают в качестве внештатных агентов. Синява попросил список сотрудников, штатных и нештатных, на что получил категорический отказ: такие данные хранятся в сейфе шефа.

Впрочем, другого он и не ожидал, более того, был почти уверен, что никакого «Невского риэлтора» на территории Ленин-града не существует вовсе. Отзвонился Крос, доложил, что камеры готовы. Уточнил насчет волыны для себя. Володя сказал, что в нем нуждаются как в специалисте по части электроники, а потому волына ему не понадобится. Спросил, сколько времени потребуется на установку камер. Крос объяснил и попросил разрешения слинять с места действия не позже пяти, чтобы успеть на крутой тусняк в какой-то клевый клуб.

Все было готово. День выдался пасмурный и ветреный, на сером небе собирались тяжелые тучи.

…Синявин «Бумер» и «Мазда» Кроса были уже здесь. Оба бойца сидели в «Бумере» и о чем-то базарили, оживленно жестикулируя. Володя постучал в стекло. Крос повернул к нему длинное хитроватое лицо, растянул в улыбке широкий рот, выбрался из машины и протянул крепкую костистую ладонь.

- Покажи-ка мне камеры.

- Счас принесу, - заторопился Крос и побежал к своей машине.

Володя забрался в «Бумер», пожал Синяве руку.

- Как самочувствие, к бою готов?

- Вопросы не по адресу, - мрачновато отрезал тот. - Синява-боец, и во сне - боец.

- Волына, тейп, браслеты с тобой?

- Все взял.

Задняя дверь открылась. На сиденье упал потертый кожаный портфель. За ним появилось лицо Кроса, мосластые плечи под джинсовой курткой и наконец весь он неуклюже утвердился на сиденье.

- Вот они, родные, - покопавшись в портфеле, достал камеры. - Последняя модель, - гордо объявил.

- Теперь инструктаж. Сначала о твоей роли, - Володя взглянул на Кроса. - Камеры поставишь так, чтобы они зафиксировали действия людей на всей площади комнаты. Также надо четко зафиксировать лица, так, чтобы легко можно было опознать. И звук: каждое слово, произнесенное даже шепотом, должно прослушиваться. Если что-то не сложится при съемке, картинку и звук самому придется корректировать и доводить до кондиции.

- Все сделаем, как в лучших домах.

- Теперь о нашей задаче, Синява. Козлов, с которыми будем работать, надо взять без стрельбы, оружие применяем в случае крайней необходимости. Работаем так. Я укладываю их на пол, ты упаковываешь. Операцию начинаем по моему сигналу. Я прихватил уки-токи, могут понадобиться. Работаем на четвертом канале. Возьми, - он передал Синяве уки-токи. - Громкость - не выше средней. Появляемся только после того, как камеры запишут разговор. Риэлторы эти будут принуждать старика к продаже квартиры. Нам надо иметь железные факты.

- Ну, ты прям, как следак ментовский, - засмеялся Крос.

- Британца с Герцем найдешь? - спросил Володя.

- Без вопросов.

- Звони сейчас, пусть будут на связи. Когда закончим все в квартире, погрузите их в джип Герца и отвезете в подвал. Глаза им завяжите, чтобы маршрут не засветить.

Синява позвонил. Британец и Герц были готовы к работе.

- Выходим, - посмотрев на часы, приказал Володя.

В парадном было сумрачно.

На площадке квартиры Саныча Володя задержался и еще раз взглянул на часы. Стрелки показывали ровно три. Он дважды надавил кнопку звонка.

- Кто? - спросил хрипловатый голос с той стороны. Володя ответил. В замочной скважине заскрежетал ключ, и дверь открылась. На лице Александра Александровича читалось плохо скрытое волнение.

- Все будет хорошо, - попытался успокоить его Володя.

- Может, чаю выпьем? - неуверенно предложил Саныч.

- Сначала дело. Крос, ставь камеры.

- Я бы вот здесь, на карнизе, хотел одну камеру пристроить, - сказал Крос. - Отсюда обзор хороший и маскировка достаточная.

Через десять минут камера была установлена и закреплена.

Вторую определили на одежный шкаф, загородив для маскировки стопками книг.

- Камеры настроил? - уточнил Володя.

- Настроены, включены, уже пишут. Режим работы сорок восемь часов. Можно отбывать?

- Отбывай.

Крос ушел.

- У нас два варианта. Или мы оба в комнате, или я в шкафу, а ты в комнате. Ты в шкаф не влезешь, не твой размер. Лезу я - буду рядом, значит, мне и начинать, - сказал Синява.

- Разумно, - согласился с ним Володя.

- Я так думаю, - Синява почесал за ухом. - Берем гадов на прицел с двух сторон, я из шкафа, ты из комнаты. Когда подойдет время, я выскакиваю и укладываю их на пол. Ты на подстраховке. Начинаешь действовать, как только я выскакиваю.

- Давайте чаю попьем, пока время есть, - опять предложил Саныч.

- А и то правда, - развеселился Синява, - чего стоять, в ногах правды нету. Но с чайком разберемся, если время останется.

- Комнату осмотреть надо. Что у тебя там, Саныч? - спросил Володя.

- Спальня.

- Эту комнату риэлторы смотрели?

- Они всю квартиру облазили.

- Значит, спальню смотреть не будут?

- А что ее смотреть? Все давно рассмотрели. Ну а если все-таки попрутся туда, можно на шпингалет изнутри закрыться. Если будут открывать, скажу, что закрыта на ключ, ну и буду ключ искать, а вы тем временем сориентируетесь.

- Ну и ладненько, - согласился Володя. - Синява, полезай-ка в шкаф, попробуй, как оно там.

Синява открыл дверцу:

- Тут все барахлом завешено.

- Саныч, давай-ка перенесем куда-нибудь твое богатство.

- Ну, если только в спальню.

- Ну, тогда взяли и быстренько. - Володя набрал охапку одежды, пахнущей нафталином, и понес в спальню.

Синява забрался внутрь и наглухо затворил дверцу, потом приоткрыл, образовав узкую, еле заметную щель:

- Как там, снаружи, дырку не видно?

- Щель поуже сделай.

Саныч стоял в стороне со скорбно сложенными на груди руками и безучастно взирал на происходящее.

Дверца шкафа, скрипнув, открылась, оттуда, почесываясь и чихая, выбрался Синява:

- Слышь, мужики, я там долго не выдержу, задохнусь, - смотри, что на стенках.

Володя с Санычем подошли к шкафу. На стенках, сверху и снизу, в углах, лежал толстый слой пыли.

- Саныч, нашего товарища в такую душегубку отправлять нельзя. Неси влажную тряпку.

Стенки протерли. Синява опять полез в шкаф.

- Все путем, могу здесь спать, - послышался его голос.

- А теперь, Саныч, садись и слушай внимательно. Наша задача не только злодеев повязать - это самое простое. Мы должны записать на камеру их действия и разговоры, чтобы потом доказать, что они вымогатели. Понимаешь?

- Понимаю.

- Ты должен заставить их сказать то, что они говорили раньше. Сделаем так: ты соглашаешься продать свою хату, но хочешь уточнить условия. Потом начинаешь торговаться. Скажешь, что узнал цены на жилье, и пять тысяч - мало. Твой минимум - двадцать пять. Если согласятся, сделай вид, что задумался, а потом упрись: раздумал, уезжать отсюда не хочу, ничего продавать не буду.

- Да ты что, Володя, они же меня опять бить начнут.

- Не успеют. В этот момент мы как раз и выскочим… Теперь последний эксперимент, и рассасываемся по боевым точкам. Я ухожу в спальню, затворяю двери, а вы тут базарьте, только не очень громко. Я проверю слышимость.

Володя ушел в спальню и затворил за собой дверь. Голоса звучали глухо. Кое-что разобрать можно, но это его не устраивало. Пивоваров слегка приоткрыл дверь. Теперь звуки стали четкими и разборчивыми. Володя подвигал дверь, она не скрипела.

- Теперь порядок.

На часах было без восьми четыре. Володя вернулся в комнату.

- Синява, начинаешь ты. Выскакиваешь не сразу, пусть понаглеют, терпи, пока не начнут применять силу.

- Сделаем, шеф, - кивнул Синява и полез в шкаф.

- Саныч, ты оставайся здесь. Сиди, ходи, пей чай, жди гостей. Инструкции не забыл?

- Да как можно! - обиделся Саныч.

Володя вошел в спальню и закрыл за собой дверь. Пошарил вокруг глазами. Подтянул стоявший у окна пуфик, приоткрыл дверь, придерживая ее носком ботинка. Посмотрел на часы. Четыре минуты пятого.

В этот самый миг раздался звонок в дверь.

Он прислушался.

Звук скрипнувшей входной двери, шаги.

Потом задвигались стулья.

- Ну что, старая подошва, привет! Видишь папочку? Здесь надо поставить подписи. Как только подпишешь, получишь бабульки!

Зашелестели страницы.

- Бери ручку и подписывай!

- Извините, пожалуйста, - раздался интеллигентный голос Александра Александровича, - это очень серьезный шаг. Я бы хотел попросить вас еще раз озвучить условия.

- Слышь, Владик, - заговорил другой, - ну, че ты мнешься? Ну скажи ему про условия, все-таки он имеет право.

- Значит, все просто, как морковка в огороде. Ты подписываешь документы на продажу и на новое владение, мы сразу отстегиваем тебе пятерик зеленых. Послезавтра присылаем грузовик, и ты едешь с вещичками в свой дом в Большую Ижору - живешь там счастливо до своей натуральной кончины. Что тут непонятного?

- Подождите, почему я должен отказаться от своей квартиры за пять тысяч? Я знаю реальную цену. Это как минимум двадцать пять тысяч. Что же вы меня за дурака-то принимаете. Простите, но за пять тысяч я не могу.

- Ты слышал, что этот старый башмак здесь базланит, Стас? Я в натуре упаду в обморок. Ты, кашалот, бери ручку и подписывай, а то ваще ничего не получишь. Я тебя, в натуре, из списка живых вычеркну, падла.

- Убивайте, не подпишу, - отчаянно вскрикнул Саныч.

- Ну, старый пень, я тебе устрою базар с пристрастием.

- Влад, не гони лошадей. Давай попробуем прийти к консенсусу. Сколько ты хочешь реально, папаша?

- Меньше, чем за двадцать, не соглашусь, тем более, что я не видел дома, в который вы собираетесь меня отселить. Может, это конюшня какая-нибудь.

- Домик нормальный, тут без базаров. А за двадцатник покупать твою хату нет резона.

- А вы знаете, что? Не нужны мне никакие деньги, плевал я на ваши деньги. Я жил здесь, живу и буду жить.

Раздался звук падающего тела и истошный крик Синявы:

- Работаем!

Володя выхватил пистолет и выскочил из спальни:

- Мордой в пол, руки за голову!

Коренастый парень с грубым квадратным лицом рванулся к двери. Володя достал его ногой. Тот как подкошенный рухнул на пол. Второй, высокий, послушно распластался на полу, заложив руки за голову.

- Браслеты им на руки, - приказал Володя. - Саныч, ты бы вышел отсюда. Когда понадобишься, позовем.

Саныч поднялся с пола и вышел на кухню.

Синява сунул пистолет в карман, аккуратно надел наручники на кисти длинного и направился к коренастому. Тот вдруг резко вскочил, сунул руку за пояс. Володя свободной рукой нанес короткий удар в лицо. Коренастый пошатнулся, начал заваливаться, еще пытаясь выдернуть из-за пояса пистолет. Что-то сдвинулось в голове Володи, пространство комнаты засветилось ярким зеленым светом, в котором плотными рядами замелькали цветные строчки. Он почувствовал, что теряет над собой контроль, и с бешеной яростью нанес удар ногой; отбросил свой пистолет, вырвал оружие у коренастого и начал месить ослабевшее тело руками и ногами. Он ничего не видел, кроме скорчившегося и вздрагивающего от ударов тела. Бил и орал во всю глотку.

- Убью, падла. Сдохнешь здесь. Тебя и зарывать не будут.

Из спальни выскочил Саныч и замер с удивленным лицом:

- Володечка, оставьте, вы ведь его убьете.

- Саныч, отойди, - с трудом приходя в себя и едва различая в пылающем хаосе строчек лицо Саныча, прорычал Володя.

- Вован, хватит. Завалишь его, потом хлопот не оберешься, - рассудительный голос Синявы отрезвил его.

Пивоваров наклонился и поднял с пола пистолеты.

- Синява, браслеты на этого накинь и на стулья посади обоих.

Синява наклонился и развернул тело коренастого, лицо которого превратилось в кровавую маску.

- Тут не браслеты, а «скорая» нужна, - он положил пальцы на сонную артерию. - Живой пока, сердце стукает.

Строчечный туман рассеялся. Володя сел на стул и опустил руки. На него накатила страшная усталость.

- Звони Герцу и Британцу. Пусть забирают. Основная тема - «Невский риэлтор». Выбить все, что знают. Браслеты не снимать, на ночь приставьте кого-нибудь сторожить. Если есть силы, поработайте сегодня.

Через двадцать минут подъехали Герц с Британцем. Герц, склонив мощный торс над коренастым, похлопал того по плечу и протянул:

- О-о-о, этому инвалидность обеспечена. Смотри, Британец, какая у него морда, как на скотобойне. Эт ты его, Вован, твой почерк.

- Везите их в подвал, - приказал Володя. - Инструкции получите от Синявы.

- Доставим, - сказал Британец. - Хозяин, у тебя полотенце найдется? Надо этому экстремалу морду прикрыть, а то народ испугается.

Саныч принес большое банное полотенце и, стараясь не смотреть на разбитое лицо, отдал его Британцу.

- Герц, тачку подгони вплотную к подъезду, двери открой и сразу мне на мобилу звякни, мы тогда начнем выводить убогих.

Синява подошел к лежащему лицом вниз длинному, пнул его ногой. Длинный шевельнулся, тяжело поднялся на ноги и примостился на стуле.

Окольцованных вымогателей увели.

Володя сидел на стуле, склонив голову. Усталость отходила, но в душе было пусто и неприкаянно. Зеленоватый свет еще клубился в углах. Сумрачная комната добавляла тоски. Саныч уныло шаркал тапочками по кухне.

- Саныч, - позвал его Володя, - давай поужинаем, свет включи.

На полу остались кровавые потеки и пятна. Володя тяжело поднялся, принес с кухни швабру и вытер пол.

Ужинали молча. Пивоваров не отошел еще от прострации, подавлен был и Саныч. Володя налил себе полный стакан водки и выпил.

- Оживай, Саныч. Я тебя понимаю, к такому привыкаешь не сразу.

- Володя, ты же настоящий зверь, это так страшно.

Возразить было нечего.

Он встал из-за стола, пересел на диван. Посидел, склонив голову, потом обессиленно растянулся на продавленных подушках и проспал до утра.

Ему опять приснилось Сиделино. Сон был таким добрым и теплым, что на глазах выступили слезы. Есть еще счастье на свете, подумал он, открыв глаза и находясь еще под властью ночного волшебства.

После этой ночи у него появилась надежда, что кошмары Небоги оставят его хотя бы ненадолго. И действительно, три дня он жил в тишине и покое, но потом стало еще хуже. Не успевал он открыть дверь, как на него обрушивался шквал звуков. В его комнате с двумя огромными окнами на улицу даже в солнечную погоду было пасмурно от серых теней, растянувшихся вдоль стен, и тяжелых облаков, плавающих под потолком. Он покидал свое жилище, бродил по улицам, уезжал в парк или за город. На ночь оставался в гостиничных номерах, у Маринки, у матери, у друзей, где звуки были тише. Несколько раз спал в машине, там кошмаров не было вообще. Но спать было неудобно и холодно. Иногда строчки и звуки возникали прямо на улице. Строчки были не очень густыми и не мешали смотреть, а звуки не настолько резкими и угнетающими, как в квартире. Самым опасным было то, что эти явления вызывали в нем агрессию. Выражение лица, резкое движение, неожиданный громкий звук могли спровоцировать взрыв бешенства. Дважды на глазах у изумленных прохожих он избил невинных людей. Один раз на Дворцовой набережной, когда худощавый парень попросил у него прикурить и назвал его славянским амбалищем, над кучерявой головой заиграли строчки. Володя ударил в лицо, парень отлетел к парапету, глухо стукнулся спиной о каменное препятствие и начал сползать вниз. Сзади раздался женский визг. Он развернулся и скрылся в стоящей неподалеку машине.

Второй раз сорвался на Владимирском рынке. Они с Синявой проверили киоски и возвращались к машине. Какой-то человек предложил ему яблоки. Слова были обычными: «Дарагой, смотри какой яблоки красивий. Покупай, дешево продам». Появились строчки, и на глазах у обескураженной толпы он выволок продавца из-за прилавка и начал избивать. Синява с трудом оторвал его от теряющего сознание усатого кавказца.

Володя стал бояться строчек, звуков, стал бояться себя. Через пару дней после случая на рынке, после ночи, проведенной в машине, замерзший, уставший и злой, он вернулся в свою квартиру. Комната звучала, но не так раздражающе, а строчек не было вообще. Прямо в одежде завалился на кровать и моментально уснул.

Когда проснулся, часы показывали половину первого. В комнате было светло. Через неплотно зашторенные окна пробивался солнечный свет. В открытую форточку долетали уличные звуки. Оконные шторы легко вздрагивали под порывами весеннего ветра. Он принял душ, выпил кофе и, отметив, что в доме наконец-то воцарилась тишина, вспомнил о незаконченных делах в Петергофе. Позвонил Лапше, бывшему бойцу его дружины, и договорился о встрече.

К месту встречи приехал с большим запасом. Поболтался по парку, вышел на берег залива. Было тепло и по-весеннему свежо. С безоблачного неба светило солнце. Он сел у самой воды на оставленный кем-то пляжный стульчик. Снял кроссовки и погрузил босые ступни в теплый песок. Откинулся назад, закрыл глаза и долго сидел безмятежно и расслабленно, ощущая на лице ласковое тепло.

В половине четвертого поехал к Лапше. Разговор был недолгим. Конвейер для цеха, которым занимался Лапша, должны были привезти завтра. Володя собрался уходить, но Лапша достал из сейфа бутылку виски, предложил по маленькой. Наскоро порезав колбасу и хлеб, открыв банку шпрот, они выпили и неожиданно хорошо разговорились о жизни, о цивилизации и ее изъянах, об измельчении человеческих чувств. Лапша рассказывал об идеях и концепциях социологов и психологов.

- Да ты философ, - удивился Володя. - Раньше за тобой этого не замечалось.

- Да нет, я всегда такой был, - возразил Лапша.

Володе хотелось поговорить о Небоге, рассказать про все, что с ним случилось. Но так и просидел до самого вечера, не найдя подходящих слов…

Лапша предложил остаться, но он отказался. Хотелось вернуться к заливу и побыть одному.

Парк был уже закрыт. Пивоваров оставил машину недалеко от берега, в лесной зоне. Была сумрачная бледность надвигающихся белых ночей. Он вышел к заливу и, увязая в песке, побрел вдоль берега в сторону костра, мерцавшего вдалеке. Слева от него раскинулся серый залив. Справа - ровно и мягко шумели сосны. Тяжелые ботинки задевали пустые бутылки и банки. Он обходил черные угли и головешки оставленных кострищ. Спугнул качающихся на прибрежной воде чаек и двух дремавших у берега бездомных собак.

У костра грелись четыре мужика. Один - в армейском бушлате, небритый и широкоскулый - мрачно соскабливал что-то ножом с торчащего из-под задранной штанины протеза. Сидели молча с непроницаемыми лицами. Над костром висел черный от сажи котелок, а над ним прозрачным облаком клубился пар. Неровное пламя бросало отсветы на невыразительные лица, отражалось красными бликами в бутылке «Столичной» и замусоленных граненых стаканах. На мятых газетных страницах лежали куски хлеба, золотистые луковицы и бурые морщинистые огурцы.

Приближения Володи, казалось, никто не заметил. Он подошел к костру и поприветствовал безмолвную компанию.

- Здорово, туристы.

Тот, что с протезом, повернулся к нему, уставился бесцветными глазами и простуженно прохрипел:

- Тут туристов нету.

- Присесть можно?

- Мамон, подвинься, - приказал Протез.

Худой, изможденный мужик в спортивной шапочке с кисточкой подвинулся и указал на освободившееся место.

- Бревнышко возьми да садись.

Костер дышал теплом, из котелка вкусно пахло. Бутылка была наполовину пустой, мужики явно ждали, когда сварится.

- Ну, и чего ты сюда пришел? - прокашлявшись, спросил Протез.

- Да, чего? - поддержал его восточного вида мужик, сидевший между Мамоном и Протезом.

- Гулял по берегу.

- Ну и гулял бы себе дальше, к нам чего подошел? - нервно настаивал Протез.

- Что, помешал? - спросил Володя, чувствуя, что враждебность Протеза начинает его раздражать.

- Будем так считать. Мы тут ужинать собираемся, и тебя угощать придется, а люди мы небогатые. Пожрать не густо, а выпивки всего полбутылки. Деньги у тебя есть?

- А сколько надо?

- Рубликов двести-триста, на бутылку водки да на кусочек колбаски. Уже было б неплохо, - помягчел Протез.

Володя полез в карман, достал портмоне, вынул пятисотрублевую купюру и передал Протезу.

- Сдачи сейчас нету, - прохрипел тот, - купим, потом отдадим.

- Сдачи не надо, - успокоил Володя.

- Лысый, сходи, - тот сунул длинноносому небритому мужику в потертой кожаной кепке, из-под которой выбивались прутья седеющих немытых волос.

«Почему лысый, когда есть волосы?» - подумал Володя.

Лысый с кряхтением поднялся. С его костистых плеч свисал весь в пятнах наглухо застегнутый плащ, из-под которого торчали ноги в синих трикотажных штанах и заношенных остроносых туфлях.

- Слышь, а как тебя звать-величать? - обратился к Володе Протез.

- Володя, - он поднялся и подал руку.

- Колян, - представился тот. - Вот он - Лысый, а это - Мамон, а вот тот - Китаец.

Последний и правда широким скуластым лицом, узкими глазами походил на китайца.

- Ну, так чего брать? - уныло протянул Лысый.

- Чего обычно, - сказал Колян. - Ну и копченой колбасы прикупи… Ты чего вскочил-то? Садись, счас булькнем, потом пойдешь. Варево проверь.

Лысый наклонился над котелком, помешал рогулькой, пошарил на дне и вытащил на свет небольшой кусок мяса

- Пробуй, Колян, готово аль нет.

Колян отрезал кусочек перочинным ножом и осторожно откусил.

- Самое то, доставай, - он подал Лысому большую алюминиевую миску.

Компания оживилась, задвигалась, поправляя газетные обрывки с нехитрой закусью.

- Китаец, достань посуду под мясо на всех и стакан нашему гостю. Хлеба подрежь и огурчиков… Ты лук любишь? - спросил он Володю.

- Не откажусь.

- Луковицу дай ему, - приказал Китайцу. - Ну, пацаны, наливаю. - Колян подвинул стаканы на середину. - Давайте выпьем. Только не за счастье. Его нет и не было никогда - это мы все хорошо знаем. Давайте за реальное бахнем. Чтобы, если у кого из нас есть заветное желание, чтобы сбылось. Короче, за нас, пацаны.

Водка, подогретая у костра, разила сивухой и на вкус была горькой, но, возможно, от этого костра в сосновом лесу, мягкого шуршания прибоя, дымного запаха, смешанного с хвойным духом, пилась легко.

- Хорошо, - сказал Китаец, пережевывая мясо. - Очень хорошо. Природа, костер, мясо вкусное. Очень хорошо живем. Тебе нравится, Володя?

- Нравится.

- Ну, иди, Лысый, давай, не задерживайся. А то водка на исходе.

Лысый опять с кряхтением поднялся и скрылся в лесу.

- А ты все-таки каким ветром здесь? - продолжил дознание Колян. - Тут по ночам редко кто гуляет. Могут ограбить и по морде надавать. А вообще, смелых люблю, - он обул свой протез и ушел куда-то.

Китаец весело жевал мясо и, улыбаясь, посматривал на Володю. Мамон неподвижно уставился на огонь, почесывая грязными пальцами левую подмышку. Никто из них не выражал желания общаться. Володя достал сигареты, предложил Китайцу и Мамону, те отказались. Он затянулся, глядя на раскаленные, но уже темнеющие поленья. Вспомнил прошлое лето и уху на берегу Пилявки. Вспомнил свою квартиру в темных облаках, тенях на стенах, строчки и звуковые штормы. Холодным ужасом повеяло от этих воспоминаний. Он смотрел на улыбающееся лицо Китайца, которое вдруг стало блекнуть, расплываться, превращаясь в прозрачное облако. Внезапно из этого облака ударили в стороны разноцветные строчки, в голове возник далекий гул и тонкий далекий голос зашептал: «Опасность, опасность, опасность». Пивоваров попытался вскочить, в тот же миг что-то острое врезалось в горло, а в спину уперлось колено. Над головой тяжело дышали.

«Попал на удавочку, как лох последний», - мелькнула мысль.

- Ну вот и конец тебе пришел, парнишка. Китаец, прошманай его, а то как-то в лом у трупа по карманам шарить.

Китаец подобрался на коленях к Володе, забрался во внутренний карман куртки, вытащил оттуда водительское удостоверение и сигареты. Проверил боковые карманы брюк, извлек из правого носовой платок.

- Бабки доставай, - приказал Колян.

- Да нету там бабок.

- В заднем кармане кошель, в задний лезь.

- Да он его жопой придавил, - пожаловался Китаец, пытаясь засунуть руку в задний карман.

- Ты привстань, - приказал Колян и слегка ослабил давление удавки.

Этого было достаточно. Володя успел пропустить пальцы под тонкий шнур, перекатился назад, захватил ногами голову Коляна, рванул на себя и, ощутив тяжесть отрываемого от земли тела, сильнее сдавил стопы ног, сжимавших голову того. Колян рухнул в костер и заорал от удара спиной о котелок и от выплеснувшегося кипятка. Володя рванул удавку, которую еще сжимали пальцы Коляна, вскочил, ударил ногой замешкавшегося Китайца, подскочил к Коляну, выбирающемуся из костра, и только в последний момент заметил, как тот выбросил руку в сторону, и тут же почувствовал острую боль в левой икре. Поймав и выкрутив кисть с перочинным ножом, бросил Коляна на угли. Придавил ногой сопротивляющееся тело, держал, ощущая запах тлеющей ткани и горящего мяса, слушал, поскрипывая зубами, повизгивания и истошный мат. Мамон отскочил от костра и настороженно следил за происходящим. Китаец попытался зайти сзади, Володя прошипел:

- Стой, падла, где стоишь.

Китаец остановился, потом вернулся на свое место и замер там, прищурив и без того узкие глаза. Колян затих, тяжело дышал и постанывал. Володя выволок его из костра и приказал Китайцу:

- Принеси воды, а то он сдохнет от ожогов.

Китаец поднял с земли тряпку, прихватил котелок и побежал к заливу.

- Ты, - обратился Володя к Мамону, - барахло с него сними аккуратно, у него там кожа обгорела. Вазелин есть?

- Вазелин? Был у Лысого.

- Бинты или чистая ткань?

Мамон с сомнением покачал головой.

- У тебя под рубашкой майка есть?

- Есть.

- Снимай.

- Зачем тебе моя майка?

- Мыло есть?

- Есть.

- Стирай майку, будет вместо бинтов. Вали на залив, чего сидишь! - погнал Володя оторопевшего Мамона.

Тот порылся в лежавшей рядом клетчатой сумке, достал кусок хозяйственного мыла и потрусил к заливу.

Колян лежал на боку.

Володя перевернул его на живот. Обгоревший на спине армейский бушлат, дырявый вязаный свитер и еще тлеющая клетчатая рубашка лежали рядом. На Коляне осталась рыжая в маслянистых пятнах майка. Володя раздвинул черное пятно ткани, Колян охнул. Кожа обуглилась, но ожог был неглубоким.

- Больно? - спросил Володя.

- Больно, - прохрипел тот.

- Ты зачем хотел меня убить?

- Не зачем, а почему, - страдающим полушепотом выдавил Колян. - Ненавижу вашу сытую масть. Наворовали у народа, падлы… У тебя вон лопатник лопается, а у меня и на хлеб не всегда наберется. Видал, что вместо ноги. За родину отдал в Афгане. А теперь вот побираюсь, никому не нужен такой неполноценный. А что тебя не удавил, очень жалею.

- Тебе надо ожог промыть, вазелином смазать и забинтовать. Сейчас Мамон майку свою постиранную принесет, мы тебя забинтуем. Ты в каком году дембельнулся?

- В конце восемьдесят девятого из ташкентского госпиталя.

- Ну а я попозже.

- Ты че, тоже прошелся по ихней территории? - Колян приподнялся на руках, попытался повернуться, но, охнув, упал лицом в землю.

- Прошелся.

Со стороны залива послышался мягкий шум шагов и приглушенные голоса. Китаец с Мамоном остановились метрах в пяти.

- Вот, майку постирал, - показал Мамон, - куда ее?

- Давай сюда. - Володя взял в руки отжатую сырую майку. - Вазелин найди. Слушай, а мази Вишневского у вас нет?

- У меня есть, возьми в рюкзаке, - превозмогая боль, вмешался Колян.

Китаец стоял с котелком в руках.

- Поищи мазь, - приказал ему Пивоваров.

Китаец покорно присел на корточки у рюкзака и начал там рыться. Через минуту извлек специфически пахнущую баночку с перетянутой резинкой водонепроницаемой бумагой вместо крышки.

- Терпи, боец, сейчас будет больно. - Он повернулся к костру. Нашел перочинный нож, отрезал небольшой кусок ткани. Смочил его остатками водки и обработал рану. Смыл со спины грязь и золу, нанес мазь на обгоревшую спину постанывающего Коляна. Потом накрыл остатками ткани рану и завязал на груди. - Сидеть можешь?

- Могу, но больно.

- Мне рубашка или майка нужна, - сказал Володя.

- У меня в рюкзаке есть смена, достань, Китаец.

Китаец порылся в рюкзаке и передал Володе одежку. Тот переодел Коляна, достал из бумажника две американских сотенных купюры и вложил их в руку Коляна.

- Купишь себе куртку.

Колян зажал деньги в кулак и спрятал их в брючный карман.

Со стороны леса послышались торопливые шаги. В мутноватом пространстве показалась фигура Лысого. Приблизившись вплотную, он замер и удивленно уставился на полураздетого Коляна.

- Мужики, че случилось?

- Что случилось, то случилось, - проворчал Колян. - Водку принес?

- Принес, принес, - засуетился Лысый, снимая с плеч рюкзак. - Я, ребята, большую, с ручкой, «Столичную» купил, литр семьдесят пять. Кило колбасы хорошей, десять пирожков с мясом свежих, сала кусочек, хлеба белого булку и бутылку пепси-колы. И еще пятнадцать рублей осталось.

- Вовремя ты водку принес. Разливай, мне обезболивающее нужно. Давай, Мамон, костерок запали опять, а то спине горячо, а всему остальному холодно. Китаец, помоги одеться.

Опять затрещали дрова, заиграло пламя. Выпили по полстакана, закусили салом и колбасой. Выпили по второй, и Лысый опять несмело повторил:

- Мужики, а что случилось?

- Ничего, сказали тебе, и заткнись, - зло оборвал его Колян.

Володя посмотрел на часы. Начало первого. Еще можно было успеть если не домой, то к Маринке. Но двигаться не хотелось, хотя и здесь было невесело. Он посмотрел на унылые лица бомжей.

- Слышь, вы, вольные люди, всегда, что ли, такие квелые? Чего молчим?

- Да нет, не всегда, - ответил Мамон. - Сегодня видал, как сложилось, потому не до базаров.

- Молчи, убогий, - процедил со злостью Колян. - Слышь, Владимир, ты меня прости, не за того тебя принял. Налей. Давай за перемирие.

Володя разлил. Дружно выпили и слегка оживились.

- Хорошо, - сказал Китаец. - Вот живем свободно, никто не обижает, даже менты не трогают. И выпивка есть, и кушаем вкусно. Зимой плохо, холодно, спать негде. А сейчас уже тепло, летом совсем хорошо будет. Только бы дожди не мочили.

- Да, - потянулся худым телом Лысый. - Если дождей не будет, то здесь сплошной курорт. Людей много, еду оставляют, бутылки, банки можно сдавать. Летом клево. Купаться будем, загорать, книжки читать.

- Лысый, ты мечтающий оптимист, а проще говоря, дурак, которого жизнь ничему не учит, - проворчал Мамон, подбрасывая в костер сучковатое полено. - Вспомни, как нас шпана гоняла прошлым летом, как тебе на морду фингалов понаставили. Ты думаешь, что эти ублюдки за зиму передохли? Да если даже эти передохли, то другие найдутся, будь уверен. Нынче земля таких подонков родит с невиданной щедростью. Хорошие люди в дефиците, а таких малолетних алкоголиков да наркоманов - с куста по десятку.

- Да, - согласился Лысый, - эти отморозки изрядно жизнь нашу поганят.

- Я бы их вешал на деревьях и столбах, - сказал Китаец.

- Я бы тоже, - согласился Колян. - Ты понимаешь, что еще обидно, - он посмотрел на Володю, - это для них такое развлечение. Они на нас охотятся, как на диких зверей. У них азарт появляется. В прошлом году я одного такого охотника крепко отоварил, и так мне хорошо было. А потом пожалел. Их собралось человек тридцать. Хорошо, у нас захорон под землей есть, мы там и переждали, а так могли калеками изувеченными остаться или жизни лишиться.

- А почему не легализуетесь, паспортов нет? - спросил Володя.

- Есть паспорта. Да только так в наше время прожить все же легче.

- А что к бомжеванию привело?

- Фишка не туда упала, - нехорошо ухмыльнулся Колян. - Разве что у этого, - он кивнул в сторону Лысого, - фишки в голове сдвинулись. Там полная мистика с фантастикой. Лысый, булькни граммчиков по сто, да расскажи свою историю.

- Колян, ты мужик, конечно, уважаемый, - обиженно заметил Лысый, разливая водку, - но только смеяться не надо. Это кощунство, смеяться над человеческим горем, не важно, считаешь ты его горем или не считаешь.

- Да брось ты, Лысый, - сказал Колян, переворачиваясь на бок. - Я не смеюсь. Ты, вон, гостю расскажи. Давайте, братья, выпьем за удачу.

С залива потянуло холодом. Володя затянул замок на куртке и подвинулся ближе к костру. Лысый тоже пододвинулся к теплу. Китаец с Мамоном растянулись на земле и затихли. Колян свесил голову и, казалось, уснул. Лысый снял кожаную кепку, провел рукой по торчащим в стороны волосам, надел ее, надвинув козырек на самые глаза.

- Сам я из Куйбышева. Там родились и умерли мои родители и родители родителей. Я коренной волжанин. Жил в старом центре, рядом с площадью Революции, в пяти минутах ходьбы от речного вокзала. Загорал, купался в Волге, ловил рыбу, катался на моторной лодке. Любил бывать на Васильевских островах, где и приключилась со мной странная история. - Лысый закурил. - Я окончил авиационный институт и до перестройки работал в КБ авиационного завода. Работа была - не бей лежачего. Половину времени проводили в курилке. Платили мало, но я подрабатывал на дипломах и курсовых для студентов. Пока жил один, денег вроде хватало. А когда женился, переехал к жене. У нее отец работал в ОРСе, отделе рабочего снабжения. Он сделал ей квартиру однокомнатную. Далековато, правда, от центра, но зато свое жилье. Женился я в 85-ом. Началась перестройка. Кооперативы открывались, частное предпринимательство росло. Меня, честно говоря, вполне устраивала моя работа, и ни в какие бизнесы я лезть не хотел. Зато жена грызла каждый день. Я сопротивлялся, как мог: не любил коммерцию и не верил, что смогу в этом достичь успеха. Но тут вот что приключилось. Мы с другом ходили на моторке на Васильевские острова. В советские времена там сделали заказник, и отдыхать запрещалось. Но через егеря, которому мы платили, удавалось иногда устроиться на ночь-другую. Жена моя лодочные походы не любила, боялась, что лодка перевернется и она утонет. Меня тоже не любила отпускать, но в борьбе за лодочные походы я был готов на все. И вот летом 88-го мы с другом ушли на Васильевские острова, пробрались в самую глубину. Места там необычные. Какие-то особенные, ни на что не похожие чувства наплывают, иногда плакать хочется, а в другое время столько силы чувствуешь, что кажется, нет для тебя ничего недоступного. В тот раз разместились мы часам к шести вечера, взяли удочки и пошли на берег, на вечернюю поклевку. Сидим, клюет хорошо, но мелочь, в основном окуньки. Просидели до темноты и пошли к палатке. Развели костер, рыбу почистили, варим уху и беседуем. Небо, звезды и луну сквозь деревья видно. А друг мой романтиком был. И вот, когда сидели мы так вокруг костра, обычно на меня находило ни с чем не сравнимое чувство общности со всем миром. В тот раз тоже хлебали уху, говорили о вечности, о жизни, которую по причине человеческой ограниченности познать не можем. Помню, жаловался я другу на свою жену. Рассказал, как она толкает меня в коммерцию, а я не хочу этим заниматься. Он выслушал меня и сказал, что от неверия в себя много бед на свете.

Потом мне захотелось пойти на берег, друг отказался составить компанию и забрался в палатку. Я вышел на берег, сел у самой воды и задремал. Потом, то ли во сне, то ли нет, ко мне пришла очень красивая женщина в черном платье, лицо у нее было очень бледное, а глаза большие и выразительные. Печальные глаза. Она сказала, что любит меня и спросила, люблю ли ее я. Я ответил: да, и действительно чувствовал, что люблю ее. Она сказала: ничего не бойся, я дам тебе силы и дам защиту. Я сразу тогда подумал, как это своевременно. Отношения с женой были на грани разрыва, и все из-за того, что я не хотел заниматься бизнесом. А к тому времени уже родился сын, требовалось больше денег. Я, помню, подумал тогда, что придется все-таки заняться коммерцией. Домой вернулся другим человеком и вскоре зарегистрировал свой торгово-закупочный кооператив. Работали мы вдвоем с Лёвой Штейнбергом, моим одноклассником. Продавали запчасти на «Жигули» и пушнину, в основном ондатру и норку. Где брали - это долгая история и в моем рассказе особой роли не играет. Женщина в черном появлялась в разных местах. Иногда на островах, иногда на пляже, на набережной или даже дома. Всегда говорила о любви и о своей поддержке. Еще, что она из какого-то другого мира и, чтобы полноценно жить, ей надо, чтобы ее кто-то полюбил. И я действительно ее любил по-настоящему. Правда, иногда казалось, что я не в себе, что она не живая, а призрак. И тогда я ощупывал ее лицо, трогал плечи и грудь. Она была телесной, теплой, настоящим живым человеком. Дела мои, между тем, шли неплохо. Даже моя сварливая женушка успокоилась.

Но потом все рухнуло в один момент. Женщина пришла ко мне - это случилось на пляже, когда уже стемнело. Она пришла и сказала, что мы теперь долго не увидимся, дала мне какую-то деревяшку и пообещала, что деревяшка эта всегда меня защитит, что никто не сможет мне причинить зла, а если я захочу ее увидеть, то должен потереть между ладонями эту штуку и позвать ее… Сразу после этого и начались неприятности. Мы с Левой тогда потеряли бдительность, решили поработать по-крупному. К нам пришел большой, очень большой заказ на запчасти. Таких раньше не было. Мы прикинули, что если все срастется, то сразу выходим на новый уровень. Короче, взяли под проценты деньги в банке с рассрочкой на полгода и вложили в запчасти. Обычно наш заказ выполнялся через три, максимум четыре дня. А здесь прошла неделя - и никого. Звоним поставщику, телефоны не отвечают. Поехали в Тольятти: офис заказчиков закрыт, склады тоже - найти никого невозможно. Вот тут-то нас с Левой и пробило. Мы уже знали, как на счетчик ставят. Что делать? У Левы были знакомые из братвы. Договорились с ними на тридцать процентов от суммы. Условия, конечно, кабальные, но время еще было, чтобы отбить деньги. Через неделю братаны доложили, что найти никого не смогли. Мне стало совсем плохо, и тогда я вспомнил о женщине в черном. Взял в руки деревяшку и попросил помощи, но ни через неделю, ни через месяц ничего не изменилось. Позвал ее, она не пришла. Потом начался настоящий кошмар. Жена меня бросила и уехала в Израиль. У нас с Левой забрали квартиры и поставили на счетчик. Меня трижды избивали и пытали, однажды жгли паяльником. Первым пропал Лева. Он уехал в Сибирь, звал меня с собой, но я отказался и уехал сюда, в Ленинград. С того времени и бомжую, боюсь легализоваться.

- Как звали женщину? - затаив дыхание, спросил Володя.

- Она просила никому не называть ее имени, - ответил Лысый и показал на Володину разрезанную штанину: - Ты ногу-то перевяжи, у тебя там кровь.

Порез был неглубокий, и рана уже почти затянулась.

Колян опять разлил.

Братва выпила.

Володя смотрел на Лысого и думал о Самаре и Васильевских островах, где обитает еще одна таинственная женщина с грустными глазами, похожая на его Анну.

Неприятности

Было раннее утро, а Николай Ефремович Буркало уже сидел в своем кабинете у компьютера и, потягивая кофе, просматривал последние новости. Однако ничего интересного не нашлось. «Да, как-то скучно сегодня в нашем отечестве», - подумал он и взглянул на часы. Стрелки показывали около семи.

Начальник его охраны просыпался не раньше половины восьмого и не любил, когда будят раньше.

После третьего гудка трубку подняли, и недовольный женский голос спросил:

- Кто?

- Доброе утро, Анастасия Кузьминична. Это Буркало. Ваш благоверный еще в постели?

- Уже на ногах. Что-нибудь серьезное случилось?

- У нас все серьезное, Анастасия Кузьминична. Но волноваться не надо, вреда здоровью это не причинит.

- Ну, Николай Ефремович, вы без юмора не можете. Сейчас я Демьяшу позову…

- Да, слушаю, - послышалось через минуту.

- Здорово, Демьян! Что-то голос у тебя сел. Простыл или перепил?

- Здравствуйте, Николай Ефремович! Вы же знаете, что я не пью, и если иногда случается - так только ради дела. А голос у меня такой спросонья. Что стряслось?

- Да так, по наболевшей теме звоню. Ты прямо с утра займись этим Санчезом. У тебя дома копии записей его бесед с Филимоном есть?

- А как же.

- Вот и хорошо. Возьмешь их с собой - и все, как мы вчера говорили. В офис с утра можешь не приезжать. Звони Санчезу и срочно договаривайся о встрече. Первое, что нужно сделать, - доходчиво объяснить товарищу: нам известно, какими способами пользуется Филимонов для достижения своих целей и за счет кого ему удается быть успешным. Далее, подготовь конкретные данные по нашим потерям с указанием денежных сумм. И сразу переводи разговор на тему ответственности за потери. Попрессуй его психологически. Кстати, обязательно прихвати парочку ребят покрепче и с рожами пострашнее. Пусть находятся в поле зрения «объекта» и играют мускулами. Будет ему урок легкого устрашения. Но - никаких физических воздействий. Наша задача - подвести «объект» к мысли об ответственности за содеянное. Настаивай на том, что возмещение ущерба возможно в двух вариантах: в конкретном денежном или в сотрудничестве и услугах того же рода, что оказывались Филимонову. С решением не торопи. Пусть подумает о тяжелых последствиях, пусть помается без сна и покоя. Нам не нужна его разбитая морда или поломанные кости. Нам нужен Санчез, делающий для нас деньги. Понял?

- Понял, Николай Ефремович. Физического насилия не будет. Будем давить психологией. Пообещаем лишить средств к существованию, намекнем, что закроем бизнес.

- Да, да, именно так. Ну, давай, Демьян, приводи себя в рабочую форму и действуй. Жду твоего звонка.

***

Всю неделю Аркадия Михайловича Санчеза мучили плохие предчувствия. Никаких видимых причин для подобного состояния не было, но привыкший внимательно относиться к любому своему ощущению, а тем более такому длительному, Аркадий Михайлович пытался понять, что бы это значило. И странно, почему-то чаще всего возникал образ Тимофея Степановича Филимонова, его давнего клиента, нового русского, могучего, крепко пьющего и гуляющего мужика, которому он подлечивал печень и оказывал особые услуги. Филимонов был самым богатым и самым щедрым его клиентом. В основном с его помощью доктор Санчез сколотил неплохое состояние. Он всегда платил щедро, гораздо больше, чем ожидал Аркадий Михайлович. Единственное, что иногда несколько царапало моральную сторону души Санчеза, - это мысли о прошлом его пациента, выбравшегося в категорию хозяев жизни из уральских бандитов, которые в Северной столице отвоевали себе место под солнцем в начале девяностых. Аркадий Михайлович ненавидел всех этих мордатых недоумков в цветных пиджаках с золотыми цепями на шеях. Он искренне считал их недостойными жизни не только в цивилизованном обществе, но и в любом другом месте человеческого проживания. Но самым странным было то, что уже с первой встречи с экс-бандитом он почувствовал к нему симпатию и даже дружеское расположение. Филимонов был типичным братком, со всей необходимой атрибутикой: малиновым пиджаком, черной рубашкой, расстегнутой до пояса, и массивным золотым крестом на толстой цепи…

Аура «Филимона» была непростой. Самым непонятным для Санчеза были очень светлые, голубые и золотистые тона, существовавшие отдельно и как бы совсем независимо в черно-коричневом и грязновато-желтом окружении. Впрочем, позже, познакомившись с клиентом поближе, он понял, что такие, казалось бы невозможные, сочетания вполне гармонично уживаются.

Печень у Филимонова была крепкой и выдерживала невероятные нагрузки, но даже при столь могучей выносливости требовала внимания. Раз в две-три недели Аркадий Михайлович делал общую энергетическую коррекцию, энергетическое восстановление утомившегося органа, прописывал испытанные сильнодействующие травяные составы. Но отнюдь не это накрепко связало его с Тимофеем Степановичем.

Началось все с того, что после очередной коррекции утомленной печени сидящий напротив Филимонов выставил на стол бутылку шотландского виски и предложил выпить за углубление отношений. Аркадий Михайлович достал из холодильника шоколад, лимон и джин-тоник, без которого виски никогда не употреблял. Выпили. Клиент выдержал короткую паузу и попросил Санчеза поподробнее рассказать о возможностях экстрасенсов. Таких вопросов Аркадий Михайлович за свою жизнь наслышался в избытке, и было время, когда даже при намеке на подобный интерес его начинало подташнивать. Но, как ни странно, интерес Филимонова не вызвал в нем неприятного чувства, и он, ответив сначала коротко, неожиданно для себя разговорился: рассказал о магии, мистике, йоге, западном тайноведении, буддизме, суфизме, теософии и истории российской экстрасенсорики.

- Ну, и почему экстрасенсов нет ни среди политиков, ни среди богатых? В чем их сила? - спросил Филимонов.

Санчез опять начал говорить, но теперь уже о духовных ценностях, которые несравнимо выше материальных. Филимон даже не догадывался, что затронул больную для Аркадия Михайловича тему. И он ответил честно, формально честно. То, что человек с необычными способностями может сделать для других, он, к сожалению, чаще всего не может сделать для себя. После этого Филимонов в упор спросил:

- А что вы сами можете, Аркадий Михайлович? - И буквально через минуту пояснил суть своего вопроса: - Вот, допустим, у меня - какая ситуация? Есть тупики, которые не я могу разрулить. Например, есть конкурент, у которого в Питере завязки на всех уровнях власти. Я тоже кое-кого подкармливаю, но я не местный, я из провинции, а у того козла еще от папаши завязки остались, да и сам он у кормушки стоял. Вот такой набор. И как я ни тыркаюсь-пыркаюсь, а пробить этот фундамент не могу. Я даже фамилию конкурента назову. Это господин Буркало. Вы-то уж слышали о нем, конечно. Вы не подумайте, что у меня что-то личное. Я бы и сам такие возможности не упускал, но мне надо решать свои дела. Вы, конечно, думаете, что можно чем-нибудь другим заниматься, всем дела хватит, пусть Буркало делает свое, а Филимонов - свое. На это отвечу так. На определенном уровне поле бизнеса сужается, и игрокам одного уровня приходится играть на одном поле. Это - во-первых. А во-вторых, я не хочу уступать этому Буркало, и никому бы не уступил. Чем он лучше меня? Вот теперь скажите, можете вы в конкретной ситуации посоветовать, что надо делать и что не надо?

Так началось их сотрудничество. С первых же шагов все пошло как по маслу. Аркадий Михайлович и сам толком не понимал, как это происходит. Какие-то силы направляли, наверное, во всяком случае рекомендации его работали безупречно. Ну а когда после первой встречи Филимонов положил на стол пакет, набитый сотенными американскими купюрами, Санчез испытал небывалое чувство могущества.

За два года сотрудничества Аркадий Михайлович разрулил десятки ситуаций; вознаграждение, полученное им после первой победы, казалось теперь карманной мелочью в сравнении с тем, что он привык получать.

«Что за предчувствие? - спрашивал себя Санчез. - И почему, когда я думаю о нем, ничего, кроме образа Филимонова, не возникает? Ну какую опасность или неприятности может принести мне Филимон?». Ответа не было…

Пора было отправляться на работу. Пациентов сегодня ожидалось не много, записались двое. Один - умеренно депрессивный, с параноидальными признаками, с ним он работал уже полтора года; второй - новый. Первому, Воскову Андрею, тридцатидвухлетнему капитану в отставке, было назначено на десять тридцать. Второму - на 15.00.

«И чего это, - ругал себя Санчез, - я назначил одному утром, а второму после обеда? Теперь торчи там целый день. Болван ты, Аркадий, создаешь себе трудности, как при развитом социализме, и сам же их преодолеваешь».

Ходики на стене показывали девять тридцать, но вахтенная кукушка не торопилась выскакивать.

«Совсем обленилась, старушка», - подумал Санчез и щелкнул по облупившейся крышке старинных ходиков.

Уже на пороге зажурчал мобильник. Звонил Демьян Кириллович, один из самых нелюбимых пациентов. Мутный человек какой-то, себе на уме. Здоровый, кругломордый, с маленькими хитроватыми глазками и с вечным неослабевающим любопытством. Все вопросы, вопросы, и ладно бы, по теме, а то - где учился, почему не женат, есть ли дети, много ли пациентов… Обслуживая Демьяна Кирилловича уже полгода, он до сих пор не мог понять, зачем тот к нему ходит. Ну был разрыв плечевой связки, прооперировали, все нормально. Случаются боли - это тоже естественно. Пойди в клинику государственную или частную - там помогут. Каждые две недели Демьян появлялся в кабинете Санчеза, и час времени, отведенный на прием, проходил в основном в разговорах, а вернее - в ответах доктора на вопросы пациента и на десятиминутный бесконтактный массаж. Аркадий Михайлович всегда нервничал, когда не понимал чего-то, и поэтому как-то, не сдержавшись, спросил, зачем Демьян Кириллович тратится на дорогого доктора, имея столь незначительные проблемы. Ответ был уклончивым и многословным, с упором на то, что лучше Санчеза бесконтактный массаж никто не делает, а именно эта процедура самая эффективная в борьбе с донимающими его болями.

Демьян напрашивался на прием, упирая на неотложность дела.

- Подъезжайте к двенадцати. Устроит вас это время?

- Вполне. Вы незаменимый доктор, Аркадий Михайлович, мне так повезло с вами.

В кабинете было прохладно и мрачновато. Аркадий Михайлович раздвинул шторы, открыл форточку и включил верхний свет. Редкие солнечные лучи проникали сюда только ближе к вечеру, поэтому большую часть дня в комнате было сумрачно. До начала приема оставалось семь минут. Он убрал в ящик бумаги, передвинул к краю стола настольную лампу, открыл медицинскую карточку Андрея Воскова и просмотрел последние записи. Раздался неуверенный стук в дверь, на пороге возникла худая сутулая фигура бывшего капитана.

- Проходите, Андрей, садитесь.

Восков сел на краешек стула и уставился на доктора мутноватыми глазами.

- Располагайтесь поудобнее и рассказывайте, как ваши дела.

Восков поерзал, придвинулся к спинке стула, продолжая безмолвно изучать Санчеза.

- Как ваше самочувствие, что беспокоит?

- Все то же, доктор. Плохо сплю, аппетита нет, вокруг какие-то люди подозрительные. Все как прежде, доктор. Таблетки не помогают, я их ненавижу, у них привкус какой-то появился, как у отравы. Может быть, от времени таблетки начинают вырабатывать яд? Как вы думаете, Аркадий Михайлович, такое возможно?

- Нет, это совершенно исключено.

- А мне кажется, что возможно, я это чувствую.

- Вы упражнения, которые я вам назначил, выполняете? Водой холодной обливаетесь? Мы же с вами договорились, что вы будете делать это каждый день.

- Когда я начинаю делать упражнения, я вспоминаю бородатых чеченцев с автоматами, и мне становится плохо. А когда обливаюсь водой, я так мерзну, я не могу выносить такой холод. Давайте придумаем что-нибудь другое.

- Что бы вы хотели? - спросил Санчез, отмечая про себя, что сегодня привычная беседа с пациентом раздражает больше обычного.

- Доктор, как я могу хотеть, я же пациент, а вы меня лечите.

- Но вы же сами любите предлагать свои идеи, Андрей, и мы их совместно обсуждаем. Что с вами сегодня?

- Доктор, никакие идеи не помогают. Я уже ничему не верю. Даже мой отец - врач, академик, - соглашается, что моя болезнь неизлечима. Даже он, который желает мне добра, не видит выхода.

- Андрей, вы перебрались опять к родителям, зачем вы это сделали?

- Они меня очень просили, Аркадий Михайлович. Они хотят, чтобы я был все время с ними, и мама, и папа хотят. И я к ним переехал. Они обо мне очень заботятся.

- Андрей, мы с вами уже обсуждали эту тему. Встречайтесь с родителями, но жить вам лучше одному. Ладно, давайте займемся вашей энергетикой. Хотя бы в эту процедуру вы верите?

- Конечно, - обрадовался Андрей.

- Тогда садитесь в кресло, - попросил Санчез, выходя из-за стола.

Андрей пересел и закрыл глаза.

- Я так люблю, как вы это делаете. Я всегда жду, когда вы закончите меня спрашивать и начнете чистить мою энергетику.

- Расслабьтесь, закройте глаза, успокойте мысли, - потирая сухие ладони, приказал Санчез.

…После сеанса Аркадий Михайлович упал в освободившееся кресло, уставший больше чем обычно.

«Совершенно разбитый, - подумал он. - И еще этот Демьян… Надо расслабиться, привести себя в рабочее состояние».

Он устроился поудобнее, и уже минут через пять почувствовал тепло, тяжесть в ногах и руках, легкую прохладу в области лба.

Должно быть, он уснул. Стук в дверь прозвучал как взрыв. Санчез вскочил с кресла и открыл входную дверь. На пороге стоял улыбающийся Демьян Кириллович, за его спиной еще двое - высокие, широкоплечие и мрачные молодые люди в кожаных куртках.

- Заходите, Демьян Кириллович, - он посторонился, освобождая проход.

- Эти со мной, - объяснил Демьян, заметив вопрошающий взгляд Санчеза.

- Молодым людям, наверное, лучше подождать в приемной, там стулья, журналы, а здесь и сесть негде.

- Да вы не волнуйтесь, доктор. Они крепкие, постоят, здоровья хватит.

Санчез прошел за стол, Демьян сел напротив, а здоровяки в кожаных куртках переминались у кресла.

- Постойте у окна, - приказал им Демьян.

Они послушно отошли к окну и присели на подоконник.

Аркадий только сейчас рассмотрел новых гостей. Оба высоченные, с могучими плечами и шеями столбом, с непроницаемыми звероподобными рожами.

- Что это значит, Демьян Кириллович, кто эти люди и почему они здесь?

- Не волнуйтесь вы так, Аркадий Михайлович, не обращайте на них внимания. Сегодня нам придется поменяться ролями, я буду спрашивать, а вы отвечать.

- Зачем же меняться, вы всегда больше спрашиваете, чем отвечаете, - желчно заметил Санчез.

- Да бросьте вы. Мои прошлые вопросы - это так, пустая болтовня. Сегодня я буду задавать совсем другие вопросы, я бы их назвал существенными, а вам придется давать не только правдивые ответы, но и объяснения.

- По какому праву вы собираетесь меня допрашивать? Мое лечение или назначенные процедуры повредили вашему здоровью?

- Да бросьте вы, доктор, у меня отменное здоровье, а что до связки, над которой вы колдовали, так спасибо вам, - все хорошо, хотя и без вашего вмешательства она в отличном состоянии.

- Тогда в чем же дело?

- Аркадий Михайлович, давайте не будем тянуть резину, это совсем ни к чему. Вы знакомы с Филимоновым Тимофеем Степановичем?

- Да, я знаком с ним. Кто вы, из милиции? Тогда покажите удостоверение.

- Мы совсем не из милиции, не из ФСБ. - Демьян нехорошо улыбнулся. - Мы гораздо хуже. Как вы познакомились с Филимоновым?

- Филимонов мой пациент, я его лечу. - В Санчезе боролись самолюбие и страх.

- И чем он болен?

- У него проблемы с печенью.

- Значит, вас связывает только то, что вы оказываете господину Филимонову медицинские услуги. И никаких других отношений между вами нет, и никаких других услуг вы ему не оказываете?

- Нет. Никаких других услуг он от меня не получает, почему вы меня об этом спрашиваете?

- А потому, что я уверен и даже смогу доказать: вы оказываете ему не только медицинские услуги, и не надо врать, - повысил голос Демьян.

- Слышь, Демьян, - подал голос один из молодых людей у окна. - Позавчера один такой тоже дурака включал. Федя его рылом в стенку ткнул, он сразу перевоспитался. Давай я этого из-за стола достану, да по стенке мордой проведу. Че нам тут париться, время тянуть.

- Стой, где стоишь, и не вякай, пока не спросят, - зло приказал Демьян. - Аркадий Михайлович, давайте ваньку валять не будем, а подробно расскажем обо всех услугах, не связанных с медициной, которые вы оказывали господину Филимонову… Хотя, подождите. Я вам запись одну прокручу, чтобы беседа наша пошла активнее.

Он поднял стоявший рядом кейс, вытащил оттуда портативный плеер, нажал на кнопку. Раздался шум, а потом… Санчез с ужасом услышал свой голос и голос Филимона. Он понял все сразу - их прослушивали и записывали.

- Прозрели, Аркадий Михайлович? Вот теперь давайте рассказывать.

- Кто вы? - теряя самообладание, спросил Санчез.

- А мы те, которых вы с Филимоном так классно нагревали целых два года. Вы же не будете отрицать, что знаете, против кого были направлены ваши действия? Вам ведь известно имя Буркало? Мне продолжать?

- Не надо, - опустив голову, прошептал Санчез. - Чего вы хотите?

- Чтобы вы лучше поняли, чего мы хотим, посмотрите сюда, - он передал ему лист бумаги с печатным текстом. - Здесь цифры наших потерь. Согласитесь, вы как-то должны поучаствовать в возмещении убытков. Это справедливое требование, не так ли?

Аркадий посмотрел на лист. Там ровными рядами выстроились в колонки даты, цифры с пятью и шестью нулями и какие-то буквенные обозначения. Ему стало плохо, таким беспомощным и испуганным он еще никогда себя не чувствовал.

«Филимонов спасет», - мелькнула надежда, но тут же отступила перед трезвым пониманием, что Филимон такой же бандит, как и эти, в его кабинете. Надеяться на его помощь - просто наивность.

- Вы же понимаете, что суммами, даже приближающимися к указанным здесь, я не обладаю. Как же я могу возместить ваши потери?

- Такими суммами не обладаете, но другими-то обладаете. Вам Филимонов платил, и щедро - так?

- Так.

- К этому добавим ваши накопления от лечебной практики, стоимость вашей квартиры и мебели, стоимость этого помещения и оборудования, машины. Какая-никакая компенсация.

- А как же мне жить?

- А вот об этом мы сейчас и поговорим. Конечно, даже то немногое, что мы можем у вас забрать, - лучше, чем ничего. Но разница слишком большая. Мы можем вас убить, искалечить, но это потерь не покроет. Лучший выход из этого тупика мы видим только в одном - в ваших услугах. Теперь вы будете их оказывать нам, а не господину Филимонову. Все то же самое, хорошо знакомая вам работа, только в пользу нового хозяина. Ну а если по каким-либо причинам вы откажетесь или будете нас обманывать, придется подвергнуть вас пыткам, а потом медленному умерщвлению.

- Филимонов меня убьет, - прошептал Санчез.

- Вполне может убить, - согласился Демьян. - Для него это очень просто. Но ведь и мы можем вас убить, для нас это тоже несложно. Если вы втайне надеетесь на помощь вашего бывшего благодетеля, то это полная туфта. Мы ему предъявим доказательства, и он никуда не рыпнется. В нашем мире такие шутки безнаказанно не проходят. Филимон будет сдавать вас по полной программе и первый же вас грохнет. Ну а мы, поскольку нуждаемся в вас, наоборот, будем вас холить, лелеять, оберегать. Обсудим с вами план действий, законспирируем вас так, что никакое ЦРУ не подкопается… Что-то не вижу на вашем лице радости освобождения, дорогой доктор. Может, вы надеетесь убежать или не верите в возможность нашего с вами благополучного сотрудничества?

- Не скажу, что вы меня убедили, но выхода у меня нет. Хочу я с вами сотрудничать или нет, значения уже не имеет. Попрошу вас только об одном. Дайте мне несколько дней. Мне надо прийти в себя.

- С этим - без вопросов. Можете не спешить, подумайте на досуге, как вам избавиться от сотрудничества с Филимоновым. Если он появится в ближайшие дни, дайте нам знать. На всякий случай уведомляю вас, что наша беседа записана и при необходимости может быть предъявлена для прослушивания вашему бывшему партнеру. И не надейтесь, даже не пытайтесь использовать против нас ваши экстрасенсорные способности. Они вам не помогут, а положение ваше усугубят очень и очень серьезно, - Демьян Кириллович встал со стула, пожал на прощанье руку Санчеза. - Я вам позвоню, отдыхайте, набирайтесь сил… А знаете, как мы догадались о вашем сотрудничестве с Филимоновым? - Он задержался у стола. - Благодаря ему же. Это он, представляете, свой главный секрет открыл. По пьянке. Бухал со своим корешком, который нам стучал регулярно. И сказал ему, что пока вы живы и являетесь его особым советником, он будет делать господина Буркало как хочет. Ну а какого рода советы вы даете своему пациенту - это уже мы сами додумались. Ну, отдыхайте.

Он кивнул стоящим у окна амбалам, и вся компания не спеша покинула кабинет.

- Суки, падлы, уроды, швали, подонки, - Аркадий стучал по столу кулаками и вытирал мокрое от слез лицо.

До следующего приема оставалось около часа. Он выскочил на улицу. У парадного высокий парень прикуривал сигарету. Санчез потер глаза, которые щипало, будто песка насыпали, и попросил:

- Сигареты не найдется?

Тот вынул пачку.

- Спичка нужна?

- Да, пожалуйста.

Прикурил, затянулся, закашлялся и вспомнил студенческое время, продуваемую сквозняками лестничную площадку и пачку «Винстона» в руках Ступакова.

Все, это конец. Все рухнуло. Стоило учиться, чего-то добиваться, если в один миг какие-то подонки могут все отобрать. Но все-таки, если бы он получил то, что ищет уже полжизни, если бы умел влиять на людей, разве таким было бы общение с этими недоумками?.. Он бы их порвал, разбросал, сделал сумасшедшими… Но почему же он остановился, ведь где-то рядом находится источник мощной энергии. Надо было сделать все, чтобы найти его. Эти мысли придали силы и вывели из ступора. Он глубоко затянулся. Табак оказался едким, закашлялся и отбросил окурок в сторону.

Работать совсем не хотелось. Тянуло куда-нибудь подальше от кабинета.

Трубку подняли после второго гудка.

- Чаплыгин, здравствуй! Узнал?

- Здорово, Санч. У меня все, как десять лет назад. Сон хороший, на аппетит не жалуюсь, пью с удовольствием, но не злоупотребляю. Ну, и все остальное без изменений. У тебя опять что-нибудь экстренное?

- Почему опять? - слегка обиделся Санчез. - Может, соскучился, пообщаться хочу. У меня близких людей не так уж много.

- Не прибедняйся, Аркаша. Может, людей близких и мало, а вот без серьезного повода не позвонишь. Что стряслось? У меня такое чувство, что в этот раз тебя серьезно придавило. Что-то покруче всяких там энергий. Облегчай душу.

- Тебя, Чапа, не обманешь, в этот раз покруче. Мне напиться надо. Если ты не против, подъеду ближе к вечеру.

- Подъезжай.

В дверь постучали.

- Когда буду выезжать, позвоню, - заторопился Санчез.

Дверь отворилась, и в темноте проема нарисовалась высокая широкоплечая фигура. У Санчеза сжалось сердце. Ему показалось, что это один из амбалов, сопровождавших Демьяна. Однако, присмотревшись внимательнее, с облегчением вздохнул.

- Здравствуйте! Войти можно?

- Входите, - пригласил Аркадий, испытывая странное волнение.

- Я немного раньше пришел, могу подождать в коридоре, если надо.

- Нет, нет, ничего страшного, садитесь, пожалуйста.

Аркадий указал на стул и открыл книгу записей.

- Пивоваров Владимир?

- Да, Пивоваров.

Волнение, коснувшееся Санчеза в первую минуту, усилилось до непроизвольного постукивания зубов. Принимать пациента в подобном состоянии было невозможно.

- Мне нужно выйти ненадолго, извините. Я вернусь очень скоро, - с трудом выговорив это, он сорвался и выскочил в коридор.

Дотащился до туалета, нащупал выключатель и открыл дверь. Его лицо в туалетном зеркале казалось бледной маской с темными неподвижными зрачками. Он открыл кран, пустил холодную воду и подставил лицо под тугую струю. Зубы еще стучали.

- Что же это? - растерянно повторял Аркадий, проводя по мокрому лицу рукой. - Ну что за день сегодня такой?.. Почему меня так колотит? Это от него, от пациента что-то исходит. В этом есть что-то знакомое, что-то очень знакомое… Энергия. Я знаю эту энергию, я знаю, надо только вспомнить…

И тут его осенило. Вот она, та самая энергия, которую он открыл и которую проверил вместе с Чаплыгиным. Невероятно. Господи, ты помогаешь мне, ты не оставил меня и спасаешь сейчас. Спасибо! Он сложил ладони у груди и бухнулся коленями в лужицу на полу…

Пивоваров сидел облокотившись о стол и рассматривал кабинет. Здесь было уютно. На стенах, обитых синим шелком, висели картины в тяжелых рамах. Стол, за которым он сидел, был большой, старинный. Это просторное помещение, обставленное даже с некоторой роскошью, совсем не походило на медицинский кабинет. Разве что напольные весы в дальнем углу, прибор измерения давления на столе и какой-то странный светлый экран наводили на мысли о медицинском учреждении. Большой спокойный кабинет как-то совсем не вязался с обликом хозяина, маленьким, носатым и неуравновешенным.

«Может, и не надо было сюда приходить? Чудной какой-то доктор, дерганый», - подумал Володя.

Дверь отворилась, и доктор с влажными кудрями, аккуратно зачесанными назад, торопливо проследовал к столу.

- Извините, что заставил ждать, - сказал он, бросая короткие взгляды на пациента и устраиваясь за столом. - Ну, давайте знакомиться, - он протянул Володе руку. - Аркадий Михайлович.

Володя пожал маленькую влажную ладонь.

- А теперь давайте поговорим о том, что вас сюда привело. Да, простите, вы где живете?

- На Петроградской.

- Я там и думал, - прошептал он.

- Что вы сказали? - спросил Володя.

- Ничего, ничего, это я так. Рассказывайте, не стесняйтесь. У вас, конечно, что-то, скажем так, нестандартное. Иначе вы сидели бы на приеме в какой-нибудь обычной поликлинике у доктора в белом халате. Белый халат есть и у меня, но пользуюсь я им только в исключительных случаях… В этом кабинете рассказано столько историй, что, пожалуй, будут покруче некоторых фантастических романов. Так что и удивляться уж, кажется, нечему. - Аркадий стал приходить в себя, голос его набирал силу и уверенность. - Хотите, угадаю? У вас ведь не физический недуг, да и вообще - не недуг в обычном понимании. Ну что, прав я или нет?

- Правы.

- А можно мне еще погадать? - сверкнув лукавым глазом, спросил он.

- Погадайте, - разрешил Володя.

- С вами происходят, знаете ли, - он покрутил пальцами, - ну, такие неординарные явления. Вы можете что-то видеть, что-то слышать такое, чего в так называемой объективной реальности не существует. Эти явления вызывают в вас сильные и, вероятнее всего, отрицательные эмоции. В определенной литературе подобные явления называют нетрадиционными психическими проявлениями. Обычно они расшатывают психику пациентов, отчасти по причине своей необычности - заметьте, я не называю их нарушениями ни физическими, ни психическими. Так вот, страдающие люди попадают в полную изоляцию, а в результате приходят к полной безысходности. Их никто не понимает, им никто не может помочь и даже объяснить, что это такое. А теперь ответьте, пожалуйста, беспокоят ли вас зрительные, слуховые или какие-либо иные феномены?

Володя, до последнего момента не знавший, с чего он начнет свой рассказ, после слов доктора почувствовал, что ничего непосильного ему делать не придется.

- Доктор, давайте я по порядку начну.

Санчез кивнул, откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и расслабился.

Володя начал с пропажи денег и транспорта, с приговора и путешествия в Сибирь. Он рассказал обо всем, стараясь не пропустить подробностей, однако не называя имен. Когда рассказ его подошел к полету над Небогой, Санчез, внимательно ловивший каждое слово, подался всем телом вперед и впился глазами в его лицо.

- Владимир, пожалуйста, еще раз с того момента, когда вы поняли, что висите в воздухе. Даже немного раньше, когда взлетали. Пожалуйста, сосредоточьтесь, не напрягайтесь. Постарайтесь вспомнить, как все происходило, вспоминайте все до мельчайших подробностей. Постарайтесь также воспроизвести в памяти все ощущения, тоже все до мельчайших подробностей. Если для этого вам нужно закрыть глаза, закрывайте. Если вам удобнее расслабиться в кресле, пожалуйста, пересаживайтесь, а я сяду на ваше место, буду рядом. Можете рассказывать, не открывая глаз.

Володя закрыл глаза и через мгновение, ощутив на щеках морозное дуновение и мощное вращение снежного вихря, увидев открытое звездное небо над головой и покрытые пушистым снегом верхушки деревьев, повторил свой рассказ.

Открыв глаза, он увидел склонившегося над столом доктора, что-то быстро пишущего в тетради.

- Продолжайте, Владимир. Не обращайте на меня внимания. Если мне будет что-то непонятно, я спрошу.

Больше вопросов доктор не задавал.

Володя говорил. Перед его внутренним взором проходили Сиделино и Небога; засыпанная снегом улица и заимка; пламя в печи, жуткие звуки в углах его избы и вой снежной бури за бревенчатыми стенами. Когда он стал рассказывать о встрече с бомжами и о женщине, похожей на Анну, с которой встретился на Волге один из бомжей, глаза доктора расширились, потемнели, и на лице загорелся особый интерес.

Рассказ был закончен, он чувствовал полное опустошение; сидел, опустив голову и машинально рассматривая мелкие узоры на паласе. С улицы доносился городской шум, громыхали на рельсовых стыках трамваи, шуршали шинами автомобили и автобусы. Из форточки веяло свежестью и привычными запахами городской улицы. Доктор, похоже, тоже с трудом приходил в себя от услышанного.

- Да, уж поверьте, много чего приходилось слышать, но с вашей историей, конечно, ничто не сравнится. Владимир, я вас даже не спросил, какой помощи вы ожидаете от меня. Вы хотите избавиться от звуковых и зрительных эффектов? Они мешают вашей жизни?

- Да, - ответил Володя, поднимая голову. - Я хочу, чтобы все было как раньше, до Небоги. Я устал от всего этого. Я не сплю, психую - это нормально? Я не псих пока, но могу стать психом, сумасшедшим, или убить кого-нибудь. Я стал бояться себя, потому что не знаю, когда появятся строчки и кого я буду бить. Я не могу себя контролировать.

- Вы считаете, что строчки мешают вам жить? Но ведь из вашего рассказа следует, что последний раз, когда вас пытались задушить, строчки спасли вас. Ведь так?

- Так.

- Тогда скажите, это был единственный случай, когда они пытались предупредить вас об опасности?

- Да.

- Теперь вопрос о женщине, которая дала вам амулет. Не считаете ли вы, что это были галлюцинации и что гнилушку вы подняли под влиянием галлюцинаций?

- Доктор, если галлюцинации - это когда вы чувствуете, как к вам прикасаются рукой и видите того, кто прикасается, тогда и вы для меня галлюцинация, и ваш кабинет, и вся жизнь - галлюцинация. Тогда и то, что я летал, - галлюцинация, и то, что из Небоги попал в свою квартиру, - тоже галлюцинация. Я к вам пришел, а не к психиатру, потому что психиатр сразу закрыл бы меня в «дурке». Если вы тоже считаете меня сумасшедшим, то давайте на этом закончим. Я с вами расплачусь, и забудем навсегда о нашей встрече.

- Я не подвергаю сомнению ни одного слова из вашего рассказа, - заволновался Санчез. - Я хотел только уточнить, не возникало ли в вас сомнение в реальности происходящего… Ладно, оставим, и давайте перейдем к следующему этапу. Нам надо провести один короткий тест. Для этого придется перейти вон к тому экрану на стене.

Аркадий Михайлович выбрался из-за стола, пропуская вперед Володю, отмечая с некоторой подавленностью разницу в росте. Его голова была на уровне плеча пациента. Да и вся мощная Володина фигура вызывала в нем чувство неполноценности.

- Садитесь сюда, - попросил он, устанавливая стул у экрана. - Садитесь и расслабьтесь, можете закрыть глаза. Тест продлится недолго. Я сяду напротив и буду смотреть на вас. Вам делать ничего не надо. Я вам предложил закрыть глаза, потому что некоторых пациентов смущает, когда на них пристально смотрят.

- Вы будете меня гипнотизировать?

- Нет, это совсем другое, я вам позже объясню.

Володя положил руки на колени, закрыл глаза и расслабился. Санчез сел напротив, тоже расслабился, рассредоточил зрение, пытаясь рассмотреть ауру пациента. Обычно он включался очень быстро, через две, максимум три минуты. Но сейчас он не видел ничего, кроме серого свитера на мощных плечах Пивоварова и его спокойного лица. Он еще раз прошелся по своему телу, стараясь углубить расслабление и максимально расфокусировать взгляд.

Ауры не было.

Он начал волноваться и нервничать, но вдруг над крупной головой пациента мелькнули острые зеленые штрихи. Скрылись и в следующее мгновение появились опять. К ним добавились красные, белые, синие, а еще через мгновение над головой пациента полыхнуло северным сиянием разноцветное пламя. Оно было настолько ярким, что слепило глаза. Аркадий инстинктивно поднял руки, защищая лицо. В следующий миг мощный толчок опрокинул его вместе со стулом на пол. Услышав звук падающего тела, Володя открыл глаза и, увидев на полу корчившегося доктора, подхватил его подмышки и поставил на ноги. Лицо Санчеза было бледным, доктор едва держался на ногах и казался невменяемым. Володя подтащил его к столу, усадил в кресло. Доктор, казалось, ничего не видел. Володя хлопнул его по щекам. Голова дернулась, доктор открыл глаза и посмотрел снизу вверх на Володю.

- Простите. Я сейчас. Мне нужно совсем немного времени, чтобы прийти в себя. Вы садитесь, пожалуйста. Я вас покину ненадолго. - Он оторвался от стула и, пошатываясь, побрел к двери.

- Вам помочь?

- Не надо, я сам.

Санчез шел к туалету, держась рукой за стену, с трудом передвигая ватные ноги. Открыл дверь, пустил воду из крана, подставил под струю лицо и подумал, что сегодня повторяет эту процедуру уже второй раз, и еще - что никогда ничего подобного с ним не случалось.

Придя в себя, он вернулся в кабинет и сел напротив Володи.

- Вот что я вам скажу. Мы имеем дело с неизвестной энергией. Мы встретились с поразительным феноменом. Мне нужно какое-то время, чтобы разобраться в этом и найти эффективную помощь. Пожалуйста, дайте мне это время. Может быть, день, может - два или три. Дайте мне номер вашего телефона. Я вам позвоню. Чтобы хоть чем-то помочь вам сейчас, могу посоветовать следующее. Попробуйте общаться со звуками и строчками; поговорите с ними, задайте им вопросы вслух или про себя. Попробуйте прочувствовать их как живых существ. Возможно, они сами вам подскажут путь правильного поведения. Скрываться, прятаться от них бессмысленно, надо искать контакт.

- Сколько с меня? - спросил Володя, продиктовав номер телефона.

- Да перестаньте вы. Я ничего с вас брать не буду. Об этом поговорим при следующей встрече.

Через полчаса Санчез почувствовал, что силы возвращаются к нему. Он не мог думать, не хотел анализировать то потрясающее, что узнал; просто хотел расслабиться, напиться с Чаплыгиным до умопомрачения. Он набрал номер Чапы.

- Чап, я выезжаю. Напои меня до потери памяти. Если обещаешь это сделать, расскажу тебе такое, что ты упадешь.

- Подъезжай.

Время для поездок было не самое подходящее. Час пик. Улицы забиты машинами так, что приходилось тащиться с черепашьей скоростью, и, конечно, мешали наглецы, которые лезли напролом и подрезали. Аркадий считал, что дорожные пробки и невоспитанные водители не способны вывести его из равновесия, но сегодня он был просто как порох и крыл отборным матом налево и направо. Уже въезжая в хорошо знакомый двор, посмотрел на циферблат. Почти час в пути.

Чаплыгин уже ждал его.

Прошли на кухню. Через занавеску пробивались рыжие лучи заходящего солнца. В прозрачном кувшине с водой отражались крупные ладони Чаплыгина. Аркадий налил полстакана воды и выпил жадными глотками. На плите засвистел чайник. Чаплыгин поднялся и выключил конфорку.

- Давай попьем чаю, - предложил Чапа, - а потом будем пить водку.

Разлил чай в фарфоровые чашки с иероглифами на тонких стенках, положил в розетки клубничное варенье из прозрачных коричневых ягод. Санчез взял баранку, окунул ее в варенье, надкусил и запил чаем.

- Хороший чай, ароматный.

- Обычный цейлонский, - пожал плечами Чапа.

- Чего молчишь? - спросил Санчез.

- Я думаю.

- О чем?

- О превратностях жизни.

- Ну и что у тебя с превратностями?

- Да как у всех, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

- Это да. Кабы знать, где упадешь, соломки подстелил бы, - согласился Чапа.

- Чаплыгин, у тебя было так, чтобы в один день сначала все обрушилось, а потом, буквально через час, то, что ты ищешь, само к тебе пришло?

- У меня такого не было и никогда не будет.

- Почему?

- Потому что у меня другой ритм жизни.

- Я это не понимаю, - сказал Санчез, - может, водки нальешь?

- Налью, - одним движением Чаплыгин свинтил пробку со «Столичной».

- Только не в рюмку, а в этот стакан, лей половину. У меня тост. Давай за то, чтобы нас наши ангелы-хранители не оставляли, - торжественно произнес Аркадий.

- Сложновато, - подумал вслух Чапа, - но я не против.

- Меня могли сегодня убить, но даже не ударили, - продолжил откровения Санчез, закусывая соленым огурцом.

- И кто же, и за что же?

- Тебе известно такое имя - Буркало?

- Если ты спрашиваешь о бизнесмене, то, конечно, известно.

- Об этом бизнесмене я и говорю. Сегодня его мордовороты приходили ко мне.

- И чем же ты заинтересовал господина Буркало?

Санчез подцепил вилкой сало, положил его на черный хлеб и начал жевать.

- Эх, друг ты мой Чаплыгин, сидишь дома, как увалень Илья Муромец, и ничего тебя не касается. А меня жизнь бьет ключом по чувствительным местам. Ты ведь и Филимонова знаешь, и даже знаешь, что он мой пациент. А знаешь ли ты, что Буркало и Филимонов конкуренты, да не просто конкуренты, а почти враги?

- Нет, - ответил Чапа, - что конкуренты, можно бы предположить, а что враги - нет, не знал. А ты с какого боку с этими господами трешься?

- Эх, Чаплыгин, налей еще граммов сто пятьдесят, мне надо расслабиться.

Чапа налил.

- Давай за нас, - произнес Санчез и снова опрокинул стакан.

Чаплыгин тоже выпил, заметив про себя, что действительно доктор Аркадий основательно расстроен.

- Тот вот, этот Буркало узнал, как я помогаю Филимонову, и решил мне отомстить. Нет, не только отомстить, а, как сказал его представитель, - кстати, тоже был моим пациентом, - потребовать возмещения убытков.

- И много ты наворовал у Буркало?

- Я у него ни копейки не взял. Это Филимон его на деньги ставил, а он мне выставил целую колонку шестизначных цифр.

- Санчез, ты все-таки мог бы внятно объяснить свои заявления? Ничего не понятно, честное слово.

- Чапыч, давай по третьей, мне уже лучше стало. Надо в кондицию войти. Сейчас, пожалуйста, в рюмку налей.

Чаплыгин налил и сказал:

- Я вот думаю иногда, куда тебя твоя кривая выведет? Хочу, чтобы вывела к чему-нибудь хорошему, за это давай и выпьем.

- Начинается воспитательный процесс… Ты пей за мою кривую, а я выпью за твою заботу. - Он выпил и закусил. - Хорошее у тебя сало. Поставь музыку, какую-нибудь лирическую.

Чапа вышел в соседнюю комнату и вернулся с кассетником.

- Хочешь Ободзинского послушать? Я люблю его песни, там лирика настоящая. Недавно встретил кента своего старого и переписал у него несколько кассет семидесятых-восьмидесятых. Почти неделю слушаю.

- Ставь, - согласился Аркадий.

Алкоголь уже здорово зацепил, ему стало грустно. Вспомнил юность, друга Ступакова, студенческие вечеринки и юношеские мечты. Вспомнил страшный сегодняшний день, Пивоварова, и спросил себя: «А действительно, куда меня кривая выведет?»

Из кассетника зазвучало:

Льет ли теплый дождь,

Падает ли снег…

Санчез закрыл лицо ладонями, плечи его затряслись. Чапа, стараясь не шуметь, вышел в прихожую и закурил. Когда вернулся, друг уже спал, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки. Чаплыгин осторожно поднял его и перенес в соседнюю комнату…

Санчез проснулся ночью. Стрелки на светящемся циферблате настенных часов показывали начало второго. В голове шумело. Он выпростал ноги из-под пледа и сел на диван. Потер лоб, припоминая, как приехал в этот дом и как попал на диван. В комнате было прохладно, он поежился и направился к туалету. Через щель увидел свет в «иконостасной». Выключатель в туалете был старым и разболтанным, пришлось щелкнуть несколько раз, прежде чем лампочка под потолком зажглась. Аркадий взглянул в зеркало. Лицо было серым, под глазами мешки. Нос вороньим клювом навис над верхней губой. Он отвернулся, испытав привычную неприязнь к своему лицу.

В прихожей было прохладно, он подошел к иконостасной и толкнул дверь. Чаплыгин сидел на коврике посредине комнаты. Ноги были скрещены в лотосе, спина прямая, глаза закрыты.

- Иди на кухню, я сейчас приду, - услышал Санчез.

«Вот это образец преданного служения духу. Он даже после водки не забывает о медитации, а я уж и не помню, когда так сидел», - с горечью подумал он.

Стол был накрыт газетами. Санчез снял их, налил в стакан воды и выпил. Внезапно почувствовал голод. Наложил полную тарелку остывшей картошки с мясом, добавил пару соленых огурцов. В комнату вошел Чаплыгин. Лицо его было спокойным, зрачки слегка расширены.

- Чапа, я тебе завидую. Ты не размениваешься на мелочи. А я все время ищу себе приключений.

- Давай выпьем, - остановил его Чаплыгин.

Аркадий разлил.

- Проголодался, - усмехнулся Чап. - Значит, поправляешься. Закуси и расскажи, наконец, внятно и разборчиво, что с тобой приключилось.

Санчез жевал, смотрел на отрывной календарь на стене и думал, что совсем скоро настанет лето; надо бы отдохнуть, съездить куда-нибудь в теплые края, покупаться и позагорать. Когда он в последний раз отдыхал, покидал город? Давно, с бывшей своей женой. Ездил в Крым, снимал домик в Алуште. Хорошо было. Две недели под южным солнцем. Покрытый серой галькой пляж, волны с пенными гребнями. А ночью - черное небо с яркими звездами…

- Потеплеет, уеду отдыхать. На юг поеду, к воде. Поехали вместе, Чап? Я финансирую. Давай в Крым поедем, будем пить сухое вино и медитировать на берегу.

Он посмотрел на Чаплыгина. Тот вздохнул и потер небритый подбородок.

- Не получится у меня. Я вот как вошел в свою колею, так и живу. Вроде без перемен, со стороны покажется, что скучно, а на самом деле - у меня все есть, и не нужны мне ни южные, никакие другие экзотические пейзажи. Мне здесь хватает солнца, неба, воздуха, леса, облаков, дождя, радуги, слякоти, своего жилья, своего подъезда. Хотя… - он сделал паузу, - если будешь себя правильно вести, может, и соблазнишь на какую-нибудь авантюру, коей для меня может быть любое перемещение в пространстве на расстояние более трех километров... Тебе не холодно, окно приоткрыто?

- Нет, все нормально.

- Ну, тогда я закурю.

- И мне сигарету, - попросил Санчез.

- Прикуривай и выдавай свою леденящую душу историю, - Чапа передал ему сигаретную пачку.

- Сегодня я серьезно попал. Тебе, наверное, предьявы никогда не делали, а я получил полный опыт такого мероприятия, - Аркадий выдохнул струю дыма.

Он рассказал в подробностях, как консультировал Филимона, как тот щедро оплачивал его услуги и как сам же Филимон проболтался об их отношениях.

- Сволочь тупая, - Санчез опять затянулся и закашлялся. - Вот такие невеселые новости. Они требуют, чтобы я возместил убытки. А там такие суммы! Понимаешь, уже по тому, сколько Филимон мне отстегивал, можно представить, какие деньги он поднимал. Короче, предложили мне альтернативу. Они прощают долг, если я буду работать на них, как работал на Филимона. Но как? Если у Филимона начнутся потери в бизнесе, он сразу поймет, кто главный вредитель. Что он со мной сделает, говорить не надо, и так все ясно.

Аркадий тяжело вздохнул.

Чапа смотрел в окно и, похоже, думал о своем.

- Ты что молчишь?

- Да думаю о превратностях судьбы. Мне ведь Филимон тоже предлагал сотрудничество. Все было разыграно по схожему сценарию. Пришел, попросил подлечить печень, а потом попросил об особых услугах за особое вознаграждение. Я ему отказал. Сразу отказал. Он наезжать начал, но я ему повторил, что он должен забыть, о чем мы говорили. Он ушел и больше не появлялся.

- Елки-палки, что ж ты молчал, почему ничего не рассказал?! - разозлился Санчез.

- Это могло что-то изменить? - спросил Чапа. - Ты в этом уверен? Лично я уверен в обратном. Ты бы сам попросил меня рекомендовать тебя Филимону. Ты бы точно такой шанс не упустил.

Аркадий с ненавистью взглянул на Чаплыгина, но через секунду понял, что тот прав.

- Чап, что ты мне посоветуешь?

Чаплыгин на мгновенье задумался.

- Твоя ситуация не кажется мне безнадежной. Подумай сам. Что нужно этим людям? Им нужно, чтобы ты делал им деньги. Убивать тебя нет смысла, пока ты жив, у них есть надежда вернуть свои бабки, а может, и увеличить доходы. Теперь о Филимоне. Тебе надо встретиться с ним, сказать, что ты болен, что это особая болезнь, которая отрицательно сказывается на твоих способностях. Ну, допустим, ты потерял энергию и требуется время на восстановление. Допустим, получил энергетический удар, придумаешь что-нибудь. Филимон поверит, куда ему деваться. Может, конечно, настаивать на продолжении ваших деловых отношений. На это скажешь, что можно попробовать, но результатов не гарантируешь и за финансовые потери не отвечаешь. Я думаю, это остудит его очень быстро. Теперь вернемся к интересам Буркало. У тебя есть очень хороший ход. Буркало ведь работает не только на одном финансовом пространстве с Филимоновым. Поле для бизнеса беспредельно. Ты дай свое согласие работать на них, но не против Филимонова. Пусть предлагают другие проекты. Пусть придумывают, ищут новые области, а ты уж подсуетись для них.

- Господи, как все просто. - Санчез потрясенно молчал. Почему сам он не додумался до таких элементарных вещей? - Я принимаю твой совет без всяких коррективов. Все так просто, а я, видно, перепсиховал и совсем отупел… Но я тебе еще не все рассказал. Это была плохая новость, а у меня и хорошая есть. Помнишь нашу последнюю встречу, помнишь про источник энергии? Я его нашел. Я с ним сегодня встречался, я его видел, как тебя сейчас вижу. Ты понимаешь? Он сам ко мне пришел. Теперь у меня есть его телефон и адрес.

- Да-а-а, - протянул Чаплыгин. - Новость действительно необычная, даже сногсшибательная. А как он выглядит, этот носитель, и какое на тебя произвел впечатление?

- Здоровый, вроде тебя, а может, и повыше. В плечах пошире, и шея такая толстая, спортсмен. И еще, Чапа, я теперь знаю, где находится источник энергии. Он мне все рассказал. Помнишь, ты сказал, что он может быть очень далеко, так все и есть, это что-то вроде места паломничества в Сибири. Место называется Небога. Там происходят чудеса, большей частью нехорошие. Кто там побывал - умирает, болеет или с ума сходит. Но некоторые получают благословение или спасение. Парня зовут Владимир, фамилия Пивоваров. Он туда случайно попал, скрывался от бандитов, хотя сам тоже, кажется, бандит. Вот его-то Небога как раз спасла. Ты представляешь, он захотел вернуться домой, в Питер, и наутро оказался в своей питерской квартире. Я во время приема попробовал посмотреть его ауру. Он совсем закрыт. Ауру не видно, а кроме того, у него защита. Меня в лоб какая-то сила так долбанула, что я вместе со стулом опрокинулся. Я хочу разобраться с этой Небогой, и летом собираюсь туда поехать. Поехали вместе, Чап?

- Я тут кое-что увидел, пока тебя слушал. - Чапа потер ладонями лоб. - Место это. Картинка была очень яркой. Интересно, насколько она соответствует реальности. А насчет поездки я серьезно подумаю. Вот это меня захватывает больше, чем Крым.

***

Вернувшись домой на рассвете совершенно разбитый и опустошенный, доктор Санчез, не раздеваясь, завалился на диван и моментально уснул. Проснулся с ощущением тяжелого сновидения, сел и попытался вспомнить, но тщетно - внутри было серо и пусто. Во рту - кислятина от выпитого алкоголя и выкуренных сигарет. Вспомнил разговор с Чаплыгиным и пожалел, что мало рассказал ему о Небоге, о строчках и звуках, а более всего жалел, что даже не попытался вместе с ним помедитировать.

Но пора было возвращаться к действительности. Как-то помогать Пивоварову. А главное - разобраться с Буркало и Филимоном. Воспоминание о вчерашней встрече с бандитами опять вызвало бешеный протест. Кулаки сжались. Санчез вскочил со стула, с силой ударил по столу и, сжав челюсти, процедил: «Убью, уничтожу!»

За окном серело вечернее небо с редкими облаками на горизонте. Он сел на стул и, потирая ушибленные ладони, подумал, что прямо сейчас надо расслабиться и настроиться на Небогу. Одна их трех комнат квартиры была оборудована под зал медитаций. Мебели здесь совсем не было. В центре лежал мат. Напротив, на дубовой подставке, коптили в канделябрах и подсвечниках свечи, а стены украшали портреты восточных святых, Штейнера, Блаватской, семьи Рерихов. Аркадий переоделся в вязаный свитер и мягкие спортивные штаны. Сел на стул, закрыл глаза и расслабился. Внутреннее пространство было серым и густым. Проносились образы вчерашних событий, слышались обрывки фраз, произнесенных нудным голосом Демьяна. Что-то темное и тревожное поднималось снизу, собиралось у сердца и давило грудь. Стало трудно дышать, он открыл глаза, сделал несколько глубоких вдохов, выровнял позвоночник и плотнее прижался к спинке стула. Опять закрыл глаза. Та же плотная серость и тяжесть в груди. Он сосредоточился на образе Пивоварова. Смутно вспомнилось лицо, мелькнули серые глаза и сильная шея, широкая грудь и крупные ладони на обтянутых джинсами коленях. Потом явилось Чапино лицо, которое через мгновение растворилось в сером облачном пространстве. Поплыли цветные круги и длинные размазанные картины, в которых угадывались верхушки елей, искривленные окна, размытый бокал с желтым соком, скомканное красное полотнище, ботинок с отставшей подошвой и коричневый шнурок, повисший в пространстве.

«Нет, так нельзя, - решил Санчез, разгоняя непрошеные образы. - Мне нужен образ Пивоварова».

Он еще раз прошелся внутренним взглядом по своему телу, снимая оставшееся напряжение. Пространство посветлело и расширилось, в нем возникло лицо вчерашнего пациента. Его серые глаза с золотистыми точками в зрачках были совсем рядом. Выпуклый лоб с двумя поперечными морщинками у переносицы, крупный нос, губы, сильный подбородок и впалые щеки дышали жизнью. Аркадий ждал, но ауры не было. Образ, как и вчера, закрыла пелена, похожая на мутную воду. «А что, если повторится вчерашнее?» - мелькнула тревожная мысль, и в тот же миг оживший образ очистился. Его окружили цветные штрихи. Замелькали и зазвучали странными тонкими звуками. Внезапно что-то ужасное возникло за спиной. Сзади, откуда-то из-за затылка, с ужасающим ревом стремительно накатывалась океанская волна. Он дернулся всем телом, завалился направо и, падая на пол, решил, что умирает…

Очнулся поздно ночью. В голове звенело, ныла правая рука, особенно локоть, пострадавший при падении. Аркадий с трудом поднялся на ноги, добрался до двери, переступил порог и направился к столу, белевшему в свете молочной ночи за окном. Опершись ладонями на его поверхность, подумал, что нелепо стоять здесь ночью и чего-то ждать. Сделал несколько шагов к дивану, рухнул всем телом на обтянутые потертой кожей подушки и тут же отключился. К нему тянулись руки с грязными нестрижеными ногтями. Выплывали изможденные старческие лица и немощные тела с костистыми руками и плечами, с отвисшими животами на тонких полусогнутых ногах. Глубоко в затылке звучала незнакомая печальная мелодия. Под утро явилось бледное лицо женщины с огромными глазами. Аркадий потянулся к ней, страстно желая поведать о своем горе, но лицо отодвинулось, и ему показалось, что печальные глаза смотрели теперь укоризненно. Потом опять появились строчки, заполнили пространство и зазвучало нестройным, но сильным хором: «Хочешь получить желаемое будь с ним». Фраза звучала все громче, пронзая тело и внедряясь в его мозг. Он открыл глаза и произнес:

- Хочешь получить желаемое - будь с ним. С кем - с ним?

Два дня его преследовали угнетающие звуки, от которых не было спасения. Единственное место, где он наконец укрылся, оказалась его машина. Когда выходил из нее, тотчас налетали цветные штрихи, звучавшие каким-то недоступным пониманию смыслом. Лишь изредка от них исходило: «Хочешь получить желаемое - будь с ним». Только к концу третьего дня он понял, о ком идет речь.

***

Время близилось к вечеру. На Дворцовой набережной гулял народ. От реки тянуло прохладой. Володя стоял у парапета, смотрел на свинцовые воды Невы и вспоминал о встрече с доктором. Никаких конкретных результатов она не дала, хотя ни на что особенное он и не надеялся. Врач советовал разговаривать со строчками. Интересно, как он это себе представляет и, главное, о чем с ними разговаривать? Просить, чтобы больше не появлялись? А что делать с голосами и звуками, о них доктор вообще ничего не сказал. Пора, видать, в Самару отправляться, поискать на Васильевских островах женщину, похожую на Анну. Там будет больше толку, чем у доктора. Володя достал мобильник и набрал номер Ширина:

- Павел Петрович. Это Пивоваров, здравствуйте!

- Здравствуй, Володя!

- Поговорить хотел насчет Самары.

- Это хорошо, что ты позвонил. С Самарой, конечно, решим, но позже. Тут еще одна проблема нарисовалась, хочу, чтобы ты поучаствовал. Давай-ка, подъезжай ко мне прямо сейчас.

Володя закурил и пошел к машине. Такой расклад ему не нравился. Однако уже через пятнадцать минут он припарковал свой «Паджеро» у парадного Кащея, поднялся по лестнице и нажал на кнопку звонка. Его встретил Алексей и проводил в столовую. Павел Петрович поднялся навстречу.

- Рад тебя видеть. Что-то ты похудел и побледнел. Не болеешь?

Володя пожал плечами.

- Ну и хорошо. Садись. Давай по коньячку сначала и закусим.

Выпили, Володя закурил.

- Как бизнес? Слышал, что цех вы уже запустили.

- Да, все нормально. Цех работает, магазин открыли. Вот с супермаркетом пока не все понятно. Помещение подбираем.

- Володя, я же вам предлагал свое помещение на Василеостровской. Там и место неплохое, и площади как раз под супермаркет, ну а по деньгам - совсем копейки. И платить все сразу не надо, в рассрочку, потихонечку. Синява смотрел, понравилось. Обещал позвонить, но что-то не торопится.

- Это мое решение, Павел Петрович. Зависимости не хочу.

- Так-то оно, - задумчиво протянул Кащей, - значит, не простил еще. Много у тебя ко мне зла и недоверия накопилось. Что ж тут поделаешь. А я про новости хочу тебе рассказать. Может, слышал уже: Батыя и трех его главных помощников в лесу нашли под Тосно. На березах висели со спущенными штанами. И бригады его больше нет. Разбежалась по всей России. И покоя им нигде не будет. Так не слышал еще?

- Нет, не слышал. Батыя помню, пересекались. У него по Питеру киоски стояли. Паскудный был пацан.

- Вот именно. Паскудный был пацан, паскудный человек паскудством занимался. Эти, которых на березах нашли, они-то и положили твоих братьев; на бабках моих хотели счастье свое построить. А на чужом горе счастье не построишь, это еще предки наши, славяне, поняли. Эти попробовали и получили, а сейчас их, наверное, в пекле поджаривают. Я чувствую, как от них смердит. - Ширин разлил коньяк. - Мне их не жалко, пусть потерпят там, пусть выжарят из них все паскудство. Ну а потом, да будет земля им пухом и царствия им Небесного. Давай помянем души неприкаянные.

- Это вы их, Павел Петрович?

- Не я, сынок. Инквизиция. Помнишь историю? В средние века таких исчадий ада жгли на кострах, чтобы хороших людей избавить от отродий дьявольских.

- А те, которые жгли и судили, были святыми, что ли?

- Да нет. Они были судьями и палачами. И судьи, конечно, были всякие, и палачи. Одни по совести, с верой в Бога это делали. Другие - потому что любили мучить и убивать. Были, наверное, и третьи, и четвертые. Но кому-то надо чистить воздух и землю, кому-то - лечить болезни. Вот они и лечили. Ты думаешь, я сумасшедший или какой-нибудь злодей, человеконенавистник? Отчасти, может, и правильно думаешь. Я не очень люблю людей, наверное потому, что за долгую свою жизнь много зла от них видел, жестокости, подлости, несправедливости. Много про это думал. И понял, что если зло безнаказанно, то это как открытые ворота. Многие туда входят, оскорбляют, обижают невинных людей, обманывают их, подличают. Я вот тебе приведу такой пример из своей жизни. Жил я в одном городе на Волге. Еду как-то домой, на окраину из центра. Автобус почти пустой, народ сидит, в окошки смотрит, стоячих почти нет, просторно едем. Заходит на остановке в автобус мужик, такой в очках, лет под пятьдесят ему, невзрачненький интеллигент. Проходит по автобусу и толкает меня своим телом. И никакого извинения. Прошел, осмотрелся и разозлился, наверное, еще больше, что сесть некуда. Морда у него злая, и шепчет что-то себе под нос. Возвращается обратно, опять меня толкает. Сильно толкает, намеренно. А мне тогда лет под тридцать было, жизнь уже неплохо знал, и зло старался безнаказанным не оставлять. Я говорю ему: «Товарищ, вы бы извинились». Он на меня посмотрел презрительно и говорит: «Обойдешься, не обосре-ся». Тут меня разобрало. В местах, где я отмечался, за базаром следили, за неправильное слово можно было и жизнь потерять. Я себя остудил и думаю: проверю я тебя, такого смелого. А он стоит рядом, за поручень уцепился и сверлит меня глазами. Едем мы, едем. Мне до дома остановки четыре оставалось, а он все не выходит. Проехал я свою остановку, решил выйти вместе с ним. Едем дальше. Народ выходит, до конечной недалеко. В автобусе уже пусто, никого, кроме нас. А этот осматривается, людей-то в автобусе нет, и лицо у него совсем другое стало. Озабоченное, уже глазами не сверлит, а посматривает на меня опасливо. А я в окошко смотрю, вроде его не замечаю. Подъехали к конечной: там место пустынное, застроенное кое-как. Лесок рядом, а за ним микрорайон. Через лес тропинка проложена. Я не тороплюсь выходить, жду, когда этот храбрец выйдет из автобуса. А он подошел к водителю, что-то ему говорит и на меня показывает. Водитель из кабинки выбирается, подходит ко мне и спрашивает:

- Парень, ты чего не выходишь, мне надо автобус закрыть.

Я говорю:

- Да вот жду гражданина, он меня обругал, хочу спросить у него, зачем он это сделал.

Водитель подумал и спросил:

- А бить его не будешь?

Я отвечаю:

- А зачем его бить, ему и так хватит.

Водила кивнул этому интеллигенту и говорит:

- Выходите, гражданин, приехали, мне надо автобус закрывать.

А тот как закричит:

- Он меня убьет, вы не понимаете. Милицию вызывайте.

- Сам вызывай, - водила вытолкал его.

Ну и я вышел. Он торопится, а я - следом. Он быстро идет, почти бежит, и как раз - к тропинке. Значит, через лес надо, думаю, вот и хорошо. Только он в лес вошел, я - за ним. Догнал, взял за плечо покрепче, повернул к себе. А лицо у него белое совсем стало. Съежился, озирается по сторонам, а кругом - ни души. Он меня шепотом просит:

- Не убивайте, пожалуйста. Прошу вас, не убивайте.

Я спрашиваю:

- Зачем ты это сделал?

Он трясется, зуб на зуб не попадает.

- Сорвался, - говорит, - простите.

Я его тряхнул хорошенько, плюнул ему под ноги и говорю:

- Сейчас я тебя бить не буду. В следующий раз из этого леса на своих ногах не уйдешь. И подумай. Таких, как я, много. Но у меня хоть терпение есть, а другие могут не сдержаться.

В общем, простил его, отпустил. Он отошел, я уже спиной к нему повернулся и вдруг слышу:

- Сволочь, козел, падла, сдохнешь…

Я обернулся, он кривляется, руками всякие гадости показывает. Я шагнул в его сторону, он сорвался и побежал со всех ног. Плюнул ему вслед, пожалел только, что не дал по морде. И еще подумал, что добегается этот живчик, найдется кто-нибудь и сделает калекой или отправит к праотцам. Но скольким хорошим людям он до того времени нервов попортит. Вот такая незамысловатая история. Не задумывайся так серьезно, - Ширин похлопал Володю по плечу. - Давай-ка лучше к делу перейдем. В Америку надо съездить. Дело там есть. Тонкое дело, очень личное. - Кащей глотнул коньяка. - Живет в Штатах одна женщина, очень близкий мне человек. Но так случилось, что разошлись наши пути. Она вышла замуж, уехала с мужем. Прожили они вместе совсем недолго. Разошлись. Он оставил ее без всего. У него большие деньги, адвокаты по разделу имущества, а она даже не претендовала ни на что. Мыкалась потом долго, английского языка не знала, и учить было некогда. Убирала дома, мыла посуду в ресторанах, даже побиралась. Было и такое. Я узнал об этом, когда она уже до самой ручки дошла. Купил ей дом в Сан-Франциско. Сделал так, чтобы не знала, что это я купил, - не приняла бы от меня, очень гордая женщина. Ну и потом деньги подбрасывал через разных людей. Она все-таки прознала, откуда средства. Мой адрес нашла, хотя я к тому времени столько квартир сменил, что и сам не очень-то помнил, где жил раньше. А она как-то ухитрилась, нашла и написала мне гневное письмо. Мол, очень жалеет, что не может мне деньги вернуть, потому что потратила все. И еще сказала, что любые деньги, которые она получит из неизвестных источников, сожжет или выбросит на помойку. Она бы так и сделала, я в этом уверен. А недавно, с месяц назад, пришло очень печальное известие, - Ширин тяжело вздохнул. - Заболела она. Рак легкого. Операция нужна. Стоит это очень больших денег, у нее их нет и взять негде. Володя, прошу тебя, придумай что-нибудь. Сделай так, чтобы она взяла деньги на операцию. Я верю, что ты сможешь. Не откажи, я на колени перед тобой стану. Если она умрет, мне будет очень трудно жить.

Что мог ответить Пивоваров? Никогда ничем подобным он не занимался и не мог взять в толк, почему Кащей выбрал для такого щекотливого дела именно его? И сказать «нет» не мог. Перед ним сидел пожилой человек, худой, с покрытой сединами головой, с лицом, изрезанным морщинами и глубоко запавшими, по-волчьи настороженными глазами. Крупные костистые ладони, обтянутые сухой коричневой кожей, подрагивали на коленях. Он чувствовал, как больно сейчас этому человеку и как он беспомощен.

- Я постараюсь помочь вашей женщине.

- Спасибо, сынок, я верил, что ты мне не откажешь. Я дам тебе кредитную карточку, там много денег, хватит на любую операцию. На поездку - наличные. Туда больше десяти тысяч лучше не ввозить, а то придется платить налоги. На все дополнительные нужды снимешь с карточки. Тебя встретит в аэропорту мой приятель. Додиком зовут. Поживешь в его доме. Он тебя с этой женщиной познакомит. Возвращаться не спеши. Главное, сделай дело, а потом гуляй, отдыхай, можешь поездить по Америке. Сан-Франциско красивый город. Много ресторанов, кормят вкусно. Океан, пальмы растут, тепло. Тебе должно понравиться.

- Когда вылетать?

- Через недельку подготовим визу, паспорт заграничный, билет купим, тогда и отправляйся.

- А с Самарой что?

- Вернешься из Америки, отдохнешь, и - на Волгу. Давай на посошок, а то у меня еще гости будут.

Они выпили и попрощались.

Неожиданный поворот

Санчез проснулся рано. Сквозь шторы пробивалось серое утро. На тумбочке рядом с кроватью лежала открытая тетрадь. Он потянулся, взял ее и перечитал последнюю запись, сделанную прошлой ночью. «Я не могу понять природу этого явления, но зато хорошо понимаю Пивоварова. Ужасы, которые я испытывал последние два дня, могут привести к сумасшествию. Или самоубийству. Терпеть такое невозможно. Мне стыдно за совет, который я ему дал. Как можно общаться с этим кошмаром. Я оставил человека без помощи, дал надежду и обманул. Это, конечно, плохо, постыдно, но если опустить угрызения совести, которые, конечно, справедливы, но ни к чему не ведут, то стоит вспомнить и сконцентрироваться на том позитиве, который я получил от прошедшего кошмара. Эта фраза - «Будь с ним, если хочешь получить желаемое» - многого стоит. Значит, строчки поняли меня и указали мне путь».

Со вчерашнего дня его мучило чувство, что можно потерять Пивоварова. О чем с ним говорить, он не знал и надеялся, что все сложится само собой.

Открыл записную книжку, нашел телефон Пивоварова и набрал его домашний номер. На той стороне молчали, он подождал и позвонил на мобильник. Голос Пивоварова звучал хрипло и, как ему показалось, неприветливо.

- Владимир, это вам доктор звонит, Санчез Аркадий Михайлович. Помните?

- Помню.

- Я бы хотел увидеться с вами.

- Когда вы можете?

- Давайте прямо сейчас, только не в моем кабинете, а где-нибудь в другом месте.

- Подъезжайте на Лиговку.

- Называйте адрес.

…Пивоваров стоял у парадного. Санчез заметил его издалека.

- У нас тут офис без вывески. Решил сам вас встретить.

Они миновали просторную приемную и вошли в тесное помещение, напоминавшее одновременно кабинет и комнату отдыха.

- Садитесь, - Пивоваров указал на стул, а сам протиснулся за письменный стол. - Я вашим советом не воспользовался, строчки пока не появлялись и звуков тоже не было. Что-нибудь срочное, Аркадий Михайлович?

- Да как вам сказать. И да, и нет. Тема у нас не совсем обычная, поэтому лучше не торопиться. Знаете, как говорят, поспешишь - людей насмешишь. Как у вас со временем?

- Времени у меня столько, сколько надо, - успокоил его Володя.

- Очень хорошо. А скажите, чем вы занимаетесь, я имею в виду вашу работу. Вы бизнесмен, это ведь ваш офис?

- Компьютеры собираем и продаем. У нас свой магазин.

- А вы, извините, какую роль в бизнесе играете, у вас ответственная должность?

- Должность у меня ответственная, - Володя начал злиться. - А почему вы спрашиваете?

- Просто хотел завязать разговор, - смутился Санчез. - Честное слово, никаких меркантильных и тем более вредных для вас целей у меня нет.

- Доктор, вы хоть помните, зачем я к вам приходил? Вы помните свои слова? Вам нужно было время, чтобы разобраться. Ну, разобрались? А если не разобрались, то зачем пришли?

- Простите, я не с того начал. Хотя, должен повториться, я хотел получше вас узнать, и исключительно для пользы дела.

- И что же вам надо знать обо мне для пользы дела?

- Ну, мне хотелось бы иметь о вас более полное представление. Узнать, что вы за человек. Допустим, мне очень интересно знать, религиозны вы или нет. Вопрос о религиозности не будет для вас обидным?

- В бога я не верю. В того, про которого пишут и говорят, - не верю. Такого бога нет, а если он такой, то он мне не нужен, потому что он не друг человеку.

- Интересное мнение. А почему же не друг?

- А потому не друг, что хороших людей не поддерживает, и потому, что паскудства много в жизни, а справедливости мало. Я одну книжку читал, там написано, что человеку невозможно постичь бога его ограниченным умом.

- Но это же так. Человек и Бог - величины несравнимые, - разволновался Санчез.

- Так, да не так. Начнем с того, что Бога придумали сами люди. Сначала придумали, а потом забыли. А теперь говорят, что его и постичь нельзя. Вот какой ребус. А еще придумали божественные заповеди. В заповедях записано, что убивать и воровать - это плохо. Оказывается, люди своим умом дойти до этого не могли. Только Бог, которого они сами придумали, смог открыть им эту истину. Много до чего дошли своими мозгами, даже в космос начали летать, а вот до такой премудрости, что бить по морде плохо, что тырить - это тоже плохо, никак не могли додуматься. Но одного Бога им не хватило. Придумали других и стали убивать друг друга, прикрываясь каждый своим богом. А где же тогда заповеди - «не убий», «не укради»? И куда боги смотрят, когда люди убивают друг друга или воруют? Сидят на небесах и кайфуют от того, что там полудурки земные вытворяют.

- Да, что-то, Владимир, вы с Богом явно намудрили.

- Да это не я намудрил, это вы сейчас мудрить начнете. Расскажете про светлое, доброе, вечное. У вас-то самого с совестью как, в порядке?

- Что-то я не туда рулю, - заволновался Санчез. - Вместо того чтобы сблизиться и наладить контакт, я обостряю еще толком не сложившиеся отношения. Вы знаете, первое, что я хотел сказать, - это извиниться перед вами за то, что дал вам этот дурацкий совет - общаться со строчками. Я не имел права этого делать, потому что даже не представлял себе, какой это ужас. А вот пришел и вместо извинений завел никчемный разговор. Извините меня и выслушайте, пожалуйста. Не обижайтесь и простите за все сразу.

- Да не в этом дело, доктор, я на вас не обижаюсь. Я против того, что с Богом сделали. Если придумали идеал, так храните его в чистоте. Не надо делать из него жлоба, который прикидывает, кому чего дать за верное служение и что у кого отнять за грехи. Бог - это всепрощение. Это человек не может даже мелочи простить. От этого столько горя на земле. Убивают друг друга за гроши, за то, что один на другого не так посмотрел. А если и Бог не простит, как же тогда человеку жить?! И слова такие, как раб Божий, я не понимаю. Человек не может быть рабом Божиим, потому что раб не может любить своего хозяина. И хозяин не может любить раба, потому что он раб. И Бог, если он дал свободу людям, не может плодить рабов, потому что рабство и свобода - это такие вещи, которые отрицают друг друга. Есть рабство - нет свободы. Нет свободы - есть рабство.

Володя закурил.

- Вы вот смотрите на меня и думаете, какой он бездуховный и грубый человек. А я не хочу, чтобы самое лучшее, что есть у людей, превращалось в навоз. Не надо. Хоть это надо беречь.

Лицо Пивоварова побледнело и стало отрешенным. Он курил и смотрел в пространство. Перед Санчезом сидел другой человек.

- Я вас не узнаю. И как вы можете жить с такими мыслями среди люди, которые вас окружают. Вы, должно быть, очень одинокий человек.

Володя затянулся, выпустил струю дыма, смял окурок и бросил его в пепельницу. И тут задребезжала его мобила.

- Кто? - спросил он.

- Это Синява. Вован, я сейчас в магазине, жду одного бедолагу из Бологого. Будет компьютеры наши смотреть. Если понравятся, подписываем долгосрочный договор. Такого клиента надо держать на коротком поводке, как говорит одна девушка из эскорт-сервиса. Ну а после просмотра надо его угостить. У меня уже места заказаны в одном заведении. Заведение хорошее, там даже номера для спаривания предусмотрены. Может, подтянешься, вместе посидим.

- Не могу. Если бабки на бедолагу нужны, возьми из магазина, потом вернешь.

- Да не в этом дело. Я на свои угощаю, а потом чеки принесу для отчета. Тут еще проблема одна нарисовалась.

- Что за проблема?

- На этих двоих, которых мы Версюкову сдали, ну те, что хотели твоего деда развести, риэлторы которые, ты понял, о ком речь?

- Понял.

- Дело на них закрыли, они уже на свободе. У Версюкова дело забрали, передали Хлямкину. Новенький у них, старший лейтенант. Он и закрыл за недостатком улик. Я думаю, как бы они опять на твоего деда не наехали.

- Отправь к Санычу двух человек, пусть посидят до утра, - сказал Володя. - А я ему сейчас позвоню и предупрежу.

- Отправлю.

- А этих козлов надо найти. Пробейте их адреса, все места, где они могут появиться… Извините, Аркадий Михайлович, мне еще один звонок надо сделать.

Он набрал номер Александра Александровича и предупредил о незваных гостях. Саныч растрогался и поблагодарил за заботу.

- Дела? - спросил Санчез.

- Они, проклятые, - ответил Володя.

- Я понимаю… И все-таки должен рассказать вам о том, что приключилось со мной. Я, собственно, за этим и пришел... На следующий день после нашей встречи я попробовал сконцентрироваться на вашем образе и посмотреть вашу ауру. В результате мне удалось испытать то самое, о чем вы рассказывали мне на приеме. Я видел строчки и слышал звуки. Два дня находился в состоянии кошмара. Не знаю, как остался жив, как не сошел с ума. Прятался, искал убежище. Меня спасла только машина, только там я не слышал этих звуков. Впрочем, вы все это знаете. Ничего ужаснее в моей жизни не было, а может быть, ничего ужаснее в жизни и не существует. Я был последним идиотом, когда давал вам свои советы. Я не имел права этого делать, потому что даже отдаленно не представлял, о чем идет речь. И тем не менее, я глубоко убежден, что мы войдем с ними в контакт. И знаете почему? Да потому, что контакт уже случился, правда, не по моей инициативе. Я получил совет или, скорее, руководство к действию. И состоит он в следующем. Я должен быть с вами как можно ближе и как можно чаще. Вы понимаете? Можно не сомневаться, что это необходимо для постижения тайны этих явлений. А когда тайна будет открыта, тогда решатся и ваши проблемы.

- Как это - быть вместе? - не понял Володя. - Есть, пить и спасть вместе?

- Да что вы! Выпить, конечно, можно, а спать - ну зачем вы так, - смутился Санчез. - Нам желательно видеться как можно чаще и, главное, быть вместе, когда будут оживать звуки и строчки. Так что придется вам меня потерпеть, - он неуверенно засмеялся.

- Да, интересный метод лечения вы мне придумали, - усмехнулся Володя. - За мной следом ходить. Что-то меня такой курс лечения напрягает. Вы же еще и бабки будете брать за свое присутствие.

- Да бросьте вы, какие бабки, у меня и мыслей об этом нет. Ну а если я вам так неприятен, давайте будем объединяться, только когда эти явления появятся у вас или у меня.

- Ладно, доктор, не парьтесь. Долго вместе нам гулять не придется. Я уезжаю скоро.

- И куда же вы едете?

- В Америку, в город Сан-Франциско.

- Господи, так это же хорошо, - облегченно вздохнул доктор. - Поехали вместе. У меня там бывшая жена живет. Давно зовут в гости.

Володя посмотрел на худого носатого Аркадия Михайловича и подумал, что все-таки он мужик симпатичный и почему бы не съездить вместе.

- Понимаете, доктор, мне и билеты возьмут, и загранпаспорт сделают, и визу откроют. А вот как с вами быть? Не уверен, что смогу вам помочь.

- Да бросьте, - беззаботно махнул рукой Аркадий, - с этим я сам справлюсь. Вы только скажите, когда выезжать.

- Уговорили. Сообщу.

- Ну что ж, можно считать нашу встречу законченной, - констатировал Санчез, поднимаясь со стула.

- Доктор, вы действительно верите, что мы излечимся от этой заразы?

- Я верю в большее. Эти звуки и строчки станут нашими помощниками. Ну, до свидания, Владимир. Надеюсь, до скорого, - он с чувством пожал Пивоварову руку.

Санчез вырулил на Невский. День был в самом разгаре, проспект забит машинами. Прямо перед ним маячил черный шестисотый «мерс». Тонированное стекло отражало яркое полуденное солнце и слепило глаза. Навстречу катились джипы, «бумеры», «лексусы» и еще какие навороченные монстры разнузданного капитализма. А по тротуарам шли толпы людей в крутой джинсе и коже. Он вспомнил о своих первых штанах «Super Riffle». Обошлись они ему в 110 рублей. По меркам студенческой юности это были немыслимые деньги. Половину суммы дала мама, а вторую он заработал сам, в Комарово, куда подрядился с приятелем строить дом для одного жлоба - то ли завбазой, то ли завмагазином. К моменту их появления на объекте уже были возведены стены и перекрытия. Под руководством прораба дяди Вовы они подшивали потолки. Самым трудным и самым гнусным оказалось затаскивать доски на крышу. Они были длинными и тяжелыми. Друг стоял внизу и поднимал доску концом вверх так, чтобы Аркаша мог ухватиться и втащить деревянную махину на крышу. Работать было трудно и вверху, и внизу. Внизу, потому что каждый раз едва хватало сил поднять доску вверх. Вверху, потому что не было сил затянуть ее на крышу. Санчез проклял эту работу в первый же день, и только самолюбие не позволило ему уйти. Вечером, после работы, ворочаясь на диване всем своим ноющим телом, он последними словами ругал и толстомордого хозяина, и грубого прораба дядю Вову, и проклятое безденежье. Закончилось все тем, что Аркаша свалился с лестницы и больно ударился коленом. Наблюдая за прихрамывающим Санчезом, дядя Вова произнес циничную фразу: «Если бы все работяги были такими недоносками, как ты, в России и жрать было бы нечего, и жить было бы негде». Санчез обиделся и решил больше на работу не выходить. Но утром все-таки поднялся, доковылял до автобуса и кое-как отпахал на ненавистной стройке. Через месяц толстомордый заплатил ему шестьдесят рублей, а другу семьдесят пять. Причину разницы в зарплате Санчезу простыми словами объяснил прораб дядя Вова: «Кто как поработает, тот так и пожрет». Вечером он позвонил знакомому фарцовщику Шурику и заказал ему штаны, а наутро тот принес три пары джинсов - Lewis, Wrangler и Super Riffle. Lewis понравился больше всего, но стоил он на десятку дороже других. Riffle оказался самым дешевым. Его-то и купил Аркадий…

Разглядывая из окна машины нарядную толпу, он думал о том, как резко все изменилось. Продолжая неторопливое движение за солидным «Мерседесом», он неожиданно для себя подумал, что неплохо бы сейчас остановиться и выпить чего-нибудь. Тут же вспомнил об одном симпатичном погребке рядом с «Кавказом». Подтянувшись к этому месту, заметил группу мужичков, пересчитывающих деньги и озадаченно посматривающих по сторонам. Без сомнения, «рабочая группа» соображала на коллектив. Припарковав машину, он пробился через плотную толпу гуляющих, толкнул дверь в погребок и спустился вниз. Здесь было оживленно. Пухлая белокурая девушка за прилавком ловко наливала напитки в граненые стаканы. Аркадий заказал сто пятьдесят «Белого аиста» и лимон. В погребке было тесно, он с трудом пробился к окну и устроился рядом с пожилым мужчиной. Тот любезно посторонился и как-то очень уж внимательно стал всматриваться в его лицо. Санчез не выдержал:

- Почему вы так внимательно меня изучаете?

- Да потому, что вас знаю. Вас зовут… Аркадий Михайлович. Верно?

- Да, - ответил Аркадий.

- Вот видите, не ошибся. Пациенту доктора всегда легче запомнить, чем доктору пациента, сами понимаете. Я у вас лечился лет пять назад. У меня депрессия была. Вы меня с месяц, наверное, лечили. И знаете, помогло. До сих пор вам благодарен. Не скажу, что все в моей жизни прекрасно. И настроение портится иногда, и апатия случается, так с кем при нынешней жизни этого не бывает. А вот депрессии нет. Все. Была и нет. Давайте, доктор, за вас выпьем. Большое вам спасибо, удачи и успехов в вашем благородном деле и в личной жизни. За вас, - он потянулся к нему стаканом с водкой.

Аркадий расчувствовался, чокнулся и выпил коньяк.

- А вы, доктор, какими судьбами здесь? Вы же человек обеспеченный, а здесь в основном низы общества. Или и вас судьба причесала? У нас это запросто. Вчера был человеком, а сегодня уже бомж позорный подзаборный. Я не о вас совсем, - замахал он руками, заметив недовольный взгляд Аркадия Михайловича. - Это я, скорее, о себе. Преподавал в университете. Доктор философских наук, а сейчас - без роду и без племени, пьющий бывший интеллигент. Не бомж, конечно, потому что сохранилась крыша над головой и какая-никакая пенсия. Безвременье. Не подумайте, что я пессимист, наоборот, я оптимист и ни на секунду не сомневаюсь, что Россия воспрянет из пепла, но доживу ли я до того времени? А хотелось бы взглянуть на нее - благоухающую и цветущую. Простите, я уж заболтал вас, наверное, а так до сих пор и не представился. Владимир Анатольевич, - он протянул Санчезу руку.

- И как вы поживаете, Владимир Анатольевич?

- В общем и целом неплохо. Правда, без жены трудновато. Преставилась она два года назад, Царствие ей Небесное. Сын в Америку уехал, живет там на птичьих правах. Поехал по рабочей визе, думал, что Америка всем рада. А оказалось, там люди по десять-пятнадцать лет живут безвыездно в ожидании статуса, и перспективы совершенно непредсказуемые. Для меня это самое страшное. Боюсь умереть, так его и не увидев. Молюсь. Даже прошу Бога о помощи, хотя никогда серьезно не веровал. По причине одиночества и тоски по сыну заглядываю сюда. Перехвачу граммов сто - сто пятьдесят и легче становится. По Невскому пройдусь, посмотрю на людей, подумаю об истории нашего города, о будущем страны и о людях, которые будут жить после меня. Так вот и заполняю пустующее пространство души. Живу просто, очень неприхотливо и, знаете, - ни на кого не обижаюсь, вполне приемлю такую жизнь. Встречаю иногда своих коллег и слышу, что все плохо, люди измельчали, правительство коррумпированное, святого ничего не осталось. А я не согласен. Думаю, что именно сейчас новая жизнь зарождается, страна наша, она только учится ходить. Но меня редко понимают. Думают, что я какой-нибудь проправительственный агитатор. А я просто душой болею за эту землю. Я тут родился, учился, стал взрослым, работал, учил других, знал счастье и горе. Как же я могу быть равнодушным к этой стране?! Давайте-ка выпьем за нее.

Санчез проглотил остатки коньяка и положил на язык лимон. Погребок был переполнен и гудел как улей.

«Странно, - подумал он, - как мне это пришло в голову - зайти сюда. Я ведь один не пью. И как все хорошо получилось: коньяк на розлив и этот профессор философии. Все так хорошо, так вовремя».

- Владимир Анатольевич, давайте повторим, я угощаю.

- С радостью, если это для вас не накладно. Вы мне очень симпатичны.

- Коньяк будете?

- Конечно, но это гораздо дороже водки. Смотрите, чтобы по бюджету не ударило.

- А чем закусите?

- Да лимончиком, как вы, ну и бутерброд с колбаской не помешал бы.

Аркадий кивнул и стал протискиваться к прилавку. Пухлая девушка уже не улыбалась - наверное, устала. Возвращаться с занятыми руками было сложно, Санчез пробирался к месту осторожно, с извинениями. Владимир Анатольевич смотрел в окно. Длинные седые волосы спустились на ворот пиджака, где образовался темноватый жирный след. Заметив доктора, он засуетился, взял из его рук тарелку и стаканы.

- Вы извините, что не помог. Отсюда уходить нельзя, видите, сколько народу.

- Я понимаю, не извиняйтесь.

- Я вас, наверное, заговорил, - Владимир Анатольевич понюхал лимон, - так беседы не ведутся. Но вы сами как-то не очень разговорчивы. Наверное, это профессиональное, вы ведь доктор. Больше слушаете, чем говорите. Если так, то как доктор скажите честно: какое я произвожу на вас впечатление? Мне кажется, что моя словесная несдержанность очень заметна и может показаться нездоровой.

- Да что вы, не думайте так, - искренне возразил Аркадий. - Мне с вами очень приятно, я давно не чувствовал себя так хорошо. У вас дар общения.

- Ну, спасибо, что не надоел. Тогда у меня к вам вопрос, который я, еще когда лечился у вас, хотел задать. Вы ведь необычный доктор, экстрасенс. Вот скажите, что там кроется за пределами чувств, в глубине души?

Аркадий задумался, не зная, с чего начать, но вспомнил поездку на Волгу.

- Вы слышали, наверное, о ясновидении. Если заметили, то разные авторы описывают, как это происходит, очень похоже. И знаете, в чем тут дело? В том, что большинство из пишущих о ясновидении сами никогда ясновидящими не были. Они переписывают все друг у друга. А я вам расскажу о примере ясновидения из моей собственной жизни.

И Санчез поведал случайному знакомому о прекрасном видении юношеских лет, которое чудесным образом воплотилось в реальные белые лилии. Рассказывал и будто снова переживал восторг открытия.

- Ой, господи, как вы живо все рассказали. У меня аж мурашки по телу поползли.

Аркадий и сам почувствовал, как пробежал по спине холодок и внезапно что-то напряглось, рассыпалось в самом центре головы, и оттуда тонкой струйкой будто вылилось что-то; остановившись, перед глазами превратилось в зеленую мерцающую полоску.

«Чего ты хочешь? - прозвучало в глубине мозга. - Чего ты хочешь, отвечай быстро». - «Я хочу улететь с Пивоваровым в Сан-Франциско».

Строчка исчезла, и он моментально почувствовал страшную усталость.

- Что с вами? - забеспокоился Владимир Анатольевич, заметив, как побледнело лицо доктора.

- Ничего. Слабость.

- Надо выпить, это поможет.

Аркадий поднес ко рту стакан, одним глотком опорожнил его, подал на прощанье руку остолбеневшему от неожиданности бывшему профессору и решительно двинулся к выходу.

…Проспав почти сутки, он проснулся с уверенностью: ничто не сможет помешать его поездке в Сан-Франциско. Первое, что надо было сделать, это опечатать офис, чтобы никакой Демьян со своими мордоворотами не смог туда проникнуть. Так он и сделал.

Через два дня поздно вечером позвонил Пивоваров и сказал, что вылетает он через неделю, назвал номер рейса, дату, время вылета и прибытия в Сан-Франциско.

Он набрал номер своего бывшего пациента и объяснил ситуацию.

- Аркадий, через три дня все, что нужно, будет у тебя на руках, - заверил тот, - но это при условии, если я позолочу ручки нужным людям. Ты меня понял?

- Понял, - ответил Санчез.

- Три с половиной косых в зеленом исполнении плюс стоимость билета. Это требуемый минимум. Да, у тебя выездной паспорт-то есть? Если нет, сам понимаешь, придется доплатить.

- С паспортом все в порядке.

- Хорошо. Тогда завтра часика в три подъезжай ко мне, захвати паспорт и деньги.

Вот теперь можно звонить в Сан-Франциско. Конечно, Кира будет ворчать, что рано разбудил; он помнил, как она любила поспать. Ну и хрен с ней, поворчит да перестанет. Он набрал номер телефона, трубку долго не снимали, - спит, значит, обязательно будет ворчать.

- Хэлло, - прозвучал недовольный голос.

- Кирочка, здравствуй, это Аркадий.

- Здравствуй, мог бы не представляться, слава Богу, еще помню. И чего ты звонишь ни свет ни заря? Я, правда, уже встала, но у нас не принято тревожить людей в такую рань.

- Извини, Кирочка. Не терпелось сообщить тебе радостную новость. Мы скоро увидимся, скоро буду в Сан-Франциско.

- Ой, господи, - охнула Кира, - действительно сногсшибательно. Так тебя надо встретить?

- Это совсем не обязательно, хотя, конечно, было бы приятно, но ведь у тебя муж? Как он на это посмотрит?

- Господи, мой муж, мой пупсик, уже объелся груш. Съехал, слава Богу, в Аризону.

- Как съехал, ты что, развелась?

- Да нет еще, но не это главное. Он мне надоел давно, я его видеть не могла. Четыре месяца назад все ему сказала. Ты не представляешь его реакции. Он разорался и стал меня выгонять из дома. Ты вообрази, этот старый меркантильный еврей, который отнял у меня молодость, свежесть и красоту, хотел меня выгнать… Он думал, что я такая беззащитная и беспомощная!.. Да хрен ему, этому дряхлому вырожденцу. Я ему сказала: «Если ты, мерзавец, не перепишешь на меня этот дом и если ты не будешь оплачивать мою жизнь, я буду судиться и, как минимум, половина твоих миллионов перейдет ко мне. А если этот справедливый раздел не произойдет, то я покончу с собой и оставлю записку, что ты меня третировал, избивал, унижал, насиловал, и я ушла из жизни, потому что не смогла больше выносить эти немыслимые страдания. Ты знаешь, он стал белый, как мел, плюхнулся в кресло и стал молиться. Потом закрыл глаза и затих. Я думала, его кондратий хватил. Это в мои планы не входило, ну зачем мне полиция, разбираловки всякие; и самое главное, а вдруг он уже завещание написал и мне ничего не оставил, сволочь. У него родных по всей Америке как собак нерезаных. И что мне делать? Они все растащат, а я, потрепанная, как прошлогодняя швабра, нищая и никому не нужная, буду побираться по гарбичным бакам. Но Бог меня не оставил. Это старое животное открыло все-таки глаза. Он мне сказал, что прямо завтра перепишет на меня дом, подпишет обязательно на ежемесячную выплату трех с половиной тысяч вплоть до моей кончины и уедет в Аризону. У него дома разбросаны по разным штатам, есть куда уйти. На следующий день мы все оформили, он мне еще и машину оставил, на которой я ездила. Так что теперь я одна. Развод в процессе. Я уж потом пожалела, что не потребовала с него больше, он легко на все соглашался. Да Бог с ним, с этим жадным животным, я женщина не сквалыжная. Так что приезжай к одинокой брошенной женщине. - В голосе Киры зазвучали кокетливые нотки.

- Кирочка, мы обязательно встретимся.

- Давай номер рейса, дату и время. Я записываю.

- Позвоню сразу, как только билеты будут на руках, - пообещал Санчез.

- Звони, Аркашик, жду.

***

По телевизору показывали бокс, запись боя Холифилда с Тайсоном. В комнате, перегретой от небывалой для Питера жары, было душно. Через открытое окно с улицы пробивалось слабое дуновение еще не успевшего остыть воздуха. Бой закончился, рефери объявлял победителя, началось ток-шоу. Володя открыл банку с пивом и сделал глоток. На столике забеспокоился мобильник, звонил Синява.

- Ты где, Вован?

- Дома, у телевизора.

- Я тут рядом, к тебе завернуть можно?

- Заворачивай.

Через десять минут в дверь позвонили. Широкое лицо приятеля было в каплях пота. Белая майка с глобусом на груди, туго обтягивавшая крепкое тело, потемнела от пота.

- Жарко?

- Чисто тропики, - выдохнул Синява. Взял со столика банку пива, выпил залпом. - Дай-ка, я еще одну баночку вскрою, - потянулся за очередной. - Я как заводной сегодня, с утреца на колесах. Кондиционер в тачке не пашет, духотень, думал - сдохну. У нас от жары этой в цехе ЧП случилось.

- Какое ЧП?

- А такое ЧП, приезжаю я к обеду в цех. А там натуральная душегубка, хуже, чем в моей тачке. Наши работники и работницы поголовно мокрые от пота, ведут процесс сборки. И тут на глазах всего народа одна тетка, новенькая, из Вологды, начинает медленно сползать на пол. Короче, брякается прямо на подмостки, руки в стороны и лежит, как мертвая. У меня сердце опускается ниже пояса. Думаю, хоть бы живая была. Дали воды ей, по щекам нахлопали, она буркала открыла, но не встает. Там у нас бывший доктор есть, Владик, я тебе его показывал. Тощий такой, все время матом чешет. Короче, метнулся он за нашатырным спиртом и сует Зоське в нос. Она как дернется - и села. Глаза дурные. Очухалась, но состояние нерабочее. Я ее домой отправил. Надо кондиционер ставить, а то перемрут по такой жаре.

- Ставь, - согласился Володя.

- Чтобы охлаждало, надо как минимум четыре кондиционера. Это на три штуки баксов тянет, я уже звонил.

- В бабках, что ли, дело? - вяло возмутился Пивоваров. - Бери, сколько надо, чеки и квитанции отдашь бухгалтеру.

- Ну, я понял. Так, с тобой хотел перетереть. Тут еще по этим шнырям, на которых дело закрыли. Их в городе нет, стопудово. Они нигде не показывались, звонок только сделали одному корешу своему, объяснили, что делают ноги.

- Ты этого кореша нашел?

- Нашел и перебазарил с ним серьезно. Короче, если отморозки засветятся, корешок ихний мне сразу прозвонькает. Я думаю, охрану с дедовой хаты можно снимать.

- Снимай, - разрешил Володя.

Синява поерзал в кресле, взял пульт, пощелкал и остановился на попсовом клипе.

- Ты когда в Америку уезжаешь?

- В понедельник.

- И на сколько?..

- Пока не знаю, может, на неделю, а может, на месяц.

- С Самарой как, не срастается?

- В Самару после Америки еду.

- Это хорошо, мы темпы наращиваем, скоро компьютерами все школы и интернаты по контракту забьем. А в магазине у нас нестабильно. Один день нормально, другой ничего, а третий - вообще пустой. Может, к твоему возвращению скопится первая партия для Самары. Будет что туда везти. Вован…

- Чего?

- Хочешь, я тебе свою главную тайну открою? - Синява посмотрел на Володю круглыми детскими глазами.

- Хочу.

- Вован, я жениться собрался. Тока ты не смейся. Я сам еще не привык.

- Давай дальше.

- А чего - дальше, знаешь, кто она по жизни? Балерина. Ты понял, балерина!

Володя пожал плечами.

- Мы уже две недели как вместе. Она, ну, такая, я таких не встречал. Худенькая, маленькая, хоть на ладошку сажай. Ее уже во вторую линию ставят. Скоро, это… - Синява почесал затылок. - Сольную партию дадут. Она в реально обозримом будущем будет главного лебедя исполнять. - Синява явно устал от рассказа о балете и облегченно вздохнул.

- Ты что, влюбился?

Синява покраснел, потер переносицу и, смущаясь, подтвердил:

- Попал я, братан. Реально попал. Но не жалею. Одно меня очень достает. Она, понимаешь, - он покрутил в воздухе пальцами. - Как это? Творческая натура. Она музыку такую слушает. Бетховена, еще этого, Глюка. Слышь, - он засмеялся, - она когда мне сказала про Глюка, говорит, я Глюка слушаю, я конкретно в осадок выпал и спрашиваю, а как его зовут, в смысле этого Глюка. Она говорит: да его Глюк и зовут. Ты врубаешься? Я думал, что у нее пацан с глюками, она его поэтому и зовет Глюком. А это композитор такой, нерусский, он давно уже ласты склеил. Ну, тут началось, я не врубаюсь, она тоже не врубается, а когда поняли, ну, смеху было. - Синяву разобрало, он уже хохотал и вытирал слезы. Володя, до поры до времени вполуха слушавший признания Синявы, вдруг въехал и тоже затрясся от смеха. - А хочешь, я счас ей звякну на мобилу, а ты с ней побазаришь. Давай, давай, - завелся Синява, читая нерешительность на лице Пивоварова. - Счас, - он полез в карман, достал мобильник и набрал номер. - Але, это ты, Люсьен? Не узнала, это герой твоего романа Виктор Синявин. Голос изменился? Это от смеха. Мы тут с Вованом прикололись. Ага. Тот самый, бригадир, босс, ну я тебе рассказывал. Хочешь с ним пообщаться? Не-е-е… так, перебросишься информацией. Ну да, я трубу ему передаю, - Синява сунул мобилу в руки Володи.

- Здравствуйте, - сказал Володя в трубку.

- Здравствуйте, - ответил тонкий, почти детский голосок, кокетливо растягивающий гласные. - Я вас знаю, мне Виктор о вас мно-о-ого рассказывал. Вы бывший чемпион, служили в Афгане, очень строгий, но справедливый руководитель. Вы высокого роста, у вас атлетическое сложение, русые волосы и серые глаза, - перечисляла она.

- Вы извините, - мягко прервал ее Володя, - это все - про глаза, волосы, атлетическое сложение - он вам по своей воле рассказал или вы его спрашивали об этом?

- Ну, как вам сказать, - она задумалась, - что-то сам рассказал, о чем-то спрашивала. А что, это такая большая тайна?

- Нет, не тайна. Я просто не думал, что Виктор такой разговорчивый. Раньше за ним этого не замечалось. Но, мне кажется, я знаю, почему он так изменился. Это от любви к вам, Люся.

Синява ткнул его в плечо, Володя остановил его жестом руки.

- Вы знаете, - Люся опять задумалась, - вполне возможно, я это допускаю. Когда мы только познакомились, он был очень молчаливый и, знаете, все время под ноги смотрел. А сейчас он совсем другой. Мы очень много разговариваем, обо всем, и он, оказывается, такой интересный, у него такой жизненный опыт, он такой наблюдательный… За внешней простотой там такое скрыто, такие глубины. Я просто поражаюсь…

- И когда же вы женитесь? - спросил Володя, поймав паузу во вдохновенном Люсином повествовании.

- Наверное, осенью, - ответила она. - У меня скоро гастроли начинаются по Сибири. На все лето уезжаю. Мы, правда, дату еще не назначали, но распишемся, наверное, когда я вернусь.

- Поздравляю. Вы только его не обижайте. Всего вам доброго.

- А вы на свадьбе нашей будете? У вас такой мужественный голос.

- Я постараюсь, - ответил Володя и передал трубку Синяве, который сразу же направился в прихожую, что-то вещая в трубу активным полушепотом. Потом хлопнул крышкой мобилы.

- Вован, ну про любовь это ты зря сказал, - пробасил он, - а так базар путевый. Как она тебе? Клевая, да? Честно, клевая, я таких не встречал. Мне надо теперь книги читать и музыку классическую слушать, надо подтягиваться до ее уровня. Мне один кентуха сказал, что это очень важно для семейной жизни. И даже надо говорить по-другому, всю феню сбросить. Я уже базар конкретно фильтрую. Я пацанам сказал, чтобы они со мной без всякой фени, а чисто по-интеллигентски говорили. Ты тоже учти мою просьбу. Ну ладно, - Синява взглянул на часы. - Порулю, у нее спектакль заканчивается, надо подобрать. Может, еще и пообщаемся. У нее родители, чисто менты на киче, в строгости держат, каждую минуту засекают. Поехал. Ты до отъезда звякнешь? Да, факин-пакин, чуть не забыл самое главное. На свадьбу приглашаем тебя и, это, хочу, чтобы ты был моим шафером. Не откажи, бригадир.

- Если буду в Питере в это время, другого шафера можешь не искать. У меня к тебе, Синява, тоже просьба. Саныча не бросай, позванивай ему, а можешь и в гости заехать - один или со своей Люсьен. Он классный мужик, понимающий.

- Без вопросов.

Володя вернулся в комнату, отхлебнул пива и набрал номер Санчеза.

- Аркадий Михайлович, это Пивоваров. Вы как?

- Спасибо, Владимир, все хорошо. А как у вас?

- У меня славно. Едем в Америку, Аркадий Михайлович?

- Едем, обязательно едем. У меня все готово: и виза, и билеты, только место другое, но, надеюсь, в самолете поменяемся.

- Тогда до встречи в аэропорту.

По телевизору пела Лариса Долина. Пацаны говорили, что у нее роман с кем-то из музыкантов. Выглядела она эффектно, похудела, постройнела, помолодела. «Похоже, и правда любит, - подумал Володя. - Ну и дай Бог тебе счастья на долгие годы». Звучала музыка, на экране менялись исполнители… В голову полезли мысли об Анне, о строчках и звуках, которых давно уже не было. Вспомнилась Небога, Тимофей, дождливая холодная осень и зимнее утро, когда они ехали в санях на заимку. Стало грустно, он подошел к окну, закурил. Что-то странное творилось внутри, шептало о никчемности жизни, о бесцельности. Вот и Синява нашел свой смысл. Почему к одним любовь приходит, и, когда это случается, жизнь сразу обретает смысл. А у других все течет, все изменяется, и ничего эти изменения на самом деле не меняют. Ему представилось, как Синява открывает Люсе свои внутренние глубины, а она нежно поправляет его не совсем интеллигентную речь и тянется к нему губами.

Он докурил, пошел на кухню, выбросил в помойное ведро окурок, выпил стакан воды и лег спать.

Проснулся в половине второго. Через шторы узкой полоской белой ленинградской ночи пробивался свет. У самого окна клубилось туманное облако. Сердце тревожно сжалось: так начинались его ночные кошмары.

Неужели опять? Облако, плавно покачиваясь, подплывало к кровати. Внутри маячил синий свет, окруженный ослепительными искрами. Володя уже не сомневался - все возвращается. Первые строчки - две зеленых с одной стороны, две красных - с другой и три белых в середине, вспыхнули уже через мгновение. Белые вырвались вперед и заиграли перед глазами. Что-то сдвинулось в груди, и глубоко, в самом центре, у сердца, зазвучал сильный, мягкий голос: «Ты не будешь больше бояться, мы не враги тебе. Ты можешь получить от нас много. Ты придешь в свое место, но тебе еще надо его искать. Нельзя торопить жизнь».

- Где Анна, почему она не отвечает? - спросил Володя.

Строчки дрогнули.

«Если будет позволено, узнаешь и это».

- Есть ли смысл в моей жизни?

«Все имеет смысл, но не всем позволено его знать».

- Мне позволено? - спросил Володя.

Строчки молчали.

- Ну и Бог с вами, молчите, идите, не мешайте отдыхать.

Строчки вернулись в облако и стали медленно гаснуть. Володя накрылся одеялом, повернулся на правый бок и уснул крепким сном, какой бывает только у очень здоровых людей.

В Сан-Франциско

Его место оказалось в первом ряду у окна. Минут через десять толпа пассажиров перед самолетом поредела, последние уже не спеша входили в салон. Стюардесса все чаще выглядывала наружу. Из кабины вышел командир, о чем-то спросил ее и показал на часы. Она, энергично жестикулируя, стала что-то объяснять. Появилась вторая бортпроводница, которая начала обход, проверяя, все ли пристегнуты. Володя поискал ремень, пристегнулся, повернулся в сторону удаляющейся стюардессы и услышал мужской голос:

- Успели, слава Богу! - к креслу проталкивался невысокий толстяк. - Марго, сейчас я сяду, подожди немного, у меня же размеры, - он начал усаживаться. - Извините, - посмотрел на Володю и смахнул со лба капельки пота. - Садись, Марго.

Марго, такая же объемная, тяжело бухнулась в соседнее кресло. И тут Володя увидел растрепанного маленького Санчеза, когда освободился проход.

- Здравствуйте! - он устало улыбнулся и протянул Володе руку. - Пойду на свое место…

В Сан-Франциско прилетели вечером. Пассажиры задвигались. Фима с Марго терпеливо ждали разрешения на выход. Володя от нечего делать рассматривал потные лица семейной четы. Фима стоял, облокотившись о спинку кресла, и смотрел в потолок.

За долгую дорогу он раз десять извинялся перед Пивоваровым за неудобства, которые ему доставлял. Часа через полтора после взлета Фима впал в дрему и бесконечно заваливался то на Володю, то на Марго. Фимина голова была тяжелой, от него несло потом. Стараясь не нарушить покоя спящего, Пивоваров осторожно освобождался от назойливого соседа. Фима вздрагивал, просыпался, отбрасывал голову на подголовник, засыпал и снова заваливался то влево, то вправо. Приблизительно на середине пути он восстановил силы и предпринял попытку познакомиться поближе. Тут же начал сетовать на длинную дорогу, на очереди и таможню.

- Вы не думайте, что очереди в аэропорту только в России. Прилетим в Сан-Франциско, там тоже придется ждать, сами увидите. Ой, - спохватился он, - что это я здесь разговорился, вы, наверное, не первый раз летаете.

- В Сан-Франциско - первый.

- Ну, тогда сами увидите, будем на паспортном контроле стоять, а потом багаж ждать. Меня вообще изматывает все - и перелет, и очереди, и таможня. Очень устаю. Все удовольствие от поездки теряется. Вы в гости летите?

- Что ты к человеку пристал, - вмешалась Марго.

- Действительно, может, я надоедаю, так вы скажите, не стесняйтесь.

- Все нормально, - успокоил его Володя.

- Слушайте, а давайте за знакомство выпьем. Все бесплатно для бизнес-класса, даже водка. У меня, слава Всевышнему, сын обеспеченный - о родителях еще не разучился заботиться. Покупает нам бизнес-класс, не в пример некоторым, - он взглянул на Марго, которая моментально отреагировала.

- Ой, не надо, задолбал уже своими намеками. Извините, молодой человек. Сын у тебя всегда самый лучший и безупречный, а мой ребенок для тебя родным так и не стал. И не возражай, - остановила она Фиму, - я тебе не верю, потому что слышу твои грязные намеки регулярно.

- Марго, ну что ты такое говоришь, какие грязные намеки, какое там регулярно… Я вообще этой темы стараюсь не касаться. Ну срывается иногда с языка, но это же обоснованно. У тебя взрослая дочь, которая даже забыла, когда твой день рождения. Речь не обо мне, она тебя, родную мать, забыла. Ты ей нужна, только когда у нее деньги заканчиваются. Это же правда, я вижу, как ты плачешь. Сколько это может продолжаться?

- Замолчи сейчас же! Я тебя просила не поднимать эту тему никогда, а тем более в окружении чужих людей. Зачем им знать наши проблемы.

- Успокойся, - согласился Фима. - Извините меня, Володя. Что мы с вами выпьем?

- А почему ты не спросишь, что я хочу выпить? - возмутилась Марго.

- Хорошо, что ты хочешь выпить? - послушно повторил Фима.

- Вина красного закажи. Красного, сухого, «Каберне».

Понемногу супруги успокоились, стали рассказывать о жизни. Общих детей у них не было. У Давида, Фиминого сына, все сложилось хорошо. Он работал программистом в крупной компании в Силиконовой долине. У дочери Марго шло не так гладко. Она мечтала о Голливуде и даже снялась где-то в эпизодах, на этом ее карьера застопорилась. Голливуд был рядом, но сверкал не для нее. Она ждала, налаживала связи, дурнела, но была уверена, что ее время еще придет. Жизнь молодой женщины, похоже, была неразрешимой проблемой для Фимы и Марго…

Наконец пассажиров пригласили на выход. Фима с Марго засуетились и подхватили сумки. Фима крикнул Володе:

- Адрес знаете, телефон знаете, будем рады видеть вас в нашем доме.

- Приходите обязательно, - поддержала его Марго.

Пассажиры потянулись к выходу, подталкивая друг друга. Вскоре в проходе показался Санчез. Володя позвал:

- Аркадий Михайлович, садитесь, переждем поток.

Они посидели, помолчали и покинули самолет последними.

- Владимир, вы как и куда? Вас будут встречать или сразу в гостиницу? Если возникнут какие-то проблемы с проживанием, то милости просим. Я переговорю со своей бывшей, думаю, она не будет против, если вы поживете с нами какое-то время.

- Спасибо, меня должны встречать.

Они прошли таможню, получили багаж и вышли в зал, где волновалась толпа встречающих. Многие держали в руках таблички с именами. Человека с табличкой «Владимир Пивоваров» не было. Санчез потянул Володю в сторону.

- Ваши координаты, Владимир?

- Да нет у меня пока никаких координат. Давайте свои. Я позвоню.

Аркадий написал адрес и телефон.

На улице зажглись фонари. За высокими тонированными стеклами бродили полицейские с дубинками и кольтами на поясах. У бордюра пассажиров ждал двухэтажный автобус. Санчез неотрывно смотрел туда, потом тронул Володю за плечо.

- Мне в туалет надо. Вы никуда не уйдете?

- Идите. Я здесь буду.

В почти опустевшем зале появилась невысокая плотная женщина лет пятидесяти. Она явно искала кого-то. Черные навыкате глаза с любопытством скользнули по его фигуре. Из туалета появился Санчез.

- Ну что, Володя, ваших встречающих еще нет?

- Нет.

- Да, должно быть, мы с вами гости не долгожданные. Хотя, посмотрите на эту женщину, - вдруг оживился он, - видите, вот ту, что спиной к нам - невысокая, в плаще. Это она. Клянусь, я не могу ошибиться.

Он сорвался с места, подбежал к женщине и заговорил. Обернулся, помахал рукой, а затем направился к Володе. Невысокая, плотная, немолодая, но еще свежая и не лишенная привлекательности женщина подошла вместе с ним.

- Это Кира, моя бывшая жена, но человек близкий мне до сих пор.

Володя подал руку и почувствовал, как крепко и с чувством сжала ее бывшая жена Санчеза.

- Очень, очень приятно, - произнесла она низким грудным голосом. - Какие у тебя друзья появились, Аркадий. Высокие, красивые. Жалко, что поздновато, если бы лет десять с плеч долой - то было бы с кем развлечься.

- Кира, ну не надо, неприлично, - возмутился Санчез.

- Ничего, ничего, я думаю, твоего друга так просто не смутишь. А вас, Володя, никто не встречает? Поехали к нам, я обед приготовила. А вы уж потом решите, как вам дальше быть.

- Спасибо, вы не волнуйтесь. Я должен дождаться.

- Ну, тогда дайте слово, что вы обязательно нас навестите. А еще, молодой человек, мы обязательно сходим в ресторан, любой, на ваш выбор. Я приглашаю.

- Еще раз спасибо. Я обязательно позвоню.

Санчез с Кирой покинули зал. Он перебрался поближе к входной двери. По залу прогуливался полицейский. Группа молодых людей что-то оживленно обсуждала в дальнем углу. Володя посмотрел на часы.

Неожиданно на эскалаторе появился человек. Это был мужчина лет сорока пяти, с жестким сухощавым лицом, в коричневой кожаной куртке и потертых джинсах. Он сошел с эскалатора, внимательно осмотрел зал, заметил Володю и уверенно направился к нему.

- Я думаю, это ты, парень. Из Питера?

- Из Питера.

- Ширин прислал?

- Ширин.

- Извини за опоздание. Задержался в одном месте, да еще трафик.

- А что такое трафик? - спросил Володя.

- Трафик - это пробка на дороге. Тебя Владимиром зовут? А меня - Додик. Твой багаж? - спросил он, поднимая плотно набитый «Адидас».

- Я сам, сумка тяжелая, - Володя потянул сумку к себе.

- Нет, нет, ты же гость как-никак. Мы сейчас на улицу выйдем, ты постоишь, а я машину подгоню.

…Район, в котором остановился Пивоваров, назывался Сансет. Дом оказался уютным и просторным. Первая ночь на новом месте была беспокойной, он долго не мог уснуть, ворочался - то впадая в дрему, то просыпаясь. Видимо, сказывалась разница во времени. Когда за окном забрезжило серое утро, он с трудом поднялся, принял душ и выпил кофе. Полусонная дрема исчезла сразу, как только вышел на улицу. Свежий ветер бодрил.

Улица тянулась далеко вниз к океану. Он пошел вдоль низеньких невыразительных домов, лепившихся друг к другу целыми кварталами.

Людей в этот час было мало. Встретились две китаянки, резко шагавшие в одном с ним направлении, и высокий пожилой американец в длинных полосатых трусах, мерно перебиравший сухими ногами.

Володя выбрался на океанский берег и направился по узкой тропинке в сторону набережной. Бетонный тротуар и шершавый парапет вели к туристическому центру под названием «Клиф Хауз». Здесь был ресторан, камера-обскура, смотровая площадка; в одном из помещений, дощатыми стенами напоминавшем салоны дикого запада, уже толпились первые посетители. Здесь расположился музей старинных игровых автоматов, а в магазинчиках торговали сувенирами. С лотков продавали ювелирку из серебра и мельхиора.

Спустившись с набережной на сыпучий океанский пляж, он заметил старика в ободранной меховой шапке, сидевшего на корточках у самой воды и смотревшего на пенистые волны. Это был казах из Аральска. Звали его Хасан.

- Что смотришь, людей не видел? - рассердился он. - Лучше пойдем птичек покормим.

Они поднялись на набережную. Хасан забрался на парапет, поставил рядом пакет, набитый хлебными корками, и стал разбрасывать их по пляжу. Володя стоял в стороне и наблюдал, как борется за хлеб птичья стая.

- Эй, что стоишь, подходи, покорми птиц. Бери из этого пакета.

Володя подошел, достал несколько кусков и бросил птицам.

- Хорошо? - спросил Хасан. - Видишь, как им нравится, они кушать хотят, и тебе хорошо. Приятно, да? Если бы океана не было, если бы птиц не было, я бы уже умер. Ты давно здесь живешь? Я тебя раньше не видел.

- Только приехал.

- А я здесь уже девять лет живу. Птиц кормлю, на океан смотрю. В парке гуляю. За моей спиной один парк, называется «Голден Гейт». Это на русском языке означает «Золотые ворота». А там дальше, если пойдешь по берегу, увидишь большой мост. Он тоже называется «Золотые ворота». По дороге к мосту есть еще один парк. Он называется «Линкольн парк». Я там гуляю. Если бы не гулял, уже бы помер. Тоскую по родине. Мне много лет, скоро будет восемьдесят. Умирать пора, но я не боюсь. Только одно плохо - умру на чужой земле. Хочу на родной земле умереть, потому что она моя мать, и я хочу быть рядом с нею в свой последний час. Есть две матери у человека. Одна - это которая его родила. А вторая - это земля, на которой он родился. У каждого человека есть своя земля и своя мать. Моя земля очень далеко, и я ее никогда больше не увижу. Поэтому плачу, когда про это думаю. Ты, сынок, свою землю, свою вторую мать, никогда не бросай. Даже если у тебя будет много денег, все равно не бросай. Будешь плакать, как я.

Пообедав рядом с набережной в маленькой забегаловке на улице Ла Плайя, побродил по парку «Золотые ворота».

Этот маршрут - набережная и два парка - стал для него постоянным. Додик уходил рано и возвращался поздно. Володя вставал не позже семи. Пробегал несколько километров по тропинке или бродил по пляжу, сидел среди песчаных дюн и под шум океанских волн пил легкое вино, закусывая хлебом и колбасой.

В хорошую погоду на набережной было полно народа. На пляже загорали, запускали воздушных змеев, выгуливали собак. Темнело здесь рано. Часам к семи вечера, когда раскаленный солнечный шар опускался в сверкающую океанскую воду, Володя возвращался домой. Днем на пляже было жарко. На третий день, полежав на солнце, он попробовал тихоокеанскую воду. Она оказалась обжигающе холодной. Поплавал, выскочил и долго отогревался, зарывшись в горячий песок. Уже дома почувствовал, как сильно жжет спину, плечи и грудь. Спасал его Додик. Увидев в кресле полураздетого, красного как рак гостя, он все понял, побежал наверх и вернулся с какой-то мазью.

- Не лежи долго на пляже даже в пасмурные дни. Обгоришь. Над твоей головой озоновые дыры. Все небо в озоновых дырах. Можно и рак кожи получить.

С Додиком общались мало. В день прилета посидели пару часов, выпили «Смирновской», поговорили о всякой ерунде. Додик рассказал, как уже здесь женился, как через два года развелся и теперь живет один. Пожаловался на Америку. Сказал, что это совсем не такая страна, какой ее представляют. Народ нехороший, повернутый на деньгах; общения дружеского нет; и вообще, в Америке - человек человеку волк. Посидел, помолчал, отдал ему ключи, вручил мобильник, купленный специально для Пивоварова, и, не прощаясь, ушел. Володя поднялся в свою крохотную спальню, подошел к окну, приподнял жалюзи и посмотрел вниз, на плохо освещенную, забитую машинами улицу.

На следующий день он позвонил Санчезу.

Договорились о встрече на субботу.

***

Настенные часы пробили двенадцать. В комнате было прохладно. Аркадий Михайлович поежился, поерзал на стуле и тяжело вздохнул. Кондиционер работал не останавливаясь, обдувая холодными струями четыре спальни и прочие помещения Кириного дома. С первых же дней пребывания в Америке Аркадия Михайловича стала раздражать привязанность американцев ко всему охлаждающему. От навязчивого домашнего «ветра» больше всего страдало чувствительное горло. Он жаловался, но Кира не слушала и на жалобы отвечала просто: «Крепись, Михалыч, американцем будешь».

Город Сан-Франциско ему понравился, но чего-то выдающегося он не нашел. Конечно, были здесь красивые места, но общая картина показалась скучной. Кира же была в восторге и утверждала, что чем больше здесь живет, тем сильнее любит эти места. Аркадий ее восторгов не разделял, но, зная характер бывшей жены, старался не возражать. Пивоваров не звонил. Санчез начал опасаться, что они вообще не встретятся. Собирался уже разыскивать Пивоварова, даже купил для этого карту Сан-Франциско. Но Владимир все-таки позвонил и в его отсутствие договорился с Кирой о встрече на субботу.

Аркадий Михайлович глотнул апельсинового сока и спросил себя: «А что же делать дальше?». Записка из рук мексиканской красавицы просто жгла ему руку. Это случилось в «ликерке» - так называли здесь небольшие магазинчики, в которых продавалось спиртное. Ликерка находилась в нескольких кварталах от их дома. В тот день Кира уехала рано, Санчезу захотелось побродить по окрестностям. Сначала он направился к улице Кастро, главной улице этого района, известной гомосексуалистам и лесбиянкам. Пройдя квартал, свернул направо и стал спускаться к скверику, разбросанному на краю обрывистого холма. На улице в отличие от ледяного дома Киры было жарко.

Улица поднималась круто вверх, огибала сквер и вела к ликерке. Дверь магазина была распахнута. В нескольких метрах от входа, упершись небритым подбородком в смуглые колени, торчавшие из дырок светлых джинсов, на подстриженном газоне сидел маленький пожилой мексиканец. Жесткие, подернутые сединой волосы топорщились из-под красного платка.

Отрывок. Полная версия - в печатном варианте журнала № 4(2009), № 1(2010)

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.