Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(34)
Юлия Милович-Шералиева
 ИСТОРИЯ ВЕЩЕЙ

Папина шляпа

Когда я была маленькой, у моего папы в шкафу лежала шляпа. Так вот, я, будучи ребенком не странее, конечно, других, но точно несколько придурковатей, частенько папины одежды меряла (это вместо вида малолетней проститутки в маминых туфлях и размазанной косметики). Крутилась у зеркала, переодевалась, рисовала усы - мол, мафиози. Кабельное ТВ, что ли, с первыми в СССР боевиками и триллерами, подействовало?.. Не суть.

Мы с сестрой повзрослели, папа о шляпе забыл. Шляпа была социалистического вида, коричневая, с дивными полями и гэдээровской надписью на шелковой ленте внутри.

Сестра стала моделью. Дневала и ночевала на съемках, кастингах и примерках. Однажды друг-стилист попросил ее принести из дома нечто свое, желательно мужское. Или даже - унисекс. То, что и мужчинам и женщинам можно.

Сестра вспомнила о папиной шляпе. Быстро расшила по ободку нежной голубой тесьмой, придав и женственности, и ориентального колорита. Съемки прошли, о шляпе забыли.

В те годы царствовал в стране зарождавшийся мужской стриптиз, где цесаревичем был мулат Дилан. Его страсть раскаляла «Голодную утку», тела и души забредших в заведение девчат. Парень, конечно, был нарасхват - и фотографами, и стилистами тоже.

Каково же было наше с сестрой изумление, когда в угаре ночной жизни, то ли на входе, то ли на выходе из московского клуба с толпой моделей, кокаиновых мальчиков и разного рода фриков, захватив журнал «NightLife», мы узрели на его обложке... полуголого Дилана, сверкавшего телом и в папиной шляпе на смуглокожей лысой голове! Тронутая девичьей умелой рукой, искрящаяся голубым шляпа божественно оттеняла диланову шоколадность, равно как и подчеркивала тот же цвет своей основной ткани.

Вспомнили с сестрой, что после тех ее съемок у стилиста шляпа была попросту забыта и оставлена в завалах модельного тряпья, не раз потом доставшись другим манекенщикам, актерам, танцовщицам и стриптизерам.

Знала бы маленькая Юля с наклонностями травести, что папина шляпа окажется на голове (и хорошо, хоть там) обжигающего страстью полуафриканского героя ночных московских грез.

Простая красная сумка

Мне попалась красная сумка. Обыкновенная, простого вида суконная сумка, красного цвета, с широкими, простыми лямками. То есть не из тех, за которые другие девчонки караулят друг друга ближе к вечеру.

Не сказать, что я была такая уж рукоделица, но мне вздумалось порыться в домашних закромах, где нашелся какой-то тряпичный цветок - большой и глупый.

Я пришила его к этой сумке, что решило все проблемы: вмиг исчезла куда-то простота сумки, да и глупость цветка разом сошла на нет.

Я училась в университете, который любила и все в котором любили меня. Это было единственное в моей жизни место, где я действительно давала волю своим выходкам. Не в том смысле, что разбивала футбольным мячом ректорское окно или тушила сигареты о соседские брюки. Я просто носила самые нелепые аксессуары и мастерила космические наряды, с эффектом опробывая их на преподавателях и студентах. Многие из студентов были старше и умнее меня, что позволяло мне чувствовать себя среди них любимым младшим ребенком.

Почти каждый раз, когда я выходила из дому, моя мама, тяжко вздыхая, резюмировала: «Опять как бразильский петух».

Я носила штаны вместе с платьями. Юбки поверх бриджево укороченных джинсов. Мужские галстуки и тельняшки для двенадцатилетнего подростка. Морячковые береты, жилетки как из 19 века, монисто и арабские пояса, а еще - ушанки с выкрашенным фиолетовой краской меховым нутром…Мой парень Серджио рассказывал мне об итальянской шутке: «У нас про таких говорят - зашла в шкаф и вышла во всем, что в нем было…»

Но я отвлеклась - вернемся к сумке.

Вышла я с ней, как говорится, «в свет». А там выясняется, что эта сумка кому-то давно знакома. Конкретно - моему старому приятелю Жене. Он был буддист, рисовал мультфильмы и мало пил. Так вот, захожу я с этой сумкой в какое-то «наше» заведение, а он уставился на сумку и улыбается, но как-то устало.

Как выяснилось, у этой сумки весьма прозаическая история - из тех, что случаются иногда с некоторыми из вещей, незаслуженно удостоенных быть подарками. Дело в том, что Женя эту вот сумку когда-то подарил нашей знакомой художнице Маше. Мария от сумки, видать, не в особый восторг пришла, потому что быстренько сбагрила ее моему крестному папе. Который сплавил изделие, недолго покрутив в руках, моей сестре. Она-то и решила подарить ее мне в какой-то из «так-себе» праздников…

Шли годы - ужасно банально, но я действительно не знаю, как еще написать - они же, и правда, шли (текли, ползли, бежали). Художница Маша ушла от крестного к длиннокосому корейцу Диме. Крестный, поехав однажды на Новый год со мной к моей подруге, так и остался у нее, лишь девятого января добравшись до дома - забрать свои вещи для переезда...

Сестра живет далеко (или это я живу далеко?) от меня. Парень Серджио строит третий этаж своего дома в Риме - под аккомпанемент раздающейся из церкви по соседству музыки. Ее источник - отнюдь не орган, а японский синтезатор, так прихожане отмечают воскресную мессу. Серджио атеист и рок-музыкант - представляю, как ему претит все, что происходит поблизости…

А сумка эта со мной. Я открепила дурацкий цветок, и простота сумки мне уже больше не мешает. Она кажется мне вполне элегантной, простой и удобной - а что еще порадует человека, давно окончившего сумасшедший вуз и живущего семейной жизнью?.. Простой кусок красной ткани, грубый крой и неясное происхождение - всего лишь вещь, таинственным образом больше других напоминающая мне о доме, друзьях и юности.

Элегантный шарф

В университете я дружила со многими. Трудно было не дружить - такие все были славные и умные. Некоторые дружили со мной.

Так одна девочка подарила мне шарф. Все знали, что я их просто обожаю. Например, у меня был розово-серебристый, страшно модный шарф, подарок друга-корейца, сеульского студента «Щепки», художника и актера (был он когда-то Чарли Чаплиным в моей постановочной фотосъемке). Был осенних расцветок шейный платок и голубая горжетка. Были длинный шалевый платок цвета волн, километровые уютные мохеровые и клетчатые, нещадно расчесывающие шею, а-ля французский клошар, шарфы. Было несметное количество индийских палантинов - в какой-то момент их стало так много, что я вешала их на стены в качестве ковров.

И тут эта девочка дарит мне еще один. Это было очень приятно - так сказать, «в тему». Вообще, думаю, предмет, подаренный для пополнения коллекции, всегда означает особое внимание к персоне коллекционера. Ну, стало быть, следят за тобой, переживают, волнуются. Есть здесь приятное желание угодить и угадать - с подарком.

Подарок был хорош необычайно. Приятная, нежная ткань - на ощупь помесь атласа, шелка и греющей кожу мягкой шерсти. Цвет - буйно алой, благородной крови, он не кричал, не плакал, этот цвет, он пел и танцевал своими красками. Он говорил мне о красивой, добротной жизни среди приятных людей.

В то время (да, впрочем, к счастью, это сохранилось и теперь) я была очень дружна с одним актерским курсом. Ребята жили на Тверской-Ямской, в большом театральном общежитии - слева МХАТовском, справа - «Щепки». Там был у меня друг, осетинский побратим, звали его Ацамаз. О нем можно было бы рассказывать очень долго, но ведь эта история о шарфе, а не об Ацамазе. Скажу лишь, что его имя родом из нартовского эпоса, да к тому же у него самое большое сердце (возможно, это просто оттого, что у него еще и самая большая грудная клетка. Но это-то и понятно - он же осетин).

И вот вышли мы как-то с Ацамазом из щепкинского общежития. Заходим в метро. А там на полу разлегся бомж. И так мне стало его жалко! А жальче всего было потому, что он прямо на наших глазах вдруг возьми да упади - буквально кубарем с лестницы, головой. Оттого и лежит.

Кровь бегом - ну, я и давай его моим подарочным шарфом вытирать и перевязывать… Огляделась - ничего другого и нет. А может, просто еще не успела к новой вещи привыкнуть…

И так это было красиво и грустно - тянущийся алый шарф, бегущая рядом полоска крови…

Пока мы спрашивали адрес, куда бы можно доставить бомжа, без особой, вообще-то, надежды, к нам вдруг подошел солидного вида мужчина. Сытый вид его некстати диссонировал с несчастным обликом нашего горемыки. Добротный плащ, под ним нахально глядящие на нас борта явно дорогого костюма… такое всегда раздражает. Особенно, если ты студент и рядом погибающая неизвестная личность.

Мужик оглядел нас, прислушался к нашим попыткам и, нас отодвинув, подкатил к бедняге. Властным жестом отбросив все попытки препятствовать, он что-то отрывисто произносил - так дают указания военным. Бродяга слушал его с явной грустью и даже ужасом.

Страшная догадка осенила меня. Этот поц - покупатель бродяжкиных душ! Бармалей, Карабас-Барабас криминального мира. Безжалостный распорядитель судеб всех бомжей, инвалидов, калек, побирающихся в переходах.

Дальше были: попытка отстоять утонувшую в дебрях безумия, пьянства и бедности честь бедолаги. Моя пощечина мужику, его мне толчок, драка Ацы, битые стекла темнеющих в вечере лотков в переходе. Мои крики: «Как же ты спишь, собака, ночью - как же ты спишь?!». Зависшая в воздухе Ацина рука: «Не могу его бить до конца - он старше».

Этот дядя - работник ФСБ, как оказалось. Параллельно и вправду - служитель темного дела контроля на паперти. Тогда нам, конечно, ничего не удалось. То есть - ни увести беднягу, ни помочь хотя бы медицински. Мы, возможно, даже развеселили сытого монстра.

…Шарфу очень шла вся эта история - бомжовая кровь его собственной алости нисколько не испортила. Шарф не при мне. С той девочкой мы давно не учимся в университете. Аца рядом - пусть даже последние полгода он и в Индии. Это не важно - важно то, что я до сих пор, проходя по улицам с побирушками, рынкам с бомжами и площадям с проститутками, думаю о том парне. И тогда в голове у меня звенит безответный вопрос : «Как же ты спишь, собака, ночью - как же ты спишь?!».

Деньги

Я не умею этого. Я не могу зарабатывать. Не умею строить финансовые миры. Деньги бегут от меня, как ошпаренные. Не сказать, чтобы уж я за ними - они от меня. Нет.

Ну просто как-то не складывается. Ни пачки купюр в кошелек, ни вообще.

Моему мужу все лето на руки, пардон, срали птицы на лету. Одна за одной. Буквально. То на него, то на сушащуюся на балконе картину. Уже можно было бы выставку, писанную этим «маслом», при желании, организовать...

Другим бы давно уже особняк перепал - а нам нет. Наверное, есть какой-то процент нестыковок - когда механизм взаимной игры птицы с приметами не срабатывает. Вот в этот процент мы и втерлись. На нас птицы просто отрываются. Я прямо вижу, как они сидят на деревьях и ржут.

Мне 27 лет. Долбаные 27. И что? И ничего. Сейчас весь мой ужин - йогурт и персик. При вскрытии - первый пролился на стол, второй оказался гнилым, перезрелым. Мне, которая в Азии взращена, - плохой персик! Да мне кармически лучшие фрукты на голову падать должны! Они, а не птичьи какашки.

Но, впрочем, про ужин я так - для прикрас. Потому как это уже из разряда историй о неудачниках. А это уже, как говорится, тема другого ток-шоу.

Вернемся. Когда-то я водила дружбу с мужчиной, делавшим для меня все. Стулья на пляж, бокалы с вином, закаты, улыбки.

Я все же ушла от него. К человеку в два раза старше, живущему в два раза дальше от чего бы то ни было (и в два раза скромнее). Когда тот, что со стульями, встретился со мной, он был крайне удивлен: «Как?! Он не богат?! Я думал, ты шикуешь и вся в шелках… а ты...» Я понимаю, что ему просто была во сто крат приятней сама мысль о том, что я ушла от него к деньгам. Но такого вопиющего ужаса в глазах («У вас нет острова?! Вы не в Монако?!») я и сама не ожидала. Сегодня у нас и вправду - не то что острова, а и дома своего нет. И вообще - ничего. Кроме земли, которую так никто и не купит. Об этом - отдельно.

На нашей земле очень долго никто не работал. Не жил, не гулял. И тут нам пришла вдруг идея, что можно ее продать. Продать и жить! Весело и со вкусом.

Мы договорились о встрече с потенциальными покупателями. Вызвали их из другой страны. Взяли машину. Приехали. На поляне росла кукуруза. Во весь человеческий рост. За время отсутствия нас, хозяев, соседи просто решили: а что, целина, понимаешь, пропадать должна, что ли?!

Покупатели ретировались.

Написанные мною книжки пытаются присвоить другие. При выплате денег говорят: «У вас такой сложный язык, что нам пришлось вызывать специального редактора! Ему мы и отдали большую часть вашего гонорара…»

Когда я работала в чайном доме, я месяц была лишь стажеркой. Потом, перейдя на другую ступень, стала помощником. Все это было, конечно, бесплатно. Как только я перешла в разряд полноценных работников, я, отработав две недели, идя за авансом, грохнула глиняный чайник. Его цена как раз составляла размеры зарплаты. Так что я, как в том анекдоте, оказалась еще и должна.

Продолжать я могу до бесконечности.

Одно только тешит - я вышла замуж по любви, страдаю за искусство и вообще живу вполне себе в духе любимого францисканства.

Пускай.

Черная Мадонна

Честно говоря, я не знаю, зачем ей сделали черное лицо. И то, что она не была привезена из какого-то дикого чернолицего государства, - точно. Я говорю о мадонне, статуе Черной Мадонны из Кастельмонте - местечка на границе Италии со Словенией, куда устремлены стопы многих и многих верующих, католиков добрых и не очень. Мои стопы тоже, кстати, направились туда в 2007 году. В общем, есть в этом месте статуя Богоматери - почему-то черная. И медальоны с ее изображением делают, конечно, такими же.

Такой медальон был и у меня.

Я пошла туда не одна, со мной спутничала прекрасная Татьяна - подруга, с которой мы во второй раз ездили в Италию вместе. Учиться, бездельничать, что еще?.. Отправиться в паломничество, точно.

Мы жили в городе Чивидале - ну и пусть название вам ни о чем не говорит. Между тем, город когда-то был столицей лангобардов, и до сих пор среди его жителей можно встретить рыжеватых потомков северных завоевателей. Я вообще думаю, в этом спасение генофонда крошечных городков - в смешении кровей в результате завоеваний. Иначе быть бы таким городам прибежищами повторяющихся геномов…Одних и тех же лиц, фамилий и болезней. Страшно...

В общем, жили мы с моей подругой в учебном пансионате - бывшем бенедиктинском монастыре (13 век), бывших казармах армии Наполеона (19 век), бывшем университете (начало 20-го века), поживали, пили местный токай и так дружили, что даже не делили мужчин.

Всю округу мы давно изучили. Пора было браться за окрестности.

Мы взяли карту, показывающую соседние местечки, а среди них - Кастельмонте, милейший городок на самой границе Словении.

Из Чивидале в этот город в октябре следуют машины, управляемые охваченными гоночным безумием спортсменами. Маршрут выбран упоительный - как говорил ефрейтор в кинофильме «А зори здесь тихие»: «Есть на что приятно поглядеть».

В Кастельмонте ежегодно приходят паломники - и весь год, и в сентябрьские дни чествования мадонны. Идут, оставляя следы в маленьких домиках по дороге - на протяжении всего пути, неуклонно ведущего в гору, мир украшают крытые места остановок, по числу страданий Христа.

Множество самодельных крестиков (камень, ножницы, бумага - подручный материал) да свечи - вот и все наполнение. В основном все делают кресты из прутиков - кругом полно деревьев да и хранятся они дольше цветочных. Один раз мне попался камень - булыжник, по форме - точно францисканский крест «Тау».

Поднимешься на гору - весь итальянский северо-восток нежит зрение диковинным блюдом. В монастыре никого - изредка прошагает мимо капуцин, глянет в глаза, пройдет дальше. На горе - огромный крест, мгновенно отсылающий к статуе Христа Корковадо в Рио.

В Кастельмонте съезжаются за исполнением желаний. Те, у кого сбылось, приезжают снова и заполняют изображениями исполнившейся мечты стены, подвал, пол. Мечты - какие они?

Гобелен с парнем, отлетевшим в сторону от авто, - просьба об исцелении попавшего в аварию сына. Холст, демонстрирующий поднявшегося с постели деда. Фотография счастливой беременной женщины - результат молитв о ребенке.

Кстати, о детях. Я пошла туда - девять километров по вертикали, и ни одна машина не подбросит, только назад - не принято - ради беременной в тот момент сестренки.

Мне хотелось, чтобы все у нее было хорошо.

У нее все и было и есть хорошо. Так что я теперь - тоже должница. Мне еще предстоит собраться и поднести свое смешное тело туда, наверх, на самую границу Италии и Словении, горы и неба, меня и Бога. Когда соберусь?.. И соберусь ли?..

Я купила в тот раз маленький медальон - изображение той самой Черной Мадонны. А ее статуя украшает собой сводчатый зал в монастыре. В том зале, где беспрерывно горят свечи, а стен не видно за прорвой картин. Медальонов я тогда купила несколько - один сестре, другим расплатилась при спуске с горы на машине, а третий взяла себе.

Он был со мной и когда я приехала в Черногорию, беременная и чужая.

Я потом много раз удивительно часто роняла, теряла, случайно срывала Мадонну с шеи. Сменила цепочку - четырежды. Каждый раз находила свою Черную Мадонну - в сенях дома, на пороге его, этажом ниже, у автобусной остановки, в ванной, в цветочном горшке. Я все думала: неужели это из-за того, что я никак туда не доеду?..

Но однажды я ее все-таки потеряла. И лежит Мадонна посреди Черных гор, попираемая, вероятно, ступнями, разве только ее не нашел кто-нибудь и теряет, теряет, как я.

Главное, что моя просьба исполнилась - и не только у моей сестры, а и у меня.

Сын Хорхе сладко спит посреди теплого дня и не знает, что мне еще предстоит написать его портрет, да и двинуться в путь - чтобы просто сказать «спасибо».

Пальто моего папы

Мой папа - узбек. Он родился в Шаргуне - это где-то в горах, и вроде даже на границе c Таджикистаном. Вот он там рос, рос, и вместе с ним росли ребята соседские. Кто в алкашей вырос, кто в пастухи.

Мой папа очень любил Генриха Шлиманна и историю, связанную с ним. Я говорю, конечно, о Трое.

Сейчас говорят, что это подделка все, что он все подстроил. А раньше я слышала наоборот, что Шлиманн открыл всего-то только первый слой, под которым скрывалась деревня. А никакая не Троя. Расходятся, в общем, мнения.

Так или иначе, мой папа троянские радости обожал. Любил повторять, как простой и невзрачный клерк возьми да выучи тридцать языков! Что нанимал бродяг и платил им деньги - чтоб только слушали, как он рассказывает выученные наизусть иностранные тексты.

Я все это помню.

Так вот папа, увлекшись историей о языках, возмечтал о московских факультетах истории или иняза. Сидит, бывало, на своем топчане и мечтает.

Вокруг, конечно, все смеялись: иди, Рашид, овец паси, а не про Шлиманна рассказывай байки. Или рассказывай, да только ты тут при чем?..

Папа поехал в Москву. Дорога занимала трое муторных суток, на третьей полке. Весь папин рацион состоял из яблок. Если он должен был соскакивать со своей полки, немедленно находились люди, которые ее занимали. И все начиналось сначала - поиск мест, их отстаивание, почти круглосуточное бдение. Приехал, выбрал иняз и, конечно же, провалился.

…Над папой потешался весь кишлак. Но не прошло и года, как он все же поступил. И вот уже его отец, мой дедушка Шермат, гулял три дня (цифра три и на Востоке имеет всем привычное значение).

В общем, папе предстояла Москва: чужая, но прекрасная, со множеством пролетов, переулков и ухабов. Было холодно, так что папе понадобилось пальто. И, кажется, дедушка Шермат его купил. Большое, клетчатое, в меру стиляжное и в меру дорогое. У него были широкий пояс и приятная на ощупь текстура. Ткань щекотала подушечки пальцев и радовала зрение крупным ромбом в рисунке. Цвет отсылал к осени, на то же время года и было рассчитано пальто.

Папа долго потом гонял в нем по Китай-городу. Забегал из любопытства в синагогу (большую, 1905 года, главную в Москве). Пил пиво со студентами, гулял по паркам и ходил в кино. По-моему, даже встречал мою маму. И это уже было после института. Короткая история знакомства родителей мне очень нравится - и тем, что короткая, и тем, какова. О ней я расскажу позже.

А пока - про пальто.

Ходил в нем папа все семидесятые. И даже восьмидесятые. И сохранил его, по старой советской привычке - до девяностых. В которые моя сестра Маша принялась его перешивать.

Это было мило. Сестра была моделью и личностью с творческими задатками. Что не могло не сказаться на папином пальто - вдруг появились раструбы, приталенность и все такое. И из студенчески лихого пальтеца, видавшего всех гостей столицы на лестницах иняза, вдруг получился весьма приличный фрик-наряд. Случайная накидка Бартенева. Дачный анарак стареющего бисексуала. Недоработанный выходной костюм пожилого садовника-авангардиста.

Кстати, о садоводах. Примерно год назад моя сестра повздорила с отцом. Немного нагрубила, он ей ответил - ну, как это бывает. Добавил грусти Машин муж - поддакнул или не к месту одобрительно кивнул. Обидели ребята папу, в общем.

А муж Машин - садовод. Любитель создавать ландшафты. Купил с заказа в мастерской себе дом, землю и давай выращивать - цветы, растения, детей.

И вот присел он как-то вечером на дачном крыльце дома на холме в деревне Похвистнево. Задумал покурить, но, вздрогнув от сумеречной росы, вернулся в дом - одеться потеплее.

Вся теплая одежка пребывала в городе, а здесь, в подтарусье, нашлись только бывшие столичные модные куртки да плащи. Такими нежностями не утеплишься!

Муж покопался тщательней и обнаружил папино пальто. Шерсть, пояс, клетка. Такое сочетание в любом случае вызывает неизбежное тепло. Здесь даже не нужны объятия.

Я вообще думаю, что холод придуман в качестве средства от одиночества. Тепло само по себе способно к объятиям.

Так, это свойство, к примеру у шерсти, обнаруживается с наступлением холодов.

Теплый свитер с оленями - привет из детства, первобытно-наскальной живописи и ощущения нужности.

Холод не оставляет шансов одиночкам - создан для объятий.

Если же таковых нет - ищешь способ укрыться вечером или сумерками.

Вот сестрин муж и укрылся. И ощутил не тепло, но тоску. Ему внезапно показался слышен голос - отца моего?..Смех юности, студенчества. Москвы, чистоты. Семидесятых, когда было легко и наивно, весенне и молодо. Когда «Три топора» и «Солнцедар» не означали названия сказок.

Вдруг стало неприятно от своих недавних проволочек с папой. Грустно от непримиримости, с которой иногда обращаемся с родителями. Нежно от чувства ответственности за них, не молодеющих день ото дня. Весело от чувства этого студенческого задора, прущего от пальто. Легко и совестно. Смешно и тошно.

Согревшись, Машин муж поднялся и вошел в дом, чтобы набрать номер.

Через минуту в московской квартире Рашид, бывший студент семидесятых, мечтатель в клетчатом пальто, взял трубку, чтобы услышать голос, просящий простить.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.