Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(34)
Поэзия
 Макс Раздобудько
Untermenschen

Тихо-тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!
Кобаяши Исса


Я маленький человек
на самом краю обрыва,
открытый всем ветрам,
на гребне всех стихий.
Я прекрасен до тех пор,
пока я невидим -
пылинка на пике
мечтательной Фудзи.
Прекрасен до тех пор,
пока я здесь сам,
пока ты не видишь,
пока ты не смотришь,
пока не окинешь
зыбуче-песчаным
взглядом без блеска чудес.
Я маленький человек,
смеюсь с раскатами грома
над небылицами Свифта.
Я крошечный Untermenschen
под подошвой простора.
Простите, детишки во ржи -
я ловец в своем же силке.
Но все же для каждого есть
пара потрепанных крыльев -
летите! А я остаюсь.
И когда вас вдохнет горизонт,
чихнув на прощанье
смехом из детства,
я и тогда буду здесь,
всегда и посмертно,
смотреть, как детишки
падают вверх.
Я буду в своем
седеющем детстве.
Не прекращая сбиваться,
не прекращая считать
бесконечность секунд
своей дороги на дно.
Безысходность секунд
своей дороги домой.


От А до ТЫ
Расходил все расстояния от А до Я:
споткнулся на всех кочках,
стоптал все башмаки.
Осталась волнующая
дорога от Я до ТЫ.
Собрать бы все силы,
расшаркаться в путь -
тронуться обезумевшим поездом,
тронуться от необъятных просторов,
заведомо, впрочем, уютных
и бесконечно камерных,
наподобие камеры смертников,
из которой их, счастливых,
однажды выведут вместе.


***
За каждой бессонной ночью,
как за авто новобрачных,
тянется шумный, консервно-звенящий
и так отчаянно праздничный день.


***
Ты видишь,
грязное небо
спряталось за
рифленую сталь облаков?..
Ему стыдно и боязно -
смотри, как дрожит в этих лужах.
Рифленые тучи,
похожие на
стиральную доску:
мама давно
оттирала так грязь
с моих маленьких детских штанишек.
Почему никто не постирает небо?


Понимание
Когда за окном замолкают пьяные крики,
сворачиваются клубочками беспокойные сигнализации
(лишь изредка мурлычут за поднятыми стеклами),
мы остаемся совсем одни.
Сидим в маленькой комнате
втроем, как три заратустры, преисполненные себя.
Я рассеянно перебираю гитарные струны,
как мать заплетает косичку любимой дочурке.
Он бешено колотит по клавишам синтезатора -
гармония прячется между белым и черным.
И еще кто-то не умолкает ни на секунду:
- Открыть глаза после пяти лет умирания, - говорит. -
Ты слышишь?
Конечно, мы слышим друг друга, но приятнее считать,
что нет, мы глухи.
Да, мы видим, но разве не очевидно, что мы слепы?..
- Человек снова становится для тебя загадкой, - говорит, -
Понимаешь?
Я несколько раз киваю,
то ли в такт, то ли в знак согласия.
По комнате мечутся образы,
бьются об зеркало,
которое отчаянно искажает наши лица.
Зеркало знает правду.
Зеркало еще помнит сказки.
Я задыхаюсь от нашего совокупного,
а оттого еще более зловонного cogito.
- Откройте дверь!
- Нет, сквозняк, - отвечает пианист,
не отрывая взгляда от гармонии,
что грязью забилась меж клавиш.
Он все так же играет с дребезжащей связкой
скрипичных и басовых ключей.
Третий теперь бормочет тихо-тихо.
Я пытаюсь прислушаться, но вместо этого отмечаю,
что первые такты девятой симфонии Бетховена
превосходно вплетаются в незатейливый мотив
старого улыбчивого рок-н-ролла.
Затем наступает секундная тишина:
я бросил плести косички, теперь недовольно
рассматриваю петухов,
пианист закрывает глаза и устало роняет голову.
Ни звука.
Каждый нем чем-то своим.
- Чертова система, я забыл, каким я был, -
опять бормотание.
Внезапно пианист поднимает голову и говорит в пустоту,
словно никого рядом нет,
говорит с расстановкой и по слогам:
- ТО-ШНО-ТА.
- Да, - в унисон соглашаемся мы.
И я,
наверно впервые за вечер,
доигрываю до конца простенькую блюзовую гамму.


Время
жалобно так хромая,
помялось чуток на пороге -
искалеченное, умудренное -
и робко спросило, не глядя в глаза:
«Сколько еще до меня?
И как ты вообще, дотянешь?..»
Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.